Страница 1

Дай мне руку, Тьма
Деннис Лихэйн


Патрик Кензи #2
Дело, за которое берутся Патрик Кензи и Энджи Дженнаро – частные детективы из Бостона, – не из легких. Психиатр Дайандра Уоррен и ее сын-студент таинственным образом навлекли на себя гнев киллера ирландской мафии и нуждаются в защите. Расследование, предпринятое сыщиками, совпадает со вспышкой в городе кровавых убийств.. Времени на разгадку страшной тайны, истоки которой кроются в преступлении четвертьвековой давности, у сыщиков остается все меньше…





Деннис Лихэйн

Дай мне руку, Тьма



Как-то в детстве отец взял меня с собой на крышу только что сгоревшего дома.

Вызов пришел, когда он показывал мне пожарную часть, поэтому я залез рядом с ним на перед нее сиденье пожарной машины и вперился в черную синеву дыма впереди, замирая на крутых поворотах и вздрагивая от оглушительного рева сирен.

Через час пламя было погашено, я уселся на край тротуара, и каждый пожарный почему-то считал своим долгом потрепать меня по голове и угостить хот-догом. Я сидел и наблюдал за их работой, когда пришел отец, взял меня за руку и повел к пожарной лестнице.

Густой дым въедался в волосы, стелился по кирпичам, а мы все поднимались и поднимались. Через разбитые стекла виднелись выгоревшие, обуглившиеся полы. Сквозь провалы в потолке струились потоки грязной воды.

Дом наводил на меня ужас, и, когда мы добрались наконец до крыши, отцу пришлось взять меня на руки.

– Патрик, – прошептал он, – все уже кончилось. Разве ты не видишь?

Я посмотрел и увидел желто-синие стальные небоскребы города, простиравшегося до горизонта. Но под нами была гарь, духота и разруха.

– Видишь? – переспросил отец. – Опасность позади. Мы остановили огонь на нижних этажах. Здесь он нас не достанет. Если загасить все на корню, он не разгуляется и не поднимется вверх..

Он погладил меня по голове и поцеловал в щеку.

Меня била дрожь.




Пролог


Сочельник, 18:15



Три дня назад, в первую праздничную зимнюю ночь, был тяжело ранен Эдди Брюэр, мой друг детства. Он был одним из четырех человек, застреленных в фешенебельном универсаме. Но не грабеж был причиной случившегося. Убийца, Джеймс Фаэй, недавно поссорился со своей подружкой Лорой Стайлз, кассиршей круглосуточной смены. В 11:15, когда Эдди Брюэр взял спрайт со льдом, Джеймс вошел и выстрелил в Лору, один раз в лицо и дважды в сердце.

Затем он прострелил голову Эдди и спустился в отдел замороженных продуктов. Там увидел пожилую вьетнамскую пару, съежившуюся в молочной секции. Всадив в каждого из них по две пули, Фаэй счел дело сделанным.

Он вышел на улицу, сел в автомобиль, прилепил скотчем к боковому зеркалу судебное постановление, которого добились против него Лора Стайлз и ее семья, повязал голову Лориным лифчиком, отхлебнул виски и выстрелил себе в рот.

Джеймс Фаэй и Лора Стайлз скончались на месте. Вьетнамец умер по дороге в госпиталь самаритян в Карни, его жена – несколькими часами позже. Эдди Брюэр лежит в коме, врачи настроены пессимистически и говорят, что то, что он до сих пор жив, ничем иным, как чудом, объяснить нельзя.

Пресса тут же ухватилась за эти слова. Брюэр, насколько я помню, был отнюдь не праведником, однако стал священником. Правда, в ту роковую ночь он был не при исполнении, да и одет обычно – свитер и кожаная куртка, поэтому угадать в нем священнослужителя было трудновато, впрочем, вряд ли это имело значение для убийцы. Но пресса то ли от атмосферы рождественских праздников, то ли от радости, что в криминальной хронике появилась свежая тема, разыграла эту историю по всем правилам.

Телекомментаторы и главные редакторы газет дошли до того, что связали нападение на Эдди с началом Апокалипсиса, поэтому вокруг церкви в его приходе Лоуэр-Миллз и больницы, где он лежал, было установлено круглосуточное дежурство. Безвестному служителю Господа светило звание мученика независимо от того, умрет он или нет.

Впрочем, все это не имеет никакого отношения к кошмару, свалившемуся на нас два месяца назад, – кошмару, стоившему мне ранений, которые, по уверениям врачей, когда-нибудь заживут, однако правая рука так и не обрела былую чувствительность, а из-за рубцов на лице, которые до сих пор иногда горят, пришлось отрастить бороду. Нет, раненый священник и серийный убийца, очередная «этническая чистка» в бывшей Советской республике, мужчина, обстрелявший клинику абортов недалеко отсюда, или не пойманный пока киллер, расстрелявший десять человек в штате Юта, – все они никак не связаны между собой.

Правда, иногда мне кажется, что все-таки связаны, какой-то невидимой нитью, и, если б нам удалось вычислить, откуда она тянется, и ухватиться за нее, все встало бы на свои места.

Бороду я начал отращивать со Дня благодарения. Первая в моей жизни борода, она вызывает у меня постоянное удивление, особенно по утрам, когда смотрюсь в зеркало. Можно подумать, я по ночам мечтаю о гладкой коже, как у младенца, которого овевают только сладостные ветры да материнская нежность.

Мой офис – «

Страница 2

ензи & Дженнаро: частные расследования» – закрыт. Наверно, в нем сейчас все заросло паутиной, и угол позади моего письменного стола, и стенка за столом Энджи, ушедшей в конце ноября. Я стараюсь не думать о ней. И о Грейс Коул тоже. И о ее дочери Мэй. И вообще ни о чем.

В соборе на другой стороне улицы закончилась месса, и большинство прихожан, обрадовавшись теплой погоде – где-то выше нуля даже после захода солнца, – разбрелись вокруг. Отовсюду раздавались пожелания доброго здоровья и веселых праздников. Погоду, конечно, тоже обсуждали, до чего неустойчива она была весь год: лето холодное, осень теплая, потом ударили холода, ничего удивительного, если рождественское утро преподнесет еще какой-нибудь сюрприз.

Кто-то вспомнил Эдди Брюэра, о нем поговорили немного, но не слишком долго, чтобы не портить праздничное настроение. Но все-таки, вздыхали они, как безумен этот мир! «Безумен, безумен, безумен», – носилось в воздухе.

Совсем недавно я просиживал здесь целыми днями. Наблюдал с балкона за людьми. Зачастую от холода ныла и деревенела искалеченная рука, а зубы выбивали мелкую дробь, и единственное, что удерживало меня, – это человеческие голоса.

По утрам я брал чашку кофе, выходил с ней на улицу и садился смотреть, что происходит на школьном дворе напротив дома. Мальчишки в голубых спортивных штанишках и таких же галстуках и девчонки в светлых беретах и клетчатых юбочках с воплями носились по площадке. Их нескончаемая энергия то утомляла меня, то придавала бодрости, все зависело от настроения. В плохие дни их пронзительные голоса впивались в меня стеклянными осколками. В хорошие, несмотря на мои невеселые воспоминания, я чувствовал прилив бодрости, своего рода глоток свежего воздуха.

В конце, написал он, остается боль. Каждый раз, когда она накрывала меня, я открывал конверт и вынимал записку.

Объявился он той теплой осенью, когда погода, казалось, сошла с ума, когда все вокруг перевернулось и встало с ног на голову. Представьте себе, что вы смотрите в яму и видите в ней звезды и созвездия, а когда поднимаете голову к небу – грязь и свисающие деревья. Словно кто-то встряхнул землю и мир, ну по крайней мере мой собственный мир, пошел кругом.

Иногда ко мне заходили Бубба, Ричи, Дэвин и Оскар. Мы болтали о футбольных матчах, о боулинге, об увиденных фильмах. Ни слова не было произнесено ни о прошлой осени, ни о Грейс, ни о Мэй. Мы не вспоминали Энджи. И мы никогда не говорили о нем. Он сделал свое черное дело, а словами делу, как говорится, не поможешь.

В конце остается боль.

Эти слова, написанные на клочке белой бумаги, размером 8 на 11, завораживали меня. Такие простые, они кажутся мне высеченными в камне.




1


Наш офис находился в башне, и мы с Энджи пытались привести в чувство кондиционер, когда позвонил Эрик Голт.

Обычно в середине октября в Новой Англии на неисправность кондиционера никто и внимания бы не обратил. Сломанный обогреватель – другое дело. Но осень была не совсем обычной. В два часа дня температура достигала двадцати с лишним градусов, а жалюзи на окнах все еще сохраняли промозглый и душный запах лета.

– Давай позовем кого-нибудь? – предложила Энджи.

Я чувствительно хлопнул ладонью по кондиционеру, включил снова. Никакого результата.

– Спорим, это привод, – сказал я.

– То же самое ты говорил, когда сломалась машина.

– Гм… – Секунд двадцать я пытался урезонить агрегат взглядом.

– Может, его обругать? Вдруг поможет?

Я перевел взгляд на Энджи, получилось не намного лучше, чем с кондиционером. Придется потренироваться перед зеркалом.

Зазвонил телефон, и я снял трубку с тайной надеждой, что звонивший разбирается в механике. Но это был всего лишь Эрик Голт.

Он преподавал криминалистику в Университете Брайса. Мы познакомились, когда он преподавал в Массачусетском университете, я был на паре его лекций.

– Ты понимаешь что-нибудь в кондиционерах?

– Пробовали включать-выключать?

– Ага.

– Не помогло?

– Абсолютно.

– Постучите по нему.

– Стучали.

– Тогда зовите мастера.

– Спасибо за бесценный совет.

– Вы по-прежнему сидите в башне?

– Да, а что?

– У меня для вас солидная клиентка.

– И?

– Я хочу, чтобы она наняла вас.

– Прекрасно. Приводи ее.

– В башню?

– Разумеется.

– Ты не понял, я хочу, чтобы она наняла вас.

Я обвел взглядом наш крошечный офис.

– Ты прав, Эрик, здесь холодновато.

– Сможешь приехать в Льюис-Уорф, скажем, завтра в девять?

– Думаю, да. Как ее зовут?

– Дайандра Уоррен.

– В чем проблема?

– Лучше, если она скажет это сама. С глазу на глаз.

– Идет.

– Я тебя встречу.

– До завтра.

Я хотел уже повесить трубку.

– Патрик.

– Да?

– У тебя есть младшая сестра по имени Мойра?

– Нет. У меня есть старшая, и ее зовут Эрин.

– Хм…

– В чем дело?

– Ничего. До завтра.

– Пока.

Я повесил трубку, взглянул на кондиционер, затем на Энджи, снова на кондиционер и позвонил наконец мастеру.


* * *

Дайандра Уоррен жила на верхнем этаже

Страница 3

ятиэтажного дома в Льюис-Уорф. Из окон открывалась панорама порта, огромные окна в деревянных рамах заливали восточную часть этажа мягким дневным светом. Она принадлежала к тому типу женщин, которой в принципе ничего не нужно, по крайней мере в этой жизни.

Волосы медового оттенка струились по ее челу изящной ниспадающей волной, переходя по бокам в мальчишескую стрижку. Темная шелковая блузка и светло-голубые джинсы были с иголочки, а точеные черты лица с нежной и прозрачной, золотистого оттенка кожей напоминали воду в хрустальном сосуде.

– Мистер Кензи, мисс Дженнаро. – Мягкий шепот предполагает, что она уверена, что ее услышат. – Пожалуйста, входите.

Квартира была обставлена с безупречным вкусом. Диван и кресла в гостиной обиты кремовой тканью, что гармонировало с кухней из карельской березы и красно-коричневыми тонами персидских и индийских ковров, устилающих паркетный пол. Сочетание цветов придавало жилищу тепло и уют, но хозяйка излучала спартанскую строгость, явно не собираясь тратить время на пустую болтовню, и вообще казалась не склонной к сантиментам.

Оголенную кирпичную стену подпирали блестящая металлическая кровать, гардероб из орехового дерева, три книжных стеллажа из березы и письменный стол. Я удивился, не обнаружив ни одного шкафа, впрочем как и отсутствию какой-либо одежды. Будто здесь пользовались только свежевыстиранным, отглаженным бельем, которое уже ждало ее, когда она выходила из душа.

Нас провели в гостиную, и мы уселись в кресла. Хозяйка дома после некоторого колебания устроилась на диване. Нас разделял кофейный столик из дымчатого стекла, в центре его лежал почтовый конверт, левее – пепельница и антикварная зажигалка.

Дайандра Уоррен улыбнулась.

Мы улыбнулись в ответ. Пора переходить к делу.

Ее глаза слегка округлились, улыбка на лице застыла. Возможно, она ждала, что мы пустимся приводить примеры, подтверждающие нашу квалификацию, и перечислять свои достижения на расследовательской ниве.

Улыбка Энджи тут же увяла, я задержал свою еще на несколько секунд. Надо постараться произвести впечатление успешного детектива, для которого нет невозможного. Патрик Кензи по прозвищу Живчик. К вашим услугам.

Дайандра Уоррен замялась:

– Не знаю, с чего и начать.

Энджи с готовностью пришла ей на помощь:

– Эрик сказал, что у вас неприятности и мы, возможно, сумеем помочь.

Дайандра кивнула, и радужка ее светло-карих глаз на какой-то миг будто рассыпалась, высвобождая изнутри нечто потаенное. Она поджала губы, взглянула на свои тонкие руки, и в тот момент, когда она подняла голову, входная дверь отворилась и вошел Эрик. Его рыжие с проседью волосы были стянуты на затылке в хвостик, но в целом он выглядел лет на десять моложе своих «давно за сорок». На нем были брюки цвета хаки и полотняная рубаха под слегка оттопыривающейся темной спортивной курткой. Нижняя пуговица на ней отсутствовала. Создатели куртки явно не рассчитывали на то, что под ней будут носить револьвер.

– Привет, Эрик.

Мы обменялись рукопожатиями.

– Рад, что ты вырвался, Патрик.

– Здравствуй, Эрик. – Энджи протянула руку для приветствия.

Когда он склонился, чтобы пожать ее, то понял, что мы увидели револьвер. Он вспыхнул и на секунду прикрыл глаза.

– Будет лучше, если ты оставишь свое оружие на кофейном столике, пока мы не уйдем, – сказала Энджи.

– Я чувствую себя идиотом. – Он криво улыбнулся.

– Пожалуйста, Эрик, – вмешалась Дайандра, – сделай, как тебя просят.

Он расстегнул кобуру так, словно боялся, что она его укусит, и положил кольт 38-го калибра на конверт.

Он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Эрик Голт и револьвер были так же несовместимы, как черная икра и хот-дог.

Он сел рядом с Дайандрой:

– Мы тут слегка перетрухнули.

– Почему?

Дайандра вздохнула:

– Видите ли, по профессии я психиатр. Дважды в неделю читаю лекции в Брайсе и консультирую сотрудников и студентов – вдобавок к обычной практике. В моей работе можно ожидать чего угодно – опасных клиентов, пациентов с самыми разными диагнозами: психопаты, с которыми остаешься один на один в крохотном кабинете, параноидальные диссоциативные шизофреники, мечтающие заполучить твой адрес, и т. п. Вечно сидишь и трясешься, никогда не знаешь, что им может взбрести в голову. Но это… – Она взглянула на конверт, который лежал на столике. – Это…

– Как «это» началось? – мягко спросил я. Она откинулась на спинку дивана и на мгновение закрыла глаза.

Эрик слегка дотронулся рукой до ее плеча, она, не открывая глаз, покачала головой. Он переместил руку ей на колено, глядя на нее так, будто не понимал, как она там оказалась.

– Однажды ко мне в университет пришла студентка. По крайней мере так она представилась.

– Вы ей не поверили? – спросила Энджи.

– Тогда поверила. Она показала студенческий билет. – Дайандра открыла глаза. – Но, когда я потом проверила списки, она в них не значилась.

– Как ее звали? – спросил я.

– Мойра Кензи.

Я взглянул на Энджи, она чуть повела бровью.

– Когда Э

Страница 4

ик назвал ваше имя, мистер Кензи, я ухватилась за него, надеясь, что вы с Мойрой родственники.

Я задумался. Кензи не столь уж распространенная фамилия. Даже в Ирландии нас всего несколько человек в Дублине и еще несколько в районе Ольстера. Учитывая деспотичную натуру нашего отца и его братьев и их склонность к насилию, пожалуй, даже хорошо, что наш род постепенно вырождается.

– Мойра Кензи по возрасту похожа на студентку?

– Да, ей больше двадцати не дашь.

Я покачал головой:

– Увы, единственная Мойра Кензи, с которой я знаком, – это двоюродная сестра моего покойного отца. Ей за шестьдесят, и она не покидала Ванкувер уже двадцать лет.

Дайандра коротко кивнула, ее глаза погрустнели.

– Что ж, тогда…

– Скажите, что случилось, когда вы встретили эту Мойру Кензи?

Она поджала губы и взглянула сначала на Эрика, затем на вентилятор на потолке. Потом будто нехотя заговорила, и я понял, что она решила довериться нам:

– Мойра – подруга некоего мужчины по имени Херлихи.

– Кевин Херлихи? – уточнила Энджи.

Золотистая кожа Дайандры побелела как мел.

Она кивнула.

Энджи взглянула на меня, вскинув брови.

– Вы его знаете? – спросил Эрик.

– К сожалению, – ответил я. – Приходилось встречаться.

Кевин Херлихи вырос среди нас. У него была приятная, немного простоватая внешность: долговязая фигура, бедра, напоминавшие круглые дверные ручки, и непослушные жидкие волосы, которые, казалось, он призывал к порядку с помощью туалетной раковины и мощного потока воды из-под крана. В двенадцать лет ему благополучно удалили из горла раковую опухоль. Однако голос его сделался в результате ломким и визгливым, напоминающим раздраженное девчачье хныканье. Он носил специальные очки, за которыми глаза казались выпученными, как у лягушки, и старался идти в ногу с модой. Он играл на аккордеоне в местном танцевальном оркестре и был правой рукой Джека Рауза, того самого, что заправлял ирландской мафией в нашем городе. Если Кевин выглядел и разговаривал смешно, то о Джеке такого сказать было нельзя.

Дайандра взглянула на потолок, и кожа на ее горле задрожала.

– Мойра рассказала, что Кевин запугивает ее, преследует, заставляет присутствовать при его постельных забавах с другими женщинами, вынуждает спать со своими дружками, избивает каждого, кто даже случайно глянет на нее… – Она сглотнула комок в горле. Эрик осторожно накрыл ее руку своей рукой. – У нее случился роман, и когда Кевин узнал об этом, он… убил этого человека и закопал в Соммервиле. Она просила меня помочь ей. Она…

– Кто вступил с вами в контакт? – спросил я.

Она приложила носовой платок к левому глазу, затем чиркнула антикварной зажигалкой и прикурила длинную белую сигарету. Ее руки едва заметно подрагивали.

– Кевин, – сказала она с таким выражением, будто это имя было горько-кислым. – Он позвонил мне в четыре утра. Представляете, что чувствуешь, когда твой телефон звонит в такой час?

Растерянность, замешательство, одиночество, страх. Как раз то, на что рассчитывает такой тип, как Кевин Херлихи.

– Он говорил ужасные слова. В частности, цитирую: «Интересно, что чувствуешь, зная, что это – последняя неделя твоей жизни? А, дрянь паршивая?»

Очень даже в духе Кевина. И обязательно высокопарность.

Дайандра шумно затянулась.

– Когда вы получили это письмо?

– Три недели назад.

– Три недели? – воскликнула Энджи.

– Да. Я пыталась не думать о нем. Потом позвонила в полицию, но они сказали, что ничем не могут помочь, так как нет доказательств, что звонил именно Кевин. – Она провела рукой по волосам, зацепила прядь, накрутила ее на палец. Затем взглянула на нас.

– Когда вы разговаривали с полицией, – спросил я, – то упоминали о трупе в Соммервиле?

– Нет.

– Хорошо, – одобрила Энджи.

– Почему вы так долго ждали, вместо того чтобы искать помощь?

Дайандра наклонилась, сдвинула пистолет Эрика с конверта, протянула его Энджи, та достала из него черно-белую фотографию. Внимательно изучив ее, передала мне.

На ней был запечатлен симпатичный парень лет двадцати, с длинными темными волосами и небольшой щетиной. На нем были джинсы с заплатами на коленях, майка под расстегнутой фланелевой рубахой и черный кожаный пиджак. Обычная униформа студента колледжа. Он шел вдоль кирпичной стены с тетрадкой под мышкой и явно не подозревал, что его фотографируют.

– Это мой сын Джейсон, – сказала Дайандра. – Учится на втором курсе. Это здание – библиотека университета. Конверт пришел вчера обычной почтой.

– Никакой записки?

Она покачала головой.

– На конверте только имя и адрес, больше ничего, – сказал Эрик.

– Пару дней назад, когда Джейсон приезжал на выходные, я случайно услышала его телефонный разговор с другом. Он сказал, что ему кажется, что за ним следят. Так и сказал: следят. Именно это слово. – Она указала сигаретой на фото, дрожь в руках стала заметнее. – На следующий день после приезда.

Я снова взглянул на фото. Классическая мафиозная манера предупреждения: можешь считать, что кое-что знаешь о н

Страница 5

с, но уж мы-то о тебе знаем все.

– Больше я Мойру не видела. В университете она не зарегистрирована, номер, который она дала, принадлежит китайскому ресторану. Сама она не значится ни в одном из телефонных справочников. И все-таки она приходила ко мне. Именно ко мне. И теперь мне с этим жить. Это мой крест. А я даже не знаю, почему… – Дайандра беспомощно всплеснула руками. Если эти три недели ей как-то удавалось бодриться, то сейчас силы оставили ее. До нее вдруг дошло, что жизнь любого человека висит на волоске и в любой момент может оборваться. И от этого осознания ей стало очень страшно.

Эрик по-прежнему держал ее за руку. Я не мог понять характера их отношений. Никогда не слышал, чтобы он встречался с женщиной, злые языки поговаривали, что он голубой. Так это или нет, понятия не имею, но о сыне он никогда не упоминал, хотя знакомы уже лет десять.

– Кто отец Джейсона? – спросил я.

– Зачем вам это знать?

– Когда опасность угрожает ребенку, – взяла слово Энджи, – необходимо учитывать все родственные связи.

Дайандра и Эрик понимающе кивнули.

– Дайандра разведена уже лет двадцать, – сказал Эрик. – У Джейсона с отцом отношения мирные, но отнюдь не близкие.

– Мне нужно знать его имя, – повторил я.

– Стэнли Тимпсон, – ответила Дайандра.

– Окружной прокурор графства Саффолк Стэн Тимпсон?

Она кивнула.

– Миссис Уоррен, – задумчиво произнесла Энджи, – раз ваш бывший муж – такой могущественный и влиятельный госчиновник, то…

– Нет. – Дайандра покачала головой. – Мало кто знает, что мы были женаты. У него вторая жена, трое других детей, с Джейсоном они практически не общаются. Поверьте, Стэн тут ни при чем.

Я взглянул на Эрика.

– Так оно и есть, – снова кивнул он. – Джейсон взял фамилию матери, и все контакты с отцом ограничиваются звонком в день рождения и рождественской открыткой.

– Вы мне поможете? – спросила Дайандра.

Мы с Энджи переглянулись. Ввязываться в какие-то отношения с типами вроде Кевина Херлихи и Джека Рауза неразумно и весьма опасно для здоровья. Тут наши с Энджи мнения совпадали. А если мы сейчас согласимся, нам придется отправиться к ним в логово, и что дальше? Попросить оставить наших клиентов в покое? Бред! Согласиться означало подписать себе смертный приговор.

Энджи будто читала мои мысли, потому что вдруг спросила:

– Прикидываешь, насколько ты бессмертен?




2


Когда мы покидали Льюис-Уорф, поднимаясь по Торговой улице, то обнаружили, что взбалмошная осень Новой Англии сменила декорации противного утра на прекрасный полдень. Когда я проснулся, холодный ветер со свистом врывался в щели под окнами, казалось, будто пуританский бог освобождал таким образом свои легкие. Над городом нависало низкое блеклое небо, люди, утеплившись теплыми куртками и толстыми свитерами торопливо рассаживались по своим машинам. Их дыхание расцветало в воздухе облачками пара.

Когда я вышел из дома, уже потеплело, сквозь пелену туч с трудом пробивалось неяркое солнце, оно напоминало апельсин, попавший в ледяной плен замерзшего пруда.

Когда я подходил к дому Дайандры Уоррен в Льюис-Уорф, я снял куртку, потому что солнцу уже удалось все-таки выглянуть, а сейчас ртутный столбик термометра достиг почти летнего уровня.

Мы проехали Коппс-Хилл, теплый ветерок из гавани шевелил кроны деревьев, покрывающих холм, в воздухе кружились огненно-красные листья, они цеплялись за гранитные могильные плиты и лишь потом соскальзывали на траву. Справа от нас все пространство пристани и доков было залито солнцем, слева – коричневые, красные и грязновато-белые кирпичные дома Норт-Энда наводили на мысль о кафельных полах и старых темных дверных проемах, о запахе жирного соуса с чесноком и свежеиспеченного хлеба.

– В такой день нельзя ненавидеть этот город, – сказала Энджи.

– Невозможно.

Собрав свои густые волосы в хвостик и придерживая его рукой, Энджи высунулась в открытое окно, блаженно подставив лицо солнечным лучам. Глядя на нее, постороннему человеку в голову бы не пришло, что у нее что-то может быть не в порядке. Но я-то знал, как все обстоит на самом деле.

Энджи ушла от мужа, когда в один прекрасный момент ей стало невмоготу терпеть его садистские выходки. Вслед ей неслась грубая брань Фила, глубоко оскорбленного таким поступком жены. Зиму она просидела в депрессии, она жила как бы по привычке и вела себя как механическая кукла, это касалось и ее отношений с мужчинами. В тот период они сменяли друг друга с какой-то калейдоскопической частотой, и каждый уходил с весьма озадаченным лицом, уязвленный ее непринужденным равнодушием.

Я отнюдь не безгрешен и далек от того, чтобы читать кому-то морали, тем более я не считал для себя возможным в чем-то ее упрекать. В начале весны она слегка опомнилась. Перестала водить к себе кого попало, вернулась на работу. Она даже убралась в квартире, вернее, отмыла плиту и купила веник. Но прежней Энджи больше не было.

Более спокойна, менее дерзка. Иногда она звонила или забегала ко мне домой обсудить прошедший день,

Страница 6

отя мы только-только расстались. Она утверждала, что не виделась с Филом уже несколько месяцев, но я почему-то ей не верил.

Все осложнялось тем, что за все наше долголетнее знакомство я дважды не смог оказаться рядом с ней, когда ей это понадобилось. В июле я встретил Грейс Коул, и мы с ней проводили все дни и ночи, иногда полностью выходные и вообще любую свободную минуту. Иногда мне доверяли посидеть с Мэй, дочкой Грейс, поэтому я выпал из пределов досягаемости для моей напарницы, за исключением каких-то совсем уж неотложных случаев. Все это было довольно неожиданно для всех, и однажды Энджи сказала:

– Проще увидеть темнокожего в фильме Вуди Аллена, чем поверить, что у Патрика с кем-то серьезные отношения.

Перехватив мой взгляд, она оценила его по-своему, на ее губах заиграла усмешка.

– Опять беспокоишься обо мне, Кензи?

Моя напарница все же психопатка.

– Отнюдь, я делаю выводы, Дженнаро. Ты просто ненавидишь всех женщин, только и всего.

– Знаю я тебя, Патрик. Ты все еще играешь в старшего брата.

– А даже если и так, то что?

– То пора бы тебе это прекратить. – Ее ладонь коснулась моей щеки.

Я отвел упавшую ей на глаза прядь волос, и тут зажегся зеленый огонек светофора.

– Нет.

Мы задержались у нее дома ровно столько, сколько ей потребовалось, чтобы переодеться в короткие обрезанные джинсовые шорты, а мне – достать из холодильника пару бутылок «Роллинг рок». Затем мы сели на заднем крыльце, прислушиваясь к хрусту и треску накрахмаленного соседского белья на ветру. Какой же славный выдался денек!

Энджи вытянула ноги вперед, потянулась.

– Итак, мы имеем неожиданное дело.

– Имеем, – согласился я, глазея на ее гладкие загорелые ноги, пока мой взгляд не добрался до шорт. В нашем мире не так уж много хорошего, но джинсовые шорты – это отличное изобретение.

– Есть идеи, как подступиться к нему? – Энджи осеклась и возмущенно фыркнула. – Прекрати пялиться на мои ноги, извращенец. Ты без пяти минут женат, между прочим.

Я пожал плечами, взглянул на мраморное небо.

– Не говори гоп. Знаешь, что меня раздражает?

– Помимо надоевших мелодий, рекламы и нью-джерсийского акцента?

– Я о нашем деле.

– Выкладывай.

– Почему Мойра Кензи? Допустим, имя фальшивое, но почему именно моя фамилия?

– Существует такое понятие, как совпадение. Возможно, ты слышал. Это когда…

– Я не договорил.

– Извини.

– Кевин Херлихи пытался клеиться к тебе?

– Нет, ты что. Но в конце концов, мы знаем его уже столько лет!

– То есть? – не понял я.

– Каких только странных персонажей, в том числе и откровенных уродов, мне не доводилось встречать в обществе невозможных красоток. И наоборот.

– Кевин не странный. Он садист.

– То же можно сказать о профессиональных боксерах. Но мы всегда видим их с женщинами.

– Предположим. Но как быть с Кевином?

– И Джеком Раузом.

– Опасные ребята, – сказал я.

– Очень, – согласилась она.

– А кто водится с опасными ребятами?

– Ну уж не мы, – фыркнула она.

– Точно, – подхватил я, – у нас хватает ума.

– И мы гордимся этим. Остается только… – Она повернула голову и, бросив взгляд на солнце, снова посмотрела на меня. – Хочешь сказать…

– Да.

– Патрик!..

– Поехали проведаем Буббу.

– Ты уверен?..

Я вздохнул, на душе скребли кошки.

– Уверен.

– Черт, – пробормотала Энджи.




3


– Влево. Теперь дюймов восемь вправо. Хорошо.

Почти пришли.

Бубба пятился, идя перед нами, и «дирижировал» дорогу. Его пальцы двигались так, будто он сдавал назад на грузовике.

– О’кей. Левой ногой примерно девять дюймов влево. Вот и пришли.

Бубба живет на заброшенном складе, попасть к нему можно не раньше, чем проделаешь ногами все необходимые па. Со стороны это, наверно, напоминает твист слепца на крутом обрыве. Фишка в том, что «входные» сорок футов Бубба опутал проволокой со взрывчаткой, которой хватит, чтобы снести с лица земли все Восточное побережье. Поэтому если мы хотим еще пожить, надо безукоснительно следовать его инструкциям. Мы с Энджи уже не раз проходили эту ловушку, но ни разу не рискнули довериться своей памяти настолько, чтобы пересечь эти сорок футов без подсказки. Да, мы не самые большие храбрецы на свете.

– Патрик, – Бубба мрачно взирал на мою правую ступню, которую я оторвал от земли на четверть дюйма, – я сказал, шесть дюймов вправо. Не пять.

Я сделал глубокий вдох и сдвинулся еще на дюйм.

Он одобрительно кивнул.

Я поставил ногу на пол. Взрыва не последовало. Повезло.

Идя за мной, Энджи пробурчала:

– Бубба, почему ты не поставишь охранную систему?

Он ухмыльнулся:

– Это и есть моя охранная система.

– Это минное поле, черт его дери!

– Ты ж мой персик, – беззлобно откликнулся хозяин дома. – Четыре дюйма влево, Патрик.

Энджи сердито засопела.

– Ты уже выбрался, Патрик, – как всегда, неожиданно обрадовал меня Бубба, когда я ступил на клочок пола в десяти шагах от него. Он покосился на Энджи. – Ну и трусишка ты!

Она стояла, как аист, на одной ноге, вто

Страница 7

ая была согнута в колене, что придавало моей напарнице удивительное сходство с аистом. Она процедила сквозь зубы:

– Когда я доберусь, то застрелю тебя, Бубба Роговски.

– О! Она назвала меня полным именем. Совсем как моя мама.

– Ты никогда не знал свою мать, – на всякий случай напомнил я.

– Духовная связь, Патрик. – Он постучал пальцем себе по лбу. – Духовная.

Все-таки я не зря иногда беспокоюсь о нем. Даже невзирая на мины-ловушки.

Энджи встал на тот островок пола, который я только что освободил.

– Прошла, – похвалил ее Бубба и тут же получил довольно чувствительный тычок в плечо.

– Ну что, все испытания уже позади? – сварливо поинтересовался я. – Никаких падающих с потолка стрел или лезвий в креслах?

– Я их выключил. – Он подошел к старому холодильнику, стоявшему между двумя потертыми коричневыми диванами, офисным оранжевым креслом и древней, еще восьмидорожечной, стереосистемой. Перед креслом примостился сколоченный из досок щелястый ящик, еще несколько штук валялись возле тюфяка, почему-то сброшенного на пол за диванами. Пара ящиков была открыта, из них торчали черные промасленные дула автоматов, пересыпанных соломой. Основной источник дохода нашего Буббы.

Он достал из морозилки бутылку водки, из кармана солдатской шинели (надо сказать, что независимо от погодных условий и времени года Бубба со своей шинелью был неразлучен, как Харпо Маркс[1 - Комик из популярного в 1930-е гг. комедийного квинтета.] с арфой) извлек три стопарика, налил каждый доверху и протянул нам.

– Очень нервы успокаивает. – Он запрокинул голову и не моргнув глазом осушил свой стопарик.

Мы с Энджи, конечно, моргнули, но оказалось, и впрямь успокаивает, во всяком случае наши. Что там успокаивал Бубба, ума не приложу, насколько мне известно, у него вообще не было нервов, как, впрочем, и многих других вещей, необходимых для жизни сапиенсов.

Двести тридцать фунтов живого веса нашего друга плюхнулись на диван.

– Так зачем вам Джек Рауз?

Мы рассказали.

– На Джека не похоже. Эффектно, конечно, но совсем не в его духе. Слишком изощренно.

– Как насчет Кевина Херлихи? – спросила Энджи.

– То, что для Джека изощренно, Кевину недостижимо. – Бубба глотнул из бутылки. – Ему вообще многое недоступно. Сложение и вычитание, алфавит, дела вроде вашего. Неужели забыли за столько лет?

– Он мог измениться…

Бубба рассмеялся:

– Как же, как же! Он стал еще хуже.

– Значит, он опасен, – сказал я.

– Ясное дело, – кивнул Бубба. – Как цепной пес. Умеет насиловать, драться, пугать до смерти и многое другое, причем делает это на совесть.

Он протянул мне бутылку, я наполнил очередную рюмку.

– При таком раскладе парочка, решившая взяться за дело, за которым может стоять он и его босс…

– Это парочка дебилов, – закончил мою фразу Бубба и забрал бутылку.

Энджи показала мне язык.

– Хотите, чтобы я прикончил? – Бубба вытянулся на диване.

Я нервно моргнул:

– Э-э-э-э-…

Бубба зевнул:

– Нет проблем.

Энджи примирительно коснулась его колена.

– Не сейчас.

– На самом деле, – Бубба принял сидячее положение, – нет ничего проще. Я тут соорудил одну штуку, надеваете ему ее на голову и зажимаете…

– Мы непременно скажем, когда будет пора, – пообещал я.

– Идет. – Он снова улегся и задумчиво уставился на нас. – По правде сказать, не представляю, откуда у него взяться подружке. Он скорее заплатит шлюхе или возьмет силой.

– Это-то меня и беспокоит, – признался я.

– Вам нельзя идти к ним одним. Не заявитесь же вы с предложением оставить вашего клиента в покое. Вы и договорить не успеете, как вам настанет крышка. Они ж психи конченые.

И это говорит человек, который охраняет свое жилище минными растяжками! Джек Рауз и Кевин ему, видите ли, психи! Тоже мне, образец душевного здоровья!

Обратный путь мы преодолели довольно бойко, перемещаясь так, будто танцевали джигу.

– Будем действовать через Толстяка Фредди, – сказал Бубба.

– Что-о? – поперхнулась Энджи.

Толстяк Фредди Константине был крестным отцом бостонской мафии. В свое время он отвоевал контроль у некогда преуспевающей группировки «Провидение», затем усилил свою власть. Джек Рауз, Кевин Херлихи и другие – словом, каждый, кто в этом городе продавал хотя бы копеечный пакет, – должны были отчитываться перед Толстяком Фредди.

– Это единственный путь. – Бубба был невозмутим. – Сходите к нему, выразите свое уважение, и, если эту встречу устрою я, они будут знать, что вы друзья, и не тронут вас.

– Пусть так, – согласился я.

– Когда хотите встретиться?

– Как можно скорее, – ответила Энджи.

Бубба пожал плечами и взял с пола мобильник. Набрал номер, пока шли гудки, отхлебывал из горлышка.

– Лу, – сказал он в трубку, – передай хозяину, что я звонил. – На этом разговор закончился.

– Хозяину? – удивился я.

Бубба развел руками:

– Они насмотрелись Скорсезе и полицейских сериалов и уверены, что так надо говорить в их среде. Смех, да и только. – Он налил Энджи очередную стопку. – Ты уже развелась о

Страница 8

ициально, Дженнаро?

Она улыбнулась и выпила водку залпом.

– Официально нет.

– А когда? – Он поднял брови.

Энджи уперлась ногами в открытую коробку от АК-47 и откинулась на спинку стула.

– Колеса правосудия вращаются слишком медленно, а развод – дело тонкое.

Бубба скорчил гримасу.

– Контрабанда комплексов «земля–воздух» из Ливии – вот тонкое дело. А развод…

Энджи посмотрела на облупившуюся трубу отопления, протянутую через потолок.

– Ну да, по-твоему, любовь длится не дольше шестидневки. Ну вот что ты смыслишь в разводах?

Бубба вздохнул:

– Я знаю одно: люди, желающие изменить свою жизнь, должны начисто отрезать прошлое. – Он снял ноги с дивана, описав ими в воздухе дугу и приземлившись подошвами армейских ботинок на пол. – А как твои дела, парень?

– Мои? – удивился я.

– А чьи же. Как у тебя по части развода?

– Без проблем. Это как с китайской кухней, один звонок – и все доставлено.

Бубба взглянул на Энджи:

– Вот видишь?

Она безнадежно махнула рукой в мою сторону.

– И ты веришь ему, доктор Фрейд?

– Протестую, – притворно возмутился я.

– Иди ты со своим протестом знаешь куда?

– Вы что, ребята, хорош наезжать друг на друга, брейк!

Наступила неловкая пауза, такая возникает, когда кто-то пытается намекнуть, что между мной и моим напарником существует нечто большее, чем просто дружба. Бубба улыбался, чувствуя себя хозяином положения. И тут зазвонил телефон.

– Да. – Бубба кивнул нам. – Мистер Константине, как поживаете? – Пока Бубба слушал ответ, на его лице отразилась гамма самых разнообразных чувств. – Рад слышать. Послушайте, мистер Константине, двум моим друзьям необходимо поговорить с вами. Это займет у вас максимум полчасика. Да, сэр, это хорошие люди. Специалисты по гражданскому праву, но они наткнулись на нечто, что может заинтересовать и вас. Это касается Джека и Кевина.

Толстяк Фредди заговорил, слушая его, Бубба сделал универсальный выразительный жест кулаком.

– Да, сэр. Патрик Кензи и Анджела Дженнаро. – Он послушал, помолчал, моргнул недоуменно и взглянул на Энджи. Закрыв рукой микрофон, спросил: – Ты в родстве с семьей Патризо?

Она закурила.

– Увы.

– Да, сэр, – сказал Бубба в трубку. – Это та самая Анджела Дженнаро. – Он взглянул на нее, подняв левую бровь. – Сегодня в десять вечера. Спасибо, мистер Константине. – Он уставился на деревянный ящик, на котором стояли ноги Энджи. – Что? Да. Лу знает где. Шесть ящиков. Сегодня ночью. Будьте уверены. Как по свистку, мистер Константине. Да, сэр. Счастливо. – Опустив трубку, Бубба громко вздохнул и ребром ладони всадил антенну обратно в телефон. – Вонючий итальяшка. Каждый раз: «Да, сэр. Нет, сэр. Как ваша жена?» Даже волынщикам-ирландцам и тем начхать, как там твоя жена.

Если учесть, что эти слова исходили от Буббы, их можно счесть большим комплиментом в адрес моего родного этноса. Я спросил:

– Так где мы с ним встретимся?

Бубба смотрел на Энджи со странной смесью трепета и страха на одутловатом лице.

– В его кофейне на Прайм-стрит. Сегодня в десять. Почему ты никогда не говорила, что связана с ним?

Энджи стряхнула пепел на пол. Это не было демонстрацией, просто пол и был Буббиной пепельницей.

– А я и не связана.

– Фредди иного мнения.

– Он ошибается. Случайное совпадение крови, вот и все.

Бубба взглянул на меня:

– Ты знал, что она в родстве с семьей Патризо?

– Угу.

– И?

– Ее это не волнует, поэтому меня тоже.

– Бубба, – сказала Энджи, – это совсем не то, чем я хотела бы гордиться.

Он присвистнул:

– И все эти годы во всех передрягах, в которые вы попадали, ты никогда не обращалась к ним за поддержкой?

Энджи взглянула из-под длинной челки.

– В голову не приходило.

– Но почему???

– Потому что нам хватает и одного мафиози. Тебя, красавчик.

Он вспыхнул так, как мог только в присутствии Энджи, и это кое-чего стоило. Крупное одутловатое лицо разгладилось, как переспевший грейпфрут, на нем явно читалось какое-то детское недоумение.

– Хватит, – сказал он, – ты меня смущаешь.


* * *

Когда мы вернулись в офис, я сварил кофе, дабы развеять водочный угар, а Энджи прослушивала записи на нашем автоответчике.

Первое послание было от нашего недавнего клиента Бобо Джедменсона, хозяина «Йо-Йо» – сети подростковых танцевальных клубов и нескольких стриптиз-шоу в Саугусе и Пибоди. Названия у них тоже были соответствующие, типа «Капающая ваниль» и «Капля меда». Когда мы отыскали его бывшего партнера и вернули большую часть его денег, Бобо вдруг стал выяснять размер наших ставок, прибедняться и плакаться в жилетку.

– Ну и народ, – покачал я головой.

– Паразит, – согласилась Энджи, когда стих голос Бобо.

Я подумал, что неплохо бы подключить Буббу к сбору информации. Но тут раздалось следующее послание:

– «Привет. Желаю удачи и везения в новом деле, и все такое. Слышал, оно того стоит. Ладно, буду поблизости. Всем пока».

Я взглянул на Энджи:

– Кто это, черт возьми?

– Думала, ты знаешь. Не знаю никакого бр

Страница 9

танца.

– Я тоже. Ошиблись номером?

– Удачи в новом деле? Звучит, будто он знает, о чем говорит.

– Тебе знаком акцент?

Энджи кивнула:

– Похоже, он слишком увлекался сериалом «Питон».

– А много народу умеет имитировать акценты?

– Да пальцев не хватит.

Следующий голос принадлежал Грейс Коул. Фоном шел гомон голосов в приемном покое «скорой помощи», где она работала.

– «Я вырвалась на минутку глотнуть кофе, вот звоню. Я здесь до завтрашнего утра, звякни мне домой завтра вечером. Соскучилась».

Энджи ухмыльнулась:

– И когда свадьба?

– Завтра. Разве не знаешь?

Она улыбнулась:

– Ты влип, Патрик. И ты это знаешь, верно?

– Кто так считает?

– Я и все твои друзья. – Ее ухмылка исчезла. – Никогда не видела, чтобы ты смотрел на женщину так, как смотришь на Грейс.

– И?

Она выглянула в окно.

– Желаю тебе побольше сил. – Энджи попыталась улыбнуться, но у нее не получилось. – Желаю вам всего наилучшего.




4


В тот же вечер мы с Энджи сидели в маленькой кофейне на узкой улочке Принс-стрит, узнавая малоаппетитные подробности о состоянии простаты Толстяка Фредди.

Принс-стрит пересекает Норт-Энд от Коммершиал до Мун-стрит, и подобно большинству улиц в этом квартале здесь может свободно проехать только мотоцикл. Термометр показывал всего лишь 13 градусов, но здешние завсегдатаи сидели на улице за столиками в легких рубашках или в майках с короткими рукавами. Развалясь в плетеных креслах, они курили сигары, играли в карты и взрывались внезапным хохотом, как люди, уверенные, что находятся у себя дома.

В кофейне был всего один зальчик с четырьмя столиками на черно-белом кафельном полу, два столика приткнулись у входа. На потолке вяло жужжал вентилятор, шевеля страницы газет на барной стойке. Из-за тяжелой черной портьеры доносился голос Дина Мартина.

Нас встретили два молодых человека, темноволосые и темнокожие, в одинаковых розовых теннисках «Балли» с вырезом, открывавшим скульптурную шею, и с одинаковыми золотыми цепочками на шее.

– Вы что, ребята, затариваетесь в одной лавке? – неосторожно полюбопытствовал я.

Один из них нашел шутку настолько остроумной, что обыскал меня по высшему разряду: он так добросовестно обшаривал меня своими ручищами, что казалось, хотел меня сплющить. Наши пистолеты остались в машине, поэтому у нас забрали только бумажники. Нам это не понравилось, но им было наплевать. Нас провели к столику, где восседал дон Фредерико Константине собственной персоной.

Толстяк Фредди был похож на моржа, только без усов. Его массивная фигура была окутана серой пеленой сигаретного дыма, шея практически отсутствовала, казалось, что квадратная, напоминающая обрубок голова вбита прямо в плечи. Миндалевидные глаза с поволокой смотрели тепло, можно сказать, по-отечески, с лица не сходила улыбка. Он улыбался всем: незнакомцам на улице, репортерам на судебной лестнице и даже своим жертвам – перед тем как его головорезы расправлялись с ними.

– Присаживайтесь, – пригласил он.

Кроме Фредди и нас, в помещении был еще один человек. Он сидел, закинув ногу на ногу, метрах в пяти-шести от нас, рядом с несущей колонной. Одна рука спокойно лежала на столе. На нем были легкие брюки цвета хаки, белая рубашка, серое кашне и полотняный янтарного цвета пиджак с кожаным воротником. Он почти не смотрел на нас, казалось, он полностью погружен в свои мысли. Фамилия его была Пайн, имени я никогда не слышал. Он был легендой в своих кругах: говорили, он спас четырех боссов, остановил три семейных войны, а его враги исчезали настолько же незаметно, насколько бесследно, и о них забывали, будто их никогда и не было на свете. Вид у него был совершенно безобидный, внешность приятная, но не запоминающаяся, высокий, волосы пепельные, глаза зеленые, телосложение, можно сказать, среднее.

Однако от его присутствия у меня по спине пробегал холодок и звенело в ушах.

Мы с Энджи сели, и тут Фредди произнес:

– Простата.

– Извините? – не поняла Энджи.

– Простата, – с готовностью повторил Фредди. Налил в чашку кофе из оловянного кофейника, протянул ее Энджи. – Вам как представительнице прекрасной половины человечества этого не понять. – Он кивнул мне, передавая чашку, подвинул нам сахар и сливки. – Скажу честно, я достиг вершины в своем деле, мою дочь недавно приняли в Гарвард, что до денег, я ни в чем не нуждаюсь. Мне мало надо. – Он хотел усесться поудобней, но вдруг болезненно скривился. – Но клянусь, я хоть завтра отдал бы все за здоровую простату. – Он вздохнул. – А вы?

– Что? – спросил я.

– У вас простата в порядке?

– Недавно проверялся, мистер Константине.

Он наклонился ко мне.

– Вам повезло, мой юный друг. Дважды повезло. Мужчина без здоровой простаты… – Он положил руки на стол. – …Это мужчина без секретов, мужчина без достоинства. Эти доктора, Иисусе, укладывают тебя на живот и лезут в тебя своими дьявольскими приспособлениям, тычут в вас чем-то острым, раздирают вас, они…

– Какой ужас, – посочувствовала Энджи.

Ее слова несколько охла

Страница 10

или его пыл. Он кивнул:

– Ужас – не то слово. – Он внезапно взглянул на нее, как если бы только что увидел. – А вы, детка, слишком изысканны для таких разговоров. – Он поцеловал ей руку, я едва удержал удивленный возглас. – Я хорошо знаю вашего дедушку, Анджела. Очень хорошо.

Энджи улыбнулась:

– Он гордится знакомством с вами, мистер Константине.

– Я непременно похвастаюсь ему, что имел удовольствие познакомиться с его прелестной внучкой. – Он взглянул на меня, и его игривость приугасла. – А вы, мистер Кензи, не спускайте глаз с этой женщины. Позаботьтесь, чтобы ей не угрожала никакая опасность.

– Эта женщина может и сама за себя постоять, – суховато возразила Энджи.

Глаза Толстого Фредди, вновь потемнев, остановились на мне, словно он никак не мог разглядеть, что именно находится перед ним.

– Наши друзья присоединятся к нам через минуту, – проговорил он.

Когда Фредди отодвинулся, чтобы налить себе очередную чашку кофе, я услышал, как один из телохранителей у входной двери сказал: «Проходите, мистер Рауз». В глазах Энджи мелькнула паника, когда вошли Джек Рауз и Кевин Херлихи.

Джек Рауз держал Саути, Чарльзтаун и участок между Сейвин-Хилл и рекой Непонсет в Дорчестере. Он был худощав, но жилист, серые, с металлическим отливом, глаза, густые, коротко стриженные волосы. Ничего устрашающего, для устрашения у него был Кевин.

Я знал Кевина с шестилетнего возраста, и все, что наполняло его мозг и сосуды, было лишено человечности. Он избегал смотреть на Пайна, якобы игнорируя его присутствие, хотя в глубине души мечтал быть похожим на него. Пайн излучал спокойствие и собранность, а Кевин – ходячий оголенный провод, он мог разрядить обойму в человека только потому, что подобная мысль пришла ему в голову. Для Пайна убийство было работой, такой же, как любая другая. Для Кевина – единственно любимым занятием, он мог заниматься этим и бесплатно, исключительно из любви к процессу.

Пожав Фредди руку, он уселся рядом со мной и ткнул сигарету в мою чашку кофе. Затем запустил пятерню в свои всклоченные волосы и изучающее уставился на меня.

– Джек, Кевин, вы знакомы с мистером Кензи и мисс Дженнаро, не так ли?

– Конечно, старые друзья, – сказал Джек, усаживаясь рядом с Энджи. – Жили по соседству, как и Кевин. – Рауз снял синий пиджак и повесил его на спинку стула. – Правда, Кевин?

Кевин промолчал, он был слишком поглощен созерцанием моей скромной особы.

Слово взял Толстяк Фредди:

– Вот и славно. Роговски сказал, что вы его друзья и у вас есть проблема, с которой я могу помочь. Так тому и быть. Но так как все вы земляки, я спросил Джека, желает ли он присутствовать при этом. Понимаете, что я имею в виду?

Мы оба кивнули.

Кевин зажег очередную сигарету и выпустил дым прямо на меня.

Фредди положил руку на стол.

– Отлично! Итак, мистер Кензи, в чем ваша проблема.

– Нас наняла клиентка, – сказал я, – которая…

– Как твой кофе, Джек? – спросил Фредди. – Достаточно сливок?

– Все хорошо, мистер Константине. Очень хорошо.

– …которая, – повторил я, – предполагает, что вызывает раздражение у одного из людей Джека.

– Людей? – изумленно поднял брови Фредди. – Мы мелкие предприниматели, мистер Кензи. У нас есть служащие, но их обязанности прекращаются с получением чека. – Он вновь взглянул на Джека. – Люди? – Они оба рассмеялись.

Энджи вздохнула.

Кевин продолжать меня обкуривать.

Я чувствовал усталость. Остатки Буббиной водки все еще терзали мой мозг, поэтому не было ни малейшего желания разыгрывать комедию с этими тупыми психопатами, насмотревшимися «Крестного отца» и вообразившими себя респектабельными бизнесменами. Но, напомнил себе я, Фредди очень влиятельный психопат, который при желании может поужинать моей селезенкой завтра же.

– Мистер Константине, один из… коллег мистера Рауза выразил недовольство в адрес нашей клиентки и высказал определенные угрозы…

– Угрозы? – спросил Фредди. – Угрозы?

– Угрозы? – переспросил Джек, улыбаясь Фредди.

– Угрозы, – сказала Энджи. – Наша клиентка, к несчастью, беседовала с подругой вашего коллеги, которая заявила, что знает о его преступной деятельности, включая… Как бы это сказать? – Она встретилась глазами с Фредди. – Манипуляции с некогда живой плотью.

Понадобилась целая минута, чтобы Фредди переварил услышанное. Маленькие глазки сузились. Он откинул свою колодоподобную голову и раскатисто захохотал, этот звук рикошетил об стены и вылетал на улицу. Джек, похоже, был смущен. Кевин же выглядел посрамленным, хотя это было его обычное состояние.

– Пайн, – сказал Фредди. – Ты слышал?

Пайн не подал виду, что вообще что-то слышал. По нему трудно было определить, дышит ли он. Он сидел неподвижно, одновременно глядя и не глядя в нашу сторону.

– Манипуляции с некогда живой плотью, – повторил Фредди, тяжело дыша. Он взглянул на Джека и понял: шутка до него еще не дошла. – Черт возьми, Джек, иди поищи свои мозги, а?

Джек начал моргать, а Кевин сделал движение вперед, и голова Пайна слегка повернулась

Страница 11

его сторону. Фредди же сделал вид, что ничего не заметил.

Он вытер уголки рта льняной салфеткой и слегка кивнул в сторону Энджи.

– Погодите, я расскажу об этом в клубе. Клянусь. Вы хоть и носите фамилию отца, но вы истинная Патризо. Вне всякого сомнения.

– Патризо? – спросил Джек.

– Да, – сказал Фредди. – Это внучка мистера Патризо. Ты не знал?

Джек не знал. Похоже, это задело его.

– Дай сигарету, – сказал он Кевину.

Кевин наклонился через стол, зажег ему сигарету, при этом его локоть оказался в миллиметре от моих глаз.

– Мистер Константине, – сказала Энджи, – наша клиентка опасается, что список объектов, которых ваш коллега желает ликвидировать, может оказаться слишком длинным.

Фредди поднял мясистую руку.

– О чем мы, собственно, говорим?

– Наша клиентка уверена, что навлекла на себя гнев мистера Херлихи.

– Что? – спросил Джек.

– Объясните, – сказал Фредди. – Покороче.

Не называя имени Дайандры, мы изложили суть дела.

– Выходит, – сказал Фредди, – какая-то там потаскушка Кевина рассказала этому психиатру некую небылицу о – я правильно понял? – каком-то трупе, а Кевин погорячился, позвонил ей и немного пошумел? – Он покачал головой. – Кевин, не хочешь ли ты рассказать мне об этом?

Кевин посмотрел на Джека.

– Кевин, – повторил Фредди.

Кевин повернул голову.

– У тебя есть подружка?

Голос Кевина напоминал хруст стекла, попавшего под колеса.

– Нет, мистер Константине.

Фредди посмотрел на Джека, и оба расхохотались. Кевин напоминал монахиню, пойманную при покупке порнографии.

Фредди повернулся к нам.

– Разыгрываете нас? – И засмеялся еще громче. – При всем уважении к Кевину, женщины – не по его части, надеюсь, вы меня понимаете.

– Мистер Константине, – сказала Энджи, – войдите, пожалуйста, в наше положение – мы отнюдь не выдумали все это.

Фредди доверительно похлопал ее по руке:

– Анджела, я этого и не говорил. Но вас подставили. Какие-то невероятные требования и угрозы со стороны Кевина, и все из-за его мифической знакомой? Подумайте сами.

– И ради этого я оставил игру в карты? – сказал Джек. – Ради этой чуши? – Он фыркнул и начал вставать.

– Сядь, – приказал Фредди.

Джек застыл в воздухе в полуприседе. Фредди взглянул на Кевина:

– Сядь, Джек.

Джек сел.

Фредди улыбнулся:

– Так мы решили вашу проблему?

Я полез во внутренний карман пиджака за фотографией Джейсона Уоррена, рука Кевина нырнула в его пиджак. Джек откинулся на стуле, Пайн неуловимо шевельнулся. Фредди не сводил глаз с моей руки. Очень медленно я извлек фотографию и положил ее на стол.

– На днях наша клиентка получила это по почте.

Бровь Фредди изогнулась дугой.

– Что это?

– Мы расценили это, – сказала Энджи, – как послание Кевина с целью уведомления, что он знает ее слабое место. Теперь мы допускаем, что это не так, но, признаться, мы в замешательстве.

Джек кивнул Кевину, и его рука выползла из пиджака.

Фредди взглянул на фото Джейсона Уоррена и отхлебнул кофе.

– Этот парень – сын вашей клиентки?

– Не мой же, – сказал я.

Фредди тяжело посмотрел на меня:

– Да кто ты такой, щенок, что позволяешь себе такой тон? – Неужели эти глаза несколько минут назад светились теплом? Сейчас от них пробирал мороз по коже.

У меня во рту появилось ощущение, что я проглотил клубок шерсти.

Кевин посмеивался.

Не отрывая от меня взгляда, Фредди полез в складки своего пиджака и извлек оттуда блокнот в кожаном переплете. Открыл, перелистал несколько страниц, наконец нашел нужную.

– Патрик Кензи, – прочитал он. – Тридцать три года. Родители умерли. Сестра Эрин Марголис, тридцать шесть лет, живет в Сиэтле, штат Вашингтон. В прошлом году заработал сорок восемь тысяч долларов в качестве напарника мисс Дженнаро. Семь лет разведен. Бывшая жена отбыла в неизвестном направлении. – Он улыбнулся мне. – Но мы работаем над этим, можете мне верить. – Он перевернул страницу и поджал толстые губы. – В прошлом году вы хладнокровно застрелили сутенера. Это случилось в надземном переходе через пути. – Он подмигнул мне. – Да, Кензи, мы знаем о вас все. Будете убивать в следующий раз, не оставляйте свидетелей. – Он вновь заглянул в блокнот. – Где мы остановились? Да, вот. Любимый цвет – синий. Любимое пиво – «Девушка Сан-Паули», любимая еда – мексиканская. Он искоса взглянул на нас. – Продолжать?

– Потрясающе, – оценила Энджи.

– Анджела Дженнаро. Недавно разошлась с Филиппом Димасси. Отец умер, мать, Антония, живет со вторым мужем во Флэгстаффе, штат Аризона. Как и ее партнер Кензи, замешана в прошлогоднем убийстве сутенера. С недавнего времени снимает квартиру на первом этаже по Хауз-стрит, на задней двери слабый замок. – Он захлопнул блокнот. – Ну и на кой черт нам посылать кому-то фотографию?

Мой внутренний голос молил меня сохранять благоразумие. Я откашлялся.

– Просто невероятно.

– Чертовски верно, так и есть, – сказал Джек Рауз.

– Мы не посылаем фотографии, мистер Кензи, – сказал Фредди. – Наши послания более конкретны.

Дж

Страница 12

к и Фредди смотрели на нас с циничной хитринкой в глазах, а Кевин Херлихи расплылся в глупейшей улыбке шириной с каньон.

– Значит, у моей задней двери слабый замок? – негромко спросила Энджи.

Фредди пожал плечами:

– Так мне доложили.

Рука Джека Рауза потянулась к засаленной твидовой кепке на голове, он приподнял ее, глядя в сторону Энджи.

Она улыбнулась, глядя то на меня, то на Фредди. И только тот, кто знал ее долгое время, мог определить степень ее ярости. Она принадлежала к категории людей, чей гнев мог быть обуздан только путем снижения физической активности. Судя по застывшей позе, она уже минут пять как благополучно миновала весьма опасный внутренний риф.

– Фредди, – сказала она таким тоном, что тот часто-часто заморгал. – Вы подчиняетесь клану Имбрулья в Нью-Йорке, я не ошибаюсь?

Фредди едва заметно вздрогнул.

Пайн сделал такое движение, будто хочет размять ноги.

– А клан Имбрулья, – продолжила Энджи, – отчитывается перед кланом Молиак, который, в свою очередь, по-прежнему считается нижестоящим по отношению к клану Патризо. Верно?

Фредди сосредоточенно что-то соображал, левая рука Джека застыла на полпути между столом и чашкой кофе, рядом со мной напряженно сопел Кевин.

– И вы – я имею право на этот вопрос – посылаете человека найти слабину в охранной системе квартиры единственной внучки мистера Патризо? – Она покровительственно коснулась его руки. – Как думаете, он сочтет такие действия уважительными по отношению к себе или нет?

Фредди проблеял:

– Анджела…

– Спасибо, что уделили нам время.

– Приятно было повидаться, ребята. – Я вознамерился пойти на выход.

Стул под Кевином зловеще скрежетнул, когда тот вскочил и преградил мне путь.

– Сядь, черт тебя побери, – сказал Фредди.

– Разве не слышал? – повторил я. – Сядь, черт тебя побери.

Кевин оскалился, отер губы рукой.

Краем глаза я увидел, что Пайн снова закинул ногу на ногу.

– Кевин, – негромко позвал Джек Рауз.

На лице Кевина отразилась застарелая и мучительная классовая ненависть и махровый психоз. Умственное развитие этого ублюдка природы остановилось где-то между первым и вторым классом средней школы. А еще это лицо выражало жажду убийства.

– Анджела, – сказал Фредди, – мистер Кензи. Давайте разберемся.

– Кевин, – уже с нажимом повторил Джек Рауз.

Кевин положил руку мне на плечо. Ощущение, прямо скажем, не из приятных. Затем он кивнул, будто отвечая на какой-то непроизнесенный вопрос, и отступил.

– Анджела, не могли бы мы…

– Всего хорошего, Фредди.


* * *

Мы дошли до машины, которую оставили на Коммершиал-стрит, на расстоянии одного квартала от дома Дайандры Уоррен, и Энджи сказала:

– Мне еще надо кое-что сделать, поэтому я вернусь домой на такси.

– Увер ен а?

Женщина, только что вышедшая с мафиозной сходки, посмотрела на меня так, что мне не захотелось вступать с ней в пререкания.

– А ты что собираешься делать?

– Думаю поговорить с Дайандрой. Возможно, узнаю что-нибудь еще об этой Мойре Кензи.

– Я тебе нужна?

– Справлюсь.

– Я ему верю.

– Кевину?

Она кивнула.

– Я тоже. Ему незачем лгать.

Энджи всмотрелась в Льюис-Уорф, единственный огонек горел в квартире Дайандры Уоррен.

– Но если это не Кевин, то кто послал это фото?

– Никакой зацепки.

– Хреновые мы сыщики, да?

– Разберемся, – успокоил ее я. – Мы привычные.

Я бросил взгляд в начало Принс-стрит и увидел двоих парней, явно направляющихся к нам. Один низкорослый, худой, крепко сбитый, на голове засаленная кепка. Другой был высок, худощав и, вероятно, хихикал, когда убивал людей. Они и остановились у золоченого «мицубиси-диамант», в двух шагах от нас. Открывая Джеку пассажирскую дверцу, Кевин смотрел прямо на нас.

«Этот парень, – подсказал мне внутренний голос, – очень не любит вас обоих».

Повернув голову, я увидел Пайна, сидящего на капоте моей машины. Он легко взмахнул рукой, и я еле успел подхватить свой бумажник.

Кевин обошел машину спереди, все еще глядя на нас, затем влез в нее, и они двинулись вверх по Коммершиал, затем вокруг Уотерфронт-парка и исчезли на повороте Атлантик-Эйв.

– Мисс Дженнаро. – Пайн с поклоном вручил ей кошелек.– Это был прекрасный спектакль. Браво.

– Благодарю.

– Но не стоит повторять его дважды.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Это было бы неразумно.

Она кивнула.

– Этот парень, – Пайн посмотрел в ту сторону, куда уехал «диамант», потом на меня, – спит и видит, как попортить тебе жизнь.

– Пусть спит, – как можно более небрежно ответил я.

Пайн аккуратно, без единого резкого движения слез с машины, будто стек с нее.

– Когда-то он точно так же смотрел на меня. Если бы взглядом можно было заводить двигатель, он бы непременно завелся. – Он передернул плечами. – Но я – это я.

– Мы привыкли к Кевину. Еще в детском саду горшки рядом стояли, – сказала Энджи.

Пайн неопределенно мотнул головой.

– Тогда и надо было его придавить. – Он прошел между нами, и я ощутил ледяной холод в груди. – Доброй ночи.

О

Страница 13

пересек Коммершиал и стал подниматься вверх по Принс-стрит.

Становилось прохладно, ветер усилился. Энджи поежилась.

– Не нравится мне это дело, Патрик.

– Мне тоже. Совсем не нравится.




5


Мы сидели на кухне у Дайандры Уоррен, белый фарообразный светильник был единственным источником света в темной квартире, на полу лежали неуклюжие тени от мебели. Огоньки соседних домов заглядывали в окна, но внутрь не проникали, на противоположной стороне гавани огни Чарльзтауна расчертили черное небо на желтые квадраты.

Стояла теплая ночь, но у Дайандры было холодно. Она поставила передо мной вторую бутылку светлого «Бруклина», села и начала задумчиво крутить в пальцах бокал с вином.

– Вы верите этим мафиози? – спросил Эрик.

Я кивнул. Я только что рассказывал им о встрече у Толстяка Фредди, опустив лишь связь Энджи с Винсентом Патризо.

– Они мало что выиграли бы от лжи, – сказал я.

– Это преступники, ложь – их вторая натура.

Я отхлебнул пива.

– Согласен, но все-таки лгут либо от страха, либо для самозащиты. У этих ребят нет причин бояться меня. Я для них никто. Если они угрожали вам, Дайандра, а я выступал от вашего имени, их ответ был бы следующим: «Да, мы угрожали ей. Из чего вытекает – не суйте нос, иначе и вас прикончим. Точка».

– Но они не сказали этого. – Она кивнула как бы сама себе.

– Нет. Добавьте к этому, что Кевин не относится к числу мужчин, у которых есть постоянные девушки. Но гораздо важнее другое…

– Но… – начал Эрик.

Я не дал ему договорить и посмотрел на Дайандру.

– Мне следовало спросить у вас еще при первой встрече, но мне никогда не приходило в голову, что это может быть обман. У парня, который звонил и выдавал себя за Кевина, было что-то странное с голосом?

– Странное? Что именно?

– Подумайте.

– Мне кажется, голос был низкий и сиплый.

– Вы уверены?

Она отпила из бокала, затем кивнула:

– Да.

– Тогда это был не Кевин.

– Как вы?..

– Ему в детстве сделали операцию на горле, с тех пор голос так и не смог развиться, он у него тонкий и ломкий, как у подростка.

– Тогда это действительно звонил не он.

Эрик устало помассировал лицо.

– А кто звонил?

– И зачем? – спросила Дайандра.

Я поднял руки.

– Не знаю, пока не знаю. Есть ли у вас враги?

Дайандра покачала головой.

– Как вы определяете, что такое враги? – спросил Эрик.

– Враги, – сказал я, – это люди, которые звонят вам в четыре утра и угрожают, либо посылают фотографию вашего ребенка без всяких разъяснений, либо просто желают вам смерти. Пожалуй, так.

Эрик подумал, затем отрицательно покачал головой.

– Вы уверены?

Он поморщился:

– Полагаю, у меня есть профессиональные конкуренты и клеветники, которые не согласны со мной…

– В каком смысле?

Эрик кисло улыбнулся:

– Патрик, вы слушали мои лекции. Знаете, что я не согласен со многими экспертами в моей области, равно как и они не согласны со мной. Но сомневаюсь, что все они жаждут физической расправы надо мной. Кроме того, мои враги преследовали бы меня, а не Дайандру и ее сына.

– Возможно. Однако никогда нельзя знать… – Я взглянул на Дайандру. – Вы упоминали, что в прошлом боялись своих пациентов. Некоторые из них недавно освободились из больниц и тюрем. Кто может затаить на вас злобу?

– Обычно меня ставят в известность. – Наши взгляды встретились, в ее глазах я прочел замешательство и страх, глубокий, затаенный страх.

– Не было ли у вас в недавнем прошлом пациентов, у которых мог быть мотив, а главное, возможность осуществить свой замысел?

На минуту она задумалась, но в конце концов покачала головой:

– Нет.

– Мне нужно переговорить с вашим бывшим мужем.

– Стэном? Зачем? Не вижу смысла.

– Мне нужно исключить возможность этого следа. Простите за прямоту, но только дурак не думал бы об этом.

– Я не настолько глупа, мистер Кензи. Но поверьте, Стэн не имеет никакого отношения к моей жизни и не имел на протяжении последних двух десятилетий.

– Я должен знать все о тех, кто присутствовал в вашей жизни, доктор Уоррен, особенно о тех, с кем у вас не самые лучшие отношения.

– Патрик, это уже называется вторжением в частную жизнь, ты переходишь границы…

Я чертыхнулся.

– Я, пожалуй, пойду.

– Как это пойдешь, куда, а как же мы?

– Знаешь что, Эрик, плевал я на твою частную жизнь, а также на частную жизнь доктора Уоррен. Ты втянул меня в это и прекрасно знаешь, как я работаю. Не нравится мне это дело. Очень не нравится, поэтому я пытаюсь найти какие-то зацепки, которые помогут уберечь доктора и ее сына от опасности. Чтобы выполнить эту задачу, мне нужно знать все о вашей жизни. Все. Если вас это не устраивает, мне делать нечего.

– Неужели ты оставишь женщину в беде? – спросил Эрик.

– Запросто.

Дайандра не удержалась от колкости:

– Вы всегда такой грубый?

На долю секунды в моей памяти всплыла картина: падающая на раскаленный цемент Дженна Энджелайн, изрешеченная пулями, мое лицо и одежда залиты ее кровью. Умерла чудным летним утром, а всего

Страница 14

в нескольких дюймах от нее стоял я собственной персоной.

– Однажды, – сказал я, – по моей вине погиб человек. Потому что я опоздал. Всего на шаг. Потому что не знал всех деталей. Я не хочу, чтобы это повторилось снова.

На шее у нее чуть заметно подрагивала голубоватая жилка. Она обхватила шею руками.

– Вы думаете, мне что-то всерьез угрожает?

Я обреченно вздохнул:

– Не знаю. Но вам угрожали. Прислали фото сына. Кто-то хочет причинить вам большие неприятности и разрушить вашу жизнь. Я хочу выяснить, кто это, и остановить его. Для этого вы меня и наняли. Можете позвонить Тимпсону и устроить нашу с ним встречу, скажем, завтра?

Она пожала плечами:

– Думаю, да.

– Хорошо. Мне также нужно описание Мойры Кензи, все, что вы вспомните о ней, не важно, сколь незначительным это покажется.

С минуту Дайандра сидела с закрытыми глазами, восстанавливая в памяти облик своей злополучной гостьи. Я раскрыл блокнот и приготовил ручку.

– На ней были джинсы и черная водолазка, сверху красная фланелевая рубашка. – Дайандра открыла глаза. – Красивые светло-русые волосы, слегка растрепанные, и она курила как паровоз. Выглядела по-настоящему испуганной.

– Рост?

– Где-то сто семьдесят.

– Вес?

– Килограммов пятьдесят или около того.

– Какие сигареты она курила?

Дайандра вновь прикрыла глаза.

– Длинные, с белым фильтром. Пачка золотистого цвета. Кажется, «Делюкс».

– «Бенсон и Хеджис делюкс ультра лайтс»?

Ее глаза моментально открылись.

– Да.

Я пожал плечами:

– Моя напарница всегда переходит на них, когда пытается бросить курить. А глаза?

– Зеленые.

– Никаких догадок по поводу происхождения?

Она отпила немного из своего бокала.

– Возможно, Северная Европа, но несколько поколений тому назад, а может, и смесь. Возможно, ирландка, британка, даже славянка. Очень белокожая.

– Что-нибудь еще? Не говорила, откуда родом?

– Бельмонт, – проговорила она с некоторым удивлением.

– Здесь что-то не так… Какое-то несоответствие, верно?

– Пожалуй… уж если кто-то из Бельмонта, он всегда попадает в хорошую подготовительную школу и так далее.

– Верно.

– И одна из особенностей, которую они теряют, если, не дай бог, она у них была, это бостонский акцент.

– Но не эпатируют им, особенно незнакомцев.

– Точно.

– У Мойры он был?

Дайандра кивнула:

– Тогда я не придала этому значения, но, пожалуй, да, это все довольно странно. Это не бельмонтский акцент, скорее реверский, или восточно-бостонский, или… – Она взглянула на меня.

– Или дорчестерский, – сказал я.

– Да.

– То есть местный. – Я захлопнул свой блокнот.

– Да. Что вы собираетесь предпринять?

– Прежде всего встретиться с Джейсоном. Ему грозит опасность. Именно он ощутил слежку, именно его фотографию прислали вам.

– Хорошо.

– Мне хотелось бы, чтобы вы ограничили свою деятельность.

– Не могу.

– Оставьте приемные часы и назначенные встречи, не договаривайтесь о новых, в остальное время держитесь подальше от университета, пока я что-нибудь не выясню.

Она кивнула.

– Эрик.

Он взглянул на меня.

– Твой револьвер… Умеешь им пользоваться?

– Практикуюсь раз в неделю. Получается вроде неплохо.

– Стрелять в живую цель – совсем другое дело.

– Знаю.

– Мне надо, чтобы ты был с ней рядом хотя бы несколько дней. Сможешь?

– Конечно.

– Если что-то случится, не пытайся всадить противнику пулю в голову или в сердце.

– А куда?

– Разряди в него всю обойму куда придется. Шесть выстрелов уложат кого угодно при условии, что он меньше носорога.

На Эрика было жалко смотреть. Возможно, он и вправду хороший стрелок, но вряд ли у нападающего будет на лбу, как в тире, нарисован огромный бычий глаз.

– Проводишь меня немного?

Он кивнул. Мы дошли до лифта.

– Наша дружба не может повлиять на мою работу. Надеюсь, ты это понимаешь?

Он уставился в пол и кивнул.

– Какие у тебя с ней отношения?

Он с вызовом посмотрел на меня:

– А что?

– Никаких тайн, Эрик. Запомни. Мне надо знать, какова твоя роль.

Он пожал плечами:

– Мы друзья.

– Спящие в одной кроватке?

Он горько усмехнулся:

– Патрик, тебе бы не помешало взять несколько уроков хороших манер.

– Мне платят не за соблюдение этикета.

– Мы познакомились в Брауне, я писал диссертацию, она только поступила в аспирантуру.

– Повторяю свой вопрос: ты с ней спишь?

– Нет. Мы просто добрые друзья. Как вы с Энджи.

– Понятно, почему я сделал такое предположение?

Он кивнул.

– У нее есть любовник?

Он отрицательно покачал головой.

– Она… – Он взглянул на потолок, затем на свои ботинки.

– Она – что?

– Не относится к сексуально активным женщинам, Патрик. Так она для себя решила. Она уже лет десять, как с этим завязала.

– Почему?

Его лицо помрачнело.

– Это ее выбор. Для некоторых либидо – далеко не решающий фактор в жизни, Патрик. Жаль, что данная концепция у многих не находит понимания точно так же, как и у тебя.

– О’кей, – мягко проговорил я. – Есть ли что-нибудь

Страница 15

еще, чего ты мне не сказал?

– Что ты имеешь в виду?

– Какой-нибудь скелет в шкафу. Причина, по которой этот субъект угрожает Джейсону, чтобы добраться до тебя?

– На что ты намекаешь?

– Ровным счетом ни на что, Эрик. Я задал прямой вопрос. И жду ответа. Да или нет?

– Нет. – В его голосе зазвенел лед.

– Прости. Я должен был задать эти вопросы.

– Да иди ты… – Он круто развернулся и вернулся в дом.




6


Была уже почти полночь. Улицы давно обезлюдели, температура держалась на отметке двенадцать, я опустил стекла, чтобы проветрить застоявшийся воздух в салоне.

После того как моя последняя служебная машина приказала долго жить посреди одной из мрачных и безлюдных улочек Роксбэри, я нашел эту, коричневую «Краун-Виктория-86». Случилось это на полицейском аукционе, о котором мне сообщил знакомый полицейский по имени Дэвин. Мотор был в прекрасном состоянии: если такую машину сбросить с тридцатого этажа, она распалась бы на запчасти, а мотор продолжал бы работать. Я потратил кучу денег на ее начинку под капотом, поставил лучшие шины, однако внутреннее убранство оставил прежним: потолок и сиденья пожелтели от дыма дешевых сигарет, задние сиденья порваны и испускают запах резины, радио сломано. Задние дверцы здорово вогнуты внутрь, как будто их сдавили щипцами, а краска на кузове содрана, образовав круг с рваными краями, из-под которых проглядывала старая покраска.

Зрелище было ужасным, зато я был абсолютно уверен: ни один уважающий себя автомобильный воришка не захочет найти свою смерть в таком драндулете.

У светофора возле Харбор-Тауэрз я остановился. Мотор, жрущий несколько галлонов бензина в минуту, счастливо урчал. Перед нами переходили дорогу две хорошенькие барышни. Внешне они походили на офисных служащих: узкие обтягивающие темные юбки с блузками, темные чулки, белые теннисные туфли. В их походке ощущалась едва заметная неуверенность, как будто тротуар под их ногами пружинил. Отрывистый смех рыжеволосой девушки звучал чересчур громко.

Я встретился глазами с ее спутницей-брюнеткой и улыбнулся ей приветливой спокойной улыбкой, которая может появиться только в момент, когда одна человеческая душа встречает другую в такую нежную, тихую ночь в таком вечно суматошном городе.

Она улыбнулась в ответ, но тут на ее подругу напала икота, обе расхохотались, обо мне было забыто.

Я тронулся с места, выехав на центральную полосу, дорога нырнула под темно-зеленый надземный переход, и я подумал, что все-таки я странный типчик, если улыбка подвыпившей женщины могла так легко поднять мне настроение.

Но странным был не я, а мир, населенный Кевинами Херлихи и Толстыми Фредди, а также женщинами вроде той, о которой я прочитал в утренней газете. Она оставила троих детей в кишащей крысами квартире, а сама отправилась в загул с очередным кавалером. Через четыре дня, когда представители детского опекунского комитета вошли в квартиру, им пришлось практически отрывать одного из малышей от матраца с криками и воплями, так как уже появились пролежни. В подобном мире – в ночь, когда меня переполняет нарастающее чувство страха по поводу клиентки, которой угрожают неизвестные силы по неизвестным причинам, чьи мотивы, по всей видимости, далеки от невинности, – кажется, что женская улыбка не способна произвести какое-либо впечатление. Но это не так. Произвела.

Но если та улыбка подняла мне настроение, она не шла ни в какое сравнение с улыбкой Грейс, когда я подъехал к своему дому и увидел ее, сидящую на ступеньках парадного входа. На ней был зеленый полотняный жакет размеров на пять больше ее собственного, под ним майка с короткими рукавами и больничные штаны небесной голубизны. Обычно аккуратно уложенная короткая каштановая челка была взлохмачена, видимо, за последние тридцать часов дежурства ее слишком часто теребили. Лицо выглядело осунувшимся из-за глубокого недосыпа, который компенсировался бесчисленными чашками кофе.

И все же она была одной из самых красивых женщин, которых я встречал в своей жизни.

Пока я поднимался по лестнице, она, не двигаясь с места, наблюдала за мной, едва заметно улыбаясь одними уголками губ. Когда мне оставалось всего три ступеньки, она раскинула руки и наклонилась вперед, как ныряльщик.

– Лови меня!

Столкновение вызвало во мне ураган чувств – от сладостных до болезненно-пронзительных. Она поцеловала меня, я поставил ноги вместе, и она с лету обвила меня ногами, скрестив лодыжки на уровне моих колен. Казалось, мы слились в единое существо, я каждой клеткой слышал запах ее кожи, ощущал жар тела. На секунду оторвавшись от моих губ, она прошептала:

– Я скучала по тебе.

– Это я понял, – пробормотал я, целуя ее в шею. – Как тебе удалось ускользнуть?

Она вздохнула:

– Там наконец все угомонились.

– Ты долго меня ждала?

Она кивнула, ткнулась носом мне в ключицу, мы как-то расплелись и, не выпуская друг друга из объятий, встали на ноги.

– Где Мэй?

– Дома с Аннабет. Спит.

Аннабет была младшей сестрой Грейс и исполняла роль няни.

–

Страница 16

Видела ее?

– О да, успела прочитать вечернюю сказку, поцеловать и сказать «доброй ночи». Она мгновенно уснула.

– А ты? – Я погладил ее по спине. – Тебе совсем не нужен сон?

Она вновь вздохнула, кивнула, уперлась в меня лбом.

– Ох…

– Ты очень устала.

– «Очень» не то слово. Но больше, чем сон, мне нужен ты. – Она поцеловала меня. – Глубоко, очень глубоко внутри. Как думаешь, у нас получится, детектив?

– Мечтаю об этом больше всего на свете, доктор!

– Я уже это слышала. Пригласишь меня к себе или устроим показательные выступления прямо здесь, на радость соседям?

– Ну…

Ее рука коснулась моего живота.

– Скажешь, когда будет больно.

– Чуть ниже, – сказал я. Не успел я закрыть дверь квартиры, как Грейс буквально пригвоздила меня к стенке и страстно поцеловала. Левой рукой она крепко обхватила мой затылок, а правая шарила по моему телу, как маленький голодный зверек. Обычно я всегда в хорошей форме, но если б не бросил курить несколько лет назад, боюсь, Грейс пришлось бы применять интенсивную терапию.

– Похоже, леди берет командование в свои руки! Мне остается только подчиниться.

– Леди, – она ущипнула меня за плечо, – настолько устала, что нуждается в помощи по части раздевания.

– И снова джентльмен счастлив услужить.

Она отступила и, глядя на меня, сняла жакет и бросила его на пол. Грейс не была скромницей. Затем она снова жадно поцеловала меня и, повернувшись на каблуках, пошла по коридору.

– Ты далеко? – спросил я внезапно севшим голосом.

– В душ.

У двери в ванную она сняла майку. Узкий луч уличного света проникал через спальню в коридор и в этот момент скользнул по ее спине. Она повесила майку на шарообразную ручку двери и, скрестив руки на обнаженной груди, обернулась.

– Ты превратился в соляной столб?

– Я любуюсь.

Она провела руками по волосам, изогнув при этом спину, от чего под кожей проступили ребра. Когда она сбрасывала кроссовки и снимала носки, то вновь посмотрела на меня. Больничные штаны упали к ее ногам. Она переступила через них.

– Давай оживай скорее.

– Я уже.

Она прислонилась к косяку двери, зацепив большим пальцем резинку черных трусиков. Я больше не мог себя сдерживать. В этой поднятой брови, в улыбке было что-то дьявольское.

– Будьте так добры, детектив, помогите мне снять вот это…


* * *

Когда мы с Грейс занимались в душе любовью, мне пришла в голову странная мысль: когда бы я ни думал о ней, это всегда было как-то связано с водой. Мы познакомились в самую сырую неделю холодного и дождливого лета. Ее зеленые глаза были так светлы, что напоминали мне зимний дождь, кроме того, впервые мы занимались любовью в море, где ночной дождь полоскал наши тела.

После душа мы, не успев обсохнуть, рухнули на постель. Ее каштановые волосы разметались по моей груди, а эхо наших ласк все еще звучало в моих ушах.

На ключице у Грейс был небольшой шрамик в форме канцелярской кнопки – свидетельство того, что в детстве она решила поиграть в амбаре своего дяди, где были оставлены без присмотра гвозди с широкими шляпками. Я поцеловал его.

– Мм… – пробормотала она. – Еще, пожалуйста.

Мой язык скользнул по шрамику.

Она закинула ногу на мою, проведя ступней по моей лодыжке.

– Может ли шрам быть эрогенной зоной?

– Все, что угодно, может быть эрогенной зоной.

Ее пальцы легко пробежались по моему животу, нащупав рубец, напоминающий по форме медузу.

– А что это?

– Ничего эрогенного, Грейс.

– Ты всегда избегаешь разговоров об этом. Это ожог или что-то в этом роде.

– Ты что, доктор, что ли?

Она хихикнула:

– Что-то вроде. – Ее ладонь скользнула ниже. – Скажи, где болит, детектив.

Помолчав мгновение, она посмотрела на меня долгим взглядом и мягко добавила:

– Если не хочешь, не рассказывай.

Я убрал волосы с ее лба, провел пальцем по лицу, спустился ниже, к нежной шее, еще ниже, пока не достиг упругой округлости груди. Накрыл ладонью затвердевший сосок и, обняв ее, перекатил на себя сверху. Я сжал ее так крепко, что услышал биение наших сердец так отчетливо, будто посыпался град.

– Мой отец приложил ко мне утюг, дабы преподать урок.

– Что за бред? Какой урок?

– Не играть с огнем.

– ?!

– Он был моим отцом, я – его сыном. Если бы он хотел сжечь меня, он мог это сделать.

Ее глаза потемнели от ярости, а поцелуй был таким крепким, будто она хотела вытянуть из мен я всю мою боль.

Когда она отодвинулась перевести дыхание, лицо ее было влажным.

– Он умер?

– Отец?

Она кивнула.

– Да, умер.

– Это хорошо. Через несколько минут мы снова занялись любовью, и это было одно из самых волшебных ощущений в моей жизни. Наши тела переплелись, она захватила меня в плен, я будто растворился в ней…

Грейс вскрикнула, а мне показалось, что звук вышел из моего горла.

– Грейс, Грейс…


* * *

Уже засыпая, я услышал над ухом сонное «спокойной ночи».

– Ночи.

Она лизнула меня в ухо: «Я люблю тебя».

Когда я открыл глаза, чтобы ответить ей, она уже спала.


* * *

В шес

Страница 17

ь утра меня разбудил звук льющейся воды. Простыни пахли ее духами, ее кожей, едва уловимым запахом антисептика, потом наших любовных игр, въевшимся в ткань настолько, что казалось, здесь прошла не одна, а тысяча ночей.

Я ждал ее у двери ванной, выйдя, она прислонилась ко мне, пока расчесывалась.

Моя рука скользнула под полотенце, которым она была обмотана.

– Даже не думай. – Она звонко чмокнула меня в щеку. – Мне надо успеть повидаться с дочкой и вернуться в больницу, а я и так уже ни рукой ни ногой шевельнуть не могу после этой ночи, не то чтоб ходить. Иди мойся.

Пока Грейс искала чистое белье в ящике комода, который она по договоренности присвоила себе, я наспех сполоснулся и теперь ждал, когда же наступит то неизбежное чувство неловкости, которое всегда наступало, когда женщина проводила в моей постели более часа. Как ни странно, сегодня его не было.

«Я люблю тебя», – пробормотала она тогда, засыпая.

Очень странно.


* * *

Когда я вернулся в спальню, Грейс снимала с кровати простыни. Она уже переоделась в черные джинсы и темно-синюю рубаху.

Когда она наклонилась над подушкой, я сам не понял, как оказался рядом.

– Дотронешься – убью, – пригрозила, не оборачиваясь, она.

Я встал по стойке смирно.

– Ты знаком со словом «прачечная»? – ехидно поинтересовалась она.

– Слыхал.

Она бросила подушку в угол.

– Могу я надеяться, что в следующий раз здесь будет свежее белье, иначе нам придется спать на голом матрасе.

– Все будет в наилучшем виде, мадам.

Еще несколько минут пролетели в поцелуях и объятиях.

– Кто-то звонил, пока ты был в душе. – Она чуть откинулась в моих руках.

– Кто? Еще нет и семи утра.

– Вот и я так подумала. Своего имени он не назвал.

– Что он сказал?

– Он знает мое имя.

– Что?

– Он ирландец. Я подумала, это твой дядя или кто-то знакомый.

Я покачал головой:

– Со своими дядьями я не общаюсь.

– Почему?

– Потому что они братья моего отца и ничем не отличаются от него самого.

– Гм…

– Грейс. – Я взял ее за руку и усадил на кровать рядом с собой. – Что этот ирландец тебе сказал?

– Он сказал: «Вы, наверное, прелестная Грейс. Рад слышать ваш прелестный голосок». – Она взглянула на стопку постельного белья. – Когда я сказала, что ты в душе, он сказал: «Ладно, передайте, что я звонил и иногда буду наведываться», – и повесил трубку прежде, чем я спросила его имя.

– И все?

Грейс кивнула:

– В чем дело?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Мало кто звонит мне в семь утра, но если такое случается, всегда представляются.

– Патрик, кто из твоих друзей знает, что мы встречаемся?

– Энджи, Дэвин, Ричи и Шерилин, Оскар и Бубба.

– Бубба?

– Ты видела его. Громадный парень, всегда в шинели…

– Такого не забудешь. Вид у него такой, будто он в один прекрасный день может войти в какую-нибудь забегаловку и расстрелять всех до одного только потому, что там испорчен игральный автомат.

– Угадала, это он. Ты видела его на…

– На вечере в прошлом месяце. Я помню. – Ее передернуло.

– Он безобиден.

– Возможно, для тебя – да.

Я взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Не только для меня. Для всех, кто мне дорог. Бубба безумно благородный.

– Он психопат. Такие, как он, заполняют приемные покои новыми жертвами.

– Неправда.

– Я не хочу, чтобы он когда-нибудь приближался к моей дочке. Понятно?

Когда родитель чувствует угрозу для своего ребенка и необходимость его защитить, он обретает особенный, звериный взгляд, излучающий угрозу. Он может быть бессознательным, и, несмотря на то что происходит от глубокого чувства любви, пощады от него не жди.

Именно такой взгляд был у Грейс в данный момент.

– Договорились.

Она поцеловала меня в лоб.

– Не нужно наводить справки об этом ирландце, хорошо?

– Не буду. Он больше ничего не сказал?

– «Скоро». – Она обошла кровать кругом, заглянула под нее. – Где я оставила свой жакет?

– В гостиной, – сказал я. – Что значит «скоро»?

– Он сказал, что будет наведываться. Помолчал секунду и добавил: «Скоро».

Она вышла из спальни, и я услышал легкое поскрипывание паркета в гостиной.

Скоро.




7


Вскоре после ухода Грейс позвонила Дайандра. Стэн Тимпсон согласился уделить мне пять минут по телефону в одиннадцать часов.

– Целых пять минут! – воскликнул я.

– Для Стэна это очень щедро. Я дала ему ваш номер. Он позвонит вам ровно в одиннадцать, Стэнли очень точен.

Дайандра дала мне расписание занятий Джейсона на неделю и номер его комнаты в общежитии. Я записал все, но тут голос ее стал слабым и ломким, в нем зазвучал страх, и, прежде чем мы попрощались, она сказала:

– Я ужасно нервничаю. Как мне это надоело.

– Не волнуйтесь, доктор Уоррен. Все образуется.

– Думаете?


* * *

Я позвонил Энджи, трубку сняли после второго звонка. Но сначала я уловил непонятный шорох и шум, как если бы она переходила из рук в руки, а потом услышал шепот Энджи:

– Я возьму.

Голос Энджи был чуть хрипловатым ото сна.

– Алло?

Страница 18

– Доброе утро.

– Угу, – сказала она. – Так и есть. – На другом конце снова послышался шорох, на этот раз простынь, из которых пытались выпутаться, и скрип матрасных пружин. – Что стряслось, Патрик?

Я передал ей содержание разговора с Дайандрой и Эриком.

– В таком случае это точно не Кевин. Это какая-то бессмыслица.

– Не совсем. У тебя есть ручка?

– Где-то есть. Сейчас найду.

Снова шелест и шорох, что означало, что Энджи бросила трубку на кровать и отправилась искать ручку. Надо сказать, что кухня у Энджи без единого пятнышка, так как она просто не пользуется ею, ванная у нее сверкает, потому что хозяйка не терпит грязи, но зато спальня всегда выглядит так, будто в ней только что распаковали сумки после длительного путешествия во время урагана. Носки и нижнее белье выглядывают из ящиков комода, чистые джинсы, рубахи и колготки разбросаны по полу или свисают с дверных ручек и со спинки кровати. Сколько я знал Энджи, она никогда не надевала то, что решала надеть с вечера. Среди этого беспорядка можно было увидеть и книги, и журналы, и согнутые и сломанные расчески, которые валялись по полу.

Масса предметов была потеряна в спальне Энджи, и вот теперь она решила найти здесь ручку.

После того как несколько ящиков были выпотрошены, а денежная мелочь, зажигалки и сережки рассыпаны по прикроватной тумбочке, чей-то голос спросил:

– Что ты ищешь?

– Ручку.

– Вот, возьми.

Она вернулась к телефону.

– Ручка есть.

– А бумага? – спросил я.

– Да, бумага.

Прошла еще минута.

– Давай говори, – сказала она.

Я дал ей учебное расписание Джейсона и номер его комнаты в общежитии. Она должна была понаблюдать за ним, пока я ждал звонка Стэна Тимпсона.

– Заметано, – сказала Энджи. – Но, черт побери, мне надо бежать!

Я взглянул на часы:

– Первое занятие начнется не раньше полдесятого. У тебя еще есть время.

– У меня полдесятого встреча.

– С кем?

Ее дыхание было несколько затруднено, из чего я сделал вывод: она натягивает джинсы.

– С моим адвокатом. Увидимся в университете, позже.

Она повесила трубку, а я стал смотреть на улицу внизу. День был таким ясным, что улица казалась замерзшей рекой, вытекающей из каньона и продолжающей свой путь между рядами домов, трехэтажных и кирпичных особняков. Ветровые стекла в машинах были сухие, белые и непроницаемые для солнца.

Адвокат? На протяжении последних трех месяцев моего романа с Грейс в моем сознании иногда бывали некоторые просветления, во время которых я с удивлением вспоминал, что у моей напарницы есть своя жизнь. Отдельная от моей. В ней имели место адвокаты, сложности, мини-драмы и даже мужчины, которые подавали ей ручки в полвосьмого утра.

Итак, кто был этот адвокат? И кто тот парень, что давал ей ручку? И какое мне до этого дело?

И что за чертовщина с этим «скоро»?


* * *

До звонка Тимпсона оставалось еще полтора часа, и мне их надо было как-то убить, а сделав зарядку, я обнаружил, что в моем распоряжении еще больше часа. Я полез в холодильник в надежде найти там что-то, кроме пива и содовой, но он был пуст, поэтому я вышел на улицу, чтобы выпить чашку кофе на углу.

Я купил кофе и вышел на улицу. Прислонившись к фонарному столбу, я несколько минут потягивал его и наслаждался чудным днем, наблюдая за уличным движением и пешеходами, спешащими по своим делам в сторону метро в конце Кресчент-стрит.

Позади меня из заведения под названием «Таверна «Черный изумруд» доносился запах несвежего пива и въевшегося в дерево виски. «Изумруд» открывался в восемь утра для тех, кто возвращался с ночной смены, и теперь, ближе к десяти, там было так же шумно, как в пятницу вечером: в помещении стоял монотонный гул голосов, прерываемый иногда громкими возгласами или резким ударом кия по шару, посылаемому в сетку.

– Эй, парень!

Я повернулся и очутился лицом к лицу с невысокой женщиной, на лице которой играла смутная, изменчивая усмешка. Она заслонила рукой глаза от солнца, поэтому я не сразу узнал ее. Она изменила прическу, стиль одежды, даже голос стал другим, чуть более глубоким, с тех пор как я его последний раз слышал.

– Привет, Кара. Когда вернулась?

– Недавно. Как твои дела, Патрик?

– Хорошо.

Кара покачалась на каблуках, отвела глаза в сторону, чуть улыбнулась, на левой щеке появилась ямочка, и она сразу стала такой знакомой, такой родной.

Она была чудным ребенком, веселым, но одиноким. В то время когда большинство сверстников гоняли мяч, она сидела на спортплощадке с блокнотом в руках, выводила там понятные только ей каракули либо рисовала. Когда она подросла и заняла вместе со своими друзьями место на углу Блейк-Ярд, которое, кстати, десять лет назад моя компания считала своим, то и тогда Кару можно было видеть где-нибудь в стороне сидящей прислонившись спиной к забору и взирающей на окрестности так, словно увидела их впервые. Она была красива, очень красива, а настоящая красота ценится в нашей округе больше, чем любой другой товар, так как считается еще более редким даром, чем полу

Страница 19

ение богатого наследства.

С тех пор как Кара начала ходить, каждому было ясно, что она не задержится в родительском доме.

Так уж повелось, что красивые девушки не задерживались здесь, поэтому отъезд был обозначен в ее глазах так же, как крапинки на радужной оболочке. Она была в постоянном движении, казалось, она торопится попасть в то место, что ей грезилось.

Возможно, для друзей Кары она была необыкновенной, но похожие истории в разных вариациях повторялись примерно каждые пять лет. Во времена нашей тусовки на углу это была Энджи. Насколько мне известно, она была единственной, кто отверг эту странную логику наших мест крушения надежд и остался дома.

До Энджи была Эйлин Мак, поскакавшая по дорогам Америки прямо с выпускного вечера, в бальном платье. Спустя несколько лет она мелькнула в сериале «Старский и Хатч». В эпизоде, который длился двадцать шесть минут, она познакомилась со Старским, переспала с ним, добилась одобрения Хатча (хотя он заглянул туда всего на минутку) и приняла предложение выйти замуж за смущенного Старского. После рекламной паузы она уже умерла, а Старский, придя в ярость, отправляется на поиски убийцы жены, находит его и хладнокровно убивает. Заканчивается эпизод сценой на кладбище: Старский стоит под дождем у могилы жены, а зритель остается в уверенности, что он никогда не забудет ее.

В следующей серии у него уже новая подружка, об Эйлин он никогда не вспоминает. Не видели ее больше не только Старский и Хатч, но и жители округи.

Кара отправилась в Нью-Йорк, проучившись год в Массачустском университете. Вот все, что я слышал о ней. Однажды мы с Энджи, выходя от Тома Инглиша пополудни, видели, как она садилась в автобус. Был разгар лета, и Кара стояла на автобусной остановке. Ее волосы от природы были светлыми, цвета спелой пшеницы, ветер задувал их ей в глаза, пока она застегивала ремешок на своем ярком сарафанчике. Она помахала нам, мы ответили ей тем же, она подняла свою сумку, вошла в подъехавший автобус и отбыла с ним.

Сейчас ее голову украшала короткая стрижка, иссиня-черные волосы торчали сосульками. Бледная кожа странно контрастировала с ними. На ней была черная безрукавка с высоким воротом, заправленная в разрисованные джинсы цвета древесного угля. Каждая фраза заканчивалась странным звуком, напоминавшим икоту или нервное придыхание.

– Хороший день, правда?

– Согласен. Конец октября, в это время обычно уже снег.

– В Нью-Йорке тоже. – Она усмехнулась, кивнула сама себе и посмотрела на свои обшарпанные ботинки. – Гм. Да.

Я отпил кофе.

– Так как ты живешь, Кара?

Она снова приложила руку к глазам, закрываясь от солнца, и стала смотреть на чахлый поток утренних машин.

– Хорошо, Патрик. Правда хорошо. А как ты?

– Не жалуюсь. – Я взглянул на улицу, а когда повернулся к ней, она внимательно смотрела мне в лицо, будто пытаясь понять, привлекает оно ее или отталкивает.

Она слегка покачивалась из стороны в сторону. Сквозь открытую дверь «Черного изумруда» доносились голоса двух парней, спорящих о пяти долларах по поводу бейсбольного матча.

– Ты все еще детектив? – спросила Кара.

– Угу.

– Хорошо зарабатываешь?

– Когда как.

– В прошлом году мама говорила в письме, что о тебе писали все газеты. Крупное дело.

Странно, что ее мать оторвалась от своего виски, причем на достаточно длительное время, чтобы прочитать газету и даже написать дочке письмо о том событии.

– Видно, была скучная неделя по части новостей, – сказал я.

Кара оглянулась на здание кафе, провела пальцем над ухом, как если б хотела откинуть назад волосы, которых там не было.

– Какова твоя ставка?

– Зависит от дела. Тебе нужен детектив?

Ее губы стали совсем тонкими, образовав горестную гримаску, как если бы она во время поцелуя закрыла глаза, а открыв их, обнаружила, что возлюбленный исчез.

– Нет. – Она засмеялась, затем икнула. – Я еду в Лос-Анджелес. Скоро. Получила роль в сериале «Дни нашей жизни».

– Правда? Ну, поздр…

– Всего лишь роль без слов, – сказала она, тряхнув головой. – Играю роль медсестры, которая всегда торчит с бумагами за спиной другой, той, что стоит за стойкой в приемном покое.

– Не важно, – сказал я, – все равно это начало.

В дверях бара появилась голова мужчины. Затуманенными глазами он посмотрел вправо, затем влево, наконец увидел нас. Мики Дуг, строительный рабочий на подхвате и одновременно дилер в коксовом бизнесе на полной ставке. В свое время он принадлежал к компании Кары и слыл большим сердцеедом. Он до сих пор пытался играть эту роль, хотя волосы его заметно поредели, а мышцы обмякли. Увидев меня, он заморгал и втянул голову в плечи.

Плечи Кары напряглись, как если б он стоял рядом, она невольно потянулась ко мне, и я почувствовал резкий запах рома. И это в десять утра.

– Безумный мир, правда? – Ее глаза сверкнули, как бритвы.

– Мм… пожалуй, – сказал я. – Тебе нужна помощь?

Она вновь засмеялась, затем начала икать.

– Нет, нет. Нет, я всего лишь хотела поздороваться, Патрик. Ты был для нашей

Страница 20

омпании классным старшим братом. – Она вновь повернула голову в сторону бара, поэтому мне стало очевидно, где именно закончили сегодняшнее утро некоторые члены этой «компании». – Я ведь хотела просто поздороваться.

Я кивнул и заметил, что ее руки слегка подрагивают. Она продолжала смотреть мне в лицо, как будто оно могло открыть ей что-то, потом, не обнаружив ничего, отводила взгляд вдаль, но лишь затем, чтобы через секунду вернуть его обратно. Она напоминала ребенка, стоящего у лотка с мороженым без денег, в то время как у остальных ребят деньги имелись. При этом, провожая взглядом каждую порцию мороженого и шоколадного эклера, которые через ее голову направлялись в другие руки, какая-то ее часть знала, что ей никогда ничего не достанется, в то время как другая лелеяла слабую надежду, что продавец мороженого по ошибке либо из жалости все же даст ей лакомство. Тщетность ожидания была невыносима.

Я протянул ей свою визитку.

Кара насупилась, потом зло ухмыльнулась:

– У меня все хорошо, Патрик.

– Ты уже порядком набралась, а сейчас только десять утра.

Она пожала плечами:

– Кое-где уже полдень.

– Пусть полдень, суть не меняется.

Мики Дуг снова высунулся из двери. На этот раз он смотрел прямо на меня, туман в глазах прояснился, видимо, благодаря уколу или не знаю, чем он там торговал теперь.

– Эй, Кара, зайдешь ты наконец в зал?

Ее плечи чуть шевельнулись, визитка исчезла в потной ладошке.

– Побудь там еще, Мик.

Похоже, Мики собирался сказать что-то еще, но, постучав по двери, как по барабану, исчез за ней.

Кара смотрела на улицу, на автомобили долгим, задумчивым взглядом.

– Когда уезжаешь, – сказала она, – ожидаешь, что все станет меньше, когда вернешься. – Она тряхнула головой и вздохнула.

– Не стало?

Она покачала головой:

– Все выглядит так же, как раньше, просто охренеть.

Она отступила на несколько шагов, похлопывая моей визиткой по бедру, широко распахнула глаза, глядя на меня, и отработанным жестом повела плечами.

– Береги себя, Патрик.

– И ты себя, Кара.

Она указала на мою визитку:

– А зачем, когда у меня есть это?

Засунув визитку в задний карман джинсов, она повернулась в сторону открытых дверей «Черного изумруда». Затем остановилась, повернулась и улыбнулась мне. Это была открытая хорошая улыбка, но ее лицо явно отвыкло от такой мимики и дрогнуло от напряжения.

– Береги себя, Патрик. Хорошо?

– Беречь от чего?

– От всего. От всего.

Я ответил ей беспечным взглядом – по крайней мере, постарался. Она кивнула мне так, как будто у нас теперь был свой секрет, и зашагала к бару.




8


До того как преуспеть на политическом поприще, мой отец занимался политикой в местных масштабах. Он и плакаты держал, и по избирателям ходил, а бамперы всех «шевроле» в нашей семье пестрели наклейками, кричащими о его фанатичной преданности делу. Для него политика не имела ничего общего с социальными переменами, и он не дал бы ломаного гроша за то, что политические деятели обычно обещали народу; единственное, что он признавал, были личные связи. Политика представлялась ему эдаким пряничным домиком на высоком дереве, и если будешь водиться с правильными ребятами, они возьмут тебя с собой, оставив неудачников внизу.

Отец поддержал Стэна Тимпсона, когда тот, новоиспеченный выпускник юридической школы и новичок в офисе окружного прокурора, баллотировался в члены городского управления. В конце концов, рассуждал он, Тимпсон был жителем нашей округи, начинающим свой путь наверх, и если все пойдет хорошо, вскоре он станет своим парнем, к которому можно обратиться, если ваша улица нуждается в ремонте или у вас слишком шумные соседи, а ваш кузен как раз хлопочет о профсоюзном пособии по безработице.

Я смутно помнил Тимпсона еще с детских лет, но этот образ слился с тем, который я не раз видел по телевидению, и мне трудно было различить их. Поэтому когда его голос наконец просочился в мою телефонную трубку, он показался мне каким-то искусственным, словно мне позвонил автоответчик.

– Пэт Кензи? – вежливо осведомился он.

– Патрик, мистер Тимпсон.

– Как поживаете, Патрик?

– Хорошо, сэр. А вы?

– Великолепно. Лучше быть не может. – Он рассмеялся так, будто услышал остроумную шутку, которую я почему-то не уловил. – Дайандра сказала, что у вас ко мне есть вопросы.

– Да, есть.

– Хорошо, валяй, сынок, задавай.

Тимпсон был всего на десять или двенадцать лет старше меня. Поэтому мне было не вполне ясно, каким образом я мог быть для него «сынком».

– Дайандра рассказала вам о фотографии Джейсона, которую она получила?

– Разумеется. Все это выглядит довольно странно.

– Да, пожалуй…

– Лично я думаю, кто-то пытается сыграть с ней шутку.

– Очень продуманную и разработанную.

– Она сказала, вы исключили версию связи с мафией?

– На данный момент – да.

– Если честно, я не знаю, что вам сказать, Пэт.

– Возможно ли, сэр, что вы работаете над чем-то, что может заставить кое-кого угрожать вашей бывшей жене и сыну?

Страница 21

Это из области фантастики, Пэт.

– Патрик.

– Думаю, где-нибудь в Боготе окружного прокурора могут преследовать ради личной вендетты. Но не в Бостоне. Итак, что дальше, сынок, это все, что вы можете сделать? – Снова проникновенный смех.

– Сэр, жизнь вашего сына, возможно, в опасности и…

– Защитите его, Пэт.

– Я пытаюсь это сделать, сэр. Но я не смогу, если…

– Знаете, что я думаю по этому поводу? Что это кто-то из психов Дайандры. Забыл принять успокоительное и решил пощекотать ей нервы. Просмотри список ее пациентов, сынок. Таково мое мнение.

– Сэр, если бы вы только…

– Пэт, слушайте меня. Мы разошлись с Дайандрой почти двадцать лет назад. Когда она позвонила вчера вечером, я услышал ее голос впервые за шесть лет. Никто не знает, что мы когда-то были женаты. Никто не знает о Джейсоне. Во время прошлой предвыборной кампании мы ждали, что кто-нибудь раскопает и вытащит этот материал – как я оставил свою первую жену и малыша, к тому же плохо их содержал. Грязная политическая гонка в грязном политическом городе, но эта тайна так и не была раскрыта. Представляешь, Пэт? Она так и не была обнаружена. Никто не знает о Джейсоне, Дайандре и нашей связи.

– А как насчет…

– Приятно было побеседовать, Пэт. Передавай отцу привет от Стэна Тимпсона. Скучаю по вашему старику. Где он скрывается сейчас?

– На кладбище Седар-Гроув.

– Нашел себе работу, копать землю, да? Ну, должен бежать. Береги себя, Пэт.


* * *

– Этот мальчик, – сказала Энджи, – еще больший кобель, чем ты.

– Так не бывает.

На четвертый день слежки за Джейсоном Уорреном нам стало казаться, что мы висим на хвосте у молодого Валентино. Дайандра настаивала, чтобы Джейсон ни в коем случае не заподозрил, что за ним наблюдают, ссылаясь на мужское нежелание терпеть чей-то контроль и вмешательство в свою жизнь, а также именно Джейсоново «преувеличенное чувство личного пространства», как она выразилась.

Я бы тоже загордился, подумал я, если б за три дня обработал трех женщин.

– Настоящий фокус, – сказал я.

– Что? – спросила Энджи.

– В среду малыш показал настоящий фокус. Его бюст можно выставлять в зале Славы.

– Все мужчины – свиньи, – сказала Энджи.

– Что правда, то правда.

– И убери эту идиотскую улыбочку.

Если Джейсон и был под наблюдением, то, скорее всего, со стороны одной из своих трех любовниц, оскорбленной красавицы, не желавшей быть просто охотничьим трофеем, – номера два. Но мы беспрерывно следили за ним на протяжении восьмидесяти часов и никакого наблюдения с чьей-нибудь стороны, кроме нашего, не заметили. Кстати, Джейсон всегда был на виду. Почти весь день он проводил в учебном корпусе, устраивая обеденный секс-перерыв в своей комнате в общежитии – по договоренности с соседом, «пыхальщиком» из Орегоны, который по вечерам в отсутствие Джейсона устраивал приемы с марихуаной. После занятий Джейсон до заката занимался на лужайке, обедал в кафетериях всегда в окружении женщин, затем всю ночь шатался по барам.

Женщины, с которыми он спал, по крайней мере те три, которых мы видели, похоже, относились друг к другу без ревности. Все они также принадлежали к одному типу. Носили модную одежду, в основном черного цвета, со сверхмодными разрезами в некоторых местах. И при этом – неизменно безвкусная бижутерия, хотя, судя по машинам, а также сумкам, курткам и туфлям мягкой импортной кожи, они прекрасно это сознавали. Этакая небрежная роскошь, думаю, своего рода самоирония, постмодернистский плевок этому безнадежному миру. А может, и нет. Ни у одной не было постоянного приятеля.

Все они значились в списках Школы искусств и науки. Габриэль специализировалась по литературе. Лорен – по истории искусств, но большую часть своего времени проводила в обществе членов женской рок-группы, где была лидирующей гитаристкой. Их группа исповедовала тяжелый рок и панк, пожалуй, чересчур серьезно подражая Кортни Лав и Ким Дил. Джейд – маленькая, тощая самовлюбленная болтушка – была художницей.

Ни одна из них не была любительницей водных процедур. Меня бы это покоробило, но, похоже, Джейсона мало волновало. Он, кстати, и сам не слишком часто мылся. Я никогда не был консервативным в своих эротических пристрастиях, но у меня есть два правила: насчет мытья и насчет клиторальных стимуляторов, и я неколебим в отношении и того и другого. Полагаю, это создало мне репутацию неисправимого кайфолома.

Что же до Джейсона, он вовсю расслаблялся. Судя по тому, что мы видели, он был настоящим «насосом». В среду он вылез из постели Джейд, и они вместе отправились в бар под названием «Харперз Ферри», где встретили Габриэль. Джейд осталась в баре, а Джейсон с Габриэль уединились в ее машине и предались любовным утехам, которые мне, к несчастью, пришлось наблюдать. Когда они вернулись в бар, Габриэль и Джейд удалились в дамскую комнату, где, не обращая внимания на Энджи, стали весело обмениваться сексуальными впечатлениями.

– Говорят, толстый, как питон, – сказала Энджи.

– Так не бывает.

– Убеждай себя, Патрик, может,

Страница 22

когда-нибудь да поверишь.

Вскоре обе дамочки со своим мальчиком-игрушкой отправились в «Медвежью берлогу» на Центральную площадь, где Лорен сотоварищи нестройно исполняли хиты «Хоул». Оттуда Джейсон уехал с Лорен. Добравшись до ее дома, они выкурили по косяку и до рассвета неутомимо трахались, как кролики, под старые записи Патти Смит до самого рассвета.


* * *

На следующую ночь в баре на Норт-Гарвард я столкнулся с Джейсоном при выходе из туалета лицом к лицу. Я шарил глазами в толпе, пытаясь увидеть Энджи, и не заметил, как ткнулся подбородком в его плечо.

– Кого-то ищете?

– Что? – спросил я.

В его грустных – с чего бы это, мимолетно удивился я, – глазах мерцали яркие зеленые огоньки.

– Ищете кого-то?

– Да, свою девушку, – сказал я. – Простите, что толкнул вас.

– Пустяки, – сказал он, немного возвысив голос, чтобы прорваться сквозь монотонное бренчание гитар. – Вид у вас какой-то потерянный. Всего доброго.

– Что-что?

– Всего доброго! – прокричал он мне прямо в ухо. – Короче, желаю вам найти вашу девушку!

– Спасибо.

Когда он повернулся к Джейд, сказав ей на ухо, по-видимому, очень смешное, я смешался с толпой.

– Сначала было забавно, – сказала Энджи на четвертый день.

– Что именно?

– Эротические наблюдения.

– Не трогай их. Американская культура не состоялась бы без них.

– Я и не трогаю. Но внутри меня что-то закипает, когда я вижу, как этот малыш трахает все, что плохо лежит.

Я кивнул.

– А выглядят одинокими.

– Кто? – не понял я.

– Все они. Джейсон, Габриэль, Джейд, Лорен.

– Одинокими. Гм. В таком случае они, похоже, хорошо скрывают это от остального мира.

– Точно так же, как это делал ты на протяжении долгого времени, Патрик. Точно так же.


* * *

В конце четвертого дня мы распределили обязанности. Для парня, который обхаживает за один день столько женщин и столько баров, Джейсон был очень организован. Можно было до минуты предсказать, где он находится в тот или иной момент. В эту ночь я пошел домой, а Энджи осталась следить за комнатой в общежитии.

Она позвонила как раз тогда, когда я готовил ужин, и рассказала, что Джейсон, похоже, расположился на ночь с Габриэль в собственной комнате. Энджи собиралась чуть-чуть вздремнуть, а утром проводить его на занятия.

После ужина я сел на балконе и стал смотреть, как улица погружается в глубокую холодную ночь. Это не было плавное уменьшение тепла. Это был настоящий обвал. Луна пылала, как кусок сухого льда, а воздух наполняли запахи, висящие обычно над стадионом после вечерней студенческой игры в футбол. Жесткий ветер гулял по улице, прорываясь сквозь деревья, обрывая сухие листья.

Когда я вошел в комнату, зазвонил телефон. Это был Дэвин.

– Что случилось? – спросил я.

– В каком смысле?

– Ты никогда не звонишь просто поболтать.

– Возможно, я изменился.

– Не верю.

Он усмехнулся:

– Ладно. Убедил. Тогда слушай. Кто-то только что пришил девчонку на Митинг-Хаус-Хилл, у нее нет документов, а я хочу знать, кто она.

– А при чем тут я?

– Возможно, ни при чем. Но она умерла с твоей визиткой в лапке.

– С моей визиткой?

– С твоей, – сказал он. – Митинг-Хаус-Хилл. Жду тебя через десять минут.

Он повесил трубку, а я продолжал сидеть, прижав свою к уху, вслушиваясь, пока не раздались короткие гудки. Но я все сидел и слушал, ожидая, что он сообщит, что мертвая девушка на Митинг-Хаус-Хилл – не Кара Райдер. Но тщетно.




9


К тому времени как я добрался до Митинг-Хаус-Хилл, температура упала до семи градусов. Холод был сухой, безветренный и пронизывал до мозга костей, а кровь наполнял крупицами льда.

Митинг-Хаус-Хилл – пограничная полоса, здесь кончается территория моего района и начинается чужая, Филдз-Корнер. Гора начиналась ниже тротуара и вынуждала улицы совершать крутой подъем, на котором в ледяные ночи автомобили часто заносило и даже переворачивало. Вверху, где сходились несколько улиц, вершина Митинг-Хаус-Хилл пробивалась сквозь цемент и гудрон, признак царства нищих – такие жуткие трущобы, что, взорвись там баллистическая ракета, никто бы и не заметил, разве что вы попали бы в бар или продуктовую лавку.

Колокол на соборе Святого Петра пробил один раз, когда Дэвин встретил меня у машины, и мы потащились вверх по горе. Звук колокола был каким-то потерянным и уныло звучал в эту холодную ночь в этой забытой богом местности. Земля начинала твердеть, и пучки сухой травы скрипели у нас под ногами.

На вершине горы при свете уличных фонарей я различил несколько фигур, поэтому повернулся к Дэвину:

– Ты что, притащил сюда все отделение?

Он взглянул на меня и втянул голову в плечи.

– А ты предпочел бы созвать пресс-конференцию? Для радио и телевидения, да? Созвать толпу репортеров, зевак и новичков-легавых, которые вытоптали бы все улики. – Он взглянул вниз на ряды трехэтажных домов. – Подумаешь, великое дело – самоубийство в захудалом районе, никто за него ни черта не даст, поэтому здесь никого и нет.

– Никто ничего не даст, а значи

Страница 23

, никто не собирается ничего тебе рассказывать.

– Разумеется, но это уже другой вопрос.

Первым, кого я узнал, был напарник Дэвина, полицейский Оскар Ли. В жизни не встречал такого громадного человека. Рядом с ним Демис Руссос выглядел дистрофиком, а Майкл Джордан – лилипутом, и даже Бубба по сравнению с ним казался слегка тщедушным. На черной, внушительных размеров голове, красовалась кожаная кепка, а курил он сигару, которая пахла, как залитый нефтью берег моря. Когда мы приблизились, он повернулся к нам:

– Какого черта здесь делает Кензи?

Оскар. Вот уж действительно друг в беде.

– Визитка. Помнишь?

– Так ты можешь опознать ее, Кензи?

– Если увижу, Оскар. Возможно.

Оскар пожал плечами:

– Раньше она выглядела лучше.

Он отошел в сторону, чтобы я мог лучше разглядеть тело при свете уличных фонарей.

Она была обнажена, если не считать легких голубых сатиновых трусиков. Тело распухло от холода, пыток. Челка откинута со лба, рот и глаза открыты. Губы посинели от холода, она, казалось, смотрела на что-то за моей спиной. Худые руки и ноги были широко раскинуты, темная кровь стекала прямо в слякоть. Она вытекала из горла, из подушечек вывернутых ладоней, а также из ступней. Маленькие плоские кружочки металла отражали тусклый свет из каждой ладони и из каждой лодыжки.

Это была Кара Райдер.

Она была распята.


* * *

– Трехцентовые гвозди, – говорил позднее Дэвин, когда мы сидели в «Изумруде». – Отличная зацепка. Всего две трети домов в городе имеют их в своем хозяйстве. Именно их предпочитают плотники.

– Плотники, – задумчиво повторил Оскар.

– Именно, – заметил Дэвин. – Преступник – плотник. И плевать он хотел на все эти Христовы дела. Он сам за себя. Решил отомстить за рабочего человека своей профессии.

– Ты записываешь? – спросил меня Оскар.

Мы пришли в бар в надежде найти там Мики Дуга, последнего человека, с которым я видел Кару, но его с тех пор никто не видел. Дэвин раздобыл у Джерри Глинна, хозяина бара, адрес и послал туда несколько полицейских, но мать Мики сказала, что не видела сына со вчерашнего дня.

– Несколько человек из этой компании были сегодня здесь утром, – сказал Джерри. – Кара, Мики, Джон Буччиерри, Мишель Рурк – одним словом, те, что тусуются уже несколько лет подряд.

– Они ушли вместе?

Джерри кивнул:

– Я как раз входил, когда они выходили. Порядком навеселе, а было-то всего около часу дня. Она хорошая девочка, эта Кара.

– Была, – сказал Оскар. – Была хорошей девочкой.

Время близилось к двум часам ночи, и мы были пьяны.

Собака Джерри, Пэттон, мощная немецкая овчарка, чья шерсть переливалась от черного до темно-янтарного цвета, лежала на стойке бара и наблюдала за нами с таким видом, будто никак не могла решить – нужны ей наши ключи от машины или нет. В конце концов пес зевнул, вывалив язык из пасти, и отвернулся, выказывая нам глубокое безразличие.

После ухода патологоанатомов я еще два часа простоял на холоде, пока тело Кары не погрузили в «скорую помощь» и не отправили в морг. Команда судмедэкспертов шарила по территории в поисках вещдоков, Дэвин и Оскар опрашивали жителей, окна которых выходили на парк, не слышали ли они чего. Как и следовало ожидать, никто ничего не слышал, так как женские крики раздаются здесь каждую ночь, и, подобно автомобильным гудкам, к ним просто-напросто привыкли.

Оскар заметил волокна ткани, застрявшие в зубах Кары, а Дэвин почти не обнаружил крови в дырках от гвоздей в промерзлой грязи под телом. Следовательно, девушка была убита в другом месте после того, как убийца заткнул ей рот носовым платком либо куском рубахи, затем с помощью острого ножа или ножа для колки льда он перерезал ей горло, чтобы она не могла кричать. После этого он мог спокойно наблюдать, как она умирает – либо от шока, либо от сердечного приступа, а может, захлебнувшись собственной кровью. Как бы то ни было, убийца перевез труп на Митинг-Хаус-Хилл и распял Кару на замерзшей грязи.

– Он душка, этот парень, – сказал Дэвин.

– Возможно, ему просто нужна взбучка, – проговорил Оскар. – Живо придет в себя.

– «Плохих людей не бывает»? – сказал Дэвин.

– Циник чертов, – ответил Оскар.

С тех пор как я увидел труп Кары, я будто онемел. В отличие от Оскара и Дэвина я не профессионал по части убийств. Конечно, мне приходилось с этим сталкиваться, но далеко не в тех масштабах, какие выпали на долю моих коллег.

– Я не могу, – признался я.

– Ничего, – сказал Дэвин, – сможешь.

– Выпей еще, – предложил Оскар. Он кивнул Джерри Глинну. Джерри стал хозяином «Черного изумруда» еще в свою бытность полицейским, и, хотя бар обычно закрывался в час ночи, для своих двери были открыты круглые сутки. Он поставил выпивку перед нами прежде, чем Оскар завершил свой кивок, и был на другом конце бара прежде, чем мы осознали, что он вообще подходил. Высший пилотаж для бармена.

– Распята, – в двадцатый раз за эту ночь повторил я, пока Дэвин вкладывал мне в руку очередной бокал пива.

– Думаю, по этому поводу у нас полное с

Страница 24

гласие, Патрик.

– Дэвин, – сказал я, пытаясь сфокусироваться, хотя он, поганец, никак не мог усидеть на месте, – девочке было двадцать два года от роду. Я знаю ее с двухлетнего возраста.

В его глазах ничего не отразилось.

Оскар жевал недокуренную погасшую сигарету и, повернувшись, посмотрел на меня так, будто я был табуретом, который он не знает куда поставить.

Я грязно выругался.

– Патрик, – окликнул меня Дэвин. – Патрик. Ты меня слышишь?

Я повернул голову. Наконец-то у меня вроде бы почти перестало двоиться в глазах.

– Что?

– Ей было двадцать два. Совсем дитя. Но будь ей пятнадцать или сорок, это не меняло бы дела. Смерть есть смерть, убийство есть убийство. И не стоит усложнять все сантиментами по поводу возраста, Патрик. Она была убита. Зверски. Вне всяких сомнений. Но… – Он не глядя облокотился о стойку бара, закрыв при этом один глаз. – Напарник! В чем состоит мое «но»?

– Но, – сказал Оскар, – не имеет никакого значения, была она мужчиной или женщиной, богатой или бедной, молодой или старой…

– Черной или белой, – продолжил Дэвин.

– …черной или белой, – подхватил Оскар, хмуро глядя на Дэвина, – она была убита, Кензи. Жестоко убита.

Я посмотрел на него.

– Вы когда-нибудь видели подобное?

– Видали и похуже.

Я повернулся к Дэвину:

– А ты?

– Да, черт побери, да. – Он сделал несколько глотков из своей кружки. – Мир полон насилием. Убийство доставляет людям наслаждение. Оно…

– Придает им силы, – подсказал Оскар.

– Точно. В нем есть нечто такое, что заставляет чувствовать себя по-королевски. Это некая власть. – Он пожал плечами. – Но зачем мы рассказываем это тебе? Ты ведь все знаешь сам.

– Я? Откуда?

Оскар положил свою руку величиной с боксерскую перчатку мне на плечо.

– Все знают, что прошлым летом ты пристрелил Мариона Сосию. Мы также знаем, что ты пришил пару подонков в новостройке возле Мелни-Кэсс.

Я обалдел.

– Что значит «вы знаете»? А почему вы тогда не повязали меня?

– Патрик, Патрик, уймись, не мельтеши, – заговорил Дэвин, – если бы это зависело от нас, ты бы получил медаль за этого ублюдка. На хрен его. Да еще подальше. Но, – продолжал он, прищурившись, – ты не можешь отрицать, что какая-то частичка твоего существа ликовала, видя, как гаснет жизнь в его глазах.

– Без комментариев.

– Кензи, – сказал Оскар, – ты знаешь, что он прав. Он пьян, но он прав. Ты засек этот мешок с дерьмом, взглянул ему в глаза и уложил его. – С помощью большого и указательного пальца он изобразил нечто, напоминающее пистолет, и приставил к моему виску. – Бабах! – Он убрал палец. – Нет больше Мариона Сосии. Такое чувство, будто ты на минуту стал богом, разве нет?

Мои чувства в момент убийства Мариона Сосии под эстакадой, когда над головой стоял металлический грохот грузовиков, были одними из самых противоречивых из всех, что я когда-либо пережил, и меньше всего мне хотелось предаваться воспоминаниям о них в обществе двух детективов, спецов по убийствам, да еще когда я в стельку пьян. А может, болен паранойей.

Дэвин улыбнулся:

– Убивая кого-то, чувствуешь себя превосходно, Патрик. Не обманывай себя.

Джерри Глинн спустился в бар.

– Еще по одной, ребята?

Дэвин кивнул:

– Давай, Джерри.

Джерри стоял на лестнице на полпути к бару.

– Когда-нибудь убивали кого-то на службе?

Джерри выглядел несколько смущенным, как если бы слышал этот вопрос слишком много раз.

– Никогда даже не вытаскивал свою пушку.

– Ну да, – сказал Оскар.

Джерри пожал плечами, его добрые глаза никак не вязались с той работой, которую он выполнял на протяжении двадцати лет. Он рассеянно почесывал Пэттона.

– Тогда были другие времена.

Дэвин кивнул:

– Совсем другие.

Джерри открыл кран, чтобы наполнить мою кружку.

– Совсем другой мир, правда.

– Совсем другой, – подтвердил Дэвин.

Он принес свежую выпивку и поставил перед нами.

– Хотел бы помочь вам, ребята, – закончил мысль Джерри.

Я посмотрел на Дэвина:

– Кто-нибудь сообщил матери Кары?

Он кивнул:

– Она напилась до потери сознания и валялась на кухне. Разбудили, сообщили. Кто-то из наших остался дежурить у нее.

– Кензи, – сказал Оскар, – мы собираемся взять этого Мики Дуга. Был, видимо, кто-то еще, возможно, целая банда, в любом случае скрутим всех. Через несколько часов, когда все проснутся, мы прочешем каждый дом, может, найдется тот, кто что-нибудь видел. И мы выведем на чистую воду этого подлеца, допросим его как положено, будем долбить по башке, пока он не расколется. Вернуть ее мы не сможем, но хоть отомстим.

– Да, – сказал я, – но…

Дэвин наклонился ко мне:

– Гад, который это сделал, уже мертвец, Патрик. Верь мне.

Хотелось бы. Очень даже.

Перед нашим уходом, когда Дэвин и Оскар отлучились в туалет, я оторвал наконец свой взгляд от грязной стойки бара и обнаружил, что Джерри и Пэттон внимательно разглядывают меня. Пэттон жил у Джерри последние четыре года, и я считал, что единственное занятие этого пса – лаять, но одна встреча с его вниматель

Страница 25

ым взглядом убеждала в том, что с ним лучше не иметь никаких дел. Эти собачьи глаза, очевидно, имели для Джерри до сорока различных оттенков – в диапазоне от любви до простой симпатии, но для любого постороннего – только один: открытая угроза.

Джерри чесал Пэттона за ухом.

– Распятие.

Я кивнул.

– Как думаешь, сколько раз подобное случалось в нашем городе, Патрик?

Я пожал плечами, не доверяя своему языку роль посредника.

– Думаю, не так много, – сказал Джерри, глядя на Пэттона, который лизал его руку.


* * *

В ту ночь мне приснилась Кара Райдер.

Я шел через поле, усаженное капустой с человеческими лицами, которые я почему-то не мог узнать. Здесь же бродили пятнистые черно-белые коровы. Вдалеке горел город, и я различал силуэт моего отца на вершине пожарной лестницы, с которой он гасил пламя с помощью бензина.

Огонь постепенно распространялся за пределы города, затрагивая уже края капустного поля. Человеческие лица вокруг меня начали переговариваться, вначале это был невнятный лепет, но вскоре я смог различить четкие голоса.

– Пахнет дымом, – сказал один.

– Ты всегда говоришь так, – ответила одна из коров, сплевывая жвачку на капустный лист, в то время как из ее чрева вывалился мертворожденный теленок, которого она тут же втоптала копытами в грязь.

Откуда-то доносились крики Кары, но воздух над полем темнел, запах бензина все сгущался, а дым разъедал мне глаза. Кара продолжала выкрикивать мое имя, я уже перестал отличать человеческие головы от капустных, коровы мычали и шатались от ветра, дым окутывал меня все больше, и вскоре крики Кары прекратились вообще, а я с благодарностью принимал ласки пламени, которое начало лизать мои ноги. Итак, я опустился на землю посреди поля, спиной к ветру, и стал наблюдать за охваченным пламенем миром, а коровы жевали траву и качались взад-вперед, отказываясь убегать.


* * *

Когда я проснулся в своей постели, то задыхался от нехватки воздуха, а запах горящей плоти все еще бил мне в ноздри. Я следил за простыней, прыгающей в такт моему бешено колотящемуся сердцу, и дал себе слово никогда больше не пить с Оскаром и Дэвином.




10


Я приполз в свою постель где-то около четырех утра, но сон в стиле Сальвадора Дали разбудил меня около семи, а заснуть мне удалось лишь около восьми.

Однако все это ничего не значило для Лайла Диммика и его кореша Уэйлона Дженнингса. Ровно в девять Уэйлон начал вопить, что его обломали, и вскоре визг деревенской скрипки перевалился через мой подоконник и устроил в моем мозгу чудовищную какофонию.

Лайл Диммик, дочерна загорелый маляр из Одессы, штат Техас, оказался у нас «из-за женщины». Он то находил ее, то терял, то возвращал обратно, то снова потерял, так как она убежала обратно в Одессу с парнем, которого встретила в здешнем баре, – это был слесарь-водопроводчик, ирландец, который вдруг понял, что в глубине души всегда был ковбоем.

Эд Доннеган владел почти всеми трехэтажными домами в моем квартале, за исключением моего, и регулярно красил их заново, при этом нанимая одного-единственного маляра, чтобы тот работал, пока не покрасит все, – в дождь, снег или солнцепек.

Лайл носил широкополую шляпу и красный платок вокруг шеи, а также большие темные очки в диковинной оправе, заслонявшие почти половину маленького веснушчатого лица. Он говорил, что эти очки придают человеку городской лоск, и это была его единственная уступка позорному миру янки, который был не способен оценить три главных божьих дара человечеству – виски «Джек Дэниэлс», лошадь и, конечно же, Уэйлон.

Я высунулся из окна и увидел, что Лайл стоит ко мне спиной и красит соседний дом. Музыка гремела с такой силой, что он никогда в жизни не услышал бы меня, поэтому я просто закрыл окно, затем подумал и закрыл все остальные. Тем самым я свел рев музыки до одного тоненького голоска, звенящего в моей голове, снова забрался в постель и закрыл глаза, молясь только об одном – о тишине.

Однако все это ничего не значило для Энджи.

Она разбудила меня около десяти часов, шныряя по квартире, варя кофе, открывая окна навстречу хорошему осеннему деньку и шаря в моем холодильнике. При этом Уэйлон, или Мерл, или, может, Хэнк-младший вновь вонзился в мой мозг.

Когда это не возымело желаемого эффекта, она просто открыла дверь в спальню и сказала:

– Подъем!

– Ни за что! – Я натянул одеяло себе на голову.

– Вставай, милый. Не капризничай.

Я швырнул в нее подушку, но она увернулась, и та пролетела дальше, разбив что-то на кухне.

– Надеюсь, тебе не очень нравились эти тарелки, – сказала она.

Я встал и, чтобы скрыть светящиеся в темноте «боксеры» а-ля Марвин-марсианин, завернулся в простыню.

Энджи стояла посреди кухни, держа обеими руками чашку с кофе. Несколько разбитых тарелок валялось на полу и в раковине.

– Кофе будешь?

Я нашел веник и стал собирать осколки. Она поставила чашку на стол и подала совок.

– И что тебе не спится в такую рань? – пробурчал я.

– Я выспалась. – Она высыпала совок в мусорную к

Страница 26

рзину.

– Этого не может быть. Ты никогда не пробовала поспать подольше?

– Патрик, – сказала она, сваливая в корзину очередную порцию стекла, – я не виновата, что ты до утра пил со своими дружками.

Надо же, моими дружками.

– Откуда ты знаешь, что я с кем-то пил?

Она выбросила последнюю кучку стекла и выпрямилась.

– Потому что твоя кожа имеет характерный зеленый оттенок, и еще потому, что на моем автоответчике утром раздавался невнятный пьяный лепет.

– А– а… – Я едва вспомнил телефон-автомат и короткие гудки. – И что было в том послании?

Она взяла свою чашку кофе со стола и прислонилась к стиральной машине.

– Что-то вроде: «Где ты, сейчас три часа ночи, случилось страшное, надо поговорить». Остальное не поняла, потому что, мне кажется, ты перешел на суахили.

Я спрятал совок, веник и корзину для мусора в кладовку и налил себе чашку кофе.

– Итак, – сказал я, – где же ты была в три часа ночи?

– Ты мне что, отец? – Она нахмурила брови и ущипнула меня за талию выше простыни. – А сам вон жирок нарастил.

Я достал сливки.

– Ничего подобного.

– А знаешь почему? Потому что ты до сих пор пьешь пиво, как студент.

Я пристально посмотрел на нее и добавил в кофе сливок.

– Ты собираешься отвечать на мой вопрос?

– Где я была прошлой ночью?

– Да.

Она отхлебнула кофе и взглянула на меня поверх чашки.

– И не подумаю. Я проснулась сегодня с приятным ощущением и улыбкой. Во всю физиономию.

– Такой же, как сейчас?

– Шире.

– Гм-м-м…

Энджи уселась на стиральную машину.

– Итак, ты звонишь мне на бровях в три часа ночи, чтобы проконтролировать мою сексуальную жизнь. В чем дело? – Она зажгла сигарету.

– Помнишь Кару Райдер?

– Конечно.

– Ее убили прошлой ночью.

– О нет!

– Да. – Из-за дополнительной порции сливок мой кофе напоминал детское питание. – Распята на Митинг-Хаус-Хилл.

Энджи на мгновение зажмурилась. Она посмотрела на свою сигарету так, словно та могла ей что-то объяснить.

– Есть предположения, кто мог это сделать?

– Да нет, никто вроде не маршировал по Митинг-Хаус-Хилл с окровавленным молотком, выкрикивая: «Кто со мной распять бабенку?» – если ты это имела в виду. – Я вылил остатки кофе в раковину и налил себе свежего.

– Не знаю. Еще слишком рано. – Я повернулся, а она соскользнула со стиральной машины и стала передо мной.

Я видел худенькое тело Кары, лежащее в холодной ночи, распухшее, выставленное на всеобщее обозрение, пустые, невидящие глаза.

– Позавчера я встретил ее возле «Изумруда». Мне показалось, что у нее неприятности, но я не стал ничего выяснять. Одним словом, проморгал.

– Чувствуешь себя виноватым?

Я пожал плечами.

– Ты не прав, – сказала она, проведя теплой ладонью по моему затылку и заставляя меня взглянуть ей прямо в глаза. – Понятно?

Никто не должен умирать, как Кара.

– Понятно? – переспросила Энджи.

– Да. Думаю, да.

– Нечего думать, – сказала она и, отняв руку, вытащила из кошелька белый конверт и протянула мне. – Он был приклеен скотчем к входной двери внизу. – Потом она указала на маленькую коробку на кухонном столе. – А это стояло у двери.

Моя квартира находилась на третьем этаже, и обе двери, парадная и черная, запирались на засов. К тому же дома всегда имелась пара пистолетов. Но все это не могло сравниться с мощью двойных дверей, что охраняли сам дом. Обе были сделаны из тяжелого черного немецкого дуба и отделаны, для усиления боеготовности, пластинами из стали. Стекло внешней было снабжено сигнализацией плюс на дверях красовалось в общей сложности шесть замков, которые открывались с помощью трех различных ключей. Один набор был у меня. Другой у Энджи. Еще один у жены хозяина, которая занимала квартиру на первом этаже, так как была не в состоянии выносить общество своего мужа. И наконец, двумя комплектами обладал сам Станис, мой сумасшедший хозяин, который боялся, что к нему вломится ударный отряд большевиков.

Короче говоря, мой дом был суперохраняемый, и меня удивило, как это кто-то смог приклеить конверт к парадной двери и оставить под ней коробку, не тронув сигнализацию, которая перебудила бы всю округу.

Конверт был простым, белым, иными словами, обычным конвертом для писем, в центре было напечатано два слова: «патрику кензи». Ни адреса, ни марки, ни обратного адреса. Я распечатал его и вытащил лист бумаги. Развернул. Ни заголовка, ни обращения, ни даты, ни приветствия, ни подписи. В центре, в самой середине листка, всего одно напечатанное слово:



ПРИВЕТ!


И больше ничего.

Энджи тоже посмотрела, перевернула, понюхала.

– Привет! – вслух прочитала она.

– Привет! – ответил я.

– Нет, – сказала она, – не так, скорее: «Приве-эт!» Попробуй по-девичьи хихикнуть.

Я попробовал.

– Неплохо.

ПРИВЕТ!

– Может, это Грейс? – Она налила себе еще кофе.

Я покачал головой:

– Она говорит «привет» совсем по-другому, поверь мне.

– Тогда кто?

Честно говоря, я не знал. Записка казалась безобидной, но вместе с тем странной.

– У чувака талант

Страница 27

по части краткости.

– Либо крайне ограниченный словарный запас.

Я бросил записку на стол, развязал ленточку на коробке и открыл ее. Энджи наблюдала из-за моего плеча.

– Что за чертовщина?

Коробка была заполнена бамперными наклейками. Я зачерпнул горсть, там осталось примерно столько же.

Энджи тоже запустила руку и захватила свою порцию.

– Это… странно, – сказал я.

Энджи подняла одну бровь, а на ее лице появилась забавная гримаска, означающая любопытство.

– Можно сказать и так.

Мы перенесли все в гостиную и разложили на полу в виде коллажа из черных, желтых, красных, синих и переливающихся наклеек. Их было девяносто шесть, и, читая надписи, мы ощущали, что соприкасаемся с миром нетерпимости, скудных эмоций и безнадежных попыток найти адекватное самовыражение:



НЕ НАРКОТА, А КРАСОТА!; Я ЗА ВЫБОР, И Я ГОЛОСУЮ; ЛЮБИ МАТЬ ТВОЮ; ЭТО РЕБЕНОК, А НЕ «ВЫБОР»; ОБОЖАЮ ПРОБКИ, БЛЯ; НЕ НРАВИТСЯ ЕЗДА – ЗВОНИ «000-… ЗДА»; РУКИ – ДЛЯ ОБЪЯТИЙ; ЕСЛИ Я – КОЗЕЛ, ТВОЯ ЖЕНА – СУКА; ГОЛОСУЙ ЗА ТЭДА КЕННЕДИ И БРОСЬ БЛОНДИНКУ В ВОДУ; ХОЧЕШЬ МОЮ ПУШКУ? ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ МОЙ ТРУП; Я ПРОЩУ ДЖЕЙН ФОНДУ, КОГДА ЕВРЕИ ПРОСТЯТ ГИТЛЕРА; ЕСЛИ ТЫ ПРОТИВ АБОРТОВ – ТАК НЕ ДЕЛАЙ; МИР НА ЗЕМЛЕ – КЛАССНАЯ ИДЕЯ; СМЕРТЬ МАЖОРАМ; МОЯ КАРМА СИЛЬНЕЕ ТВОЕЙ ДОГМЫ; МОЙ БОСС – ПЛОТНИК-ЕВРЕЙ; ПОЛИТИКИ ЛЮБЯТ БЕЗОРУЖНЫХ ЛОХОВ; ЗАБЫТЬ ВЬЕТНАМ? НИКОГДА; ДУМАЙ ГЛОБАЛЬНО, ДЕЙСТВУЙ ЛОКАЛЬНО; ТЫ БОГАТ И КРАСИВ? Я ТВОЯ!; НЕНАВИСТЬ – НЕ СЕМЕЙНАЯ ЦЕННОСТЬ; ПРОЖИГАЮ ДЕНЬГИ МОЕГО РЕБЕНКА; МЫ – КРУТЫЕ НА ДОРОГЕ; ДЕРЬМО ПОВСЮДУ; СКАЖИ НЕТ; МОЯ ЖЕНА СБЕЖАЛА С МОИМ ДРУГОМ – Я БУДУ ПО НЕМУ СКУЧАТЬ; НЫРЯЛЬЩИКИ ЛЮБЯТ ПОГЛУБЖЕ; Я БЫ ЛУЧШЕ ПОРЫБАЧИЛ; ОБИДЕЛИ В ПОЛИЦИИ? В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ЗВОНИТЕ ДЕПУТАТУ-ЛИБЕРАЛУ!; ЧЕРТ С ТОБОЙ; ЧЕРТ СО МНОЙ; МОЙ РЕБЕНОК – ОТЛИЧНИК-ПОДГОТОВИШКА; МОЙ РЕБЕНОК ПОБИЛ ТВОЕГО ОТЛИЧНИКА; СЧАСТЛИВО, ПРИДУРОК; СВОБОДУ ТИБЕТУ; СВОБОДУ МАНДЕЛЕ; СВОБОДУ ГАИТИ; НАКОРМИТЕ СОМАЛИ; ХРИСТИАНЕ НЕ СВЯТЫЕ, ЛИШЬ ПРОЩЕННЫЕ…


…И еще пятьдесят семь штук.

Стоя и глядя на эту груду, пытаясь постигнуть всю глубину различия пестрых посланий, я обрел лишь пульсирующую головную боль. Это было все равно что изучать томограмму шизофреника, после того как все его личности слились в раздирающее единство.

– Придурок, – сказала Энджи.

– Пожалуй, самое подходящее слово.

– Ты видишь что-нибудь общее?

– Помимо того, что это – бамперные наклейки?

– Помимо, Патрик, помимо.

Я отрицательно мотнул головой.

– Тогда не знаю, я пас.

– Я тоже.

– Подумаю над этим в душе.

– Хорошая идея, – одобрила Энджи. – От тебя несет как от тряпки, которой вытирают барную стойку.

Стоя с закрытыми глазами под душем, я видел Кару, как она стоит на тротуаре, вглядываясь в поток машин на Дорчестер-авеню, и говорит, что все выглядит так же, как раньше. При этом из бара несет дерьмовым пивом.

– Будь осторожен, – сказала она тогда.

Когда я вышел из-под душа, у меня перед глазами маячило распятое, пригвожденное к грязной земле тело.

Энджи права. Я не виноват. Невозможно спасти людей. Особенно тогда, когда тебя об этом и не просят. На протяжении всей жизни с нами чего только не случается: мы падаем и поднимаемся, разбиваемся вдребезги, и по большей части каждый сам за себя. И Каре я ничего не должен.

И все-таки, шептал мне внутренний голос, никто не должен умирать так, как она.

Из кухни я позвонил Ричи Колгану, старому приятелю и обозревателю газеты «Трибюн». Как всегда, он был очень занят, голос звучал отстраненно и торопливо, а слова сливались воедино:

– РадслышатьтебяПат. Чтостряслось?

– Занят?

– Угадай.

– Можешь проверить кое-что для меня?

– Говори.

– Распятие как способ убийства. Сколько раз случалось в этом городе?

– За?

– Что – за?

– За какой период?

– Скажем, за последние двадцать пять лет.

– Библиотека.

– Что?

– Библиотека. Слышал о таком заведении?

– Да.

– Я что, похож на тех, кто сидит в библиотеке?

– Видишь ли, если я достаю информацию в библиотеке, то не покупаю библиотекарю ящик светлого «Мишлоба» в благодарность.

– Лучше «Хайнекен».

– Договорились.

– Ладно, перезвоню. – Он повесил трубку.

Когда я вернулся в гостиную, листок со словом «Привет!» лежал на кофейном столике, бамперные наклейки были сложены в две аккуратные стопки под ним, а Энджи смотрела телевизор. Я надел джинсы, легкую рубаху и стал вытирать волосы полотенцем.

– Какой канал смотришь?

– Си-эн-эн, – ответила она, глядя в газету, лежащую на коленях.

– Что интересного сегодня в мире?

Энджи пожала плечами:

– Землетрясение в Индии погубило свыше девяти тысяч человек, а парень в Калифорнии расстрелял сотрудников офиса, в котором работал. Уложил автоматом семь человек.

– Почта? – спросил я.

– Финансовая контора.

– Вот что бывает, когда бухгалтеры берут в руки автоматическое оружие.

– Очевидно, да.

– Никаких других приятных новостей?

– В какой-то момент прервали программу, чтобы сообщить нам, что Лиз Тейлор вновь развелась.

– О, наконец-то, – сказал я.

– Итак, – сказала

Страница 28

нджи, – каков наш план?

– Будем продолжать слежку за Джейсоном, возможно, наведаемся в офис Эрика Голта, посмотрим, сможет ли он что-нибудь рассказать.

– При этом предположение, что ни Джек Рауз, ни Кевин не посылали фото, остается в силе?

– Да.

– В таком случае сколько у нас подозреваемых?

– Сколько людей живет в нашем городе?

– Не знаю. Непосредственно в центре примерно шестьсот тысяч; включая остальную территорию – около четырех миллионов.

– В таком случае, число подозреваемых колеблется от шестисот тысяч до четырех миллионов, – сказал я, – плюс-минус два человека.

– Спасибо, что прояснил ситуацию, скаут. Ты неотразим.




11


Второй и третий этажи Мак-Ирвин-холла занимали факультеты социологии, психологии и криминологии Университета Брайса. Среди них был и офис Эрика Голта. На первом этаже находились аудитории, в одной из которых в данный момент и пребывал Джейсон Уоррен. Судя по расписанию, спецсеминар, в котором он принимал участие, именовался «Ад как социологическая конструкция» и призван был исследовать «социальные и политические мотивы, приведшие к созданию людьми Земли наказания, со времен шумеров и аккадцев до современности, включая христианское право в Америке».

Мы навели справки о всех преподавателях Джейсона и обнаружили, что Ингрид Ювер-Кетт недавно была исключена из местного отделения НОЖ[2 - Национальная организация женщин – феминистская организация в США.] за распространение взглядов, согласно которым Андреа Дворкин[3 - Андреа Дворкин – радикальная писательница-феминистка.] была современным классиком.

Ее семинар длился три с половиной часа без перерыва и проходил дважды в неделю. Мисс Ювер-Кетт на занятия приезжала из Портленда, штат Мэн, по понедельникам и четвергам, остальное же время, судя по всему, была занята сочинением пасквилей в адрес Раша Лимбо[4 - Раш Лимбо – политический радиокомментатор резко консервативных взглядов.].

Мы с Энджи решили, что мисс Ювер-Кетт слишком много времени тратит на создание угрозы для себя, чтобы угрожать еще и Джейсону. Поэтому мы исключили ее из списка подозреваемых.

Мак-Ирвин-холл был белым зданием эпохи кого-то из Георгов, окруженным рощей из берез и рано покрасневших кленов и ведущей к нему вымощенной булыжником дорогой. Мы видели, как Джейсон исчез в толпе студентов, выпорхнувших из парадного входа. Мы слышали их громкое топанье и свист, затем наступила внезапная, почти абсолютная тишина.

Мы позавтракали и вернулись, чтобы увидеть Эрика. Увы, только всеми покинутая ручка у подножия лестницы указывала на то, что хоть единственная душа этим утром прошла через эти двери.

В фойе стоял запах аммиака, скипидара и интеллектуального пота двухсотлетней давности, сопровождавшего поиски и добычу знаний, великих идей, которые рождались под насыщенными пылинками в лучах солнечного света, струящегося сквозь витражные окна.

Справа мы увидели стол секретаря, но сам он отсутствовал. По всему было видно, что здесь каждый сам знает свое предназначение.

Энджи сняла джинсовую рубашку и слегка помахала краем незаправленной футболки, чтобы не липла.

– Сама атмосфера возбуждает во мне желание получить здесь ученую степень.

– Нечего было прогуливать геометрию в школе.

Следующее, что я изрек, было: «Уф-ф».

Мы карабкались по изогнутой лестнице красного дерева, стены вдоль которой были увешаны портретами бывших президентов Брайса. У всех были строгие, напряженные лица, очевидно, от избытка гениальности. Офис Эрика был в самом конце коридора, мы постучали и услышали невнятное «Войдите», доносившееся из-за матового стекла двери.

Длинный с проседью хвост, сине-бордовая куртка, из-под нее виднелись джинсовая рубаха и синий галстук с ручной росписью, с которого на нас жалобно взирал тюлень-белек.

Садясь в кресло, я нахально уставился на галстук.

– Да, я живу в ногу с модой, и нечего меня за это презирать, – с вызовом сказал Эрик, откидываясь в кресле, и наставил палец на открытое окно. – Погодка-то, а?

– Погода что надо, – согласился я.

Эрик вздохнул и потер глаза.

– Как поживает наш Джейсон?

– У него очень насыщенная жизнь, – сказала Энджи.

– Хотите – верьте, хотите – нет, но он всегда был замкнутым ребенком, – сказал Эрик. – Очень ласковым, никогда не доставлял матери хлопот, буквально с первых дней жизни он был погружен в свой внутренний мир.

– Теперь все по-другому, – сказал я.

Эрик кивнул:

– Приехав сюда, он сломался. Конечно, обычно так и бывает с ребятами, которые не могут приспособиться, проникнуть в веселые или изысканные компании, возникающие в колледжах. Поэтому, попав туда, они просто-напросто расслабляются.

– Что до Джейсона, он сделал это по максимуму, – сказал я.

– И тем не менее он выглядит одиноким, – сказала Энджи.

Эрик кивнул.

– Мне тоже так показалось. То, что он вырос без отца, кое-что объясняет, но все же всегда есть эта… дистанция. Попробую объяснить, что я имел в виду. Вы видите его с… – он улыбнулся, – его гаремом, когда он не знает, что вы за н

Страница 29

м наблюдаете. При этом он выглядит совершенно другим человеком, чем тот застенчивый мальчик, которого я всегда знал.

– Что думает по этому поводу Дайандра? – спросил я.

– Ей все равно. Они очень близки с сыном, если он и говорит с кем-то с определенной степенью доверия, то это с ней. Но он никогда не приводит женщин домой, не позволяет себе намеков по поводу образа жизни, который здесь ведет. Она знает, что какую-то часть своей жизни он держит при себе, но успокаивает себя тем, что, раз он умеет хранить свои тайны, это достойно уважения.

– Но у вас по этому поводу иное мнение? – уточнила Энджи.

Эрик пожал плечами и выглянул в окно.

– Когда я был в его возрасте, то жил в том же общежитии того же самого студгородка. Как и он, я был весьма зацикленным на себе парнем и только здесь, как и Джейсон, обрел свободу. Именно в колледже. Это происходило во время занятий, выпивок, курения травки, секса с незнакомыми, послеобеденного сна. Вот из чего состоит твоя жизнь, когда попадаешь в такое место в восемнадцать лет.

– Ты позволял себе секс с незнакомыми? – поразился я. – Я шокирован.

– Сейчас, вспоминая это, я также чувствую себя не лучшим образом. Это так. И, что греха таить, я был далеко не святым в те годы, но что касается Джейсона – столь радикальная перемена и уход в почти садистский разгул переходят все рамки.

– Садистский? Вы, интеллектуалы, клянусь, говорите об этом слишком спокойно.

– И все-таки что вызвало перемену? Что он пытается доказать? – спросила Энджи.

– По правде сказать, не знаю. – Эрик вскинул свою голову и снова напомнил мне кобру, готовую к броску. – Поверьте, Джейсон хороший мальчик. Не могу представить, чтобы он был замешан в чем-то, что повредило бы ему самому или его матери. Но… Я знаю его с самого детства и меньше всего мог ожидать, что им овладеет комплекс Дон Жуана. Вы исключаете мафию?

– В общем, да, – сказал я.

Эрик поджал губы и тяжело вздохнул:

– Тогда, пожалуй, я пас. Все, что я знал, я рассказал. Мне хотелось бы с большей уверенностью утверждать, кто он есть на самом деле, но я варюсь в этом котле довольно давно и пришел к выводу, что никто никого до конца не знает. – Он кивнул в сторону книжных полок, набитых книгами по криминологии и психологии. – Годы исследований не прошли даром.

– Негусто, – сказал я.

Эрик расслабил галстук.

– Вы спросили мое мнение о Джейсоне, и я его высказал, предварив тезисом о том, что у каждого есть своя тайная жизнь и тайное «я».

– А какая у вас, Эрик?

Он недоуменно моргнул.

– А вам зачем?


* * *

Когда мы вышли на яркий солнечный свет, Энджи взяла меня под руку, и мы уселись на лужайке под деревом, откуда можно было наблюдать за входной дверью, из которой через несколько минут должен был появиться Джейсон. Вообще-то это был наш давний трюк – изображать влюбленных во время слежки за объектом; опыт показал, что люди относятся настороженно, если кто-то гуляет в одиночестве в не очень подходящем месте, и почти равнодушно воспринимают в той же ситуации влюбленную пару. Влюбленные, по непонятным причинам, зачастую легко могут проникнуть сквозь дверь, закрытую для одиноких особ.

Энджи посмотрела вверх на веерообразную крону дерева над нами. Влажный ветерок бросал желтые листья на хрупкие остроконечные стебельки травы. Энджи прильнула к моему плечу и долго сидела так не шевелясь.

– С тобой все в порядке? – спросил я.

Ее рука сжала мой локоть.

– Энджи?

– Вчера я подписала бумаги. Они лежали у меня дома более двух месяцев. Подписала и отнесла адвокату. Вот. – Она пристроила свою голову мне между плечом и шеей. – Когда я написала свою фамилию, у меня появилось четкое ощущение, что теперь в моей жизни все станет чище. У тебя тоже так было?

Я сосредоточенно пытался вспомнить, что именно чувствовал, когда сидел в кондиционированном офисе адвоката и избавлялся от своего короткого, скучного, идиотского брака, поставив свою подпись на четкой точечной линии, а потом свернув бумагу втрое, прежде чем положить в конверт. Не могу определить терапевтический эффект, скажу только одно: есть что-то безжалостное в подобной упаковке прошлого и обрамлении его ленточкой.

Наш брак с Рене длился меньше двух лет, а завершился целиком и полностью в течение двух месяцев. Энджи была замужем за Филом больше двенадцати лет. Я не мог себе представить, как это – уходить от двенадцати лет, неважно, какими плохими они были.

– Для тебя действительно все стало чище и яснее? – спросила она.

– Нет, – сказал я, крепко прижимая ее к себе. – Совсем нет.




12


Всю следующую неделю мы вели наблюдение за Джейсоном как в пределах студгородка, так и по всему городу, провожая его до аудитории и дверей спальни. Мы укладывали его ночью в постель и поднимались вместе с ним утром. Не скажу, чтобы такие минуты вызывали у нас волнение и трепет. Джейсон вел очень оживленную жизнь, но, если уловить его смысл – пробуждение, еда, занятия, секс, занятия, еда, выпивка, секс, сон, – все это очень быстро приедается. Увере

Страница 30

, если б меня наняли следить за маркизом де Садом в его лучшие годы, я точно так же устал бы на третий или четвертый раз от созерцания выпивок из детских черепов или ночных оргий.

Энджи была права: в Джейсоне и его подружках чувствовалась горечь одиночества. Они трепыхались на волнах жизни, как целлулоидные утята в горячем корыте, иногда опрокидываясь и дожидаясь, что кто-то поставит их пряменько, после чего продолжали в том же духе. Между ними не было ссор, но не было и настоящих чувств. Было только ощущение себя единым организмом, легкомысленно самоуверенным, крайне ироничным, отторгнутым от той жизни, которую они вели, как это бывает с сетчаткой и глазом, потерявшим над ней контроль.

И никакой слежки за Джейсоном не было. В этом мы были уверены. Десять дней, и никого не видно. А мы смотрели вовсю.

На одиннадцатый Джейсон нарушил свой распорядок.


* * *

У меня не было информации об убийстве Кары Райдер, потому что Дэвин и Оскар не отвечали на звонки, а из газетных отчетов я понял, что следствие зашло в тупик.

Слежка за Джейсоном первоначально вытеснила эту проблему из моего сознания, зато теперь я так устал, что мне не оставалось ничего другого, как размышлять и размышлять, что, естественно, привело меня все в тот же тупик. Кара была мертва. Я не смог предотвратить это. Убийца неизвестен и на свободе. Ричи Колган все еще не связался со мной, хотя оставил послание, что работает над заданием. Если бы у меня было время, я бы сам занялся этим, но вместо поисков мне надо было караулить Джейсона и его безмозглых подружек, прожигающих роскошное бабье лето в тесных, прокуренных помещениях, облаченных в черную одежду или вообще без оной.

– Появился, – сказала Энджи, и мы покинули аллею, на которой находился наш наблюдательный пост, последовав за Джейсоном через Бруклин-Виллидж. Наш объект произвел беглый осмотр в книжной лавке, купил коробку дискет в «Эггхед софтвер» и не спеша направился в кинотеатр «Кулидж Корнер».




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dennis-liheyn/day-mne-ruku-tma-1/?lfrom=201227127) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Комик из популярного в 1930-е гг. комедийного квинтета.




2


Национальная организация женщин – феминистская организация в США.




3


Андреа Дворкин – радикальная писательница-феминистка.




4


Раш Лимбо – политический радиокомментатор резко консервативных взглядов.