Читать онлайн “Я вещаю из гробницы. Здесь мертвецы под сводом спят” «Алан Брэдли»
- 19.04
- 0
- 0
Страница 1
Я вещаю из гробницы. Здесь мертвецы под сводом спятАлан Брэдли
Загадки Флавии де Люс
Старинное английское поместье Букшоу, где живут эксцентричный полковник де Люс и три его дочери, постоянно, словно по волшебству, притягивает разные неприятности и происшествия. И пока полковник лихорадочно ищет способы спасти семью от разорения, распродавая коллекцию марок и фамильное серебро, его младшая дочь, Флавия де Люс, ищет приключения… Невероятное происшествие нарушает идиллию милой английской деревушки Бишоп-Лейси. Команда археологов приезжает, чтобы сделать открытие века – произвести раскопки могилы святого Танкреда. Одного этого уже достаточно, чтобы дать пищу для сплетен на сто лет вперед. Но в том месте, где должна быть гробница святого, находят довольно свежий труп местного красавчика-органиста… За расследование, как обычно, берется вечный кошмар местных полицейских Флавия де Люс – любопытная проныра двенадцати лет от роду. Чтобы найти убийцу, ей придется очень глубоко сунуть нос в не только в тайны тихого Бишоп-Лейси, но и в собственный семейный шкаф, полный скелетов, и один святой Танкред знает, что она сумеет там раскопать.
ДВЕ ЗАХВАТЫВАЮЩИЕ ИСТОРИИ О НЕУГОМОННОЙ ИСКАТЕЛЬНИЦЕ ПРИКЛЮЧЕНИЙ ФЛАВИИ ДЕ ЛЮС ПОД ОДНОЙ ОБЛОЖКОЙ!
Алан Брэдли
Я вещаю из гробницы. Здесь мертвецы под сводом спят
Alan Bradley
Speaking from among the bones
The Dead in Their Vaulted Arches
Перевод с английского Е. Измайловой
Originally published in UK by Orion Books, London
The book was negotiated through Banke, Goumen and Smirnova Literary Agency
(www.bgs-agency.com) and The Bukowski Agency (www.bukowskiagency.com)
© Alan Bradley, 2013
© Измайлова Е., перевод, 2013
© Alan Bradley, 2014
© Измайлова Е., перевод, 2014
© ООО «Издательство АСТ», 2021
Я вещаю из гробницы
Посвящается Ширли
Глава 1
Now from yon black and fun’ral yew,
That bathes the charnel —
house with dew,
Methinks I hear a voice begin;
(Ye ravens, cease your croaking din;
Ye tolling clocks, no time resound
O’er the long lake and midnight ground)
It sends a peal of hollow groans,
Thus speaking from among the bones.
Thomas Parnell
Night Piece on Death (1717)[1 - (англ. дословный перевод)Теперь от того черного похоронного тиса,Что омывает склеп росой,Мне показалось, донесся голос:«Вы, вороны, прекратите громко каркать,Вы, звонящие колокола, не время раздаватьсяНад длинным озером и полуночной землей».Он посылает отзвуки глухих стоновИ так вещает из гробницы.Томас Парнелл, «Ночные стихи о смерти», 1717 г.(Здесь и далее – примечания переводчика)]
Кровь хлынула из отрубленной головы и веером красных капель брызнула по сторонам, собираясь красной лужицей на черно-белых плитках. Лицо застыло в гримасе, как будто мужчина погиб крича. Его зубы, разделенные четкими промежутками, обнажились в жутком безмолвном вопле.
Я не могла оторвать от него глаз.
Женщина, с гордостью державшая голову с разинутым ртом за кудрявые иссиня-черные волосы в вытянутой руке, была одета в красное платье – практически такого же цвета, как кровь мертвеца.
Склонившись в безмолвном поклоне чуть поодаль, слуга держал блюдо, на котором она принесла голову в помещение. Сидящая на деревянном троне матрона в шафрановом облачении подалась вперед, выдвинув челюсть от удовольствия, и рассматривала ужасный трофей, сжав ладони в кулаки на подлокотниках кресла. Ее звали Иродиада, и она была женою царя.
Женщина помоложе, что держала голову, звалась – согласно историку Иосифу Флавию – Саломеей. Она приходилась падчерицей царю Ироду, а Иродиада была ее матерью.
Отрубленная голова, ясное дело, принадлежала Иоанну Крестителю.
Я припомнила, что слышала эту отвратительную историю не далее чем месяц назад, когда отец читал вслух отрывок из Священного Писания, стоя за огромным резным деревянным орлом, служившим кафедрой в Святом Танкреде.
Тем зимним утром я, такая же завороженная, как и сейчас, глазела вверх на витраж, на котором была изображена эта захватывающая сцена.
Позже, во время проповеди, викарий объяснил, что во времена Ветхого Завета считалось, что наша кровь содержит в себе нашу жизнь.
Конечно же!
Кровь!
Почему я раньше об этом не подумала?
– Фели, – сказала я, потянув ее за рукав, – мне надо домой.
Моя сестрица меня проигнорировала. Она внимательно изучала ноты, а ее руки в сумеречных тенях угасающего дня, словно белые птицы, летали по клавишам органа.
“Wie gross ist der Allm?cht’gen G?te” Мендельсона.
– «Велик Господь всемогущий», – пояснила она мне.
Пасха наступит уже через неделю, и Фели дрессирует себя для своего официального дебюта в качестве органиста в Святом Танкреде. Ветреный мистер Колликут, занимавший это место всего лишь с лета, внезапно улетел из нашей деревни без объяснений, и Фели попросили выступить вместо него.
Святой Танкред поглощает органистов, словно питон белых мышей. Когда-то был мистер Тэггарт, пот
Страница 2
м мистер Деннинг. Теперь пришел черед мистера Колликута.– Фели, – сказала я. – Это важно. Мне надо кое-что сделать.
Фели дернула за один из вытяжных рычагов большим пальцем, и орган заревел. Я люблю эту часть пьесы: то место, где она вмиг перескакивает от звуков спокойного моря на закате к рычанию зверя в диких джунглях. Когда дело касается органной музыки, громко – значит хорошо, по крайней мере, с моей точки зрения.
Я подтянула колени к подбородку и забилась в угол сиденья в алтаре. Было очевидно, что Фели собирается пахать до упора и гори все синим пламенем, так что мне придется просто ждать.
Я осмотрелась, но изучать было особо нечего. В слабом свечении единственной лампочки над пюпитром мы с Фели казались потерпевшими кораблекрушение на крошечном плоту из света в море тьмы.
Если повернуть и наклонить голову, в конце консольной балки под крышей нефа я могу увидеть голову Святого Танкреда, вырезанную из английского дуба. В странном вечернем свете казалось, будто он прижался носом к окну и вглядывается из холода в уютную комнату, где в очаге весело горит огонь.
Я одарила его почтительным наклоном головы, хотя знаю, что он меня не видит, поскольку его кости гниют в подземном склепе. Но береженого бог бережет.
Вверху над моей головой в дальнем конце алтаря Иоанн Креститель и его убийца были уже почти незаметны. В эти облачные мартовские дни сумерки сгущаются быстро, и, если смотреть изнутри церкви, окна Святого Танкреда могут превратиться из разноцветного гобелена в мутную черноту быстрее, чем продекламируешь какой-нибудь длинный псалом.
По правде говоря, я бы предпочла сейчас быть дома в моей химической лаборатории, чем сидеть тут в полумраке продуваемой сквозняками старой церкви, но отец настоял.
Хотя Фели старше меня на шесть лет, отец запрещает ей ходить в церковь на вечерние репетиции и спевки хора одной.
– Сейчас в наши края понаедут чужаки, – сказал он, имея в виду группу археологов, которые вскоре приедут в Бишоп-Лейси на раскопки костей нашего святого-покровителя.
Как, предполагается, я буду защищать Фели от нападений диких ученых, отец не потрудился объяснить, но я знала, что дело не только в этом.
В недавнем прошлом в Бишоп-Лейси произошел целый ряд убийств: захватывающих убийств, и я изрядно помогла инспектору Хьюитту из полицейского участка Хинли в расследованиях.
Я мысленно загибала пальцы, пересчитывая жертвы: Гораций Бонепенни, Руперт Порсон, Бруки Хейрвуд, Филлис Уиверн…
Еще один труп, и можно будет загнуть все пальцы одной руки.
Каждый из них нашел свой печальный конец в нашей деревне, и я знала, что отец чувствует себя не в своей тарелке.
– Это неправильно, Офелия, – сказал он, – девушке, которая… чтобы девушка твоего возраста в одиночестве бренчала в старой церкви поздно вечером.
– Там никого нет, кроме мертвецов, – засмеялась Фели, может быть, немного слишком весело. – И они меня не тревожат. Вовсе не так, как живые.
За спиной отца моя вторая сестрица, Даффи, лизнула запястье и пригладила волосы по бокам воображаемого пробора на голове, словно умывающаяся кошка. Она изображала Неда Кроппера, помощника трактирщика в «Тринадцати селезнях», который страшно запал на Фели и временами преследовал ее, словно дурной запах.
Фели почесала ухо, давая понять, что поняла шуточку Даффи. Это был один из тех безмолвных сигналов, которыми обменивались мои сестрицы, словно сигналами флажков с корабля на корабль, непонятными тем, кто не знал шифр. Но даже если бы отец заметил этот жест, он бы не понял его значение. Система шифров нашего отца была совсем другим языком по сравнению с нашим.
– Тем не менее, – произнес отец, – если ты выходишь затемно, ты должна брать с собой Флавию. Ей не помешает выучить несколько псалмов.
Выучить несколько псалмов, да уж! Всего лишь пару месяцев назад, когда я была прикована к постели во время рождественских каникул, миссис Мюллет, хихикая и умоляя меня хранить секрет, шепотом научила меня парочке новеньких. И я все без устали мычала:
Hark the herald angels sing,
Beecham’s Pills are just the thing.
Peace on earth and mercy mild,
Two for a man and one for a child.[2 - Слушай, ангелы-вестники поют:«Пилюли Бичема» – то, что надо,Мир на земле и сострадание,Две для взрослого и одна для ребенка.]
Или вот еще:
We Three Kings of Leicester Square,
Selling ladies’ underwear,
So fantastic, so elastic,
Only tuppence a pair.[3 - Мы, три короля с площади Лестер,Продаем дамское белье,Такое прекрасное, такое эластичное,Всего лишь два пенса за пару.]
Пока Фели не швырнула экземпляр «Псалмов старинных и современных» мне в голову. Что я точно знаю об органистах, так это то, что они совершенно лишены чувства юмора.
– Фели, – сказала я, – я замерзла.
Я задрожала и застегнула свой кардиган. Вечером в церкви было ужасно холодно. Хор ушел час назад, и без их теплых тел, сгрудившихся вокруг меня, словно поющие сельди в бочке, казалось еще холоднее.
Но Фели погрузилась в Мендельсона. С тем же
Страница 3
спехом я могла бы обращаться к луне.Внезапно орган издал задыхающийся звук, как будто поперхнулся чем-то, и мелодия булькнула и оборвалась.
– О ужас, – сказала Фели. Это было самое ужасное ругательство, на которое она способна, по крайней мере в церкви. Моя сестрица – благочестивая притворщица.
Она встала на педали и начала враскачку выбираться из-за органной скамьи, заставляя басы резко мычать.
– Ну и что теперь? – сказала она, закатывая глаза, как будто рассчитывая услышать ответ с небес. – Эта штуковина плохо себя ведет уже не первую неделю. Должно быть, влажность.
– Я думаю, он сломался, – заявила я. – Вероятно, ты его испортила.
– Дай мне фонарик, – сказала она после длинной паузы. – Мы пойдем и посмотрим.
Мы?
Когда Фели становилось страшно до потери пульса, «я» быстренько превращалось в «мы». Поскольку орган Святого Танкреда включен Королевским колледжем органистов в список исторических инструментов, любой ущерб этой ветхой штукенции, вероятно, будет расцениваться как акт национального вандализма.
Я знала, что Фели в ужасе от мысли, что придется сообщить викарию плохую новость.
– Веди, о виновная, – сказала я. – Как нам попасть внутрь?
– Сюда, – ответила Фели, быстро отодвинув скрытую консоль в деревянной резной панели около пульта управления органом. Я даже не успела заметить, как она это проделала.
Подсвечивая фонариком, она нырнула в узкий проход и скрылась в темноте. Я сделала глубокий вдох и последовала за ней.
Мы оказались в пахнущей плесенью пещере Аладдина, со всех сторон окруженные сталагмитами. В радиусе света от фонарика над нами возвышались органные трубы: из дерева, из металла, всех размеров. Некоторые были толщиной с карандаш, некоторые – с водосточный желоб, а еще какие-то – с телефонную будку. Не столько пещера, пришла я к выводу, сколько лес гигантских флейт.
– Что это? – спросила я, указывая на ряд высоких конических труб, напомнивших мне духовые трубки пигмеев.
– Регистр гемсхорн, – ответила Фели. – Они для того, чтобы звучать, как древняя флейта из бараньего рога.
– А это?
– Рорфлёте.
– Потому что он рычит?
Фели закатила глаза.
– Рорфлёте означает «каминная флейта» по-немецки. Они сделаны в форме каминов.
Точно, так они и выглядят. Они бы вполне вписались в компанию дымовых труб в Букшоу.
Внезапно в тенях что-то зашипело и забулькало, и я вцепилась в талию Фели.
– Что это? – прошептала я.
– Виндлада,[4 - Виндлада – резервуар для сжатого воздуха в органе. В виндладу воздух попадает из мехов, а из виндлады поступает непосредственно в трубы.] – ответила она, направляя фонарик в дальний угол.
Точно, в тени огромная кожаная штуковина, похожая на сундук, делала медленные выдохи, сопровождаемые бронхиальными посвистыванием и шипением.
– Супер! – решила я. – Похоже на гигантский аккордеон.
– Прекрати говорить «супер», – сказала Фели. – Ты знаешь, что отец это не любит.
Я ее проигнорировала и, пробравшись мимо нескольких труб поменьше, забралась на верх виндлады, издавшей удивительно реалистичный неприличный звук и немного просевшей.
В облаке поднятой мною пыли я чихнула – один раз, второй, третий.
– Флавия! Немедленно слезай! Ты порвешь эту старую кожу!
Я встала на ноги и выпрямилась во все свои четыре фута десять дюймов с четвертью. Я довольно высокая для своих двенадцати лет.
– Ярууу! – завопила я, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. – Я король замка!
– Флавия! Немедленно спускайся, или я пожалуюсь отцу!
– Посмотри, Фели, – сказала я. – Тут наверху старый могильный камень.
– Я знаю. Он для того, чтобы добавить веса виндладе. Теперь спускайся. И осторожно.
Я смахнула пыль ладонями.
– Иезекия Уайтфлит, – прочитала я вслух. – 1679–1778. Ого! Девяносто девять лет! Интересно, кто он?
– Я выключаю фонарь. Ты останешься одна в темноте.
– Ладно, – сказала я. – Иду. Нет нужды быть такой букой.
Когда я перенесла свой вес с одной ноги на другую, виндлада покачнулась и еще немного просела, так что у меня возникло ощущение, будто я стою на палубе тонущего корабля.
Справа от лица Фели что-то затрепетало, и она замерла.
– Вероятно, просто летучая мышь, – сказала я.
Фели издала дикий вопль, уронила фонарь и исчезла.
Летучие мыши стоят на одном из первых мест в списке вещей, которые превращают мозг моей сестрицы в пудинг.
Снова послышалось какое-то движение, как будто эта штука подтверждала свое присутствие.
Осторожно спускаясь со своего насеста, я подняла фонарь и провела им по ряду труб, как палкой по частоколу.
В помещении разнеслось эхо яростных хлопков чего-то кожаного.
– Все в порядке, Фели, – окликнула я. – Это и правда летучая мышь, и она застряла в трубе.
Я выбралась через люк в алтарь. Фели стояла там в лунном свете, белая, как алебастровая статуя, обхватив себя руками.
– Может, у нас получится выкурить ее, – сказала я. – Не найдется сигаретки?
Конечно же, я шутила. Фели терпеть не могла курение.
– А может, попробуем уговорить ее
Страница 4
– с энтузиазмом предложила я. – Что едят летучие мыши?– Насекомых, – отрешенно сказала Фели, как будто пытаясь вырваться из парализующего сна. – Так что это бесполезно. Что нам делать?
– В какой она трубе? – спросила я. – Ты заметила?
– В шестнадцатифутовом диапазоне, – дрожащим голосом ответила она. – Ре.
– У меня есть идея! – заявила я. – Почему бы тебе не сыграть Токкату и фугу ре минор Баха? На полной мощности. Это прикончит маленькую тварь.
– Ты отвратительна, – сказала Фели. – Завтра я скажу мистеру Гаскинсу о летучей мыши.
Мистер Гаскинс – церковный сторож Святого Танкреда, и предполагается, что он должен разбираться со всеми проблемами от выкапывания могил до полировки меди.
– Как ты думаешь, как она попала в церковь? Летучая мышь, имею в виду.
Мы шли домой вдоль изгородей. Мимо луны проносились бесформенные облака, резкий встречный ветер трепал наши пальто.
– Я не знаю и не хочу говорить о летучих мышах, – заявила Фели.
На самом деле я просто поддерживала беседу. Я знаю, что летучие мыши не влетают в открытые двери. На чердаках Букшоу их водилось предостаточно, они обычно попадают туда через разбитые окна, или их, раненых, втаскивают внутрь коты. Поскольку в Святом Танкреде котов нет, ответ очевиден.
– Зачем открывают его могилу? – спросила я, меняя тему. Фели поймет, что я имею в виду святого.
– Святого Танкреда? Потому что исполняется пятьсот лет со дня его смерти.
– Что?
– Он умер пятьсот лет назад.
Я присвистнула.
– Святой Танкред мертв уже пятьсот лет? Это в пять раз дольше, чем прожил Иезекия Уайтфлит.
Фели ничего не ответила.
– Это значит, что он умер в тысяча четыреста пятьдесят первом, – сказала я, быстренько сосчитав в уме. – Как ты думаешь, как он будет выглядеть, когда его выкопают?
– Кто знает? – сказала Фели. – Некоторые святые не разлагаются. Их лица остаются такими же мягкими и персиковыми, как попка младенца, и они пахнут цветами. «Аромат святости», так это называется.
Когда у моей сестрицы есть настроение, она становится откровенно болтлива.
– Суперколоссально! – сказала я. – Надеюсь, я смогу хорошенько его рассмотреть, когда его вытащат из гроба.
– Забудь о святом Танкреде, – велела Фели. – Тебя к нему и близко не подпустят.
– Это все ‘рно что есть г’рячий ‘гонь, – сказала миссис Мюллет. Она, разумеется, имела в виду, что это «все равно что есть горячий огонь».
Я с сомнением воззрилась на миску супа из тыквы с пастернаком, которую она поставила передо мной на стол. В этой жиже, словно катышки птичьего дерьма, плавали зернышки черного перца.
– Выглядит почти съедобно, – мило заметила я.
Заложив палец в «Тайны Удольфо», чтобы не потерять место, где она читает, Даффи выстрелила в меня одним из своих парализующих взглядов.
– Неблагодарная маленькая дрянь, – прошептала она.
– Дафна… – начал отец.
– Что ж, такая она и есть, – продолжила Дафна. – Суп миссис Мюллет – не повод для шуток.
Фели быстро поднесла салфетку к губам, чтобы скрыть улыбку, и я снова уловила безмолвный обмен посланиями между моими сестрицами.
– Офелия… – произнес отец. Он это тоже не упустил.
– О, все в порядке, полковник де Люс, – сказала миссис Мюллет. – Мисс Флавия ч’ток шутит. Мы с ней п’нимаем друг друга. Она не х’тела обидеть.
Вот это новость для меня, но я изобразила теплую улыбку.
– Все хорошо, миссис Мюллет, – сказала я. – Они не ведают, что творят.
Отец очень тщательно сложил последний выпуск «Лондонского филателиста», который он читал, и вышел из комнаты вместе с ним. Через несколько секунд я услышала, как тихо закрылась дверь его кабинета.
– Ну что ты наделала, – сказала Фели.
Отцовские денежные проблемы давили все сильнее с каждым месяцем. Было время, когда тревоги заставляли его просто хмуриться, но с недавнего времени я начала замечать то, что меня пугало намного, намного больше: капитуляцию.
Капитуляция человека, который пережил лагерь военнопленных, была совершенно немыслима, и у меня неожиданно сжалось сердце, когда я поняла, что сухие человечки из налогового департамента ее величества сделали с отцом то, на что оказалась неспособна Японская империя. Они вынудили его потерять надежду.
Наша мать Харриет де Люс, которая унаследовала Букшоу от двоюродного дедушки Тарквина де Люса, погибла во время несчастного случая в Гималаях, когда мне был один год. Поскольку она не оставила завещания, стервятники ее величества сразу же набросились на отца и продолжают клевать его печень с тех самых пор.
Это долгая битва. Время от времени возникало ощущение, что обстоятельства повернутся в лучшую сторону, но с недавнего времени я стала замечать, что отец устал. Несколько раз он предупреждал нас, что, может статься, нам придется покинуть Букшоу, но как-то мы всегда выкручивались. Теперь казалось, что ему стало все равно.
Как же я люблю этот милый старый дом! Одна мысль о его высохших обоях и ветхих коврах заставляет все мое тело покрыться мурашками.
Первоклассная химическая лаборатор
Страница 5
я дядюшки Тара наверху в неотапливаемом восточном крыле была единственной частью дома, которая прошла бы инспекцию, но ее давно отдали на волю пыли, холода и забвения, пока я не наткнулась на заброшенное помещение и не завладела им.Хотя дядюшка Тар умер больше двадцати лет назад, лаборатория, построенная для него снисходительным отцом, настолько опередила время, что даже сейчас, в 1951 году, ее можно было считать чудом науки. От сияющей меди бинокулярного микроскопа Ляйца до рядов бутылочек с химикалиями, от леса мензурок и графинов до газового хроматографа, который он распорядился соорудить, основываясь на трудах химика с завидным именем Михаил Семенович Цвет, лаборатория дядюшки Тара была теперь моей: мир стекла и чудес.
Ходили слухи, что перед смертью дядюшка Тар работал над распадом окиси азота первого порядка. Если эти слухи правдивы, он был одним из пионеров того, что мы недавно начали называть «бомба».
С помощью библиотеки дядюшки Тара и его подробных записных книжек я сумела превратить себя в чертовски хорошего химика, хотя мои интересы лежат не столько в сфере разложения атомов, сколько в области изготовления ядов.
По мне, так изрядная доза цианида калия может побить тупые крутящиеся электроны одной левой.
Мысли о том, что меня ожидает лаборатория, было невозможно противиться.
– Не трудитесь вставать, – сказала я Даффи и Фели, уставившимся на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
Я вышла из комнаты в гробовом молчании.
Глава 2
Если наблюдать через микроскоп при слабом увеличении, человеческая кровь сначала выглядит как вид сверху на коллегию кардиналов в шапочках и мантиях, прогуливающихся по площади Ватикана в ожидании, когда папа римский появится на балконе.
Но если усилить увеличение, цвет угасает, пока наконец не разглядим, что каждая из частиц в реальности имеет не более чем бледно-розовый оттенок.
Красный цвет крови проистекает от железа, содержащегося в гемоглобине. Железо легко связывается с кислородом, разносящим его в самые отдаленные уголки и закоулки нашего тела. Омары, улитки, крабы, ракушки, кальмары и члены европейских королевских фамилий, в противоположность, имеют голубую кровь, поскольку она скорее основана на меди, чем на железе.
Я полагаю, что на эту идею меня натолкнула дохлая лягушка. Бедняжка, вероятно, пыталась совершить путешествие от реки, протекавшей за Святым Танкредом, до маленького болотца через дорогу, когда с ней приключился ужасный несчастный случай с участием мотоцикла.
Какова бы ни была причина, ее расплющило еще до того, как я успела сунуть ее в карман и унести домой в научных целях.
Чтобы сделать частицы под микроскопом более прозрачными, я смешала образец крови с уксусной кислотой, разведенной в пропорции один к четырем, и, настроив точный фокус, ясно увидела, что частицы крови лягушки – плоские диски, скорее похожие на розовые пенни, а моя кровь, которую я добыла быстрым уколом булавки, состоит из частиц в два раза больше и вогнутых, словно дюжины красных пончиков.
Идея сравнить мою собственную кровь с кровью отца и сестер пришла позже и косвенно от Даффи.
– Ты такая же де Люс, как человек на луне, – рявкнула она, застав меня за чтением ее дневника. – Твоей матерью была трансильванка. У тебя в жилах кровь летучих мышей.
Выхватывая переплетенную в кожу тетрадь у меня из рук, она прилично порезалась краем бумаги.
– Теперь посмотри, что ты наделала! – завопила она, суя мне под нос кровоточащий дрожащий палец и эффектно стряхивая кровь на ковер гостиной. Для пущего драматического эффекта, она выдавила еще несколько капель из ранки. А потом, не говоря больше ни слова, на грани слез вылетела из комнаты.
Плевое дело – собрать приличное количество крови носовым платком. Отец всегда разглагольствовал на тему, как важно иметь при себе чистый сопливчик, и была в моей жизни пара случаев, когда я молча благодарила его за прекрасный совет. И вот еще один такой случай.
Я сразу же бросилась в лабораторию, приготовила предметное стекло для образца крови и сделала несколько неплохих заметок о моих наблюдениях, аккуратно разрисовав их карандашами из набора профессионального художника, подаренного тетей Миллисент Фели на Рождество несколько лет назад.
Затем, благодаря невероятному подарку судьбы, пару дней спустя Фели, необычайно гордившаяся своими руками, оторвала заусеницу за завтраком, и Флавия оказалась тут как тут – довольно удачная острота, если подумать.
– Аккуратно! Ты испачкала скатерть! – заявила я, выдергивая салфетку из ее пальцев и протягивая ей кусочек ваты из моего кармана. – Я прополощу в холодной воде, пока оно не впиталось.
В лаборатории я добавила еще одну порцию заметок в мой дневник.
Круглые плоские диски красных телец, – написала я, – имеют тенденцию слипаться. Они демонстрируют свой характерный красный цвет, только когда перекрывают друг друга. В противном случае они имеют бледно-желтый оттенок западного неба после вечернего дождя.
Разжиться образцом крови
Страница 6
тца было более сложно. Мне это не удавалось аж до следующего понедельника, когда он появился за завтраком с клочком туалетной бумаги, прижатым к горлу в том месте, где он порезался во время бритья.Накануне Доггер перенес один из своих ужасных полуночных эпизодов, во время которых жуткие хриплые крики сменяются хныканьем, еще более нервирующим, чем вопли.
Доггер – отцовский мастер на все руки. Его обязанности варьируются в зависимости от его способностей. Иногда он бывает камердинером, иногда садовником, в зависимости от того, куда дуют ветры в его голове. Доггер и отец вместе служили в армии и вместе сидели в тюрьме Чанги.[5 - Чанги – тюрьма в Сингапуре, построенная англичанами и, по иронии судьбы, во время Второй мировой войны использовавшаяся японцами, оккупировавшими Сингапур, в качестве лагеря военнопленных для британцев.] Это тема, на которую они никогда не говорят, и те немногие детали, что мне известны о тех ужасных годах, я по капле выдавила из миссис Мюллет и ее мужа Альфа.
Утром я поняла, что отец не спал, что он сидел с Доггером, пока тот не успокоился. В нормальном состоянии отец никогда бы не позволил, чтобы его увидели прижимающим к себе клочок туалетной бумаги, и этот факт сказал о его расстройстве больше, чем он мог бы выразить словами.
Легкое дело – добыть испачканный клочок бумаги из мусорного ведра в его гардеробной, но должна признать, что, занимаясь этим, я никогда в жизни не чувствовала себя такой виноватой.
Наши красные и белые тельца, отца, Фели, Даффи и мои, – записала я в дневник, хотя едва ли хотела верить в это, – идентичны по размеру, форме, плотности и цвету.
Из потрепанной и покрытой любопытными пятнами книги о микроскопах из библиотеки дядюшки Тара я знала, что кровяные тельца летучей мыши примерно на двадцать пять процентов меньше, чем человеческие.
Даже увеличенные в тысячу раз, мои кровяные тельца были идентичны тельцам отца и сестер.
По крайней мере, внешне.
Я читала в одном популярном журнале из тех, что замусоривали нашу гостиную, что человеческая кровь идентична по химическому составу морской воде, из которой, как говорят, выползли наши отдаленные предки: что морская вода на самом деле временами использовалась для переливаний в чрезвычайных медицинских ситуациях, когда настоящая кровь была недоступна.
Французский исследователь и артиллерийский офицер Рене Куинтон однажды заменил кровь собаки раствором морской воды и обнаружил, что собака не просто выжила и дожила до глубокой старости, но что через день-другой после эксперимента тело собаки заместило морскую воду кровью!
И кровь, и морская вода состоят преимущественно из натрия и хлора, хотя в разных пропорциях. Тем не менее забавно думать, что жидкость, текущая в наших жилах, немногим больше, чем раствор столовой соли, хотя, по правде говоря, то и другое содержат также крохи кальция, магния, калия, цинка, железа и меди.
На короткое время этот так называемый факт чрезвычайно меня взволновал, предполагая возможность бесчисленного количества смелых экспериментов, кое-какие из которых касались людей.
Но потом в дело вступила Наука.
Обширный и тщательно калиброванный набор химических тестов с использованием моей собственной крови (несколько недель меня одолевала слабость) показал явные отличия.
Я довольно убедительно доказала, что то, что течет в жилах де Люсов, – не морская вода, а другое сочетание элементов творения.
И что касается обвинения Даффи, что моя мать – трансильванка, что ж, это попросту нелепо!
Мои сестры много раз пытались убедить меня, что Харриет мне не мать: что меня удочерили, или подменили эльфы, или бросила после рождения неизвестная мать, которая оказалась не в состоянии рыдать каждый день при виде моего уродливого лица.
Почему-то мне было бы намного спокойнее знать, что мы с сестрами разной крови.
Кровь летучей мыши, точно! Эта ведьма Даффи!
Однако все, что теперь оставалось, чтобы завершить мой эксперимент должным научным образом, – это лично провести кое-какие дополнительные исследования и сделать выводы, основанные на собственных наблюдениях за жидкостями настоящей летучей мыши.
И я точно знала, где ее добыть.
Утром мне придется встать пораньше.
Глава 3
Стоял один из тех чудесных мартовских дней, когда воздух так свеж, что наслаждаешься каждым дуновением; когда каждый одурманивающий вдох создает в легких и в мозгу такие новые вселенные, что кажется, будто сейчас взорвешься от чистой радости; один из тех буйных дней с несущимися облаками и мелкими ливнями, резиновыми сапогами и уносимыми ветром зонтиками, когда чувствуешь, что и правда живешь.
Было слышно, как в лесу заливались птицы: ку-ку, жаг-жаг, пю-уи-ту-уитта-уо.
Был первый день весны, и Мать Природа, похоже, знала об этом.
«Глэдис» поскрипывала от радости, когда мы неслись под дождем. Пусть даже она намного старше меня, она любит хорошую пробежку во влажный день так же, как и я. Ее изготовили в Бирмингеме на Британском заводе стрелкового ору
Страница 7
ия в отделе велосипедов еще до моего рождения, и изначально она принадлежала моей матери Харриет, назвавшей ее «Ласточкой».Я переименовала ее в «Глэдис»[6 - Прозвище Глэдис, по-видимому, происходит от английского слова glad – довольный, веселый, жизнерадостный.] из-за ее жизнерадостного характера.
Обычно «Глэдис» не любит мочить юбки, но в такой день, когда ее шины поют на влажном бетоне и ветер дует нам в спины, нет времени для жеманства.
Широко расставив руки, чтобы полы моего желтого макинтоша превратились в паруса, я отдалась на волю ветра.
– Ярууу! – завопила я, проносясь под дождем мимо парочки промокших коров, рассеянно взглянувших на меня.
В туманном зеленом свете раннего утра Святой Танкред напоминал георгианскую акварель, его башня зловеще маячила над выпуклым церковным кладбищем, и казалось, будто аэростат оторвался от причала и устремился в небеса.
Единственной резкой нотой в этой умиротворяющей сцене был алый фургон, припаркованный на мощеной булыжником дорожке, ведущей к главному входу. Я сразу же признала в нем фургон мистера Гаскинса, церковного сторожа. Рядом на траве под тисами стоял сверкающий черный «хиллман», и его блестящая лакировка сказала мне, что он не принадлежит никому из Бишоп-Лейси.
К западу от церкви, почти скрытый туманом, напротив часовни припарковался синий грузовик. Из его открытого откидного борта торчали пара старых лестниц и партия грязных ветхих досок. Джордж Баттл, подумала я. Деревенский каменщик.
Я резко затормозила и прислонила «Глэдис» к обветшалой усыпальнице некоей Кассандры Коттлстоун, 1685–1750 (точная современница Иоганна Себастьяна Баха, заметила я).
Высеченная в камне и печально поистрепавшаяся, Кассандра лежит на заросшей мхом гробнице с закрытыми глазами, как будто у нее болит голова, пальцы сомкнуты под подбородком, а в уголках рта виднеется легкая самодовольная улыбка. Складывалось впечатление, что она не сильно возражает против того, чтобы быть мертвой.
На основании выбиты слова:
I did dye
And now doe lye
Att churche’s door
For euermore
Pray for mye bodie to sleepe
And my soule to wake[7 - Я умерлаИ теперь покоюсьУ церковной двериВечноМолитесь, чтобы мое тело спало,А моя душа пробудилась.]
Я обратила внимание, что слово «ту» было написано двумя разными вариантами, и припомнила, что Даффи как-то рассказывала мне какую-то древнюю историю о гробнице Коттлстоун. О чем там шла речь?
Мои мысли оказались прерваны звуками голосов на церковном крыльце. Я быстро прошла по траве и вошла внутрь.
– Но право было дано, – говорил викарий. – Пути назад нет. Работа уже в процессе.
– Тогда вы должны остановить ее, – сказал крупный мужчина в темном костюме. Своим бугристым лицом, похожим на картофелину, и гривой белых волос он напоминал швабру, наряженную в лучшую одежду. – Вы должны прекратить это немедленно.
– Мармадьюк, – ответил викарий, – епископ заверял меня неоднократно, что не будет… о, Флавия, доброе утро. Ты рано на ногах, так сказать.
Крупный мужчина медленно повернул голову и перевел взгляд своих светлых глаз на мое лицо. Он даже не улыбнулся.
– Доброе утро, викарий! – выпалила я. Излишняя жизнерадостность на рассвете весьма огорчает некоторых людей, и я сразу же поняла, что беловолосый мужчина – один из них. – Прекрасненькое утро, ась? Несмотря на дождь.
Я знала, что хватила через край, но временами я ничего не могу с собой поделать.
– Ась? – добавила я с ударением.
– Флавия, дорогуша, – сказал викарий. – Как приятно тебя видеть. Я полагаю, ты ищешь мистера Гаскинса. Насчет цветочных корзин, верно? Да, я так и думал. Полагаю, он наверху в колокольне занимается веревками и тому подобным. Нельзя оставлять беспорядок в Страстную пятницу, не так ли?
Цветочные корзины? Викарий включил меня в какую-то маленькую драму собственного сочинения. Какая честь! Я вломилась в неподходящий момент, и он явно хотел от меня избавиться.
Меньшее, что я могла сделать, это подыграть.
– Точно-точно, что ж, я так и подумала. Отец будет так рад, если все лилии будут расставлены как положено.
И с этими словами я, словно юная газель, прыгнула на первую ступеньку крутой винтовой лестницы в башне.
Оказавшись вне поля зрения, я потащилась вверх, вспомнив, что старые лестницы в замках и церквях закручиваются по часовой стрелке, когда ты поднимаешься, так что нападавший, взбираясь по ступенькам, вынужден держать меч в левой руке, в то время как защитник, находящийся сверху, может использовать правую, обычно более сильную руку.
Я на секунду повернулась и сделала несколько финтов и выпадов в воображаемого викинга, а может, норманна или даже гота. Когда дело касается разбойников и мародеров, я довольно беспомощна.
– Эй! – крикнула я, становясь в позицию и вытягивая руку с воображаемым мечом. – Ангард и так далее!
– Чтоб мне провалиться, мисс Флавия, – произнес мистер Гаскинс, что-то роняя и прижимая руку к тому месту, где, предположительно, у него колотилось сердце. – Вы меня чертовски напу
Страница 8
али.Боюсь, я не смогла сдержать самодовольную улыбку. Не так легко напугать гробокопателя, особенно такого, который, несмотря на возраст, так же крепко сложен, как моряк. Полагаю, это его бугристые руки, узловатые ладони и кривые ноги наводили меня на мысли о море.
– Простите, мистер Гаскинс, – сказала я, снимая макинтош и вешая его на крючок для одежды. – Мне следовало свистеть по пути вверх. Что в сундуке?
Древний, видавший виды деревянный сундук стоял открытым у дальней стены, из него высовывался кусок веревки, который сторож только что бросил – с довольно виноватым видом, подумала я.
– В этом? Ничего особенного. На самом деле всякий хлам. Остался со времен войны.
Я наклонила шею, чтобы заглянуть за его спину.
В сундуке лежали еще несколько кусков веревки, сложенное одеяло, полведра песка, насос в форме буквы U со сгнившей резиновой частью, еще один кусок резины, лопата с прилипшей грязью, черный стальной шлем с белой буквой W и резиновая маска.
– Противогаз, – сказал мистер Гаскинс, поднимая эту штуку и держа на расстоянии вытянутой руки, словно Гамлет череп Йорика. – Во время войны здесь был пост парней из противовоздушной обороны и противопожарных сторожей. Я и сам провел тут немало ночей. В одиночестве. Странные вещи мне доводилось видеть.
Он полностью завладел моим вниманием.
– Например?
– О, знаете ли… загадочные огоньки, плавающие по церковному кладбищу, и всякое такое.
Он что, пытается напугать меня?
– Вы меня дурите, мистер Гаскинс.
– Может, да, мисс… а может, и нет.
Я схватила жуткую пучеглазую маску и натянула ее себе на голову. Она пахла резиной и застарелым потом.
– Смотрите, я осьминог! – сказала я, размахивая щупальцами. Искаженные маской, мои слова звучали как-то вроде: «Шмотрите, я ошминок!»
Мистер Гаскинс стащил эту штуковину с моего лица и бросил обратно в сундук.
– Дети умирали, играя с этими штуками, – сказал он. – Задыхались до смерти. Это не игрушка.
Он опустил крышку сундука и, защелкнув медный замок, убрал ключ в карман.
– Вы забыли веревку, – напомнила я.
Бросив на меня взгляд, который, я полагаю, называется прищуренным, он откопал в кармане ключ, открыл замок и достал веревку из сундука.
– И что теперь? – поинтересовалась я, стараясь выглядеть нетерпеливой.
– Лучше вам пойти и заняться своими делами, мисс, – сказал он. – У нас есть работа, и нам не надо, чтобы такие, как вы, путались у нас под ногами.
Что ж!
Обычно тот, кто позволил себе сказать мне что-то подобное в лицо, занял бы верхнюю строчку в моем списке жертв стрихнина. Пара кристаллов в тарелку с обедом – вероятно, смешанных с горчицей на сэндвиче, которая ловко скроет и вкус, и текстуру…
Но постойте! Ведь он же сказал «мы»? Кто эти «мы»?
Бывая в церкви, я знала, что мистер Гаскинс обычно работает в одиночестве. Он зовет помощника, только когда надо поднять что-то тяжелое, например, передвинуть упавшую могильную плиту из тех, что потяжелее, или похоронить кого-то, кто…
– Святой Танкред! – воскликнула я и бросилась к двери.
– Постойте! – запротестовал мистер Гаскинс. – Не ходите туда!
Но его голос позади был уже почти не слышен, когда я с грохотом неслась вниз по винтовой лестнице.
Святой Танкред! Они открывают могилу Святого Танкреда в усыпальнице и не хотят, чтобы я встревала. Вот почему викарий так резко сменил тему. Поскольку он отправил меня прямо к мистеру Гаскинсу в башню, это не имело никакого смысла, но у него вряд ли было время поразмыслить.
Цветочные корзины, однако! Где-то внизу они уже открывают могилу Святого Танкреда!
Когда я выбежала в вестибюль, там никого не было. Викарий и беловолосый незнакомец исчезли.
Слева от меня был вход в крипту, тяжелая деревянная дверь в готическом стиле, ее изогнутые очертания напоминали неодобрительно выгнутую бровь. Я толкнула ее и тихо пошла вниз по ступенькам.
У подножия лестницы вереница маленьких голых электрических лампочек, временно подвешенных под низким потолком, вела к передней части церкви, и в их неверном желтоватом свете окружающее пространство казалось только темнее.
Я была здесь однажды, играла в прятки с девочками-скаутами Святого Танкреда. Было это, разумеется, до моего бесславного изгнания из их рядов. Тем не менее даже спустя столько времени я не могла не вспоминать Делорму Хиггинсон и то, как много времени потребовалось, чтобы заставить ее замолчать и перестать пускать пену изо рта.
Передо мной во мраке таилась припавшая к земле груда металлолома, служившая в церкви печкой.
Я неловко обошла ее по кругу, не желая поворачиваться к этой штуке спиной.
Изготовленное на предприятии «Дикон и Бромвель» в 1851 году и продемонстрированное на Великой выставке, это знаменитое своей непредсказуемостью чудовище обитает в потрохах Святого Танкреда, напоминая гигантского кальмара, атаковавшего подводную лодку капитана Немо «Наутилус» в «20 000 лье под водой», жестяные щупальца его труб простираются во всех направлениях, а два круглых слюдяных окошка в дверц
Страница 9
из кованого железа светятся, будто пара диких злобных глаз.Дик Плюз, деревенский сантехник, годами питал к зверю то, что викарий именовал «сердечной привязанностью», но даже я знала, что это печальный оптимизм. Дик боялся эту штуковину, и все в Бишоп-Лейси об этом знали.
Иногда во время служб, особенно в периоды долгих пауз, когда мы все сидели на проповеди, по трубам с горячим воздухом поднимался поток коротких слов – слов, которые мы все знали, но притворялись, что нет.
Я содрогнулась и пошла дальше.
Теперь по обе стороны от меня располагались выложенные кирпичом арки. За ними, сложенные, будто вязанки дров, по словам мистера Гаскинса, лежали разложившиеся трупы давно умерших жителей деревни, в том числе изрядное количество усопших де Люсов.
Должна признать, что временами мне очень хотелось вытащить этих моих высохших, похожих на бумагу предков – не просто для того, чтобы увидеть, насколько они похожи на свои потемневшие портреты маслом, до сих пор висевшие в Букшоу, но чтобы доставить себе личное удовольствие от случающейся иногда встречи с трупом.
Только Доггер был в курсе этой моей необычной склонности и убедил меня, что это потому, что при изучении трупов удовольствие от познания превосходит боль.
Аристотель, по его словам, разделял мою привязанность к покойникам.
Старый добрый Доггер! Как он умеет меня успокоить.
Теперь до меня доносились голоса. Я находилась прямо под апсидой.
– Осторожно! – говорил кто-то во мраке передо мной. – Полегче, Томми, дружище.
По стене прыгнула темная тень, словно кто-то включил фонарь.
– Тише! Тише! Где Гаскинс с его чертовой веревкой? Прошу прощения за грубость, викарий.
Силуэт викария вырисовывался в открытом проеме спиной ко мне. Я наклонила голову, чтобы заглянуть за него.
В дальнем конце помещения из стены был практически вынут и повернут в сторону большой прямоугольный камень. Один его конец теперь покоился на деревянных козлах, а второй держался на краю нижнего камня. Под камнем виднелась пара дюймов холодной темноты.
Четверо рабочих – все незнакомцы, кроме Джорджа Баттла, – стояли наготове.
Подойдя для ближайшего рассмотрения, я наткнулась на локоть викария.
– Боже мой, Флавия! – изумленно воскликнул викарий, его глаза казались в холодном свете огромными. – Я чуть богу душу не отдал от страха, дорогая моя! Я не знал, что ты здесь. Тебе не следует тут находиться. Слишком опасно. Если твой отец об этом услышит, он мне голову оторвет.
В моих мыслях промелькнул Святой Иоанн Креститель.
– Простите, викарий, – сказала я. – Я не хотела вас напугать. Просто, поскольку меня назвали в честь Святого Танкреда, я хотела быть первой, кто увидит его благословенные старые кости.
Викарий безучастно смотрел на меня.
– Флавия Танкреда де Люс, – напомнила я ему, добавляя в свой голос чуток фальшивого почтения, скромно скрестив руки на груди и потупив глаза: приемчик, который я подсмотрела у Фели во время молитв.
Викарий долго молчал, а потом тихо хихикнул.
– Ты мне голову морочишь, – сказал он. – Я точно помню церемонию твоего крещения. Флавия Сабина де Люс – вот как мы тебя нарекли во имя Отца, Сына и Святого духа, аминь, и Флавией Сабиной де Люс ты останешься – разумеется, до тех пор, пока не решишь связать себя священными узами брака, как твоя сестра Офелия.
Моя челюсть отвисла до пола.
– Фели?
– О боже, – сказал викарий. – Боюсь, я проболтался.
Фели? Моя сестра Фели? Решила связать себя священными узами брака?
Едва могу поверить в это!
Кто же он? Нед Кроппер, мальчик на побегушках из «Тринадцати селезней», чьи представления об ухаживаниях выражаются в том, чтобы оставлять заплесневелые сласти на нашем кухонном крыльце? Карл Пендрака, американец-военнослужащий, желающий показать Фели достопримечательности Сент-Луиса, штат Миссури? («Карл собирается показать мне, как Стэн Мьюжл[8 - Стэн Мьюжл (род. 1921) – легендарный американский бейсболист.] подает мяч».) Или это Дитер Шранц, бывший немецкий военнопленный, решивший остаться в Англии и работать на ферме, пока он не сможет преподавать английским школьникам «Гордость и предубеждение». И еще, разумеется, есть детектив-сержант Грейвс, молодой полицейский, который всегда теряет дар речи и бурно краснеет в присутствии моей вялой сестрицы.
Но не успела я одолеть викария дальнейшими расспросами, как и в без того переполненное помещение впихнулся мистер Гаскинс с веревкой в руке и с фонарем, отбрасывающим диковинные колеблющиеся тени.
– Дорогу! Дорогу! – пробормотал он, и рабочие расступились, плотно прижимаясь к стенам.
Вместо того чтобы выйти из помещения, я воспользовалась возможностью проникнуть внутрь, так что к тому моменту, как мистер Гаскинс зафиксировал веревку на наружном конце камня, я вклинилась в дальний угол. Отсюда у меня будет лучший обзор на происходящее.
Я глянула на викария, казалось, забывшего о моем присутствии. Его лицо напряглось в свете маленьких колеблющихся лампочек.
Что там сказал этот Мармадьюк, мужчина в тем
Страница 10
ом костюме? «Вы должны остановить это. Вы должны прекратить это немедленно».Очевидно, что, несмотря на Мармадьюка, кем бы он ни был, работа продолжается.
– Где же ваш приятель? – внезапно спросил мистер Гаскинс, на минуту оторвавшись от своей работы, и его слова странным эхом отразились от арочного потолка крипты. – Я думал, он хочет присутствовать при главном событии?
– Мистер Сауэрби? – уточнил викарий. – Я не знаю. Очень непохоже на него – опаздывать. Возможно, нам следует немного подождать.
– Этот камень никого не ждет, – сказал мистер Гаскинс. – У этого камня свои резоны, и он собирается выйти наружу, нравится нам это или нет.
Он ласково потрепал огромную глыбу, и та жутко застонала, как будто от боли.
– Он висит на кончиках пальцев, и все тут. Кроме того, Норману и Томми надо возвращаться в Мальден-Фенвик, не так ли, парни? Они пришли сюда работать, и они будут работать.
Он широко махнул в сторону рабочих, один из которых был чрезвычайно рослым, а второй ничем особенным не выделялся.
Внизу в глубинах крипты мистер Гаскинс был правителем своего собственного мрачного королевства, и никто не осмеливался возвысить против него голос.
– Кроме того, – добавил он, – это только стена. Мы не попадем к саркофагу, пока не пройдем сквозь нее. Зафиксируй веревку, Томми.
Когда Томми обвязал веревку вокруг каменного выступа, мистер Гаскинс обратил внимание на меня. В этот ужасный миг я подумала, что он непременно меня выгонит вон. Но ему была нужна публика.
– Саркофаг, – сказал он. – Саркофаг. Вот вам редкое словечко. Но вы не знаете, что оно означает, мисс?
– Оно происходит от двух греческих слов и означает «пожиратель плоти», – ответила я. – Древние греки делали их из особого камня, привозимого из турецкого города Ассос, поскольку считалось, что он поглощает тело целиком, за исключением зубов, за сорок дней.
Хотя я делаю это нечасто, я вознесла безмолвную благодарственную молитву сестрице Даффи, прочитавшей мне вслух этот занимательный отрывок из какого-то черного, как гроб, тома энциклопедии в библиотеке Букшоу.
– Ага! – сказал мистер Гаскинс, как будто знал все это с самого начала. – Что ж, теперь мы это знаем из уст младенца.
Не успела я оскорбиться, как он сильно дернул за веревку.
Ничего не произошло.
– Помоги мне, Норман. Томми, толкни камень с другого конца, посмотрим, сможем ли мы его вытащить.
Но, несмотря на их попытки, камень не шелохнулся.
– Похоже, он застрял, – предположил викарий.
– Застрял – неподходящее слово, – сказал мистер Гаскинс. – Он хорошенько и чертовски…
– У кое-кого слишком длинные уши, – перебил его викарий, поднося указательный палец к губам и делая почти неуловимый кивок в моем направлении.
– Что-то его держит, вот что. Давайте-ка посмотрим.
Мистер Гаскинс уронил конец веревки и забрал фонарь у Томми.
Держа лампу почти у самой линзы, он придвинул лицо к расщелине.
– Ничего, – наконец объявил он. – Надо расширить посильнее.
– Не надо, пустите меня, – сказала я, забирая у него фонарь. – Моя голова меньше вашей. Я скажу вам, что там увижу.
Я думаю, они так были ошарашены моей инициативой, что никто даже не попытался меня остановить.
Моя голова легко проскользнула в отверстие, и, как акробатка, я маневрировала фонарем, пока он не осветил гробницу из положения над моей головой.
Холодный влажный сквозняк дунул мне в лицо, и я сморщила нос от резкого тошнотворного запаха застарелого разложения.
Я смотрела в маленькую каменную комнату, вероятно, семи футов в длину и трех в ширину. Первое, что я увидела, была человеческая рука, ее иссохшие пальцы крепко сжимали осколки стеклянной пробирки. А потом лицо – жуткую нечеловеческую маску с огромными уставившимися на меня пластиковыми глазами и резиновым поросячьим рылом.
Под этим красовались белые кружева, не до конца прикрывавшие почерневшие сосуды на горле. Над глазами виднелась копна вьющихся золотистых волос.
Более чем определенно – это не тело Святого Танкреда.
Я убрала фонарь, вытащила голову из щели и медленно повернулась к викарию.
– Полагаю, мы нашли мистера Колликута, – объявила я.
Глава 4
Разумеется, я узнала его по волосам. Сколько воскресных дней я наблюдала, как Фели скачет галопом по проходу, чтобы занять место на скамье в первом ряду, откуда у нее будет возможность в полной мере любоваться золотистыми локонами мистера Колликута.
Восседающий на органной скамье в белом стихаре, с головой, озаренной светом утреннего солнца, проливающимся сквозь витражное стекло, он часто казался ожившим херувимом Боттичелли.
И он знал об этом.
Я вспомнила, как он встряхивал головой и пробегал всеми десятью пальцами по золотистым локонам, перед тем как наброситься на клавиши и взять вступительный аккорд псалма. Фели однажды сказала мне, что мистер Колликут напоминает ей Франца Листа. Говорят, сказала она, в сувенирных шкатулках недавно умерших старых леди еще находили окурки сигар, которые курил в прошлом столетии Франц Лист. Я соб
Страница 11
ралась было провести обыск среди вещей Фели, чтобы проверить, не хранит ли она тайно пробковые кончики «Крейвен-Эй»[9 - «Крейвен-Эй» – марка сигарет, названных в честь Джорджа Крейвена, третьего графа Крейвена и особенно популярная во время Второй мировой войны. Отличались тем, что у них вместо фильтра был кусочек пробки.] мистера Колликута, но эта идея ускользнула из моей памяти.Все это пролетело в моей голове, пока я ждала, когда мужчины расширят расщелину и подтвердят мое открытие.
Не то чтобы я не была шокирована, разумеется.
Умер ли мистер Колликут от того, что я загибала пальцы, считая трупы? Стал ли он жертвой некоей мрачной и неожиданной магии?
Прекрати немедленно, Флавия! – одернула я себя. – Этот человек явно был мертв задолго до того, как ты искушала судьбу подсунуть тебе еще один труп.
Тем не менее, он мертв. Чего тут ходить вокруг да около.
В то время как часть меня хотела расплакаться из-за гибели золотоволосого прекрасного принца Фели, другая моя часть – часть, которую я не до конца понимала, – жадно пробуждалась от глубокого сна.
Меня разрывали на части отвращение и удовольствие – все равно что пробовать одновременно уксус и сахар.
Но удовольствие в таких случаях всегда побеждает. Одной левой.
Скрытая часть меня пробуждалась к жизни.
Тем временем рабочие принесли кучу прочных досок, чтобы с их помощью выдвинуть тяжелый камень, а также использовать их как пандус, по которому камень можно перетащить на пол.
– Легче, легче, – командовал мистер Гаскинс. – Мы же не хотим его раздавить, верно?
В компании трупа мистер Гаскинс чувствовал себя как дома.
Наконец, после продолжительного скрипа и пары проклятий, камень убрали и внутренности склепа стали доступны взгляду.
В дрожащем свете противогаз, надетый на лицо трупа, жутко поблескивал, как умеет только мокрая резина.
– О боже! – произнес викарий. – О боже. Лучше мне позвонить констеблю Линнету.
– Не особенно срочное дело, я бы сказал, – заметил мистер Гаскинс, – судя по его запаху.
Слова грубые, но верные. Я в точности знала по своим собственным химическим исследованиям о процессе, происходящем, когда человеческое тело после смерти переваривает само себя, и мистер Колликут далеко зашел по этому пути.
Томми и Норман уже достали носовые платки и прижали их к носам.
– Но перед тем, как я это сделаю, – продолжил викарий, – я прошу всех вас присоединиться ко мне в короткой молитве об этом очень – очень… эээ… несчастливом человеке.
Мы склонили головы.
– О Господь, прими душу верного раба твоего, которого постигло ужасное несчастье в странном месте.
Странное место, это уж точно! Хотя я бы так не сказала…
– И, вероятно, это было страшно, – добавил викарий после паузы, во время которой подыскивал должные слова. – Даруй ему, молим мы тебя, вечный мир и вечную жизнь. Аминь.
– Аминь, – тихо повторила я.
Я чуть не перекрестилась, но поборола этот порыв. Хотя наша семья покровительствует Святому Танкреду, потому что викарий – лучший друг отца, мы, де Люсы, как Даффи любила говаривать, были католиками так долго, что иногда называли святого Петра «дядюшкой Питом» и благословенную Деву Марию «кузиной Мэри».
– Флавия, дорогуша, – обратился ко мне викарий, – я буду тебе обязан, если ты сходишь наверх и поможешь мне разобраться с властями. Ты лучше разбираешься в этих делах, чем я.
Это правда. В прошлом случалось, что я указывала полиции верное направление, когда они оказывались в безнадежном тупике.
– С удовольствием, мистер Ричардсон, – ответила я.
На этот момент я увидела все, что хотела.
Снаружи шел дождь, и мы с викарием стояли бок о бок на крыльце, внезапно лишившись дара речи из-за того, чему только что стали свидетелями.
Полиция, прибывшая в знакомом синем «воксхолле», изображала полнейшее бесстрастие. Инспектор Хьюитт, выйдя из машины, одарил меня коротким кивком и подобием улыбки. Детективы-сержанты Вулмер и Грейвс были в своем репертуаре: Вулмер – будто большой угрюмый медведь в посудной лавке («воксхолл» ощутимо застонал от облегчения, когда он неуклюже выбрался наружу!), а Грейвс, молодой, светловолосый и с ямочками, улыбался мне во весь рот. Как я уже говорила, сержант Грейвс по уши втрескался в Фели, и по разным причинам я надеюсь, что это он сопроводит божественную Офелию (ха-ха! простите меня за смех!) к алтарю. Еще один детектив в семье даст нам темы для разговора длинными зимними вечерами, думала я. Кишки, кровь и чай «Тетли».
Сержант Вулмер едва взглянул на меня, доставая фотоаппарат из багажника. Я отвернулась и мило кивнула сержанту Грейвсу, который нес знакомый чемоданчик.
– Собираетесь взять пальчики, не так ли? – кротко поинтересовалась я, показывая, что помню его специализацию – отпечатки пальцев.
Сержант мило покраснел, хотя я всего лишь сестра Фели.
Как Санта-Клаус из американского стишка, они не произнесли ни слова, сразу же принявшись за работу. Гуськом взошли на крыльцо и направились в склеп, оставив меня и викария стоять в дверя
Страница 12
.– Как давно он пропал? Имею в виду мистера Колликута.
– Пропал?
Хотя викарий сам позвонил в полицию, он еще не вполне осознал ситуацию.
– На самом деле мы не думали, что он пропал. Думали, он просто покинул нас. О боже мой! Не самое подходящее слово.
Я ничего не сказала: полезный приемчик, почерпнутый мной из общения с инспектором Хьюиттом.
– Миссис Баттл сказала, что в тот последний день он спустился к завтраку, как обычно. Съел один тост. Очень заботился о фигуре. Должен был поддерживать талию в форме для игры на органе, педали, то-се. Боже мой! Я сплетничаю!
– Когда это точно было? – спросила я с таким видом, будто знала, но забыла.
– Во вторник перед Прощеным воскресеньем, насколько я помню, – ответил викарий.
– Примерно шесть недель назад, – быстро прикинула я.
– Да. Во вторник на Масленой неделе.
– В день, когда пекут блины. – Я сухо сглотнула, припомнив тарелку с резиновыми плоскими покрышками, которую миссис Мюллет поставила перед нами в то злосчастное утро.
– Точно. Накануне Пепельной среды он должен был отвезти мисс Танти в Хинли на офтальмологический осмотр.
Мисс Танти, солистка хора, в прошлом была школьной учительницей музыки, и ее мощное телосложение и сильные очки делали ее похожей на древний омнибус с огромными ацетиленовыми фарами, несущийся вам навстречу по узкой деревенской дорожке.
Ее голос всегда можно слышать во время «Магнификата», когда она перекрывает остальной хор: «Величит душа моя Господа…»
В мисс Танти все преувеличено.
И ее великолепное сопрано, и ее взгляд сквозь стекла толщиной с донышко бутылки вызывают у человека ледяные мурашки по всему телу.
– Когда в девять пятнадцать он еще не приехал, – продолжал викарий, – она позвонила миссис Баттл, и ее племянница Флоренс ответила, что он вышел из дома ровно в восемь тридцать.
– И никто не сообщил о его исчезновении?
– Нет. Вот в чем дело. Криспин, то есть мистер Колликут, очень часто участвовал в различных музыкальных фестивалях, поэтому в будние дни он редко бывал дома. «Вы изрядно сэкономите на селедке и капусте», – сказал он миссис Баттл, когда она приняла его в качестве жильца. И он сделал еще очень странное замечание насчет… Но я больше ничего не скажу. Синтия вечно твердит мне, что я склонен к болтовне, и боюсь, она права.
Синтия Ричардсон, жена викария, – это эквивалент оспы в Бишоп-Лейси, но я не позволю этой мысли сбить меня с пути.
– А кто этот мужчина с белыми волосами? – спросила я, резко меняя тему. – С которым вы разговаривали на крыльце.
Лицо викария омрачила тень.
– Мармадьюк Парр, – ответил он. – Из епископата. Он работает у епископа…
– Наемным убийцей! – выпалила я. Я узнала о наемных убийцах, слушая шоу детектива Филипа Оделла на радио: «Дело о медном кексе».
– …секретарем, – договорил викарий, пытаясь не улыбнуться в ответ на мою шуточку. – Хотя я должен признать, что Мармадьюк довольно… как бы это сказать… решительный тип.
– Он не хочет, чтобы открыли гробницу святого Танкреда, верно? Он приказал вам остановиться.
Но не успел викарий ответить, как перед нами предстал констебль Линнет, рука закона в Бишоп-Лейси. Он въехал на тропинку и соскочил с велосипеда прямо перед нами так ловко, как шериф в кино спешивается с лошади. Прислонил велосипед к тису, открыл блокнот и лизнул кончик карандаша.
Ну вот опять, – подумала я.
Констебль начал с того, что поинтересовался нашими полными именами и адресами. Хотя он прекрасно знал то и другое, для его начальства было важно, чтобы он вел записи безупречно – даже если делал это карандашом.
– Оставайтесь здесь, ладно, – сказал он, расстегивая нагрудный карман формы и убирая блокнот. С официальным видом ткнул в нас указательным пальцем и скрылся в церкви.
– Бедолага Криспин, – промолвил викарий после очень долгого молчания, как будто размышлял вслух. – И бедняжка Альберта Мун. Она будет в отчаянии, просто в отчаянии.
– Альберта Мун? – уточнила я. – Преподавательница музыки в школе Святой Агаты?
Однажды я слышала, как мисс Мун играла сонату Шуберта на деревенском концерте, и должна сказать, что ей до Фели, как до луны.
Викарий мрачно кивнул, и в этот самый момент констебль Линнет снова появился в дверях.
– Под землю, – скомандовал он, тыкая большим пальцем вниз с таким видом, с каким римский император объявлял поверженному гладиатору печальное известие. – Инспектор Хьюитт хочет задать вам пару вопросов. В склепе.
Инспектор стоял, обхватив подбородок рукой и вытянув указательный палец вдоль щеки. В сумраке гробницы он очень напомнил мне Джона Миллса,[10 - Джон Миллс (1908–2005) – известный английский актер, снявшийся за 70 лет своей кинокарьеры в 120 фильмах, лауреат премии Оскара за лучшую роль второго плана в фильме «Дочь Райана» (1970).] подумала я, хотя я никогда не скажу это ему в лицо.
Скорбные останки мистера Колликута каждые несколько секунд освещались слепящей вспышкой фотокамеры сержанта Вулмера.
– Кто обнаружил тело? – спросил инспектор, и его вопрос
Страница 13
оказался мне очень уместным для начала.– Эээ… Флавия, – сказал викарий, кладя руку мне на плечо жестом защиты. – То есть мисс де Люс.
– Мне следовало догадаться, – заметил инспектор.
И потом случилось чудо. Пока викарий с неловкостью взглянул на останки мистера Колликута, инспектор медленно закрыл и открыл правый глаз, так что это заметила только я.
Он мне подмигнул! Инспектор Хьюитт подмигнул мне!
Где-то зазвонили церковные колокола. Где-то пушки издали торжественный салют. Где-то в темном небе вспыхнули сумасшедшие фейерверки.
Но я их не услышала: мой слух заглушил шум собственной крови.
Инспектор Хьюитт и правда мне подмигнул!
Но постойте-ка…
Теперь он потер глаз, оттянул нижнее веко и начал что-то изучать на пальце – вероятно, частичку мусора.
Тысяча проклятий!
Это просто частичка могильной пыли или останков какого-нибудь древнего обитателя Бишоп-Лейси – может, даже моего предка.
Я посмотрела на инспектора с видом профессиональной озабоченности и протянула свой носовой платок.
– Благодарю, – ответил он. – У меня есть.
Затем он продолжил, как будто ничего не случилось:
– Теперь опиши мне все, что происходило, с самого начала, с того момента, как ты приехала на церковное кладбище сегодня утром.
Так я и сделала: рассказала ему о фургоне на кладбище, о викарии и Мармадьюке Парре на крыльце, мистере Гаскинсе в башне, Джордже Баттле, Нормане и Томми и других рабочих в склепе. Я поведала ему, как вынимали камень и о том, как я сунула нос в отверстие за ним. Единственной деталью, которую я упустила, был деревянный сундук, склонившимся над которым я застала мистера Гаскинса.
В конце концов, должна же я позволить бедняге хоть что-то обнаружить самостоятельно.
– Благодарю, – произнес инспектор, когда я закончила. – Если что-то понадобится, я пришлю кого-нибудь в Букшоу.
Всего лишь пару месяцев назад я бы рвала и метала от того, что меня так резко отстраняют. Но кое-что изменилось. Я узнала, хоть и немного, о жене инспектора Антигоне и их семейных трагедиях.
– Ладно, – ответила я. – Всего хорошего!
Думаю, я закончила на правильной ноте.
«Глэдис» ждала меня в траве, и она радостно скрипнула, когда я ухватилась за руль и тронулась в путь.
Когда мы понеслись домой, еще не закончилось время завтрака, и я насвистывала «Землю надежды и славы», а «Глэдис» позвякивала в такт цепью.
Глава 5
Только почти добравшись до дома – на самом деле только миновав каменных грифонов на воротах Малфорда, – я осознала, что упустила две важные вещи. Первая – это вопрос о летучей мыши и о том, как она проникла в церковь. Вторая: если в склепе лежат останки мистера Колликута, где же тогда сам святой Танкред?
Когда в конце длинной каштановой аллеи показался Букшоу, до меня дошло, что я вымокла до нитки. Утренний туман постепенно и почти незаметно, как это любят английские туманы, превратился в моросящий дождь. Я оставила свой макинтош в башне, и теперь мои кардиган, блузка, юбка и носки приклеились к телу, как пропитанные водой банные губки.
«Глэдис» тоже была покрыта комьями и потеками дорожной грязи.
– Нам надо принять ванну, старушка, – сказала я ей, когда мы хрустели по гравию, подъезжая к парадной двери.
Я знала, что отец, Даффи и Фели еще завтракают. Я не могла прокатить «Глэдис» через вестибюль, потому что она слишком грязная, а вход через кухню, по крайней мере в это время дня, находится под контролем миссис Мюллет.
Я приложила палец к губам и безмолвно повела «Глэдис» за угол и вдоль восточной стены дома, остановив ее прямо под окном моей спальни.
– Жди здесь. Я разведаю территорию, – прошептала я.
Я юркнула обратно к фасаду дома и тихо прокралась в вестибюль.
Не стоило беспокоиться. Из столовой доносились привычные звуки завтрака. Отец, как всегда, штудирует последние выпуски филателистических газет, Даффи уткнулась носом в «Монаха», которого Карл Пендрака подарил ей на Рождество. Я не могла не подумать о том, что у него были какие-то тайные мотивы.
Он пытается заручиться ее поддержкой, чтобы просить руки Фели? Или Даффи – его запасной вариант? В свои тринадцать Даффи была еще слишком молода для ухаживаний, но у американцев намного больше терпения, чем у нас, британцев, которые после шести лет войны хотят все и сразу, по крайней мере, как говорит Кларенс Мунди, водитель единственного такси в Бишоп-Лейси. Кларенс поделился этой информацией, когда отвозил нас с миссис Мюллет в Хинли купить новую медную печку взамен старой, которую я испортила химическим экспериментом по консервированию лягушачьих шкурок.
«Невесты войны! – сказал он. – Вот и все, о чем сейчас думают американцы, – найти себе невесту войны. Если они будут так продолжать и дальше, нашим рабочим парням никого не останется».
«Эт’ все бомбы, – ответила миссис Мюллет. – Вот что г’рит мой Альф. Все их боятся с тех пор, как они сбросили бомбы».
«Ммм», – пробурчал Кларенс, перед тем как погрузиться в молчание.
Я на цыпочках протопала вверх по лестн
Страница 14
це в восточное крыло, где расположены моя лаборатория и спальня. Все спальни в Букшоу – это огромные, продуваемые ветрами пустоши, больше подходящие для роли самолетных ангаров, чем для сладких снов, и моя спальня – яркое подтверждение этого.Восточная часть дома вообще большей частью покинута: неотапливаемые просторы, потрескавшиеся полы, пустые невидящие окна, отклеивающиеся обои, запах плесени и вечные сквозняки делают ее идеальным местом для одиночества. Я сама выбрала это место для уединения и покоя.
Я сняла простыни со своей кровати и, связав их с парочкой старых одеял, быстро соорудила импровизированную веревку с большой петлей на одном конце.
Распахнув окно, я опустила веревку так, чтобы зацепить «Глэдис» за руль.
– Осторожненько… осторожненько! – шептала я, аккуратно подтягивая ее вдоль стены и затаскивая в комнату.
Не успели бы вы произнести «цианид», как «Глэдис» уже стояла, прислонившись к моей кровати, еще подрагивая после подъема, но радуясь возвращению домой.
Я завела граммофон, выкопала из груды пластинок под кроватью Whistle While You Work[11 - «Свисти за работой» – песенка из диснеевского мультфильма 1939 года «Белоснежка и семь гномов».] и поставила иголку на бороздки.
Принеся ведро воды из лаборатории, я частично наполнила жестяную сидячую ванну и начала драить «Глэдис» мочалкой. Труднодоступные места я прочистила зубной щеткой.
Моя «Глэдис» очень боится щекотки, хоть и не признается в этом. Не та это слабость, в которой хочется признаваться. Я до сих пор вздрагиваю при воспоминании о том, как Даффи и Фели меня щекотали, пока у меня пена изо рта не пошла.
– Успокойся, – сказала я. – Это всего лишь кабанья щетина.
Я быстренько отполировала ее фланелевой пижамой, пока она не заблестела.
– Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, – напевала я за работой, даже умудряясь сохранять подобие мелодии.
Я – восьмой гном.
Хитрый.
Доделав грязную работу, я подышала на металлические части «Глэдис», еще пополировала их и отступила назад полюбоваться на дело рук своих.
– Годится, – сказала я.
Я прополоскала простыни в ведре чистой воды, выжала и развесила сушиться длинными петлями от рамы портрета Джозефа Пристли до люстры.
Быстро сполоснувшись в раковине, я надела чистую одежду, расчесалась, почистила зубы и спустилась к завтраку.
– Всем доброе утро, – сонным голосом сказала я, потирая глаза.
Не стоило и утруждаться. Фели уставилась в чашку с чаем, любуясь своим отражением. Она пьет чай только пустым, «без сливок, будьте добры», чтобы лучше видеть свое отражение на поблескивающей жидкой поверхности. Сейчас она аккуратно дула на чай, чтобы увидеть, как она будет выглядеть с волнистыми волосами.
Даффи погрузилась в чтение книги, оперев ее на подставку для тостов и вытирая липкие пальцы о юбку перед тем, как перевернуть страницу.
Я подняла крышку с тарелки и принялась изучать ее довольно жуткое содержимое: несколько ломтиков подгоревшего бекона, парочка копченых селедок, маленькая горка комковатого омлета и нечто, напоминающее пучок вареного вьюнка.
Я потянулась за последним остывшим тостом.
– Намажь на него немножко мармелада из пастернака, – предложила миссис Мюллет, торопливо входя в комнату. – Сестра Альфа выращивает его в своем огороде. Нет ничего более полезного для груди, чем пастернак, говорит Альф.
– Я не хочу, чтобы у меня на груди выросли волосы, – сказала я. – Кроме того, у Даффи их достаточно на всех нас.
Даффи сделала неприличный жест.
– Так когда же свадьба? – жизнерадостно поинтересовалась я.
Фели вытянула голову, словно свинья при звуке помоев, льющихся в корыто.
Ее вопль зародился где-то в глубине горла и протрубил воздушной тревогой.
– Отееееееец!
Потом он угас и сменился слезами. Меня всегда завораживало, как моя сестра превращается из королевы красоты в ведьму, не успеешь и глазом моргнуть.
Отец сложил газету, снял очки, снова их надел и уставился на меня леденящим фирменным взглядом голубых глаз де Люсов.
– Где ты узнала эту информацию, Флавия? – спросил он антарктически холодным голосом.
– Она подслушивает у замочных скважин! – сказала Фели. – Она вечно подслушивает под дверью!
– Или у решеток обогревателей, – добавила Даффи, на минуту оторвавшись от «Монаха».
– Ну и? – переспросил отец голосом, холодным, как сосулька.
– Я просто предположила, – сказала я, шевеля мозгами быстрее обычного, – что теперь, когда ей исполнилось восемнадцать…
Отец всегда говорил, что ни одна его дочь не выйдет замуж, пока ей не стукнет хотя бы восемнадцать, и даже тогда…
День рождения Фели был недавно, в январе.
Как я могла забыть?
Чтобы отпраздновать это событие, я спланировала небольшой фейерверк в доме: просто несколько шутих, честно, и парочка веселых разноцветных ракет. Я разослала всем в доме написанные от руки приглашения и с затаенной радостью наблюдала, обхватив себя руками, как каждый брал адресованное ему письмо с подноса для почты в вестибюле, открывал и затем откладывал в сторону, не говор
Страница 15
ни слова.Потом я развесила серию сделанных вручную рекламных плакатов в стратегических местах по всему дому.
В тот самый день я расставила пять деревянных стульев в ряд: для отца, Фели, Даффи и рядышком для миссис Мюллет и Доггера.
Я приготовила свои химикалии. Назначенное время пришло и минуло.
«Они не придут, Доггер», – сказала я после двадцатиминутного ожидания.
«Позвать их, мисс Флавия?» – спросил Доггер. Он тихо сидел на стуле, держа наготове бутылку сельтерской минералки на случай небольших пожаров.
«Нет!» – сказала я слишком громко.
«Вероятно, они забыли», – предположил Доггер.
«Нет, не забыли. Им наплевать».
«Вы можете показать представление мне, – через некоторое время предложил Доггер. – Я всегда ценил славные фейерверки в гостиной».
«Нет! – закричала я. – Все отменяется!»
Как горько мне довелось пожалеть об этом со временем.
– И что? – повторил отец, возвращая меня к настоящему.
– Что ж, теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, – продолжила я, – это естественно, что… что ее мысли должны были свернуть… в матримониальное русло! – торжественно договорила я.
Фели, прикрывшись книгой, хихикнула.
– Никто не должен был знать! – застонала Фели, театрально вцепившись себе в волосы. – Особенно ты! Черт бы тебя побрал! Теперь об этом узнает вся деревня!
– Офелия… – произнес отец без особого волнения.
– Ну да, это правда! Мы хотели объявить об этом на пасху. Единственный вариант, как ты могла об этом узнать, если ты не подслушивала, это от викария. Точно! Тебе сказал викарий! Я видела, как ты пробралась в вестибюль час назад, и только не говори, что нет! Ты была в церкви и выпытала все у викария, верно? Мне следовало бы догадаться. Мне следовало бы догадаться!
– Офелия…
Когда моя сестра заводится, можно брать стул и садиться. Я, конечно же, не хотела, чтобы вина пала на преподобного Ричардсона. Его жизнь и так трудна, Синтия и все такое.
– Ты маленькая тварь! – кричала Фели. – Ты грязная маленькая тварь!
Отец встал из-за стола и вышел из комнаты. Даффи, любившая старую добрую ссору, но ненавидевшая скандалы, последовала за ним.
Я осталась с Фели наедине.
С минуту я посидела, наслаждаясь ее раскрасневшимся лицом и выпученными глазами. Нечасто она позволяла себе так распуститься.
Хотя мне хотелось наказать ее, я не желала быть тем человеком, который вывалит на нее новость о несчастном мистере Колликуте.
Ладно, на самом деле я желала, но я не хотела, чтобы меня обвинили в том, что я разрушила ее мир.
– Ты права, – услышала я сама себя. – Я была в церкви этим утром. Я пришла рано, чтобы помолиться, и просто оказалась там в то время, когда обнаружили тело мистера Колликута.
Это проучит тебя за то, что обвиняешь меня в подслушивании у замочных скважин, – подумала я.
– Мистера Колликута? Тело?
Она вскочила на ноги, опрокинув чайник на пол.
– Боюсь, что да, – сказала я. – В склепе. С противогазом на голове. В высшей степени необычно.
С поистине ужасающим воплем Фели вылетела из комнаты.
Я последовала за ней вверх по лестнице.
– Прости, Фели, – мягко окликнула ее я, постучав в дверь. – Это само вырвалось.
Деревянные панели приглушали ее рыдания. Как долго она сможет сопротивляться желанию узнать кровавые подробности? Придется подождать.
– Я знаю, ты расстроена, но только подумай, как это воспримет Альберта Мун.
Долгие захлебывающиеся рыдания резко оборвались икотой.
Я услышала шаги туфель по ковру и поворот ключа. Дверь распахнулась, и появилась Фели, мокрая и опустошенная.
– Альберта Мун? – переспросила она, поднеся руку ко рту.
Я печально кивнула.
– Лучше впусти меня, – сказала я. – Это длинная история.
Фели бросилась на кровать лицом вниз.
– Расскажи мне все. С самого начала.
Довольно странно, она использовала почти те же слова, что инспектор Хьюитт, и я рассказала ей, так же, как и ему, свою захватывающую историю, опустив только те самые существенные моменты, которые я хотела приберечь для себя.
– Противогаз, – всхлипнула она, когда я закончила. – Почему, во имя неба, на нем был противогаз?
Я пожала плечами.
– Не знаю, – ответила я.
На самом деле я знала – или, по крайней мере, догадывалась.
За последние восемь-девять месяцев я провела изрядное количество часов, корпя над страницами «Принципов и практики медицинской юриспруденции» Тейлора,[12 - * Альфред Суэйн Тейлор (1806–1880) – английский токсиколог, автор многих научных трудов, прозванный отцом британской судебной медицины.] проиллюстрированные фотографиями тома которой мне посчастливилось обнаружить на верхней полке бесплатной библиотеки Бишоп-Лейси, где они были спрятаны. Благодаря выдающемуся подарку удачи они были примерно такого же размера, как «Остров приключений», «Замок приключений» и «Море приключений» Энид Блайтон,[13 - Энид Блайтон (1897–1968) – знаменитая английская писательница, автор детских и юношеских романов, переведенных на 90 языков, в том числе на русский. Ее юные смышленые героини-сыщицы –
Страница 16
явно прообраз Флавии де Люс.] так что я, ловко поменяв суперобложки, смогла вволю изучить их в закутке читального зала.– Боже мой, Флавия! – сказала мисс Пикери, главная библиотекарша. – Да ты книжный червь, верно?
Если бы она только знала.
– Может быть, произошла утечка газа, – приглушенным подушкой голосом сказала Фели. – Может, он пытался спастись от испарений.
– Может быть, – уклончиво сказала я.
Хотя утечка одноокиси углерода из подвального церковного монстра была вероятна, проблема заключалась вот в чем: поскольку этот газ без запаха, без цвета и без вкуса, как мистер Колликут мог его обнаружить?
И маловероятно, что спустя шесть недель в том, что осталось от его крови, найдутся хоть какие-то поддающиеся измерению следы этого вещества. В случаях отравления одноокисью углерода, как я хорошо знала, газ (СО) связывается с гемоглобином в крови, замещая кислород, который тот разносит по клеткам тела, и жертва умирает от простого удушья. Пока человек жив (если его, конечно, вытащат из отравляющей атмосферы), одноокись углерода довольно быстро выводится из крови, и кислород пополняется благодаря дыханию.
Трупы – совсем другой коленкор. Поскольку дыхание прекращается, одноокись углерода остается в теле на довольно продолжительный промежуток времени. И правда, хорошо известный факт, что одноокись можно обнаружить в газах, испускаемых трупом, который мертв уже несколько месяцев.
Не имея легкого доступа к крови или внутренним органам покойного мистера Колликута, я просто не могу быть уверена. Даже если бы под его телом осталась лужа крови, газ давно бы уже улетучился под действием воздуха в гробнице, каким бы вонючим тот ни был.
Я вспомнила тот момент, когда я сунула лицо в бездну, – волну холодного резкого запаха гниения, устремившегося в мои ноздри.
– Эврика! – воскликнула я, не в силах сдержаться.
– Что такое? – спросила Фели. Она тоже не смогла сдержаться.
– Летучая мышь в органе! – возбужденно сказала я. – Она как-то попала в церковь. Готова поспорить, что какое-то окно разбито! Как ты думаешь, Фели?
Моя отговорка была не особенно оригинальной, но это было лучшее, что я смогла придумать так быстро.
Хорошо, что она не может читать мои мысли. На самом деле я думала вот о чем: порыв холодного ветра из якобы запечатанного склепа напомнил мне о словах Даффи касательно стихотворения на надгробии Кассандры Коттлстоун.
I did dye
And now doe lye
Att churche’s door
For euermore
Pray for mye bodie to aleepe
And my soule to wake[14 - Я умерлаИ теперь покоюсьУ церковной двериВечно.Молитесь, чтобы мое тело спало,А моя душа пробудилась.]
«Она лежит у порога церкви, – сказала Даффи, – потому что была самоубийцей. Вот почему ее не похоронили с остальными Коттлстоунами в склепе. По правилам ее и вовсе нельзя было хоронить на церковном кладбище, но ее отец был членом городского магистрата и мог перевернуть землю и небо, что он и сделал».
На секунду я вспомнила о бедном мистере Твайнинге, старом школьном учителе моего отца, который покоится на клочке общественной земли на дальнем берегу речки позади Святого Танкреда.[15 - Флавия вспоминает о событиях, описанных в первой книге Ала на Брэдли, – «Сладость на корочке пирога».]Его отец, по всей видимости, не был членом городского магистрата.
«Миссис Коттлстоун, тем не менее, заставила выкопать подземный ход между гробницей Кассандры и семейным склепом, чтобы ее дочь – или по крайней мере душа ее дочери, – могла бы навещать родителей, когда пожелает».
«Ты все это выдумала, Даффи!»
«Нет, отнюдь. Об этом говорится в третьем томе “Истории и древностей Бишоп-Лейси”. Можешь сама посмотреть».
«Подземный ход? Правда?»
«Так говорят. И до меня дошли слухи…»
«Да? Расскажи, Даффи!»
«Может, не стоит? Ты знаешь, как отец сердится, когда думает, что мы наполняем твой разум призраками».
«Я ему не скажу. Пожалуйста, Даффи! Клянусь!»
«Нууу…»
«Пожааалуйста! Чтоб мне лопнуть!»
«Ладно, слушай. Но не говори, что я тебя не предупреждала. Однажды мистер Гаскинс сказал мне, что он копал новую могилу рядом с гробницей Кассандры Коттлстоун, ее край отодвинулся, и его лопата упала в яму. Обнаружив, что он не может дотянуться до нее рукой, он был вынужден ползти туда головой вперед и… ты уверена, что хочешь это услышать?»
Я сделала вид, что грызу костяшки пальцев.
«На полу гробницы рядом с лопатой лежала мумифицировавшаяся человеческая ступня».
«Это невозможно! Она не сохранилась бы двести лет спустя!»
«Мистер Гаскинс сказал, что могла сохраниться в определенных условиях. Что-то насчет почвы».
Разумеется! Жировоск! Трупный воск! Как я могла забыть?
Похороненное во влажном месте, человеческое тело может удивительным образом изменяться. Аммиак, выделяемый при гниении, когда жировые ткани разлагаются на пальмитиновую, олеиновую и стеариновую кислоты, работающие рука об руку с натрием и калием в земле могилы, способен превратить труп в кусок хозяйственного мыла. Простой химический процесс.
Дафф
Страница 17
понизила голос и продолжила:«Он сказал, что незадолго перед этим рассыпал красную кирпичную крошку на полу гробницы, чтобы увидеть, могут ли крысы с берега реки найти дорогу в церковь».
Я вздрогнула. Не прошло и года с тех пор, как меня заперли в ремонтном гараже на берегу реки, и я знала, что крысы – не плод воображения моей сестрицы.[16 - Флавия вспоминает леденящие события, описанные в романе «Сладость на корочке пирога».]
Глаза Даффи расширились, и голос опустился до шепота.
«И знаешь что?»
«Что?»
Я не смогла сдержаться и тоже перешла на шепот.
«Ступня была окрашена в красный цвет, как будто вышла…»
«Кассандра Коттлстоун! – я чуть ли не кричала, и у меня волосы встали дыбом, как будто подул холодный ветер. – Она бродила…»
«Именно», – сказала Даффи.
«Не верю!»
Даффи пожала плечами.
«А мне какое дело, веришь ты или нет? Я излагаю тебе факты, а от тебя только головная боль. Теперь дуй отсюда».
И я дунула оттуда.
Пока я была погружена в воспоминания, рыдания Фели утихли, и она угрюмо уставилась в окно.
– Кто жертва? – спросила я, пытаясь подбодрить ее.
– Жертва?
– Ну ты знаешь, бедолага, которого ты собираешься отвести к алтарю.
– О, – сказала она, встряхивая волосами, и выболтала ответ с удивительно минимальным подбадриванием с моей стороны. – Нед Кроппер. Я думала, ты уже слышала это у замочной скважины.
– Нед? Ты же его презираешь.
– С чего ты взяла? Нед собирается однажды стать владельцем «Тринадцати селезней». Он хочет купить гостиницу у Тулли Стокера и перестроить ее целиком: эстрадные оркестры, дартс на террасе, боулинг на лужайке… вдохнуть свежий воздух в это дышащее на ладан место… принести в него двадцатый век. Он собирается стать миллионером. Ты только подожди и увидишь.
– Ты меня дуришь, – сказала я.
– Ну что ж, ладно. Если ты так хочешь знать, это Карл. Он умолял отца разрешить мне стать миссис Пендракой, и отец согласился – главным образом потому, что верит, что Карл происходит из рода короля Артура. Наследник с таким происхождением – бриллиант в короне отца.
– Что за дерьмо, – сказала я. – Ты меня за нос водишь.
– Мы будем жить в Америке, – продолжала Фели. – В Сент-Луисе, штат Миссури. Карл собирается сводить меня на матч, посмотреть, как Стэн Мьюжел выбьет дух из «Кардиналов». Это бейсбольная команда.
– На самом деле я надеялась, что это будет сержант Грейвс, – сказала я. – Я даже не знаю его имени.
– Жаль, – произнесла Фели, мечтательно разглядывая свои ногти. – Но с какой радости мне выходить замуж за полицейского? Я даже помыслить не могу о том, чтобы жить с человеком, который приходит домой каждый вечер после убийства.
Похоже, Фели неплохо справляется со смертью мистера Колликута. Вероятно, в ней все-таки есть хоть капля крови де Люсов.
– Это Дитер, – сказала я. – Это он подарил тебе кольцо дружбы на рождество.
– Дитер? Ему нечего предложить, кроме любви.
Когда она дотронулась до кольца, я в первый раз заметила, что она носит его на среднем пальце левой руки. И при упоминании имени Дитера она не смогла сдержать улыбку.
– Точно! – боюсь, я завопила. – Это Дитер!
– Мы начнем все сначала, – сказала Фели, и ее лицо стало таким нежным, каким я его никогда не видела. – Дитер выучится на школьного учителя. Я буду преподавать фортепиано, и мы будем счастливы вдвоем, как голубки.
Я не могла не пожать сама себе руку. Яру! – воскликнула мысленно я.
– Кстати, где Дитер? – поинтересовалась я. – Я его давненько не видела.
– Он поехал в Лондон сдавать экзамен. Это отец устроил. Если ты проболтаешься хоть словом, я тебя убью.
Что-то в ее голосе сказало мне, что она сдержит слово.
– Я нема как могила, – сказала я, тоже собираясь сдержать слово.
– Год мы будем помолвлены, пока мне не исполнится девятнадцать, – продолжила Фели, – просто чтобы сделать приятное отцу. А потом – коттедж, лютики и место, где можно будет при желании хоть на голове ходить.
Фели в жизни своей ни разу не ходила на голове, но я поняла, что она имеет в виду.
– Я буду скучать по тебе, Фели, – медленно сказала я, осознавая, что вложила душу в эти слова.
– О, как же это трогательно, – отозвалась она. – Ты справишься.
Глава 6
Когда я немного не в духе, я размышляю о цианистом калии, ведь его цвет так чудесно соответствует моему настроению. Так приятно думать, что растение маниока, растущее в Бразилии, содержит огромное количество этого вещества в своих тридцатифунтовых корнях. Но, к сожалению, все оно вымывается до того, как растение используют для приготовления нашей повседневной тапиоки.[17 - Тапиока – крахмальная мука.] Хотя мне потребовался целый час, чтобы признаться в этом самой себе, слова Фели задели меня за живое. Вместо того чтобы поразмышлять об этом, я достала с полки бутылочку с цианистым калием.
Дождь за окном прекратился, и в окно лился столб теплого света, заставляя голубые кристаллы ярко сверкать под лучами солнца.
Следующим ингредиентом был стрихнин, по случайному совпадению,
Страница 18
олучаемый из другого южноамериканского растения, из которого также делают кураре – еще один яд.Я уже упоминала о моей страсти к ядам и особенной нежности к цианистому калию. Но, если быть совершенно честной, я должна признать, что испытываю также слабость к стрихнину – не за то, чем он является, а за то, чем он может стать. Например, в присутствии образующегося кислорода эти довольно заурядные белые кристаллы сначала приобретают глубокий синий цвет, а затем поочередно становятся пурпурными, фиолетовыми, алыми, оранжевыми и желтыми.
Идеальная радуга уничтожения!
Я аккуратно поставила стрихнин рядом с цианистым калием.
Следом шел мышьяк: в виде порошка он выглядел довольно скучным рядом со своими братьями – больше всего напоминая пекарский порошок.
В виде оксида мышьяк растворяется в воде, но не в спирте или эфире. Цианид растворяется в щелоке и в разведенной соляной кислоте, но не в спирте. Стрихнин растворяется в воде, этиловом спирте, хлороформе, но не в эфире. Это все равно что старая задачка про волка, козу и капусту. Чтобы проявить их суть, каждый яд нужно держать в отдельной емкости.
Открыв окна для вентиляции, я уселась ждать час, пока все три раствора дойдут до кондиции.
– Цианистый калий… стрихнин… мышьяк… – я громко произнесла их названия. Вот что я называю моими «успокоительными химикалиями».
Разумеется, я не первая придумала соединять несколько ядов в единый губительный напиток. В XVII веке в Италии Джулия Тофана сделала бизнес на продаже «аквы тофаны» – раствора, содержащего помимо прочих ингредиентов мышьяк, свинец, белладонну и свиной жир, – более чем шестистам женщинам, желающим, чтобы их брак химически растворился. Говорили, что это вещество было прозрачно, как вода, и аббат Гальяни утверждал, что в Неаполе не найти женщины, которая не держала бы секретный флакончик среди своих духов.
Говорили также, что жертвами сего напитка стали два римских папы.
Как же я обожаю историю!
Наконец мои мензурки были готовы, и я радостно замурлыкала, смешивая растворы и фильтруя их в приготовленную бутылочку.
Я взмахнула рукой над дымящейся смесью.
– Нарекаю тебя «аква флавия»! – провозгласила я.
Ручкой дядюшки Тара со стальным пером я написала свежепридуманное название на этикетке и приклеила ее к бутылочке.
– «Ак-ва фла-ви-я», – громко произнесла я, смакуя каждый слог. Звучит прекрасно.
Я создала яд, который в достаточных количествах может убить слона. Что он может сотворить с нахальной сестрой, жутко представить.
Один из аспектов ядов, на который зачастую не обращают внимание, – это удовольствие, когда тайно злорадствуешь, представляя, как используешь его.
К тому же какой-то мудрец сказал, что месть лучше подавать холодной. Причина этого в том, конечно же, что, пока ты с ликованием предвкушаешь это событие, у жертвы есть предостаточно времени беспокоиться, когда, как и где ты нанесешь удар.
Например, можно представить себе выражение лица жертвы, когда она понимает, что то, что она потягивает из симпатичного стаканчика, – не просто апельсиновый сок.
Я решила подождать.
«Глэдис» терпеливо ждала там, где я ее оставила, свежевычищенная ливрея красиво блестела в утреннем свете, льющемся в окна моей спальни.
– Изыди! – воскликнула я. Это устаревшее слово я узнала от Даффи в один из наших обязательных культурных вечеров, когда она читала вслух «Ламмермурскую невесту». – Мы обе изыдем! – пояснила я, хотя на самом деле в этом не было необходимости.
Я вскочила в седло, оттолкнулась и выкатилась из спальни, покачиваясь, проехала по коридору, сделала резкий поворот налево и через несколько секунд остановилась наверху восточной лестницы.
С высоты велосипеда ступеньки кажутся круче, чем на самом деле. Далеко внизу в вестибюле черные и белые плитки напоминали зимние поля, видимые с горной высоты. Я крепко схватилась за тормоз и двинулась вниз под опасным углом.
– Траляля-траляля-траляля-траляля, – восклицала я на каждой ступеньке всю дорогу вниз, и мои кости приятно потряхивало.
Внизу стоял Доггер. На нем был надет холщовый передник, а в руках он держал пару отцовских сапог.
– Доброе утро, мисс Флавия, – сказал он.
– Доброе утро, Доггер, – ответила я. – Рада тебя видеть. У меня вопрос. Как проводят эксгумацию трупа?
Доггер приподнял бровь.
– Вы думали об эксгумации мертвого тела, мисс? – уточнил он.
– Нет, не конкретно, – сказала я. – Я имела в виду, какие разрешения надо получать и так далее?
– Если я правильно помню, первым делом согласие должна дать церковь. Это называется право, полагаю, и его дает епархиальный совет.
– Канцелярия епископа?
– Более или менее.
Так вот о чем говорил викарий. Право было дано, сказал он Мармадьюку Парру, человеку из канцелярии епископа. Секретарю епископа.
«Обратного пути нет», – сказал викарий.
Очевидно, было дано право на эксгумацию святого Танкреда и затем, по каким-то причинам, оно было отозвано.
Кто, подумала я, мог вмешаться? Какой вред в том, чтобы в
Страница 19
копать кости святого, умершего пятьсот лет назад?– Ты потрясающий, Доггер, – сказала я.
– Благодарю, мисс.
Из уважения я спешилась с «Глэдис» и аккуратно покатила ее по вестибюлю во двор.
На лужайке рядом с гравием стоял раскладной походный стул, и рядом с ним лежали тряпки и баночка с кремом для обуви. Потеплело, и Доггер, видимо, работал во дворе на свежем воздухе, наслаждаясь солнечным светом.
Я собиралась было покатить в церковь, когда увидела, что у ворот Малфорда в нашу сторону поворачивает автомобиль. Он был странной формы, привлекшей мое внимание: довольно ящикообразный, как катафалк.
Если я сейчас уеду, могу пропустить что-нибудь. Лучше, подумала я, сдержать нетерпение и погодить.
Я уселась на походный стул и начала изучать машину, стремительно приближавшуюся по каштановой аллее. Если судить по виду спереди, по высокому элегантному блестящему серебряному радиатору, это «роллс-ройс» кабриолет – местами очень похожий на старый «Фантом II» Харриет, который отец берег в уединении и сумраке каретного сарая, словно святилище: такие же широкие очертания и гигантские передние фары. Но было и что-то отличное.
Когда автомобиль повернул и оказался ко мне боком, я увидела, что он яблочно-зеленый и что крыша чуть-чуть приоткрыта над водительским местом, как у банки сардин. На месте, где раньше было заднее сиденье, стояли ряды серых некрашеных деревянных коробок, плотно уставленных цветочными горшками, все горшки были непокрыты – словно дешевые места в экскурсионном автобусе, откуда рассада и растущие растения могли наблюдать окружающий мир.
Поскольку отец много раз читал нам нотации о том, что нельзя глазеть, я инстинктивно вытащила свой блокнот и карандаш из кармана кардигана и притворилась, что пишу.
Я услышала, как шины с хрустом затормозили. Дверь открылась и закрылась.
Я глянула исподтишка и зафиксировала высокого мужчину в желто-коричневом макинтоше.
– Привет, – сказал он. – Что это у нас тут такое?
Как будто я восковая фигура из музея мадам Тюссо.
Я продолжила писать в блокноте, сопротивляясь желанию высунуть язык.
– Что ты делаешь? – спросил он, подойдя на опасно близкое расстояние, как будто хотел посмотреть на мою страницу. Если есть то, что я искренне презираю, так это когда заглядывают сзади через плечо.
– Записываю номера машины, – ответила я, захлопывая блокнот.
– Гм-м-м, – протянул он, окидывая медленным взглядом окрестности. – Не могу представить, чтобы ты собрала большую коллекцию в этом захолустье.
С леденящим, как я надеялась, безразличием я произнесла:
– Что ж, у меня есть ваши, не так ли?
Это правда. GBX1066.
Он увидел, что я рассматриваю «роллс-ройс».
– Что ты думаешь о старушке? – спросил он. – «Фантом II» тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Бывший владелец, которому надо было иногда с комфортом перевозить скаковую лошадь, поработал над ней ножовкой.
– Должно быть, он сошел с ума, – сказала я. Не смогла сдержаться.
– Она на самом деле, – поправил меня он, – была такая. Сумасшедшая. Леди Дэнсли.
– Это которая «Печенья Дэнсли»?
– Она самая.
Пока я думала над ответом, он извлек из кармана серебряную визитницу, открыл ее и протянул мне карточку.
– Меня зовут Сауэрби, – представился он. – Адам Сауэрби.
Я бросила взгляд на потрепанную визитку. На ней аккуратно было напечатано мелкими черными буквами:
Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств, член Королевского садоводческого общества и пр.
Археоботаник
Древние семена. Ростки. Исследования
1066 Лондон, Ройял, Лондон Е1ТХ, Тауэр-бридж
Гм-м, – подумала я. Те же четыре цифры, что и на регистрационном знаке. У этого человека явно есть связи.
– Должно быть, ты Флавия де Люс, – добавил он, протягивая руку.
Я собиралась вернуть ему визитку, когда до меня дошло, что он хочет обменяться рукопожатием.
– Викарий сказал мне, что я, вероятнее всего, найду тебя здесь, – продолжил он. – Надеюсь, ты не против моего непрошеного вторжения.
Конечно же! Это друг викария мистер Сауэрби. Мистер Гаскинс спрашивал о нем в гробнице.
– Вы имеете отношение к «Сауэрби и сыновья», гробовщикам из нашей деревни?
– Теперешний гробовщик, полагаю, мой троюродный кузен. Некоторые из Сауэрби избрали Жизнь, другие – Смерть.
Я интеллигентно пожала его руку, глядя прямо в его васильково-синие глаза.
– Да, я Флавия де Люс. Я вовсе не против вашего вторжения. Чем могу помочь?
– Денвин – мой старый друг, – произнес он, не выпуская моей руки. – Он сказал, что ты, вероятно, сможешь ответить на мои вопросы.
Денвин – так зовут викария, и я мысленно благословила его за откровенность.
– Я очень постараюсь, – ответила я.
– Когда ты бросила первый взгляд в то помещение позади камня, что ты увидела?
– Руку, – ответила я. – Высохшую. Она сжимала разбитую стеклянную трубку.
– Кольца?
– Нет.
– Ногти?
– Чистые. Ухоженные. Хотя ладони и одежда были грязными.
– Очень хорошо. Что ты еще увидела?
– Лицо. Во всяком случае, противогаз,
Страница 20
закрывавший лицо. Светло-золотистые волосы. Темные полосы на шее.– Что-нибудь еще?
– Нет. Фонарь светил довольно узким лучом.
– Отлично! Я вижу, твоя репутация, которая тебя опережает, вполне заслуженна.
Моя репутация? Викарий, должно быть, рассказал ему о нескольких старых делах, когда я смогла указать полиции правильное направление.
В глубине души я возгордилась собой.
– Никаких сухих лепестков… растений… что-нибудь такого плана?
– Нет, не заметила.
Мистер Сауэрби подобрался, будто собираясь задать щекотливый вопрос. И шепотом произнес:
– Должно быть, для тебя это такой шок. Я имею в виду труп этого бедолаги.
– Да, – сказала я и не стала объяснять.
– Полиция напортачила на месте происшествия, убрала останки и всякое такое. Все, что могло бы меня заинтересовать, теперь просто…
– Пыль на сапогах сержанта, – сострила я.
– Именно. Теперь мне придется ползать по земле с увеличительным стеклом, как Шерлоку Холмсу.
– Что вы рассчитываете найти?
– Семена, – ответил он. – Остатки от погребения Святого Танкреда. Присутствующие на похоронах часто бросали свежие цветы на могилу, знаешь ли.
– Но в склепе ничего не было, – сказала я. – Он был пуст. Если не считать мистера Колликута, конечно же.
Адам Сауэрби бросил на меня загадочный взгляд.
– Пуст? О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, вряд ли он был пуст. Расщелина, где ты обнаружила мистера Колликута, – это на самом деле камера перед самой гробницей. Ее крышка, если хочешь. Святой Танкред все еще уютно лежит где-то внизу.
Так вот почему там не было костей! Я получила ответ на свой вопрос.
– Значит, вполне вероятно, что вы найдете семена и всякое такое?
– Я удивлюсь, если нет. Просто в любом расследовании приходится начинать снаружи и пробираться внутрь.
Я бы сама лучше не выразилась.
– И эти семена, – поинтересовалась я, – что вы с ними будете делать?
– Я буду за ними ухаживать. Помещу в теплое место и предоставлю им необходимое питание.
По страсти в его голосе я поняла, что для него семена – все равно что яды для меня.
– А потом? – спросила я.
– Они вполне могут прорасти, – ответил он. – Если нам чрезвычайно повезет, один из них зацветет.
– Даже пятьсот лет спустя?
– Семя – удивительный сосуд, – сказал он. – Настоящая машина времени. Каждое семя может принести прошлое живьем в настоящее. Подумай только!
– А потом? – продолжила расспрашивать я. – Когда они зацветут?
– Я их продам. Ты удивишься, сколько денег некоторые люди готовы отдать за то, чтобы быть единственным владельцем вымершего растения. – О, ну и научная слава, разумеется. Кто может жить без нее в наше время?
Я понятия не имела, о чем он говорит, но информация о растениях меня интриговала.
– Вы не могли бы подвезти меня в деревню? – внезапно спросила я. Было еще рано, и мой план начинал выкристаллизовываться.
– Твой отец разрешает тебе ездить с незнакомцами? – полюбопытствовал он, но в его глазах вспыхнул огонек.
– Он не будет возражать, раз вы друг викария, – сказала я. – Я могу положить «Глэдис» сзади, мистер Сауэрби?
– Адам, – поправил он. – Поскольку мы оба под чарами викария, я полагаю, совершенно нормально называть меня по имени.
Я забралась на пассажирское сиденье. Машина заскрежетала и завибрировала, когда Адам выжал сцепление и включил первую передачу, и мы тронулись.
– Ее зовут Нэнси, – сказал он, показывая на приборную панель, затем глянул на меня и добавил: – в честь поэмы Бернса.
– Боюсь, я не в курсе, – отозвалась я. – Это моя сестра Дафна – книжный червь.
– «Пускай с тобою мы бедны, но ты – мой клад бесценный!»[18 - Стихотворение Р. Бернса цитируется в переводе С. Я. Маршака.] – процитировал он. – Это из «Возвращения солдата».
– А! – сказала я.
Церковный двор, если на то пошло, зеленел более жизнерадостно, чем ранним утром. Синий «воксхолл» инспектора стоял на прежнем месте, как и фургон мистера Гаскинса.
– Я высажу тебя тут, – сказал Адам у покойницкой. – Мне надо кое-что обсудить с викарием.
Иносказательно это значило: «Я хочу поговорить с ним наедине», но он преподнес это так вежливо, что я вряд ли могла возразить.
Хотя я видела, что «Глэдис» понравилась ее первая поездка на «роллс-ройсе», я почувствовала, что она рада снова оказаться на твердой земле; уезжая, я помахала рукой.
Не успела я поставить ногу на порог церкви, как мне дорогу преградила огромная темная фигура.
– Постой-ка, – прорычал голос.
– О, доброе утро, сержант Вулмер, – сказала я. – Прекрасный день, не так ли? Хотя рано был дождь, сейчас распогодилось.
– Нет, мисс, – сказал он. – Вы не войдете. Здесь закрыто. Нельзя. Это место преступления.
– Я просто хотела помолиться, – сказала я, ссутулив плечи и приняв робкий вид в стиле Синтии Ричардсон, жены викария, а также добавив нотку плаксивости в голос. – Я ненадолго.
– Можете помолиться на церковном дворе, – ответил сержант. – У бога большие уши.
Я втянула воздух, как будто шокированная его богохульством.
На само
Страница 21
деле он подкинул мне идею.– Ладно, сержант Вулмер, – сказала я. – Я помяну вас в своих молитвах.
Пусть призадумается, скотина! Пусть этот олух на досуге пораскинет мозгами, если они у него, конечно, есть!
Склеп Кассандры Коттлстоун напоминал массивный елизаветинский комод и выглядел так, будто его пытались утащить преступники, пойманные на месте преступления и бросившие добычу посреди церковного двора, где в течение столетий он превратился в камень.
Вокруг известняковой основы трава пустила длинные ростки – явный знак того, что эту часть церковного кладбища посещали редко.
Солнце скрылось за облаком, и я с дрожью подумала, что прямо под моими ногами проходит тайный туннель, по которому, как говорили, блуждает призрак Кассандры.
Pray for mye bodie to sleepe
And my soule to wake.[19 - Молитесь, чтобы мое тело спало,А моя душа пробудилась.]
Когда я обошла склеп и приблизилась к его северной стороне, мое сердце подпрыгнуло.
Прилегающая могила просела, и земля теперь не полностью покрывала основание склепа Коттлстоун.
В точности как сказала Даффи!
В северо-западном углу к склепу прислонилась большая каменная плита, частично прикрытая обветшавшим брезентом, в котором образовались лужицы дождевой воды. Ткань удерживалась на своем месте обломками камня, и судя по наростам на ней, она здесь лежит уже какое-то время.
Либо мистер Гаскинс отвлекся от ремонта, либо он попросту ленив.
С того места, где я теперь стояла, на северном конце, громоздкий склеп блокировал вид на церковь, и наоборот. Как я уже сказала, никто никогда не приходит в эту часть церковного двора. С тем же успехом это могла быть другая планета.
Я опустилась на четвереньки и заглянула под брезент. Под ним зияла дыра. Вокруг нее на потревоженной земле в большом количестве виднелись отпечатки ног, часть из них размыл недавний дождь, некоторые оказались под защитой брезента и остались удивительно четкими. Их оставил не один человек.
Я убрала обломки камней и аккуратно оттащила брезент, стараясь, чтобы скопившаяся вода стекла с одного края на траву.
Теперь дыра полностью открылась передо мной. Снова встав на четвереньки, я всмотрелась внутрь. Ожидала ли я увидеть кости? Я не вполне уверена в этом, но под гробницей оказалось каменное помещение, большей частью скрытое темнотой.
О, мне бы фонарь! – подумала я.
Почему природа не снабдила нас фонарями во лбу, на манер светлячков, только с другой стороны туловища? И более мощными, разумеется: это был бы вопрос простой фосфоресцирующей химии.
Я выгнула шею, чтобы рассмотреть все получше, когда почва под моими руками подалась.
Я отчаянно пыталась удержаться за длинную траву, но стебли либо ломались, либо скользили между пальцами.
Какое-то время я пошатывалась на краю, размахивая руками и изо всех сил стараясь сохранить равновесие. Но бесполезно. Мои туфли скользнули по влажной земле, и я грохнулась в могилу.
Глава 7
Должно быть, на какое-то время я лишилась сознания. Мне показалось, на века, но на самом деле, вероятно, прошло всего несколько секунд, пока я лежала оглушенная.
А потом запах. О, запах!
Такое ощущение, будто меня в нос ударили кирпичом.
Внезапно в мои ноздри будто ввинтили коловорот.
Я прижала ладонь к носу и с трудом встала на колени, но стало только хуже. Я тут же поняла, что густая вонючая слизь, испачкавшая мое лицо, – это все, что осталось от Кассандры Коттлстоун и ее соседей.
Я знаю, что в тот миг, когда жизнь заканчивается, человеческое тело начинает весьма эффективно пожирать само себя. Наши собственные бактерии с удивительной легкостью превращают нас в газовые мешки, содержащие метан, углекислый газ, сероводород и меркаптан для начала. Хотя я уже некоторое время делала наброски к будущему труду под названием «Де Люс о разложении», до этого момента я не имела, так сказать, «опыта из первых рук».
Теперь я быстро поняла, что эта смесь действует как нюхательные соли.
Я вскочила на ноги с ощущением тошноты и ударилась о твердую каменную стену.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я обнаружила, что отверстие, через которое я провалилась, на самом деле не больше входа в лисью нору. В слабом свете мне удалось разглядеть, что стены гробницы сделаны из крошащегося камня.
Если не считать нескольких булыжников на полу, прямоугольный склеп был пуст.
В противоположной от дыры стене располагалась маленькая, совершенно обычная на вид деревянная дверь.
Я ухватилась за ручку и попыталась повернуть ее. Дверь была заперта.
В других обстоятельствах я бы воспользовалась кусочком проволоки и с легкостью открыла замок – искусство, которому одной долгой зимой Доггер обучил меня в обмен на помощь в мытье цветочных горшков в оранжерее.
«Все в твоих пальцах, – говаривал он. – Ты должна научить слушаться кончики своих пальцев».
К несчастью, человек, только что свалившийся вниз головой в могилу, плохо укомплектован инструментами взломщика. Однажды я сымпровизировала, сняв брекеты и выпрямив их в сно
Страница 22
ное подобие отмычки, но сегодня на мне их не было.Я могла бы при крайней необходимости выбраться из могилы и попросить разрешения у «Глэдис» одолжить спицу. Но поскольку это место кишело полицией, вероятнее всего, меня заметят и игра будет окончена.
Значит, люди инспектора Хьюитта, по всей видимости, слишком заняты в крипте и еще не обнаружили этот конец потаенного туннеля.
Я прижала ухо к двери и внимательно прислушалась. Острый слух, который я унаследовала от Харриет, чаще мешал, чем помогал, но это был как раз тот редкий случай.
По другую сторону двери царила тишина: крепкие полицейские еще не начали прокладывать путь по туннелю в поисках места, куда он ведет.
Я напоследок еще раз сильно тряхнула дверь, но она не шелохнулась.
Что-то удерживает ее снаружи, – подумала я.
Или внутри.
Мне придется вернуться сюда ночью: со спрятанным фонарем и в черной одежде.
Надо сделать это быстро. Сегодня. Если мне повезет, я буду на один шаг опережать полицию.
Теперь мне оставалось только выбраться из вонючего мешка и вернуться в Букшоу, чтобы принять ванну. Одежду, по-видимому, придется сжечь.
Я вернулась к дыре, вытянула руки, ухватилась за край и подпрыгнула изо всех сил, яростно цепляясь носками туфель за стену, чтобы удержаться.
На секунду мои пальцы коснулись выступа у подножия склепа, но удержаться мне не удалось.
Я снова упала в грязь. Если бы я была хоть на дюйм-два выше…
Выход оставался только один, если не считать воплей о помощи, но этот вариант меня явно не устраивал.
Грязными пальцами я развязала шнурки и сняла туфли и носки. Засунув один носок в туфлю, чтобы придать ей объем, я связала вторым носком обе туфли подошвами наружу. Устойчиво разместила свой импровизированный резиновый брусок вплотную к каменной стене и встала сверху.
Я сделала глубокий вдох, помолилась святому Танкреду, чтобы он приделал крылья моим пяткам, – и подпрыгнула изо всех сил.
На этот раз мои пальцы с легкостью уцепились за мраморный уступ, и усиленно работая ногами, я восстала из могилы.
На траве, с ужасом уставившись на меня, с белым как простыня лицом и открытым ртом в форме буквы О, стояла Синтия Ричардсон, жена викария.
Полагаю, мне следовало сказать что-нибудь вежливое, успокаивающее. Но я этого не сделала.
Не знаю, что промелькнуло у нее в голове при виде грязного вонючего привидения с черным лицом, внезапно вырвавшегося из могилы прямо перед ней, но в этот конкретный момент меня это не волновало. Я поступила так, как сделала бы любая разумная девочка в моих обстоятельствах: драпанула.
От идеи смыть с себя грязь в речке позади церкви пришлось отказаться.
О, Флавия! – подумала я. – О, Флавия!
И тут меня озарило вдохновение, подстегнутое страхом наказания, и я вспомнила, что оставила свой макинтош на крючке в башне. Если мне повезет, я незаметно заберу его. Да, точно! И я пойду в нем домой, прикрыв грязные лохмотья, в которые превратилась моя одежда.
У башни я бросила взгляд на Синтию, которая продолжала стоять в оцепенении там, где я ее оставила, белая, как кладбищенские ангелы.
Я медленно пробиралась вдоль стены башни, плотно прижимаясь спиной к камням. Взглянув украдкой за угол, я обнаружила сержанта Вулмера, сидящего на заднем сиденье «воксхолла» спиной ко мне, опустив ноги в траву. Он что-то писал в блокноте.
Пытаясь слиться со стеной, я скользнула за угол и устремилась к двери. Если кто-то окажется на крыльце, мне крышка.
Но Судьба была на моей стороне. На крыльце никого не было, и церковь погрузилась в сумрак и тишину. Полиция, видимо, продолжала работать в крипте.
На цыпочках я поднялась по винтовой лестнице и вошла в комнату наверху. Мой макинтош висел на том же месте, где я его и оставила.
Я сложила его как можно компактнее и спрятала под то, что еще утром называлось свитером. Не стоит привлекать взгляды флуоресцентным желтым плащом, не обратить внимание на которой не может ни один нормальный человек.
Если бы я наткнулась на кого-то на выходе, я бы просто прижала руки к животу и сочинила какую-нибудь историю. Например, что у меня живот болит.
И свалила бы это на мучной заварной пудинг миссис Мюллет.
Я кралась вниз по винтовой лестнице… останавливаясь на каждой ступеньке и прислушиваясь.
Сержант Вулмер был все еще поглощен своим блокнотом, и я выпорхнула из двери и скрылась за углом башни в мгновение ока. Хоть и считается, что это к неудаче, я обошла церковь против движения солнца, остановившись, перед тем как сунуться на северную сторону. Но дорога была свободна. Синтия Ричардсон ушла.
«Глэдис» радостно купалась в лучах солнца, и я медленно покатила ее по кладбищу, перемещаясь от одного надгробья к другому на запад, потом на юг и вдоль излучины реки. Мои серо-коричневые кардиган и юбка, еще больше закамуфлированные пятнами и потеками могильной грязи, делали меня практически невидимой среди старых надгробий. Когда мы достигли каменной стены, означавшей границу кладбища, я подняла «Глэдис» и бережно опустила ее на зе
Страница 23
лю по другую сторону ограды, и через несколько секунд мы радостно неслись по дороге домой в Букшоу.Раньше, подъезжая к дому по каштановой аллее, я не замечала, насколько обветшалым и потрепанным стал Букшоу. Из-за нескошенной травы, нестриженых изгородей, неразровненного гравия и немытых стекол дом приобрел запущенный вид, отчего мое сердце болезненно сжалось.
Отец был не виноват. Нехватка денег заставила его сузить свой личный мир до такой степени, что у него мало что осталось помимо небольшого кабинета: маленький рай или тюрьма? – где он мог изолироваться от жестокого мира за баррикадой из неизменных старых почтовых марок.
Доггера тоже нельзя было обвинить: он делал все, на что был физически и психически способен. Когда ему хватало сил, чтобы работать садовником, дом и окрестности выглядели так же нарядно, как в стародавние времена, запечатленные даже на страницах журнала «Сельской жизни». Но в остальное время я радовалась, если Доггер мог хотя бы почистить сапоги отцу.
Его раскладного стула нигде не было видно. Доггер куда-то исчез.
Как и прежде, надо было лишь незаметно пересечь вестибюль и подняться по лестнице. Если Фели или Даффи увидят, в каком состоянии моя одежда, это будет вопрос нескольких секунд перед тем, как они насплетничают отцу, а если отец сам заметит мою грязную одежду… ох, я содрогнулась при одной мысли о выволочке.
К счастью, мой макинтош, вымытый вчерашним дождем, был чист. Я подняла воротник и застегнула плащ сверху донизу. Кто знает? Может, меня даже похвалят за то, что я тепло одеваюсь и держу себя в сухости.
Единственной проблемой оставались ноги. Они не просто были босые, без носков и туфель, их покрывали вонючие останки Кассандры Коттлстоун.
Я сгибала колени, пока подол моего плаща не коснулся плиток пола, и неуклюже враскачку побрела по вестибюлю, словно пингвин, или, может быть, как мистер Пейстри, когда он покидает сцену после завершения пантомимы «Прощальная церемония». Должно быть, я выглядела так, будто мне отпилили ноги ниже колен или вбили меня в землю, как колышек для палатки.
Я была на середине лестницы, когда услышала шаги в коридоре второго этажа.
Проклятие! – подумала я.
Между перилами появились ноги: ноги в черных брюках.
Через секунду целиком показался Доггер.
– Я сейчас принесу горячую воду, – тихо сказал он уголком рта, спускаясь мимо меня по ступенькам.
Поразительный человек.
Я отмокала в сидячей жестяной ванне, пытаясь не думать о разнообразных кусочках грязи, всплывавших на исходящую паром поверхность. Горячая вода в сочетании с усталостью заставили меня задремать. Секунду назад я была похожа на распаренный вареник – и вот я снова в Святом Танкреде, сижу на скамье органа.
Я зачарованно следила, как длинные белые пальцы ласкают клавиши, освещенные только парой свечей по обе стороны инструмента.
Остальная часть церкви погрузилась во мрак.
Черные ноты летели по белой странице. Черные тени рук носились над белой слоновой костью, словно пауки.
Я узнала похоронный марш Шопена: Фели играла его две недели назад, когда старого мистера Фуллера в последний раз пронесли по проходу в церкви.
Дум-дум-да-ДУМ, дум-да-ДУМ-да-ДУМ-да-ДУМ.
В этой музыке было что-то такое, необратимое. Когда оказываешься в могиле, возврата нет. Если, конечно же, тебя не выкопают.
– Фели, – с дрожью сказала я, – тебе не кажется…
Я повернулась взглянуть на сестру, но это не Фели сидела рядом со мной на органной скамье.
Во мраке ко мне медленно повернулась черная поросячья морда, в стеклянных глазах плескалась кровь. Не успело оно заговорить, как я почувствовала запах его грязной резиновой шкуры, могильную вонь его горячего гнилостного дыхания.
– Харриет, – прокаркало существо. – Хар-ри-ет.
С воплем я проснулась, молотя руками и ногами по воде. Я выскочила из ванны, расплескав воду по полу.
Мои зубы стучали. Кожа, несмотря на еще тепловатую воду, была холодной как лед. Я пробежала через всю комнату, втиснулась в халат и съежилась на середине кровати.
Это все, на что я была способна. Дыхание никак не могло успокоиться, и сердце колотилось безумным барабаном.
Послышался легкий стук в дверь, но я не могла найти в себе сил ответить. Через несколько секунд дверь медленно открылась и появилось лицо Доггера.
– Вы в порядке? – спросил он, окидывая меня взглядом и приближаясь.
Я совладала с железными мышцами шеи лишь настолько, чтобы одеревенело кивнуть.
Доггер дотронулся до моего лба внутренней стороной запястья, а затем пощупал пульс на моей шее.
– Вы испугались, – сказал он.
– Это был сон.
– А, – произнес он, укрывая меня одеялом. – Со снами это случается. Пожалуйста, ложитесь.
Когда я вытянулась на кровати, Доггер положил подушку мне под ноги.
– Сны, – сказал он, – очень целебная вещь. Весьма полезная.
Должно быть, я посмотрела на него с мольбой в глазах.
– Испуг может быть удивительно целебным, – продолжил он. – Известно, что он исцеляет подагру и снижает жар.
– Подагру? – про
Страница 24
ормотала я.– Неприятная болезнь пожилых джентльменов, любящих вино больше, чем свою печень.
Наверное, я улыбнулась, но внезапно оказалось, что мои веки сделаны из свинца.
Железная шея, свинцовые веки, – подумалось мне. – Я становлюсь сильнее.
И потом я уснула.
Глава 8
Когда я открыла глаза, было уже светло, хотя стрелки моего медного будильника сонно показывали половину шестого.
Какая досада! Я проспала свой запланированный полуночный визит в склеп. Теперь мне придется ждать еще двадцать четыре часа, а к тому времени полиция, вероятно…
– Доброе утро, мисс Флавия, – произнес голос рядом со мной, и я чуть не выпрыгнула из своей кожи.
– О! Доггер! Я не знала, что ты здесь. Ты меня напугал.
– Извините. Я не хотел. Полагаю, вы хорошо спали?
По медлительности и неловкости, с которыми он поднялся из кресла рядом с моей кроватью, я поняла, что он просидел тут всю ночь.
– Очень хорошо, спасибо, Доггер. Мне кажется, я вчера перетрудилась.
– И правда, – согласился он. – Но я думаю, что этим утром вам лучше.
– Благодарю, да.
– Через десять минут я буду завтракать чаем и тостами на кухне, если вы пожелаете присоединиться ко мне, – сказал Доггер.
– Ни за что не пропущу! – ответила я, полностью осознавая, какая великая честь это приглашение.
Когда Доггер ушел, я умылась и аккуратно заплела косички, и даже повязала каждую новой белой (в честь Пасхи) ленточкой. После бессонной ночи Доггера меньшее, что я могу сделать, – это прилично выглядеть за завтраком.
Мы сидели на кухне, Доггер и я. Остальные еще не проснулись, а миссис Мюллет придет из деревни только через час.
Между нами повисло то, что Доггер однажды поименовал «общительным молчанием», небольшим отрезком времени, когда никому из нас не особенно хотелось разговаривать.
Единственными звуками, раздававшимися в кухне, были стук ножей, режущих тосты, и тихое гудение серебряного тостера, чьи маленькие красные змейки внутри превращали белые ломтики хлеба в коричневые. Это чудесно, если задуматься: то, как сухой жар раскаленных электрических элементов заставляет сахара в хлебе взаимодействовать с аминокислотами, создавая совершенно новый набор запахов. Реакция Майяра, так она называется в честь Луи-Камилла Майяра, французского химика, изучавшего приготовление тостов и загар.
Когда мои зубы вонзились во вкусную корочку, я внезапно осознала, что тост, съеденный горячим сразу из тостера, намного превосходит по вкусу тост, принесенный к далекому столу. Хотя здесь наверняка был какой-то урок, в тот момент я не могла понять, какой именно.
Я первой нарушила молчание.
– Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Адам Сауэрби? – поинтересовалась я.
– Знакомый вашего отца, полагаю, – ответил Доггер. – Довольно известный ботаник. Они вместе учились в школе.
Друг отца? Почему Адам не сказал мне об этом? Почему отец никогда не упоминал его имя?
– Его работа часто приводит его в старые церкви, – продолжил Доггер, не глядя на меня.
– Я знаю, – сказала я. – Он надеется найти старые семена в могиле Святого Танкреда. Подвез меня в деревню вчера.
– Да, – сказал Доггер, взяв еще один тост и намазывая его медом с хирургической точностью. – Я видел вас из окна второго этажа.
Никто даже не взглянул на меня, когда я вошла в столовую. Отец, Фели и Даффи сидели, как обычно, каждый в своем невидимом отсеке.
Единственным отличием сегодняшнего утра был внешний вид Фели: белое как мел лицо и красные круги вокруг глаз. Без сомнения, она провела ночь, горюя по покойному мистеру Колликуту. Я почти чувствовала запах свечей.
По-видимому, она еще не поделилась новостью о его кончине с отцом. По какой-то запутанной причине она оставила это при себе. Как будто хранила сокровище.
Мне стало как-то не по себе, как будто я только что соприкоснулась плечами с призраком.
Я скользнула на свой стул и подняла крышку патентованного подогревателя пищи. Главное блюдо этого утра состояло из королевских омлетов миссис Мюллет: плоских резиновых блинов из бледного яйца вперемешку с кусочками красного и зеленого перца и большим количеством чатни, – когда отец нас не слышал, мы именовали эту штуку «жаба на дороге».
Я подцепила одно такое кальмарообразное чудовище вилкой и передала его на тарелке Фели.
Она прикрыла рот ладонью, слабо, но все же различимо рыгнула, отодвинула стул и выбежала из комнаты.
Я вопросительно подняла бровь на отца, оторвавшегося от «Лондонского филателиста», но он не захотел отвлекаться от своего хобби. Несколько секунд он слушал удаляющиеся шаги Фели, как будто прислушиваясь к отдаленному лаю гончей, потом продолжил читать газету.
– Вчера я встретила твоего друга, отец, – сказала я. – Его зовут Адам Сауэрби.
Отец снова выплыл из глубин.
– Сауэрби? – переспросил он. – Где же ты его встретила?
– Здесь, – ответила я. – В Букшоу. Во дворе. У него удивительнейший старый «роллс» – полный растений.
– М-м-м, – протянул отец и вернулся к чтению о гравюрах головы королевы Викт
Страница 25
рии.– Адам подвез меня в деревню, – продолжила я. – Он приехал искать древние семена в склепе Святого Танкреда.
Отец всплыл еще раз. Это было все равно что вести беседу с глубоководным ныряльщиком, погружавшимся после каждого предложения.
– Ты говоришь, Сауэрби?
– Да, Адам Сауэрби. Доггер говорит, он твой старый друг.
Отец сложил газету, снял очки для чтения и убрал их в карман жилета.
– Старый друг? Да, осмелюсь сказать, так и есть.
– Кстати, к вопросу о гробнице Святого Танкреда, – небрежно промолвила я, полностью завладев вниманием отца, – вчера там нашли труп мистера Колликута.
Голова Даффи отдернулась от книги. Она все время слушала.
– Колли? – переспросила она. – Колли мертв? Фели знает?
Я кивнула. Я не сказала, что она узнала об этом вчера за завтраком.
– Похоже, его убили.
– Похоже? – внезапно спросил отец. Пять баллов за молниеносную реакцию. – Похоже? Ты имеешь в виду, что ты там была? Что ты его видела, мертвого?
– Я обнаружила тело, – скромно призналась я.
Челюсть Даффи упала на пол.
– Правда, Флавия, – сказал отец. – Это уже чересчур.
Он выудил свои очки, нацепил их, опять снял и снова надел. В прошлом он, казалось, гордился моими открытиями в области трупов, но даже у трупов есть свой предел, заподозрила я.
– Колликут, ты говоришь? Органист? С чего бы ему умирать?
Глупый и одновременно отличный вопрос.
Миссис Мюллет, пришедшая из кухни в тот момент, когда отец говорил, фыркнула:
– Г’рят, вот как это с ним сл’чилось. Все из-за этих хождений на кладбище. Вот демоны и превр’тили его в свинью, как эти свиньи в Библии.
Хождения на кладбище? Что она имеет в виду? Когда я разговаривала в башне с мистером Гаскинсом, он упоминал загадочные блуждающие огни на кладбище, которые видели парни из противовоздушной обороны и противопожарные сторожа, но это было много лет назад, во время войны. Могут ли эти странные церемонии, или что там было, продолжаться до сих пор?
Одно, в чем я была почти уверена и что соединяло отдаленное прошлое с настоящим, было вот это: поскольку в сундуке остался только один противогаз, тот экземпляр, что был надет на лицо бедного мертвого мистера Колликута, должно быть, был взят из того же самого деревянного сундука в башне. Изначально наверняка там их хранилось несколько.
На самом деле, я была готова поспорить на свою бунзеновскую горелку, что эти два противогаза идентичны.
Не то чтобы я была экспертом по противогазам.
Конечно, у Даффи имелась разноцветная маска Микки Мауса из красного каучука с синим жестяным носиком, которую ей подарили, когда ей было всего три года, и которую она держала на своем зеркале, повесив за ремешок.
«Никогда не знаешь, что тебе пригодится», – однажды сказала она мне с довольно странным выражением лица.
Еще был древний противогаз, хранившийся у меня в лаборатории на случай химических происшествий. Его подарил лично дядюшке Тару незадолго до его смерти в 1928 году Уинстон Черчилль, который в то время был канцлером казначейства. Я составила картину их встречи по подробным дневникам дядюшки Тара, томик которых я всегда держала на ночном столике в качестве захватывающего чтения перед сном.
Как-то осенью Черчилль нанес дядюшке Тару визит в Букшоу, и когда они прогуливались вдоль искусственного озера, Черчилль предложил сигару (от которой дядюшка Тар вежливо отказался, потому что его особенной слабостью были «Пимм № 2 Кап»)[20 - Алкогольный напиток на основе виски.] и сказал: «В воздухе витает война, Тарквин. Я ее ощущаю. Англия не может себе позволить потерять де Люса».
Я так и слышу, как этот человек-бульдог призносит эти слова в своей особенной черчиллевской манере.
– Благодарю, миссис Мюллет, – говорил отец, когда мои мысли вернулись к настоящему. Он благодарил ее не за истории о темных делишках на церковном кладбище, а за «жабу на дороге», чьи останки она убирала сейчас со стола.
Даффи, заложившая место в «Монахе», докуда она дочитала, гофрированной бумажной салфеткой, которыми мы были вынуждены пользоваться с тех пор, как наступили «трудные времена» (ее слова), молча выскользнула из столовой.
Отец вскоре последовал за ней.
– Расскажите мне о свиньях на кладбище, миссис Мюллет, – попросила я, когда мы остались наедине. – С недавнего времени я очень увлекаюсь чтением Библии. На самом деле я подумываю начать записную книжку о животных Нового Завета и…
– Это не для ваших ушей, – ответила она довольно раздраженно. – Альф г’рит, мистер Ридли-Смит, член г’родского магистрата, намекнул им, что небез’пасно б’лтаться вокруг церкви, пока служит слон юстиции,[21 - В юриспруденции используется термин – «тест на слона», используемый в случае, когда нечто трудно описать словами, но увидев это, сразу понимаешь о чем речь.] что мне кажется весьма разумным.
– О, вздор, – сказала я, меняя тактику. – Это не более чем деревенские сплетни. Отец всегда говорит нам не обращать внимание на деревенские сплетни, и, думаю, он прав.
Я не могла поверить, что это произносит мой
Страница 26
рот.– О, д’ревенские сплетни? – фыркнула миссис Мюллет, ставя на стол стопку тарелок, которые она собиралась унести, и уперев руки в боки. – Тогда ск’жите мне на милость, мисс, почему им пр’шлось вызвать доктора Дарби к миссис Ричардсон сделать ей укол после того, что она видела на кладбище?
Я открыла рот. Если бы я могла пускать слюни по собственному желанию, я бы это сделала.
– Расскажите мне, – взмолилась я. – Пожалуйста. Что там произошло?
Миссис Мюллет закусила губу, изо всех сил стараясь быть благоразумной.
– Пр’видение вылезло из могилы! Вот что! – произнесла она тихим строгим голосом, при этом её огромные, как блюдца, глаза подозрительно следили за происходящим во всех четырех углах комнаты. – При свете дня! – добавила она. – При ярком свете! Имей в виду, я тебе ничего не г’рила.
Хотя меня еще немного потряхивало после ночного кошмара, я вскоре уже ехала на велосипеде в сторону церкви, меня словно влекло туда магнитом. Свежий воздух будет мне полезен, подумала я: немного свежего кислорода.
Подъехав к церковному двору, я обнаружила, что вход перекрыт. Хотя синий «воксхолл» был припаркован не в том месте, что вчера, он все равно стоял в неуютной близости от входной двери. Теперь в машине сидел не сержант Вулмер, а сержант Грейвс, неудачливый ухажер моей сестрицы.
Я резко остановилась, спешилась с «Глэдис» и нырнула за каменную стену. Как мне пройти мимо этого человека?
Поразительно, как работает человеческий мозг.
Я размышляла о церкви, что навело меня на мысль о псалмах, и тут у меня в голове, словно по волшебству, возникли слова: «Пути Господни неисповедимы, когда он чудеса творит».
Псалом 373.
Конечно же!
Совсем рядом вдоль стены буйно росли первые весенние цветы: крокусы, подснежники, примулы – даже горстка нарциссов, которые, вероятно, вывернули из земли во время очередных похорон и которые нашли убежище под сенью камней.
Я выбрала несколько образцов и собрала довольно приличный букет из синих, желтых и белых цветов, сиявших на утреннем солнце. В качестве финального штриха я вынула из одной косички белую ленточку и несколько раз обернула ею стебли цветов, завязав в замысловатый и довольно симпатичный бантик.
Потом с наглым видом я прошествовала по тропинке до самого входа в церковь.
– Цветы на алтарь, – сказала я, помахав букетом под носом у сержанта, проходя мимо него.
Кто бы осмелился остановить меня?
Я почти дошла до входа, когда сержант Грейвс заговорил.
– Постой, – сказал он.
Я остановилась, обернулась и подняла бровь.
– Да, сержант?
Внезапно у него сделался какой-то небрежный вид, он начал пожимать плечами, рассматривать ногти, как будто то, о чем он собирался спросить, ничего не значило, – просто мимолетная мысль.
– Это правда, то, что говорят о твоей сестре? Я слышал, она выходит замуж.
– Да ну, кто вам сказал?
Я ловила его на наживку.
– В полиции ходят слухи, – печально сказал он, и когда он это говорил, я заметила, что в первый раз за все время, что я знаю сержанта Грейвса, у него на лице не было постоянной мальчишеской улыбки.
– Это может быть просто слух, – сказала я, не желая быть той, кто разобьет сержанту сердце.
Несколько секунд мы простояли, глядя друг другу в глаза; просто два человеческих существа.
Потом я повернулась и вошла в церковь.
Чтобы удержаться и не обнять его.
Внутри царили прохладные, тусклые, слегка подсвеченные сумерки и чувствовалась неуловимая раздражающая вибрация, которая бывает в пустых церквях, как будто души похороненных в подземных криптах поют – или проклинают – на слишком высокой или слишком низкой ноте, чтобы мы могли слышать.
Но то, что я уловила своим обостренным слухом, не было хором душ. А скорее хором шершней: звук поднимался и падал – как Даффи любит это называть? Плач? Да, точно, это оно: слабое подвывание, будто отдаленный звук сирены воздушной тревоги, время от времени доносимый сюда ветром.
Я неподвижно стояла рядом с каменной колонной.
Звук длился и длился, отражаясь эхом от сводчатой крыши.
Никого не было видно. Я сделала осторожный шаг, другой, потом еще несколько.
Он доносится из органа, скрывающегося за алтарем? В трубе что-то застряло? Или это ветер воет в дыру?
Неожиданно я вспомнила, как вчера пришла в церковь – перед тем как меня отвлек труп мистера Колликута, – в поисках разбитого окна, через которое могла влететь летучая мышь.
На цыпочках я прошла по покрытым ковром ступенькам и вошла в алтарь. В этом месте гудение было громче.
Как странно! Такое впечатление, что это… да, это действительно была мелодия. Я узнала ее: «Savior, When in Dust to Thee».[22 - Псалом авторства сэра Роберта Гранта (1779–1838), английского юриста и политика, «Господь, из праха к тебе».]
Фели пела этот псалом, упражняясь на пианино несколько дней назад.
«Savior, when in dust to thee, low we bow in adoring knee».[23 - Господь, из праха к тебе мы низко склоняемся на коленях, почитая… (Здесь и далее в этой главе – англ.).]
Я задерж
Страница 27
лась тогда в вестибюле послушать эти печальные слова:«By the anguished sigh that told, treachery lurked within thy fold…»[24 - По мученическому вздоху, сказавшему, что среди твоей паствы затаилось предательство…]
Фели пела с таким чувством.
Я вспомнила, что подумала в тот момент: «Больше таких псалмов не сочиняют».
Эти неотступно преследовавшие меня слова вертелись сейчас в моей голове, когда я кралась по нефу и все мои чувства были настроены на поиск источника странного плача.
Скрипнула половица.
Я медленно повернула голову, у меня на затылке волосы встали дыбом.
Никого. Подвывание внезапно прекратилось.
– Девочка!
Голос донесся сзади. Я резко повернулась на каблуках.
Она сидела на дубовой скамье на краю алтаря, изящные резные крылья которого скрывали ее от моего взгляда, пока я не подошла совсем близко. Сильно увеличенные глаза уставились на меня сквозь толстые линзы, очень неуютно отражалось изображение отрубленной головы Иоанна Крестителя на витраже.
Это была мисс Танти.
– Девочка!
За исключением накрахмаленной белой салфетки в роли воротничка она вся была одета в черный бомбазин, такое впечатление, что ее одежду сшили из ткани, под которой фотограф прячет голову, перед тем как сжать резиновую грушу.
– Девочка! Что это ты здесь делаешь?
– О, доброе утро, мисс Танти. Простите, я вас не видела.
В ответ на мои слова послышалось довольно грубое хрюканье.
– Ты пряталась, и не притворяйся, что нет.
В обычных обстоятельствах человек, говоривший со мной подобным образом, не увидел бы следующий закат. По крайней мере мысленно я раздавала яды довольно щедрою рукой.
– Я не пряталась, мисс Танти. Я принесла цветы возложить на алтарь.
Я сунула ей букет под нос, и огромные круглые глаза двинулись из стороны в сторону, рассматривая цветы и стебли с таким видом, как будто это разноцветные змеи.
– Хм, – произнесла она. – Полевые цветы. Полевые цветы не кладут на алтарь. Девочка твоего происхождения должна была бы это знать.
Так она в курсе, кто я.
– Но… – сказала я.
– Никаких но! – возразила она, поднимая руку. – Я председательница алтарной гильдии и в таковом качестве считаю своим делом знать, что есть что. Дай их сюда, и я выброшу их в помойку, когда буду уходить.
– Я слышала, как вы гудели, – сказала я, пряча цветы за спину. – Звучало мило, плюс это эхо и все такое.
На самом деле это вовсе не звучало мило. Жутко – вот подходящее слово. Но правило № 9В гласило: «Смени тему».
– «Saviour, when in dust to thee», – продолжила я, – один из моих любимых псалмов. Я узнаю его даже без слов. У вас такой прекрасный голос. Люди должны умолять вас записать пластинку.
Лицо мисс Танти преобразилось – оттепель была очевидна. Вмиг температура в церкви поднялась как минимум на десять градусов Цельсия (или на двести восемьдесят три градуса Кельвина).
Она погладила себя по голове.
И потом, без предупреждения, вдруг сделала глубокий вдох и, положив руки на талию, запела:
– «Savior, when in dust to thee, low we bow in adoring knee».
Без сомнения, у нее был выдающийся голос: он пробирал до костей (по крайней мере, вблизи), можно сказать, даже вызывал трепет. Казалось, он льется откуда-то из глубин ее тела; откуда-то из района почек, предположила я.
– «By thy deep expiring groan, by the sad sepulchral stone, by the vault whose dark above…»[25 - По твоему глубокому затихающему стону, по печальному надгробью, по склепу, темный потолок которого…]
Ее голос перехлестывался через меня волнами, будто окутывая теплой влажностью. Она спела все пять куплетов.
И с каким чувством пела мисс Танти! Такое ощущение, будто она устраивала экскурсию по своей жизни.
Допев, она сидела завороженная, как будто пораженная собственными силами.
– Это было здорово, мисс Танти, – сказала я.
Так оно и было.
Не думаю, что она меня услышала. Она уставилась на цветной витраж, на Иродиаду и Саломею, двух торжествующих женщин, вытравленных кислотой по стеклу.
– Мисс Танти?
– О! – изумленно сказала она. – Я была не здесь.
– Это было великолепно, – повторила я, воспользовавшись паузой, чтобы подобрать более изящное слово.
Ее большие глаза навыкате повернулись, словно на шарнирах, и сфокусировались на мне, будто пара прожекторов.
– Итак, – проговорила она. – Правда. Я желаю услышать правду. Что тебе надо?
– Ничего, мисс Танти. Я просто принесла эти цветы… – я достала их из-за спины, – чтобы возложить на алтарь…
– Да?
– В память о бедном мистере Колликуте.
У нее вырвалось шипение.
– Дай их сюда, – проскрежетала она, и не успела я возразить, как она выхватила букетик у меня из рук. – Не переводи свои крокусы понапрасну.
Глава 9
Бум!
Словно выстрел из пушки раздался в задней части церкви.
Миссис Танти и я с изумлением посмотрели друг на друга и повернули головы в сторону источника шума.
Массивная дубовая дверь церкви, стянутая железными, обитыми гвоздями скобами, захлопнулась. В темноте кто-то копошился.
– Кт
Страница 28
здесь? – командирским голосом окликнула мисс Танти.Ответа не было. Потом откуда-то сзади, из темных скамей донеслось лихорадочное бормотание.
– Кто здесь? Немедленно покажитесь.
– Чаши гнева. Кровь мертвеца![26 - Здесь и далее курсивом – цитаты, точные или перефразированные, из Откровения Иоанна Богослова.]
Эти слова донеслись до наших ушей таинственным шепотом, отразившимся от поднимающегося ввысь стекла и окружающего камня.
– Выйдите на свет! – скомандовала мисс Танти, и энергичный сверток лохмотьев перебежками двинулся среди молитвенных скамеек.
– «…за то, что они пролили кровь святых и пророков, Ты дал им пить кровь»[27 - Откровения Иоанна Богослова, глава 16, стих 6.].
– Это Мег, – сказала я. – Из леса Джиббет.
– Ты имеешь в виду, сумасшедшая Мег, – громко поправила меня мисс Танти. – Мег, идите сюда немедленно, выйдите на свет, чтобы мы могли вас увидеть.
– Кровь святых дал пить Мег, – произнесла Мег с жутким влажным смешком.
– Чепуха! – сказала мисс Танти. – Вы несете чушь.
Наконец Мег добралась до светового пятна, находившегося в конце ряда скамеек. Одетая в выцветшие черные лохмотья, которые вполне могли принадлежать в прошлом мисс Танти, она двинулась к нам, кивая головой, и красная стеклянная вишенка на шляпе нахально и независимо подпрыгивала.
Грязным скрюченным пальцем она указала на балки под крышей, выгибавшейся над нашими головами.
– Кровь святых и пророков, – повторила она, снова кивая головой, как будто пытаясь убедить нас в своих словах, и жадно перевела взгляд с лица мисс Танти на мое в поисках признака понимания.
– Откровение, – сказала мисс Танти. – Глава шестнадцатая.
Мег решительно посмотрела на нее.
– Святые и пророки, – отозвалась она хриплым, но уверенным шепотом. – Кровь!
Ее светлые немигающие глаза были почти так же навыкате, как у мисс Танти.
В задней части церкви неожиданно на порог упал длинный палец слепящего дневного света, когда дверь распахнулась и появились две темные фигуры. В одной я сразу признала викария. Вторая… конечно же! Это Адам Сауэрби. Он почти вылетел у меня из головы.
Прогулочным шагом они прошлись по центральному проходу с таким видом, будто вышли на приятный променад по сельской улице.
– Разумеется, – говорил викарий, – как указывал старый добрый Сидни Смит, епископы очень любят говорить «мой престол», «мое духовенство», «моя епархия», как будто это все принадлежит им. Они забывают, что духовенство, епархия и сами епископы существуют исключительно для общественного блага.
– «Мучитель епископ и страдающий викарий» и так далее, – сказал Адам.
– Именно. «Викарий испытывает огромную боль, когда епископа опровергают».[28 - Викарий и мистер Сауэрби цитируют Сиднея Смита (1771–1845) – знаменитого английского проповедника, писателя, эссеиста, богослова.] Достаточно ясно, что надо что-то сделать.
– Возможно, это уже сделано, – заметил Адам.
Викарий застыл на месте.
– О боже! – воскликнул он. – О боже! Я не подумал об этом.
– Я тоже – до настоящего момента, – сказал Адам. – Привет! – добавил он, глянув в нашу сторону и обнаружив нас троих: Мег, мисс Танти и меня, стоящих у алтаря, словно покинутые невесты. – Кто у нас тут? Три грации, если не ошибаюсь.
Три грации? Какая из них я, подумала я: Невинность, Красота или Любовь?
А мисс Танти? А Мег?
– Привет, Мег, – поздоровался Адам. – Давненько мы не виделись, не так ли?
Мег присела в глубоком величавом реверансе, грубыми пальцами старательно растягивая свою юбку в черную палатку и демонстрируя полосатые чулки и пару ужасно поношенных рабочих ботинок на шнуровке на викторианский манер.
– Вы встречались? – боюсь, я не сумела совладать с собой. Ничего не могла поделать. Я с трудом верила, что кто-то вроде Адама Сауэрби, магистра искусств, члена Королевского садоводческого общества и пр., археоботаника и т. д., мог быть знаком с сумасшедшей женщиной из леса Джиббет.
– Мег и я – старые знакомые, не так ли, Мег? – сказал Адам с искренней улыбкой, прикасаясь рукой к ее потрепанной шали. – На самом деле больше, чем знакомые, полагаю, следует сказать – коллеги. Друзья, если на то пошло.
Рот Мег растянулся в широкую улыбку, которую лучше не описывать.
– Ее консультации как минимум один раз уберегли меня от того, чтобы сделать из себя фармакологического идиота.
– Кровь, – мило заметила Мег. – Кровь святых и пророков. Пить кровь.
Ее рука махнула куда-то в тень.
– И мисс Танти, если не ошибаюсь, – продолжил Адам. – Я слышал только хвалебные пеаны[29 - Пеан – хвалебная песнь в честь Аполлона.] на тему, как вы вдохнули новую жизнь в алтарную гильдию.
Мисс Танти изобразила сдержанную улыбку, еще более жуткую, чем у Мег.
– Делаю все, что в моих силах, – сказала она, вытягиваясь и бросая довольно сердитый взгляд на викария. На секунду я испугалась, что ярость в ее взгляде, сфокусированная толстыми, как донышко бутылки, стеклами очков, заставит его съежиться, как жука под увеличительным стеклом.
Она добавила:
– Мог
Страница 29
только надеяться, что делаю все возможное, несмотря на…– Боже мой! – громко воскликнул викарий, взглянув на свои наручные часы. – Сколько времени прошло! Куда оно только девается? Синтия ждет, чтобы я помог ей с церковной брошюрой. Она превратилась в Кассандру с тех пор, как епископ пожертвовал свой подержанный спиртовой копировальный аппарат взамен нашего старого доброго вышедшего из употребления гектографа.
Кассандра? Неужели он неумно намекал на призрак Кассандры Коттлстоун, могила которой могла послужить причиной предполагаемого обморока Синтии? Другая Кассандра, которая пришла мне на ум, была псевдонимом Уильяма какого-то для его временами скандальных колонок в «Дейли Миррор».
– Подобно «Таймс», – рассказывал викарий, – простыни Синтии отправляются на место ровно в полночь.
Я не верила своим ушам! О чем только думает этот несчастный?
– «Овощи викария» – так я называю свой вклад, – продолжал он. – Кое-что, что конгрегация сможет пережевывать в течение недели, видите ли. Я подумал, что капля несерьезности должна будет пройти долгий путь, но теперь… о боже! Что только подумает Синтия?
И правда, что подумает Синтия, – призадумалась я.
Последнее, что я слышала о Синтии Ричардсон, – то, что ей дал успокоительное доктор Дарби, после того как ее до смерти перепугал на кладбище призрак Кассандры Коттлстоун.
Либо укол был очередной деревенской сплетней, либо викарий использовал дымовую завесу. Вряд ли Синтия может быть одновременно одурманена хлоралгидратом и в то же время клепать церковные бюллетени на своей копировальной машине марки «Банда». В этом нет никакого химического смысла.
– Мне следовало догадаться, что вы печатаете что-то о мистере Колликуте, – сказала мисс Танти, бросив косой взгляд на викария.
Постойте-ка, – подумала я. – Что здесь происходит?
Несколько минут назад эта женщина говорила мне не переводить зря мои крокусы, а теперь она чуть ли не на коленях умоляет, чтобы мистеру Колликуту отдали кричащие заголовки в церковном бюллетене.
Взрослые иногда ведут себя так странно.
Вынуждена признаться, что я сама почти забыла о мистере Колликуте. В качестве первооткрывателя его трупа я чувствую некоторую ответственность, однако обстоятельства в настоящее время препятствуют мне вспоминать о нем чаще.
Позже, вернувшись в Букшоу, я открою чистую страницу в своем дневнике и бегло набросаю плюсы и минусы почившего мистера Колликута. Но сначала мне надо вызнать подробности у мисс Танти. Она, в конце концов, назначила его на должность.
Я была уверена, что при наличии некоторого времени смогу вытянуть из нее достаточное количество сплетен, чтобы шокировать даже самого закостенелого редактора таблоидов в Лондоне. Если бы я только могла увести ее от Адама и викария…
– Что ж, – сказал викарий мисс Танти, – и правда, прошу меня извинить. – И с этими словами он повернулся и медленно побрел по центральному проходу к двери.
У меня в голове возник образ усталого пахаря, возвращающегося домой.
– Сауэрби! Кровь! – возбужденно воскликнула Мег из восточного нефа. Пока остальные разговаривали, она ушла обратно в тень среди скамеек и теперь манила Адама немытым пальцем.
Адам двинулся к ней, и я пошла следом. Через секунду к нам присоединилась мисс Танти.
Викарий остановился на полпути и обернулся.
Никогда я не забуду этот момент. Он запечатлен в моей памяти словно бесценная рождественская открытка. Мы втроем: я, Адам и мисс Танти, нависли над скорчившейся Мег, будто в высеченной в дереве сцене из рождественской пьесы: неподвижный викарий, в ночи присматривающий за своим стадом из далеких мрачных просторов темного центрального прохода.
– Кровь, – повторила Мег, глядя на нас, словно в поисках одобрения, и указала грязным пальцем на пол.
Один из камней под ее ногами сочился кровью.
– Кровь святых и пророков, – она сказала это таким тоном, как будто это было само собой разумеющимся.
В моих воспоминаниях мы застыли на своих местах, хотя наверняка мы наклонялись и толкались, чтобы получше рассмотреть красную лужицу под ногами.
Мег, радуясь, что ее труды по убеждению нас закончены, сидит довольная рядом на корточках и по очереди рассматривает наши лица.
– Пить, – объясняет она.
Луч солнечного света пробивается через витражное стекло, освещая жидкость.
Сверху падает свежая капля, приземляясь со слышным хлюпаньем и создавая на красной лужице крошечные, идеально круглые волны.
Костлявый палец Мег устремляется вверх, туда, где вытянулось, будто небесные половицы, темное дерево крыши.
Там наверху, высоко над нашими головами вниз на нас смотрит резное деревянное лицо святого Танкреда, и оттуда падает еще одна красная капля.
И еще одна.
– Старик плачет, – просто говорит Мег.
Глава 10
Как ни странно, первой отреагировала мисс Танти, с удивительной гибкостью для ее возраста опустившись на колени и окунув палец в блестящую жидкость.
Потом она перекрестила сначала лоб, затем сердце. Я подумала, какая морока – вывести размазанно
Страница 30
красное пятно с ее белого накрахмаленного воротника.– Прости меня, Господи, – промолвила она, складывая ладони под подбородком и устремляя восторженный взор почему-то на калейдоскоп цветов, являвший собой голову Иоанна Крестителя.
Адам извлек белый льняной носовой платок из кармана пиджака и окунул уголок в рубиновую влагу. Тщательно рассмотрев пятно, он коснулся его языком.
Ладно, почему бы и нет? – прикинула я. – Раз уж все остальные изучают эту жидкость…
Сняв оставшуюся белую ленточку с косички, я окунула ее краешек в расширяющуюся лужицу в тот момент, когда с лица святого упала очередная капля.
Адам глянул мне в глаза с выражением, которое ничего конкретно не говорило и в то же время сказало все – будто он мысленно подмигнул мне.
Не думаю, что викарий что-нибудь заметил. Он все еще был на пути к нам, неуклюже шаркая вдоль длинного ряда скамеек, отделявших нас от центрального прохода. Такое ощущение, будто ему потребовалась на это вечность, но наконец он добрался до нас и остановился рядом с Адамом и мной, безмолвно уставившись на кровавую жижу на полу.
Вот так положеньице! – должно быть, думал он. – Когда в отдаленной деревушке деревянная голова святого внезапно начинает плакать кровью, куда звонить? В полицию? Архиепископу Кентерберийскому? Или во «Всемирные новости»?
– Флавия, дорогуша, – сказал он, положив дрожащую руку мне на плечо, – сбегай во двор и приведи сержанта Вулмера, будь хорошей девочкой.
Мое лицо сразу же налилось краской, и в голове начало усиливаться давление, словно в вулкане Везувии.
Почему люди вечно так со мной обращаются? Командуют, как будто я специальная горничная, которая всегда под рукой на случай необходимости.
Я сосчитала до одиннадцати. Нет, до двенадцати.
– Конечно, викарий, – сказала я, мысленно прикусив свой язык. Только уже почти в дверях я шепотом добавила: – Может быть, заодно принести вам чашечку чая и печенье?
Сержанта Вулмера нигде не было видно. Синий «воксхолл» исчез, и я предположила, что полиция сделала свои дела и покинула нас.
Это объясняет, почему сержант так легко пустил меня в церковь. Моя хитроумная выдумка с «цветами для алтаря» оказалась потерей времени. Потом явилась Мег, громко хлопнув дверью, и деревенский констебль даже ухом не повел.
Мне следовало догадаться раньше. Полиция собиралась уезжать, а теперь их и вовсе нет.
Вот же досада. Честно говоря, я должна признать, что очень хотела возобновить старое знакомство с инспектором Хьюиттом. В настоящее время нас с инспектором связывали отношения, которые можно было охарактеризовать как ни холодные, ни горячие. На заметку: не забыть проверить, откуда эти слова, насколько я помню, из Откровения: «знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». Отношения, которые, такое впечатление, резко становились холодными или горячими в зависимости от прекрасной жены инспектора Антигоны. Я еще не прояснила все зубцы и рычаги, воздействующие на наш несколько шаткий треугольник, но определенно не потому, что не хотела или не пыталась.
И не раз специально наталкивалась на эту тепло-прохладную богиню в надежде…
В надежде на что? Что она поклянется стать моей верной подругой и тайной наперсницей на веки вечные до конца времен, аминь?
Что-то в этом духе, предполагаю. Но дело не сработало.
Я дала маху, поинтересовавшись, неужели они не могут позволить себе детей на зарплату инспектора. Несмотря на любезный ответ Антигоны, я поняла, что причинила ей боль.
Хотя я не привыкла извиняться, я старалась как могла, но ее потерянные младенцы неделями снились мне по ночам.
Как они выглядели, думала я. Темноволосые, как она, или светловолосые и кудрявые, как инспектор? Мальчики или девочки? Они улыбались, когда она ворковала с ними, и пинались маленькими ножками? Какие прозвища она для них придумывала, и какие, в конце концов, им дали имена, перед тем как похоронить?
Материнство может быть жестоким занятием, решила я, и до конца непостижимым. Несмотря на ее кроткий вид, в жене инспектора было что-то такое, что невозможно познать.
Может быть, со всеми матерями так.
Я размышляла на эту тему, когда с главной дороги свернул черный «хиллман» и устремился в сторону церкви по дорожке, не предназначенной для автомобилей. Я сразу же узнала водителя: это Мармадьюк Парр, секретарь епископа.
Его машина была такой чистой, что, когда он вышел из нее, его белая грива отразилась в отполированной дверце.
– Доброе утро, мистер Парр, – сказала я, инстинктивно стараясь не пустить его в церковь. У викария и так достаточно забот помимо мелкого бюрократишки из канцелярии епископа, лезущего в то, что может оказаться чудом.
Вырезанный из дуба святой с плачущими кровью глазами может навеки положить конец хроническим проблемам Святого Танкреда с деньгами. «Фонд крыши» спустя полвека будет ликвидирован, а вместе с ним, если повезет, и бесконечные концерты, праздники во дворе це
Страница 31
кви и лотереи в приходском зале.– Достопочтенный Парр, – поправил он меня в ответ на мое приветствие. – Или отец Парр, если тебе так больше нравится.
Этот человек пытался откусить больше, чем мог прожевать. Хотя он хотел проучить меня, он явно не знал, что для де Люсов, принадлежавших к католической церкви, не бывает слишком много колоколов, книг и свечей.
Поскольку викарий один из немногочисленных друзей отца, мы посещаем Святого Танкреда скорее по желанию, чем по принуждению. Отец благосклонно смотрит на многочисленные новшества, привнесенные Денвином Ричардсоном в приход, и однажды сказал викарию, возможно, в шутку, что всегда думал, будто Оксфордское движение[30 - Оксфордское движение – движение в англиканской церкви, которое зародилось в XIX веке и привело к появлению англо-католицизма.] было возвращением в отчий дом. Однако все это слишком сложно, чтобы стать предметом обсуждения в церковном дворе.
Мармадьюк нетерпеливо смотрел на меня, желая продолжить свои нотации.
– В таком случае, доброго утра, – в конце концов сказал он и пошел к двери.
– На вашем месте я бы туда не ходила! – жизнерадостно крикнула я ему вслед. – Там произошло убийство. Запрещено входить. Это место преступления.
Я точно процитировала словами сержанта Вулмера, хотя и не побеспокоилась упомянуть, что запрет уже снят.
Он резко остановился и медленно вернулся ко мне. Его лицо и глаза казались еще бледнее, чем обычно.
– Что ты имеешь в виду? – требовательно спросил он.
– Убийство, – терпеливо объяснила я. – Кое-кого убили в склепе.
– Кого?
– Мистера Колликута, – с важным видом прошептала я. – Органиста.
– Колликута? Органиста? Невозможно! Он же просто…
– Да? – выжидательно сказала я.
– Колликута? – переспросил он. – Ты уверена?
– Вполне, – ответила я. – В Бишоп-Лейси все об этом только и говорят.
Это не совсем правда, но я пришла к выводу, что иногда можно подлить масла в огонь.
– Боже мой, – сказал он. – Надеюсь, что это не так. Очень надеюсь.
Вот теперь мы приблизились туда, куда надо.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросила я. – Мне хотелось поучаствовать в раскопках в Святом Танкреде – разобрать кости и тому подобное, но похоже, что этого не будет.
– Да уж наверняка! – сказал он. Его лицо тут же поменяло цвет с творожного на ярко-свекольный. – Это осквернение! Тем, кто покоится с Господом нашим, нельзя докучать в их могилах ради развлечения толпы бездельничающих поселян!
Бездельничающие поселяне, надо же. Ну что ж! Посмотрим!
– Я так понимаю, вы положили этому конец, – заметила я.
– Этому положил конец епископ, – ответил он, вытягиваясь во весь рост – немаленький, надо сказать, – с таким видом, будто у него на голове епископская митра и в руках посох. – И не только епископ, – добавил он, словно требовался решающий аргумент. – Канцлер тоже настроен категорически против. Он отозвал разрешение и запретил эксгумацию. Археологов отослали.
– Запретил? – переспросила я. Меня заинтересовало это слово, и не из-за его забавного звучания.
– Строго запретил. – Он произнес это с окончательностью страшного суда.
– А кто канцлер? – поинтересовалась я.
– Мистер Ридли-Смит, член городского магистрата.
Мистер Ридли-Смит, член городского магистрата? – призадумалась я.
Отец Кассандры Коттлстоун тоже занимал эту должность, как сказала мне Даффи, и в этом качестве был способен сдвинуть небо и землю – до такой степени, чтобы похоронить свою самоубийцу-дочь в освященной земле.
– Это Ридли-Смиты из Богмор-холла, – сказала я.
Все знали Ридли-Смитов из Богмор-холла в Незер-Уолси. Они были темой историй, которые когда-то шепотом рассказывались под прикрытием изящных бумажных вееров, а теперь обсуждались за сигаретами в чайном магазинчике «А. Б. С.».
Например, от подружки Фели Шейлы Фостер я слышала о Лайонеле Ридли-Смите, думавшем, что он сделан из стекла, и его сестре Антее, чей домашний крокодил съел горничную.
«Конечно, это было до Первой мировой войны, – уточнила Шейла, – когда горничные встречались чаще, чем теперь».
И разве Нетти, замужняя сестра мисс Пикери, библиотекарши, не обитала в Незер-Уолси?
Нетти пережила то, что мисс Маунтджой, бывшая библиотекарша, однажды поименовала «трагическим несчастным случаем» с швейной машинкой. И что там мисс Кул из кондитерской добавила к кладовой моих познаний о загадочной отсутствующей Нетти?
«…“Зингер”, иголка, палец, близнецы, заблудший муж, бутылка, счета…» – вот что она рассказывала.
Это все, конечно же, имело место почти год назад, но при счастливом стечении обстоятельств Нетти еще больше обрадуется тому, кто захочет посидеть с ее близнецами.
– Да, верно, – фыркнул Мармадьюк Парр. – Ридли-Смиты из Богмор-холла.
И не успели бы вы произнести «антипресуществление»,[31 - Пресуществление – термин в католичестве и православии, обозначающий превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову во время евхаристии.] как «Глэдис» и я унеслись по узкой бетонной дорожке в сторону Незер-Уолси.
Мытьем
Страница 32
или катаньем, правдами и неправдами я заставлю канцлера Ридли-Смита подавиться своими словами. Строго запрещено, надо же!На юго-западе от Букшоу расположен перекресток, его левая дорога ведет через Незер-Лейси на задворки Доддингсли. Направо Святая Эльфрида, а немного дальше к югу раскинулся Незер-Уолси.
Приехав, я сразу увидела, что это не самая симпатичная деревня в Англии. Отнюдь. Даже деревья выглядели уставшими.
Наиболее примечательным объектом была лавка мясника, съежившаяся среди домов с террасами, ее серые некрашеные стены провисли, будто деревянный занавес, и приобрели вампирскую бледность. В засиженном мухами окне висел странный ассортимент колбас, связанных в полоски и петли, и я не сразу разобрала, что они довольно безвкусно изображают слово МЯСО.
Когда я открыла дверь, звякнул колокольчик, и магазин снова погрузился в молчание, если не считать жужжания одинокой мухи у окна.
– Привет, – окликнула я.
Муха продолжала жужжать.
Половину задней стены узкого помещения занимала стеклянная витрина, демонстрирующая разнообразные образчики сырого мяса в мрачных красно-бело-синих тонах, и меня чуть не стошнило.
Рядом с прилавком на изящной подставке из кованого железа лежал сверток розоватой упаковочной бумаги. Моток грубой веревки удобно свисал из маленькой проволочной клетки, подвешенной к потолку.
В задней части магазина в углу стояла покрытая кровью колода мясника, а за ней открытая дверь, судя по всему, вела на территорию за магазином.
– Привет! – повторила я.
Ответа не было.
Я обошла стеклянную витрину и сунула голову в дверь.
В саду там и сям были разбросаны пустые деревянные ящики. Красноватое бревно явно служило местом, где находили гибель обитатели соседствующих с ним курятников.
Пока я там стояла, не зная, что делать дальше, из самого большого курятника вышла миниатюрная женщина в юбке, блузке и повязке на голове, держа за ноги большую коричневую курицу.
Птица, трепыхаясь, висела вверх тормашками, и ее плотные крылья беспомощно взмахивали.
Прижав шею курицы к бревну и потянувшись за топором, она заметила меня в дверях.
– Иди внутрь, – сказала она. – Я сейчас приду.
Ее обнаженная длинная и тонкая рука занесла отполированный клинок.
– Нет! Постойте! – услышала я себя. – Пожалуйста…
Женщина подняла глаза, задержав топор в воздухе.
– Пожалуйста, – продолжила я. – Можно мне купить эту птицу… только живой.
Что, черт возьми, на меня нашло? Хотя я не имела ничего против мертвых людей – на самом деле в некотором роде я даже получала от них удовольствие, – в этот самый момент я поняла, что одна мысль о том, что сейчас другому живому созданию могут причинить вред, была просто невыносима.
Вовсе не так давно в Бишоп-Лейси на меня набросился спятивший индюк, и тем не менее, несмотря на ту кровавую свалку, сейчас мои защищающие крылья распахнулись над всеми цыплятами во вселенной. Очень специфическое ощущение.
– Живой… – выдавила я, и моя голова закружилась, как юла.
Женщина отложила топорик и швырнула птицу прочь. Она пролетела – и правда полетела! – по двору, худо-бедно приземлилась и начала клевать твердую землю, как будто ничего не произошло.
Я знала, что если бы здесь была Даффи, она бы сказала: «Не раздастся звон вечерний».[32 - «Не раздастся звон вечерний» – баллада американской поэтессы Розы Хартвик Торп (1830–1939) о приговоренном к казни, которого спасла его возлюбленная.] Конкретно эта курица проживет хотя бы до завтра.
Это моя первая спасенная жизнь.
Есть ли жизнь после смерти для цыплят? – задумалась я. С перспективой топора, ощипывания, кипящей кастрюли, жара духовки и голодного щелканья наших зубов за воскресным столом – маловероятно.
И все же… и все же, несмотря на это, возможно, и правда есть награда в виде райского курятника где-то за ярко-синим небом.
– Я пришла без денег, – сказала я. – Но заплачу, как только смогу.
– Не из здешних мест, верно? – спросила женщина, идя ко мне.
– Нет, но не издалека, – ответила я, неопределенно взмахнув рукой в сторону севера.
– Я тебя раньше не видела? – поинтересовалась она, приблизившись и всматриваясь в мое лицо.
Именно в этот момент меня осенила блестящая мысль: скажи правду. Да, точно: скажи правду. Что я потеряю?
– Может, и видели, – ответила я. – Меня зовут Флавия де Люс.
– Точно, – сказала она. – Мне следовало догадаться. Голубые глаза и…
Она остановилась на полуслове, будто влетела в каменную стену.
– Да?
– Когда-то мы поставляли птицу в Букшоу, – медленно произнесла она, – для миссис Мюллет. Полагаю, ее давно уж нет с нами?
– Нет, – ответила я, – она работает у нас, – и быстро добавила: – К счастью.
– Но это было много лет назад, – произнесла женщина. – Много лет назад. До того как… Но скажи мне, что привело тебя в Незер-Уолси?
– Я ищу женщину по имени Нетти. Не знаю ее фамилии, но она…
– Сестра Пэтси Пикери.
Пэтси? Пэтси – это имя мисс Пикери?
Я поднесла руку ко рту, чтобы скрыть ухмылку.
– Да, –
Страница 33
казала я. – Она самая. Сестра мисс Пикери.Мне нравилось, как звучит это имя, как оно перекатывается у меня во рту хромающим ритмом: «Се-стра Пэтси Пи-ке-ри».
– Уехала, – ответила женщина. – Взяла детишек и уехала. Жила прямо через дорогу, рядом с бензоколонкой, пока Рори не начал избивать ее слишком часто, и тогда она забрала детей и… А что ты от нее хотела?
– Задать ей вопрос.
– Может, я смогу ответить?
– Это насчет Богмор-холла, – сказала я и увидела, как лицо женщины начало меняться еще до того, как я договорила.
– Держись подальше от Богмор-холла, – предостерегла она. – Это место не для таких, как ты.
Таких, как я? Что она имела в виду?
– Мне надо кое-что обсудить с мистером Ридли-Смитом, членом городского магистрата.
– Ты попала в переделку, не так ли? – спросила она, прикрывая один глаз, как моряк Попай.[33 - Моряк Попай – герой комиксов и одноименного мультсериала. Придуман американским карикатуристом Элси Крайслером Сегаром. Отличительные признаки: все время ест шпинат, закрывает один глаз (есть также версия, что у него просто нет этого глаза) и постоянно добивается благосклонности красотки Олив Ойл.]
– Нет, не совсем.
– Ладно, в любом случае не суйся туда. Дела там неладные, если тебя интересует мое мнение. – Ее палец почти на автомате поднялся к виску.
– Вы имеете в виду Ридли-Скоттов? Крокодила? Человека из стекла?
Женщина фыркнула.
– Из стекла, какой вздор! – сказала она. – Послушай меня. Есть вещи похуже стекла и крокодилов. Держись подальше от этого места.
Она взмахнула рукой куда-то в сторону юго-запада.
– Хорошо, – ответила я. – Спасибо.
Когда я повернулась и пошла обратно в магазин, она двинулась следом за мной.
– Я приду за курицей, как только смогу, – сказала я ей через плечо.
Я уже вышла на улицу и усаживалась на «Глэдис», когда эта женщина торопливо вышла из лавки с деревянной клеткой в руках. Внутри коричневая курица вертела шеей во всех направлениях и яростно сверкала желтыми глазами, глядя на этот широкий и неожиданный мир.
– Ее зовут Эсмеральда, – сказала женщина, торопливо пристегивая клетку к багажнику «Глэдис».
– Насчет денег… – начала я.
Но не успела я договорить, как она метнулась обратно в лавку и захлопнула дверь.
К югу от Незер-Уолси дорога начинает постепенно спускаться под горку. К западу еще одна дорога круто поднимается к высокому горному хребту, нависающему над деревней, словно темная бровь. Там вполне могла быть старая крепость.
Именно это направление указала женщина, предостерегая меня от Богмор-холла. Вряд ли он находится далеко.
Я повернула на запад.
Ведущая вверх дорога становилась все круче и круче и через некоторое время превратилась фактически в каменную тропинку. Даже на первой передаче «Глэдис» опасно раскачивалась. Я спешилась и медленно покатила ее вверх по крутому склону.
Когда я выбралась из глубокой расщелины на плато, не осталось сомнений в том, что готическое возвышение впереди – это Богмор-холл. Безумное сочетание острых фронтонов заставляло его выглядеть связкой древних копий, небрежно поставленных остриями вверх на подставку для зонтов.
Отрезанный от остального мира, дом стоял посреди моря дикой травы, из которой выступали поросшие мхом обломки камня – должно быть, когда-то это были херувимы, нимфы на урнах и фонтанах. Из земли торчала пухлая белая ручка, и казалось, будто младенец пытается выбраться из могилы.
Окна без занавесок слепо уставились на меня, и мне в голову прокралась мысль, что за мной наблюдает не только стекло. Крыльцом служил обветренный кусок камня, как будто в прошлом столетии начались ремонтные работы, которые затем почему-то прекратились.
Довольно чудное место для проживания члена городского магистрата, как мне кажется.
Я прислонила «Глэдис» к полуразрушенным перилам и позвонила в ржавый дверной звонок. Хотя я не слышала звук, но знала, что где-то в глубинах дома должен зазвонить колокольчик.
Конечно же, никто не ответил.
Я позвонила еще раз… второй… третий.
Даже прижавшись ухом к двери, я не могла ничего расслышать. Тем не менее неуютное чувство, будто за мной наблюдают, не проходило.
Повернувшись спиной к дому, я прогулочным шагом вышла на то, что когда-то было парадной лужайкой, а теперь превратилось в комковатую землю, покрытую прошлогодними растениями. Я приложила раскрытую ладонь ко лбу и притворилась, что рассматриваю вид, который с этой возвышенности выглядел действительно впечатляюще.
Потом я неожиданно резко повернулась.
На верхнем этаже от окна отдернулось белое лицо.
Я снова дернула за звонок, на этот раз еще более настойчиво. Но, как и прежде, дом продолжал хранить молчание.
Я подергала дверь, но она была заперта.
Поскольку в этом месте меня не было видно изнутри дома, я прижалась к стене и начала медленно двигаться, шаг за шагом, вокруг дома в сторону кухонной двери, где, как однажды уверила меня миссис Мюллет, «под ковриком всегда лежит ключ».
Она ошибалась. Ключ был не под ковриком, а под
Страница 34
треснувшим цветочным горшком меньше чем в двух футах от порога.Никогда я так не радовалась тому, что Доггер обучил меня искусству отпирать замки.
Это оказалась не обычная домашняя отмычка, а разновидность патентованного «йеля». Кто бы ни установил этот замок, он хотел, чтобы никто не мог попасть внутрь.
Странно, что ключ оставили так удобно под рукой под треснувшим цветочным горшком.
Я тихо сунула острые зубцы ключа в замок, повернула и проскользнула в дом.
Кухня представляла собой мрачную коробку, освещаемую холодным светом из одинокого окна высоко в стене. Из-за серой плитки на полу это место выглядело тюрьмой. Потухшая плита не давала ни тепла, ни уюта.
Широкая дверь, предназначенная, видимо, для того, чтобы выкатывать тележки с едой для старинных пиров – с головами медведей и тому подобным, вела в короткий коридор, а потом налево в комнату для завтраков, в которой были частично сервированы два места – с ножами, вилками, ложками и подставками для яиц. Кто-то готовился к завтрашнему дню, подумала я.
Я молча прошла по полутемному вестибюлю: треснувшие плитки, мрачные портреты угрюмых пожилых людей в судейских париках и слабый копченый запах. Высокие часы нервирующе тикали, как будто отсчитывая секунды до казни. Возможно, моей собственной.
Что я буду делать, если меня поймают? Притворюсь, что увидела дым в верхнем окне? Но если дело в этом, почему я не позвонила, чтобы предупредить обитателей дома? Или не покричала им снаружи?
Как я умудрилась найти ключ?
Возможно, мне следовало воспользоваться телефоном. Может быть, пока я ехала на велосипеде, у меня внезапно упало давление, закружилась голова и мысли спутались. Может, мне срочно нужен доктор.
Раздался звон! Потом еще, отдаваясь жутким эхом по всему вестибюлю. Вот теперь мое сердце и правда заколотилось. Неужели я включила какую-то скрытую сигнализацию? Семья судей – вполне вероятно, лакомый кусочек для грабителей.
Но нет, это просто дурацкие часы звонят в углу, составляя компанию самим себе в странном пустом доме.
Я заглянула в пару комнат и обнаружила, что они почти одинаковые: высокие потолки, голые полы, один-два предмета обстановки и большие незанавешенные окна, которые я заметила снаружи.
По ощущению от комнат первого этажа было очевидно, что дома никого нет, и через несколько минут я прогуливалась по помещениям так же свободно, как у себя дома.
Бильярдные комнаты, бальный зал, комната для рисования, библиотека – все остывшие, как пепел. Темный маленький кабинет забит до потолка юридическими бумагами и папками, внизу – более толстыми из пергамента, выше – более тонкими из пожелтевшей бумаги.
Срез человеческой жизни, – подумала я, – сваленный в кучи, ожидающие суда. Или уже преданные суду. В скольких из этих миллионов документов, – размышляла я, – на пыльных страницах упоминается имя де Люсов?
Я чихнула, и скрипнула половица.
Здесь есть кто-нибудь?
Нет, нет, по крайней мере, не в этой комнате. Это просто куча бумаг осела в углу.
Я вернулась в вестибюль. И с дрожью подумала, что этот дом тих, как могила.
– Привет! – крикнула я, и мой голос отдался эхом, как будто я в пещере.
Почему-то я знала, что никто не ответит, и так и было.
И тем не менее здесь кто-то есть, я в этом уверена. Белое лицо, отстранившееся от окна на втором этаже, вряд ли было плодом моего воображения.
Вероятно, служанка, слишком испуганная от того, что ее застали в одиночестве, чтобы показаться. А может быть, это призрак той прежней горничной, которую сожрал крокодил Антеи Ридли-Смит? Или прозрачный дух Лайонела Ридли-Смита, состоявшего из стекла?
Кто бы или что бы там ни было, оно ждало меня наверху.
Хотелось ли мне удрать?
Что ж, да, хотелось.
Но потом я подумала о том, как Мармадьюк Парр запугал викария, и о том, как разочарован будет весь Бишоп-Лейси – а больше всего я сама, если кости нашего собственного святого не будут представлены на обозрение на празднество по случаю его пятисотлетия.
Когда они наконец увидят свет, я, возможно, даже стану кем-то вроде местной героини, в мою честь будут устраиваться банкеты с послеобеденными речами отца, викария, епископа и да, может быть, даже самого члена городского магистрата Ридли-Смита собственной персоной, благодарящего меня за упорство и настойчивость и так далее.
Кажется, Даффи именует столь бурные восхваления панегириками, и я осознала, что уже очень давно меня не баловали панегириками.
Если вообще когда-то это было.
Я двинулась вверх по ступенькам, шаг за шагом, прислушиваясь к малейшим признакам жизни.
Дом это или ящик в шкафу – получаешь глубокое примитивное удовольствие от копания в чужой собственности. Хотя часть меня испытывала глупый страх, то все же большая часть наслаждалась. Мне хотелось свистеть, но я не отваживалась.
На верху лестницы длинный проход, напоминавший коридор в океанском лайнере, вел направо куда-то в отдаленные помещения. Пол был покрыт испещренным пятнами линолеумом. Спальни, предположила я, ка
Страница 35
дая с унылой кроватью с пологом на четырех столбиках, столиком, на котором стоят кувшин и таз, и эмалированным ночным горшком.Быстрый взгляд в несколько таких помещений по обе стороны коридора подтвердил мою правоту.
Цельная деревянная дверь с маленьким глазком в начале лестницы, казалось, обещала еще один длинный коридор в противоположном направлении. Вероятно, комнаты слуг. Я сложила ладони домиком и всмотрелась в стекло, но увидела только мрак.
Я повернула ручку, и, к моему удивлению, дверь открылась.
За ней висели тяжелые зеленые портьеры, которые, судя по запаху, последний раз чистили в те времена, когда Генрих VII был холостяком.
Я неохотно отодвинула их, отряхнула ладони и оказалась перед еще одной дверью. В этой тоже был круглый глазок, но, в отличие от первого, из матового стекла.
Я повернула ручку, но вторая дверь оказалась заперта.
Такое ощущение, что запертые двери повсюду, подумала я. Сначала деревянная дверь в туннеле на церковном кладбище, теперь здесь.
Это совпадение?
В обычной ситуации я бы тайком спустилась вниз по лестнице на кухню, прикарманила бы дешевую вилку и щетку для чистки бутылок и быстренько разобралась бы с этой дверью.
Но тут опять был установлен йельский замок.
В это крыло дома можно было попасть, только взобравшись по наружной стене. Разве что имеется еще один вход с черной лестницы.
На секунду предавшись расстройству, я протянула руку и прижалась пальцами к холодному стеклу.
Что-то мелькнуло – просто движение света, и материализовалась черная ладонь, прижатая к двери с другой стороны так же, как и моя, палец в палец – только между этими пальцами были перепонки!
Если не считать стекло толщиной в четверть дюйма, эта штука, что бы это ни было, и я почти касались друг друга.
Я выдохнула.
Но не успела я пошевелиться, как щелкнул засов. Со сводящей с ума медлительностью ручка повернулась, и дюйм за дюймом дверь начала открываться.
Он был невысок, одет в широкую куртку с поясом, желтый клетчатый жилет и высокий целлулоидный воротник – должно быть, чьи-то обноски, найденные в сундуке.
Уголки его глаз и, как я уже заметила, пальцы имели перепонки. У него было круглое лицо с крошечным подбородком, слишком маленьким для его рта. Уши, круглые и тоже маленькие, низко сидели на голове, и кожа выглядела так, будто ее натерли свечным воском.
Это мужчина или мальчик? Трудно было понять. Его лицо было молодым и лишенным морщин, но аккуратно причесанные волосы – абсолютно белыми. Как у Доггера, с ужасом поняла я.
Я не шевелилась. Я стояла, замерев на месте, с вытянутой рукой и расставленными пальцами, как будто пыталась остановить лошадь на бегу, моя ладонь находилась в том же положении, как когда я прижимала ее к стеклу.
В течение неприятно долгого времени мы стояли, уставившись друг на друга.
Потом он заговорил.
– Привет, Харриет, – сказал он.
Глава 11
Меня сотрясла холодная дрожь, будто повеяло дуновением могилы.
Не зная, что она мертва, этот бедняга явно решил, что я – это Харриет. Смогу ли я подыграть этому заблуждению, или стоит сказать ему правду?
Он отступил и поманил меня в открытую дверь.
В такие моменты выясняешь, из какого теста ты сделана: моменты, когда все то, чему тебя учили, сражается с твоим сердцем. С одной стороны, я хотела убежать – вниз по лестнице, прочь отсюда, домой в Букшоу, в мою комнату, запереть дверь и спрятаться под одеялом. С другой стороны, мне хотелось обнять этого маленького кругленького человечка, положить его голову себе на плечо и обнимать его вечность.
Я вошла, и он резко захлопнул за мной дверь, будто поймал редкую бабочку.
– Иди сюда, – сказал он. – Садись.
Я последовала за ним в комнату.
– Тебя не было довольно долго, – сказал он, когда я взгромоздилась на предложенное мне кресло.
– Да, – ответила я, решив в этот самый миг следовать своим инстинктам. – Я была далеко.
– Прошу прощения? – Он наклонил голову в мою сторону.
– Я была далеко, – повторила я громче.
– Ты в порядке? – спросил он.
Его голос был довольно низким, слишком низким для мальчика, подумала я.
– Да, – сказала я, – вполне. А ты?
– Я страдаю, – произнес он. – Но помимо этого я в порядке, вполне. – И неожиданно он резко добавил: – Чаю!
Он подошел к буфету, где на маленькой плитке стоял эмалированный чайник. Включил плитку и остался стоять рядом, нервно вытирая пальцы о брюки, пока чайник грелся.
Я воспользовалась возможностью осмотреть комнату: кровать, комод, на котором лежала черная Библия, гладильная машина. На стене над кроватью висела пара фотографий. Первая, в черной рамке, запечатлела мужчину в мантии, опирающегося побелевшими костяшками пальцев одной руки на стол, держащего раскрытую книгу во второй руке и с презрением смотрящего в камеру. Член городского магистрата Ридли-Смит – я уверена.
Вторая фотография, по размеру меньше первой, была в овальной рамке, похожей на бамбуковую. На ней бледная женщина в отделанном оборками белом платье подняла испуг
Страница 36
нные глаза от шитья с таким видом, будто ей только что сообщили трагическую новость. Она сидела на веранде, и на заднем плане, вне фокуса, виднелись экзотические деревья.В ней было что-то знакомое.
Осторожными маневрами я подобралась поближе.
Невысокий человек выключил плитку, поднял чайник и налил нам обоим немного черной, как смола, жидкости.
– Твоя любимая чашка, – произнес он, протягивая мне фарфоровую чашку на блюдечке, украшенные большими синими анютиными глазками. По краю чашка была сильно выщерблена, и от щербинок расходились черные трещинки, напоминавшие карту Амазонки и всех ее притоков.
– Благодарю, – сказала я, отворачиваясь от фотографии. Надо познакомиться поближе, перед тем как я наберусь смелости спросить о женщине. – Я сто лет не пила хорошего чаю.
И это правда, если не принимать в расчет завтрак с Доггером.
Я заставила себя поднести чашку ко рту и мило улыбаться, пока едкая смесь разъедала мои вкусовые рецепторы. Это зелье, похоже, настаивали месяцами.
После очень долгой паузы он поинтересовался:
– Как Букшоу?
– Как обычно, – ответила я.
И это тоже правда.
Он жадно смотрел на меня поверх края чашки.
– Весной так красиво, – заметила я. – Весной всегда красиво.
Он печально кивнул, как будто не вполне знал, что такое весна.
– Член городского магистрата сегодня дома? – спросила я. Мне не хотелось рисковать и гадать, кто этот любопытный человек, в обществе которого я пью чай, – сын или брат мистера Ридли-Скотта. Я никогда не видела его в Святом Танкреде, всех прихожан которого я знала на глаз – от последнего дедули до новорожденного ребенка миссис Лэнг.
– Отца? – уточнил он. – Мистера Ридли-Смита? Мистера Ридли-Смита никогда нет дома.
– Я надеялась повидать его по вопросу, связанному с церковью, – сказала я.
Он кивнул с умным видом.
– Насчет святого?
Я чуть не пролила чай.
– Да, – ответила я. – На самом деле так и есть. Откуда ты знаешь?
– Мистер Ридли-Скотт разговаривает с Бенсоном в воздухе.
– Прошу прощения?
– В воздухе, – повторил он, взмахивая рукой. – Мистер Ридли-Смит разговаривает с Бенсоном.
– Ясно, – произнесла я, хотя мне совершенно ничего не было ясно.
– Святого нельзя тревожить! – сказал он неожиданно громким сердитым голосом, и я поняла, что он копирует своего отца.
– Почему? – спросила я.
Он не ответил и уставился на потолок.
– Ш-ш-ш! – произнес он.
Мои уши уже уловили изменение в звуках комнаты, как будто она внезапно увеличилась в размерах. Слышалось гудение, шипение…
– Отторино Респиги, – из ниоткуда объявил унылый замогильный голос. – «Пинии и фонтаны Рима».
Эти слова были произнесены без всякого выражения, как будто говоривший человек утомился дышать. Еще он неправильно произнес фамилию Респиги.
Потом раздались треск и скрип иголки по желобкам крутящейся граммофонной пластинки.
Зазвучала музыка с металлическим призвуком. Я определила ее источник – зарешеченное отверстие высоко в стене.
– Откуда… – заговорила я, но он сразу же остановил меня, подняв руку.
– Слушай! – сказал он, поднеся палец ко рту.
Вероятно, должно быть еще одно объяснение, подумала я. В доме явно кто-то есть. Унылый голос не принадлежал комментатору «Би-Би-Си», и он явно не звучал как голос члена городского магистрата и канцлера.
Что, если он застигнет меня тут?
«Пинии и фонтаны Рима» продолжали звучать, сопровождая мои бурные мысли драматическим саундтреком.
Кто запер этого несчастного на втором этаже? И почему? Почему они заставляют его слушать музыку через спрятанный громкоговоритель? Кто такой Бенсон? Почему святого нельзя тревожить?
– Что говорил этот Бенсон? – спросила я, но мои слова опять были встречены пальцем у губ и настойчивым «ш-ш-ш».
Почему бы не помочь этому человеку совершить побег? – подумала я. Просто проведу его через две двери, вниз по лестнице, через вестибюль и наружу. Посажу его на «Глэдис», позволю обнять меня за талию и понесусь вниз с горы в Незер-Уолси, а потом, стоя на педалях, прокачу нас до Бишоп-Лейси. Отвезу его в дом викария и…
«Постой-ка, – заговорил голос в моей голове. – Дверь в эту комнату была заперта. Это он впустил тебя».
Кто же из нас пленник в таком случае?
Если вторую дверь можно открыть изнутри, в чем причина? Не впускать кого-то?
Можно ли наружную дверь тоже открыть изнутри? Есть ли там засов? Я не заметила. Она определенно не была заперта. Вероятно, Бенсон, или кому там принадлежит этот лишенный тела голос, случайно оставил ее незапертой.
Две двери, два замка: один открытый, второй закрытый.
Все равно что загадка в «Ежегоднике для девочек».[34 - Это ежегодный альманах для девочек, выходивший в Англии в 1880–1940-е годы, аккумулировавший материалы из еженедельной «Газеты для девочек» (Girl’s Own Paper) и представлявший собой срез жизни среднего класса того времени. Темы варьировались от кулинарии до моды и светской хроники, от этикета до искусства, также в альманахе печатали художественные произведения – в общем, все, чт
Страница 37
входило в сферу девичьих интересов. Сейчас это букинистическая редкость, его выпуски собирают коллекционеры.]Я размышляла на эту тему, когда музыка смолкла.
– Музыка учит. Музыка усмиряет дикого зверя, – произнес мой хозяин (или тюремщик?), и мне снова показалась, что он кого-то копирует.
Не успела я задать вопрос, как снова заговорил бестелесный голос, перекрывая гудение и потрескивание в громкоговорителе:
– Петр Ильич Чайковский, – сказал он. – Увертюра к «Лебединому озеру».
Послышался приглушенный треск, как будто кто-то уронил в соседней комнате что-то фарфоровое.
– Продолжаем, – скомандовал голос, и воцарилось неловкое молчание. Наконец он произнес уныло: – Франц Шуберт, «Смерть и дева».
Иголка снова опустилась на желобки пластинки, и из решетки громкоговорителя напряженно вырвались звуки струнного квартета.
«Смерть и дева?» – подумала я. Может, это предупреждение?
В какой дурдом я угодила?
Мой хозяин сейчас сидел совершенно спокойно, полностью погрузившись в музыку, закрыв глаза и сложив руки на коленях, и его губы беззвучно шептали слова.
С его слабым слухом маловероятно, что он разберет едва уловимые звуки, заглушаемые к тому же, благодаря Францу Шуберту, музыкой. Пока тень от меня не упадет на его лицо, я буду в безопасности. Я медленно поднялась на ноги и с леденящей медлительностью двинулась по комнате, обходя его справа и сзади, чтобы не оказаться между ним и окном.
Дойдя до комода, я открыла обложку старой черной Библии.
Аллилуйя!
Как я и надеялась, на первой странице, словно лианы в джунглях, извивались ветви семейного древа Ридли-Смитов. В самом низу под «Рождениями» была запись:
Вивиан Джойес Ридли-Смит. 1 января 1904 года.
Вивиан. Так вот как его зовут. Ему сорок семь лет.
Я закрыла Библию, и тут мои пальцы скользнули по острому краешку. Между двумя следующими страницами было что-то заложено.
Конверт. Я вытянула его.
Спереди летящим и явно женским почерком было написано: «Дражайшему Джослину».
Должно быть, это что-то из старых времен, из семейных бумаг. Но кто такой Джослин, адресат?
Почтового штампа не было, а значит, и даты на конверте тоже. Должно быть, его просто принесли.
Я поднесла конверт к лицу, втянула воздух носом, и мое сердце покрылось коркой льда, когда мои ноздри наполнил аромат маленьких голубых цветов, горных лугов и льда.
«Миратрикс»!
Духи Харриет!
Я часто чувствовала этот запах в ее будуаре. Он был знаком мне, как мои пять пальцев.
Неуклюжими пальцами я открыла конверт и извлекла один лист бумаги.
«Дражайший Джослин» – так начиналось письмо.
Джослин?
И тут до меня дошло. Конечно же! Джослин, Джосс – это производное от Джойес.
Прозвище. Имя, которым его называли только члены семьи и ближайшие друзья, или, может быть, только Харриет.
Дражайший Джослин,
Я уезжаю на некоторое время и не смогу навещать тебя. Мне будет не хватать наших совместных чтений, и я надеюсь, что ты продолжишь читать без меня. Помни, что я тебе говорила: книги заставляют душу летать.
Твой друг,
X.
P. S. Сожги после прочтения.
Как ни странно, только сейчас я узнала почерк Харриет.
Внезапно мои руки затрепетали, как листья на ветру. Моя мать написала эту записку, перед тем как отправиться в свое последнее путешествие.
Я убрала записку обратно в конверт и вернула его на место в Библию.
В мое сознание медленно снова вплывала музыка, звуки струнных инструментов, исполняющих трагическую мелодию.
«Смерть и дева».
Джослин продолжал внимательно слушать с закрытыми глазами.
Как часто Харриет навещала его здесь? – подумала я. Как она умудрялась пробраться сквозь все эти двери, как минимум две из которых были заперты?
Возможно, одиннадцать или двенадцать лет назад все было иначе. Возможно, как и Букшоу, когда-то Богмор-холл был счастливым местом.
Но почему-то я в этом сомневалась. Это место выглядело так, как я воображала покинутый зал суда: холодное, пустое, источающее запах приговора и последнего узника, которого уволокли исполнять наказание.
Если не считать Джослина, разумеется. Такое ощущение, будто он приговорен к жизни.
Я задумалась, какое ужасное существование, должно быть, он влачит, когда мой разум начал посылать мне срочные сообщения: что-то о двойных дверях. О чем речь?
Замки! Если Бенсон, или кто там тюремщик Джослина, действительно забыл запереть наружную дверь и по какой-то причине вернется, я тоже окажусь под замком.
Мне надо убраться отсюда как можно скорее! Все идеи насчет того, чтобы расспросить Джослина о его отце или Харриет, или о святом, которого не должно тревожить, придется отложить на другой день.
Пока он остается в своем музыкально-инструментальном пузыре, я тихо уйду незамеченной.
Я прикинула маршрут и начала медленно двигаться к двери. Я была уже на полпути к выходу, когда музыка закончилась.
Джослин слегка наклонил голову вправо, потом влево. Встал из кресла и повернулся кругом в тот момент, когда я коснулась дверной ру
Страница 38
ки.Его глаза встретились с моими, лицо ничего не выражало. Невозможно было понять, о чем он думает.
Я не знаю, что заставило меня это сделать, должно быть, какие-то глубины памяти, но я, даже не думая, поднесла три пальца к губам и послала ему воздушный поцелуй.
И вышла из комнаты.
Я снова оказалась в маленькой прихожей, пыльные портьеры скользнули по моему лицу, будто паутина какого-то мерзкого огромного паука. Я пробралась сквозь них и отодвинула засов наружной двери. Все-таки здесь есть замок.
Однако стоп!
Что, если Бенсон сидит в засаде по ту сторону? Поймать нарушителя на месте преступления – это очко в его пользу.
Не приближаясь вплотную к глазку, я медленно повела головой из стороны в сторону, осматривая внешнее помещение постепенно, ярд за ярдом.
Пусто.
Я приоткрыла дверь и уже ступила наружу, когда услышала звуки шагов. Секунду спустя через перила я увидела голову. Голова была странно знакомой.
Кто-то поднимается по ступенькам! Мужчина.
Прятаться некуда. Поздно.
Хорошо, что я не закрыла дверь за собой. Я нырнула обратно в прихожую и тихо задвинула засов.
Он меня видел?
Я не могла вернуться в комнату Джослина, внутренняя дверь за мной закрылась. Я застряла в темном душном пространстве между двумя дверями, оказавшись в ловушке заплесневелых бархатных портьер.
В замке заскрежетал ключ.
Пыль скреблась в моем носу, словно черный перец, вызывая нестерпимое желание чихнуть.
Я зажала нос большим и указательным пальцами и попыталась дышать ртом, одновременно забившись в угол сбоку от двери, съежившись и изо всех сил пытаясь максимально уменьшиться в размерах.
Дверь открылась, придавив меня к стене и выжимая воздух из моих легких.
Возникла пауза, потом донесся звук ключа, открывающего второй замок.
Еще чуть-чуть – и я задохнусь!
Потом неожиданно давление ослабло, и наружная дверь закрылась.
Теперь я была заперта в этом отсеке вместе с мужчиной. Он был так близко, что я чувствовала его дыхание. Оно пахло табаком и копченой рыбой.
Послышались шаркающие шаги, и портьеры заколыхались.
– Открой-ка дверь! – громко позвал он, чуть ли не крича мне прямо в ухо. – Я с подносом.
Раздались глухие удары, как будто он стучал носком ботинка во внутреннюю дверь.
Казалось, что прошла целая вечность, пока засов наконец отодвинули.
– Бенсон? – спросил через дверь голос Джослина.
– А кто еще, по-твоему, это может быть? – проворчал мужчина. – Король Сиамский?
Потом он исчез, и я осталась одна в душном отсеке.
Я сосчитала до трех и отодвинула засов наружной двери, оставив ее приоткрытой, когда вышла на лестницу.
Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать: я неслась по ступенькам вниз с такой скоростью, будто за моей спиной лаяли гончие ада. Я считала пролетающие подо мной ступеньки. Вот я уже достигла лестничного пролета. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре – по две за один раз – двадцать шесть. Через вестибюль и во двор, и только там, как мне показалось, я перевела дыхание.
«Глэдис» стояла на том же месте, Эсмеральда долбила клювом пол клетки, погруженная в свои мысли.
Уезжая, я рискнула бросить взгляд через плечо на верхние окна. Они были пусты.
Никакого лица в окне. Ни Джослина, ни, слава богу, Бенсона.
Где-то я его уже видела…
Проблема в том, что я никак не могла вспомнить, где именно.
Глава 12
Солнце почти село на западе, когда я подъехала к Букшоу.
Отец, ясное дело, будет в ярости. Он требовал, чтобы все мы, без исключения, ни под какими предлогами не опаздывали на ужин, куда требовалось являться прилично одетыми. Теперь же из-за моего запаздывания («запаздывание» – одно из тех длиннющих слов, которыми Даффи любит в меня швыряться) миссис Мюллет придется задержаться, и отец, который отчаянно пытается сократить издержки, уменьшая ее рабочие часы, вынужден будет заплатить ей за переработку.
Но не успела я добраться до ворот Малфорда, как поняла, что дела плохи. На дороге у поворота толпились люди.
Несчастный случай?
Я набрала такую скорость, что мне пришлось тормозить двумя ручными тормозами и уйти вбок с разворотом, чтобы ни в кого не въехать.
Продолжая сидеть верхом на «Глэдис» и поставив ноги на землю, я подобралась ближе. Не могу поверить своим глазам.
Неровным полукругом стояли отец, Фели, Даффи, Доггер и миссис Мюллет. Никто из них и глазом не повел в мою сторону.
Их внимание было сосредоточено на мужчине с водянистыми глазами навыкате, одетом в куртку, которая была ему мала, с тесным целлулоидным воротничком. Он вколачивал в землю табличку.
ПРОДАЕТСЯ – гласили жуткие черные буквы.
БУМ! БУМ! БУМ! – звучал молоток, и каждый удар пронзал мне сердце насквозь.
Букшоу продается! Не могу поверить!
Конечно, были угрозы, и отец уже предупреждал нас, что он проигрывает свою продолжительную битву с государственным департаментом, который он как-то поименовал «Пиявками Его Величества». Но мы как-то всегда справлялись; что-то всегда подворачивалось.
Например, лишь несколько
Страница 39
месяцев назад в нашей библиотеке обнаружилось первое издание «Ромео и Джульетты» Шекспира, но поскольку на его титульном листе сплелись инициалы отца и Харриет – в память о его ухаживаниях – отец отказался с ним расстаться.Актер Десмонд Дункан осаждал его предложениями, одно другого безумнее, но отец отвергал их. Потом Дункан заручился поддержкой Британского музея, и отцу предложили столько, что за эти деньги, вероятно, можно было бы купить весь Стратфорд-на-Эйвоне до последнего лебедя.
Но отец был непоколебим.
А теперь вот до чего дошло.
Временами мне хотелось встряхнуть отца, схватить его за лацканы пиджака и трясти, пока перья не полетят, а потом прокричать в лицо: «Ты – упрямый глупец!»
Однако через некоторое время разум возвращался в мою бурлящую голову, и я понимала, до чего же мы с ним похожи и что именно этим отец больше всего меня и злил, тем, что вел себя точно так же, как и я.
Возможно, это глупо, но так оно и есть.
И вот мы стоим на дороге, словно неотесанная деревенщина на ярмарке, и глазеем, как незнакомец вколачивает табличку в землю наших предков.
Только увидев всю свою семью в полном составе здесь, у ворот Малфорда, находящихся достаточно далеко от дома, и поняв, что они пришли сюда, чтобы собственными глазами увидеть, как судебный пристав на законных основаниях отбирает у нас Букшоу, нашу землю, я вдруг остро осознала всю серьезность ситуации.
В первый раз на моей памяти мы действительно были вместе.
И вот мы стоим, де Люсы, мрачные, как смерть, а на нас смотрят едва сдерживающийся Доггер и плачущая миссис Мюллет.
– Это неправильно, – пробормотала она, покачивая головой. – Это совсем неправильно.
Кроме нее, больше никто не промолвил ни слова.
Спустя некоторое время отец медленно двинулся в сторону дома, следом пошли Фели, Даффи и Доггер.
Бейлиф, закончив свою работу, отряхнул ладони и бросил молоток в багажник грязной «англии»,[35 - «Англия» – модель машины марки «форд», выпускавшаяся в Англии в 1939–1967 годах.] припаркованной на обочине. Через несколько минут он уехал.
Мы с миссис Мюллет молча стояли в сгущающихся сумерках.
– Твой ужин в теплой духовке, дорогуша, – сказала она, отвернулась и медленно побрела по направлению к Бишоп-Лейси.
Позже, когда я устроилась у себя в спальне среди подушек, неохотно жуя и время от времени бросая консервированные горошины на пол Эсмеральде, в дверь легонько постучали.
Это был Доггер.
– Я принес немного хлеба и воды для вашей подруги, – сказал он, ставя на пол две миски, которые принес с собой.
– Ее зовут Эсмеральда, – объяснила я. – Ее собирались зарезать.
С Доггером нет нужды в продолжительных подробных объяснениях. Он все понимает так быстро и легко, как будто читает мысли.
– Прекрасный образчик орпингтона,[36 - Орпингтон – порода кур, выведенная в одноименном английском городе.] – заметил он, бросив ей хлебную крошку. – Не так ли, Эсмеральда?
Эсмеральда атаковала крошку, и та исчезла. Доггер бросил ей еще.
– Она не будет есть, – сказала я. – Я пыталась угостить ее кукурузой.
– Может, она наседка, – произнес Доггер. – Некоторые разновидности кур весной к этому особенно склонны.
– Что значит наседка? – поинтересовалась я. Никогда не слышала это слово.
– Это значит, что она вспыльчива и хочет сидеть в гнезде, – объяснил Доггер.
– Как отец! – выпалила я. Не смогла удержаться.
Доггер бросил Эсмеральде еще кусок хлеба.
– Очень мощная порода, эти орпингтоны, – сказал он, – британская, говорят, королева их очень любит. Она держит целый курятник в Виндзорском замке, насколько я знаю.
– Может быть, мы могли бы разводить цыплят в Букшоу? – меня вдруг обуяло вдохновение. – Мы бы могли поставить несколько клеток в каретном сарае и продавать яйца на рынке в Мальден-Фенвике. Это было бы весьма забавно.
– Я боюсь, что одними цыплятами мы не обойдемся, – ответил Доггер с глубоким вздохом, помолчал и спустя целую вечность добавил: – Нет, цыплятами мы точно не обойдемся.
– Но что делать? – спросила я.
– Молиться, мисс Флавия. Вот и все, что нам осталось.
– Хорошая идея. Я помолюсь сегодня перед сном, чтобы никто не заметил табличку «Продается». А утром первым делом пойду и порублю ее на щепки.
– Это не поможет, – сказал Доггер. – Уведомление появится во всех газетах.
– Возможно, если помолиться святому Танкреду… – начала я, и в моем мозгу забурлили идеи. – В конце концов, он наш покровитель. Как думаешь, нам не повредит то, что мы не англикане?
– Нет, – ответил Доггер. – Во времена Танкреда не было англиканской церкви. Он был самым настоящим римским католиком.
– Ты уверен? – уточнила я.
– Вполне.
– Тогда дело в шляпе. Я буду там, когда его склеп откроют, и помолюсь за Букшоу до того, как кто-то еще успеет встрять со своей просьбой.
В мои мысли раздражающим диссонансом вторглись воспоминания о склепе и мертвом мистере Колликуте.
Прошлой ночью я проспала возможность вернуться на кладбище и исследовать туннель, соединяющий церковь и могил
Страница 40
Кассандры Коттлстоун.Интересно, теперь уже слишком поздно? Полиция уже нашла этот подземный ход? Или они его просмотрели в своих стремлениях скорее отыскать убийцу?
Есть только один способ узнать.
– Спокойной ночи, Доггер, – сказала я, изобразив зевок. – Лягу спать, чтобы пораньше проснуться.
Вот только я не сказала, насколько рано собираюсь встать.
В четверть третьего утра дорога представляла собой полосу лунного света, точно как в балладе мистера Нойеса «Разбойник». В своем длинном темном пальто, в котором мне приходится ходить в церковь зимой, я и сама бы сошла за разбойника, вот только сейчас я ехала на велосипеде и не собиралась помереть как собака на дороге.
«Одевайся потеплее», – вечно твердит миссис Мюллет, и на сей раз я последовала ее совету. В теплых коричневых колготках и шерстяном свитере под воскресным пальто мне было тепло, как под одеялом, и я была идеально оснащена для спуска в подземный мир.
Прохладный ветерок раннего утра дунул мне в лицо, и прямо передо мной дорогу низко перелетела сова на охоте. Я хотела было прокричать «Яру!», но не отважилась. Никогда не знаешь, кто может услышать тебя в темноте.
Я вытащила фонарик из кармана и провела опыт. Вместо того чтобы светить на дорогу и выдать свое присутствие на мили вокруг, я сунула фонарь линзой себе в рот и нажала кнопку. В результате мои надутые щеки начали источать густой красный свет. Сработало.
Любому, кто не спит в этот уединенный час, например, браконьерам, будет казаться, что над дорогой в Бишоп-Лейси парит жуткая тыква-черепушка с черными глазами и головой, освещенной изнутри неземным огнем.
Я покрутила головой из стороны в сторону и осветила канавы.
Пойдут легенды. «Охотник из ада», – будут шептать люди своим детям, рассказывая, что слышали даже цокот копыт призрачной лошади. И велят не воровать конфеты и не лгать.
Хотя мне нравилось сочинять подобные истории, в глубине души я знала, что таким образом просто отгоняю страх.
Кто знает, что за ужасы я обнаружу в этом сыром подземном туннеле за церковью? Меня не столько беспокоили мысли о вампирах и духах, как знание того, что убийца до сих пор в Бишоп-Лейси.
В этот ранний час на месте преступления не будет полиции, никто не спасет меня, если я там застряну.
Церковное кладбище, когда я на него приехала, выглядело щекочущей нервы иллюстрацией из готических романов Даффи: провалившиеся тени, надгробья, напоминающие сломанные зубы, и повсюду этот потусторонний могильный мох, едва заметно светившийся несвежим зеленовато-голубым светом в холодном мерцании почти полной мартовской луны.
Я припарковала «Глэдис» у северной стороны гробницы Кассандры Коттлстоун и похлопала ее по кожаному седлу. Серебряный блеск ручек ее руля напомнил мне об испуганной лошади, показывающей белки глаз.
– Присматривай за окрестностями, – прошептала я. – Скоро вернусь.
Могильный холм и брезент выглядели точно так же, как и в прошлый раз. Насколько я могла разглядеть в лунном свете, новых отпечатков ног не было; никаких свежих следов служебных сапог.
Пока что все хорошо, – подумала я.
Я пробралась под брезент, поболтала ногами в воздухе пару секунд – и скользнула в склеп.
Как и в прошлый раз, мой нос сразу же пронзила вонь, но теперь я решила мысленно от нее отключиться.
Оставалась небольшая вероятность, что мой фонарь заметят, поэтому я его выключила и сосредоточила внимание на тяжелой деревянной двери.
Я захватила одну из самых своих любимых отмычек; брекеты, которые я испортила прошлым летом, использовав их по тому же назначению в Грейминстерской школе. Они и согнутая вилка для солений – о которой, надеюсь, никто никогда не вспомнит – вот и все, что нужно человеку, чтобы открыть практически любой замок в христианском мире.
Проблема заключалась в том, что замок проржавел. Он не мог сильно окислиться, подумала я, поскольку, если моя теория верна, его использовали не далее чем шесть недель назад. Тем не менее чертова штука не поддавалась.
И где я найду приличную смазку на дне вонючей могилы в полтретьего утра?
Не успела я задуматься об этом, как ответ пришел сам.
Есть ненасыщенный углеводород с молекулярной формулой C
P
и несимпатичным названием «сквален», который содержится в дрожжах, оливковом масле, икре, печени некоторых акул и коже человеческого носа.
Из-за чрезвычайно высокой вязкости его используют часовщики для смазывания шестеренок, дворецкие для полировки черного дерева, взломщики для смазывания револьверов и курильщики для ухода за любимыми трубками.
Старый добрый привычный жир на носу – чтобы открыть старый добрый привычный врезной замок.
Сама дверь была сделана из прочных планок, и я могла разглядеть отметины стамески, с помощью которой грубо врезали замок. Обычный замок с язычком, открывается самым простым ключом с плоской бородкой.
Плевое дело.
Я провела ногтем большого пальца по крыльям носа и вытерла жирный осадок об один конец исковерканных брекетов. Зажав фонарь между плечом и подбород
Страница 41
ом, я вставила изогнутый конец проволоки в замочную скважину и елозила им туда-сюда, пока не пришла к выводу, что внутренности замка смазаны достаточно.Потом я подцепила проволокой язычок, отжала его и – резко повернула.
Сначала ничего… Упирается. А потом – радостный щелк!
Я повернула ручку, и дверь распахнулась с замогильным стоном.
Я переступила грубый деревянный порог и вошла в туннель.
Сырой и едкий – вот два слова, лучше всего описывающие запах этого места. Сейчас я находилась в пяти-шести футах под землей, и с этой точки туннель уходил еще ниже в сторону церкви. Кто бы его ни выкопал, я полагаю, он хотел обойти неприятное содержимое церковного кладбища.
Медленно продвигаясь по туннелю, я прекрасно понимала, что в земле над моей головой и по обе стороны от меня лежит все, что осталось от мертвецов Бишоп-Лейси, в течение столетий их частицы просочились в рыхлую землю.
Внезапно в моей памяти всплыла одна проповедь викария – о том, что мы все – глина, а Господь – наш гончар: урок, который только сейчас здесь, на церковном кладбище, стал особенно понятным. Повсюду, куда я обращала взгляд, виднелись останки тел, будто обломки кухонной посуды, блестевшие белизной в свете моего фонаря.
Зрелище не менее поразительное, чем любая трехмерная геологическая выставка в Музее науки.
Держись, Флавия, – подумала я. – Не время предаваться размышлениям о чудесах разложения.
Я медленно продвигалась по туннелю, с каждым шагом погружаясь все глубже и глубже под землю. Здесь расстояние казалось куда большим, чем наверху на кладбище. Сейчас я наверняка должна уже добраться до фундамента церкви.
Может быть, туннель ведет не в церковь, возможно, он идет в совсем другом направлении.
Но нет, я иду по прямой, по крайней мере насколько я могу это определить.
Теперь пол туннеля начал подниматься, и довольно круто. Впереди показалось что-то вроде каменной арки.
И еще одна запертая дверь.
Этот замок был старее первого и еще хуже поддавался отмычке. Механизм более массивный, тяжелый, тугой, и почти не поддавался проволоке моих брекетов.
Я поздравила себя, что на всякий пожарный прихватила вилку.
Еще немного сквалена с моего носа, чуток работы по смазыванию замка с помощью проволоки, парочка ловких движений столовым прибором и – вуаля! – замок открыт, дверь распахнута.
Я вышла из туннеля.
Теперь я оказалась в низком каменном помещении – это явно часть склепа.
Железные подсвечники на стенах некогда служили для того, чтобы держать факелы: изрядных размеров пятна черной копоти на потолке, которым, вероятно, были сотни лет, демонстрировали, что когда-то здесь пылали огни.
Стены были испещрены именами и инициалами: Д. К., Р. О.; Плейфейр, Мадригол, Уэнлок – некоторые из них являлись предками семей, до сих пор обитавших в Бишоп-Лейси.
Но имя де Люсов здесь не встречалось.
В задней части помещения было то, что я сначала приняла за дыру: прямоугольник мрака примерно в пяти футах над полом. Я посветила туда фонарем, но ничего не увидела. Не хватало роста.
К счастью, кто-то соорудил прямо под отверстием импровизированную подставку из обломков гранита – вероятно, от старых надгробий.
И без отпечатков ног, повсюду видневшихся в пыли, было ясно, что это отверстие использовали совсем недавно.
Я забралась наверх и всмотрелась внутрь. Следующее помещение оказалось удивительно большим.
Подтянувшись на руках в темноту, я поползла дальше на четвереньках. На секунду мне вспомнился Говард Картер,[37 - Говард Картер (1874–1939) – знаменитый английский археолог и египтолог, открывший гробницу Тутанхамона.] пробирающийся по лабиринтам коридоров в пирамидах.
Разве он умер не от того, что проигнорировал проклятие?
В тесном каменном коридоре я слышала стук собственного сердца.
Танк-ред, Танк-ред, Танк-ред, Танк-ред…
Интересно, святой, как Шекспир, не наложил ли проклятие на свою гробницу? «И проклят – тронувший мой прах»[38 - На могиле Шекспира выбита эпитафия:Друг, ради Господа, не ройОстанков, взятых сей землей;Нетронувший блажен в веках,И проклят – тронувший мой прах(пер. с англ. А. Величанского).Согласно легенде, сам Шекспир сочинил ее и распорядился выбить на своей могиле, однако доподлинно это не известно.] и так далее.
Вот что случилось с бедным мистером Колликутом?
Маловероятно. Даже если духи мертвых могут убивать, сомневаюсь, что они в состоянии натянуть противогаз на лицо жертвы.
При мысли о мистере Колликуте по моему телу пробежала дрожь. Если моя теория верна, то его протащили, живого или мертвого, по этому самому туннелю.
Я сделала мысленную заметку – надо помолиться о нем хорошенько в пасхальное воскресенье.
И тут довольно резко узкий тесный проход разветвился, и я обнаружила, что смотрю прямо в просторный зал. Как и в предыдущей комнате, кто-то очень кстати свалил обломки камней прямо под отверстием, и я смогла с легкостью слезть на покрытый булыжниками пол.
На этом коридор заканчивался: конец.
Я медленно провела фонарем по помещению,
Страница 42
но кроме имен и инициалов, выцарапанных в каменных стенах, ничего не обнаружила.Пусто.
Пусто, только пара железных кронштейнов торчит из стены.
Две рукоятки воткнуты в противоположные стороны одного камня: явно для того, чтобы передвигать его.
Быстрый осмотр подтвердил мою правоту: тонкая, как лезвие бритвы, щель проходила над верхней частью камня и по бокам. В отличие от других камней в стене этот хоть и был подогнан идеально, не был закреплен известковым раствором.
Значит, его можно вытащить.
Ощупывая щель, я почувствовала кончиками пальцев сквозняк – тот же самый сквозняк, уверена, который я ощутила тогда в склепе.
Если не ошибаюсь, я сейчас прямо за стеной того помещения, где спрятали тело мистера Колликута.
Сначала до меня донеслось лишь легкое колебание воздуха. Острый слух, унаследованный мной от Харриет, воспринимал неразличимые поначалу звуки, почти молчание.
Только когда я осознала, что что-то слышу, звук окончательно оформился.
Кто-то разговаривал.
Голос напоминал жужжание мухи в бутылке – глухой тоненький звук, поднимавшийся и падавший… поднимавшийся и падавший.
Я не могла разобрать слова, только интонацию.
Первой моей реакцией было выключить фонарь.
Я осталась в темноте.
Но сразу же увидела, что в щели сочится свет.
Видели ли они луч моего фонаря? Маловероятно: они находятся в гробнице, освещенной целым рядом ламп. Вряд ли мой луч света был заметен на их фоне.
Но кто может быть в гробнице посреди ночи? Я решила, что там как минимум два человека, поскольку вряд ли кто-то будет разговаривать сам с собой в одиночестве.
Я прижалась ухом к щели и попыталась разобрать слова.
Бесполезно. Узкий зазор между камнями имел странный фильтрующий эффект: как будто я слышала только часть голоса – недостаточно, чтобы уловить слова.
Минуту или две спустя я сдалась и кончиками пальцев начала внимательно исследовать камень.
Он был восемнадцать дюймов в ширину и около фута в высоту. Глубина его, насколько я знала, должна равняться толщине стены, и по моим прикидкам должна быть тоже около восемнадцати дюймов.
Полтора на полтора – это примерно два с четвертью кубических фута. Сколько он может весить?
Это, само собой, зависит от его удельного веса. Из таблиц в дневниках дядюшки Тара я знала, что удельный вес золота – больше тысячи двухсот, а свинца – около семисот.
Святой Танкред славился красотой своего известняка, который, если я правильно помню, имеет удельный вес где-то между двумя и тремя и его тяжесть примерно сто пятьдесят фунтов на кубический фут.
Значит, этот камень весит примерно от трех до четырех сотен фунтов.
Смогу ли я сдвинуть его? Сейчас, когда по ту сторону кто-то есть, явно не время пробовать.
Но тем не менее мне надо точно знать, ведет ли этот туннель прямо в то помещение, где я обнаружила труп мистера Колликута.
Я не осмелилась трогать железные ручки, опасаясь, что меня обнаружат.
Может, мне надо посидеть тут в темноте и подождать, пока огни по ту сторону погаснут?
Сколько времени это займет? – прикинула я. Что, елки-палки, они там делают?
Ладно, я в любом случае могу устроиться поудобнее. Прижмусь спиной к стене сзади и соскользну на пол.
И буду ждать в темноте.
Я была на середине этого простого маневра, когда моя нога поскользнулась на булыжнике.
Я грохнулась на пол.
И что самое ужасное, я выронила фонарь.
Глава 13
Клац! – И он упал в темноту с леденяще громким стуком.
Я затаила дыхание.
Жужжание голосов внезапно прекратилось.
Я напрягла слух, но единственное, что до меня доносилось, это стук моего сердца.
Потом раздался скрежет, звук трения камня о камень, отражающийся эхом от стен. Я подползла ближе и прикоснулась пальцами к глыбе.
Она двигается!
Они толкают камень внутрь – в мою сторону!
Я поискала фонарь, но мои пальцы не могли нащупать его в темноте. Я тщетно хватала осколки булыжника, царапая ногтями о пол.
Камень продолжал двигаться. Я этого не видела, но слышала скрежет. Меньше чем через минуту они окажутся тут!
Если бы только был какой-то способ остановить камень – длинный кусок дерева, например, чтобы упереть его в противоположную сторону.
Но в помещении, где отдавалось эхо, ничего не было.
Только Флавия де Люс.
Позже я поняла, что мой мозг внезапно вытолкнул воспоминание о том, как я копалась в запретном ящике Фели в поисках ее дневника. Бросив эту затею, я, к своему раздражению, обнаружила, что ящик не хочет полностью задвигаться. Как я ни старалась, он не двигался с места.
Когда я толкнула его вперед и в сторону с направляющих, то обнаружила, что к задней стороне скотчем приклеен дневник. Урок был усвоен.
Я бросилась на пол, уперлась ногами в движущийся камень и прижалась плечами к противоположной стене комнаты.
Я напрягла каждый мускул и превратила себя в живой клин.
Камень остановился.
Повисла пауза, потом с той стороны донеслись звуки возобновившихся усилий.
Камень снова продвинулся на пару дюймов.
Они
Страница 43
ринесли рычаг? – задумалась я.Может быть, теперь они толкают вместе?
Мои колени начали сгибаться. Я пыталась держать их прямыми, но они дрожали, словно натянутая струна.
Однажды Даффи читала мне рассказ, в котором жертву пытали с помощью устройства под названием «Дочь Скавенгера»,[39 - «Дочь Скавенгера» – пыточный инструмент, изобретенный во время царствования Генриха VIII сэром Леонардом Скеффингтоном, лейтенантом Тауэра. Судя по документам, использовался редко.] которое, вместо того чтобы растягивать тело, как на дыбе, сжимало его в шар, пока телесные жидкости не прорывались наружу.
Я вытянула руки, отчаянно цепляясь за пол. Что угодно, только бы сохранить упор.
Появилась длинная узкая полоска света. Камень почти вышел из стены.
Теперь я могла слышать голоса.
– Чертова штука застряла, – говорил один. – Дай мне лом.
Раздалось металлическое клацанье, и я почувствовала ногами, что камень движется еще с большей силой. Я больше не могла сопротивляться.
И тут погасли огни, но через пару секунд снова зажглись.
– Кто-то идет! – прошипел голос, и камень со скрежетом остановился.
– Кто-то наверху лестницы, – сказал другой голос. – Они выключили и включили свет.
– Давай убираться отсюда! – отчаянно прошептал первый голос.
– Иди за печку. Воспользуйся загрузочным отверстием.
Послышалось шарканье, и потом воцарилась полная тишина.
Я поняла, что они ушли.
Медленно я сосчитала до ста.
Нет смысла ползти, словно десантник, всю дорогу назад до гробницы Коттлстоун, подумала я, теперь, когда свобода так близка.
Я ухватилась за железные рукоятки в камне и хорошенько дернула. Он сдвинулся, наверное, на четверть дюйма.
Я уселась на пол так, чтобы камень оказался у меня между коленями, уперлась ступнями в стену и снова потянула. На этот раз, наверное, на полдюйма или чуть больше.
Если я сосредоточусь на одном конце, камень отодвинется, как дверь, на достаточно большое расстояние, чтобы я, если мне повезет, смогла просочиться наружу.
Наконец я расширила отверстие примерно до четырех дюймов: недостаточно широкое, чтобы пролезть в него, но достаточное, чтобы осмотреться. Я встала на четвереньки и всмотрелась в гробницу. Лом лежал там, где его бросили неизвестные, примерно в двух футах от отверстия.
Я легла на живот и просунула руку как можно дальше. Мое лицо так сильно прижалось к камню, что я, должно быть, выглядела как расплющенная рыба из глубин океана.
Мои пальцы едва-едва нащупали скошенный конец лома, я боялась случайно оттолкнуть эту штуку.
Подцепив край лома ногтями, я медленно подтягивала его к себе, миллиметр за миллиметром.
Фели пилила меня за то, что я грызу ногти с младенчества, и совсем недавно я пришла к выводу, что она права. Химик, пристально вглядывающийся в мензурку в своей руке, которого будут фотографировать для «Иллюстрейтед Лондон Ньюс», должен иметь более-менее приличный маникюр.
Мои ногти отросли еще недостаточно, но их хватило, чтобы провернуть дело.
Лом потихоньку пополз в мою сторону. Когда он оказался в пределах досягаемости, я втащила его в отверстие и вознесла хвалу святому Танкреду, лежавшему где-то в нескольких футах подо мной.
Конец ознакомительного фрагмента.
notes
Примечания
1
(англ. дословный перевод)
Теперь от того черного похоронного тиса,
Что омывает склеп росой,
Мне показалось, донесся голос:
«Вы, вороны, прекратите громко каркать,
Вы, звонящие колокола, не время раздаваться
Над длинным озером и полуночной землей».
Он посылает отзвуки глухих стонов
И так вещает из гробницы.
Томас Парнелл, «Ночные стихи о смерти», 1717 г.
(Здесь и далее – примечания переводчика)
2
Слушай, ангелы-вестники поют:
«Пилюли Бичема» – то, что надо,
Мир на земле и сострадание,
Две для взрослого и одна для ребенка.
3
Мы, три короля с площади Лестер,
Продаем дамское белье,
Такое прекрасное, такое эластичное,
Всего лишь два пенса за пару.
4
Виндлада – резервуар для сжатого воздуха в органе. В виндладу воздух попадает из мехов, а из виндлады поступает непосредственно в трубы.
5
Чанги – тюрьма в Сингапуре, построенная англичанами и, по иронии судьбы, во время Второй мировой войны использовавшаяся японцами, оккупировавшими Сингапур, в качестве лагеря военнопленных для британцев.
6
Прозвище Глэдис, по-видимому, происходит от английского слова glad – довольный, веселый, жизнерадостный.
7
Я умерла
И теперь покоюсь
У церковной двери
Вечно
Молитесь, чтобы мое тело спало,
А моя душа пробудилась.
8
Стэн Мьюжл (род. 1921) – легендарный американский бейсболист.
9
«Крейвен-Эй» – марка сигарет, названных в честь Джорджа Крейвена, третьего графа Крейвена и особенно популярная во время Второй мировой войны. Отличались тем, что у них вместо фильтра был кусочек пробки.
10
Джон Миллс (1908–2005) – известный английский актер, сня
Страница 44
шийся за 70 лет своей кинокарьеры в 120 фильмах, лауреат премии Оскара за лучшую роль второго плана в фильме «Дочь Райана» (1970).11
«Свисти за работой» – песенка из диснеевского мультфильма 1939 года «Белоснежка и семь гномов».
12
* Альфред Суэйн Тейлор (1806–1880) – английский токсиколог, автор многих научных трудов, прозванный отцом британской судебной медицины.
13
Энид Блайтон (1897–1968) – знаменитая английская писательница, автор детских и юношеских романов, переведенных на 90 языков, в том числе на русский. Ее юные смышленые героини-сыщицы – явно прообраз Флавии де Люс.
14
Я умерла
И теперь покоюсь
У церковной двери
Вечно.
Молитесь, чтобы мое тело спало,
А моя душа пробудилась.
15
Флавия вспоминает о событиях, описанных в первой книге Ала на Брэдли, – «Сладость на корочке пирога».
16
Флавия вспоминает леденящие события, описанные в романе «Сладость на корочке пирога».
17
Тапиока – крахмальная мука.
18
Стихотворение Р. Бернса цитируется в переводе С. Я. Маршака.
19
Молитесь, чтобы мое тело спало,
А моя душа пробудилась.
20
Алкогольный напиток на основе виски.
21
В юриспруденции используется термин – «тест на слона», используемый в случае, когда нечто трудно описать словами, но увидев это, сразу понимаешь о чем речь.
22
Псалом авторства сэра Роберта Гранта (1779–1838), английского юриста и политика, «Господь, из праха к тебе».
23
Господь, из праха к тебе мы низко склоняемся на коленях, почитая… (Здесь и далее в этой главе – англ.).
24
По мученическому вздоху, сказавшему, что среди твоей паствы затаилось предательство…
25
По твоему глубокому затихающему стону, по печальному надгробью, по склепу, темный потолок которого…
26
Здесь и далее курсивом – цитаты, точные или перефразированные, из Откровения Иоанна Богослова.
27
Откровения Иоанна Богослова, глава 16, стих 6.
28
Викарий и мистер Сауэрби цитируют Сиднея Смита (1771–1845) – знаменитого английского проповедника, писателя, эссеиста, богослова.
29
Пеан – хвалебная песнь в честь Аполлона.
30
Оксфордское движение – движение в англиканской церкви, которое зародилось в XIX веке и привело к появлению англо-католицизма.
31
Пресуществление – термин в католичестве и православии, обозначающий превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христову во время евхаристии.
32
«Не раздастся звон вечерний» – баллада американской поэтессы Розы Хартвик Торп (1830–1939) о приговоренном к казни, которого спасла его возлюбленная.
33
Моряк Попай – герой комиксов и одноименного мультсериала. Придуман американским карикатуристом Элси Крайслером Сегаром. Отличительные признаки: все время ест шпинат, закрывает один глаз (есть также версия, что у него просто нет этого глаза) и постоянно добивается благосклонности красотки Олив Ойл.
34
Это ежегодный альманах для девочек, выходивший в Англии в 1880–1940-е годы, аккумулировавший материалы из еженедельной «Газеты для девочек» (Girl’s Own Paper) и представлявший собой срез жизни среднего класса того времени. Темы варьировались от кулинарии до моды и светской хроники, от этикета до искусства, также в альманахе печатали художественные произведения – в общем, все, что входило в сферу девичьих интересов. Сейчас это букинистическая редкость, его выпуски собирают коллекционеры.
35
«Англия» – модель машины марки «форд», выпускавшаяся в Англии в 1939–1967 годах.
36
Орпингтон – порода кур, выведенная в одноименном английском городе.
37
Говард Картер (1874–1939) – знаменитый английский археолог и египтолог, открывший гробницу Тутанхамона.
38
На могиле Шекспира выбита эпитафия:
Друг, ради Господа, не рой
Останков, взятых сей землей;
Нетронувший блажен в веках,
И проклят – тронувший мой прах
(пер. с англ. А. Величанского).
Согласно легенде, сам Шекспир сочинил ее и распорядился выбить на своей могиле, однако доподлинно это не известно.
39
«Дочь Скавенгера» – пыточный инструмент, изобретенный во время царствования Генриха VIII сэром Леонардом Скеффингтоном, лейтенантом Тауэра. Судя по документам, использовался редко.
