Страница 1

Саботаж
Артуро Перес-Реверте


Фалько #3
Май 1937 года. Гражданская война продолжает свой кровавый ход в Испании, но битва идет и вдалеке от полей сражений. Фалько отправляется в Париж со сложной миссией: попытаться, насколько это возможно, сделать так, чтобы «Герника», которую рисует Пабло Пикассо, так и не достигла Всемирной выставки. Хотя ветры новой войны, которая опустошит континент, уже угадываются, радостная музыка все еще звучит, а искусство и бизнес по-прежнему занимают интеллектуалов, беженцев и активистов. Привычный к опасным ситуациям, Фалько на этот раз должен столкнуться с ситуацией, в которой опасные идеи будут править миром.





Артуро Перес-Реверте

Саботаж



Arturo Pe?rez-Reverte

Sabotaje



© А. Богдановский, перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020


* * *


Памяти Лоренсо Переса-Реверте, солдата Республики, который в шестнадцать лет ушел на войну, в девятнадцать вернулся и умер, не дожив до двадцати двух.


Зло, как и добро, имеет своих героев.

    Ларошфуко, «Максимы»[1 - Пер. Э. Линецкой. – Зд. и далее прим. переводчика.]

Картина – это совокупность ее разрушений.

    Пабло Пикассо

Роман основан на исторических событиях, но сюжет и все персонажи вымышлены. Следуя законам беллетристики, автор позволил себе изменить некоторые второстепенные исторические детали.







1. Ночи Биаррица


Под навесом, в глубине темной веранды виднелись пять белых пятен и красная точка. Белели манишка и воротник сорочки, манжеты и платочек в верхнем кармане смокинга. Красным мерцал уголек сигареты во рту неподвижного курильщика.

Изнутри приглушенно доносились голоса и музыка. Сияние убывающей луны мостило серебристую дорожку на черной воде, споря со вспышками маяка справа и тусклыми огнями в верхней части города – слева.

Стояла тихая, теплая, совсем безветренная ночь, какие бывают в середине мая.

Прежде чем бросить сигарету и растереть ее подошвой, Лоренсо Фалько в последний раз затянулся. Снова обвел взглядом море и берег, особенно внимательно всмотревшись в самую гущу тьмы, где в эту минуту трижды вспыхнул и погас фонарь. Приняв сигнал, Фалько прошел внутрь ресторана, пересек пустой, отделанный хромом и лакированными пунцовыми панелями зал, всей своей стройной элегантной фигурой неспешно отражаясь в больших зеркалах, украшенных светильниками в стиле ар-деко[2 - Art dеco – популярное направление в стиле живописи, архитектуры и дизайна, возникшее во второй четверти ХХ в.].

В игорном салоне, однако, было людно, и он оглядел тех, кто толпился у восемнадцати столов. В последнее время в казино появилась совсем иная публика. От эпохи автомобильных гонок и джазовой лихорадки, испанских грандов, английских миллионеров, роскошных кокоток и русских аристократок-эмигранток в Биаррице ныне осталось немного. Во Франции пришел к власти Народный фронт, рабочие добились оплачиваемых отпусков, и теперь за перипетиями баккара или «тридцать и сорок», покусывая кончик гаванской сигары или вытягивая шею, обвитую ниткой жемчуга, завороженно следили представители среднего класса, в буквальном смысле локтями расталкивающие прежнюю элиту. Никто уже не говорит о закрытии сезона в Лоншане, о зиме в Санкт-Морице или о последней эскападе Скиапарелли[3 - Лоншан – крупнейший французский ипподром под Парижем, построенный в 1837 г. Эльза Скиапарелли (1890–1973) – французская модельер, известная экстравагантностью своих коллекций.] – теперь обсуждают рост цен на говядину, войну в Испании, угрозы Гитлера Чехословакии, выкройки в «Мари Клэр», по которым можно самой сшить платье.

Фалько без труда отыскал глазами того, кто был ему нужен: осанистый седогривый господин в великолепно сшитом смокинге не отходил от стола, где играли в баккара. Время от времени он наклонялся к своей спутнице – судя по всему, жене – и что-то тихо говорил ей, перебирая груду фишек на зеленом сукне. И кажется, проигрывал чаще, чем выигрывал, но Фалько знал, что Тасьо Сологастуа может позволить себе такое. Впрочем, еще и не такое, ибо этот человек был одним из первых богачей в Негури, фешенебельном квартале Бильбао, где издавна обосновалась верхушка баскской буржуазии.

Фалько перевел взгляд на соседний стол. Там среди наблюдавших за игрой стояла Малена Эйсагирре и издали послеживала за супругами. Фалько, встретившись с ней глазами, незаметно для остальных прикоснулся к циферблату часов на левом запястье, и она кивнула. Фалько как бы между прочим, не привлекая к себе внимания, переместился и встал рядом. Малена, тридцатилетняя пышечка с правильными чертами лица, короткими, завитыми по моде волосами и большими черными глазами, была довольно привлекательна, чему в немалой степени способствовал ее вечерний туалет от мадам Гре – белое шифоновое платье в стиле античной туники.

– Сидят как пришитые, – сказала она.

– Да уж вижу… Жена тоже много проиграла?

– Как обычно. Фишки по пятнадцать тысяч франков – одна за другой.

Фалько у

Страница 2

мехнулся. Эдурне Ламбарри де Сологастуа обожала баккара, равно как драгоценности, норковые шубы и вообще все, на что можно было потратить деньги. Обе ее дочери – Изаскун и Аранча, хорошенькие и легкомысленные басконки, – удались в маму и сейчас, должно быть, как всегда, веселятся в дансинге отеля «Мирамар». Фалько снова взглянул на часы – двадцать минут двенадцатого.

– Думаю, скоро уйдут, – сказал он.

– Все остается в силе?

– Я не так давно звонил, а только что видел сигнал, – и долгим взглядом обвел весь игорный салон. – Охрана здесь?

Малена движением головы показала на затянутого в тесноватый смокинг здоровенного парня – чернявого, узколобого, с перебитым боксерским носом. Прислонившись к колонне, охранник стоял чуть поодаль и не сводил с патрона глаз, светившихся собачьей преданностью.

– Только этот. Второй, наверно, снаружи, с шофером.

– Две машины, как всегда?

– Как всегда.

– Ну и прекрасно. Больше народу – больше веселья.

Малена, сохраняя самообладание, чуть раздвинула губы в улыбке:

– Ты всегда такой задира? Всегда и во всем?

– Не всегда. Не во всем.

Улыбка, чуть вымученная, но решительная, обозначилась явственней. Решимость эта объяснялась тем, что 25 сентября на борту плавучей тюрьмы «Кабо Килатес», ошвартованной в гавани Бильбао, красные казнили отца и брата Малены. Она, барышня из богатой семьи, издавна симпатизировавшей карлистам[4 - Карлисты – приверженцы возникшей в Испании в 1830 г. консервативной партии, поддерживавшие притязания дона Карлоса (1788–1855) и его потомков на королевский престол.], после мятежа сразу же приняла сторону восставших и начала оказывать им важные услуги, доставляя из Памплоны в Сан-Себастьян тайные послания генерала Молы[5 - Эмилио Мола Видаль (1887–1939) – один из руководителей мятежа против республиканских властей, военачальник, успешно ведший боевые действия против Республики.]. Теперь она участвовала в операции, которую проводил Фалько. Славная девчонка, подумал он. Надежная, основательная, храбрая.

– Уходят, – шепнула она.

Фалько взглянул на стол. Тасьо Сологастуа и его жена поднялись и направились к кассе обменять фишки. Близилась та минута, когда чета после ужина в ресторане «Лё пти ватель» и нескольких партий в казино возвращалась на виллу в Гаракоиц. Тяжеловес в смокинге, расслабившись, отлепился от колонны и двинулся следом. Фалько двумя пальцами мягко прикоснулся к руке Малены.

– Пора и нам, – сказал он.

Малена взяла его под руку, и они с непринужденным видом пошли в гардероб.

– По ним часы можно проверять, – заметила Малена, бордовой шерстяной шалью окутывая обнаженные плечи. – Каждый вечер в одно и то же время.

Она была довольна, что все развивается точно по плану. Когда Фалько после краткого и тайного пребывания в Каталонии, где выполнял спешное поручение адмирала, вернулся в Биарриц, Малена уже целый месяц следила за супругами. Вместе с дочерьми те пересекли границу, когда в прошлом году войска франкистов готовились взять Ирун. Тасьо Сологастуа, видный функционер Баскской националистической партии, католик и консерватор, хоть из тактических соображений и был связан с правительством Республики, оставался едва ли не главной опорой автономного правительства Эускади. Из золотой клетки Биаррица, где скромнейшая трапеза обходилась втрое дороже ужина с шампанским в любом хорошем ресторане франкистской Испании, магнат воздействовал и влиял на круги националистов, сосредоточенных в юго-западной части Франции, и, благо капиталы в британских и швейцарских банках позволяли, закупал и отправлял в баскские порты крупные партии оружия. Фалько, некогда промышлявший контрабандой и не утративший старых связей, выяснил, что Сологастуа предоставил баскам 8 артиллерийских орудий, 17 минометов, 22 пулемета, 5800 винтовок и полмиллиона патронов, а также зафрахтовал два рыболовецких баркаса для вспомогательного баскского флота. И все это отнюдь не было невинным коллекционированием оловянных солдатиков. А потому контрразведка Франко имела все основания озаботиться похищением или убийством Сологастуа. Именно такова была первоочередная задача, поставленная перед Лоренсо Фалько.

Ожидая, когда валет подгонит их машину, они остановились под ярко освещенным стеклянным навесом у входа в казино. Оттуда им было видно, как один автомобиль Сологастуа – элегантный «линкольн-зефир» – выруливает со стоянки, а другой – более скромный «форд» – с зажженными фарами и включенным двигателем ждет на эспланаде. Супруги погрузились на заднее сиденье первого, а охранник, закрыв за ними дверцы, направился ко второму. Хрустя шинами по гравию, машины одновременно взяли с места, меж тем как у входа остановился «пежо-301», специально выбранный для этой операции за вместительный салон и мощный двигатель. Малена привычно села за руль, а Фалько, сунув чаевые валету и швейцару, занял правое кресло и захлопнул дверь.

– Готова? – спросил он.

Малена включила первую передачу. Фонари над входом в казино горели так ярко, что свет проникал и в салон, а п

Страница 3

тому Фалько заметил, как для удобства вождения его спутница сбрасывает туфли и поднимает подол вечернего платья до самых бедер.

– Вполне готова, – ответила она.

Кивнув, Фалько с удовольствием снова задержался взглядом на ее оголенных ногах.

– Ну что же, тогда начнем охоту.

Машина тронулась, и, прежде чем огни казино остались позади, Фалько успел заметить на лице своей спутницы все ту же напряженную улыбку. Они издали следовали за «фордом», чьи фары на поворотах высвечивали головной «линкольн». Пустынными и полутемными улицами поднялись до Аталайи и площади Клемансо и сразу же спустились на прибрежное шоссе, тянувшееся в сторону Сен-Жан-де-Люз.

– Отлично, – сказал Фалько. – Как каждую ночь.

– Да… – Профиль Малены становился виден в полутьме, когда свет фар отражался от какой-нибудь стены. – Баски верны своим привычкам.

– А привычки бывают гибельны.

Она негромко рассмеялась:

– Да. Похоже на то.

Фалько отметил, что голос ее звучит спокойно. Машину она вела уверенно и умело, держа достаточную дистанцию, чтобы не потерять добычу из виду, но и не обнаружить себя. Они уже выбрались из предместья и неслись теперь по прямому, обсаженному пиниями шоссе: слева поблескивало в лунном свете море.

– Осталось два километра, – предупредила Малена.

Фалько достал из перчаточного ящика увесистый сверток. Развернул и ощутил под пальцами холодную сталь 9-мм «браунинга FN» и удлиненного цилиндрика глушителя. Положив оружие на колени, ощупью вытянул из рукояти обойму, убедился, что она полностью снаряжена, со щелчком вогнал обратно, дослал патрон в ствол и поставил пистолет на предохранитель. Потом привинтил глушитель к стволу.

– Сейчас будет поворот направо, а сразу за ним – мост, – сказала Малена.

На этот раз в ее голосе сквозило явное напряжение. Она чуть отпустила педаль газа, и «пежо» замедлил ход. Впереди метрах в ста замерли габаритные огни двух машин.

– Пограничный пост, – сказал Фалько, по-прежнему держа пистолет на коленях. – Тормози потихоньку.

Они медленно приблизились к передним машинам и пристроились за ними. В свете фар впереди стал виден шлагбаум перед каменной будкой с надписью «Жандармерия» в сине-бело-красном круге. С обеих сторон к «линкольну» подошли двое в форме, высокий и низкорослый, и второй наклонился к окошку водителя. На сиденье «форда» обозначились силуэты охранников.

– Не глуши мотор, – приказал Фалько.

Он открыл дверь. Держа пистолет в опущенной руке, чтобы не бросался в глаза, вылез наружу. Сделал три глубоких вдоха, большим пальцем сдвигая рычажок предохранителя. Неторопливо прошел между машинами до обочины, заходя с левой стороны, держа в поле зрения водителя «форда» и его напарника, но одновременно краем глаза следя и за жандармами. Поравнявшись с автомобилем, слегка постучал костяшкой указательного пальца в окно водительской двери. При этом улыбнулся, всем видом своим показывая, будто хочет о чем-то спросить. И в тот миг, когда шофер опустил стекло, выстрелил ему в лицо.

Хотя у «браунинга» не сильная отдача, он подскочил в руке, словно ужалившая змея. И потому пришлось снова наводить его, чтобы прицелиться в парня с приплюснутым носом – того самого охранника, что был в казино: сейчас он, отчаянно барахтаясь на сиденье, силился высвободиться из-под убитого водителя, всей тушей навалившегося ему на плечо, и что-то нашаривал под смокингом – пистолет, разумеется, что ж еще?

– Нет!.. – раздался умоляющий вскрик. – Нет!

В свете фар Фалько успел рассмотреть широко открытые глаза, в ужасе скошенные на трубку глушителя, но тут «браунинг» снова подпрыгнул, а на груди сорочки появилось отверстие величиной с монету. Охранник еще пытался открыть дверцу. Ему это наконец удалось, но Фалько снова нажал на спуск, и тело головой вперед наполовину вывалилось из машины.

Фалько взглянул на «линкольн»: ситуация там слегка изменилась. Передняя дверь была открыта, и приземистый жандарм вытаскивал из машины застреленного шофера. Его напарник с фонарем в руке держал под прицелом Тасьо Сологастуа и его жену, ошеломленно следивших за происходящим. Подоспевший Фалько рванул дверцу и приставил удлиненный глушителем ствол ко лбу магната.

– Выйдите из машины… Один. Она остается.

Фонарь долговязого жандарма давал достаточно света, чтобы разглядеть искаженные лица баска и его жены. Она вдруг закричала. Пронзительный громкий вопль задрожал в воздухе. Фалько, продолжая держать Сологастуа под прицелом, наклонился, ударом левого кулака в висок оглушил женщину, и она без чувств откинулась к противоположному окну.

– Вылезайте, – спокойно повторил он. – Не то мы убьем и ее тоже.

Финансист повиновался. Фалько прижал его к борту автомобиля, чтобы проверить, нет ли оружия, и почувствовал, что Сологастуа дрожит всем телом. Тем временем Малена начала разворачивать «пежо» на шоссе в обратном направлении. Фары на миг выхватили из темноты труп шофера с перерезанным от уха до уха горлом.

– Что происходит? – выговорил наконец Сологастуа.

– Ничего особенного – вас

Страница 4

арестовали националисты.

Тот помедлил, пытаясь осознать сказанное. А когда осознал, негодование едва ли не пересилило страх.

– Это разбой! Мы находимся во Франции!

– Верно подмечено, – признал очевидное Фалько. – В Ипарральде.

– Что вам нужно от меня?

– Чтобы вы прокатились с нами.

– Куда?

– Сюрприз.

C этими словами Фалько, не отводя ствол от головы Сологастуа, ухватил того за шиворот и толкнул к «пежо». Жандармы тем временем убрали остальные машины с шоссе, спрятав их среди деревьев.

– А моя жена?

– Не беспокойтесь. Ей ничего не грозит.

Сологастуа, еще не отойдя от ошеломления, покорно повлекся к автомобилю, но когда увидел открытый Маленой багажник, резко остановился.

– Сволочи! – воскликнул он.

Фалько сильно пихнул его в спину. Малена тем временем широкой лентой лейкопластыря скрутила Сологастуа по рукам и ногам. Он пытался сопротивляться, пока от бесцеремонного тычка под ложечку не упал на колени.

– Если дело в деньгах, я могу… – заговорил финансист, когда смог глотнуть воздуха.

Малена, не дав договорить, двумя витками пластыря заклеила ему рот. Сологастуа вздернули в воздух и засунули в багажник. После этого Малена порылась под передним сиденьем, достала склянку с хлороформом и большой клок ваты, смочила ее, задержав дыхание и отвернувшись, а потом прижала к лицу пленника. Через полминуты тот обмяк. Когда Фалько, накрыв бесчувственное тело одеялами и положив сверху чемоданы и корзину для пикника, захлопнул крышку багажника, Малена снова сидела за рулем.

– Что там с мадам миллионершей? – спросил он по-испански жандармов, которые уже оттащили трупы в кювет и убрали передвижной шлагбаум.

В слабом сиянии ущербной луны Фалько видел, как они проворно сняли мундиры и забросили их в кусты на обочине.

– Все еще без чувств, – сказал маленький.

Фалько удовлетворенно кивнул:

– Когда очнется, ее – если, конечно, она не водит машину – ждет славный моцион.

Послышался смешок:

– Так и так придется размять ноги – мы прокололи шины и перерезали шланг бензонасоса. Славно, а?

– Замечательно.

– Расчет на то, что когда она доберется до дому или до телефона, вы уже будете в Ируне.

Фалько достал портсигар, серебряную зажигалку «паркер-бикон» и закурил.

– Справились отлично, – одобрительно сказал он, выпуская дым.

– Девчонка эта твоя тоже показала себя молодцом, – кивнул маленький.

– Да.

– Большим молодцом.

Фалько поднес огонек зажигалки к циферблату часов.

– Пора сматываться, – заметил он. – Тебе нужно что-нибудь?

– Нет. Все в порядке.

– Тогда счастливого пути.

– И тебе того же, прелесть моя.

Прежде чем погасить зажигалку и двинуться к автомобилю, Фалько еще успел заметить лягушачьи глаза и жестокую улыбку Пакито-Паука.



До границы оставалось двенадцать километров. После Сен-Жан-де-Люз шоссе запетляло меж сосновых рощ вдоль крутых обрывов, под которыми поблескивало гагатом серебристо-черное море. Фалько и Малена молчали с той минуты, как отъехали от жандармского поста. Он раскурил две сигареты – ей и себе.

– Хочешь, сменю тебя?

– Нет. Я не устала.

На лице ее дрожали отблески фар. Она держала руль обеими руками, зажав сигарету в зубах.

– Я никогда прежде не видела, как убивают, – сказала она.

Снова наступило молчание. Фалько курил и смотрел на освещенное фарами полотно дороги, на убегающие назад бело-красные столбики ограждения.

– И даже представить себе не могла, что это происходит так.

– Как «так»?

– Так обыденно. Всегда думала – чтобы решиться на убийство, нужен какой-то порыв, страсть… А оказалось почти бюрократической процедурой.

Она чуть сбросила скорость, лихо вписываясь в закрытый поворот. Взвизгнули шины, и Фалько подумал, что Сологастуа, наверно, сильно растрясет в багажнике. Если, конечно, он еще не очнулся.

– А ты был так спокоен… Ты всегда такой?

– Нет.

– Не верю, что отца и Иньиго, моего брата, тоже убили подобным образом. Мне легче представить себе разъяренный сброд… Орду коммунистов… И всякое такое.

– Может быть, – кивнул Фалько. – По-разному убивают.

– Поглядев на тебя, каждый скажет, что ты знаешь все способы убийства.

Последовала новая пауза. Повернувшись к девушке, Фалько с интересом принялся рассматривать ее.

– А ты бы смогла в случае надобности?.. Спустила бы курок?

– Наверно… – Она пожала плечами, укрытыми шалью. – В конце концов, я монархистка.

Снова помолчали.

– Республика сумасшедших и убийц ввергла страну в хаос. Марксисты готовили свою революцию, а мы – свою и опередили их… Ты где был восемнадцатого июля?

– Не помню. Тут где-то околачивался.

На этот раз голову повернула Малена, стараясь определить, всерьез он говорит или это сарказм. Потом вновь уставилась на дорогу. Опять взвизгнули шины на очередном повороте. Слава богу, покрышки новые, подумал Фалько, ухватившись за поручень над окошком. Удалось по случаю поставить мишленовские.

– На этой войне я солдат, – проговорила она минуту спустя. – Как и ты… Как и два этих товарища,

Страница 5

ереодетые жандармами.

Фалько усмехнулся про себя. Тот, кто называет Пакито-Паука товарищем, совсем плохо знает эту личность. Пакито, благоухая брильянтином и розовой водой, приехал на юго-запад Франции неделю назад, когда операция вступала в завершающую фазу. Праздных и лишних вопросов не задавал и готов был выполнять приказы.

– Может быть, и мне когда-нибудь доведется, – сказала Малена задумчиво.

– Убивать? – спросил Фалько и услышал ее негромкий смех.

Сигарету она держала двумя пальцами, обхватив руль левой рукой, а правой переключала скорости.

– Умирать.

Фалько глубоко затянулся. Малена время от времени поглядывала на него, продолжая внимательно следить за дорогой. Шоссе теперь шло под уклон и больше не петляло. Обрывистые склоны остались позади, свет фар скользил по соснам, четко выделявшимся на фоне лунного сияния.

– Я не мстить пришла, – пробормотала она после долгого молчания.

Покрутив ручку, приспустила стекло. Выбросила сигарету, и поток воздуха рассыпал по салону сноп искорок.

– И примкнула к тем, кто готовил восстание, задолго до казни отца и брата. Для меня это крестовый поход против безбожных марксистов и сепаратизма.

Фалько безразлично кивнул. Показались первые дома Андая и дорожный указатель с названием городка.

– Сознание того, что ты причиняешь им вред, сильно помогает, – произнес он без выражения и как бы подводя итог.

– Сознание того, что ты причиняешь вред… – повторила Малена, хлопнув по ободу руля. – Звучит неплохо. А когда ты убиваешь, совесть потом не мучает? Или ты слишком много убиваешь? И можно ли убивать слишком много? Такое вообще бывает?

Фалько помолчал несколько секунд, делая вид, что раздумывает. На самом деле думать ему было не над чем.

– Можно, – сказал он наконец.

– А неприятные воспоминания бывают?

– Иногда.

– Я спрашиваю себя, как ты несешь бремя такого…

Фалько погасил сигарету в пепельнице на дверце и выбросил окурок.

– Легко несу.

Малена заговорила не сразу.

– Странный ты тип, тебе это известно? – со вздохом произнесла она. – Вселяешь тревогу, точнее говоря. Думаю, мне лучше не работать с тобой.

– Тебе предстоит еще одна нелегкая процедура.

– О чем ты?

Фалько показал вперед – туда, где фары в этот миг высветили надпись по-французски: «Таможня». Потом вытащил из ящика «браунинг», проверил, дослан ли патрон в казенник, и сунул оружие обратно.

– Приехали.



Слева от шоссе рядом с зажженным фонарем стояла жандармская караульная будка. Справа точно такой же освещал белое здание таможни. В нескольких метрах за красно-белым опущенным шлагбаумом тянулся темный и прямой «Всемирный мост», а на другом конце виднелись в отдалении огни испанской таможни.

– Мотор заглушишь, только если прикажут, из машины не выходи, – распоряжался Фалько. – Возникнут сложности – жми на газ, сноси шлагбаум и дуй без оглядки на ту сторону.

– А ты?

– Это не твоя забота. Если что пойдет не так – сделаешь, что я сказал, со мной или без меня… Поняла?

– Поняла.

Жандарм возле караулки помахал фонарем, и Малена затормозила метрах в десяти от шлагбаума. Фалько насчитал рядом еще троих жандармов: один стоял у шлагбаума, двое – в дверях таможни.

– Погаси фары и опусти стекло.

Малена повиновалась, не выключая мотора. Жандарм подходил слева. Фалько, пока горели фары, успел различить сержантские шевроны.

– Добрый вечер, – сказал жандарм по-французски. – Ваши документы.

Перегнувшись, Фалько подал в окошко два паспорта. Вымышленные имена, несуществующие адреса в Сан-Себастьяне, но фотографии настоящие. Паспорта не новые, со всеми печатями и штампами и подозрений вызывать не должны. Сеньор и сеньора Уррутиа. Хорошо одетая, подкатившая на хорошем автомобиле респектабельная буржуазная пара. Им явно нечего скрывать.

– Припозднились, – заметил жандарм по-испански, при свете фонарика проверяя документы. – Откуда следуем в столь неурочный час?

– Из казино в Биаррице, – невозмутимо ответил Фалько.

И, не отводя глаз, встретил пронизывающий взгляд из-под козырька кепи.

– Сопутствовала ли вам удача? В выигрыше или продулись? – спросил жандарм.

По-испански он говорил с заметным акцентом, картаво произнося «р».

– Всякая удача относительна, как сказал бы Эйнштейн, – пожал плечами Фалько.

– Вас интересует Эйнштейн?

– Даниэль Дарьё[6 - Даниэль Дарьё (1917–2017) – французская киноактриса.] – больше.

Фалько удовлетворенно отметил, что ждал именно такого обмена репликами. Луч фонарика скользнул по ногам Малены, все еще открытых выше колен. Потом пошарил по салону автомобиля и наконец уперся в лицо Фалько.

– Есть что задекларировать?

Фалько очень естественно покачал головой:

– У нас с собой корзина для пикника и чемоданчик с личными вещами.

– И все?

– Все.

– Заглушите мотор.

Малена повернула ключ в замке зажигания, и едва ощутимое подрагивание «пежо» прекратилось.

– Будьте добры, откройте багажник.

Голос жандарма был деловит и сугубо официален. Фалько, избегая тревожного взгляда

Страница 6

Малены, вылез из машины, поднял воротник пиджака. От близкой реки Бидасоа и с моря тянуло холодной сыростью.

Хотя все вроде бы шло, как было предусмотрено, он внутренне подобрался. Напрягся, приготовившись драться, или убегать, или к тому и другому по очереди. Быстро оценив обстановку, отметил, как сонливы и расслаблены двое жандармов у дверей таможни и третий у шлагбаума. Однако у каждого на плече висела винтовка. Если что пойдет не так и Малена, исполняя его приказ, рванет отсюда, шансов добежать до испанской заставы у него мало. Хотя на мосту темно, вполне могут свалить выстрелом в спину. Пули, как известно, дьявол направляет.

Он поглядел на металлическое ограждение моста и на темные купы деревьев слева от караулки. Все это было тщательно рассмотрено при свете дня. Один вариант – найти спасение там. А другой, попроще – не сопротивляться аресту, и пусть все идет своим чередом. Если Малена сумеет смыться, французы мало что смогут предъявить ему: незначительный инцидент, обычная история на границе с воюющей Испанией. Проблема, которую с легкостью разрешит вмешательство консула и толика денег, сунутых кому надо.

Он подошел к корме «пежо», остановился рядом с жандармом. Отпер багажник, медленно поднял крышку, чувствуя, как застучала кровь в висках, и холодно прикидывая, куда бить жандарма, если сейчас кое-что обнаружится.

Луч света прошелся по корзинке, по чемодану и по неподвижным одеялам. На виду больше не было ничего. Сологастуа, с облегчением убедился Фалько, не шевелился и не хрипел. Его словно бы и вообще не было. Хлороформ продолжал оказывать свое благотворное действие.

– Все в порядке, – заключил жандарм и погасил фонарик.

Он даже ни к чему не прикоснулся. Фалько мягко прихлопнул крышку, меж тем как сердце забилось в прежнем нормальном ритме. Трое других жандармов не тронулись с места. Действительно, все было в порядке. Пятьдесят тысяч франков, которые два дня назад Фалько самолично вручил в префектуре Андая, оказались превосходным смазочным материалом. Дело упрощалось еще и тем, что среди жандармов было много бывших членов «Огненных крестов» – политической французской группировки фашистского толка.

– Можем ехать? – спросил он.

Жандарм вручил ему оба паспорта, дунул в свисток, приказывая напарнику поднять шлагбаум.

– Разумеется, сеньор. Счастливого пути.



Автомобиль неспешно въехал на мост – на нейтральную территорию.

– Получилось! – воскликнула Малена, словно еще не веря, что все позади.

Фалько промолчал. Прижавшись головой к холодному стеклу, он ждал, когда адреналин, выброшенный в кровь несколько минут назад, начнет медленно рассасываться. Переход из одного состояния в другое, от напряженной готовности к схватке к последующим минутам спокойствия, – дело непростое, нескорое и малоприятное.

– И оказалось легче легкого, – продолжала Малена.

Фалько взглянул направо – туда, где за быками железнодорожного моста в самом широком месте реки мерцал в лунном блеске серебристо-черный клин. На темном берегу разрозненно светились огни Ируна – редкие и тусклые, потому что несколько месяцев назад красные сожгли город.

– Мы уже почти в Испании.

Голос Малены подрагивал от волнения. Жар патриотизма, подумал Фалько. «За бога, за родину, за короля». Отважная девушка торжествует победу. Сегодня ночью она в известном смысле отомстила за отца и брата.

– Хорошо себя вела, – сказал он.

– А ты – просто превосходно.

«Пежо» был уже на середине моста. Впереди в свете фар белело здание испанской таможни.

– Дай знак, – сказал Фалько. – Пусть знают, что это мы.

Малена дважды моргнула фарами.

– После этого мы расстанемся, – сказала она. – Я так полагаю.

– Разумеется.

Девушка на миг задумалась. Включив другую передачу, сбавила скорость.

– Для меня было честью работать с тобой… Мне понравилось быть сеньорой Уррутиа.

– Это для меня честь.

Поколебавшись, Малена добавила:

– Редкий случай – ты не приставал ко мне. Хотя возможностей было в избытке.

– Надеюсь, тебя это не обидело.

– Да нет, конечно! – Она рассмеялась. – Наоборот. Ты мне сделал величайшее одолжение – относился ко мне как к товарищу.

– Каковым ты и была.

– Да… Старалась.

Оставались последние метры моста. «Испания» – возвестили буквы на щите. Фары высветили шлагбаум меж двух каменных колонн, обозначавших территорию националистов. Несколько человек неподвижно стояли в зыбком свете фонаря и ждали.

– Не знаю, что еще тебе сказать… – добавила Малена.

– Ну, может быть, скажешь, когда и если судьба снова нас сведет.

– Может быть… – не сразу ответила она.

Шлагбаум поднялся, и машина, проехав еще несколько метров, остановилась перед высоким крыльцом таможни. Ожидавшие придвинулись, сомкнув кольцо мундиров, плащей, лакированных треуголок. Фалько опустил стекло и зажмурился от ударившего в лицо слепящего луча.

– Опаздываешь, как всегда, – раздался глуховатый суровый голос адмирала.




2. Внешность не обманчива


В Сан-Себастьяне было еще довольно далеко до полуд

Страница 7

я, но солнце стояло уже высоко и било в окна отеля «Мария-Кристина», освещая блеск лакированной мебели, сияющий глянец сапог, перетянутые ремнями френчи военных и дорогие костюмы штатских. Переполненный офицерами и состоятельными беженцами город, космополитичный и роскошный, в полной мере использовал свою удаленность от всех фронтов. Гул голосов в баре был даже гуще, чем облака табачного дыма, от которого перехватывало дыхание. У задней стенки бара между шеренгами бутылок стояли образ Пречистой Девы Короанской в рамке, красно-желтый флажок, а из приемничка в галенитовом корпусе доносился голос Кончи Пикер[7 - Конча Пикер (1908–1990) – одна из самых знаменитых испанских актрис театра и кино, «королева испанской музыки».], певшей «Зеленые глаза».

Под соболезнующим взглядом бармена Лоренсо Фалько – он был в коричневом твидовом пиджаке и фланелевых бежевых брюках – отставил, так и не попробовав, коктейль, положил три песеты на прилавок, подтянул узел галстука, взял с соседнего табурета шляпу и направился к дверям, где за миг до этого возник адмирал.

– Слушай, – сказал он, воздев палец, когда Фалько подошел вплотную.

Тот растерянно заморгал, оглядываясь по сторонам:

– Что?

Адмирал не опускал палец. Вид у него был хмурый.

– Не что, а кого. Пикер.

– И что Пикер?

– Не разбираешь слова? Она только что спела: «И у дома моего появись в конце недели».

– Ну, так что?

– А то, что раньше всегда было: «И у дома моего появись – я жду в постели».

Фалько насмешливо улыбнулся:

– Значит, крепнет наша мораль, господин адмирал. «Постели» больше не допускаются.

– А-а, черт. Порой я сильно сомневаюсь, что нам стоит выигрывать эту войну.

Начальник Национальной информационно-оперативной службы был, как всегда, в штатском: серый костюм, шляпа и зонтик вместе с подстриженными седыми усами придавали этому галисийцу сходство с англичанином. Он оглядел бар поверх плеча Фалько и показал на вестибюль:

– Давай-ка пройдемся.

– Боюсь, он вам сегодня не понадобится. – Фалько показал на зонтик. – Погода великолепная.

Адмирал пожал плечами:

– Я же галисиец, забыл? А это значит – родному отцу не доверяю. Одной предосторожностью больше – одной неожиданностью меньше. А уж в наши времена… Уловил?

– Уловил.

Два глаза, искусственный и здоровый, прочертили сходящиеся трассы и уперлись в лицо Фалько:

– Не слышу!

– Так точно, господин адмирал, уловил! – улыбнулся Фалько, надевая шляпу.

– Вот это уже лучше. Ну а теперь шагай. Пойдем подышим воздухом.

Они вышли на улицу, и стоявший под навесом швейцар при виде Фалько снял фуражку.

– Я две недели торчу здесь, а этот идиот в упор меня не видит, – посетовал адмирал. – Ты же два дня назад приехал, и он тебе в пояс кланяется.

– Что ж поделать, господин адмирал? Природное обаяние.

– И чудовищные чаевые.

– Ну-у… не без того.

– Ага, а потом наш бухгалтер проверяет твои счета и вопит как резаный. И житья мне не дает.

– Объясните ему, что это инвестиция в «public relations», как говорят англичане. Чтобы шестеренки и маховички крутились во славу и на благо нашей отчизны, я их смазываю. Под этим углом и смотрите на мои расходы.

– Смотрю как смотрится, а вижу только твою плутовскую рожу. И в данном случае внешность не обманчива.

Они удалялись от гостиницы по левому берегу Урумеа, к последнему мосту. На стене висел плакат «Одна страна, одно государство, один вождь», и небо на нем было почти фалангистской голубизны. Ну да, ну да, с сарказмом подумал Фалько, как-нибудь на днях Господь продемонстрирует, на чьей он стороне.

– И что там наш Сологастуа? – поинтересовался он.

Адмирал, поглядев на него искоса, молча сделал еще несколько шагов и наконец высказался довольно уклончиво:

– Сотрудничает.

– Образумился, значит?

– Да. Хотя поначалу доставил кое-какие хлопоты, упирался… Отказывался говорить на христианском наречии, отвечал только по-баскски. Euskal gudari naiz, то есть «я баскский солдат», и всякое такое.

Фалько состроил гримасу участия и сочувствия:

– Но сейчас, вероятно, развязал язык?

Адмирал недобро улыбнулся:

– Отвечает, только поспевай спрашивать… И ему еще много есть чего рассказать. Так что мы не торопимся. Потом, когда завершим наши доверительные беседы о сокровенном, передадим его, как некогда выражались инквизиторы, светским властям.

– В военный трибунал?

– А куда ж еще? Он думал, его побегушки через границу и обратно сойдут ему с рук. Не учел только, что мир разведки и контрразведки – нечто вроде луна-парка: вход-то стоит дешево, да аттракционы дороги.

– Мне ли того не знать…

Адмирал помахал зонтиком.

– Другим пример будет, – сказал он. – Чтобы в Бильбао уразумели, что ждет их, когда пресловутый «Железный пояс» разлетится в пыль. Эти тупоумные сепаратисты дорого заплатят за январскую резню.

Некоторое время шли молча. НИОС была осведомлена, что 4 января, после того как франкисты подвергли город бомбардировкам, ситуация в автономии вышла из-под контроля властей. Ополченцы

Страница 8

з Всеобщего союза трудящихся и Национальной конфедерации труда, которых направили в тюрьмы охранять пленных, при полном невмешательстве баскских солдат устроили над ними расправу – двести человек были казнены в десяти минутах ходьбы от резиденции правительства.

– Мы уже расстреляли нескольких баскских священников, чтобы неповадно было, – продолжал адмирал.

Эти слова вызвали у Фалько улыбку:

– Пусть Ватикан не думает, будто монополию на убийства духовенства взяли красные, да?

– Именно! Ты вовсе не такой дурак, каким прикидываешься.

Они прошли еще немного, разглядывая реку и – на другом ее берегу – здание курзала, ныне превращенное в казарму волонтеров.

– Эта девица… как ее? Малена?.. кажется, хорошо себя показала в Биаррице, – сказал адмирал.

– Очень хорошо, – подтвердил Фалько. – Барышня основательная и отважная. Еще один активный штык.

– Да, знаю. Буду иметь ее в виду, хотя эксперты уверяют, что женщины не годятся в полевые агенты. Говорят, будто в состоянии стресса слишком часто дают волю эмоциям. – Он скосил на Фалько здоровый глаз. – Но мы-то с тобой знаем, что в важных делах эксперты со своими оценками неизменно садятся в лужу.

– Она еще здесь?

– Да. Мы ее поселили в «Эксельсиоре».

– На улице Гетария?

– Там.

– Н-да… Отельчик-то захудалый…

– Естественно. Она ведь не такая звезда, как ты. Да и потом, из-за войны отели переполнены. И еще хотелось держать ее подальше от тебя.

В молчании сделали еще несколько шагов. Адмирал продолжал искоса глядеть на своего спутника.

– Надеюсь, у тебя ничего с ней не было, – вымолвил он наконец.

Фалько прижал правую ладонь к сердцу.

– Черт возьми, господин адмирал! – возмущенно воскликнул он. – Я же был на задании. Профессиональная этика не позволяет мне…

– Не смеши меня, а то, не ровен час, я подавлюсь усами. Твоя этика годна исключительно на подтирку.

– «Профессиональная этика», я сказал.

– Да никакой у тебя нет! И женщин ты делишь на две категории: те, кого уже заволок в постель, и те, кого еще только собираешься. От твоей сутенерской улыбочки они чувствуют себя принцессами или кинозвездами, а на самом деле тебе интересно лишь то, что ниже пояса.

– Вы мне наносите незаслуженную обиду, господин адмирал. То, что выше, – тоже.

– Да-да. До грудей включительно. Иди-ка ты…

На верандах кафе рябило в глазах от разнообразия мундиров, звенело в ушах от женского смеха. Фалько заметил группу немцев с офицерскими звездами на пилотках, какие носили только летчики легиона «Кондор». И полуобернувшись к адмиралу, спросил пытливо:

– А правда то, что говорят о Гернике?

– А что говорят о Гернике?

– Что ее не красные сровняли с землей, а мы разбомбили. – Фалько показал на немцев: – Они, если точнее. Эти славные белобрысые молодцы.

Адмирал скользнул безразличным взглядом по лицам летчиков, словно говоря, что и сам их не замечает, и другим не советует.

– Не надо верить всему, о чем здесь болтают. Особенно – людям нашей профессии, где ложь возведена в степень искусства.

– Да я и не верю. Но ходят слухи о тысячах погибших под германскими бомбами.

Адмирал пожал плечами:

– Преувеличивают. Когда в город вошли наши войска, было обнаружено всего около сотни убитых… И те пали жертвой астурийских подрывников.

Фалько еще раз мельком глянул на немцев, уже оставшихся позади. И прищелкнул языком:

– Вот ведь гады марксистские!

Но адмирал, не оставив его издевку без внимания, гневно сверкнул единственным глазом:

– Не зарывайся, а то зарою. Понял? Будешь дерзить – узнаешь почем фунт… Не лиха, так мяса. Как Шейлок.

– Шейлок Холмс?

– Ну что ты за клоун такой?! Помалкивай лучше.

Фалько прикоснулся двумя пальцами к полю шляпы. Из-под нее улыбались его глаза – серые, как стальные опилки.

– Есть помалкивать!

– Я не шучу с тобой! Уяснил?

– Так точно, господин адмирал.

– На этой войне есть кое-что посложней убийств и похищений, которыми занимаешься ты. И позамысловатей твоих постельных забав. Иной раз приходится и мозгами шевелить.

Они повернулись спиной к мосту и к реке, свернув налево, к Аламеде, которая после того, как франкисты отбили город, стала называться проспектом Кальво Сотело[8 - Хосе Кальво Сотело (1893–1936) – испанский политический деятель, лидер правой оппозиции, убитый республиканцами.]. Адмирал, сурово нахмурившись, помахивал зонтиком. Потом вскинул его на плечо, как саблю или карабин.

– Красные ведь не в первый раз устраивают такое, как в Гернике, – вдруг сказал он, покуда они пропускали трамвай. – Вспомни Ирун. Вспомни, как они сжигали церкви вместе со священниками и причетниками. Это варвары. Уверен, что и это их рук дело.

– Ну, если вы так говорите…

– Да, говорю. – Адмирал задумался на миг и опять стал помахивать зонтиком из стороны в сторону. – Но это вовсе не помешает мне через какое-то время, если сочту нужным, утверждать совершенно другое.

Фалько повернулся к нему и посмотрел внимательно. Здоровый глаз адмирала искрился лукавством. Верный признак – в

Страница 9

голове у него что-то варится. И он, Фалько, имеет к этому отношение. Или будет иметь.

– Понимаю, – сказал он осторожно.

– Черта лысого ты понимаешь, – раздраженно фыркнул адмирал. – Ни черта ты не понимаешь.



Позади остался парк Альберди-Эдер, где в газетном киоске продавали «Вос де Эспанья» и «Диарио Баско» с одинаковыми шапками на первой полосе: «На севере наши войска потеснили красных». Пляж Ла-Конча был залит солнцем, и открытый отливом золотистый песок играл перламутровыми бликами. Высокие здания полукругом окаймляли прибрежный бульвар. Примостившийся под горой Ургуль старый город остался справа. На пляже резвились дети, праздно прогуливались парочки, как будто никакой войны не было и в помине. Адмирал окинул их осуждающим взглядом.

– Машинистки, которые читают Гвидо да Верону, и приказчики, которые шлют признания в любви Клодетт Колбер[9 - Гвидо да Верона (1881–1939) – итальянский поэт и романист, очень популярный в 1920–30-е гг. Клодетт Колбер (1903–1996) – американская кинозвезда.]… – с желчным смешком процедил он сквозь зубы. – Уверены, что жизнь очень увлекательная штука, а того, кретины, не понимают, что увлекательна она только для таких циничных наглецов, как ты.

Фалько тоже в задумчивости оглядел гуляющих.

– Меня удивляет не хаос, а наоборот, порядок.

Адмирал мрачно рассмеялся:

– Меня тоже. Однако народу ирония незнакома.

Повесив зонтик на перила балюстрады, он принялся раскуривать трубку. И лишь выпустив первые клубы дыма, заговорил снова:

– Я до сих пор не получил твой письменный рапорт об операции в Биаррице. Равно как и о том, что было в Барселоне.

Фалько улыбнулся про себя. Формула «о том, что было в Барселоне» ничем не хуже любой другой годилась для подведения итогов. Полторы недели назад ему по срочному приказу адмирала пришлось на четыре дня прервать выполнение задания в Биаррице и отправиться в Барселону, где штурмгвардейцы и коммунисты вели уличные бои с анархистами и троцкистами из ПОУМ[10 - Сокращенно от Partido Obrero de Unificaciоn Marxista (Рабочая партия марксистского единства) – образованная в 1935 г. республиканская партия леворадикального толка, враждовавшая со сталинистами.], и сделать так, чтобы в общей неразберихе и сумятице исчезли из пейзажа фигуры двух итальянских анархистов, Камилло Бернери и Франческо Барбьери. Об этом попросили коллеги из итальянской контрразведки, и адмирал не мог им отказать. И потому Фалько, получивший кожаный плащ, мотоцикл «нортон» и поддельные документы на имя высокого чина республиканской полиции, оказался в столице Каталонии, с помощью двоих подручных инсценировал арест и, едва итальянцы вышли на улицу, застрелил обоих в упор, пустив пули в спину и в голову. Потратив на инфильтрацию всего двенадцать часов, он вскоре уже был в безопасности по ту сторону французской границы. А двух итальянцев добавили в многосотенный список анархистов, которых в эти бурные дни арестовывали, пытали и расстреливали в подвалах каталонских ЧК.

– Не успел, господин адмирал. Надо же напечатать, оформить и прочее… И тщательно взвесить, что писать, а о чем умалчивать. Сами понимаете.

– Да чего уж тут не понять… – Адмирал мрачно взглянул на него. – Вечно одна и та же песня. Делопроизводство – явно не твой конек.

– Как только будет свободная минутка, немедленно представлю. Слово чести.

– Чего-чего слово?

– Чести. Моей незапятнанной чести.

– Вот бесстыжие твои глаза. Немногим удавалось добиться того, в чем преуспел ты: казаться именно тем, кто ты есть, и быть таким, как кажешься.

Последовала новая пауза. Адмирал как будто больше был занят своей трубкой, нежели продолжением разговора.

– Ты что-нибудь слышал о Лео Баярде? – вдруг спросил он.

Прежде чем кивнуть, Фалько взглянул на адмирала с удивлением. Разумеется, он знал, кто это. Имя Баярда, интеллектуала-коммуниста, часто появлялось на страницах газет. Француз, гражданин мира, успешный писатель, летчик и искатель приключений. Сторонник Республики.

– Он воюет в Испании, не так ли? Командует эскадрильей, которую сам же сформировал из добровольцев и наемников и частично финансирует.

– Воевал – так будет точнее. – Адмирал пососал трубку. – Сейчас его там уже нет.

– Вот как? Не знал.

– Это произошло совсем недавно. Последний раз они бомбили наши войска, штурмовавшие Малагу… Его эскадрилья прежде действовала почти автономно, на свой страх и риск, но сейчас по приказу из Москвы коммунисты пытаются навести порядок. Сначала, говорят, победа в войне, а потом уж революция. Так или иначе, стиль Панчо Вильи[11 - Панчо Вилья (Хосе Доротео Аранго Арамбула, 1878–1923) – народный герой Мексики, революционный генерал и предводитель крестьянских повстанцев в период революции 1910–1917 гг.] больше не в моде. И потому на троцкистов и анархистов идет охота, и расправляются с ними без пощады.

– Я думал, Баярд – коммунист.

– Всего лишь сочувствующий. Он не член партии, насколько мне известно. По их терминологии – попутчик. Близкий друг, однако взасос с ним не целую

Страница 10

ся. Пусть даже он и уверен, что решение всех европейских проблем зовется Иосиф Сталин.

– Отчего же он уехал?

– Баярд в самом деле – личность выдающаяся: интеллектуал, литератор, всякое такое… и оттого несколько высокомерен. Немножко позер, уж не без этого. В Испании искал приключений и командовал эскадрильей, ведя свою личную войну. И когда оказался в прямом подчинении у своего соотечественника Андре Марти, это для него стало тяжким ударом. Так что он сдал командование и вернулся во Францию.

Фалько при упоминании имени Марти вздернул бровь:

– Это тот самый? Политкомиссар интернациональных бригад?

– Тот самый. Человек грубый, жестокий, подозрительный, из тех, кому под каждым кустом мерещатся фашисты. Своих истребил больше, чем наших. Нечто вроде полковника Лисардо Керальта, но в большевистской версии. Кто их всех звал сюда? Явились курить наш табак, жечь наши дома и готовить из нас фрикасе в маринаде… Сидели бы у себя, так ведь нет – здесь это делать легче. Мы – праздник для всей Европы.

– Итальянцы и немцы тоже вносят свою лепту.

Адмирал полоснул его яростным взглядом:

– Ты, знаешь, говори да не заговаривайся!

– Да я и не…

– Они – наши соратники в священной борьбе. Ясно тебе?

Фалько, не обманываясь тоном собеседника, наклонил голову. За напускным цинизмом адмирал скрывал горестную память о сыне, убитом красными прошлым летом, когда по кораблям прокатилась волна бессудных расправ.

– Ясней некуда, господин адмирал.

– Колбасники и макаронники, сияя в небесах яркими звездами, возвещают пришествие нового дня.

– Прямо сняли у меня с языка.

Адмирал по-прежнему глядел на него сурово:

– Ты хоть во что-нибудь веришь, щенок?

– Верю, что если сунуть клинок в пах, артерию никаким жгутом не зажмешь, кровь не остановишь.

Негромкий смех адмирала был больше похож на урчание.

– По пальцам одной руки могу я пересчитать шпионов и авантюристов, которые годам к пятидесяти не хотели бы стать провинциальными аптекарями или муниципальными чиновниками.

– У меня еще тринадцать лет в запасе. И я непременно сообщу, когда меня обуяет такое желание.

– Сомневаюсь, что успеешь. Тебя, как и тех, кто мне в этом признавался, – расстреляют. Чужие или свои.

Фалько в ответ снова кивнул, а потом спросил:

– Где сейчас Лео Баярд?

Адмирал еще мгновение пристально рассматривал его и лишь потом снизошел до ответа:

– В Париже.

– И в каком же качестве?

– В качестве героя войны – дает пресс-конференции, пишет статьи и, распуская павлиний хвост, кичится тем, как в недавнем прошлом сражался за свободу… Собирается выпустить книгу и снять фильм о своих испанских впечатлениях. Еще давит всеми средствами на правительство Блюма[12 - Андре Леон Блюм (1872–1950) – французский политик-социалист, в 1936–1937-м и в 1938 г. – глава кабинета министров Франции.], побуждая его не оставаться в стороне, а поддержать Республику.

Фалько ненадолго задумался.

– А какой картой мне сыграть на этот раз?

– Той же, что и всегда… Баярд намерен поиметь нас, а твоя задача – помешать этому и, наоборот, воткнуть ему.

– И каким же образом?

– Есть еще время придумать что-нибудь затейливое, в стиле Фу-Манчу[13 - Фу Манчу – герой произведений английского писателя Сакса Ромера (1883–1959), гениальный преступник и архизлодей.].

Адмирал взял зонтик, и они снова двинулись вдоль балюстрады. Фалько знал, что шеф предпочитает о предметах деликатных говорить на свежем воздухе, вне стен, у которых, как известно, есть уши. Друзья из абвера держали адмирала в курсе последних достижений в науке прослушки, и тот, даже выходя из кабинета, старался не говорить всего в одном и том же месте. И неустанно внушал Фалько, что неподвижную мишень легче поразить. И союзников им приходилось остерегаться больше, чем противников.

– В прошлом году, когда я узнал, что Баярд собирается приобрести партию истребителей «девуатин» для сопровождения своих бомбардировщиков – тихоходных и потому уязвимых, – мне в голову пришла одна идея… Он собрал деньги во Франции, а потом мигом оказался в Швейцарии, где вел переговоры о сделке с одним посредником, который сотрудничает с нами.

– Я его знаю?

– Знаешь. Пауль Гофман. Ты с ним работал в свои золотые юношеские годы, когда торговал оружием Василия Захарова. И, если память мне не изменяет, вы с ним продали в Южной Америке пять тысяч польских винтовок и двести пулеметов. Думаю, ты его вспомнил.

– Разумеется вспомнил. Прыткий малый… Бонвиван, большой любитель дорогих шлюх.

– Да ты не про себя ли говоришь? Все сходится, включая дорогих шлюх.

– А Гофман тут при чем?

– А при том, что я начинаю кроить саван для Баярда. А ты… – Адмирал остановился и упер в грудь Фалько мундштук трубки. – Ты его сошьешь.



Они еще постояли немного, глядя на бухту. День был все таким же погожим. Мимо острова Санта-Клара медленно скользил серый силуэт военного корабля с флагом франкистов на корме. Адмирал посасывал трубку, Фалько снял шляпу, подставив голову ласке солнечных лучей.

–

Страница 11

Завтра сядешь в скорый Андай – Париж, – сказал адмирал. – Отныне тебя зовут Игнасио Гасан, ты отпрыск славного и очень богатого испанского рода, осевшего в Гаване. Симпатизируешь Республике, коллекционируешь произведения искусства. Обо всем прочем узнаешь позднее.

Фалько растерянно заморгал:

– Искусства?

– Его!

– Моих познаний в искусстве хватит минут на десять разговора. А то и меньше.

– С очередной пассией, знаю-знаю… Но мы это уладим. По белу свету ходят оравы миллионеров, страстно любящих живопись, но понятия не имеющих, кто такой Кандинский.

– А кто такой Кандинский? – нагло улыбнулся Фалько.

Адмирал смерил его взглядом убийцы:

– Даже самое громадное невежество можно прикрыть чековой книжкой. А у тебя она будет – и очень пухленькая.

Улыбка Фалько стала шире.

– Звучит как музыка. Мне начинает нравиться это задание.

– Особенно не увлекайся. Дашь отчет за каждый потраченный франк.

Фалько надел шляпу – как всегда, слегка набекрень.

– Но почему все же коллекционер? Как это вяжется с Баярдом?

– Потому что в Париже тебе предстоит двойная работа. С одной стороны, должен будешь подобраться к нему вплотную, проникнуть в его ближний круг… – Адмирал критически оглядел Фалько с головы до ног. – С твоими повадками элегантного сутенера, с твоим бесстыдством и с деньгами, которыми тебя снабдят, это будет совсем нетрудно.

– И сколько же времени вы мне даете?

– Недели две.

Фалько с бесстрастием истого профессионала спросил, что-то прикинув в уме:

– Я должен его ликвидировать?

– Не совсем так.

Адмирал некоторое время молча созерцал корабль вдалеке. Потом вытряхнул пепел, постучав трубкой о перила, и спрятал ее в карман:

– На самом деле тебе надо будет устроить так, чтобы его убили.

– Я правильно понял – устранить чужими руками?

– Правильно.

– А как?

– С изяществом и талантом. Того и другого у тебя в достатке. Даже в избытке.

Неторопливо двинулись дальше. За водолечебницей «Жемчужина», у щита с рекламой фильма «Жизнь бенгальского улана»[14 - «Жизнь бенгальского улана» (The Lives of a Bengal Lancer, 1935) – приключенческий фильм Генри Хэтэуэя по мотивам воспоминаний британского офицера Фрэнсиса Йейтса-Брауна с Гэри Купером в главной роли.] им навстречу попались несколько фалангистов в кожаных куртках, голубых рубашках, красных беретах. С ними под руку шли девицы в синих накидках военно-медицинской службы. Один офицер опирался на палку, у другого рука была на перевязи. Наступление на Севере стоило франкистам большой крови.

– Поначалу ни за что не желали надевать эти береты, – заметил адмирал. – Еле уломали. Карлисты, твердят, это одно, фалангисты – совсем другое, и все мы наособицу. Декрет об установлении единообразной военной формы по образцу Фаланги для них был как пинок по яйцам.

– Их можно понять: монархические фалангисты – это жареный лед.

– Еще бы… – Адмирал понизил голос, хотя поблизости никого не было: – То же самое, что перемешивать масло с водой. Да еще месяц назад ввели общее для всех воинское приветствие – теперь надо вскидывать руку, что не по вкусу никому, кроме фалангистов. Но каудильо и ухом не повел – ему нет до этого никакого дела. Особенно сейчас, когда Хосе Антонио[15 - Имеется в виду Хосе Антонио Примо де Ривера (1903–1936), основатель и лидер Испанской Фаланги.] зарыт в Аликанте… Красные, называющие Франко фашистом, пальцем в небо попали. На него что ни напяль – голубую рубашку фалангиста или хитон Иисуса Назареянина, – он все равно останется воякой, начисто лишенным воображения. И желаний у нашего каудильо только три – выиграть войну, упрочить свою личную власть и чтоб остальные под ногами не путались. Он дал понять это с предельной ясностью и выбора никому не оставил: кто против – к стенке! Улавливаешь?

– Ответ утвердительный, господин адмирал.

– Так что имей это в виду. И делай все, что надо будет. Включая и древнеримский салют.

– Сделаю все, что смогу.

– Да уж, будь так добр, постарайся. Тут у нас все жестоко соперничают – кто проявит больше рвения, истребляя себе подобных… У моста через Амару и на пустырях людей по-прежнему расстреливают почем зря.

– Сейчас-то вроде бы уж можно было уняться? Ситуация ведь не та, что прежде.

– Все наоборот, мой мальчик. Оппортунисты, которые вступили в Фалангу из трусости или желания загладить былую вину, а также гражданские гвардейцы нашего дорогого Керальта расстреливают без устали… Идет какое-то дьявольское состязание – кто перебьет больше народу. Сейчас в ходу словечко «чистка». А родственникам казненных запрещают носить по ним траур. Чтоб не так бросалось в глаза.

Одна из чаек, круживших на бухтой, пролетела совсем близко, едва не задев их, и адмирал проводил ее взглядом.

– Мир полнится яростью этих идиотов, – мрачно прибавил он. – У нас в Испании идет генеральная репетиция… Вернее, пролог к новым кровопролитиям, и они уже близко.

Фалько смотрел на чаек с отвращением. Он не любил этих птиц с тех пор, как однажды, когда плыл в Нью-Йорк на «Беренгари

Страница 12

», у него на глазах чайка ударом клюва едва не оторвала кисть поваренку, чистившему на палубе рыбу. Слишком алчны они, на мой вкус, подумал он. Слишком похожи на людей.

– Вы, кажется, сказали, что в Париже меня ждет двойная работа.

– Не кажется. Сказал.

– И какова же будет вторая часть? Впрочем, я хорошо знаю и вас, и чего от вас ждать, а потому спрошу иначе: в чем будет заключаться менее симпатичная сторона этого дела?

– Это ты у нас симпатичный. И этим пользуешься, поскольку не только симпатичный, но и бессовестный.

– Итак, я весь внимание.

– Расскажу вечером, когда поужинаю. – С этими словами адмирал вытащил из жилетного кармана часы. – Точнее, тебе расскажут.

– И где же?

– В Морском клубе, – и адмирал показал зонтиком в конец бульвара, откуда они пришли. – Наверху, в салоне для привилегированных членов. Ровно в одиннадцать.

Остановившись, он снова взглянул на часы. Глаз стеклянный и глаз живой смотрели со злой насмешкой. Потом слегка похлопал зонтиком по руке Фалько.

– Вот что я тебе скажу… Будь осторожен с барменом из «Марии-Кристины».

– Это рыжий такой, что ли?

– Он самый.

– Это Блас, он вполне сносно смешивает хупа-хупа. Чего я должен опасаться?

Здоровый глаз недобро сощурился:

– Он полицейский осведомитель и уже донес, что ты не встал, когда по радио выступал каудильо. Все встали, а ты остался сидеть. И такое было несколько раз.

– У каждого бармена должна быть хорошая память.

– Этот, судя по всему, не жалуется. Сегодня утром мне доложили о его информации.

– А вы что?

– Послал подальше.

Фалько достал портсигар, вытянул «плейерс», постучал кончиком по черепаховой крышке. С угрозой сузил глаза, как ястреб, заметивший добычу.

– Паскудный мир, господин адмирал.

– Уж мне-то можешь не рассказывать!

Фалько, наклонившись и прикрывая от ветра огонек, прикурил.

– Никому… – сказал он, выпустив дым. – Ну никому доверять нельзя. Даже барменам.




3. О волках и ягнятах


Мостовые затемненного города поблескивали от измороси как лакированные. Фалько, стоявший у памятника адмиралу Окендо возле отеля «Мария-Кристина», поднял воротник плаща и смотрел из-под поля шляпы, как из тьмы соседней улицы, гремя, звеня и рассыпая искры, надвигается, приближается и вот замирает на площади светлое пятно.

– Здравствуй, котик.

Пакито-Паук спрыгнул с подножки трамвая и направился к Фалько. Трамвай со звоном двинулся дальше, а щуплая неторопливая фигурка обрела более четкие очертания, и во влажном воздухе повеяло знакомым запахом розовой воды и бриллиантина.

– Спасибо, что откликнулся.

Окутанные сумраком, они стояли рядом. Фалько мельком подумал, что это в точности соответствует их причудливым отношениям: хотя место Паука в иерархии спецслужбы гораздо ниже, время от времени они действуют плечом к плечу, и большая часть их жизни проходит вот на таких тайных встречах и в опасной полутьме. На свету они провели гораздо меньше времени.

– Ну о чем ты говоришь…

– Да вот о том и говорю. – Пакито выжидательно помолчал. – Ну что – пойдем в кафе какое-нибудь? В неприметное место?

Фалько взглянул на отель, потом огоньком зажигалки осветил циферблат часов. Красноватый отблеск отразился в выпуклых глазах Пакито, глядевших из-под узкого поля элегантной английской шляпы. Скользнул по дугам выщипанных в ниточку бровей, по жестокой складке маленького розового рта. Руки Паук, как всегда, держал в карманах пальто, и, как всегда, было неизвестно, что за смертоносную штуковину он достанет оттуда в следующую минуту.

– У меня поблизости будет дельце небольшое… – Фалько погасил зажигалку. – Так что поговорим лучше здесь.

– Как хочешь. Может, прогуляемся до реки?

– Пошли.

Пересекли площадь и вышли на проспект возле Урумеа. Противоположный ее берег тонул в темноте. Слева, в самом широком месте, на фоне еще не окончательно почерневшего неба четко вырисовывались силуэты моста и курзала.

– Люблю затемненные города, – заметил Пакито. – А ты?

Фалько закурил.

– Ничего особенного.

– А меня прямо завораживают… Полумрак так хорош для преступления и греха.

Немного помолчали, уставившись на черное полотно реки. Слышно было, как у ног плещет о камни вода.

– В Биаррице, как я понял, все хорошо кончилось, – сказал Пакито.

– Смотря для кого.

Послышался негромкий свистящий звук – Паук засмеялся сквозь зубы.

– Замели следы, машины привели в негодность. Когда уходили, сеньора начала приходить в себя… Прогулялась на славу.

– Четко сработали.

– Сейчас из него, наверно, вытряхивают последние крошки?

– Вероятно.

– А девочка?

– Какая девочка?

– Дурака не валяй! Которая с тобой была, пышечка такая.

– А-а… Да в порядке она. Тоже где-то здесь.

Снова послышался свистящий смешок.

– Что ж, надеюсь, Вепрь остался доволен. Поздравления никогда до меня не доходят.

– Считай, получил.

– Замечательно.

Еще немного помолчали, глядя в ночь. Сзади проехал автомобиль, и от его наполовину прикрытых фар на землю легли их тени.

Страница 13

дна другой была по плечо. Потом вновь воцарились тьма и тишина.

– У меня к тебе маленькая просьба.

– Да? И какого же рода?

– У моего… гм… дружка неприятности.

– Политические?

– Да.

– Близкий дружок?

– Ближе некуда.

Во влажном воздухе сигарета в пальцах Фалько отсырела. Он поднес ее к губам, затянулся в последний раз и швырнул в реку. Пакито тем временем рассказывал: очень славный и хорошенький мальчик, работает наборщиком в типографии, в бурные времена, как водится, был сумасбродом и обзавелся членским билетом Всеобщего союза трудящихся, участвовал в двух, не больше, политических манифестациях, где всего лишь ораторствовал, ничего другого. Мятеж националистов был для него как гром среди ясного неба, и он предпочел стать не к стенке, а в ряды Фаланги. Успел даже повоевать немного на фронте, под Сомосьеррой, пострелять из окопа. Однако его кто-то узнал, вспомнил, а дальше все пошло как по писаному. И теперь его, несомненно, ждет прогулка в один конец в компании людей с карабинами.

– И где он сидит?

– В Бургосе, в городской тюрьме… Можно что-нибудь сделать?

– Попробуем.

– На моем уровне ничего не вышло. Я нужен, только когда надо нож кому-нибудь сунуть. И потом, дело это такое… сам понимаешь… интимное.

– Да уж понимаю.

– Мальчишка уж больно славный…

– Верю тебе на слово.

– Меня никто слушать не хочет, говорю же. Эти, мол, ваши гомосячьи дела нас не касаются… Наша новая Испания стала до тошноты правильная и мужественная. Но ты – дело другое, не чета мне, другого, как говорится, поля ягода. Звезда отечественного шпионажа, правый глаз адмирала. Тебе довольно улыбнуться, чтоб любое дерьмо фиалками запахло.

Фалько на миг задумался. Снова щелкнул зажигалкой, поднеся пламя к циферблату.

– Попробую. Постараюсь.

– Спасибо тебе, прелесть моя! Мне приказано вернуться в Саламанку. Вот тут я записал имя и все детали.

Паук протянул вдвое сложенный листок, и Фалько спрятал его в карман. Потом они развернулись и пошли назад, на площадь.

– Прости, дела у меня, – сказал Фалько.

Оставив Пакито в темноте и не простившись, он направился к угрюмому зданию отеля.



Ждать пришлось недолго. Он еще раньше изучил здание и без труда нашел застекленную будку возле служебного входа в отель «Мария-Кристина», а в ней – вахтера.

Вахтер, отставной штурмгвардеец, обрадовался обществу Фалько: пара английских сигарет – и пошел душевный разговор о войне, о трудных временах, о постояльцах, что останавливались тут во времена иные и благополучные; минут десять они болтали при свете керосиновой лампы и смеялись анекдоту про чудесного красного бойца Ремихио, у которого – единственного на всей подводной лодке – был парашют за спиной. Элегантный такой господин и говорливый, сказал бы вахтер, если бы его спросили. Обходительный и видно, что хорошей породы. И больше ему решительно нечего было бы рассказать, разве только добавить, что, когда, окончив смену, один из барменов, рыжий Блас, в пальто и берете прошел коридором на улицу, симпатичный незнакомец распрощался, улыбнулся, потрепал вахтера по плечу и вышел следом – разумеется, простое совпадение. Чистая случайность.

Фалько следовал за темной фигурой, стараясь оставаться незамеченным, но при этом не терять ее из виду. Бармен шел скорым шагом, явно торопясь оказаться наконец дома после того, как десять часов кряду смешивал и сбивал коктейли, наливал коньяки и варил кофе. Так шли они друг за другом, пока не миновали мост Санта-Каталина. В разрыве черных туч, заволакивавших небо, появилась луна, заиграла бликами на поверхности воды и на влажных перилах моста, отчетливей обрисовала человеческую фигуру впереди.

Пройдя площадь Басконии, бармен сразу же свернул направо. Улица была узкая, и густая темнота копилась здесь на каждом углу. Тогда Фалько расстегнул плащ для большей свободы движений, прибавил шагу и бесшумно, потому что ступал сначала на пятку, а потом на носок, догнал Бласа.

– Добрый вечер.

От неожиданности тот вздрогнул и отпрянул. В скудном лунном свете, проникавшем меж козырьками крыш, стал виден разинутый рот, побелевшее лицо. Фалько левой рукой достал зажигалку, щелкнул ею, обозначив в красноватом пламени улыбку, которая сделала бы честь акуле.

– Это я – тот, кто не встает, когда каудильо выступает по радио.

– Не понимаю, о чем вы.

Фалько убрал зажигалку.

– Я так и предполагал, – сказал он.

И правой рукой ударил Бласа по лицу. Не слишком сильно, но точно и отчетливо – скорее оплеуха, чем затрещина. И цель ее была не столько причинить боль, сколько вызвать у бармена ярость, спровоцировать его. На поясе у Фалько висел пистолет в кобуре, но он и не думал пускать его в ход. Незачем убивать в темноте ошеломленного и безоружного человека. Незачем, хотя, может, и стоило бы. Но в конце концов, это же не по работе, а для развлечения.

– Вы с ума сошли? – вскрикнул бармен. – В чем дело?

Фалько ударил снова и на этот раз сильнее. Бармен был ниже ростом, но широк в плечах, с крепкими руками. Фалько обрат

Страница 14

л на них внимание, глядя, как за стойкой тот вертит и встряхивает никелированный шейкер. Надо было вывести его из равновесия, разозлить всерьез, чтобы уравнять шансы.

– Что вам нужно от меня?

Голос его подрагивал, но откуда-то изнутри уже явно поднимались пузырьки вскипающей ярости. Фалько снова ударил – на этот раз кулаком, не очень сильно, но болезненно. Бармен засопел, придя наконец в бешенство, и бросился на обидчика.

– Ах ты сука!

Полезно бывает время от времени подраться, подумал Фалько. Полирует кровь. Потом он перестал думать, действуя автоматически, отдавшись во власть рефлексов, приобретенных тренировкой и практикой. Доверившись затейливой хореографии боевой схватки. Исполняя таинственный первобытный ритуал, где чередовались удары и паузы, инстинктивный поиск уязвимых точек и упорство в стремлении поразить их, не столько слыша, сколько ощущая собственное дыхание, от которого закладывало уши, и сдавленное покряхтывание противника – такое близкое и по-звериному свирепое. Бармен, не в силах согласовать агрессивный напор и защиту, наносил удары наобум, вслепую, а получал – точно в цель. На самом деле все было очень просто: противник Фалько, охваченный яростью, казавшейся естественной и потому важной, колебался между стремлением сломить врага и неспособностью воспринять насилие как законную и немаловажную сторону жизни. Это свойственно подавляющему большинству двуногих тварей. Ничем тебе не помогут ни широкие плечи, ни крепкие руки, если на деле ты оказываешься ягненком, а не волком.

Фалько отступил на два шага, сделал неестественно глубокий вдох и завершил этот раунд ударом ноги в пах, так что бармен, скорчившись от боли, отлетел к стене, а потом повалился наземь. Фалько присел над поверженным противником на корточки. С интересом естествоиспытателя он слушал, как тот хрипловато постанывает, силясь перевести дыхание. Потом похлопал его по щекам и почувствовал на ладони теплую кровь. Бармен, вероятно, при падении разбил себе нос.

– У меня жена… Дети… – доносился сбивчивый лепет. – Прошу вас… У меня трое детей…

Фалько, не поднимаясь, понимающе кивнул. У каждого из нас есть тыл, подумал он. То, что делает нас уязвимыми или позорит. Внезапно он впал в изнеможение. Заныли кулаки, предплечья, грудь. Навалилась нежданная глубокая усталость.

– Да, – сказал он.

И сел на землю рядом, привалившись спиной к стене. Покуда сердце выравнивало ритм и кровь все тише стучала в правый висок, он с наслаждением втянул влажный свежий воздух ночи. Потом поднял голову и взглянул на слабое свечение над коньками крыш. И, не глядя на часы, определил время.

– Да… – повторил он негромко.

Распахнул плащ, расстегнул пиджак, достал из кармана портсигар и вытащил две сигареты. Одну сунул в рот бармену. Потом щелкнул зажигалкой.

– А знаешь, что самое скверное, товарищ? От твоих коктейлей блевать тянет.

«Если ты испанец – говори по-испански», возвещал красно-желтый плакат в вестибюле.

Единственная примета дурновкусия, отметил Фалько. В остальном Морской клуб Сан-Себастьяна с честью носил свое изысканное имя. Он был отделан по последней дизайнерской моде – пустые поверхности, квадратные столы, плетеные стулья со стальными причудливо изогнутыми ножками. За баром лестница вела в особый салон, отделенный от общего зала раздвижной панелью из матового стекла. Когда Фалько вошел, официанты как раз убрали со стола, оставив на скатерти чашки кофе, стаканы, сифон, вазу со льдом, бутылку виски «Уайт Лейбл» и две пепельницы с клубной эмблемой. Перед адмиралом лежал его старый кожаный портфель, неизменно внушавший Фалько страх. Вепрь, подобно зловещему фокуснику, ничего хорошего не извлекал оттуда никогда.

– Это мой агент, – отрекомендовал он Фалько. – А это – сеньор Губерт Кюссен.

Третьего сотрапезника – а за столом, не считая шефа НИОС, сидело двое мужчин, черноволосый и седой, – он не представил. Брюнет поднялся и, протягивая Фалько руку, чуть щелкнул каблуками. Полноватый, в хорошем сером костюме, по типу лица он напоминал уроженца Балкан. Усы подстрижены на английский манер. Легко представить, подумал Фалько, как он играет в гольф где-нибудь в Лозанне или из ружья «Пёрди» стреляет косуль в Тироле и между делом, легко переходя с одного языка на другой, заключает сомнительные сделки. В его внешности не было бы ничего примечательного, если бы не уродливые глубокие морщины, слева от подбородка до затылка покрывавшие истонченную, пергаментную, как у древнего старца, кожу.

– Просто Гупси, – сказал он на приличном испанском. – Меня все зовут Гупси… Гупси Кюссен, к вашим услугам.

– Вы немец? – по акценту догадался Фалько.

– Боже упаси, – елейно и старательно улыбнулся тот. – Австриец.

Фалько перевел взгляд на дальний конец стола, где безмолвно сидел седой: судя по всему, он был невелик ростом. Темный двубортный костюм, галстук в полоску. На вошедшего он смотрел со спокойным интересом.

– Хочешь скотча? – спросил адмирал, когда все расселись.

Фалько отказался, доставая из кармана пузырек с

Страница 15

кофе-аспирином – недавнее напряжение схватки еще давало себя знать. Потом налил из сифона воды и, разжевав таблетку, проглотил. В таком виде желудок принимал ее охотней.

– Начнем без прелюдий, – сказал адмирал. – Эти сеньоры уже знают, кто ты таков.

Фалько время от времени поглядывал на седого, но тот сидел неподвижно и молча, рассматривая новоприбывшего светлыми глазами. Правильным чертам его лица, быть может, немного не хватало резкой определенности. Откуда-то я его знаю… где-то видел, подумал Фалько, но вспомнить не смог.

– Мы слышали о вас много хорошего, – подал голос черноволосый.

Он улыбался с покоряющей, почти обольстительной любезностью. С такой улыбкой хорошо на восточном базаре торговать коврами.

– Не похожи вы на австрийца, – сказал на это Фалько.

Улыбка расползлась вширь:

– Австрия прежде была очень велика.

– Понимаю.

Фалько откинулся на спинку стула, поправил узел галстука, закинул ногу на ногу, постаравшись не измять стрелки на брюках. Сидевший напротив седой не сводил с него глаз, храня на лице выражение учтивого любопытства. Фалько повернул голову к черноволосому, разглядывая жуткую отметину у него на шее. Известно, откуда берутся такие рубцы. Кюссен, без сомнения, привычный к подобным взглядам, чуть кивнул, подтверждая его умозаключения, и безразличным тоном произнес:

– Август восемнадцатого, Аррас.

– Граната?

– Огнемет.

– Ого… Вам повезло.

– Да уж… Из всех, кто был тогда в блиндаже, выжил я один.

Они помолчали, глядя друг на друга. Фалько отметил, что глаза у этого уютного толстячка жесткие и умные, с затаенной хитрецой.

– Дело Баярда, о котором я говорил тебе нынче утром, повернулось новой стороной, – произнес адмирал. – Ради этого мы здесь и собрались.

Достав кисет, он принялся набивать трубку и тщательно утрамбовывать табак большим пальцем. Казалось, это занимает его всецело, но наконец он сказал, не поднимая глаз:

– Сеньор Кюссен – маршан, то есть покупает и продает произведения искусства. У него обширные связи, и в том числе с парижским окружением Лео Баярда. Среди прочего занимается работами британской фотохудожницы Эдит Майо… Тебе говорит что-нибудь это имя?

Фалько напряг память.

– Не она ли напечатала в «Лайфе» репортаж про оборону Мадрида?

– Она. Она самая.

– Близкие зовут ее Эдди, – сказал Кюссен. – Работала манекенщицей у Шанель. Потом была любовницей фотографа Мана Рэя[16 - Ман Рэй (1890–1976) – художник, фотограф и кинематографист, работавший во Франции и США. Один из виднейших представителей сюрреализма.].

– Сейчас – подруга Лео Баярда, – прибавил адмирал. – Красная… левая… дальше некуда.

– При этом весьма недурна собой, – уточнил Кюссен.

– Познакомились они полгода назад в Испании.

– И оба – мои близкие друзья, – сказал австриец.

Фалько взглянул на него с новым интересом:

– Насколько близкие?

– Часто видимся в Париже.

– Сеньор Кюссен любезно согласился ввести тебя в этот круг. Это сильно упростит тебе задачу.

– Упростит? – недоуменно спросил Фалько.

– Да, в том и замысел.

Фалько снова покосился на седого, продолжавшего молчать, и снова попытался вспомнить, где мог его видеть.

– А с какого боку тут герр Кюссен?

– Гупси, просто Гупси, – обворожительно улыбнулся тот.

– С какого боку тут Гупси?

Адмирал достал из коробка спичку, чиркнул ею и раскурил трубку.

– Сеньор Кюссен, – сказал он, выпуская облачка дыма, – антифашист, известный на всю Европу. Демократ с безупречной репутацией. Покинул Австрию после аншлюса. Кроме того, как человек обеспеченный и филантроп, он помогает тем, кто бежит от нацистов. Есть подозрение, что в его жилах течет толика еврейской крови и что он в поле зрения гестапо.

Может быть, сказывалась мигрень, но при упоминании слова «гестапо» настроение у Фалько испортилось. Выходит, он не забыл курс полицейской техники, пройденный в прошлом году в Берлине, куда его послал адмирал. За три недели Фалько получил много полезных навыков и связей, приобрел обширный опыт по части допросов и ликвидаций, благо сырье для них не переводилось в берлинских казематах. По сравнению с мясниками, обитавшими на Принц-Альбрехтштрассе, инструкторы, наставлявшие его в румынском тренировочном лагере в Тыргу-Муреш, казались просто какими-то телятами.

– Не складывается картина, – сказал он, вконец сбитый с толку. – Что здесь делает филантроп-антифашист?

Кюссен, продолжая невозмутимо улыбаться, не проронил ни слова. Адмирал переглянулся с седым. Потом скорчил Фалько гримасу, которую с натяжкой можно было принять за выражение приязни.

– Это легенда, – пояснил он. – Легенда прикрытия. И несомненно, очень удачная. На самом деле этот сеньор давно уже сотрудничает с германскими спецслужбами.

Фалько поднял брови. Потом с подозрением сощурил серые холодные глаза:

– СД?

– Да бог с вами! – Кюссен взглянул на седого и лишь после этого расхохотался, но так весело, что смех показался натужным. – Служба безопасности и моя контора вещают, так сказать, на разных часто

Страница 16

ах.

– Он сотрудничает с абвером, – уточнил адмирал.

– Сотрудничает с – или работает в? Это тоже разные частоты.

Адмирал снова переглянулся с седым.

– Сотрудничает. На регулярной основе.

Фалько наконец уразумел, что к чему. Следовало понимать так, что Кюссен достоин доверия. Германская военная разведка была гарантией. Она играла ключевую роль в поддержке, которую оказывал Рейх испанским националистам.

Он вдруг вспомнил. Снова взглянул на седого и ясно понял, почему это лицо показалось ему знакомым. В свой предпоследний приезд в Берлин он видел, как этот человек шел по коридору штаб-квартиры абвера, кивая встречным офицерам, которые вытягивались перед ним. Только тогда он был в адмиральском мундире, и перед ним на поводках семенили две таксы.

Ну конечно, это адмирал Канарис, глава абвера, понял Фалько, но постарался ничем не показать, что узнал.



– Я покупаю произведения искусства – главным образом, у беженцев из Рейха, евреев и политэмигрантов, – продолжал Кюссен. – Щедро помогаю организациям, которые переправляют их из Австрии и Германии. Благодаря этому обретаю влияние и связи. И, разумеется, обрастаю полезными знакомствами. Деньги переправляю в Швейцарию, сведения – в Берлин.

– Отлично поставлено дело, – восхитился Фалько. – Двойная прибыль.

Австриец улыбнулся так, словно услышал удачную шутку. Взглянул на седого и похлопал себя по левой стороне груди:

– Грех жаловаться.

Седовласый Канарис все так же молчал и слушал. Фалько успел уже понять, что к чему. Германский моряк, пользующийся уважением Гитлера, легендарная фигура в мире тайных операций, во время Первой мировой войны служил в Испании и обзавелся здесь друзьями, в их числе – адмиралом и братьями Франко. Насколько было известно Фалько, эти личные связи весьма пригодились организаторам мятежа 18 июля и оставались тесными до сих пор. Было известно, что Канарис часто наведывается сюда.

– Друзья сеньора Кюссена очень помогают нам в операции с Баярдом, – сказал адмирал. – А на завершающей и самой деликатной стадии окажут поддержку и тебе.

– Каким же образом?

– Он сведет тебя с объектом и отрекомендует. Не забудь, что в Париже ты превратишься в Игнасио Гасана, богатого испанца из Гаваны. Ты вкладываешь средства в произведения искусства, а сеньор Кюссен тебя консультирует.

– И куда же я, к примеру, вкладываю?

– В одной парижской галерее выставлены работы Эдди Майо. Ты страшно заинтересуешься и купишь одну-две фотографии.

– Сюрреально-транссексуальное искусство – так она называет этот жанр, – пояснил Кюссен.

Фалько, улыбнувшись, почесал за ухом:

– Да? Звучит заманчиво.

– Отставить шуточки, – заворчал адмирал. – В столь поздний час я к ним не склонен.

– Я имел в виду «сюрреально».

– Молчать, я сказал!

– Есть молчать!

Воцарилась тишина. Слышно было лишь, как адмирал посасывает трубку. Потом он обратился к Канарису, кивнув на своего подчиненного:

– Ну, что скажете?

Светлые глаза благожелательно остановились на Фалько.

– Мне кажется, подойдет, – ответил немец. – Годится.

Он говорил неторопливо и очень вежливо, с почти незаметным акцентом. В свою очередь адмирал с деловитым беспристрастием уставил на Фалько стеклянный глаз:

– У меня какая-то извращенная слабость к этому прощелыге… Оттого, наверно, что он никогда не притворяется, будто действует из высоких побуждений. И имеет то неоспоримое достоинство, что производит приятное впечатление как на мужчин, так и на женщин… И, как вы сами видите, наделен этаким нагловатым шармом сорванца-гимназиста.

– В самом деле, есть некоторое сходство, – кивнул Канарис.

Его светлые глаза потеплели: он улыбкой показал, что согласен с такой характеристикой. Что же, отметил Фалько, отличную маску придумал себе этот человек – один из трех-четырех самых могущественных людей в нацистской Германии. Сплетенная им паутина шпионской сети опутала весь мир.

Адмирал окутался дымом, потом хмуро оглядел чашечку, проверяя, равномерно ли горит табак, и показал на Фалько мундштуком:

– А когда прочухаются и наконец смекнут, как действует этот механизм, – поздно: он их уже обул или вот-вот обует.

– Обует? – заморгал Канарис.

– Капут им придет.

– А-а, понимаю.

– Он владеет ремеслом, как хозяйка преуспевающего борделя.

Фалько переводил глаза с одного собеседника на другого, словно следил за партией в теннис.

– Позвольте, господин адмирал, мне…

– Нет, черт подери! Не позволю!

Повисла пауза. Кюссен, Канарис и адмирал смотрели на Фалько. Тот, чтобы сохранить бесстрастие, принялся считать кольца на портьере. Старый трюк. Когда дошел до четырнадцати, адмирал вытащил трубку изо рта.

– Значит, познакомишься с Баярдом, сделаешь вид, что подпал под его обаяние и готов выписать чек-другой для благородного испанского народа и все такое… Ни один борец за свободу не станет противиться. Парочка примет тебя с распростертыми объятиями.

– А потом?

Потом, отвечал адмирал, Фалько сыграет с Баярдом злую шутку. Сплетет ажурное кружево ин

Страница 17

риги с тем, чтобы дискредитировать героя-авиатора и, если получится, убрать, причем руками его собственных единомышленников. Излагая все это, адмирал рылся в портфеле и наконец извлек оттуда большой и туго набитый конверт из плотной желтоватой бумаги.

– Все детали найдешь здесь. Инструкцию по прочтении уничтожишь, – он по столу подтолкнул конверт к Фалько. – Здесь же и все остальное, то есть необходимое – документы, чековые книжки… В Париже спрячешь в надежное место, пока не понадобятся. Пока не придет час вбить гвоздь в гроб Баярда.

– Каким кодом мне работать?

– «Сория-8» – он новый, и красные его еще не взломали. Шифровальной книгой будет «Влюбленная большевичка» Чавеса Ногалеса. Держи. Повестушка тридцатого года. Читал?

– Нет.

– Ну, вот и пригодится для препровождения времени.

Фалько поглядел на дешевое издание в бумажной обложке: такие обычно продаются на вокзалах. И спросил себя, намеренно или случайно адмирал после истории с Евой Неретвой в Танжере выбрал книжку с таким названием. Глаз здоровый и глаз искусственный прочертили к его лицу сходящиеся трассы, и Фалько почудились в них искры злорадства.

– Еще получишь билет в спальный вагон первого класса на утренний поезд в Париж.

Фалько посмотрел на Канариса. Потом, пряча книжку в конверт, на Кюссена:

– Мы поедем вместе?

Австриец покачал головой:

– Я лечу «Люфтганзой». Увидимся в Париже.

– Должен буду остановиться в каком-то определенном отеле?

– Вам забронирован номер в «Мэдисоне», на бульваре Сен-Жермен, – сказал Канарис. – Маленький, но удобный и очень стильный.

– Именно такой снял бы себе кубинский миллионер с хорошим вкусом, – добавил Кюссен.

– И очень недешевый, – проворчал адмирал. – Восемьдесят, мать их, франков в сутки.

Кюссен улыбнулся Фалько. Светская милая улыбка вообще не сходила с его лица, контрастируя с ужасающими рубцами.

– Подходит?

– Вполне. Но если в Париже мне придется бывать в людных местах, меня может узнать какой-нибудь республиканский агент.

Канарис нахмурился. Его явно что-то вдруг обеспокоило.

– Вы много где бывали в последнее время?

– Мало.

– Можно узнать, где именно?

– Нет.

– Ах вот как… Понятно.

– Я веду довольно замкнутый образ жизни, но от случайностей никто не застрахован.

– Ну, если что, будете действовать по обстоятельствам, – сказал Канарис после недолгого раздумья.

И перевел взгляд на адмирала, как бы возлагая ответственность на него.

– Он парень дошлый, – заметил тот не без яда. – Такого в море брось – жабры отрастут. И плавники.

Канарис покивал с таким убежденным видом, словно долго изучал Фалько и в словах адмирала не сомневается.

– У Кюссена уже подготовлен план, – сказал он.

– Разумеется. Через два дня мы встретимся как бы случайно в ресторане «Мишо», рядом с отелем… Я буду там обедать с Баярдом и Эдди Майо. В час дня там большой наплыв посетителей, и надо ждать, когда появится свободное место. Мы поздороваемся как давние знакомые, и я вас приглашу за свой столик. Ну, и с этой минуты игру вести вам, хотя я, конечно, буду рядом.

– Тебя что-то смущает? – спросил адмирал.

– Пока нет, – ответил Фалько.

Под седыми усами снова мелькнула сардоническая ухмылка. Адмирал пододвинул ему сифон:

– Прими-ка еще таблеточку аспирина, мой мальчик, она тебе понадобится… Потому что сейчас мы поведаем тебе вторую часть этой чудесной истории.



Стало жарко. Погасив свет, открыли одно окно и вчетвером постояли перед ним молча и неподвижно, наслаждаясь ночным бризом. За погруженным в сумрак песчаным полукругом простиралось темное пространство бухты, по которому ветер и луна плавно тасовали серебристые блики.

– Изысканный город, – сказал Канарис.

И он, и Кюссен с наслаждением попыхивали ароматными сигарами. Адмирал, чуждый красотам природы, обернулся к Фалько:

– Что-нибудь слышал о Всемирной выставке в Париже? – спросил он неожиданно.

– Кое-что слышал.

– Открывается в начале июня, и красные хотят, чтобы Республика была представлена достойно… Поручили создание павильона двоим своим архитекторам и собираются разместить там большое полотно, воспевающее борьбу благородного испанского народа с фашизмом и все такое.

Снова задернув шторы, зажгли свет и вернулись за стол.

– Картину заказали Пикассо.

Фалько поглядел на него удивленно и повернулся к Канарису. Тот безмятежно кивнул. Кюссен улыбался, словно кот перед тем, как сожрать мышь, адмирал же раздраженно грыз черенок трубки.

– Не знаю, какого… они все находят в Пикассо, – процедил он. – Но это мировая знаменитость.

Канарис продолжал разглядывать Фалько.

– Вполне заслуженно. А вам он нравится?

– Да как вам сказать… – Фалько скривил губы, показывая безразличие. – Это не для меня.

– Хорошо знакомы с его творчеством?

– Более или менее… Ну, впрочем, он, конечно, ни на кого не похож. Оригинальный художник.

Адмирал чуть не подскочил на стуле:

– Оригинальный?! Эта красная сволочь?

– О вкусах не спорят, господин адмирал.

– В самом деле, –

Страница 18

примирительно высказался Канарис.

– Да ведь я его не расхваливаю. В наше время есть и похуже.

Фалько откинулся на спинку стула. Таблетка уже оказала свое благотворное действие, он соображал теперь отчетливо и быстро, и в душе при этом царило беспричинное ликование. Новое приключение осторожно постучалось в дверь. Сейчас он был в форме.

– Как ты, наверно, знаешь, – продолжал адмирал, – а не знаешь, так я тебе говорю: этот самый пачкун и мазила Пикассо обитает в Париже. Там одна из его студий. Симпатии его к Республике известны, равно как и дружеские связи, так что распространяться об этом не стану. Тут важно лишь, что заказ он принял и уже несколько дней над ним работает.

– А сюжет какой?

– Вот, вопрос правомерный. И уместный. В самом деле – на какую тему будет картина?

Адмирал замолчал и уставился на погасшую трубку. Достал спички и поднес огонек к чашечке.

– …А тема эта, по всему судя, – бомбардировка Герники.

С этими словами он сквозь облачко табачного дыма вперил в Фалько пронизывающий взгляд. Канарис по другую сторону стола безмятежно кивал, покуда Фалько силился уразуметь сказанное.

– Да ну?

– Вот тебе и ну, – ответил адмирал. – Это еще не все. Другой шут гороховый, Сальватор Дали, тоже предложил свои услуги: хочет расписать стену, поскольку, видите ли, в прошлом году уже делал что-то на пользу Республики… Как видишь, все так и рвутся наперегонки. Вероятно, Сталин забрал еще не все золото Банка Испании.

– «Мягкая конструкция с вареными бобами», – неожиданно произнес Кюссен.

– Что-что, простите? – непонимающе заморгал Фалько.

– Это картина Дали. Второе название – «Предчувствие гражданской войны». Однако посольство отдаст предпочтение Пикассо. – Австриец выпустил плотное, повисшее в воздухе колечко дыма. – Он известней.

Адмирал прищелкнул языком:

– Красные устроили большую шумиху, но это пока еще цветочки. Основоположник кубизма – ни больше ни меньше! – таким способом выражает свою поддержку Республике. Можешь себе представить?

Фалько кивнул. Это он представить мог.

– Журналы, кинохроника, полторы тысячи убитых – и все ради пропаганды, – адмирал заворочался на стуле. – Много, много типографской краски извели. И не к нашему благу.

– Как бы то ни было, Гернику разнесли красные подрывники. И Ирун тоже. Так вы сказали мне утром. Или это не так? – Фалько взглянул на Канариса.

Тот двусмысленно улыбнулся. Его светлые глаза казались совсем прозрачными.

– Нельзя исключать и иную версию, – сказал он мягко.

Фалько вспомнил о германских летчиках, которых видел утром в кафе, о «юнкерсах» и «савойях» с франкистскими эмблемами на фюзеляжах возле хвоста. Легко было догадаться, что Испания становилась сценой, где шла генеральная репетиция гораздо более грандиозных и ужасных событий. Под эту мрачную музыку отпляшут свое многие и многие другие.

– Вы сами-то какого мнения? – спросил Канарис.

– Относительно чего?

– Относительно Герники.

Фалько, еще немного подумав, ответил:

– Смотря по тому, чья это работа.

– Ну, давайте на минуту предположим, что это был налет вашей авиации.

– То есть итальянской и германской.

Здоровый глаз адмирала метнул молнию:

– Не забывайся, щенок!

Фалько продолжал, словно размышляя вслух и обращаясь к Канарису:

– Полагаю, что бомбежка – примета и символ цивилизации. Доказательство – в том, что вас, уже успевших цивилизоваться, никто ведь не бомбит.

Канарис, не теряя благодушия, расхохотался. Он был любезен и терпелив. Или хотел казаться таким.

– Мне нравится испанский юмор. Когда вы шутите, выходит по-настоящему смешно… Народ с таким трагическим мировоззрением, как у вас, не станет смеяться над всякой чушью.

С этими словами он вновь с любопытством уставился на Фалько:

– Иными словами, кто бомбит, тот и цивилизован?

– Да. Сейчас, по крайней мере.

– Однако и вы времени даром не теряли… Вспомните Риф[17 - Имеется в виду война Испании и Франции с марокканским эмиратом Риф (1920–1926), против которого было применено химическое оружие.]. Там в ход пошел даже иприт.

– В ту пору и мы вели себя как цивилизованная нация. Как ведут себя сейчас итальянцы в Абиссинии.

Кюссен с сигарой в зубах укоризненно покачал головой:

– Никто никогда не будет бомбить рейх.

Фалько пожал плечами:

– Ловлю вас на слове. Хотите пари? Проигравший заказывает ужин в берлинском «Хорхере».

Принимая игру, Кюссен улыбнулся с добродушным лукавством:

– Канар а-ля руанэз[18 - Утка по-руански (фр.).] и «Мутон-Ротшильд» тридцать второго года?

– Тридцать пятого.

– Идет.

Фалько перевел взгляд на Канариса, которого явно забавлял этот разговор:

– Впрочем, под бомбежку попадет и «Хорхер».

Канарис, внезапно посерьезнев, посмотрел на него пристально и пытливо. Потом засмеялся:

– Мне нравится ваш агент, дорогой адмирал. У него есть характер.

– Говорят. Мне дорога ваша похвала, потому что моему агенту придется работать вместе с вашим, – адмирал показал на Кюссена. – И пока они не будут пренебрегать ж

Страница 19

нами или любовницами, все будет хорошо.

– Я холост и не завожу долговременных связей, но тоже буду об этом помнить, – рассмеялся Канарис.

– Что же касается Герники, нас напрочь не волнуют версии этой истории. Важно то, что Пикассо малюет для павильона на Выставке. – Адмирал ткнул в Фалько черенком трубки: – К тебе это имеет прямое отношение.

– Ко мне?

– Да. И вот этот господин сейчас, не сходя с места, объяснит тебе почему.

И Кюссен – ибо именно его адмирал подразумевал под «господином» – объяснил. Он дружит с Пикассо и видел первые эскизы к картине. Художник работает над ней с начала мая. Это огромное полотно будет выставлено в павильоне Испании на Всемирной выставке. По сведениям из надежных источников, атташе по культуре, некто Ауб, уже выплатил Пикассо 150 000 франков. Заплатили и одной из его любовниц – Доре Маркович, или Доре Маар, – за то, что будет фотографировать все стадии работы. Окончить ее планируют к началу июня.

– Взялись за дело, как видишь, засучив рукава, – заметил адмирал.

Фалько кивнул, осмысляя слова австрийца.

– Да… Однако я все равно не возьму в толк, при чем тут я.

– Пикассо и Лео Баярд – близкие друзья. Они регулярно встречаются, а Эдди Майо даже позировала Пикассо.

– И?.. – выжидательно сказал Фалько.

– Я введу вас в их круг, а это откроет вам доступ к Пикассо. Как вам мой замысел?

– Замечательно. Обожаю, когда меня вводят в круги.

– Вы коллекционер и, значит, купите что-нибудь – какой-нибудь пустячок, причем сумму за него отвалите непомерную. Деньги откроют вам все двери… Тесно свяжут вас с этими людьми и помогут войти к ним в доверие.

Фалько вытащил из кармана портсигар. Очень медленно, продолжая размышлять, с какой все же целью это затевается.

– По-прежнему не понимаю, как я буду связан с картиной.

Адмирал нетерпеливо хлопнул ладонью по столу:

– Но это же так ясно! Что ты придуриваешься?! В Париже у тебя будет двойная миссия. Помимо того, что тебе предстоит выдать Баярда за нашего агента и устроить так, чтобы его ликвидировали свои же, ты должен помешать Пикассо.

Фалько, уже доставший сигарету, замер, не донеся ее до рта. Он переводил глаза с одного на другого, с другого на третьего, пока не остановился на приятно улыбавшемся Канарисе:

– Что-что? Я не расслышал, наверно.

– Все ты расслышал, дурачка из себя не строй, – зарычал адмирал. – Надо повредить картину, сжечь ее, изрезать… Смотря по обстоятельствам. Красным надо преподать хороший урок… Ты должен уничтожить эту мазню, прежде чем ее доставят на Выставку.




4. Коммунист и тореро


Поезда, думал Фалько, где беспрестанно мельтешит разношерстный народ, – прекрасное место для охоты, но и самому легко стать дичью. А если человек его беспокойного ремесла желает, чтобы железные дороги не причинили вреда здоровью, он обязан неукоснительно соблюдать правила. Постоянно быть настороже, не зевать и не расслабляться, глядеть в оба, а ушки держать на макушке. Много неприятностей может случиться, когда внезапно оказываешься во тьме туннеля или в полночном безлюдье вагонного коридора. Впрочем, те же неприятности ждут не только тебя, но и твоего противника. Как бы то ни было, в поездах действовать по наитию и на авось не следует: необходимы и навык, и отточенная техника, надо помнить график поездов, длину перегонов, очередность станций и время стоянок на каждой, число вагонов в составе, манеры проводников, привычки и обыкновения пассажиров. Учитывать все сложности и выгоды.

Фалько размышлял обо всем этом, покуда перед зеркалом в туалете своего одиночного купе завязывал шелковый галстук с этикеткой «Шарве – Париж». Затем оправил воротник кремовой сорочки, застегнул жилет на все пуговицы, кроме нижней, надел пиджак от твидового костюма «Донегаль», где в переплетении разноцветных нитей преобладали охристые тона. Провел ладонями по чуть напомаженным волосам, зачесанным вверх и разделенным высоко слева пробором, положил чемодан в багажную сетку, убедился, что пистолет и документы надежно спрятаны под раковиной умывальника, и вышел в коридор, когда звон колокольчика в руке проводника пригласил очередную смену в ресторан.

Во всю ширь вагонного окна расстилалась бескрайняя зеленая равнина, разлинованная телеграфными столбами, стремительно убегавшими назад. Фалько помедлил у дверей из тамбура в межвагонный переход, где грохот и лязг состава вполне могли заглушить и крик, и даже выстрел, и, оглянувшись, окинул бдительным взглядом закрытые двери, пустое служебное купе и оставшийся позади коридор. Однако не обнаружил ничего такого, что внушало бы подозрения или угрозу: все вроде бы обстояло благополучно. Тогда, сменив профессиональную настороженность на спокойно-приветливое выражение, он толкнул дверь в вагон-ресторан.

Через тридцать пять минут официант убрал последнюю пустую тарелку, а Фалько закурил и рассеянно поглядел в окно, за которым тянулся благодатный французский пейзаж – перелески, мосты, реки, – прежде чем развернуть и перелистать экземпляр «Ла Пресс», лежавший на

Страница 20

катерти. Потом с любопытством покосился на двух женщин, чересчур громко разговаривавших за соседним столиком.

Разговор шел по-английски, с явственным американским акцентом. Фалько отметил, что они едва прикоснулись к цыпленку по-беарнски, но приступили уже ко второй бутылке бордо. Не боясь ошибиться, всякий бы сказал, что это заокеанские туристки, обследующие Старый Свет. Одна была белокурая, круглолицая и чересчур, на вкус Фалько, корпулентная. Не красавица, но и не дурнушка. Прекрасные зубы. Живые бледно-голубые глаза, светлые волосы, причесанные на прямой пробор, подстрижены и завиты по моде. Одета со вкусом – в удобный костюм от хорошего портного, фасоном напоминающий мужской. Ее худенькая нескладная спутница казалась скорее тощеватой, нежели стройной. Она сидела к Фалько спиной, и он видел ее собранные в пучок темные волосы.

– Но это же просто абсурд, моя дорогая! Совершеннейший абсурд!

Блондинка говорила нараспев, тоном, накрепко усвоенным теми, кто положение занимает, а деньги – нет: своих в избытке. Такие женщины, подумал Фалько, – сущая божья кара для обслуги фешенебельных отелей, капитанов трансатлантических лайнеров и – если они замужем – для секретарш своих мужей. Вторая в ответ только кивала: речь, судя по всему, шла о том, что не удалось снять номера в парижском «Ритце» и пришлось довольствоваться «Георгом V».

В этот миг бледно-голубые глаза блондинки случайно встретились с глазами Фалько. Тот улыбнулся почти инстинктивно, благо обладал драгоценным свойством, столь нужным всякому авантюристу и бродяге, – умением легко заводить разговор с любым незнакомцем, особенно если тот принадлежал к противоположному полу.

– «Георг V» вовсе не плох, – очень естественно сказал он по-английски и взглянул на бокалы с вином, стоявшие перед дамами. – Современный, в стиле «джаз» – вы знаете, конечно? Шеф-повар Монфакон просто чудо, там подают необыкновенную «кулибьяку а-ля рюс», богатый погреб с великолепной коллекцией вин из О-Бриона и Шамбертена.

– Да вы просто ходячий путеводитель, – сказала блондинка.

– Совершенно верно, – Фалько слегка поклонился, представляясь: – Луи Коломер, издатель «Гида Мишлена», к вашим услугам.

– Вот как… Бывают же такие совпадения!

– Это счастливый случай.

В дамах проснулся интерес к новому знакомому. Темноволосая повернулась к нему, и на довольно простеньком лице обнаружились очки в железной оправе, придающие ей вид провинциальной гувернантки. Одета она была в серую юбку и кашемировый джемпер. Быстрым и наметанным взглядом Фалько определил, что она рассматривает его руки, а блондинка – рот. Так что той и досталась вторая его улыбка.

– Меня зовут Нелли. А это Мэгги.

Фалько снова учтиво наклонил голову.

– Вы впервые в Европе?

– Ну, что-о вы, – все так же певуче прозвучало в ответ. – На этот раз мы за две недели объездили все побережье – от Бреста до Бордо. Теперь возвращаемся в Париж.

– Туризм, как я понимаю?

– Правильно понимаете. – Блондинка продолжала оценивающе рассматривать его и, кажется, осталась довольна. Затем открыла сумочку, подмазала губы и показала на свободный стул: – Не хотите ли кофе пить с нами?

– С большим удовольствием.

Он пересел, устроившись с ней рядом и лицом к лицу – рано увядшему или, может быть, утомленному – к темноволосой. За сорок, определил Фалько, вероятно, старше своей спутницы. Несомненно, в юности была очень недурна, пока годы и тяготы жизни не иссушили. Блондинка, гораздо более свежая и сочная, была говорлива и подвижна, вела себя самоуверенно и непринужденно до степени развязности, как порой свойственно путешествующим за границей американкам из хороших семей. «Старыми деньгами» пахло от нее явственней, чем духами «Макс Фактор», и за ними угадывались лето в Новой Англии, зима на Лазурном Берегу, а меж одним и другим – каюта первого класса на «Куин Мэри». В сопровождении подруги и компаньонки в амплуа «бедной родственницы». На скатерти перед ней лежала книга. Обручальных колец Фалько не заметил ни у той, ни у другой.

– Вы в самом деле издаете «Гид Мишлена»?

В улыбке Фалько было не меньше тридцати восьми градусов тепла по Фаренгейту.

– Нет… Я вам бессовестно солгал. На самом деле я испанский идальго. И на досуге – тореро.

– Тореро?

– Естественно, – отвечал он не моргнув глазом.

– И коммунист в придачу?

– Конечно. У нас в Испании все такие. То быков бьем, то друг дружку.

– Да вы сумасшедший! – залилась смехом Нелли.

Мэгги серьезно смотрела на него сквозь стекла очков. От темных кругов под глазами лицо ее казалось скорбным. Фалько не удивился бы, узнав, что втайне, наедине с собой она пишет стихи. Наверняка пишет, решил он. Ну, или весьма вероятно. Боковым зрением он заметил название книги – «Гранд-отель»[19 - «Гранд-отель» (Menschen im Hotel, букв. «Постояльцы», 1929) – роман немецкой писательницы Вики Баум, в 1932 г. экранизированный в Голливуде Эдмундом Гулдингом с Гретой Гарбо, Джоном Бэрримором, Джоан Кроуфорд и Уоллесом Бири в главных ролях.].

– Какой там ужас в Ис

Страница 21

ании творится… – печально заметила Мэгги.

Фалько, сделав знак официанту, достал портсигар и открыл его перед соседками.

– Да уж, – ответил он.



Он вернулся в свое купе, приятно скоротав часок в непритязательной болтовне и легком флирте с Нелли – чтобы инструменты не тупились, это средство было не хуже любого другого. Повесил пиджак на вешалку, отстегнул запонки, закатал рукава сорочки и умылся холодной водой, предварительно убедившись, что пистолет лежит в тайнике и все в порядке. Потом опустил откидной столик, выложил на него сигареты и зажигалку и погрузился в чтение досье на Лео Баярда.

Француз, сорок два года. На Первой мировой был офицером; успешный журналист и писатель – романы «Нечего рассказать» и «Забытый окоп», получивший Гонкуровскую премию, упрочили его репутацию левого интеллектуала. Сторонник и почитатель Советского Союза, посвятивший ему на съезде писателей пламенный панегирик. По мнению безвестного составителя досье, Баярд не столько разделяет коммунистическую идеологию, сколько увлечен практической стороной вопроса: этот деятельный, энергичный, страстный человек восхищается сталинским режимом, в котором, не замечая недостатков, видит одни достоинства – видит и воспевает. Первые бои в Испании подали ему идею создать авиачасть, сражающуюся на стороне Республики. И через полгода в состав Народной армии вошли двенадцать самолетов его эскадрильи, в которой числилось пятнадцать пилотов и восемь механиков – людей разных национальностей. Боевые вылеты совершал и сам Баярд, что весьма укрепляло его легенду. Сейчас в Париже он пожинал лавры, писал резонансные статьи в поддержку республиканцев и метил в кресло министра культуры в правительстве Леона Блюма.

В досье имелись фотографии, и Фалько принялся обстоятельно их рассматривать. На одной Баярд с трибуны произносит речь перед московскими писателями. На другой сидит в парижском кафе «Дё маго» в компании советского кинорежиссера Сергея Эйзенштейна. Третья сделана на авиабазе: высокий сухопарый Баярд снят во весь рост: руки в карманах, сигарета во рту, пилотская куртка на плечах, волосы взлохмачены ветром, глядит в объектив – и на весь мир – с аристократической надменностью. Фалько невольно улыбнулся, вспомнив, как аттестовал адмирал воздушного паладина Республики – «свиристелка самовлюбленная».

Досье содержало еще кое-какие полезные сведения, и Фалько тщательно изучил все. Потом часть сжег в унитазе и смыл пепел, а часть спрятал. За окном уже совсем стемнело; за окнами погромыхивающего состава пролетали тени, подрагивали на широкой черной ленте Луары далекие огни. Звон колокольчика пригласил первую смену на ужин, но Фалько есть не хотелось. Надев пиджак, он вышел размять ноги в коридор, покуда проводник, подняв диван, стелил постель.

Фалько покуривал у окна, прислонившись плечом к раме опущенного стекла, подставив лицо ветру, пропитанному мельчайшей угольной пылью, когда в коридоре показался какой-то человек. Он был среднего роста, с непокрытой головой, и в притушенном свете вагонных ламп заметны стали подстриженные усы и редеющие волосы, курчавые и черные. Фалько инстинктивно принял оборонительную позицию – напряг мышцы, втянул живот, уводя его от возможного удара ножа, высвободил правую руку: несколько лет назад, в экспрессе Париж – Бухарест, был у него неприятный опыт подобного рода, – однако незнакомец всего лишь по-французски попросил прикурить и, поймав кончиком самокрутки огонек зажигалки, прошел дальше.

Фалько уже собирался вернуться в свое купе, как появились американки. Болтая и пересмеиваясь, они шли из вагона-ресторана и обрадовались, увидев попутчика. Особенно Нелли.

– Без вас нам за ужином не елось, не пилось.

– Сожалею… Ну, простите – аппетита не было.

Он вытащил сигареты, и все трое закурили. Обе дамы дышали на него хорошим вином. Особенно Нелли. Глаза у нее так и сияли.

– Вы обмолвились, что везете бутылку настоящего бурбона из Кентукки…

При этих словах Фалько, не теряя самообладания, улыбнулся:

– И опять я вам солгал. Заманивал вас в ловушку.

– Мы обожаем ловушки… Правда, Мэгги?

Все трое переглянулись. Фалько смотрел весело, Нелли – выжидательно, подруга – серьезно.

– Но это дело поправимое… – сделал ход Фалько.

– Это было бы чудесно… Мы обожаем бурбон.

– Мы ведь в Европе, не забывайте… Скотчем удовольствуетесь?

– Сойдет!

Фалько поднял указательный палец в знак того, что просит подождать, открыл дверь в свое купе и нажал кнопку, вызывая проводника, который не замедлил явиться. Через десять минут возник снова, неся бутылку «Олд Ангус», сифон и три стакана. Когда он расставил все это на столике, Фалько сунул ему в карман тужурки двадцать франков и пригласил дам войти.

– Ах, да ведь вам уже постелили… – мягко запротестовала Нелли.

– Пусть вас это не беспокоит, – Фалько запер дверь на задвижку. – Уместимся как-нибудь…

– Боюсь, мы тут все изомнем.

Серо-стальные глаза Фалько сузились в пленительной волчьей улыбке. Он откупорил и разлил виски по стаканам. Потом ко

Страница 22

отко пшикнул в каждый из сифона.

– Я люблю измятые постели, – сказал он, когда подруги принялись целоваться.

Фалько не принадлежал к числу тех, кто довольствуется лишь наблюдением. Это было ему – в буквальном смысле – не по нраву, это противоречило его взгляду на мир и на жизнь. И присутствие двух полураздетых женщин, ласкавших друг друга в сумраке купе, имело бы для него смысл лишь в том случае, если бы он деятельно вмешался в ход событий и направил их в нужную и естественную сторону.

Впрочем, было очевидно, что по крайней мере Нелли этого от него и ждет. И потому, предварительно окинув беглым и спокойным взглядом предстоящее, чтобы уяснить и наилучшим образом использовать склонности, предпочтения, подчинения и доминирования, равно как и прочие полезные подробности, он неторопливо глотнул виски с водой, поставил стакан на столик, снял с запястья часы и опустился на колени перед диваном, заняв позицию, удобную для поцелуя, благо Нелли уже topless и со вздернутой выше бедер юбкой довольно жадно тянула к нему губы.

– Свинья, – сказала американка.

Сказала, разумеется, по-английски: Dirty pig – так это звучало. Вот, значит, какая это дамочка, сделал вывод Фалько. Вот какие у нее вкусы и чисто технические предпочтения. Послушно, как исполнительный самец, легко принимающий любые правила игры, и усердно, как истый тореро-коммунист, он немедленно приступил к тому, чего, судя по краткой прелюдии, от него ждали. Нелли, оказавшись к нему так близко, предъявила прелести, скрываемые до этой минуты, – теплую, пышную, отзывчивую на ласку плоть, напрягшуюся и затрепетавшую от возбуждения. И прозвучавшие два слова внятно подсказывали, как именно Фалько следует заниматься ею…

– Сорра[20 - Сучка (исп.).], – через какое-то время сменив дислокацию, прошептал он ей в самое ухо.

Произнес на звучном и чистом испанском языке. Не зная, поняла ли она значение этого слова или нет, но, вероятно, по тону догадалась безошибочно, потому что часто и прерывисто задышала, затряслась всем телом сверху донизу, так что Мэгги высвободила голову, зажатую меж бедер Нелли, и с удивлением взглянула на обоих, словно спрашивая себя, ее ли стараниями подруга пришла к такому благополучному финалу.

– Сучки, – повторил Фалько, на этот раз – из чистой учтивости – во множественном числе.

Мэгги продолжала смотреть на него с любопытством. Очки ее куда-то исчезли, пучок растрепался. Затуманенные глаза, влажные набухшие губы вдруг оживили увядшее лицо, смягчили его, сделали привлекательно-женственным. Кроме того, под распахнутой блузкой предстало нечто упругое и манящее. Кто бы мог подумать, сказал про себя Фалько, вспоминая, какой неказистой и замороженной показалась Мэгги ему в вагоне-ресторане. Кто бы мог подумать. Внезапно он ощутил прилив сил: почувствовал неподдельную радость бытия и уверенность, что никто не оборвет ее на полпути. Впереди еще много километров. Прежде чем приступить чуть погодя к очередному номеру программы, он медленно стянул с себя одежду и затем в спокойной и напряженной готовности проник в горячее тело Нелли, заскользил по нему, не оставляя своими заботами и Мэгги, а та немного отодвинулась, прижалась спиной к стенке, подрагивавшей от вагонной тряски и от ритмичного грохота вагонных тележек, и одновременно открыла ему прежде спрятанный меж черных чулок доступ к своим непостижимым недрам.

– Прелесть, – по-испански же сказал Фалько.

Ночь будет долгой, подумал он с удовольствием. А диван – узким.



В Париже уже цвели каштаны. Не жарко и дождя нет, с удовлетворением отметил Фалько, когда вышел из отеля, пересек бульвар, миновал средневековый фасад Сен-Жермен-де-Пре и, свернув на улицу Жакоб, вскоре оказался на углу Сен-Пер.

Ровно в час дня он был у ресторана «Мишо», где в дверях и в вестибюле толпились люди. Сняв шляпу, непринужденно пробрался ко входу и заглянул внутрь. Гупси Кюссен сидел в глубине зала у окна в компании еще двоих – черноволосого мужчины и светло-русой девушки. Заметив Фалько, австриец поднял руку. Изобразил радостное удивление. Сотрапезники обернулись, а Фалько, игнорируя неодобрительный взгляд метрдотеля, через весь зал без колебаний направился к столику. Кюссен бросил салфетку на скатерть и встал ему навстречу:

– Начо Гасан, какими судьбами?! Что ты делаешь в Париже? Позволь тебя познакомить… Лео Баярд, Эдди Майо… Ищешь свободное место? Ты один? Садись с нами!

Кюссен, как и было условлено, с уверенной светской обходительностью представил его как своего старинного приятеля, испанца, обосновавшегося в Гаване. Фалько протянул руку поднявшемуся Баярду, поклонился его спутнице, меж тем как официанты подали стул и прибор.

– Вот так сюрприз! – ликовал Кюссен, продолжая вести свою партию. – И какой приятный сюрприз!

Лео Баярд – Фалько, предвидя оперативную необходимость, всегда внимательно рассматривал новых знакомых – оказался рослым и худощавым. Элегантным, с несколько томными манерами. Привлекательное лицо с резкими, острыми чертами, с крупным орлиным носом вполне заслуж

Страница 23

вало определения «аскетичное» и казалось моложе от густой челки, упавшей – точнее говоря, уроненной – на высокий патрицианский лоб. Короче говоря, перед Фалько был человек примечательный, человек заметный. Что называется, породистый. Эдди Майо – хорошенькая белокурая англичанка с нежным личиком и ледяными синими глазами – была в шерстяном мужском свитере и широкой синей юбке, носила прическу в виде шлема ? la Луиза Брукс[21 - Луиза Брукс (1906–1985) – американская танцовщица, модель и актриса, звезда немого кино.], то есть модную лет десять-пятнадцать назад, однако у такой женщины воспринимавшуюся как нечто более чем современное.

– Ваше полное имя Игнасио? – с суховатой учтивостью уточнил Баярд.

– Ради бога, без церемоний! – улыбнулся Фалько. – Для вас – просто Начо: так зовут меня друзья.

– Да, – подтвердил Кюссен, в меру излучая радость. – Мы все зовем его так.

Им еще не принесли основное блюдо, и Фалько поспешил сделать свой заказ – антрекот с соусом беарнез – и не отказался от предложенного ему бокала вина: на столе стояла откупоренная бутылка «Шато-Латур» 1924 года.

– Вы из Испании?

– Боже упаси, – Фалько, уже поднесший бокал к губам, раздвинул их в холодной улыбке. – Это не моя война. Я из Лиссабона через Биарриц.

Баярд рассматривал его задумчиво и внимательно. Глаза его, беспокойные, как у птицы, не знающей, на что решиться, то перебегали туда-сюда, то вдруг замирали, уставившись на что-то или кого-то.

– Не ваша война? – переспросил он наконец.

– Совсем не моя. – Фалько, довольный, что так скоро вошел в нужную тему, оперся накрахмаленными манжетами о ребро стола и, чуть подавшись вперед, сказал, словно по секрету: – Я уже восемь лет живу в Гаване.

– У вас там бизнес?

– Да, семейная фирма в Вуэльта-Абахо. Мы производим сигары.

– Лучшие на Кубе, – вовремя вступил Кюссен. – А еще Начо и его родня увлекаются искусством. При моем посредстве кое-что недавно приобрели.

В глазах Баярда появился интерес:

– И что же именно?

– Несколько превосходных эротических гравюр Фудзиты[22 - Цугухару Фудзита (также Леонар Фужита, 1886–1968) – французский живописец и график японского происхождения.]. Еще мы говорили о покупке работ Мана Рэя. – Кюссен, поглаживая усики, повернулся к Эдди Майо, словно его внезапно осенила новая идея: – Кстати! Начо будет очень интересно посетить твою выставку.

Эдди в первый раз взглянула на Фалько прямо. Тот оценил безмятежную красоту этой женщины. И теперь, разглядев ее получше, вспомнил, откуда ему знакомо ее лицо. Несколько лет назад оно не сходило с обложек модных журналов – Эдди представляла коллекции высокой моды. Тогда она выглядела совсем юной. Более хрупкой, что ли, более невинной. Сейчас ей уже за тридцать, и красота ее стала зрелей, завершенней, ярче.

– Вы экспонируете свои работы? – спросил он любезно.

– Да… В галерее «Энафф».

– Это в двух шагах отсюда, – подоспел Кюссен.

– Вы художница?

В ответ прозвучало безразличное:

– Фотограф.

Кюссен гнул свое и продолжал изображать уместное удивление. От хлопотливой мимики натягивалась и опадала под челюстью обезображенная рубцом кожа:

– Да неужто ты не видел фотографии Эдди?

– Не повезло, – улыбнулся Фалько. – Очень сожалею.

– Ты будешь в восторге.

– Не сомневаюсь.

– Мы могли бы, если хочешь, сегодня и отправиться, – вдохновенно предложил Кюссен. – Это поразительно смело и дерзко. По сравнению с работами Эдди гравюрам Фудзиты место в монастырском пансионе.

– А еще мне хотелось приобрести что-нибудь Пикассо, – сделал смелый ход Фалько.

Кюссен с похвальной быстротой реакции устремился в брешь:

– Конечно. Ты ведь мне говорил в прошлый раз.

– Вот это уже мужской разговор, – засмеялся Баярд. – Пикассо стоит подороже, чем Эдди Майо.

Подали основные блюда. Орудуя ножом и вилкой, Баярд не переставал наблюдать за Фалько. Наконец подался вперед и спросил любезно и доверительно:

– Можно задать вам вопрос личного свойства, сеньор Гасан?

– Пожалуйста, называйте меня Начо, просто Начо…

– Хорошо, благодарю вас… Итак, Начо, вы позволите?

– Разумеется.

Баярд на миг замялся. Аристократическое лицо с падающими на лоб непокорными прядями словно вдруг отуманилось.

– Как может испанец заявлять: «Это не моя война»? Как можно чувствовать себя посторонним тому, что там происходит?

Кюссен был настороже и вмешался немедля:

– Лео был в Испании, – объяснил он. – Одно время он там даже…

– Я отлично знаю, что кабальеро делал в Испании, – не дал ему договорить Фалько. – Я, как и все, читаю газеты. Знаю и восхищаюсь. А правда ли, – обратился он к Баярду, – что вы принимали участие в воздушных боях?

Тот типично французским, но чересчур размашистым движением кисти дал понять, что это сущие пустяки.

– Иногда приходилось.

– Но это же огромный риск, – поднял брови Фалько. – Очень опасное дело.

Со своих олимпийских высот Баярд одарил его снисходительным взглядом:

– Жизнь вообще опасное дело.

– Ну да, конечно… И я восхищаюсь, что вы отыс

Страница 24

али в ней самую опасную сферу. Признаюсь вам, что всегда завидовал людям действия.

Баярд принял очередной комплимент невозмутимо, однако высокомерия в его потеплевшем взгляде стало чуть меньше.

– Бывают такие моменты в истории, когда бездействие – преступно.

– Согласен с вами и симпатизирую вашим усилиям… Однако у каждого из нас свои резоны видеть происходящее так, как видит.

– И каковы же они у вас?

Фалько положил нож и вилку на край тарелки и слегка откинулся на спинку стула. Он делал вид, что с большим трудом подбирает слова.

– Сердце мое – с Республикой. Однако насчет моих земляков иллюзий не питаю. Монархию они уже свергли, первую республику разрушили, загубят и нынешнюю… Скажу вам честно – дикие мавры Франко и наемники из Легиона страшат меня не больше, чем малограмотные уголовники, которые называют себя кто анархистами, кто коммунистами. По обе стороны фронта у меня остались могилы расстрелянных родственников и друзей.

– Вы были в Испании после переворота? – спросил Баярд.

– Нет.

– С тех пор многие ошибки удалось исправить.

– Ну, вот когда исправят все, я и переменю свое мнение… А до тех пор предпочитаю наблюдать издалека.

– Начо кое о чем умолчал, – не растерявшись, пошел импровизировать Кюссен. – Он вовлечен в испанские дела куда сильней, чем говорит.

И движением бровей укорил Фалько за ложную скромность.

– Это к делу не относится, Гупси.

– Еще как относится. Не в его привычках бахвалиться, но несколько недель назад он внес очень щедрый вклад в дело Республики.

– Ну, довольно, довольно…

– Санитарные машины, – торжествующе произнес Кюссен, словно это все разъясняло. – Выделил значительную сумму на покупку санитарных машин!

Баярд взглянул на Фалько с внезапным одобрением. Слова австрийца удивили его и обрадовали.

– Вот как… Это делает вам честь, – сказал он и обернулся к Эдди: – А? Как ты считаешь, дорогая?

– Разумеется.

Фалько взял свой бокал и приподнял его, глядя на Баярда:

– Как я уже говорил, мне известно, что вы делали в Испании. Известно и про знаменитую эскадрилью, и про ваше героическое участие в борьбе испанского народа. И я вас благодарю от всего сердца. Надеюсь, у нас еще будет случай об этом поговорить.

– С удовольствием.

– Если смогу быть вам чем-нибудь полезен, я – с радостью…

Фалько выпил под одобрительным взглядом Кюссена, и следом выпили все.

– Превосходно, – сказал австриец, слегка похлопывая себя по животу. – Мы можем сегодня ближе к вечеру посмотреть работы Эдди… Они прекрасны, они скандальны, они невероятны.

Теперь Фалько глядел на женщину. Та по-прежнему молчала, не сводя с него изучающих синих глаз, которые ничего не выражали, но все же что-то как будто таили в самой глубине.

– Ни минуты не сомневаюсь.



Фалько нравилась залитая весенним сиянием Сена, где по набережным прогуливались фланёры и покачивали бедрами женщины, впервые в этом сезоне надевшие светлые платья, нравились бульвары под сенью платанов. Простившись с новыми знакомыми – договорились встретиться в шесть вечера в галерее «Энафф», – пройдясь немного в оживленной толчее по левому берегу вдоль ларьков букинистов, торговавших старыми журналами, книгами и гравюрами, он поглядел на часы и вошел в «бар-табак», купил у кассирши жетон и набрал телефонный номер.

– Это месье Жибер?

– Вы ошиблись номером.

– Я договорился о встрече с ним в половине пятого, – настаивал Фалько.

– Повторяю – вы не туда попали.

– Простите.

Дал отбой, снова взглянул на часы, вышел на улицу и неторопливо зашагал на угол улицы Юшетт, где возле книжного магазина Жибера Жёна находилось кафе. По дороге несколько раз переходил с одной стороны улицы на другую, спустился на станцию метро «Сен-Мишель» и снова вышел наружу, пока не убедился, что слежки за ним нет. И наконец, добравшись до кафе, где в этот час было не слишком людно, занял столик в глубине террасы под полотняным навесом, сев спиной к стене. Так ему были видны улица и прохожие.

Связник появился в условленный час – в 16.10 (Фалько, назначая встречу, подразумевал, что она произойдет на двадцать минут раньше названного времени). И оказался человеком средних лет: утомленное лицо, тонкие усики, зачесанные назад волосы с глубокими залысинами. Лихорадочно блестящие воспаленные глаза. Изысканные манеры противоречили непрезентабельному облику – он был в мятом коричневом костюме в полоску, с шейным платком вместо галстука. Без шляпы. На вид – конторский служащий невысокого ранга. Он уселся на плетеный стул за соседним столиком, вытянул ноги и заказал кофе. И оказался так близко к Фалько, что они едва не соприкасались плечами. Тесно стоявшие столики в парижских кафе облегчали негласные контакты.

– Вы «Голуаз» курите? – спросил Фалько.

– Нет, «Житан».

– Как к вам обращаться?

– Меня устроит «Санчес».

– Хорошо.

Назвавшийся Санчесом выложил на столешницу синюю пачку сигарет и коробок спичек. Пальцы левой руки у него пожелтели от никотина. Фалько взял сигарету, прикурил, а спички спрят

Страница 25

л в карман. И стал рассеянно наблюдать за прохожими. Через мгновение сосед произнес негромко:

– Там телефонные номера и адреса контактов. Кроме того, мне приказано подготовить несколько боевых ребят, причем непременно французов.

– Это необходимое условие, – лаконично сказал Фалько.

– А почему не испанцев, позвольте полюбопытствовать? Тут есть наши. Толковые парни. Умелые и надежные.

– Надо постараться, чтобы никто не связал франкистов с тем, что мы готовим.

– А что мы готовим? Я ведь даже не знаю, чем вы тут заняты. Я не жалуюсь, поймите… Выполняю приказы. Но я не ясновидящий – так уж вышло.

– Понимаю. Но подробности смогу сообщить лишь дня через два.

Санчес ненадолго задумался.

– Ну, есть один подходящий… Ветеран войны, требует, чтобы к нему обращались «майор Вердье». Руководит парижской группой кагуляров[23 - Кагуляры, от фр. la cagoule, капюшон – члены тайной профашистской организации Секретный комитет революционного действия (Organisation secr?te d’action rеvolutionnaire, OSAR), пик активности которой приходился на 1935–1937 гг.].

– Слышал о таком, – кивнул Фалько.

– Тогда можно не объяснять, что это за птица.

Фалько в самом деле знал об этой тайной организации ультраправых радикалов и антисемитов. Эта остервенелая публика не гнушалась самой тяжкой уголовщиной и люто ненавидела Народный фронт и Испанскую Республику.

– Вердье в случае надобности сможет нас поддержать, – добавил Санчес. – Он это делал уже не раз. И все оставалось шито-крыто. Кагуляры нас время от времени, так сказать, прикрывают. Только неизменно просят не слишком это афишировать.

– И чем же мы расплачиваемся за их содействие?

– Итальянским оружием, которое ввозим через Марсель. Надо будет – и сейчас сделаем им выгодное предложение. Они знают, что мы держим слово.

Они замолчали, когда к ним приблизился официант с подносом, на котором стояли кофе с молоком и стакан воды для Санчеса и бутылочка минеральной для Фалько.

– Как обстоят дела сейчас? – спросил тот, когда официант ушел.

Санчес собрался было ответить, но тяжко закашлялся. Справившись с приступом, прижал к губам платок и сейчас же спрятал его в карман. Слишком поспешно, отметил Фалько.

– Для нас довольно благоприятно, – наконец ответил Санчес. – Переезд республиканского правительства в Валенсию привел к отставке их посла и всех его людей. Вся сеть красной разведки в Париже развалилась.

На вкус Фалько, французская сигарета была слишком едкой. Он погасил ее в пепельнице с логотипом Дюбонне.

– Восстановят скоро?

– Не думаю. Так или иначе, она и раньше работала отвратительно.

– Да уж знаю…

– А теперь и совсем из рук вон, – продолжал Санчес. – Посол смылся, оставив стотысячную дыру в бюджете миссии и не заплатив своим французским и испанским агентам. Разведчики, работавшие под дипломатическим прикрытием, денег не считали, швыряли их направо и налево, благо не свои, а казенные. Платили огромные суммы за сведения, которые легко найти в любой газетенке за пятнадцать сантимов. В посольство валом валили все проходимцы и жулики Европы, предлагая недостоверную информацию и сомнительные поставки оружия и урывая за это самые лакомые куски из секретных фондов.

Уму непостижимо, что там творилось… Недавно посольство выложило круглую сумму за досье некоего эксперта по Чехословакии. – Он юмористически покосился на Фалько: – Ну вот растолкуйте мне, какой интерес для Республики может представлять Чехословакия?

– Прелестно, – чуть заметно улыбнулся Фалько.

– Кроме того, – продолжал Санчес, – были там в немалом числе и такие, которые крутили махинации открыто, без стеснения. Например, каталонские полицейские, прикомандированные к посольству, недавно открыли напротив вокзала д’Орсэ лавочку по скупке и продаже ювелирных товаров, а деньги на обзаведение вывезли из красной зоны вместе с реквизированными у жертв ЧК драгоценностями.

Здесь ведь так: кто не крадет, тот ворует, – добавил Санчес, прихлебывая кофе. – Даже сын Негрина[24 - Хуан Негрин Лопес (1892–1956) – политический деятель, министр финансов (1936–1937), а затем председатель совета министров (1937–1939) Второй Испанской Республики.] пользуется золотом, вывезенным из Банка Испании, да еще имеет открытый счет в Лондоне… Франция переполнена лжеизгнанниками, которые живут на разные субвенции и сражаются за Республику в парижских кафе.

Фалько оглянулся: обыватели с газетами, старушки с собачками, американские туристы в желтых ботинках, брюках гольф и разноцветных носках. Если на свете и бывает война, то где-то там, за тысячу километров отсюда. Или, по крайней мере, подумал он со злой усмешкой, здесь все так полагают.

– А мы?

Санчес неопределенно повел плечами:

– Мы постепенно начинаем действовать заодно с людьми из Второго бюро[25 - Второе бюро – разведывательное управление французского Генерального штаба с 1927 по 1940 г.] и с правыми политическими силами. Наша контора в отеле «Мёрис» выдает паспорта, и радиоцентр на юге Франции работает исправно. Денег у нас ме

Страница 26

ьше, чем у красных, день войны обходится нам в шесть миллионов песет, а потому приходится действовать с умом. И нашими стараниями поток оружия и добровольцев для Республики сильно обмелел…

Он снова закашлялся. На этот раз, когда он прятал платок, Фалько заметил на ткани несколько розоватых пятнышек. И понял, почему Санчес так и не выкурил ни одной сигареты из пачки, которую принес как опознавательный знак.

– Неделю назад, – продолжал связник между тем, – мы перехватили курьера, который вез из Марселя в Париж новый шифр. Посольство его потеряло, можете себе представить, и затребовало копию в консульстве.

– Перехватили?

– Конечно. Но оказалось, что он у нас и так имеется… Уже полгода. Итальянская книжка, замусоленная почище романа Хоакина Бельды[26 - Хоакин Бельда Каррерас (1883–1935) – популярный испанский писатель-юморист.].

– Я так понимаю, надежность связи оставляет желать лучшего?

– Да… И у нас, и у них. Но мы все же совершенствуемся – обзавелись шифровальной машиной «Норд» и защищенной телефонной линией… Так что и здесь, как и там красные, хоть у них иные ресурсы, остаются позади.

С этими словами Санчес выпил воду и прищелкнул языком с таким видом, словно и его самого приводила в уныние безалаберность противника. И угрюмо улыбнулся, как человек, со стороны наблюдающий за неким зрелищем, столь же удручающим, сколь и непристойным.

– Иногда мне кажется, что там собрались просто слабоумные, – вдруг сказал он. – Вообразите – они шпионят друг за другом и передают нам информацию, чтоб нагадить сопернику! Уму непостижимо, какие идиоты приезжают покрасоваться-поблистать сюда, где не свистят пули… Как они ненавидят друг друга, как стараются подставить друг другу ножку… Видели бы вы анархистов в Барселоне…

– А я видел.

Санчес уставился на него:

– Вы так говорите, словно в самом деле видели.

Перед глазами Фалько вновь возникли объятые хаосом улицы, в ушах загремела пальба. Вспомнились итальянцы, которых ему было приказано ликвидировать. И выражение их лиц, когда стало понятно, что люди, приставившие им стволы к затылкам, – не из полиции.

– Видел. Вблизи.

– Если бы не русские и не те, кто в комбинезоне и альпаргатах, с винтовкой в руках подставляет грудь под пули, там все давно бы рухнуло.

Две молоденькие гризетки присели за соседний стол и спросили лимонаду. Они выставляли напоказ стройные ножки в скверных чулках и туфлях за полсотни франков и время от времени поправляли косметику. Не переставая щебетать, бесстыдно и выжидательно постреливали глазами в мужчин. В надежде, что какой-нибудь художник пригласит их позировать ню или еще какая-нибудь нежданная удача избавит от прилавка. Фалько рассеянно наблюдал за ними. В этом городе, не в пример прочим, предложение неизменно опережает спрос.

– Необходимо будет сделать несколько фотографий, – сказал он.

– Чьих?

– В ближайшие дни у меня будут встречи с одним господином… Так вот, надо заснять меня с ним, причем незаметно для него.

– Это нетрудно. А о ком идет речь?

– О Лео Баярде.

Санчес негромко присвистнул.

– Ого…

– Вот именно. Возникнут сложности?

– Никаких, – ответил тот, немного подумав. – Будет сделано.

Санчес помедлил еще миг, словно хотел что-то добавить и не знал, надо ли. Но наконец решился:

– Вы сказали, что будете встречаться с Баярдом.

– Собираюсь.

– Помните, я упомянул майора Вердье?

– Да. И что же?

– Мне пришло в голову, что может выйти недоразумение… Его люди стали плотно следить за Баярдом, едва тот вернулся из Испании. Если вас заметят в его обществе… сами понимаете.

– Не исключено.

– А люди эти, как я уже сказал, опасные. Во избежание… их лучше будет предуведомить…

Фалько задумался и ответил не сразу:

– Ответ отрицательный. Возможна утечка, рисковать нельзя.

– Как угодно. Вам решать.

– Это продлится всего несколько дней.

– Все равно, будьте осторожны. И чуть что – дайте мне знать. В спичечном коробке найдете номер телефона для экстренной связи.

Фалько молчал, разглядывая людей, проходивших мимо кафе.

– И второе, – сказал он наконец. – Что вы можете сказать мне о Всемирной выставке?

Санчес уставился на него с удивлением и любопытством:

– Вас это интересует?

– Как видите.

– Красные развили бешеную деятельность. Павильон Испании должен стать визитной карточкой, витриной Республики. Создать благоприятный образ, который заставил бы позабыть, сколько там перебили священников. А потому продемонстрируют церковную утварь и прочее имущество и фотографии ополченцев, которые охраняют соборы и памятники истории… Все будет очень трогательно.




Конец ознакомительного фрагмента.



notes


Примечания





1


Пер. Э. Линецкой. – Зд. и далее прим. переводчика.




2


Art dеco – популярное направление в стиле живописи, архитектуры и дизайна, возникшее во второй четверти ХХ в.




3


Лоншан – крупнейший французский ипподром под Парижем, построенный в 1837 г. Эльза Скиапарелли (1890–1973) – французская моде

Страница 27

ьер, известная экстравагантностью своих коллекций.




4


Карлисты – приверженцы возникшей в Испании в 1830 г. консервативной партии, поддерживавшие притязания дона Карлоса (1788–1855) и его потомков на королевский престол.




5


Эмилио Мола Видаль (1887–1939) – один из руководителей мятежа против республиканских властей, военачальник, успешно ведший боевые действия против Республики.




6


Даниэль Дарьё (1917–2017) – французская киноактриса.




7


Конча Пикер (1908–1990) – одна из самых знаменитых испанских актрис театра и кино, «королева испанской музыки».




8


Хосе Кальво Сотело (1893–1936) – испанский политический деятель, лидер правой оппозиции, убитый республиканцами.




9


Гвидо да Верона (1881–1939) – итальянский поэт и романист, очень популярный в 1920–30-е гг. Клодетт Колбер (1903–1996) – американская кинозвезда.




10


Сокращенно от Partido Obrero de Unificaciоn Marxista (Рабочая партия марксистского единства) – образованная в 1935 г. республиканская партия леворадикального толка, враждовавшая со сталинистами.




11


Панчо Вилья (Хосе Доротео Аранго Арамбула, 1878–1923) – народный герой Мексики, революционный генерал и предводитель крестьянских повстанцев в период революции 1910–1917 гг.




12


Андре Леон Блюм (1872–1950) – французский политик-социалист, в 1936–1937-м и в 1938 г. – глава кабинета министров Франции.




13


Фу Манчу – герой произведений английского писателя Сакса Ромера (1883–1959), гениальный преступник и архизлодей.




14


«Жизнь бенгальского улана» (The Lives of a Bengal Lancer, 1935) – приключенческий фильм Генри Хэтэуэя по мотивам воспоминаний британского офицера Фрэнсиса Йейтса-Брауна с Гэри Купером в главной роли.




15


Имеется в виду Хосе Антонио Примо де Ривера (1903–1936), основатель и лидер Испанской Фаланги.




16


Ман Рэй (1890–1976) – художник, фотограф и кинематографист, работавший во Франции и США. Один из виднейших представителей сюрреализма.




17


Имеется в виду война Испании и Франции с марокканским эмиратом Риф (1920–1926), против которого было применено химическое оружие.




18


Утка по-руански (фр.).




19


«Гранд-отель» (Menschen im Hotel, букв. «Постояльцы», 1929) – роман немецкой писательницы Вики Баум, в 1932 г. экранизированный в Голливуде Эдмундом Гулдингом с Гретой Гарбо, Джоном Бэрримором, Джоан Кроуфорд и Уоллесом Бири в главных ролях.




20


Сучка (исп.).




21


Луиза Брукс (1906–1985) – американская танцовщица, модель и актриса, звезда немого кино.




22


Цугухару Фудзита (также Леонар Фужита, 1886–1968) – французский живописец и график японского происхождения.




23


Кагуляры, от фр. la cagoule, капюшон – члены тайной профашистской организации Секретный комитет революционного действия (Organisation secr?te d’action rеvolutionnaire, OSAR), пик активности которой приходился на 1935–1937 гг.




24


Хуан Негрин Лопес (1892–1956) – политический деятель, министр финансов (1936–1937), а затем председатель совета министров (1937–1939) Второй Испанской Республики.




25


Второе бюро – разведывательное управление французского Генерального штаба с 1927 по 1940 г.




26


Хоакин Бельда Каррерас (1883–1935) – популярный испанский писатель-юморист.