Читать онлайн “Простые смертные” «Дэвид Митчелл»
- 02.02
- 0
- 0
Страница 1
Простые смертныеДэвид Митчелл
Интеллектуальный бестселлер
«Простые смертные» – долгожданный роман от Дэвида Митчелла, каждая книга которого становится событием в мировой литературе. На страницах этого произведения Митчелл создал целый мир, погрузившись в который читатель, доверившись фантазии и воле автора, словно пройдет по лабиринту, где его ждет много интересного: неожиданные открытия, непредсказуемые сюжетные повороты, знакомство с колоритнейшими героями, многих из которых поклонники Митчелла знают по предыдущим романам.
Завязка истории – житейская ситуация: 1984 год, главная героиня, Холли Сайкс, убегает из дома, поссорившись с матерью. Но на этом реалистическая составляющая истории исчерпывается. Дальше с Холли произойдут события, которых с простыми смертными произойти не может.
Дэвид Митчелл
Простые смертные
Посвящается Ною
David Mitchell
BONE CLOCKS
Copyright © David Mitchell, 2014. This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency LLC.
© Тогоева И., перевод на русский язык, 2015
© Издание на русском языке, оформление, ООО «Издательствво «Э», 2015
В плену страстей
1984 год
30 июня
Я резко раздернула шторы на окне спальни и прямо перед собой увидела исстрадавшееся от жажды небо, широкую реку и множество всевозможных судов и суденышек, но все это заслоняли воспоминания о шоколадных глазах Винни, о струйке пенистого шампуня, стекавшей у него по спине, о каплях пота у него на плечах, о его лукавой усмешке; и стоило мне все это себе представить, как я разом поглупела, и, господи, как же все-таки жаль, что я проснулась утром в своей дурацкой спальне, а не в квартире Винни на Пикок-стрит! Вчера вечером слова сами срывались у меня с языка: «Боже мой, Вин, а ведь я действительно тебя люблю! По-настоящему люблю!», а Винни, выдыхая облачка дыма, говорил ужасно похоже на принца Чарльза: «Следует отметить, и мне очень приятно проводить время с вами, Холли Сайкс». И мне это казалось ужасно смешным, и я хохотала, как сумасшедшая. Хотя, если честно, меня чуточку задело, что он так и не сказал: «Я тоже тебя люблю». Впрочем, все бойфренды, как известно, ведут себя довольно глупо, желая скрыть всякие нежные чувства, это вы в любом журнале прочтете. Жаль, что прямо сейчас нельзя ему позвонить! Хорошо бы изобрели такие телефоны, с помощью которых можно было бы поговорить с кем хочешь откуда хочешь и в любое время. Винни сейчас наверняка уже оседлал свой мотоцикл «Нортон» и покатил на работу в Рочестер, надев свою кожаную куртку, на которой серебряными заклепками выбито «LED ZEP». Вот в сентябре мне наконец исполнится шестнадцать, и тогда он сможет и меня прокатить на своем «Нортоне».
Кто-то внизу с силой захлопнул дверцу буфета.
Мама. Больше никто у нас в семье не осмелился бы так хлопать дверью.
А что, если она обо всем узнала? – раздался у меня в душе неуверенный голосок.
Нет. Мы с Винни вели себя очень осторожно. Даже чересчур.
У нее просто климакс, у мамы. В том-то все и дело.
Я поставила на LP-вертушку группы «Talking Heads» и опустила иглу; эта долгоиграющая пластинка называется «Fear of Music», Винни купил ее мне на вторую субботу после нашего знакомства в музыкальном магазине «Меджик Бас Рекордз». Пластинка просто потрясающая. Особенно мне нравятся «Heaven» и «Memories Can’t Wait», но вообще-то, в этой подборке ни одной слабой вещи. Винни ездил в Нью-Йорк и был на концерте «Talking Heads». А приятель Винни, Дэн, который там служит в охране, сумел в перерыве даже за кулисы его провести, и Винни собственными глазами увидел самого Дэвида Бирна и всю его команду. Если он на будущий год снова туда поедет, то возьмет меня с собой. Я оделась, осматривая каждый синяк, свидетельство нашей бурной страсти, и размышляя, что хорошо было бы и сегодня вечером пойти к Винни, но сегодня он, к сожалению, занят: едет в Дувр на встречу с приятелями. Мужчины терпеть не могут, когда женщины начинают проявлять ревность, и я каждый раз притворяюсь, будто ни капельки его не ревную. Моя лучшая подруга Стелла тоже уехала – в Лондон, порыться в секонд-хенде на Камден-маркет. А меня мама не пустила – сказала, что мне еще рановато ездить в Лондон без взрослых. И вместо меня Стелла взяла с собой Эли Джессоп. Значит, сегодня мне светит самое большее обслуживание посетителей в баре. Ну что ж, зато заработаю свои законные три фунта карманных денег, тоже неплохо. Потом еще нужно хоть немного позаниматься – на следующей неделе уже экзамены. А впрочем, чтобы получить аттестат «О»[1 - Аттестат «О» – свидетельство об общем образовании обычного уровня, тогда как аттестат «А» – свидетельство повышенного уровня; экзамен на аттестат сдается в общеобразовательных школах после шестого класса. – Здесь и далее примечания переводчика.], можно сдать хоть пустые листы и сказать этой школе, куда ей надо засунуть и теорему Пифагора, и «Повелителя мух», и жизненный цикл червей. Запросто!
Вот именно. Я запросто могу так
Страница 2
поступить.* * *
Когда я спустилась вниз, на кухне все дышало холодом, как в Антарктиде.
– Доброе утро, – сказала я, но только Жако поднял голову и посмотрел на меня с подоконника, где он вечно сидит и рисует.
Шэрон валялась в гостиной на диване и смотрела какой-то мультфильм. Папа в холле разговаривал с парнем из доставки – напротив нашего паба как раз разворачивался грузовик пивоваренного завода. Мама для чего-то мелко-мелко крошила на доске яблоки и делала вид, что меня не слышит. В таких случаях мне обычно полагалось спросить: «В чем дело, мам? Что я такого сделала?», только на фиг мне нужны эти детские игры. Она же наверняка заметила, как поздно я вчера вернулась. Вот пусть сама на эту тему и заговаривает. Я насыпала в плошку хлопьев «Витабикс», залила их молоком и поставила на стол. Мать с грохотом накрыла сковороду крышкой и подошла ко мне.
– Так. Ну и что ты скажешь в свое оправдание?
– Да, мам, с добрым утром. Сегодня тоже будет жара.
– Что ты намерена сказать в свое оправдание, юная леди?
Если не знаешь, что сказать, притворись невинной овечкой.
– А что говорить-то? И насчет чего? Можно поточнее?
Она тут же уставилась на меня, не мигая, как змея.
– Ты в котором часу домой вернулась?
– Ну ладно-ладно, ну чуточку опоздала, ну извини.
– Два часа – это не «чуточку». Где ты была?
Я продолжала безмятежно жевать «Витабикс».
– У Стеллы. Забыла на часы посмотреть.
– Вот как? Очень странно. Очень и очень странно. Дело в том, что я в десять часов звонила матери Стеллы, хотела выяснить, где тебя черти носят, и догадайся, что она мне ответила? Сказала, что ты ушла, когда и восьми еще не было. Так кто из вас врет, Холли? Ты или она?
Вот вляпалась!
– Ну и что? Я, когда ушла от Стеллы, решила еще немного прогуляться.
– И куда же завела тебя твоя прогулка?
Четко выговаривая каждое слово, я сказала:
– На берег реки. Устраивает?
– И куда же ты двинулась по берегу реки – верх по течению или вниз?
Я старательно выдержала паузу, потом спросила:
– А что, это так уж важно?
Из телевизора доносились какие-то взрывы и вопли мультипликационных героев. Мама сердито крикнула сестренке:
– Выключи это немедленно, Шэрон! И уходи отсюда. И дверь за собой закрой.
– Это несправедливо! – возмутилась Шэрон. – Ты Холли ругаешь, а я что, виновата? Пусть Холли отсюда уходит!
– Быстро, Шэрон. И ты тоже, Жако. Мне нужно… – Но Жако уже и след простыл. Когда наконец убралась и Шэрон, мама предприняла новую атаку: – Значит, ты отправилась на «прогулку» совсем одна?
Откуда это отвратительное ощущение, что она хочет вывести меня из себя?
– Да.
– И далеко ты забрела, гуляя в полном одиночестве?
– Я что, должна назвать расстояние в милях? Или лучше в километрах?
– А может, твоя «прогулка» привела тебя прямиком на Пикок-стрит? Где живет некий тип по имени Винсент Костелло? – На кухне точно вихрь взметнулся. За окном на том берегу реки, в Эссексе, я заметила крошечную фигурку с конечностями-палочками – какой-то мужчина снимал с парома свой мотоцикл. – Что, все слова растеряла? Ну, давай я тебе подскажу, напомню: вчера в десять часов вечера ты опускала там жалюзи, стоя на подоконнике в одной майке, а больше, по сути дела, на тебе ничего и не было.
Да, я действительно спускалась, чтобы купить Винни пиво. Да, я действительно опускала жалюзи на том окне, что выходит на улицу. Да, кто-то действительно проходил мимо. «Расслабься, – сказала я себе. – Неужели этот единственный незнакомец, мельком глянувший на наши окна, так сразу меня и узнал? Мама просто рассчитывает, что я сломаюсь. Но я и не подумаю».
– В тебе пропадает роскошная барменша, мам. Ты бы отлично выслеживала наркоманов и сдавала их в MI5[2 - Military Intelligence (англ.) – контрразведка; служба безопасности.].
Мама бросила на меня классический гневный взгляд Кэт Сайкс – в нем слились отвращение, презрение и гнев.
– Сколько ему лет?
Теперь уже я упрямо сложила руки на груди.
– Не твое дело.
Мать прищурилась:
– По всей вероятности, двадцать четыре.
– Раз ты и так знаешь, зачем же спрашивать?
– Потому что подобные отношения двадцатичетырехлетнего мужчины и пятнадцатилетней школьницы – это преступление. За это его запросто можно посадить.
– Мне уже в сентябре исполнится шестнадцать. А у полиции Кента, по-моему, найдется рыбка и покрупнее, чтоб бросить на сковородку. И вообще, я уже достаточно взрослая, сама могу решать, с кем мне иметь «подобные отношения», а с кем не иметь!
Мать вытащила сигарету из красной пачки «Мальборо» и закурила. Мне тоже до смерти хотелось курить.
– Когда я все расскажу твоему отцу, он же с этого Костелло кожу заживо сдерет.
Ну, это фигушки: папе, как и всем хозяевам пабов, и впрямь порой приходится выпроваживать из бара разных упившихся до чертиков и разбуянившихся «артистов», только он совсем не тот человек, который способен содрать с кого-то живьем кожу.
– Брендану, между прочим, тоже было пятнадцать, когда он бегал на свида
Страница 3
ия с Мэнди Фрай, – сказала я. – И если ты думаешь, что они просто гуляли, держась за ручки, то очень ошибаешься. Хотя я что-то не помню, чтобы ты ему хоть раз сказала, что его за это «запросто можно посадить».Мать посмотрела на меня и произнесла четко, почти по слогам, точно разговаривая со слабоумной:
– Мальчики – это – совершенно – другое – дело.
Я презрительно фыркнула: да ладно тебе, мам!
– Значит так, Холли, запомни: ты будешь встречаться с этим… торговцем автомобилями только через мой труп.
– Ты ошибаешься, мам! Я, черт побери, буду с ним встречаться! Я буду встречаться с кем захочу!
– Теперь у нас в доме будут новые правила. – Мама устало загасила недокуренную сигарету. – Я буду сама отвозить тебя в школу и привозить обратно. И из дому ты одна больше не выйдешь – только со мной, с отцом, с Бренданом или Рут. А если я хоть одним глазком еще раз замечу поблизости этого охотника за младенцами, то немедленно заявлю в полицию и потребую привлечь его к уголовной ответственности – да, я это сделаю, помоги мне господи! И еще – еще — я позвоню к нему на работу и расскажу, что он соблазняет малолетних школьниц.
Огромные жирные секунды тянулись на редкость медленно, и я прямо-таки чувствовала, как проникают в меня злые мамины слова.
Глаза у меня уже начинало пощипывать, но я знала, что ни в коем случае не позволю себе доставить этой миссис Гитлер удовольствие видеть, как я реву.
– У нас не Саудовская Аравия! Ты не имеешь права запирать меня в доме!
– Живешь под нашей крышей – подчиняйся нашим правилам. Когда я была в твоем возрасте…
– Да, да, да! И у тебя было двадцать братьев, и тридцать сестер, и сорок бабушек-дедушек, и пятьдесят акров картофельных полей, которые нужно было вскапывать, потому что такова была жизнь в вашей старой гребаной Ойрландии, черт бы ее побрал! Но здесь-то Англия, мама, Англия! И на дворе 80-е, и если уж жизнь была так прекрасна в вашем гребаном Западном Корке, в этом вонючем болоте, то какого же черта ты вообще приехала в…
Хлоп! Она со всего маху врезала мне по левой щеке.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга; я вся дрожала от потрясения, а мама… в таком гневе я ее еще никогда не видела. А еще до нее, похоже, начало доходить, что она собственными руками разрушила отношения с дочерью и восстановить их будет уже невозможно. Я встала и, не говоря ни слова, с видом победительницы вышла из комнаты.
* * *
Я совсем немножко поплакала, но скорей от шока, чем от обиды, потом перестала плакать и подошла к зеркалу. Глаза, конечно, слегка припухли, но, если чуточку подвести, заметно не будет. Теперь еще немножко помады, капельку румян… В общем, сойдет. И девушка в зеркале – точнее, молодая женщина с коротко подстриженными черными волосами, в майке с надписью «Quadrophenia» и в черных джинсах – сказала мне: «А у меня для тебя новости: ты сегодня переезжаешь к Винни». Я начала было перечислять причины, которые не позволят мне так поступить, и умолкла, чувствуя, как кружится от волнения голова, и одновременно испытывая какое-то странное спокойствие. «Да, – согласилась я, – а еще я бросаю школу. Вот прямо сию минуту». Все равно скоро летние каникулы, подумала я, так что школьный инспектор и пукнуть не успеет, а в сентябре мне уже стукнет шестнадцать, так что инспектору и учителям нашей общеобразовательной школы «Уиндмилл-Хилл» придется молчать в тряпочку. Господи, неужели у меня действительно духу хватит?
Хватит. Ну, тогда пакуй вещи! Что с собой-то брать? А то, что в рюкзак влезет. Трусы, бюстгальтеры, майки, куртку-косуху, косметичку, банку из-под бульонных кубиков «Оксо» с моими браслетами и ожерельями. Еще не забыть зубную щетку и пакет с тампонами – менструация у меня немного запаздывает и может начаться в любую минуту. Деньги. Я посмотрела, сколько у меня в кошельке: 13 фунтов 85 пенсов купюрами и мелочью. Еще у меня есть 80 фунтов на тайном счете в банке. Вряд ли Винни заставит меня платить за жилье, а на следующей неделе я уже и работу себе найду. Можно, например, работать бебиситтером, или на рынке, или официанткой – да всегда можно придумать, как заработать несколько фунтов. А вот что делать с коллекцией дисков? Я же не могу прямо сейчас перетащить их все на Пикок-стрит. Зато мама вполне способна отнести их в магазин «Оксфам»[3 - Оксфордский комитет помощи голодающим (Oxford Famine Relief).] с глаз долой. В общем, пришлось взять только «Fear of Music». Я аккуратно завернула пластинку в косуху и пристроила в рюкзаке так, чтоб не повредить. А остальные диски на время спрятала в тайник под специально расшатанными досками пола, но когда я уже снова накрывала это место ковром, то испытала, наверно, самый сильный испуг в жизни, заметив, что в дверях стоит мой брат Жако и внимательно за мной наблюдает. Он все еще был в пижаме с надписью «Thunderbirds»[4 - Популярный телевизионный мультсериал («Тандербёрды: Международные спасатели», 1965–1966).] и в шлепанцах.
– Мистер, как вы меня напугали! Просто чуть сердце не выскочило!
– Т
Страница 4
уходишь. – У Жако всегда был какой-то потусторонний голос.– Да, но это между нами. И не волнуйся, я ухожу недалеко.
– Я тебе сувенир сделал. Чтобы ты меня помнила.
Жако вручил мне картонный круг – тщательно распрямленную крышку от коробки из-под сыра «Дейрили» – с изображенным на нем лабиринтом. Мой братишка просто помешан на лабиринтах; их полно в книжках серии «Драконы и драконство», которыми они с Шэрон так увлекаются. Лабиринт, который подарил мне Жако, на самом деле был довольно незамысловат, во всяком случае, сам Жако умел придумывать и куда более сложные. Этот состоял всего из восьми или девяти концентрических кругов, соединенных проходами.
– Возьми, – сказал мне Жако. – Это дьявольский лабиринт.
– Мне он вовсе не кажется таким уж страшным.
– «Дьявольский» значит «сатанинский», сестра.
– И что же в нем такого сатанинского? Объясни.
– Тьма неотступно следует за тобой, когда ты идешь по этому лабиринту, и если она тебя коснется, ты просто перестанешь существовать. Так что один неверный поворот, ведущий в тупик, – и тебе конец. Вот почему ты должна выучить все повороты лабиринта наизусть.
Господи, только спятившего брата мне и не хватало!
– Ладно, выучу. Спасибо тебе, Жако. Слушай, мне еще нужно кое-что…
Жако крепко сжал мое запястье.
– Выучи этот лабиринт, Холли. И извини своего спятившего брата. Пожалуйста.
Мне вдруг стало слегка не по себе.
– Мистер, вы ведете себя как-то очень странно…
– Дай слово, что запомнишь наизусть все повороты и переходы этого лабиринта, чтобы в случае необходимости смогла бы найти путь даже в темноте. Пожалуйста!
У всех моих друзей младшие братья помешаны на комиксах и играх типа «Scalextrick» или «Top Trumps», почему же только у меня младший братишка мастерит лабиринты и употребляет выражения «в случае необходимости» и «дьявольский»? Господи, а вдруг он окажется геем? Как же он тогда выживет в нашем Грейвзенде? Я ласково взъерошила ему волосы.
– Ладно, даю слово, что непременно выучу твой лабиринт наизусть. – И после этих слов Жако вдруг крепко-крепко меня обнял, и это было совсем уж странно, потому что Жако обниматься-целоваться совсем не любит. – Эй, что это ты? Я ведь совсем недалеко… Ты меня поймешь, когда станешь постарше, и потом я…
– Ты переезжаешь к своему бойфренду.
Теперь я уже ничему не удивлялась, так что покорно призналась:
– Да.
– Береги себя, Холли.
– Винни очень хороший, Жако! И как только мама немного привыкнет к новой ситуации, мы с тобой снова будем часто видеться. Ну вот, например, мы же часто видимся с Бренданом с тех пор, как он женился на Рут, верно?
Но Жако молча засунул картонку с нарисованным на ней лабиринтом поглубже в мой рюкзак, еще раз печально взглянул на меня и исчез.
* * *
Мама появилась на лестничной площадке с корзиной, полной ковриков из бара, которые нужно было вытряхнуть. Вид у нее был такой, словно она попалась мне навстречу случайно, а вовсе не сидела в засаде.
– Я не шучу, Холли. Из дому тебе выходить запрещено. Немедленно вернись наверх. На следующей неделе экзамены. Тебе давно пора сесть и подумать о своем будущем.
Я до боли стиснула лестничные перила.
– Ты, кажется, сказала: «Живешь под нашей крышей – подчиняйся нашим правилам»? Что ж, прекрасно. Мне не нужны ни твои правила, ни твоя крыша, ни твои подзатыльники, которые ты мне отвешиваешь, стоит тебе самой потерять какую-нибудь тряпку. Ведь ты же не перестанешь так себя вести, верно?
У матери как-то странно исказилось лицо, и мне показалось, что она вот-вот скажет какие-то правильные слова, и мы наконец поговорим по душам. Но нет, она просто вцепилась в мой рюкзак, гнусно усмехнулась, словно никак не может поверить, до чего глупа ее дочь, и заявила:
– А ведь когда-то и у тебя были мозги!
В общем, я вырвала у нее рюкзак и продолжала спускаться, а она так и осталась стоять на месте.
– Как насчет школы? – спросила она, и голос ее прозвучал весьма напряженно.
– Ну, если эта школа для тебя так важна, так сама там и учись!
– У меня-то, черт побери, никогда в жизни и не было возможности учиться! Мне всю жизнь приходилось вкалывать! И паб этот содержать, и детей растить, и всех вас – и тебя, и Брендана, и Шэрон, и Жако – кормить, одевать-обувать, в школе учить, чтобы хоть вам потом не пришлось всю жизнь мыть туалеты, вытряхивать пепельницы и гнуть спину с утра до вечера, не имея возможности хоть раз лечь спать пораньше.
Что мне ее слова! Как с гуся вода. Я продолжала медленно спускаться.
– Ну, ладно, иди-иди. Ступай. Узнаешь, какова она, жизнь-то, на вкус. Не сомневаюсь, что через три дня твой Ромео тебя вышвырнет вон. Мужчину в девушке интересует вовсе не ее яркая индивидуальность, черт побери! Такого, Холли, никогда не бывает.
Я сделала вид, что не слышу. Из холла мне было видно, как Шэрон хлопочет за барной стойкой у полок с фруктовыми соками, помогая папе обновить запасы спиртного и наполнить кувшины. Я не сомневалась, что она все слышала. Я помахала ей рукой на прощань
Страница 5
, и она махнула мне в ответ, но как-то нервно. Из глубины подвала гулким эхом доносился голос отца, монотонно повторявшего: «Паром из Ливерпуля…» Пожалуй, лучше было его во все это не вмешивать. И потом, сейчас он наверняка принял бы сторону мамы. А в присутствии завсегдатаев паба он выразился бы примерно так: «Я не такой дурак, чтобы разнимать двух дерущихся куриц!», и они стали бы согласно кивать, бормоча: «Это ты верно сказал, Дэйв». Кроме того, стоило убраться из дома, пока он еще не знает о наших с Винни отношениях. Не то чтобы я их стыдилась. Я просто предпочла бы избежать жарких объяснений. Ньюки, как всегда, спал в своей корзинке. «Ты самая вонючая собака в Кенте, – с нежностью сказала я ему, стараясь не заплакать, – ты старый мешок с блохами». Я почесала его за ухом, отодвинула засов на боковой двери, вышла в переулок Марло, и у меня за спиной со щелчком захлопнулась дверь.* * *
На Вест-стрит свет и тень сменяли друг друга резко, как на экране телевизора с неотрегулированной контрастностью, так что пришлось надеть темные очки, и мир вокруг сразу окутала фантастическая пелена, однако он одновременно стал более живым и реальным. В горле у меня стоял колючий комок, меня всю трясло. Но никто из паба за мной не погнался. Уже и это хорошо. Мимо с грохотом пронесся грузовик с цементом, от него так и летела пыль, больше похожая на дым и заставлявшая конские каштаны покачиваться, отряхивая листву. В воздухе висел запах разогретого солнцем гудрона, жареной картошки и мусора недельной давности, который уже вываливался из мусорных баков, – мусорщики снова устроили забастовку.
Мимо меня со щебетом и свистом пролетали какие-то мелкие птички, похожие на оловянные свистульки на шнурке, которые детям часто дарят на день рождения; в парке у церкви на Крукид-лейн мальчишки играли в футбол, гоняя ногами жестяную банку. Я взял! Пас, пас! Вон он, за деревом прячется! Да отпусти ты меня! Малышня. Стелла говорит, что мужчины постарше – куда лучшие любовники, чем наши с ней ровесники; с мальчишками, говорит она, все их «мороженое на палочке» сразу тает, как только окажется у тебя в руках. Только одна Стелла знает о Винни – она тоже там была, в «Меджик Бас», в ту самую первую субботу, когда мы с ним познакомились, – но Стелла умеет хранить тайны. Когда она учила меня курить, а меня все время тянуло блевать, она и не думала смеяться и никому ничего не сказала; именно она поведала мне все, что нужно знать о мальчишках. Стелла – самая классная девчонка в нашем классе, это точно.
Крукид-лейн, извиваясь, тянется от реки вверх; пройдя по ней, я свернула на Куинн-стрит, где на меня чуть не наехала детской коляской Джулия Уолкот. Из коляски торчала голова ее малыша, а сама Джулия выглядела совершенно измученной. Когда она забеременела, ей пришлось бросить школу. Так что мы с Винни страшно осторожничаем; мы только один раз занимались этим без презерватива – в самый первый раз, а я твердо знаю: наукой доказано, что сразу девственница забеременеть не может. Об этом мне тоже Стелла сказала.
* * *
Через Куинн-стрит были натянуты гирлянды флажков – словно в честь Дня Независимости Холли Сайкс. Хозяйка магазина, торгующего шотландской шерстью, поливала цветы в висячих корзинках, а ювелир мистер Гилберт выставлял в витрину подносы с перстнями. Мясники Майк и Тодд выгружали из задних дверей фургона безголовую тушу свиньи, за которой виднелась еще дюжина таких же туш на крюках. Возле библиотеки стояли несколько активистов профсоюза шахтеров с ведерками и собирали деньги для забастовщиков, а люди из «Socialist Worker»[5 - Еженедельная газета троцкистской Социалистической рабочей партии.] держали в руках плакаты: «Уголь, а не пособие по безработице» и «Тэтчер объявляет войну рабочим»[6 - В 1984–1985 годах правительство консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер развернуло кампанию по ликвидации угольной промышленности в Великобритании и, соответственно, по ослаблению влиятельнейшего Национального профсоюза шахтеров, который с помощью всеобщей забастовки привел к отставке предыдущее правительство консерваторов. Это был один из острейших политических конфликтов в стране в конце XX века.]. Я заметила, что в их сторону катит на велосипеде Эд Брубек, и нырнула в крытый рынок, чтобы Эд меня не заметил. Он переехал в Грейвзенд из Манчестера в прошлом году; его отец был уволен с работы и угодил в тюрьму за кражу со взломом и за «оскорбление действием». Друзей Эд Брубек у нас не завел и всем своим видом показывал, что они ему не нужны. Обычно в нашей школе за такое зазнайство буквально распять готовы, но если кто из шестиклассников и пытался катить на Брубека бочку, дело каждый раз кончалось расквашенным носом, и в итоге его оставили в покое. Эд проехал мимо, не заметив меня; к велосипедной раме была прикручена удочка. Я пошла дальше. Возле пассажа бродячий музыкант играл на кларнете нечто похоронное. Кто-то бросил ему в раскрытый футляр монетку, и он тут же переключился на тему из мюзикла «Даллас». Добравшись до магазина грампласт
Страница 6
нок «Меджик Бас», я заглянула внутрь. В тот день я просматривала каталог на букву «Р», искала «Рамонес». А Винни перебирал карточки на букву «Х» – его интересовали «Хот», «Хорни» и «Холли». В задней части магазина всегда висит несколько старых гитар. Вин мог сыграть вступление к «Stairway to Heaven»[7 - Имеется в виду композиция «Led Zeppelin».], но дальше дело у него не пошло. И теперь я собиралась самостоятельно учиться играть на его гитаре, пока он на работе. А потом мы с ним могли бы создать собственную группу. Почему бы и нет? Тина Веймаут – девушка, а играет на контрабасе в группе «Talking Heads». Представляю себе мамино лицо, когда она, продолжая твердить «Она мне больше не дочь!», увидит, как я играю на гитаре в группе «Top of the Pops». Все дело в том, что мама никогда никого не любила так сильно, как мы с Вином любим друг друга. Они с отцом, правда, неплохо уживаются, но вся ее родня из Корка папу всегда недолюбливала: во-первых, он не ирландец, а во-вторых, не католик. Мои ирландские кузены и кузины – все они старше меня, страшно веселились, рассказывая мне, что мама забеременела Бренданом еще до того, как они с папой поженились, но теперь-то они уже двадцать пять лет женаты, и это совсем не смешно, да и вообще, по-моему, у них все не так уж плохо. Но все же между моими родителями нет той удивительной связи, какая существует у нас с Вином. Стелла говорит, что мы с Вином – родственные души и просто созданы друг для друга.Возле «Нэшнл Вест бэнк» на Милтон-роуд я случайно наткнулась на Брендана. Фу ты ну ты! Волосы зачесаны и напомажены, модный галстук с «огурцами», на плечо небрежно брошен блейзер – можно подумать, что это выпускник какой-нибудь «достойной» школы вроде Итона, а не обычный служащий банка «Стотт и Конвей». Сколько же сердечных страданий доставил мой красавец брат старшим сестрам моих приятелей! Ой, меня счас стошнит, подайте ведерко! А женился он на Рут, дочери своего шефа, мистера Конвея; сперва они расписались в городской ратуше, а потом устроили довольно-таки скучный прием в «Чосер кантри клаб». Я не захотела быть подружкой невесты, потому что терпеть не могу платья, особенно такие, которые превращают тебя в этакую Скарлетт О’Хара, героиню «Унесенных ветром», так что всей это чушью занимались Шэрон и племянницы Рут; они же заодно развлекали и наших родственников из Корка, приехавших на свадьбу. Брендан всегда был для мамы «ее золотым мальчиком», а она для него – «золотой мамочкой». Я прекрасно понимала, как они с мамой потом будут в мельчайших подробностях перемалывать все то, что он сейчас от меня услышит.
– Привет, – сказала я. – Как дела?
– Ничего, не жалуюсь. А как у нас в «Капитане»? Все нормально?
– Да, все отлично. Особенно мама – она сегодня прямо-таки переполнена радостью весеннего дня.
– Да ну? – Брендан улыбнулся, но явно был озадачен. – Это с чего же?
Я пожала плечами.
– Должно быть, с нужной ноги встала.
– Здорово. – Он заметил мой рюкзак и спросил: – Что это, мы никак путешествовать собрались?
– Не то чтобы. Иду к Стелле Йирвуд повторять французский, потом у нее ночевать останусь. У нас на следующей неделе экзамены.
Брата явно впечатлила моя жажда знаний.
– Это ты молодец, сестренка!
– Ну что, Рут получше?
– Не особенно. Одному богу известно, почему это принято называть «утренним недомоганием беременных», когда ей хуже всего как раз посреди ночи.
– А может, это мать-природа специально тебя закаляет перед тем, как ребенок родится? – предположила я. – Все эти бессонные ночи, ссоры, тошнота, рвота… Тут требуется воспитывать выдержку.
Но Брендан на подобную наживку не клюнул.
– Наверное, – рассеянно промолвил он.
Вообще-то, мне весьма трудно было представить себе Брендана в роли отца, и все же после Рождества он станет отцом.
У нас за спиной открылись двери банка, и служащие начали цепочкой просачиваться внутрь.
– Вряд ли, конечно, мистер Конвей уволит своего зятя за опоздание, – сказала я, – но разве вы не в девять начинаете?
– Да, верно, мне пора. Ладно, до завтра. Надеюсь, ты уже вернешься от своей подружки. Мама нас на ланч пригласила. Успеха тебе.
– Сегодня уже и так самый успешный день в моей жизни, – заверила я брата, полагая, что в точности передаст мои слова маме.
Брендан победоносно мне улыбнулся и влился в поток людей, одетых в строгие офисные костюмы или в форменную одежду и спешивших в свои конторы, магазины и на фабрики.
* * *
Я решила, что в понедельник непременно закажу себе ключ от парадного Винни, а сегодня проникну в его квартиру привычным, тайным, путем. Я прошла немного по улице, которая почему-то называется Гроув[8 - Grove – роща (англ.).]; там, как раз перед офисом налоговой службы, есть один почти незаметный переулочек, и поворот туда скрыт мусорным баком, переполненным использованными подгузниками и гигиеническими прокладками. Там меня, точно Щелкунчика, уже поджидала большая коричневая крыса. В этот-то переулочек я и свернула, потом еще раз свернула направо и оказалась ме
Страница 7
ду оградой садиков, которые расположены на задах домов, стоящих на Пикок-стрит, и задней стеной офиса налоговой службы. Самый последний дом по Пикок-стрит, почти у железной дороги – это дом Винни. Я легко проскользнула между расшатанными прутьями ограды и через запущенный сад побрела к его окнам. Трава и здоровенные сорняки выросли мне по пояс, а на сливовых деревьях уже висели зеленые завязи плодов, хотя, конечно, большая часть слив достанется осам и червям. Винни говорил, что никак не может заставить себя поднять собственную задницу, выйти в сад и собрать сливы. Сейчас садик напоминал лес из «Спящей красавицы», поглотивший весь замок, когда в этом замке на целых сто лет все уснули. Вообще-то, Винни полагалось поддерживать порядок в саду, поскольку и дом, и сад принадлежали его тете, но сама она жила в Кингс-Линн и никогда к нему в гости не приезжала. Да и Винни, конечно, настоящий байкер, а вовсе не садовник. Ничего, думала я, вот поселюсь здесь и сразу укрощу эти джунгли. Этому саду просто нужна женская рука – и все пойдет на лад. Можно, кстати, начать прямо сегодня, но сперва я немного поучусь играть на гитаре. Я знала, что в углу сада стоит маленький сарайчик, наполовину скрытый сейчас разросшимися сорняками, где хранятся всякие садовые инструменты; там даже газонокосилка есть. Ничего, я посажу здесь подсолнухи, розы, анютины глазки, гвоздики и лаванду, а еще разные полезные травы в маленьких терракотовых горшочках. Я буду печь и ячменные лепешки, и сливовые пироги, и кофейные кексы, а Винни будет все это с аппетитом лопать и повторять: «Господи, Холли, как же я без тебя обходился?» Во всех журналах пишут, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. Возле бочки для воды сильно разросся какой-то колючий пурпурный кустарник, и его весь облепили белые бабочки – очень красиво, прямо конфетти и кружево; кажется, что куст шевелится, как живой.Задняя дверь никогда не запирается, потому что ключ от нее Винни давно потерял. На кухне так и валяются коробки из-под пиццы, и в раковине с прошлого вечера стоят стаканы из-под вина, но ни малейших признаков завтрака не видно – должно быть, Винни снова проспал и сразу рванул на работу. Вообще-то, здесь, конечно, нужна хорошая уборка; пыли полно, надо ее вытереть и все пропылесосить. Но сперва кофе, а уж потом за работу. Утром я успела съесть в лучшем случае половину обычной порции «Витабикса», прежде чем мама вздумала лупить меня, как этот знаменитый боксер Мохаммед Али. И сигареты я тоже забыла по дороге купить – как-то совсем из башки вылетело после встречи с Бренданом, – но я знала, что у Винни всегда есть пачка сигарет в ящике прикроватного столика, так что я тихонечко поднялась по крутой лесенке в его спальню. В нашу спальню, следовало бы теперь говорить. Шторы раздернуты не были; в комнате стояла духота, и чем-то противно воняло, точно от старых грязных носков. Я решила впустить туда немножко света и воздуха, раздернула шторы, раскрыла окна, обернулась и… чуть не выскочила из собственной кожи: в постели лежал Винни, и вид у него был такой, словно он со страху обкакался.
– Это я, всего лишь я, – торопливо успокоила его я. – Извини, пожалуйста, я… я… я… я думала, ты на работе.
Он хлопнул рукой себя по груди, где сердце, и вроде как трагически засмеялся, словно я в него выстрелила.
– Господи, Хол! Я же тебя принял за грабителя!
Я вроде как тоже засмеялась.
– Значит, ты… дома? А как же работа?
– Да хрен с ней! Эта новая секретарша, черт бы ее побрал, совершенно безнадежна – никак не усвоит наше расписание. В общем, Кев позвонил мне и сказал, что на сегодня я свободен.
– Блеск! – обрадовалась я. – Нет, правда, здорово, потому что… у меня для тебя сюрприз.
– Отлично, люблю сюрпризы. Но сперва поставь чайник, а? Я быстренько спущусь. Ох, я и забыл! Вот ведь фигня какая! Понимаешь, у меня кофе кончился. Будь паинькой, сбегай в «Стафф», купи пачку «Голд Бленд». Я тебе потом денежки отдам.
Но я не спешила; мне хотелось сперва все ему рассказать.
– Мама все про нас знает, Вин.
– Да? Да-а… – Вид у него стал задумчивым. – Ну, ясно. А как она, э-э…
Мне вдруг стало страшно: а что, если он действительно не захочет, чтобы я у него осталась?
– Не то чтобы здорово. Естественно, повоняла немного. Заявила, что запрещает мне с тобой встречаться; пригрозила даже запереть в подвале. В общем, я просто взяла и ушла. Так что…
Винни как-то нервно на меня глянул, словно не понимая намека.
– Так что можно мне… ну, вроде как… пока у тебя пожить? Хотя бы какое-то время.
Винни судорожно сглотнул.
– О’кей… понятно. Ну что ж. О’кей.
Хотя звучало это совсем не о’кей.
– Так это «да», Вин?
– Да-а. Конечно. Да. Но сейчас мне просто необходимо немедленно выпить кофе.
– Ты это серьезно говоришь? О, Вин! – Меня затопила волна облегчения. Я словно погрузилась в теплую ванну. Я обняла его и почувствовала, что он весь мокрый от пота. – Ты самый лучший, Винни! Я так боялась, что ты, может, совсем не…
– Ну, мы бы не смогли заниматься сек
Страница 8
ом, мой пушистый котенок-мурлыка, если бы ты начала спать под мостом, верно? Но послушай, Холли, мне, ей-богу, срочно требуется кофе, почти как Дракуле – кровь, так что, пожалуйста…Я не дала ему договорить и принялась его целовать, моего любимого Винни, моего дорогого бойфренда, который побывал в Нью-Йорке и пожал руку самому Дэвиду Бирну; моя любовь к нему вскипела – уфф! – как перегревшийся бойлер, и я уронила его навзничь, и мы скатились на какой-то комковатый холмик, наверное, сбившуюся перину, но холмик вдруг, извиваясь, пополз прочь, и я машинально протянула руку и отбросила одеяло в сторону, и под ним оказалась моя лучшая подруга Стелла Йирвуд. Абсолютно голая. Я и сама такой бываю в самых неприличных эротических снах, вот только это был не сон.
Я молча… уставилась на ее промежность, которую она и не подумала прикрыть, и не отводила глаз, пока Стелла не сказала насмешливо:
– Вряд ли моя так уж отличается от твоей, тебе не кажется?
И я перевела взгляд на Винни, которому было явно не по себе. Впрочем, он, нервно хихикнув, поспешно пояснил:
– Это совсем не то, что ты думаешь.
А Стелла, по-прежнему великолепная, как ни в чем не бывало прикрыла себя периной и сказала:
– Да ладно тебе темнить. Это именно то, Холли, о чем ты подумала. Мы все собирались тебе сказать, но, как видишь, непредвиденные события нас опередили. Фактически, моя дорогая, ты получила отставку. Неприятно, конечно, но такое порой случается даже с самыми лучшими из нас, а если честно, так почти с каждой. В общем, c’est la vie. Не расстраивайся, в море житейском полно точно таких же Винни. Так что лучше сразу обрубить концы и попросту уйти. Разве тебе не хочется сохранить хоть немного достоинства?
* * *
Когда я наконец перестала плакать, то поняла, что сижу на какой-то холодной каменной лестнице, ведущей в маленький дворик, рядом со мной высится кирпичная стена пяти- или шестиэтажного дома, и из нее на меня смотрят узкие окна со ставнями. Сквозь плиты, которыми был вымощен дворик, пробивалась трава, в воздухе медленно проплывали семена одуванчика, кружась, как снежинки. Когда я с грохотом захлопнула за собой дверь квартиры Винни, ноги, видимо, сами принесли меня сюда, на зады «Грейвзенд дженерал хоспитал», где когда-то доктор Маринус по моей просьбе избавил меня от мисс Константен – мне тогда всего семь лет было. Я даже не помнила, ударила ли я Винни. Мне казалось, что я тону в патоке. Я даже дышать толком не могла. Я смутно помнила, как он с силой стиснул мое запястье – до сих пор было больно, – а Стелла что-то злобно тявкала, вроде «Да будь ты наконец взрослой, Холли, и чеши отсюда! Это же реальная жизнь, а не эпизод из фильма «Династия»!»; а потом я выбежала, громко хлопнув дверью, и понеслась сама не зная куда… Я знала одно: как только я остановлюсь или хотя бы замедлю бег, так сразу же превращусь в этакое сопливое желе, и тогда, разумеется, одна из маминых шпионок тут же это заметит и доложит. И для нее это уж точно будет самой настоящей «вишенкой на торте»! Потому что окажется, что она была кругом права. Я любила Винни так, словно он был самой важной частью меня самой, а я ему всего лишь нравилась… причем не больше, чем какая-нибудь вкусная жевательная резинка. Сунул в рот – и наслаждаешься, но как только из жвачки уходит весь вкус и аромат, ее можно попросту выплюнуть и тут же сунуть в рот новую. Вот Винни меня и выплюнул. А новой жвачкой оказалась не абы кто, а моя лучшая подруга Стелла Йирвуд! Как он мог? Как она могла?!
«Прекрати реветь! – велела я себе. – Подумай о чем-нибудь другом…»
* * *
Итак, «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава первая.
В 1976 году мне было семь лет. За все лето не выпало ни одного дождя, и листья в садах стали совершенно коричневыми от засухи. Я хорошо помнила, какая огромная очередь с ведрами выстраивалась в конце Куинн-стрит, где была колонка, мама с Бренданом тоже ходили туда за водой. Из-за той ужасной засухи, наверное, и начались мои странные сны наяву. В ушах у меня то и дело звучали чьи-то чужие голоса. Но не безумные, не несущие всякую чушь и даже не особенно пугающие. Во всяком случае, сначала они меня не пугали… Я называла их «радиолюди», потому что в самый первый раз решила, что где-то в соседней комнате просто включено радио. Вот только оно там включено вовсе не было! Эти голоса я наиболее отчетливо слышала по ночам, но и в школе я их тоже порой слышала, если в классе было достаточно тихо, например во время контрольной. Три или четыре голоса разом что-то нараспев рассказывали, но доносились как бы издали, так что я так и не могла толком понять, о чем они мне говорят. Брендан уже успел поведать мне не одну страшную историю о психушках и тамошних врачах в белых халатах, так что я боялась кому-нибудь рассказать, что со мной происходит. Мама была беременна Жако, папа сбивался с ног в пабе, Шэрон исполнилось всего три года, а Брендану уже и тогда было на все начхать. Я понимала, что слышать какие-то голоса – это ненормально, но вреда они мне ник
Страница 9
кого не причиняли, и я решила, что это, возможно, просто одна из тех тайн, с которыми людям приходится жить всю жизнь.Однажды ночью мне приснился жуткий сон о пчелах-убийцах, которые вырвались на свободу и мечутся по нашему «Капитану Марло». Проснулась я вся в поту и увидела, что какая-то дама сидит на кровати у меня в ногах и говорит: «Успокойся, Холли, все хорошо». Я, разумеется, сказала: «Да-да, спасибо, мамочка», потому что кто же еще это мог быть, как не мама? И почти сразу услышала, как мама смеется на кухне в дальнем конце коридора – это было еще до того, как у меня появилась своя комната на чердаке. Услышав мамин смех, я решила, что дама, сидящая у меня на кровати, мне просто снится, и включила свет, чтобы в этом убедиться.
И, естественно, там никого не оказалось!
– Не бойся, – снова услышала я голос все той же дамы, – но я такая же настоящая, как и ты.
Я не завопила и не потеряла рассудок от страха, хотя меня прямо-таки затрясло. И все же я чувствовала, что это какое-то испытание, или что-то вроде пазла, который нужно собрать, или задачки, которую нужно решить. В комнате явно никого не было, но ведь кто-то же со мной разговаривал! И я, стараясь по возможности сохранять спокойствие, спросила у той дамы, не привидение ли она.
– Нет, я не привидение, – ответила мне она, хотя ее там и не было, – а гостья твоей души. Именно поэтому ты и не можешь меня видеть.
Я спросила, как ее зовут, эту «гостью моей души», и она сказала: «Мисс Константен». А еще она сказала, что отослала прочь всех прочих «радиолюдей», потому что они могли помешать нашей дружеской беседе, и спросила, не против ли я. Я сказала, что нет. И тут мисс Константен вдруг заторопилась, сказала, что ей пора, но она с удовольствием вскоре вновь ко мне заглянет, потому что я «уникальная юная леди».
Потом она исчезла, а я еще долго не могла уснуть, а когда мне все же это удалось, была уже совершенно уверена, что у меня теперь есть новый хороший друг.
* * *
И что теперь? Пойти домой? Да я лучше все зубы дам себе вырвать! Мама же отбивную из меня сделает, потом польет соусом из дерьма, сядет напротив и будет, довольная до потери сознания, смотреть, как я хлебаю полной ложкой. А потом мне до скончания веков и слова ей поперек сказать будет нельзя, только да-сэр-нет-сэр-три-полных-кружки-сэр, а иначе она тут же снова припомнит «эту историю с Винсентом Костелло». Ладно, значит, на Пикок-стрит мне не жить. Но дома-то я, по крайней мере, могу достаточно долго не показываться и доказать маме, что я достаточно взрослая и способна сама о себе позаботиться, чтобы она наконец перестала обращаться со мной как с семилетней. Денег мне пока на еду вполне хватит, а из плена жарких страстей я, похоже, выберусь еще не скоро, так что будем считать, что летние каникулы у меня просто начались чуть раньше обычного. И хрен с ними, с экзаменами! Хрен с ней, со школой! Стелла, конечно, все повернет так, будто я – этакая чувствительная истеричка, нежным плющом прильнувшая к бойфренду и упорно не желавшая замечать, что бойфренд попросту от меня устал. И благодаря ей уже к девяти утра в понедельник Холли Сайкс станет официальным посмешищем для всей школы «Уиндмилл-Хилл». Можно не сомневаться.
Сирена «Скорой помощи» звучала все ближе, все настойчивей, где-то совсем рядом, по ту сторону дворика, а потом вдруг умолкла, словно на полуслове… Я подняла с земли рюкзак и встала, по-прежнему не зная, куда направиться. Вообще-то, почти каждый подросток, сбежавший из дома, стремится попасть в Лондон, считая, видимо, что непременно встретится там либо с теми, кто «ищет таланты», либо с крестной-волшебницей, как у Золушки; но я все-таки решила пойти в противоположном от Лондона направлении – вдоль реки в сторону Кентских болот. Когда растешь в пабе, то волей-неволей наслушаешься всяких рассказов о том, какого рода «искатели талантов» и «волшебницы», готовые прибрать к рукам сбежавших подростков, встречаются в Лондоне. Я надеялась, что мне, может быть, удастся найти какой-нибудь пустой амбар или летний домик и немного там пожить. А что, вполне возможно, что и найду. И, приободрившись, я двинулась в путь, обогнув больницу с фасада. На парковке было полно машин, и в солнечных лучах ярко вспыхивали лобовые стекла. В прохладном тенистом приемном покое толпились люди; они курили и явно ждали каких-то известий.
Смешные они, эти больницы…
* * *
Продолжим. «Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава вторая.
Прошло несколько недель, и я уже начала думать, что эта мисс Константен мне просто приснилась. Во всяком случае, она больше не появлялась. Если не считать того, что я не знала того слова, которым она меня назвала, «уникальная»… Я нашла слово в словаре и задумалась: а как оно вообще могло попасть мне в голову, если не мисс Константен его произнесла? Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос. А как-то ночью, уже в сентябре, когда мы снова начали ходить в школу – а мне уже исполнилось восемь лет, – я проснулась среди ночи и сразу поняла, что она с
Страница 10
ова здесь. Пожалуй, я скорее обрадовалась, чем испугалась. Мне было приятно, что меня считают уникальной. Я спросила у мисс Константен, не ангел ли она, и она немножко посмеялась и сказала: нет, она такой же человек, как и я, но давно научилась выскальзывать из собственного тела и отправляться в гости к своим друзьям. Я спросила, отношусь ли теперь и я к числу ее друзей, и она спросила: «А ты бы этого хотела?», и я воскликнула: «Да, конечно, пожалуйста, больше всего на свете!», и она пообещала: «Ну, тогда и ты будешь моим другом». А потом я спросила у мисс Константен, откуда она, и она сказала, что из Швейцарии. А я стала выпендриваться и спросила: «А не в Швейцарии ли изобрели шоколад?» И она сказала: «Ах ты, маленькая пуговица! Я таких одаренных детишек никогда не встречала». С тех пор она стала навещать меня каждую ночь; приходила всего на несколько минут, и я рассказывала, как у меня прошел день, а она очень внимательно слушала и то сочувствовала, то старалась меня подбодрить и развеселить. В общем, она всегда была на моей стороне, а вот мама и Брендан, по-моему, никогда на моей стороне не были. А еще я задавала мисс Константен очень много всяких вопросов. Иногда она мне отвечала; например, когда я спросила, как называется цвет ее волос, она сразу сказала: «рыжеватая блондинка»; но довольно часто она как бы уходила в сторону, говоря: «Давай пока не будем все портить и раскрывать эту тайну, хорошо, Холли?»Затем однажды самая противная девчонка в нашей школе – ее все считали очень одаренной – Сьюзен Хиллэдж подстерегла меня, когда я возвращалась из школы домой. Отца Сьюзен отправили с отрядом в Белфаст, и она, зная, что моя мама – ирландка, ткнула меня носом в землю, встала коленями мне на спину и не отпускала, пока я не скажу, что мы держим уголь в ванне и любим ИРА. Но я ни за что не соглашалась так говорить, и тогда она зашвырнула мой портфель на дерево, а потом заявила, что все равно заставит меня расплатиться за товарищей ее отца, которых убили в Белфасте, а если я кому-нибудь пожалуюсь, то ее отец прикажет своему отряду открыть огонь по нашему пабу, и там начнется пожар, и вся моя семья поджарится в огне, и во всем этом буду виновата только я. К слабакам меня даже тогда причислить было трудно, но в политике я все-таки еще мало что понимала, а Сьюзен Хиллэдж нажала на все самые болезненные точки. Я, правда, не сказала ни слова ни маме, ни папе, но идти утром в школу боялась – меня просто тошнило при мысли о том, что может случиться, если эта противная Сьюзен пожалуется своему отцу. И вот ночью, когда я, проснувшись, лежала в теплом кармашке своей постели, я услышала голос мисс Константен; но на этот раз я не просто услышала ее голос – она сама, лично, сидела в кресле у моей кровати, тихонько приговаривая: «Просыпайся, соня, просыпайся!» Она была молодая, с очень светлыми, почти белыми, волосами с золотистым отливом и ярко-красными, как пунцовые розы, губами, которые в лунном свете казались чернильно-фиолетовыми; и на ней было очень красивое вечернее платье. Вообще она вся была как картинка. Наконец я сподобилась спросить, не снится ли она мне, и она сказала: «Нет, я решила сама тебя навестить, потому что ты, моя блестящая, уникальная детка, сегодня чувствуешь себя совершенно несчастной, вот я и хочу узнать, в чем дело». И я, естественно, рассказала ей, как Сьюзен Хиллэдж мне угрожала. Мисс Константен молча меня выслушала, а потом сказала, что всегда презирала таких задир, которые запугивают других людей, и спросила, не хочу ли я, чтобы она как-то исправила сложившуюся ситуацию. Я сказала, да, пожалуйста, но прежде чем я успела спросить, как она это сделает, в коридоре послышались отцовские шаги, и папа приоткрыл дверь в мою комнату. Я тут же зажмурилась, потому что меня на мгновение ослепил свет лампы, горевшей на лестничной площадке, и с ужасом подумала: как же мне объяснить папе, откуда у меня в комнате среди ночи взялась мисс Константен. Но папа почему-то повел себя так, словно никакой мисс Константен в комнате нет. Он спросил, все ли у меня в порядке, и сказал, что ему почудилось, будто из моей комнаты доносятся голоса. Конечно, к этому времени мисс Константен успела исчезнуть, и он никого у меня в спальне увидеть не смог, а я сказала, что мне, должно быть, что-то приснилось, вот я и говорила во сне.
Я и сама потом поверила, что мне все это приснилось. Слышать какие-то голоса – это одно, но совсем другое – когда ты ночью видишь рядом с собой женщину в вечернем платье! На следующее утро я, как обычно, пошла в школу и, к счастью, не встретила по дороге никакой Сьюзен Хиллэдж. Впрочем, ее и в школе не было. А потом вдруг посреди урока примчалась наша директриса – она даже на утреннее построение опоздала! – и объявила: Сьюзен Хиллэдж сбил грузовик, когда она на велосипеде ехала в школу, и она серьезно пострадала, так что теперь мы должны молиться за ее выздоровление. Я так и застыла, услышав это; казалось, вся кровь разом бросилась мне в голову, а потом школьные стены словно вдруг сомкнулись н
Страница 11
до мной, и больше я ничего не помню. Не помню даже, как грохнулась в обмороке на пол, сильно ударившись головой.* * *
Вода в Темзе сегодня была какая-то особенно грязная, вся зеленая от тины, а я все шла и шла, уходя от Грейвзенда в сторону Кентских болот. Не успела я оглянуться, как оказалось, что уже половина двенадцатого, а Грейвзенд остался далеко позади и теперь стал похож на какой-то игрушечный макет города. Ветер раздувал клубы дыма над трубами цементного завода компании «Блу Сёркл», и они тянулись друг за другом, точно бесконечная связка носовых платков из кармана у фокусника. Справа от меня ревела автомобильная дорога А-2, уходившая вдаль, за болота. Наш завсегдатай старый мистер Шарки говорил, что эту дорогу проложили прямо поверх старой, построенной еще римлянами в период их владычества; именно по этой дороге до сих пор нужно ехать, чтобы добраться до Дувра и сесть на корабль, отплывающий в одну из стран Континента, как, собственно, поступали и древние римляне. Опоры шоссейных развязок уходили вдаль двойной цепью, а я думала о том, что сейчас там, в «Капитане Марло», папа вовсю хлопочет в баре, если только не пристроил к этому делу Шэрон, которая не прочь будет заработать мои законные три фунта. Теплое и душное утро почему-то тянулось удивительно долго, как три урока математики подряд, и глаза у меня уже болели от яркого солнца, а темные очки я забыла у Винни на кухне – положила на сушилку, когда мыла посуду, да там и оставила. А они, между прочим, стоили целых 14 фунтов 99 центов! Мы их вместе со Стеллой покупали; она еще тогда сказала, что видела точно такие же в одном модном магазине на Карнаби-стрит, только там они были в три раза дороже, и я, конечно, решила, что мне здорово повезло. Я вдруг представила себе, что стискиваю шею Стеллы руками, и от этого у меня руки и плечи сразу как-то онемели. Такое ощущение, словно я и впрямь пыталась ее придушить.
Господи, как же хочется пить! Теперь мама уже наверняка изложила отцу собственную версию того, почему Холли сбежала из дома и вела себя как неуправляемый мальчишка-подросток; я готова была спорить хоть на миллион фунтов, что она, рассказывая об этом, весь наш последний разговор так перекрутила, что отец тут же начал шутить: «Выше грудь, девушки!», а завсегдатаи паба – ПиДжей, Ниппер-японец и Большой Декс – согласно кивали и пьяно ухмылялись. А ПиДжей, сделав вид, будто зачитывает статью из газеты «Сан», провозгласил: «Вот тут сказано, что астрономы из университета Говношира только что обнаружили новые свидетельства того, что тинейджеры действительно являются центром Вселенной!» И все пьянчуги дружно захихикали, даже старина Дэйв Сайкс, всехний любимец, присоединился к ним, покатываясь со смеху: ой-ты-такой-остроумный-что-я-чуть-не-описался-ей-богу! Ладно, посмотрим, как они будут смеяться через несколько дней, когда я так дома и не появлюсь!
Я заметила, что впереди несколько человек удят рыбу, хотя до них было еще довольно далеко.
* * *
«Холли Сайкс и Сверхъестественное Дерьмо», глава третья.
Когда после обморока меня подняли и понесли в школьный медицинский кабинет, в ушах у меня вновь зазвучали знакомые голоса, и я поняла, что мои «радиолюди» вернулись. На этот раз их было как-то особенно много, сотни, и все они разом что-то нашептывали, так что в итоге у меня просто голова пошла кругом. Но куда сильней, чем возвращение «радиолюдей», меня потрясла мысль, что Сьюзен Хиллэдж погибла из-за меня. В общем, я не выдержала и рассказала нашей старенькой медсестре о «радиолюдях» и о мисс Константен, и эта милая старушка, естественно, решила, что у меня как минимум сотрясение мозга, а может, я и вовсе спятила, и тут же позвонила маме. Мама позвонила нашему семейному врачу, и меня в тот же день показали «ушнику» из «Грейвзенд дженерал хоспитал», но тот не нашел никаких отклонений и предложил проконсультироваться у одного его знакомого, специалиста по детской психиатрии из лондонского «Грейт Ормонд-стрит хоспитал». По его словам, этот врач как раз занимался такими случаями, как у меня. Мама тут же принялась твердить как попугай: «У моей дочери с головой все в порядке!», но доктор припугнул ее словом «опухоль», и она сдалась. После этого я пережила самую ужасную ночь в жизни; я умоляла Господа избавить меня от мисс Константен; я даже Библию под подушку положила; но «радиолюди» непрерывно что-то бормотали у меня в ушах, и я из-за этого всю ночь глаз сомкнуть не могла. А наутро нам позвонил тот ушник и сказал, что его друг, тот самый лондонский специалист, уже через час будет в Грейвзенде и хорошо бы моя мама немедленно подняла меня и привезла к нему.
Доктор Маринус был первым настоящим китайцем, с которым я познакомилась, если не считать тех, не совсем настоящих, китайцев из ресторана «Тысяча осеней», куда нас с Бренданом иногда посылали за едой навынос, если мама слишком уставала и не в силах была сама готовить ужин. Доктор Маринус превосходно, прямо-таки безупречно говорил по-английски, хотя и так тихо, что приходилось вслушива
Страница 12
ься в каждое его слово. Он был маленького роста, щуплый, но, тем не менее, как бы заполнял собой всю комнату. Сперва он расспросил меня о школе, о семье и вообще поговорил со мной о всякой всячине и только потом перешел к «радиолюдям». Мама упорно продолжала твердить: «Моя дочь не спятила, если вы это мне доказать хотите! У нее просто сотрясение мозга». На что доктор Маринус сказал, что совершенно с нею согласен и я, разумеется, отнюдь не сумасшедшая. Просто мой мозг, сказал он, как бы немножко сбился с пути и утратил присущую ему способность логически мыслить, и, чтобы исключить возможность наличия какой бы то ни было опухоли, ему нужно задать мне кое-какие вопросы, и мама очень поможет ему, если позволит мне самостоятельно на эти вопросы ответить. Мама притихла, и я стала рассказывать доктору о «радиолюдях», о Сьюзен Хиллэдж и о мисс Константен. Мама, слушая это, снова задергалась, но доктор Маринус заверил ее, что слуховые галлюцинации – их еще называют «сны наяву» – случаются у девочек моего возраста весьма часто. А мне он сказал, что несчастный случай со Сьюзен Хиллэдж – это просто ужасное совпадение, и такие совпадения, даже куда более невероятные, случаются с людьми повсюду, во всех странах мира и чуть ли не каждую минуту; просто пришел мой черед, только и всего. Мама спросила, есть ли какое-нибудь лекарство от этих снов наяву, и тут, помню, доктор Маринус сказал, что «не хотел бы сразу ступать на этот опасный путь», то есть применять сильнодействующие средства, и предпочел бы воспользоваться неким довольно простым, но весьма действенным способом, издавна известным на его «древней родине». Это похоже на иглоукалывание, сказал он, только иглами при этом не пользуются. Затем доктор велел маме сжать кончик моего среднего пальца – он пометил там нужную точку, – а сам коснулся своим большим пальцем какого-то места прямо посредине моего лба и слегка его потер – словно художник, растирающий краску пальцем. И глаза мои сами собой закрылись……а «радиолюди» исчезли. Нет, они не просто притихли, а совсем убрались куда-то! По моему лицу мама догадалась, что произошло, и, кажется, была потрясена и обрадована не меньше меня. И тут же стала спрашивать: «Неужели это все? И никаких иголок, никаких пилюль?» И доктор Маринус сказал, что да, это все и это должно мне помочь.
Я спросила: навсегда ли исчезла и эта мисс Константен?
И доктор сказал, что, во всяком случае, на некий обозримый период точно.
Вот и все. Мы попрощались с доктором Маринусом и ушли; потом я выросла, и ни «радиолюди», ни мисс Константен в моей жизни больше никогда не появлялись. Я пересмотрела множество всяких научно-документальных фильмов, где рассказывалось, какие невероятные шутки играет порой с нами наш мозг, и наконец поняла, что мисс Константен была для меня чем-то вроде воображаемого друга – этаким Багзом Банни, у которого что-то не в порядке с механизмом. А несчастный случай со Сьюзен Хиллэдж – это действительно просто невероятное совпадение, как и объяснял мне доктор Маринус. Кстати, Сьюзен тогда не умерла, но, выздоровев, вместе с родителями переехала в Рамзгейт, хотя некоторые, наверное, и могли бы сказать, что это почти одно и то же. А еще доктор Маринус провел со мной что-то вроде сеансов гипноза – примерно таких, как на кассетах для желающих бросить курить. С тех пор мама никогда больше не употребляла слово «китаёза», да и теперь обрушивается, как целая тонна кирпича, на всякого, кто так говорит. «Следует говорить «китаец», а не «китаёза», – строго выговаривает она провинившемуся. – Между прочим, китайцы – лучшие доктора в Государственной службе здравоохранения Великобритании!»
* * *
Я глянула на часы: час дня. Далеко позади какие-то рыболовы – они выглядели как на детском рисунке «палка-палка-огуречик» – удили рыбу на мелководье близ Шорнмид-форта. Впереди виднелась гравиевая шахта и рядом с ней – огромная пирамида гравия и движущийся конвейер, который словно кормил какую-то баржу, ссыпая гравий в разинутый люк трюма. Виден был и Клиф-форт, смотревший на меня пустыми глазницами выбитых окон. Старый мистер Шарки рассказывал, что во время войны там стояли зенитки, и люди в Грейвзенде, заслышав их грохот, знали, что у них есть максимум шестьдесят секунд, чтобы укрыться от воздушного налета в бомбоубежище, или под лестницей, или хотя бы просто выбежать в сад. Жаль, подумала я, что сейчас нельзя сбросить какую-нибудь бомбу на один хорошо знакомый мне дом на Пикок-стрит! Они ведь наверняка сидят на кухне и жрут пиццу – Винни вообще питается почти исключительно пиццей; ему, видите ли, лень поднять задницу и что-нибудь еще себе приготовить. Спорить готова, они сейчас сидят там и смеются надо мной. Интересно, а Стелла у него пробыла всю ночь? Вот так вот влюбишься в кого-нибудь, думала я, и все! Влюбишься, как последняя дура! Дура, дура! Со злости я поддела ногой камешек на дороге, но это оказался не «камешек», а край выступившей из земли скальной породы, и я здорово разбила себе палец. Боль молнией прошила все тело насквозь
Страница 13
На глазах сразу выступили горячие слезы, а потом они и вовсе полились ручьем – и откуда в человеке берется столько воды, скажите на милость? Особенно если учесть, что единственной жидкостью, которую я за сегодняшний день выпила, был глоток воды, который я сделала, когда чистила зубы, да еще немного молока, смешанного с «Витабиксом». Язык у меня от жажды стал шершавым, как керамические катышки, которые используют при посадке домашних цветов в качестве дренажа. Я натерла плечо ремнем от рюкзака. А сердце мое наверняка было похоже на заплаканного, забитого палками тюленьего детеныша. И в желудке у меня было пусто, но этого я пока что толком понять не успела – слишком уж несчастной я себя чувствовала. Но поворачивать назад я все равно не собиралась. Ни за что, черт побери!* * *
К трем часам у меня уже не только во рту, а и в голове все пересохло. По-моему, мне еще никогда в жизни не приходилось столько идти пешком. Как назло, не было ни магазина, ни просто какого-нибудь дома, где можно было бы попросить стакан воды. И тут я заметила на краю пристани или дамбы маленькую женскую фигурку; женщина удила рыбу, так вписавшись в угол этой то ли дамбы, то ли причала, что стала почти незаметной. До нее было еще довольно далеко, пожалуй, и камнем не докинешь, но я все же ухитрилась разглядеть, как она берет фляжку, что-то наливает оттуда в чашку и пьет. Обычно я никогда так не поступаю, но жажда меня прямо-таки измучила, и я двинулась по деревянному причалу прямо к ней, нарочно топая ногами, чтобы она заранее меня услышала и не испугалась.
– Простите, пожалуйста, но не могли бы вы дать и мне хоть капельку воды? Очень вас прошу!
Она даже не обернулась.
– Холодный чай будешь? – Ее хриплый голос как-то странно потрескивал, точно раскаленная плита.
– Еще бы! Это просто замечательно! Спасибо. Мне спешить некуда.
– Ну, раз тебе некуда спешить, то пей на здоровье.
И я налила себе полную чашку, не думая ни о глистах и ни о чем таком. Это был не обычный чай, но ничего столь же освежающего я в жизни не пила; я с наслаждением тянула прохладную терпкую жидкость, позволяя ей медленно омывать мой пересохший рот. Лишь после нескольких глотков я смогла наконец внимательно рассмотреть мою спасительницу. Она была очень старая; лицо все в морщинах, и в них прятались маленькие, как у слона, глазки; седые волосы были коротко подстрижены, а грязноватая рубашка-сафари и кожаная шляпа с широкими полями выглядели так, словно им лет сто.
– Хорошо? – спросила она.
– Да, – сказала я, – просто отлично! Вот только вкус у вашего чая какой-то странный, травянистый.
– Это зеленый чай. Кстати, хорошо, что ты не спешишь.
Я удивилась:
– С каких это пор чай стал зеленым?
– С тех пор, как стали зелеными листья на чайных кустах.
Плеснула рыба. Я видела, где она выскочила из воды, но тут же исчезла.
– Много сегодня наловили?
Она помолчала.
– Пять окуней. Одна форель. В полдень плохо ловится.
Я не заметила ни ведерка, ни другой посудины.
– И где же рыба?
На поля ее старой кожаной шляпы села пчела.
– Я всех отпустила.
– Зачем же вы ловите рыбу, если она вам не нужна?
Она снова несколько секунд помолчала.
– А чтобы разговор поддержать.
Я огляделась: узенькая протоптанная тропинка, заросшее сорняками поле, корявый лесок и старая, еле заметная дорога. Да старуха наверняка просто придуривается!
– Здесь же никого нет.
Пчела явно чувствовала себя прекрасно: она так и осталась сидеть на полях, даже когда старуха стала тянуть леску. Я на всякий случай отошла в сторонку. Старуха проверила наживку на крючке – наживка осталась нетронутой. Капли воды падали на истомившиеся от жажды доски пристани. Река лизала берег и плескалась у деревянных столбиков причала. Старуха, по-прежнему не вставая, умелым движением кисти забросила леску с наживкой и грузилом подальше, катушка негромко зажужжала, и поплавок опустился на воду точно там же, где был до этого. По воде во все стороны пошли легкие круги. Вокруг стояла абсолютная тишь…
А затем старуха сделала нечто совсем уж странное: вытащила из кармана кусок мела и написала на доске у своих ног первое слово: МОЕ. Чуть повернувшись, на следующей доске она написала второе слово: ДЛИННОЕ. И на третьей доске – слово ИМЯ. Затем спрятала мел и как ни в чем не бывало вновь занялась рыбной ловлей.
Я ждала: может, она как-нибудь объяснит, зачем это писала, но она молчала, и я не выдержала:
– Это вы о чем?
– Что значит «о чем»?
– Ну вот, вы только что написали…
– Это инструкция.
– Для кого?
– Для кого-нибудь из тех, кто появится здесь через много лет.
– Но ведь это же мел! Его дождем тут же смоет!
– С пристани смоет, да. Но не из твоей памяти.
Ну, значит, у старушки совсем крыша поехала! Ничего, придется сделать вид, что все в порядке, – уж больно мне хочется еще этого ее зеленого чая.
– Можешь весь допить, если хочешь, – сказала она, словно прочитав мои мысли. – Магазина тебе по дороге ни одного не попадется, пока вы с маль
Страница 14
иком не доберетесь до Олхаллоус-он-Си…– Большое вам спасибо. – Я налила себе полную чашку и спросила: – А вы точно больше не хотите? Там ведь совсем ничего не осталось.
– Один удачный поворот заслуживает того, чтобы и следующий оказался удачным, – как-то непонятно ответила она. Потом повернулась ко мне и посмотрела на меня зорким глазом профессионального снайпера. – Видишь ли, мне, возможно, понадобится приют.
Приют? Какой еще приют? Приют для душевнобольных?
– Я что-то не понимаю… Какой приют вы имеете в виду?
– Мне нужно убежище. Нора – и желательно с крепкими дверями и запорами. Особенно если Первая Миссия потерпит неудачу. Что, боюсь, так и будет.
Да, нелегко с психами!
– Но мне всего пятнадцать лет, – сказала я. – И у меня нет ни приюта для душевнобольных, ни… э-э-э… норы, запирающейся на замок. Мне, право, очень жаль, но…
– Ты безупречна. И появилась совершенно неожиданно. Ну что, договорились? Я тебе чай, а ты мне убежище?
Папа всегда говорит: с пьяными лучше не связываться; надо просто с шутками-прибаутками свалить пьянчугу куда-нибудь, и пусть проспится. Так, может, и психи тоже вроде пьяниц, которые никогда не трезвеют?
– Ладно, договорились.
Она молча кивнула, а я продолжала пить чай, пока солнечный свет не начал просвечивать сквозь тонкое дно опустевшей пластмассовой чашки.
А эта старая летучая мышь, глядя не на меня, а куда-то вдаль, сказала:
– Спасибо тебе, Холли.
Ну, я тоже ее поблагодарила и уже сделала пару шагов, собираясь уходить, но вдруг остановилась и снова подошла к ней.
– Откуда вы знаете мое имя? – спросила я.
Она не обернулась, но сказала:
– А каким именем я была крещена?
Что за дурацкая игра!
– Эстер Литтл! – выпалила я.
– Ну, а ты откуда знаешь мое имя?
– Но вы же… только что мне его сказали! – А она действительно сказала? Должно быть, да.
– Ну, с этим все ясно. – И больше Эстер Литтл не прибавила ни слова.
* * *
К четырем часам дня я вышла на усыпанный галькой пляж, от которого в речную даль уходило нечто вроде деревянного волнореза. Я села и сняла кроссовки. На большом пальце надулась здоровенная водяная мозоль, похожая на раздавленную черничину. Вот черт! Я вытащила из сумки конверт с пластинкой «Fear of Music», закатала джинсы повыше и зашла по колено в воду. Передо мной широченной извилистой лентой расстилалась река. Вода оказалась холодной, как из-под крана, хотя солнце жарило вовсю и вроде бы должно было ее нагреть; впрочем, теперь оно пекло уже и не так сильно, как на пирсе, где та сумасшедшая старуха удила рыбу. Я изо всех сил размахнулась и постаралась зашвырнуть пластинку как можно дальше, но особого аэродинамического эффекта не возникло: пластинка летела, пока не раскрылся конверт, а потом диск шлепнулся в воду, а черный конверт медленно, точно раненая птица, спланировал следом и потом еще некоторое время плавал на поверхности воды. Слезы снова ручьем полились из моих глаз, и без того воспаленных и покрасневших. Я представила себе, как бреду по воде все дальше и дальше к тому месту, где речное дно резко уходит вниз и где моя пластинка медленно, по спирали, опускается на глубину среди форелей и окуней, и течение тащит ее все дальше на дно, где лежат брошенные в реку ржавые велосипеды, кости утонувших пиратов, обломки сбитых немецких самолетов, обручальные кольца, выброшенные поссорившимися супругами, и еще черт знает что…
Но я туда не пошла. Я вернулась на берег и легла на теплую гальку рядом со своими кроссовками. Я легко могла себе представить, как папа поднимется наверх, ляжет на диван, задрав повыше усталые ноги, и скажет: «Знаешь, Кэт, по-моему, мне стоит сходить к этому парню. Ну, к этому Костелло». И мама, ткнув недокуренной сигаретой в холодный кофе на дне своей любимой кружки, ответит: «Нет, Дэйв. Ведь ее высочество, наша дочь, именно этого и хочет. Нам надо постараться и подольше не реагировать на эти ее «громкие заявления». Тогда, может, она и сама поймет, сколько мы для нее делаем, и начнет это ценить…»
Однако «подольше» у мамы не получится: уже завтра к вечеру она не выдержит, начнет волноваться и спрашивать у отца: а как же со школой? А в понедельник, когда позвонят из школы и спросят, почему меня не было на экзамене, она окончательно перестанет развешивать сопли из-за экзаменов и злиться на мои «громкие заявления», а потом объявит: «Орудия к бою!» – и двинет прямиком к Винни. Ну, даже если она его на куски разорвет – ха-ха-ха, вот было бы здорово! – так он ведь все равно не знает, ни где я, ни что со мной, и ничего толком ей не скажет. Значит, решено: проведу пару суток на природе, где-нибудь переночую, а там посмотрим, какое у меня будет настроение. Если не покупать сигарет, то моих 13 фунтов и 85 центов вполне хватит на пару дней; в конце концов, вполне можно питаться яблоками, дешевой жареной камбалой с картошкой и «Вкусным и питательным печеньем к чаю». А если мне удастся добраться до Рочестера, то я смогу снять деньги и со своего тайного банковского счета и продлить эти
Страница 15
маленькие каникулы.Массивное грузовое судно, плывшее вниз по течению, громко загудело. На его оранжевом борту белыми буквами было написано: «Звезда Риги». Интересно, а Рига – это какое-то место или что-то совсем другое? Шэрон и Жако наверняка знают. Я зевнула во весь рот и легла навзничь прямо на хрустящую гальку, тупо следя за волнами, поднятыми тяжелым судном и набегавшими на каменистый берег одна за другой.
Господи, и чего это мне вдруг так ужасно спать захотелось…
* * *
– Сайкс? Ты жива? Эй, Сайкс! – В мои сны ворвался вечерний свет, и у меня тут же возникла масса вопросов: «Где я? Почему я босая? И с какой стати Эд Брубек, чтоб его черти съели, дергает меня за руку?» Я отдернула руку, стремительно вскочила и отбежала на несколько шагов, не сразу почувствовав – ой-ой-ой! – как обожгла мои босые ступни раскаленная галька. Я зашипела и с размаху треснулась головой о край деревянного волнореза.
Эд Брубек даже не пошевелился. Только сказал:
– Больно, должно быть.
– Еще бы не больно! Я же, черт побери, головой ударилась! Ты зачем меня трогал, будь ты проклят!
– Я всего лишь хотел убедиться, что ты не мертвая.
Я потерла ушибленную голову.
– А что, я похожа на мертвеца?
– Ну да. Всего несколько секунд назад была очень даже похожа.
– Так учти, урод, я очень даже живая! – Я заметила, что велосипед Брубека лежит на боку, и колесо все еще крутится, и удочка по-прежнему привязана к раме. – Я просто… слегка вздремнула.
– Только не рассказывай, что ты пришла сюда пешком, Сайкс.
– Нет, меня сюда на сверхскоростном космическом корабле доставили! Только эта вонючая гнида, корабль ихний, сразу перепрыгнул в другое измерение!
– Хм. Вот уж никогда бы не подумал, что ты так любишь дальние прогулки.
– Вот уж никогда бы не подумала, что у нас в классе учится кто-то из добрых самаритян!
– Пока живешь, все время чему-то учишься. – Где-то в миле от нас вверх по течению громко распевала глупая веселая птица. Эд Брубек откинул с глаз свои черные волосы. Он был такой загорелый, что вполне мог сойти за турка или кого-то в этом роде. – Ну и куда же ты путь держишь? – спросил он.
– Как можно дальше от этого вонючего Грейвзенда! Насколько ноги меня унести смогут.
– Ничего себе. И что же вонючий Грейвзенд тебе сделал?
Я зашнуровала кроссовки. Стертый палец сильно саднило.
– А сам-то ты куда направляешься?
– У меня дядя вон там живет. – Эд Брубек показал куда-то в сторону от реки. – Он сейчас из дома практически не выходит, потому что почти ослеп, вот я ненадолго и приезжаю, чтобы составить ему компанию. Я как раз от него ехал к Олхаллоус, хотел немного порыбачить, да вдруг тебя увидел и…
– И решил, что я умерла? А я и не думала умирать! Что ж, не стану тебя задерживать.
Он улыбнулся – дескать, как хочешь – и полез на волнорез.
Я крикнула ему вслед:
– Эй, Брубек, а Олхаллоус далеко отсюда?
Он поставил велосипед на землю.
– Около пяти миль. Хочешь, подвезу?
Я вспомнила Винни, его мотоцикл «Нортон» и покачала головой. Эд, пижонским движением закинув ногу, вскочил на велосипед и уехал. А я, набрав полную горсть камешков и злясь сама на себя, с силой швырнула их в воду.
* * *
Вскоре Эд Брубек, превратившись почти в пылинку, скрылся за купой островерхих деревьев. И даже не оглянулся ни разу! Теперь я уже очень жалела, что не приняла его предложение. Усталые колени не желали сгибаться, ступни распухли, ныли и казались тяжелыми, как свинцовые гири, а икры, казалось, сверлила тысяча крошечных сверл. Пять миль! Да в таком состоянии я буду век туда добираться! И все-таки Эд Брубек – такой же парень, как Винни; а все парни – это попросту машины для выработки спермы! В животе у меня бурчало от голода, и страшно хотелось пить. Зеленый чай – отличная вещь, пока его пьешь, но он, похоже, вызывает усиленное мочеиспускание, прямо как у скаковой лошади. И потом, во рту после него такой вкус, словно там застряла дохлая крыса. Эд Брубек, конечно, тоже мужского пола, но, по-моему, он все же не обманщик. И смелый. На прошлой неделе, например, он вступил в спор с миссис Бинкёрк, учительницей Закона Божьего, и в итоге его отправили к мистеру Никсону за то, что он назвал миссис Бинкёрк «фанатичкой года», а это сочли оскорблением. Причем получалось, что Эд оскорбил не просто взрослого человека, а учителя. Вообще, люди – как айсберги: видна только самая малая их часть, а все остальное скрыто от глаз. Я очень старалась не думать о Винни и все-таки думала; вспоминала, например, как еще сегодня утром мечтала создать вместе с ним музыкальную группу. Пока я об этом размышляла, впереди из-за той же купы островерхих деревьев вновь появился Эд Брубек, только теперь он катил уже в мою сторону. Может, решил, что сейчас слишком поздно для рыбной ловли и пора возвращаться в Грейвзенд? Брубек становился все больше и наконец достиг привычного размера; он, как последний пижон, развернулся у меня перед носом на полном ходу, и это сразу напомнило мне, что он еще совсем мальчишка, хотя
Страница 16
с виду уже и довольно взрослый парень. Его глаза на загорелом дочерна лице казались белыми.– А ты почему все еще здесь, Сайкс? Может, тебя все-таки подвезти? – Он похлопал рукой по багажнику велосипеда. – До Олхаллоус-он-Си еще несколько миль. Пока ты пешком туда доберешься, совсем стемнеет.
И мы поехали – довольно быстро, надо сказать, только дорога была уж больно тряской. Миновав очередную кочку или ухаб, Брубек спрашивал: «Ну как ты там?», и я, разумеется, отвечала: «В полном порядке». И морской ветер, дувший нам навстречу, и ветерок, вызванный быстрой ездой, забирались мне в рукава майки и гладили грудь, точно руки какого-то извращенца мистера Тикла[9 - Tickle – щекотка (англ.).]. Майка у Брубека на спине насквозь промокла от пота, и я лишь с трудом заставляла себя не думать о потных телах Винни и Стеллы, но это мне плохо удавалось, и стоило мне вспомнить, как они утром лежали в постели, и мои сердечные раны снова начинали кровоточить, а нос и глаза щипало так, словно мне туда плеснули «Деттола». Я изо всех сил цеплялась руками за раму велосипеда, но дорога становилась все более ухабистой, и для большей устойчивости я просунула большой палец в шлёвку джинсов Брубека. Конечно, это могло на него подействовать излишне возбуждающе, но мне было плевать: в конце концов, это его проблемы.
На окрестных лугах кудрявые ягнята щипали травку, а овцы-мамаши смотрели на нас с таким видом, словно мы прямо сейчас собираемся зажарить их драгоценных детенышей и слопать с брюссельской капустой и картофельным пюре.
Порой мы вспугивали птиц на длинных, как ходули, ногах, с длинными клювами. Птицы тут же спешили удрать от нас подальше, на тот берег реки. Летели они низко, концами крыльев касаясь воды, и от этого по воде расходились широкие круги.
Здесь Темза впадала в море. Эссекс в закатных лучах солнца казался совсем золотым. Неясное пятно вдали – это, конечно, остров Канвей, а там, дальше, Саутенд-он-Си.
Английский канал был темно-голубым, как летнее небо, а само небо над нами – довольно блеклым, цвета голубого бильярдного мела. Мы протряслись по пешеходному мостику над каким-то ржавым ручьем, точнее, заболоченной низиной в окружении низеньких дюн, и свернули в противоположную от моря сторону. Указатель гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ОСТРОВ ГРЕЙН».
Учтите, теперь это не настоящий остров. Хотя, может, когда-то он и был настоящим.
А та птичка-щебетунья, похоже, так и летела за нами. Во всяком случае, она снова запела.
* * *
Олхаллоус-он-Си – это, по сути дела, большой парк, спускающийся к морскому берегу, и ничем не примечательная деревня. И в этом парке повсюду виднелись автоприцепы и такие длинные автомобили на высоких, как маленькие ходули, колесах, которые в американских фильмах называются трейлерами, или домами на колесах. На пляже кишели полуголые и совершенно голые ребятишки – стреляли друг в друга из водяных пистолетов, играли в мяч и просто носились как оглашенные. Их мамаши, с ног до головы вымазанные кремом для загара и от загара, выразительно округляя глаза, посматривали на порозовевших от солнца мужей, жаривших мясо на раскаленных жаровнях. Я, казалось, готова была съесть даже этот дым, пропитанный восхитительным ароматом барбекю.
– Не знаю, как ты, – сказал Брубек, – а я просто умираю от голода.
Я откликнулась – пожалуй, с несколько избыточным энтузиазмом:
– Да, мне тоже что-то есть захотелось.
Брубек припарковал велосипед у закусочной, где продавали фиш-н-чипс – там еще рядом была совершенно роскошная площадка для гольфа «Лейзи Рольф Крейзи Гольф», – и заказал треску с жареной картошкой. Треска дорогая, целых два фунта, так что я заказала просто жареную картошку, которая стоила всего пятьдесят центов, но Брубек тут же вмешался и сказал могучему типу, сидевшему на кассе: «Две порции трески с чипсами, пожалуйста» – и подал ему пятерку. Этот тип мельком глянул на меня, а потом – этак одобрительно, «отечески» – на Брубека, словно желая сказать ему: «Молодец, сынок!», и это меня почему-то страшно разозлило, потому что мы с Брубеком ни в каких таких отношениях не состояли и вступать в них не собирались, и он вовсе не был моим бойфрендом, сколько бы кусков зажаренной в масле трески он мне ни принес. Брубек еще раз сходил к стойке и принес нам по банке кока-колы, а потом, заметив мою разгневанную физиономию, сказал примиряюще:
– Это же всего-навсего фиш-н-чипс. И абсолютно ничего из этого не следует.
– Вот тут ты, черт возьми, прав! Абсолютно не следует! – Я, в общем-то, не хотела, чтобы это звучало зло, поэтому поспешно прибавила: – Но все равно спасибо.
Мы прошли мимо последнего трейлера и еще чуть дальше, к какому-то бетонному строению на щеке огромной дюны. Из узкого, щелевидного окошка в стене просачивалась тонкая струйка дыма и запах съестного, но Брубек решительно взобрался прямо на низкую плоскую крышу этого «убежища» и пояснил:
– Это дот. Здесь в войну сидели пулеметчики, поджидая, когда немцы в атаку пойдут. Таких дотов тут поблизости сотни, если присмо
Страница 17
реться. Подумай, ведь это замечательное свидетельство того, что мир длится уже достаточно долго, – то, что доты с пулеметными гнездами используют как столы для пикников.Я смотрела на него и думала: «А ведь ты бы никогда не осмелился сказать что-нибудь такое же умное в школе». Потом я тоже влезла на крышу дота и стала любоваться открывающимся оттуда шикарным видом. Напротив, на той стороне широченного устья Темзы, где она больше мили шириной, виднелся Саутенд, а если посмотреть в другую сторону, то были хорошо видны доки Ширнесса на острове Шеппи. Затем мы дружно открыли свои банки с кокой, и я осторожно отогнула кольцо, чтобы потом засунуть его обратно в банку. Брошенное на землю, такое кольцо может сильно порезать собаке лапу. Брубек протянул ко мне руку с зажатой в ней банкой, и мы с ним чокнулась кокой, словно вином; но в глаза я ему все же старалась не смотреть, чтобы у него не возникло всяких таких мыслей. Первый глоток ледяной коки был как взрыв холодных шипящих пузырьков. Боже, какое наслаждение! Картошка была еще теплая, сбрызнутая уксусом, все как полагается; и масло было горячим, когда мы прямо руками брали кусочки жареной трески и клали их в рот.
– Ужас как вкусно! – не выдержала я. – Cheers. – И мы снова чокнулись банками.
– А все ж не так, как в закусочных «Фиш-н-чипс» в Манчестере! – возразил Брубек.
Какой-то воздушный змей с розовым хвостом демонстрировал в голубом небе фигуры высшего пилотажа.
* * *
Я с наслаждением затянулась сигаретой «Данхилл», которой угостил меня Брубек. Поев, я сразу почувствовала себя гораздо лучше. И вдруг совершенно неожиданно я снова вспомнила о Стелле Йирвуд и Винни, которые наверняка сейчас лежат в постели и курят «Мальборо». Разумеется, пришлось притвориться, что мне в глаз попала соринка, и я, желая прогнать непрошеные мысли, спросила у Брубека:
– А кто он, этот твой дядя? Тот, которого ты навещаешь?
– Дядя Норм – родной брат моей матери. Он раньше работал крановщиком на цементном заводе «Блу Сёркл», но давно уже не работает. Он слепнет.
Я решила копнуть поглубже:
– Но ведь это ужасно! Бедняга!
– Дядя Норм говорит: «Жалость – это одна из разновидностей оскорбления».
– Он что, совсем слепой или только частично? А может…
– У него уже оба глаза на три четверти не видят и зрение все падает. Но его это угнетает в основном из-за того, что он больше не может читать газеты. Он говорит, что теперь это для него все равно что искать ключи в куче грязного снега. Так что я почти каждую субботу езжу к нему на велосипеде и выборочно читаю ему разные статьи из «Guardian». Потом он говорит со мной о противостоянии Тэтчер и профсоюзов, или о том, почему русские находятся в Афганистане, или о том, почему ЦРУ борется с демократическими правительствами в Латинской Америке.
– Прямо как у нас в школе, – сказала я.
Брубек покачал головой:
– Как раз нет. У нас большинство учителей только и думают о том, чтобы вернуться домой к четырем, а в шестьдесят лет спокойно выйти на пенсию. А мой дядя Норм любит и мыслить, и рассуждать логически; он хочет, чтобы и я это полюбил. А ум у него острый как бритва. В общем, мы с ним неторопливо беседуем, потом тетя подает нам основательный поздний ланч, и после этого дядя кивком отпускает меня – мол, можешь быть свободен; и тогда, если погода подходящая, я иду ловить рыбу. Ну, это, конечно, если мне на глаза не попадется кто-то из моего класса, замертво лежащий на берегу. – Эд погасил окурок о бетонную плиту и спросил: – Ну, Сайкс, колись: что за история с тобой приключилась?
– С чего это мне колоться? Какая еще история?
– В 8:45 я видел, как ты шла по Куинн-стрит, такая вся несчастная, осунувшаяся…
– Ты меня там видел?
– Да… шла вся такая несчастная, а потом вдруг – шасть! – и нырнула в крытый рынок, словно от кого-то спряталась. Но семь часов спустя «цель» была мной снова обнаружена – в десяти милях к востоку от Грейвзенда на берегу реки.
– Это еще что такое, Брубек?! Ты что, частный сыщик?
Маленькая бесхвостая собачонка, виляя вместо отсутствующего хвоста всем телом, подошла к доту, умильно на нас глядя. Брубек кинул ей кусочек рыбы.
– Если бы я действительно был сыщиком, я бы предположил, что твой несчастный вид связан с неким бойфрендом.
Я сразу ощетинилась:
– Не твое дело!
– Верно, не мое. Но этот твой кидала, кем бы он ни был, не стоит таких переживаний.
Я нахмурилась и тоже бросила псу кусок рыбы. Он, бедный, схватил подачку так жадно, что я сразу подумала: наверное, бродячий. Как и я.
Брубек сложил трубочкой пакет из-под картошки, высыпал хрустящие остатки себе в рот и как ни в чем не бывало спросил:
– Ты сегодня вечером собираешься в город возвращаться?
У меня невольно вырвался стон. Грейвзенд казался мне черной тучей. Там Винни и Стелла. Там мама. Собственно, они – это и есть Грейвзенд. Я посмотрела на часы: 18:19. Сейчас в «Капитане Марло» людно; в пивном зале звучат смех и разговоры, поскольку уже заявились вечерние завсегдатаи. А наверху Жако и Шэ
Страница 18
он сидят на диване перед телевизором и смотрят «Команду-А», пристроив между собой плошку с сырным печеньем и кусок шоколадного кекса. Как бы мне хотелось сейчас тоже там оказаться! Но разве можно так сразу простить ту пощечину, которую мне утром отвесила мама?– Нет, – сказала я Брубеку. – Не собираюсь.
– Через три часа будет совсем темно. У тебя осталось не так уж много времени, чтобы найти подходящий цирк и убежать вместе с циркачами.
Трава на дюнах клонилась под ветром. Со стороны Франции, скрывая небо, наползали клубы облаков. Я натянула шерстяную кофту и сказала:
– Постараюсь подыскать себе какой-нибудь уютненький дот, который не используется в качестве сортира. Или, может, чей-то пустой амбар.
Теперь над нами закружились чайки, пронзительными криками выпрашивая подачку. Брубек встал и захлопал руками, распугивая птиц. Потом снова сел и сказал:
– Пожалуй, я знаю место получше.
* * *
И мы снова куда-то поехали – на этот раз по вполне приличной дороге. Местность вокруг была плоская, как лепешка; по обе стороны дороги до самого горизонта виднелись бескрайние поля, изрезанные длинными черными тенями от редких деревьев. Брубек с таинственным видом молчал, ни слова не говоря о том, куда мы едем. «Либо ты мне доверяешь, Сайкс, либо не доверяешь». Но он заверил меня, что там совершенно точно будет тепло, сухо и безопасно, и сказал, что и сам раз пять или шесть ночевал в этом месте, когда допоздна ловил рыбу, так что я решила пока этими сведениями и удовольствоваться. Эд Брубек сказал еще, что отвезет меня и сразу же поедет прямо домой, в Грейвзенд. В том-то и проблема с парнями: обычно они готовы тебе помочь только потому, что ты им нравишься, и нет ни малейшей возможности как-нибудь непринужденно выяснить, что же на самом деле у них на уме, пока не становится слишком поздно. Вообще-то, Брубек вполне ничего, очень трогательно, что он тратит субботы на то, чтобы читать своему слепому дяде, но из-за Винни и Стеллы, черт бы их побрал, я была совсем не уверена в своей способности быстро разобраться, что у этого Брубека за душой. С другой стороны, близилась ночь, так что выбора у меня, собственно, не оставалось. Мы проехали мимо какого-то огромного предприятия, и я уже хотела спросить, что тут производят, но Эд, словно прочитав мои мысли, сообщил, что это электростанция, которая обеспечивает электричеством весь Грейвзенд и половину Юго-Восточного Лондона.
– Да, я знаю, – соврала я.
* * *
Церковь была приземистая, с колокольней, узкими окнами-бойницами и куполом, золотившимся в лучах заходящего солнца. Голоса птиц в окружавшей церковь роще звучали то громче, то тише, как накатывающие на берег волны, а вспугнутые нами грачи кружили, мелькая, точно черные носки в сушильном барабане. Вывеска на двери гласила: «Приходская церковь Св. Марии из Ху»; внизу был указан номер телефона викария. Сам городок Ху был чуть дальше; точнее, даже не городок, а деревушка, состоявшая всего из нескольких старых домов и паба, возле которого встречались две улицы.
– Спать тут, конечно, жестковато, – сказал Брубек, когда мы слезли с велосипеда, – зато Бог-отец, Бог-сын и Бог Святой Дух обеспечивают полную безопасность, причем бесплатно, а это в наши дни особенно ценно.
Неужели он действительно предложит мне переночевать в церкви?
– Ты что, шутишь?
– Проверка бывает ровно в семь утра, и до этого надо непременно отсюда убраться. Иначе можно схлопотать массу неприятностей от церковного начальства.
Да, именно церковь он и имел в виду, говоря о «местечке получше». У меня на лице отразилось сомнение.
Брубек в ответ только плечами пожал: хочешь – бери, а не хочешь – уходи.
Пришлось смириться. Оказалось, что Кентские болота отнюдь не усеяны симпатичными амбарами, полными теплой соломы, как в моей любимой детской книжке «Маленький домик в прериях»[10 - «Маленький домик в прериях» – серия детских книг американской писательницы Лауры Инголлз Уайлдер, публиковались в 1932–1943 годы. В 1974–1984 годы по ним был сделан телесериал.]. За весь наш путь сюда я только один раз, несколько миль назад, видела какой-то сарай из рифленого железа, и его охраняли два добермана весьма свирепого вида.
– А разве церкви на ночь не запирают?
Брубек пробурчал «Запирают, запирают» точно таким же тоном, как я бы сказала «Ну и что?». Он внимательно огляделся по сторонам, убедился, что рядом никого нет, затащил велосипед на церковное кладбище и спрятал в темном густом кустарнике под стеной; затем он наконец подвел меня к крыльцу – на ступенях грязноватыми пестрыми кучками собрались конфетти, оставшиеся после чьей-то свадьбы.
– Внимательно следи за воротами, – велел он мне и вытащил из кармана что-то вроде кожаного кошелька, в котором оказалась целая связка гремящих ключей и какая-то тонкая металлическая пластинка в форме буквы L. Еще раз быстро глянув в сторону улицы, он вставил один из ключей в замок и слегка им там подвигал.
Меня вдруг охватил страх: вдруг нас сейчас поймают?
– Где это ты научился влам
Страница 19
ваться в чужие дома?– Ну, отец меня научил не только резину менять или проколотые шины ремонтировать.
– Да нас же за это в тюрьму посадить могут! Это называется, это называется…
– Вторжение на чужую территорию. Причем со взломом. Поэтому смотри в оба.
– Но что мне делать, если действительно кто-нибудь придет?
– Изобрази крайнее смущение, как если бы нас поймали, когда мы тут выпивали или ширялись.
– Ну… Я не уверена, Эд Брубек, что это…
Он снова то ли усмехнулся, то ли сердито прошипел:
– Сделай вид, я сказал! Расслабься. Копы смогут тебя прижать к ногтю только в том случае, если докажут, что это ты взломала замок. А если ты ни в чем не признаешься и вообще будешь вести себя осторожно и не будешь трогать замок руками… – Он вставил в замочную скважину тонкую штуковину в форме буквы L, – … то никто не сможет доказать, что ты не оказалась тут случайно – просто гуляла поблизости, обнаружила, что дверь открыта, и вошла внутрь, потому что всегда интересовалась архитектурой саксонских церквей. Между прочим, это и будет нашей легендой – просто на всякий случай. – Брубек приложил ухо к замку, продолжая орудовать отмычкой. – Хотя после Пасхи я тут три раза по субботам ночевал и ни разу не слышал, чтобы сюда заглянул хоть один полицейский. И потом, мы же ничего отсюда уносить не собираемся. Да ты к тому же еще и девочка. Тебе надо просто смотреть умоляюще и ныть: «Пожалуйста, господин викарий, не выдавайте меня! Я убежала от отчима-насильника…»; можешь даже слезу пустить. И, вполне возможно, тебя не только отпустят, но еще и чаю с печеньем «Пингвин» на дорогу выпить заставят. – Брубек жестом велел мне помолчать; в тишине раздался щелчок, и он сказал: – Ну вот, готово.
Церковная дверь распахнулась с поистине трансильванским, как в замке Дракулы, зловещим скрипом петель, и мы вошли.
В церкви Святой Марии из Ху пахло, как в благотворительной лавке для бедных; там царил полумрак, из-за витражей окрашенный в цвета фруктового салата. Церковные стены были толстыми, как в бомбоубежище, и скрежет петель, когда Брубек снова закрыл дверь и запер ее изнутри, гулким эхом взвился под купол, точно в средневековом донжоне. Наверху виднелись старые балки и стропила. Мы прошли по короткому приделу мимо десяти или двенадцати молельных скамей, мимо деревянной кафедры проповедника, мимо каменной купели и органа, похожего на странное пианино с вентиляционными трубами. Аналой наверняка был всего лишь позолоченным, иначе какой-нибудь грабитель – папаша Брубека, например, – давно бы его умыкнул. Над алтарным столиком висел витраж с изображением сцены Распятия; голубь в небе был буквально утыкан стрелами, похожими на вязальные спицы. Обе Марии, два самых верных апостола и римлянин у подножия креста выглядели так, словно обсуждают самую насущную для этой страны проблему: пойдет дождь или не пойдет.
– Ты ведь католичка, да? – спросил Брубек.
Странно, с чего это ему вообще в голову пришло.
– У меня же мама – ирландка.
– Значит, ты веришь и в рай, и в Бога, и во все такое прочее?
Я перестала ходить в церковь еще в прошлом году; и это вызвало самый большой в моей жизни взрыв негодования со стороны мамы – если, конечно, не считать сегодняшнего утреннего скандала.
– У меня на все это вроде как аллергия развилась.
– Мой дядя Норм называет религию «духовным парацетамолом», и, по-моему, в определенном смысле он прав. Если только Бог не способен трансплантировать души тех, кто попадает в рай, то в раю, должно быть, происходит бесконечное воссоединение семей – в том числе и с такими людьми, как мой дядя Трев. Я просто представить себе не могу более адской муки, чем постоянное общение с ним.
– Значит, твой дядя Трев – это совсем не то, что твой дядя Норм?
– Как говорится, это две большие разницы. Дядя Трев – старший брат моего отца. Про себя он говорит: «Я – мозг любой операции», и это, в общем, действительно так. Во всяком случае, у него вполне хватает мозгов, чтобы заставить таких лузеров, как мой папаша, делать всю грязную работу. Дядя Трев занимается прикрытием и, если дело прошло удачно, скупкой краденого; ну, а если запахнет жареным, он сразу начинает изображать мистера «Тефлоновую Сковородку», и выходит, что он тут совершенно ни при чем. Он даже мать мою попытался таким образом обработать, когда отца посадили; мы отчасти именно поэтому и переехали на юг.
– Похоже, этот дядя Трев – порядочная гнида, – сказала я.
– Да, это точно. – В закатных лучах от лица Брубека исходило какое-то психоделическое сияние, но солнце зашло, и его лицо тоже померкло. – Но, знаешь, если бы мне привелось умирать в хосписе, я бы согласился принять любой «духовный парацетамол», до какого смог бы дотянуться.
Я коснулась рукой перил алтаря.
– А что, если… рай действительно существует? Но не всегда, а временами? И проявляется, скажем, как стакан воды, который тебе предложат в жаркий день, когда ты просто умираешь от жажды? Или как когда кто-нибудь по-хорошему к тебе отнесется – просто так, без всякой причины?
Страница 20
Или… – Мамины вкуснейшие лепешки с соусом; папа, на минутку забежавший ко мне из бара только для того, чтобы сказать: «Спи крепко, дорогая детка, и не позволяй клопам кусать тебя»; Жако и Шэрон, на каждом дне рождения нарочно певшие «такой корявый корень» вместо «такой хороший парень» и буквально писавшиеся от смеха, хотя это уже, по-моему, давно перестало быть так уж смешно; Брендан, подаривший свой старый проигрыватель именно мне, а не кому-то из своих приятелей… – А что, если рай похож не на картину, вечно висящую на стене, а, например, на… лучшую песню из всех когда-либо написанных? Только пока ты жив, ты можешь услышать эту песню только урывками, случайно, скажем, из проезжающего мимо автомобиля или… из окна на верхнем этаже незнакомого дома в незнакомом квартале…Брубек смотрел на меня так внимательно, словно действительно слушал каждое мое слово.
И я, черт побери, почувствовала, что краснею, а потому сердито спросила:
– Ну, что ты так на меня уставился?
Ответить он не успел: в двери заскрежетал ключ.
Секунды ползли, как в замедленной съемке; такое ощущение, словно мы и впрямь обкурились и превратились в персонажей детских мультфильмов, в две половинки лошади из какого-то спектакля или еще в кого-то в этом роде. Мы так и застыли на месте; потом, словно очнувшись, Брубек пропихнул меня в маленькую деревянную дверцу позади органа, которую я и не заметила, и мы очутились в какой-то странной комнате с высоким потолком и лесенкой, ведущей к люку. Наверное, это была ризница, а лестница вела на колокольню. Брубек прислушался, прижавшись ухом к дверной щели; никакого другого выхода оттуда не было, только в углу стояло нечто вроде буфета или шкафа. Вошедшие явно приближались к нашей двери; во всяком случае, я отчетливо слышала два мужских голоса, а третий голос, по-моему, принадлежал женщине. Надо же было так вляпаться! Мы с Брубеком посмотрели друг на друга. Выбор у нас был невелик: либо остаться и попробовать как-то заговорить этим людям зубы, либо спрятаться в шкафу, либо белкой взлететь по лестнице, надеясь, что люк откроется, а пришедшие, кто бы они ни были, за нами не погонятся. Хотя теперь мы, пожалуй, удрать по лестнице уже не успели бы… Одним махом Брубек засунул меня в шкаф, затем залез туда сам и поплотней прикрыл за собой дверцу. Внутри шкафа оказалось куда меньше места, чем представлялось снаружи; у меня было такое ощущение, словно я прячусь в половинке гроба, поставленного вертикально… да еще и вплотную прижата к парню, к которому не питаю никаких чувств и уж тем более не хочу к нему прижиматься.
– …но ведь он считает себя вторым воплощением этого гребаного Фиделя Кастро! – донеслось до нас. Значит, эти люди уже вошли в ризницу. – Можете любить Мэгги Тэтчер или ненавидеть – хотя очень многие делают и то, и другое, – но ведь она-то выборы выиграла, а Артур Скаргилл[11 - Артур Скаргилл (р. 1938) – председатель Национального профсоюза шахтеров (1981–2002). В 1984–1985 годах возглавлял борьбу шахтеров с консервативным правительством М. Тэтчер за сохранение угольной промышленности. Эта борьба была шахтерами проиграна.] нет. Да он даже и от собственного профсоюза не баллотировался.
– Дело совсем не в этом, – сказал второй мужчина, явно лондонец. – Забастовка напрямую связана с нашим будущим. Вот почему правительство использует любой грязный трюк – шпионов MI5, лживые СМИ, ликвидацию льгот для семей шахтеров… Попомните мои слова: если шахтеры проиграют, то вашим детям скоро придется работать по викторианскому графику за викторианскую плату.
Брубек так вдавил свое колено в мое бедро, что нога у меня начала неметь.
Я попыталась шевельнуться, и он тут же чуть слышно прошипел: «Тс-с-с».
– Но нельзя же вечно поддерживать умирающие отрасли, – возразил лондонцу первый мужчина с деревенским выговором, – тут она права. Иначе мы бы и до сих пор махали вилами и кирками, трудясь на хозяев замков, строителей каналов или жрецов-друидов. Скаргилл пытается отстоять экономику и политику некоего Волшебного острова, этакой дерьмовой Волшебной Горы.
Я чувствовала спиной, как тяжело дышит Брубек, как поднимается и опускается его грудь.
– А ты когда-нибудь бывал в шахтерском городке? – спросил лондонец. – Сейчас-то тебе туда лучше не ездить, слишком уж там шумно; да тебя, собственно, и близко не подпустят. Но, знаешь, когда умирает шахта, то умирает и сам такой городок. Уэльс и Север – это тебе не Юг, а Йоркшир – это далеко не Кент, и энергетические ресурсы – это не просто промышленное производство. Энергия – это безопасность. Нефтяные месторождения на Северном море в итоге иссякнут, и что потом?
– Философский спор, господа, – вмешалась женщина. – Как насчет того, чтобы подняться наконец на колокольню?
Затопали ноги, заскрипели перекладины деревянной лестницы: какое счастье, что мы не выбрали колокольню в качестве убежища! Через несколько минут в ризнице воцарилась тишина – видимо, все трое поднялись наверх. Я снова попыталась размять онемевшую ногу, и Брубек охнул от боли. Я еле слы
Страница 21
ным шепотом осторожно спросила:– Ты что?
– Ничего. Но раз уж ты спросила, то ты кое-куда очень удачно попала.
– Ты уж как-нибудь пристройся поудобней. – Я втиснулась в стенку шкафа, пытаясь освободить для него хоть чуточку места. – Слушай, может нам попробовать выбраться отсюда?
– Может быть. Только двигаться надо совсем бесшумно. В общем, как только…
И тут душная тьма буквально загудела от звона колоколов. Брубек моментально распахнул дверцу – в шкаф так и хлынул свежий воздух – и чуть ли не кубарем выкатился оттуда; затем помог вылезти мне. Высоко наверху в открытом люке виднелись чьи-то полные лодыжки. Мы на цыпочках прокрались к двери, точно парочка отпетых бандюганов из «Скуби-Ду»…
* * *
Мы сломя голову неслись прочь от церкви, словно военнопленные, сбежавшие из лагеря Колдиц[12 - Замок Колдиц в Саксонии во время Второй мировой войны служил местом заключения для особо важных узников и считался одной из самых неприступных крепостей Третьего рейха.]. В голубых вечерних сумерках колокола звучали светло и сентиментально. В итоге от бега у меня закололо в боку, и мы плюхнулись на скамейку возле дорожного указателя с названием деревни.
– Совершенно типичный случай, – сказал Брубек. – Как только я собираюсь продемонстрировать свое Умение Выживать В Диком Краю, тут же случается Вторжение. Нет, мне просто необходимо покурить! Тебе сигарету дать?
– Давай. Как ты думаешь, сколько они еще будут трезвонить?
– Не особенно долго. – Брубек дал мне сигарету и поднес зажигалку: я прикурила, низко склонившись над язычком пламени. – Ты не бойся, я тебя туда снова впущу, как только они уйдут. Йельские замки на редкость ненадежные, их даже в темноте открыть ничего не стоит.
– Но тебе разве не надо домой?
– Позвоню маме из телефонной будки в пабе и скажу, что все-таки решил остаться на ночную рыбалку. Небольшая и вполне невинная ложь.
Мне, конечно, требовалась его помощь, но меня волновало, чем, возможно, придется за это расплачиваться.
– Не волнуйся, Сайкс. У меня самые благородные намерения.
Я вспомнила Винни Костелло и вздрогнула.
– Вот и хорошо.
Обычно парень не станет просто думать, как бы ему с девушкой уединиться, а сделает так…
Я выпустила струю дыма прямо Брубеку в лицо, так что ему пришлось зажмуриться и отвернуться, и на всякий случай сказала:
– Между прочим, у меня старший брат есть.
Мы сидели возле какого-то заросшего сада, так что, докурив сигареты, забрались туда и нарвали незрелых яблок. Сад был окружен старой кирпичной стеной, но мы легко через нее перелезли. Яблоки были кислые и терпкие, как лаймы, но после жирной рыбы с картошкой это было даже приятно. Над электростанцией, мимо которой мы проехали раньше, мерцали огни.
– Вон там, – Брубек махнул в нужном направлении рукой, заодно зашвырнув туда яблочный огрызок, – за теми призрачными огнями на острове Шеппи есть одна фруктовая ферма. Ее хозяина зовут Гэбриел Харти. Я там работал прошлым летом, клубнику собирал и, между прочим, зарабатывал по двадцать пять фунтов в день. Там даже спальни для сборщиков есть; как только кончатся экзамены, я снова туда поеду. Я на «ИнтерРейл» коплю, хочу в августе отправиться путешествовать.
– А что это такое – «ИнтерРейл»?
– Ты серьезно?
– Серьезно.
– Поезд такой. Международный. Платишь сто тридцать фунтов – и в течение месяца можешь путешествовать по всей Европе бесплатно. Вторым классом, конечно, но все-таки. От самой западной ее точки в Португалии до самой северной в Норвегии. И по некоторым странам Восточного блока тоже можно ездить, по Югославии например. Можно на Берлинскую стену посмотреть. Или в Стамбул попасть. Ведь это в Стамбуле тот знаменитый мост, верно? У которого один конец в Европе, а второй – в Азии? И я намерен непременно по нему пройтись!
Где-то вдали лаяла одинокая собака, а может, лисица.
– А что ты будешь делать во всех этих странах? – спросила я.
– Смотреть. Гулять. Найду дешевый ночлег. Есть буду то, что едят местные. И пить местное дешевое пиво. Постараюсь, конечно, не подцепить вшей или блох. Буду с людьми разговаривать. И непременно выучу хотя бы несколько слов на местном языке. Я там просто буду, понимаешь? Иногда, – Брубек впился зубами в яблоко и откусил большой кусок, – мне хочется быть одновременно везде и хочется так сильно, что я даже… – Брубек взмахнул руками, изображая взрыв бомбы у него в груди. – А у тебя такого чувства никогда не бывает?
Мимо, дергаясь и хлопая крыльями, пролетела летучая мышь, словно кукла-марионетка из детского мультика про вампиров.
– Вообще-то нет, если честно. Я дальше Ирландии нигде и не бывала. Мы туда иногда ездим, чтобы повидаться с маминой родней из Корка.
– И как там?
– Там все по-другому. В Корке, конечно, нет всяких КПП, как на севере, в Ольстере, и бомбежек там тоже нет, но и там тревога так и висит в воздухе, и о политике лучше особо не распространяться. Они там действительно ненавидят Тэтчер из-за Бобби Сэндса[13 - Бобби Сэндс (1954–1981) – борец за объедине
Страница 22
ие Ирландии, член Временной Ирландской республиканской армии, политзаключенный, избранный депутатом парламента Великобритании. Умер в результате голодовки протеста в тюрьме.] и других участников голодной забастовки. Зато у меня там есть двоюродная бабушка, тетка моей матери, ее зовут Айлиш – так вот она просто блеск! Она разводит кур, а свое ружье прячет в угольной яме. Когда она была моложе, то ездила на велосипеде аж в Катманду! Нет, правда. Вот ей точно это твое чувство знакомо – ну, что нужно везде-везде побывать. Я много раз рассматривала у нее разные фотографии и всякие вырезки из газет, и тому подобное. О ней много писали. Сейчас она живет на длинном мысу недалеко от Бантри – на полуострове Шипсхед. Иной раз кажется, что это просто край света. Там же вообще ничего нет – ни магазинов, ничего такого… зато там совсем мало людей. И мне, если честно, это нравится. Очень даже нравится!В небе появился серп месяца, такой острый, что, казалось, палец обрезать можно.
Мы немного помолчали, но молчание это отнюдь не было неловким. Потом Брубек спросил:
– Слушай, Сайкс, а насчет второй пуповины ты знаешь?
Стало уже так темно, что я почти не видела его лицо, а потому переспросила:
– Как это второй? Что ты хочешь этим сказать?
– Ну, когда младенец – в материнском чреве, он снабжается всем необходимым через пуповину…
– Спасибо, что растолковал! Я и без тебя знаю, что такое пуповина. Но что значит – «вторая»?
– Видишь ли, психологи считают, что существует и вторая пуповина, невидимая, эмоциональная, которая связывает тебя с родителями все то время, пока длится детство. Затем однажды ты крепко ссоришься с матерью, если ты девочка, или с отцом, если ты мальчик, и такая ссора способна разорвать эту вторую пуповину. И только когда эта пуповина тоже перерезана, ты можешь уйти в огромный широкий мир, стать взрослым, жить по своим правилам. В общем, это что-то вроде права на пропуск в мир взрослых.
– Да я все время с мамой спорю! Можно сказать, каждый божий день. Она до сих пор обращается со мной как с десятилетней.
Брубек снова закурил, с наслаждением затянулся и протянул пачку мне.
– Я говорю о куда более крупной и неприятной ссоре. После которой сразу становится ясно: это произошло; ты больше уже не ребенок.
– А с чего это ты вдруг решил поделиться со мной подобными перлами премудрости?
Он ответил, очень осторожно подбирая слова и выстраивая предложения:
– Если ты убегаешь из дома, потому что твой папаша – просто мелкий преступник, который бьет твою мать и швыряет тебя с лестницы, когда ты пытаешься его остановить, то бегство вполне разумно. Беги. Я готов отдать тебе все свои деньги, скопленные на «ИнтерРейл». Но если сегодня ты сидишь здесь, под этой садовой изгородью, потому, что твою пуповину просто слегка надорвали, тогда – да, я понимаю, это больно – это еще только должно будет с тобой случиться. Прости матери ее несдержанность. Тебе не следует ее за это наказывать. Покажи, что ты сильнее, чем она. Это ведь тоже часть взросления…
– Но она дала мне пощечину!
– Спорим, у нее сейчас тоже на душе на редкость дерьмово.
– Ты ее просто не знаешь!
– А ты уверена, что так хорошо ее знаешь, Сайкс?
– Что, черт побери, ты хочешь этим сказать?!
Брубек не ответил. Ну и я настаивать на разъяснениях не стала.
* * *
В церкви было тихо, как в могиле. Брубек мгновенно уснул, рухнув на груду каких-то пыльных занавесей. Мы с ним забрались на галерею, тянувшуюся вдоль задней стены, чтобы нас не заметили, если кто-то из сатанистов вдруг заглянет сюда, желая отслужить черную мессу. Ноги у меня были все в царапинах, кровавая мозоль на ноге жутко болела, а в голове крутилась все та же утренняя сцена: Винни со Стеллой в постели. Неужели я была недостаточно хороша? Неужели секс со мной был так плох? Неужели я неправильно одевалась или неправильно разговаривала? Или, может, Винни считал, что мне нравится неправильная музыка?
На светящемся циферблате часов было 22:58. Самые сумасшедшие минуты в «Капитане Марло» – конец недели, последние заказы на субботний вечер. Мама, отец и Гленда – она работает у нас только по уик-эндам – крутятся волчком: рев пьяной толпы, хлопанье по стойке и столикам пятерками и десятками, дымный смрад, монотонный шум голосов, прерывающийся выкриками, смехом, проклятиями, попытки ухаживать, флирт… И никому нет дела до того, где сегодня приткнулась на ночь Холли. Из джукбокса по всему дому гремит «Daydream Believer», или «Rockin’ All over the World», или «American Pie». В конце концов Шэрон так и уснет со спрятанным под одеялом включенным фонариком. Жако будет спать под аккомпанемент радио, где неведомые люди что-то бормочут на чужих языках. А в моей комнате наверху постель так и останется неприбранной, и моя школьная сумка будет висеть на спинке стула, и корзина с выстиранным бельем будет стоять у самой моей двери, там, куда мама обычно ее ставит, когда мы с ней в очередной раз разругаемся. Впрочем, в последнее время это случалось почти каждый день. И
Страница 23
очью оранжевое электрическое зарево над Эссексом будет по-прежнему светиться за рекой, просвечивая сквозь неплотно задернутые занавески, и в этом фантастическом свете будут видны афиши «Zenyatta Mondatta» и «The Smiths», которые я стащила в магазине «Меджик Бас». Нет, сейчас мне совсем некстати скучать по своей комнате. Я и не буду!Ни за что, черт бы все это побрал!
1 июля
Оловянные свистульки, скрип старого дерева, пение птиц и ангел на церковном витраже – маленькую церковь на острове Грейн, пронизанную первыми лучами утреннего солнца, я теперь буду вспоминать именно такой. И я сразу же подумала о маме. О скандале с ней. О том, что Стелла и Винни наверняка проснулись в объятиях друг друга. У меня перехватило дыхание. Похоже, если ты достаточно долго позволяла мужчине заниматься с тобой любовью, тебе не так-то просто будет выбросить из головы мысли о нем. Любовь – это чистая свободная радость, когда она у тебя есть, но когда с ней что-то не так, то за каждую минуту счастья приходится платить по драконовским ценам, да еще и с процентами. 06:03, сообщили мне мои часы, воскресенье. Эд Брубек по-прежнему крепко спал на груде пыльных портьер. Рот разинут, волосы растрепались. Но свою ковбойку, грубую, как у лесоруба, он аккуратно свернул, а бейсболку пристроил сверху. Я протерла глаза, разгоняя сон. Мне снились Жако и мисс Константен; они вместе раздвинули какой-то воздушный занавес и придерживали его руками, а дальше виднелась каменная лестница, уходящая вверх, как в кино про Индиану Джонса…
Да какая разница, что мне снилось? Я же потеряла Винни! Стелла его у меня украла.
Эд Брубек храпел, как медведь. Вот Брубек наверняка не стал бы обманывать свою девушку. Если бы она у него была. Большинство ребят из моего класса, поглаживая свои уродские шелковистые усики, любят намекнуть, что давно потеряли невинность «как-то на вечеринке у друга»; особенно те, кто со своей невинностью вовсе еще не расстался. А Эд Брубек как раз никаких таких намеков не отпускает, так что у него-то, скорее всего, все уже было. Только вряд ли с кем-то из нашей школы, иначе я бы об этом уж точно услышала. Хотя черт его знает. У Брубека привычка держать рот на замке.
Береги себя, кажется, так он сказал мне совсем недавно, почти что вчера.
Его отец, его семья и все такое. При чем здесь я?
Я смотрела на спящего Брубека: резкие черты, полувзрослое-полудетское лицо.
Ответ явился сам собой и был совершенно очевиден: «Потому что ты ему нравишься, креветка безмозглая!»
Но если я ему нравлюсь, почему же он не пытался за мной ухаживать?
Он умный, догадалась я. Сперва он хочет добиться того, чтобы ты была ему благодарна.
Правильно. Ну, конечно. И вот тут мне стало ясно: пора делать ноги.
* * *
Вдоль потрескавшейся проселочной дороги росли одуванчики и чертополох, а зеленые изгороди были выше меня. Утреннее солнце светило ярко, как луч лазера. Сама не знаю зачем, я стащила у Брубека его кепку, когда потихоньку выбиралась из церкви, но сейчас эта кепка с козырьком очень мне пригодилась. Ничего, Брубек не рассердится, а если и рассердится, то не очень сильно. Я прикинула, что до Рочестера отсюда миль шесть или семь и надо бы поскорее пройти напрямик через поля до ведущего туда шоссе. Я надеялась, что мои стертые в кровь ноги это выдержат. Ничего, придется выдержать: все равно у меня в рюкзаке не имеется ни походной аптечки, ни хотя бы пластыря. В животе бурчало от голода, но и желудку придется потерпеть, так что до Рочестера пусть лучше заткнется – а уж там я найду что поесть. Все-таки стоило, пожалуй, попрощаться с Брубеком и сказать ему спасибо, но если бы он в ответ на это непринужденным тоном сказал: «Мне это было совсем не трудно, Сайкс, но ты действительно не хочешь, чтобы я отвез тебя назад, в Грейвзенд?», то я вряд ли сумела бы ответить: «Нет, не хочу».
Заметив, что проселочная дорога упирается в ворота какой-то фермы, я подошла поближе, взобралась на ворота и увидела перед собой целое поле капусты.
Дальше виднелись еще одни ворота. В небе еле заметной точкой кружил коршун. Ладно, шести дней мне вполне хватит, подумала я. Обычно полиция начинает искать пропавших подростков не раньше чем через неделю. Так что шесть дней как раз хороший срок, чтобы доказать маме, что я вполне могу сама о себе позаботиться в этом «огромном гадком мире». И тогда у меня будет – как это говорят? – более сильная позиция в спорах с нею. Да, я прекрасно обойдусь и без помощи Брубека, без его «товарищеской» поддержки. Просто нужно очень аккуратно расходовать деньги, чтобы хватило на подольше. А может, вспомнить времена, когда я развлекалась мелкими магазинными кражами?
Как-то раз в прошлом году, в субботу, мы, несколько девчонок, пошли в «Чатем роллер диско» праздновать день рождения Эли Джессоп, но там была такая тоска, что я, Стелла и Аманда Кидд потихоньку выбрались оттуда и оказались на главной улице Лондона. Аманда Кидд спросила: «Ну, кто хочет половить рыбку?» Я отказалась, но Стелла сказала: «Ладно», так ч
Страница 24
о и мне пришлось притвориться, будто я тоже вся такая крутая, и мы пошли в этот гигантский магазин «Дебнемз». Я в жизни своей ничего не украла и чуть не описалась от страха, когда Стелла сперва спросила у продавщицы что-то совершенно бессмысленное, а потом как бы случайно уронила со стенда в косметическом отделе два тюбика помады, наклонилась, чтобы поднять их, и один сунула себе в туфлю. Потом и я поступила точно так же с какими-то понравившимися мне сережками, а при выходе из отдела даже нагло спросила у продавщицы, до какого времени они открыты. Как только мы благополучно вышли на улицу, мне показалось, что весь мир выглядит иначе, словно все правила в нем полностью переменились. Я поняла: если умеешь держать себя в руках, то можешь получить все что хочешь. Аманда Кидд, например, прикарманила темные очки стоимостью фунтов десять. Стелла – помаду от Эсти Лаудер, да и в моих сережках «бриллианты» сверкали, как настоящие. Затем мы направились в кондитерский магазин «Свит фэктори», и пока мы с Амандой Кидд совали в карманы и за пазуху всякие сладости, Стелла заговаривала зубы какому-то парнишке из тех, что подрабатывают там по субботам: она, мол, уже сто лет по субботам его здесь видит, и он ей даже снился, и не хочет ли он немного погулять с ней где-нибудь после работы? Последним на нашем пути оказался универмаг «Вулворт». Мы со Стеллой пошли примерять кофточки сорокового размера, причем с самыми невинными намерениями, но буквально через минуту менеджер и продавец взяли нас в кольцо, а следом явился и тамошний полицейский, держа за руку Аманду Кидд, трясущуюся и белую как полотно, и заявил: «Вот вместе с этими самыми она как раз сюда и явилась!» Менеджер велел нам подняться к нему в кабинет, и все мое самообладание тут же куда-то улетучилось, но Стелла по-прежнему держала себя в руках и довольно-таки нагло рявкнула в ответ: «А кто вы, собственно, такой?»Менеджер миролюбиво сказал: «Давайте, милочка, просто пройдем ко мне в кабинет» – и попытался положить руку ей на плечо.
Стелла гневно отшвырнула его руку и заорала уже в полную силу: «Держите свои грязные лапы подальше, мерзкий карлик! И вообще, с какой стати вы решили, будто я и моя сестра как-то связаны с этой… магазинной воровкой? – Она зыркнула глазами в сторону Аманды Кидд, которая уже вся тряслась и рыдала в голос. – Нет, вы мне скажите, с какой стати нам что-то красть в вашей мерзкой лавчонке, где торгуют всяким хламом? – С этими словами Стелла вытряхнула содержимое своей сумочки на прилавок и заявила: – Ох, лучше бы вы оказались правы, мистер Менеджер! А теперь мой отец прямо в понедельник пришлет вам судебную повестку! Не заблуждайтесь на мой счет: я отлично знаю свои права». Многие покупатели уже чуть шею себе не свернули, глазея на нас, – и, чудо из чудес, менеджер отступил и пробормотал, что, возможно, полицейский ошибся, так что мы свободны и можем идти. Стелла снова рявкнула: «Я и так знаю, что свободна и могу идти куда захочу!» Сложила свои вещички в сумочку, и мы с ней вывалились на улицу.
Потом мы потихоньку вернулись обратно в «Роллер диско» и никому не сказали, что случилось. Мать Аманды Кидд в конце концов была вынуждена пойти в «Вулворт», чтобы ее вызволить. Я страшно боялась: вдруг Аманда нас заложит, но она не посмела. Но всю следующую неделю ходила завтракать с другими девчонками, и мы с ней больше, пожалуй, ни разу по-настоящему не разговаривали. Она у нас в выпускном классе сейчас вторая по успеваемости, так что, похоже, то, что ее тогда поймали, даже пошло ей на пользу. Но дело в том, что я, в отличие от Стеллы, по природе своей не воровка и не лгунья, однако ей в тот день, после «Вулворта», вполне удалось убедить меня, что мы совершенно ни в чем не виноваты. Представляете, какой дурой я чувствовала себя теперь, когда она и из меня сделала «Аманду Кидд»? Неужели Стелле вообще не нужны никакие друзья? Или для Стеллы друзья – это только средство получить то, что ей хочется?
* * *
Слева от меня высилась крутая насыпь и наверху широкое, четырехполосное шоссе, а справа – поле, расчищенное, судя по всему, для массовой застройки. Там было полно всяких экскаваторов, бульдозеров и самосвалов; и повсюду – высокие проволочные ограждения и объявления типа «Наденьте защитную каску!»; а над табличкой «Вход только по пропускам» кто-то написал краской из баллончика: «Aint No Black in the Union Jack»[14 - «И никаких черных в нашем Соединенном Королевстве» (англ.). Граффити английских наци-скинхедов.] да еще и пририсовал пару свастик. Все еще было довольно рано, только без двадцати восемь. Брубек, наверное, уже покатил на своем велосипеде домой, а в «Капитане Марло» все еще спят. Впереди виднелся проход под шоссе, и я направилась к нему. Я была метрах в ста от прохода, когда заметила там какого-то мальчишку и остановилась, потому что это было очень и очень странно, но я могла бы поклясться…
Да, это был Жако! Он просто стоял там и смотрел, как я иду к нему. Я отлично понимала, что настоящий Жако сейчас находится в двадцати с лиш
Страница 25
им милях отсюда; наверняка рисует какой-нибудь лабиринт, или читает книгу о шахматах, или делает что-нибудь такое, свойственное только ему одному; однако у стоявшего передо мной парнишки были точно такие же растрепанные каштановые волосы, такая же форма головы, те же черты лица, та же манера держаться; и даже майка у него была такая же, как у Жако, с надписью «Liverpool FC»[15 - Liverpool Football Club (англ.) – футбольный клуб «Ливерпуль».]. Я слишком хорошо знала, как выглядит мой брат, и это действительно был либо он, либо абсолютно идентичный ему близнец, о котором просто никто до сих пор не знал. Я стала медленно приближаться к нему, не осмеливаясь даже моргнуть, чтобы он вдруг не исчез, и, когда до него оставалось метров пятьдесят, помахала ему рукой. И этот парнишка, который никак не мог быть моим младшим братом, тоже помахал мне в ответ. Не выдержав, я громко окликнула его по имени, но он никак мне не ответил, а повернулся и вошел в туннель под шоссе. Я просто не знала, что думать, и поспешила за ним следом. Мне вдруг пришла в голову нелепая мысль: а что, если Жако тоже сбежал из дома, чтобы меня отыскать? Хотя разумная часть моего «я» возражала и твердила, что это никак не может быть он. Да и откуда Жако было знать, в какой стороне меня искать?Теперь я уже бежала со всех ног, понимая, что происходит нечто очень странное, но не зная, что это значит. Туннель предназначался только для пешеходов и велосипедистов, так что был довольно узким и коротким, длиной ровно в четыре автомобильных полосы плюс газон, отделявший правую сторону шоссе от левой. На его дальнем конце, словно в квадратном окошке, виднелись поле, небо и крыши домов. Я вошла в туннель и сделала несколько шагов, не сразу заметив, что чем ближе к центру, тем становится светлее, а не темнее, и вместо гулкого эха вокруг царит почти полная тишина. Я сказала себе: ерунда, тебе просто показалось, не тревожься, но уже через несколько шагов мне стало совершенно ясно – проход под шоссе полностью изменил форму, стал значительно шире и выше и превратился в некое странное, какой-то ромбической формы помещение… причем помещение это находилось явно не в Англии, в каком-то ином, далеком, месте. Это было просто невероятно, и я испугалась. Однако же я понимала, что не сплю, что все это происходит на самом деле, но все же никак не может быть реальностью. Я остановилась, потому что боялась налететь на невидимую стену. Где же я? Я никогда в этом месте не бывала. Неужели это кошмарный сон наяву? Может, все это исчезнет, как только я очнусь? Слева и справа от меня были узкие окна, до каждого – шагов десять. Я не собиралась смотреть в эти окна – все равно я там не увижу никаких бетонных стен и никакого прохода под шоссе. И все же в окне слева я заметила какие-то странные серые дюны, словно карабкавшиеся по склону высокой горы, а в окне справа была почти ночь, и там дюны пологими волнами катились к морю, казавшемуся абсолютно черным. Да, оно было черным-пречерным, точно тьма, запертая в шкатулке, хранящейся в подземной пещере на глубине по крайней мере мили. К центру это помещение, где бы оно ни находилось, явственно расширялось, и там стоял длинный стол; я подошла к этому столу слева, а справа к нему одновременно со мной подошла какая-то молодая и очень красивая женщина. Вот только красота ее была холодной и неживой, как у загримированной актрисы, к которой даже прикасаться нельзя. У нее были очень светлые, казавшиеся почти седыми, волосы, очень бледная, цвета слоновой кости, кожа и очень яркие темно-розовые губы; одета она была в темно-синее, как полночь, бальное платье и выглядела как сказочная фея…
Да, это была она, мисс Константен. Та самая, что сидела в кресле возле моей постели, когда мне было восемь лет. Но почему мой разум вдруг вздумал проделывать подобные фокусы именно сейчас? Мисс Константен подвела меня к какой-то картине, висевшей в остром углу этого ромбовидного зала; картина изображала мужчину, похожего на библейского святого, только на его лице не было глаз. Я стояла всего в нескольких дюймах от картины и хорошо разглядела его лицо. На лбу у этого святого чуть выше переносицы виднелось черное пятно. И это пятно росло. И в нем был зрачок. Значит, это глаз? И я вдруг почувствовала, что и у меня во лбу есть такой же «глаз», причем в том же самом месте; но теперь я уже не была полностью уверена, что я – это по-прежнему Холли Сайкс; хотя, если я перестала быть собой, то кем еще я могу являться? Из пятна у меня на лбу что-то вышло и теперь болталось прямо у меня перед глазами. Когда я пыталась посмотреть прямо на него, оно исчезало, но если я немного отводила глаза, то краем глаза видела, что оно похоже на маленькую мерцающую планету. Затем появилась еще одна такая «планета», и еще, и еще. Четыре непонятные мерцающие штуковины! Я почувствовала во рту вкус зеленого чая, и вдруг вокруг меня словно стали взрываться бомбы, и мисс Константен страшно завыла, и пальцы у нее на руках превратились в когти, и вспышка какого-то невероятно яркого синего
Страница 26
света отбросила ее прочь, и она покатилась по столу под ударами этого света, потрескивавшего как кнут. А святой старец на картине разинул рот, и оказалось, что во рту у него полно острых звериных зубов, и он издавал такие жуткие вопли и стоны, что казалось, будто со скрежетом трутся друг о друга металл и камень. Вокруг метались какие-то тени, силуэты людей, точно в театре теней, порожденном воображением некого безумца. На стол вдруг впрыгнул какой-то старик с глазами рыбы пираньи. У него были длинные вьющиеся черные волосы и красный, как у пьяницы, нос; на нем был черный костюм, и от него исходил какой-то странный ярко-синий свет, словно он весь был насквозь пропитан радиацией. Старик помог мисс Константен подняться, и она указала пальцем с длинным серебристым ногтем-когтем прямо на меня. Помещение тут же охватило черное пламя, послышался громкий рев, как от двигателя реактивного самолета, и я поняла, что не могу ни убежать, ни вступить с ними в бой; я даже ничего толком разглядеть не могла в языках этого черного пламени; я могла лишь неподвижно стоять и слушать отчаянные крики, звучавшие так, словно здание рушится прямо на его обитателей. И все же в этом оглушительном шуме и грохоте я сумела услышать чей-то ясный и очень спокойный голос, отчетливо сказавший мне: «Я буду здесь». Затем последовали новые толчки, грохот, и невероятно яркий, ярче солнца, свет стал разгораться все сильней, и я почувствовала, что мои глазные яблоки тают прямо в глазницах…* * *
…а потом сквозь трещины в стенах стал проникать серый свет, послышалось пение птиц, грохот грузовика над головой, и я ощутила острую боль в ушибленной коленке. Оказалось, что я лежу, скрючившись, на бетонном полу того самого прохода под шоссе, почти у его противоположного конца, до которого мне оставалось всего несколько шагов. Мое лицо обдувал ветерок, пахло автомобильными выхлопами… Значит, кончился тот кошмарный сон наяву, или видение, или… что бы это ни было? И не у кого было спросить: А ты тоже это видел? Но в ушах у меня по-прежнему звучали три слова: Я буду здесь. Я поспешила выбраться из туннеля навстречу ясному голубому утру, но все еще дрожала от какого-то странного душевного опустошения, от кошмарной необычности того, что со мной только что произошло. Я села на траву у дороги и задумалась. Может быть, сны наяву – это что-то вроде рака, который то проходит, то вдруг неожиданно возвращается, когда тебе кажется, что ты уже совсем выздоровел? Может быть, заканчивается срок моего пребывания в нормальном состоянии? Ведь доктор Маринус предупреждал, что «исцелил» меня лишь на время, пусть даже довольно длительное. Может быть, испытанный вчера стресс – ссора с мамой, история с Винни и все остальное – как бы спустил курок для рецидива? Я не знала, что и подумать. Никакого Жако рядом, разумеется, не было; наверняка я просто вообразила себе, что видела его. Ну и хорошо. Я была рада, что малыш в безопасности, дома, в «Капитане Марло», в двадцати милях отсюда, хотя мне, конечно, было очень приятно с ним повидаться. Зато теперь я была уверена, что с ним все в порядке и беспокоиться совершенно не о чем.
* * *
Впервые я увидела Жако в «инкубаторе» родильного отделения, потому что он появился на свет раньше времени. Я тогда во второй раз побывала в «Грейвзенд дженерал хоспитал», но уже в другом здании, где находилось родильное отделение. Мама только-только приходила в себя после кесарева сечения и выглядела какой-то необыкновенно усталой – я, во всяком случае, такой измученной ее никогда не видела. И все-таки она счастливо улыбалась нам и сказала, чтобы мы поздоровались с нашим новым братиком Джеком. Папа весь предыдущий день и всю ночь провел в больнице и выглядел таким помятым, небритым и немытым, словно неделю ночевал в автомобиле на парковке. Шэрон, помнится, более всего была огорчена тем, что теперь ей придется расстаться с положением всеобщей любимицы, да еще и из-за какого-то непонятного существа – то ли обезьянки, то ли креветки, лежащей в «инкубаторе» и утыканной разными трубочками. Брендану тогда было уже пятнадцать, и он заранее испытывал отвращение к плачу очередного младенца и бесконечной возне с кормлениями, отрыжкой и обкаканными памперсами. Я постучала пальцем по стеклу и сказала: «Привет, Жако, я твоя старшая сестра», и его пальчики шевельнулись в ответ; совсем чуть-чуть, но мне показалось, что это он вроде как приветливо махнул мне рукой. Богом клянусь, он действительно мне ответил; это чистая правда, хотя больше никто этого не заметил; зато у меня в сердце словно что-то защекотало, и я почувствовала, что готова кого угодно убить, лишь бы защитить эту кроху от любых невзгод. Я и теперь относилась к Жако точно так же; особенно меня бесило, когда какие-нибудь ублюдки заводили речь о том, какой это «странный ребенок», а может, и вовсе «эльфийский подменыш» или «просто урод недоношенный». Среди людей все-таки очень много сволочей и невежд. Почему, собственно, считается нормальным, когда ребенок в семь лет рисует межпланетные корабли
Страница 27
а если ему нравится рисовать «дьявольские» лабиринты, то он «урод»? Кто решил, что тратить деньги на игру «Космические пришельцы» можно, а если ребенок купит себе калькулятор с кучей всяких математических операций, то его попросту задразнят? Почему детям разрешается слушать по радио «Топ-40» всякие идиотские передачи, но если тебе в шесть лет нравится слушать передачи на иностранных языках, тебя непременно сочтут фриком? Мама и папа, правда, порой просили Жако поменьше читать и побольше играть в футбол и другие подвижные игры, и после этого он какое-то время вел себя почти как нормальный семилетний мальчик, но все прекрасно понимали, что он просто притворяется. Просто время от времени тот, кем он был на самом деле, как бы взглядывал на меня с улыбкой из глубины его черных глаз – так бывает, когда случайно заметишь в окне проносящегося мимо поезда лицо человека, который посмотрел на тебя и приветливо тебе улыбнулся, – и в такие моменты мне всегда хотелось помахать ему рукой, даже если Жако сидел напротив меня за столом или мы с ним вместе поднимались по лестнице.* * *
В общем, галлюцинация то была или нет, но нельзя же было сидеть так весь день. Пора было поднять задницу и двигаться дальше. И еды мне нужно было раздобыть, и придумать какой-нибудь план действий. В общем, я заставила себя встать, и вскоре, уже за первым поворотом дороги, поля закончились, и я вновь оказалась в привычном мире садовых изгородей, указателей и полосатых дорожных переходов. В небе над головой качалось жаркое марево, и меня опять донимала жажда. В последний раз я вволю напилась воды – прямо из-под крана! – когда мы с Брубеком проникли в церковь; а в городе по правилам приличия нельзя просто так постучаться в дверь и попросить стакан воды, хотя где-нибудь в пустынном краю такое вполне допустимо. Господи, хоть бы попался какой-нибудь парк с фонтанчиком питьевой воды – это было бы идеально! – или хотя бы общественный туалет, но поблизости не было ни малейших признаков ни того, ни другого. А еще мне очень хотелось почистить зубы: их внутренняя сторона стала какой-то шершавой, как чайник изнутри, когда там нарастает накипь. Из какого-то окна на меня так пахнуло поджаренным беконом, что мой бедный живот прямо-таки свело от голода, а тут еще словно нарочно мимо проехал автобус, направлявшийся в Грейвзенд. Стоило на него сесть, и через сорок пять минут я была бы дома…
Это, конечно, так, но я тут же представила себе торжествующее лицо мамы, когда она, открыв боковую дверь, впустит меня в дом, и… автобус, пыхтя, проехал мимо. Некоторое время я продолжала уныло брести по дороге, потом нырнула под железнодорожный мост и наконец увидела впереди ряд магазинов и газетных киосков, где наверняка можно будет купить бутылку воды и пачку печенья. Я рассматривала вывески магазинов: «Христианская книга», «Все для вязанья», «Игорная лавка»[16 - Официально санкционированные законом (1960) бюро, где принимают денежные ставки при игре на скачках и т. п. и выплачивают выигрыши.], магазин детских конструкторов и моделей самолетов фирмы «Эрфикс», чуть дальше – зоомагазин, где в клетках сидели шелудивые хомяки. Почти все магазины были закрыты, и в целом улица имела весьма унылый вид. Ну что ж, во всяком случае, до Рочестера я добралась. А дальше что?
Вон там телефонная будка земляничного оттенка…
Земляника, клубника… А что, это неплохая идея.
* * *
Женщина в справочной будке довольно быстро отыскала телефон фермы Гэбриела Харти «Черный вяз», что на острове Шеппи, и спросила, не хочу ли я сразу с ним переговорить. Я сказала, что хочу, и уже через минуту меня соединили с фермой. На моих часах было без трех минут девять. Для фермы, безусловно, это не слишком рано даже в воскресенье. Но трубку никто не брал. По совершенно непонятной причине я вдруг страшно разнервничалась. Если через десять гудков мне так никто и не ответит, решила я, то повешу трубку и смирюсь с неизбежностью. Значит, просто не суждено.
На девятом звонке кто-то все же снял трубку, и послышалось тягучее «Да-а?».
Я сунула в щелку десять пенсов и сказала:
– Добрый день. Это ферма «Черный вяз»?
– Да вроде бы так. Во всяком случае, еще вчера она именно так называлась. – Голос был хрипловатый, и его хозяин невыносимо растягивал слова.
– Вы мистер Харти?
– Да вроде бы так. Когда я последний раз в зеркало смотрелся, то все еще был мистером Харти.
– Я звоню, чтобы спросить: вы нанимаете сборщиков урожая?
– Нанимаем ли мы сборщиков? – Он помолчал. Мне было хорошо слышно, как где-то на заднем плане захлебывается лаем собака; потом какая-то женщина громко крикнула: «Борис, заткни пасть!» – Да-а, нанимаем.
– Одна моя подруга пару лет назад работала у вас на ферме, и если вы не против, я бы тоже хотела к вам приехать и немного поработать. Мне очень нужно. Пожалуйста!
– Клубнику раньше собирать доводилось?
– Доводилось, но не на настоящей ферме. А вообще я к тяжелой работе привыкла, – я вспомнила о своей ирландской двоюродной бабушке Айлиш, – я раньше ча
Страница 28
то своей тете в огороде помогала, а огород у нее просто огромный, так что я не боюсь испачкать руки.– Значит, у нас, фермеров, руки всегда грязные, так?
– Я просто хотела сказать, что не боюсь тяжелой работы и могла бы хоть сегодня начать. – Последовала пауза. Очень длинная пауза. Очень-очень длинная. Я забеспокоилась: видно, придется совать в автомат еще монетку. – Мистер Харти? Алло? Вы меня слышите?
– Да-а. По воскресеньям никто ничего не собирает. Во всяком случае, у нас, на ферме «Черный вяз». По воскресеньям мы даем ягодам и фруктам возможность подрасти. А собирать начнем завтра ровно в шесть. Кстати, у нас имеются спальни для сборщиков, но предупреждаю: это не отель «Ритц». И горничных у нас нет.
Блеск!
– Это просто отлично! Значит… вы меня берете?
– Тридцать пять пенсов за ящик. Полный. И никаких гнилых ягод. Иначе заставлю все снова собирать. И никаких камней, иначе сразу выгоню.
– Хорошо-хорошо. Так я могу сегодня подъехать?
– Да-а, давай. У тебя имя-то есть?
Я испытала такое облегчение, что, не подумав, тут же выпалила «Холли!» и сразу поняла: разумней было бы назваться вымышленным именем. Прямо передо мной на железнодорожном мосту висела реклама сигарет «Ротманз», и я сказала: «Холли Ротманз» – и снова пожалела об этом. Надо было выбрать что-нибудь легко забывающееся, вроде Трейси Смит, но теперь уж ничего не попишешь.
– Значит, Холли Боссман?
– Холли Ротманз. Как сигареты.
– Значит, сигареты? Я-то трубку курю.
– Как мне добраться до вашей фермы?
– Наши сборщики сами как-то добираются. У нас тут такси нет.
– Я знаю, потому и спрашиваю, как мне ехать.
– Это очень просто.
Черт побери, надеюсь, что так! Если он будет продолжать в том же духе, то у меня все монетки кончатся.
– Это хорошо, а все-таки как мне до вас добраться-то?
– Сперва переберешься по мосту на остров Шеппи. А там спросишь, где ферма «Черный вяз». – И с этими словами Гэбриел Харти повесил трубку.
* * *
Рочестерский замок высился на берегу реки Медуэй и был похож на гигантский макет самого себя; металлический мост охранял большой черный лев, и я, проходя мимо, погладила льва по лапе – на удачу. Фермы моста стонали и скрипели, когда по ним проезжали тяжелые грузовики. Мои стертые ноги нестерпимо болели, но я все равно была страшно собой довольна: всего сутки назад я чувствовала себя глубоко несчастной – жалкая, исцарапанная, с кровавыми мозолями на пальцах, – и вот уже вполне успешно договорилась насчет работы и ночлега, так что всю следующую неделю можно ни о чем не беспокоиться. Ферма «Черный вяз» – это как раз такое место, где можно залечь на дно и подсобрать немного деньжонок. Я думала о тех маленьких бомбах, которые станут взрываться в Грейвзенде одна за другой. Папа наверняка сегодня сходит к Винни: «О, доброе утро! Вы, я полагаю, спите с моей несовершеннолетней дочерью? Так вот: я не уйду, пока не поговорю с ней!» Ага! Морда у Винни сразу станет как у хорька, и он скажет: «А ее здесь нет». Ага! И папа бросится назад и сообщит об этом маме. Ух, что тогда начнется! Мама примется прокручивать в памяти все обстоятельства нашего с ней разговора, завершившегося пощечиной. Потом она сама двинет к Винни. Ну и вляпается в дерьмо! «Никак не ожидала тебя здесь увидеть, Стелла!» Впрочем, может, ее там и не будет, и мама, испепелив Винни взглядом и заставив лепетать в свое оправдание что-то жалкое, уйдет, а он, прилипнув к полу, как коровья лепешка, так и останется стоять посреди холла. Затем мама поспешит к Брендану и Рут, чтобы проверить, не там ли я случайно. Брендан скажет, что встретился со мной утром, когда я шла к Стелле Йирвуд, так что они оба ринутся туда, и Стелла, разумеется, вежливо объяснит: «Что вы, миссис Сайкс, она сюда вообще не приходила, да меня на самом деле и дома-то не было, так что я понятия не имею, где она», но она должна понимать: ракета теплового наведения в ее направлении уже вылетела. Наступит и закончится понедельник, затем вторник, и в среду наконец позвонят из школы и спросят, почему я не являюсь на экзамены. Мистер Никсон сурово скажет: «Миссис Сайкс, давайте говорить начистоту. Почему ваша дочь с субботы отсутствует в школе?» Мама начнет бормотать что-то насчет небольшой семейной ссоры, закончившейся «легким шлепком», и папа, разумеется, тут же захочет выяснить, из-за чего была ссора и что имелось в виду под «легким шлепком». Насколько он был легким? Ага, ага, ага. И тут она, потеряв самообладание, завопит: «Я же, черт побери, Дэйв, уже рассказывала тебе об этом!», а потом пойдет на кухню и будет смотреть вдаль, за реку, и думать: «Ведь девочке всего пятнадцать! С ней что угодно могло случиться…» Ничего, пусть помается, это ей только на пользу.
Чайки устроили внизу, на поверхности реки, жуткую драку.
Под мостом с жужжанием проплыл полицейский катер. Я посмотрела ему вслед и пошла дальше.
Вон впереди заправка фирмы «Тексако» – и магазин при ней, к счастью, открыт.
* * *
– Где здесь лучше всего голосовать, чтобы добраться автос
Страница 29
опом до Шеппи? – спросила я у парня, сидевшего на кассе, после того как он вручил мне сдачу, две жестянки с фруктовым напитком «Тайзер», двойной сэндвич и пачку печенья «Ритц». Мои заветные 13 фунтов 85 пенсов уменьшились до 12 фунтов 17 пенсов.– Я никогда стопом не езжу, – сказал он, – но если б поехал, то поднялся бы на Чатемский холм и попытал счастья на Окружной дороге А-22.
– А до Чатемского холма как добраться?
Но ответить он не успел: в магазин вошла какая-то молодая женщина с малиновыми волосами, и парень из «Тексако» так и впился в нее глазами.
Мне пришлось напомнить, что я все еще здесь.
– Извините, но как мне все-таки добраться до Чатемского холма?
– От нашего двора сверните налево, минуете первый светофор, затем гостиницу «Стар» и поднимайтесь вверх до башни с часами. Там свернете налево, в сторону Чатема, пройдете мимо больницы Святого Варфоломея и продолжайте идти прямо, пока не доберетесь до автомагазина «Остин-Ровер». Это уже почти Чатем. Там выставляйте большой палец и ждите, пока возле вас не остановится рыцарь на сверкающем «Ягуаре». – Он нарочно сказал все это скороговоркой, чтобы мне было трудней запомнить. – Может, конечно, вам и повезет, а может, будете ждать несколько часов. С автостопом никогда не знаешь наверняка. Убедитесь, что вас высадили у поворота на Ширнесс – если окажетесь в Фавершеме, то заедете слишком далеко. – Он поправил штаны в промежности и повернулся к женщине с малиновыми волосами: – Итак, моя дорогая, чем я могу вам помочь?
– Для начала не называйте меня «моя дорогая», договорились? Вот и прекрасно.
Я не стала сдерживаться и расхохоталась. И он, по-моему, готов был меня за это убить.
* * *
Я двинулась в путь, но не прошла и ста шагов, как меня нагнал разбитый «Форд Эскорт». Возможно, когда-то он был оранжевого цвета, а может, просто ржавчина проступила. Пассажир на переднем сиденье открыл окошко: «Привет!» Я уже успела набить рот печеньем «Ритц» и, должно быть, выглядела как полная кретинка, но ее я сразу узнала. Это была та женщина с малиновыми волосами.
– Это, правда, не совсем сверкающий «Ягуар», – весело сказала она и приглашающим жестом похлопала по дверце, – да и Йен на рыцаря определенно не похож, – парень за рулем слегка поклонился и помахал мне рукой, – но если тебе нужно на остров Шеппи, то мы как раз едем в ту сторону и можем довезти тебя почти до самого моста. Клянусь честью, мы не рубим людей топорами на куски и не распиливаем их циркулярной пилой. По-моему, лучше ехать на нашей развалюхе, чем стоять на обочине дороги часов шесть и в итоге дождаться кого-нибудь вроде вон того урода, – и она мотнула головой в сторону заправочной станции, – который притормозит со словами: «Итак, моя дорогая, чем я могу вам помочь?», а потом на тебя набросится.
Стертые ноги болели просто невыносимо, и потом, если тебя подвозит парочка, это действительно гораздо безопасней, чем когда в машине один мужчина; тут эта особа с малиновыми волосами права.
– Спасибо! Это было бы классно!
Она открыла заднюю дверь и переставила какие-то ящики, освобождая для меня место. Я еле втиснулась, зато со всех сторон были окна и можно было сколько угодно любоваться видами. Водитель Йен – на вид ему было лет двадцать пять, но он уже начинал лысеть, а нос у него был как у самолета «Конкорд» – спросил, чуть повернувшись ко мне:
– Надеюсь, тебя там не раздавит? Тесно, наверное?
– Совсем нет, – сказала я. – Очень даже уютно.
– Ничего, тут недолго ехать, всего минут двадцать пять, – сказал Йен, и мы поехали.
– Когда мы тебя нагнали, я как раз говорила Йену, что если мы тебя не подвезем, то я весь день буду волноваться, – сказала женщина. – Меня, между прочим, Хейди зовут. А тебя?
– Трейси, – ответила я. – Трейси Коркоран.
– Знаешь, среди моих знакомых не было ни одной Трейси, которая была бы мне неприятна.
– А я вполне могла бы вам парочку таких подыскать, – сказала я, и Йен с Хейди рассмеялись, словно это было чертовски остроумно, и я решила, что и впрямь удачно пошутила. – Хейди тоже очень симпатичное имя.
Йен что-то промычал с сомнением, и Хейди ткнула его в бок.
– Не мешай водителю, – сказал он ей.
Мы проехали мимо школы, явно созданной по тому же образцу, что и наша общеобразовательная «Уиндмилл-Хилл» – такие же большие окна, такая же плоская крыша, такая же грязная спортивная площадка. На самом деле я только сейчас начала понимать, что действительно бросила школу: а ведь все получилось именно так, как всегда утверждал старый мистер Шарки: «В жизни всегда кто смел, тот и съел».
– А ты, Трейси, живешь на острове Шеппи? – спросила Хейди.
– Нет. Я там работать буду. На ферме. Клубнику собирать.
– На ферме Гэбриела Харти, да? – спросил Йен.
– Да. А вы его знаете?
– Не лично, но он всем известен своим весьма субъективным отношением к арифметике, особенно когда дело доходит до выплаты людям заработанного. Так что не теряй бдительности, Трейси. И учти: ошибки он всегда делает исключительно в свою пользу.
– Сп
Страница 30
сибо, я буду очень бдительной. Но, вообще-то, я думаю, все будет нормально. Моя школьная подруга прошлым летом работала на этой ферме. – Я чувствовала, что слишком тараторю, надеясь, что так мне скорее поверят. – А я только что на аттестат «О» сдала. И мне уже шестнадцать, так что теперь я коплю деньги, чтобы в августе купить билет на «ИнтерРейл».На мой взгляд, все это звучало так, словно я только что прочла об «ИнтерРейле» в каком-то буклете.
– Да, это, наверно, здорово – поехать на поезде «ИнтерРейла», – сказала Хейди. – Значит, тебе в Европу захотелось? А живешь-то ты где?
Где бы это мне лучше жить?
– В Лондоне.
Зажегся красный свет. На дорогу вышел слепой мужчина с собакой-поводырем.
– Лондон – большой город, – сказал Йен. – А если поточней?
Меня охватила легкая паника.
– В Гайд-парке.
– Как это – в Гайд-парке? На дереве, что ли, вместе с белками?
– Нет. На самом деле мы скорее живем в Камдентауне[17 - Район Лондона.].
Хейди и Йен немного помолчали – я уж решила, что сказала какую-то глупость, – потом Йен сказал:
– Знакомое место. – Слепец тем временем благополучно добрался до противоположного тротуара; Йен некоторое время повозился с коробкой передач, а потом мы поехали дальше. – Я жил в Камдентауне, когда впервые приехал в Лондон. Спал на диване у своего приятеля. Это на Раунтри-сквер рядом с площадкой для крикета, там еще поблизости станция метро есть. Знаешь это место?
– Конечно, – солгала я. – Я, можно сказать, все время мимо хожу.
– Так ты, наверное, сегодня с утра из Камдена автостопом сюда добралась? – спросила Хейди.
– Да. Меня один водитель грузовика довез до самого Грейвзенда, а потом еще какой-то турист из Германии до Рочестерского моста подбросил, а потом уж вы меня подобрали. У вас в коробках варенье, что ли? – Мне уже давно хотелось сменить скользкую тему. – Вы что, на другую квартиру переезжаете?
– Нет, это тираж «Socialist Worker» за эту неделю, – сказала Хейди.
– Ее на Куинн-стрит продают, – сказала я. – В Камдене.
– Мы связаны с центральным лондонским отделением, – сказал Йен. – Мы с Хейди – аспиранты LSE[18 - Лондонская школа экономики, колледж Лондонского университета.], но уик-энды обычно проводим в этих местах, неподалеку от Фавершема, так что вроде как заодно и распространители газеты. Вот и тащим с собой все эти коробки.
Я вытащила одну газету.
– Читать-то хоть интересно?
– Все прочие британские газеты – сплошь пропагандистское дерьмо, – ответил Йен. – Даже «Гардиан». Возьми себе одну.
Отказываться было невежливо. Я поблагодарила и стала изучать первую полосу с крупным заголовком «Рабочие, объединяйтесь прямо сейчас!» и фотографией бастующих шахтеров.
– Значит, вы вроде как… заодно с Россией?
– Вовсе нет, – сказал Йен. – Мясник Сталин зарезал русский коммунизм еще в колыбели, Хрущев был бесстыдным ревизионистом, а Брежнев строил роскошные магазины для партийных лизоблюдов, тогда как рабочие стояли в очереди за черствым хлебом. Советский империализм столь же плох, как и американский капитализм.
Домики пролетали мимо, точно задник в дешевом мультфильме.
– А чем твои родители зарабатывают на жизнь, Трейси?
– У них свой паб. «Голова короля» называется. Это совсем рядом с Камденом.
– Владельцы пабов, – сказал Йен, – сейчас практически обескровлены крупными пивоваренными предприятиями. В общем, все та же старая история. Рабочий создает прибавочную стоимость, а хозяева снимают с нее сливки. Эй-эй, что это там такое?
Движение впереди замерло на полпути к вершине холма.
– Постоянно идет невидимая война, – сказала Хейди, и я даже не сразу поняла, что она имеет в виду не пробку на дороге, – и во все периоды истории это война носит классовый характер. Хозяева против рабов, аристократы против простонародья, обладающие непомерным аппетитом владельцы предприятий против рабочих. В общем, те, кто имеет, против тех, кто не имеет. Класс тружеников стараются подавить как с помощью силы, так и с помощью лжи.
– Какой лжи? – спросила я.
– Например, такой: ты обретешь счастье, если займешь деньги, которых у тебя нет, и купишь какую-нибудь совершенно ненужную тебе вещь, – сказал Йен. – Так же лживо и утверждение, что мы живем в демократическом государстве. Но самая подлая ложь – это то, что классовой борьбы не существует. Именно поэтому наш истеблишмент такой железной хваткой вцепился в школьную программу, особенно в преподавание истории. Ведь как только рабочие поумнеют, начнется революция и правителям придется убираться с насиженного места. Но этого, как говорится, по телевизору точно не покажут.
Я не очень-то понимала, о чем он, и как-то не могла себе представить, что наш учитель истории мистер Симмс – тоже винтик в широком заговоре, направленном на подавление рабочих. Интересно, думала я, а мой отец – тоже «обладающий непомерным аппетитом владелец предприятия», потому что использует «наемную силу» в лице Гленды? И я спросила:
– Но разве зачастую революции не приводят к тому, что все становится толь
Страница 31
о хуже?– Справедливое замечание, – сказала Хейди. – Ты права: революции и впрямь часто привлекают всяких Наполеонов, Мао, Пол Потов. Но это там, где главенствующую роль играет какая-то конкретная партия. А когда разразится британская революция, мы сохраним всю нашу упорядоченную структуру и защитим ее от происков фашистов и всевозможных бандитов.
Наконец-то, пробка – в час по чайной ложке – двинулась вперед, и автомобиль Йена тоже со скрежетом тронулся с места.
– Значит, вы думаете, что у нас скоро разразится революция? – спросила я.
– Нынешняя забастовка шахтеров могла бы стать спичкой, поднесенной к цистерне с газом, – сказал Йен. – Когда рабочие видят, как уничтожаются их профсоюзы – сперва с помощью новых законов, а затем и с помощью пуль, – они начинают понимать: революция на классовой основе – это отнюдь не воплощение мечты о манне небесной, а вопрос элементарного выживания.
– Карл Маркс, – продолжила Хейди, – доказал, как именно капитализм пожирает сам себя. Когда он окажется не в состоянии прокормить те миллионы, которые он пожевал и выплюнул, тогда никакое количество лжи или жестокости его не спасет. Конечно, американцы постараются нас придушить – им же захочется сохранить свой главный, пятьдесят первый штат! – а Москва попытается перехватить вожжи, но когда к нашей революции присоединится армия, как это было в 1917 году в России, тогда нас будет не остановить. – И она, и Йен говорили с такой же убежденностью, с какой говорят Свидетели Иеговы. Хайди привстала и высунулась в окно, чтобы посмотреть, что творится впереди, а потом сказала: – Полиция.
Йен что-то пробормотал насчет свиней и бойцовых псов Тэтчер, и мы выехали на площадь с круговым движением, где лежал на боку какой-то грузовик. Асфальт был усыпан осколками разбитого ветрового стекла. Женщина-полицейский направляла трафик на единственную свободную полосу из трех. Она казалась очень спокойной и уравновешенной и совсем не была похожа ни на свинью, ни на бойцового пса; да и сбежавшего из дома подростка она, похоже, в машинах не высматривала.
– Даже если Тэтчер в этом году и не спустит курок революции, – сказала Хейди, поворачиваясь ко мне, и длинные пряди ее малиновых волос тут же разметал ветер, – то все равно революция близко. Она случится еще при нас. Не нужен синоптик, чтобы узнать, куда дует ветер[19 - Героиня цитирует строку из песни Боба Дилана «Subterranean Homesick Blues» «You don’t need a weatherman to know which way the wind blows» («Вам не нужен синоптик, чтобы узнать, куда дует ветер»).]. К тому времени, как мы станем стариками, обществом будут управлять по принципу «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Конечно, богатеи, либералы, фашисты будут недовольны и начнут верещать, но, как говорится, нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Кстати о яйцах… – Она выразительно посмотрела на Йена, и тот утвердительно кивнул. – Слушай, Трейси, хочешь вкусно позавтракать вместе с нами? Йен отлично готовит, прямо как в ресторане пятизвездочного отеля. И это будет настоящая английская еда.
* * *
Домик Хейди был окружен полями и оказался совсем не таким, каким я воображала себе штаб социалистической революции Кента: на окнах висели аккуратные занавески, на диване были разложены красивые подушки и повсюду – фарфоровые статуэтки, сухие букеты и тому подобное. А в ванной даже коврик на полу был. Хейди пояснила, что здесь раньше жила ее бабушка, которая уже умерла; а ее мать и отчим живут где-то во Франции, вот они с Йеном и приезжают сюда почти каждый уик-энд, чтобы проверить, не забрались ли в дом какие-нибудь сквоттеры, а заодно и распространить газету. Хейди показала мне, как запереть дверь ванной изнутри, и пошутила насчет уютного мотеля, но я ее уже не слушала. Мне еще никогда не доводилось пользоваться душем – у нас, в «Капитане Марло», была только ванна, – и мне далеко не сразу удалось нормально отрегулировать воду: сперва я чуть не замерзла, а потом чуть не сварилась в кипятке. Зато у Хейди был целый шкафчик шампуней, кондиционеров и разного мыла, и на всем наклейки исключительно на иностранных языках; я попробовала все понемножку, и в итоге от меня стало пахнуть, как на первом этаже большого универмага. Когда я вылезла из душа, то увидела на запотевшем зеркале призрак написанных кем-то слов: «А кто у нас такой хорошенький мальчик?» Неужели Хейди написала это про Йена? Мне стало жаль, что я не назвалась своим настоящим именем: хорошо было бы по-настоящему подружиться с Хейди! Я втерла немного увлажняющего крема «Виндзорский лес» в кожу, слегка обгоревшую на солнце, думая о том, что Хейди запросто могла бы родиться в каком-нибудь жалком пабе Грейвзенда, тогда как я, вся такая умная и уверенная в себе, изучала бы политику в Лондоне и пользовалась бы французскими шампунями, и у меня был бы такой вот добрый, смешной, заботливый и верный бойфренд, который к тому же готовит пятизвездочные английские завтраки. Все-таки появиться на свет в той или иной семье – это такая, черт возьми, лотерея!
* *
Страница 32
– У них, в Турции, есть такой мост, – я воткнула вилку в сосиску, и сок так и брызнул из проколов, – который одним концом в Европе, а другим – в Азии. Вот я куда непременно поеду! И в Пизу, к Падающей башне. И еще мне очень нравится Швейцария. Нет, если честно, мне просто очень хочется поехать в Швейцарию, хотя я о ней совсем ничего не знаю, разве что несколько шоколадок «Тоблерон» съела…
– Швейцария тебе очень понравится. – Хейди сунула в рот кусок тоста и вытерла губы салфеткой. – Ла-Фонтейн-Сент-Аньес – одно из самых моих любимых мест на Земле. Это недалеко от Монблана. У второго мужа моей матери в тех местах есть шале, и мы почти каждое Рождество катаемся там на лыжах. Единственное «но»: Швейцария – очень дорогая страна.
– Ничего, я буду пить воду из растопленного снега и есть печенье «Ритц». Еще раз спасибо вам, Йен, за чудесный завтрак! Эти сосиски – просто что-то невероятное.
Йен скромно пожал плечами.
– У меня в роду три поколения йоркширских мясников, должен же я знать фамильное ремесло. А ты, Трейси, в этот гранд-тур отправишься соло или возьмешь с собой спутника?
– Личная жизнь этой милой девочки тебя совершенно не касается! – тут же заявила Хейди. – Тоже мне, Капитан Надоеда! Не обращай на него внимания, Трейси.
– Да ничего, все нормально, – сказала я и, нервно сглотнув, прибавила: – Вообще-то, сейчас у меня никакого бойфренда и нет. Хотя до недавнего времени он… он у меня был, но… – У меня перехватило дыхание.
– А братья или сестры у тебя есть? – Хейди постаралась поскорей сменить тему, и я заметила, как она под столом пнула Йена ногой.
– У меня есть сестра Шэрон и братишка Жако. – Я сделала несколько глотков чая и решила оставить Брендана за скобками. – Но они оба еще маленькие, на несколько лет моложе меня. Так что да, это будет поездка соло. Ну а вы что-нибудь планируете на лето?
– Ну, наверное, в августе, между партийной конференцией и организацией помощи шахтерам, – сказала Хейди, – попробуем вырваться в Бордо. Навестить мою мать.
– Просто дождаться не могу встречи с нею, – Йен изобразил повешенного. – Понимаешь, Трейси, я ни о чем серьезном не думаю. Я прибегнул ко всем самым мерзким уловкам, чтобы не только соблазнить Хейди, но и сделать ее поклонницей этого отвратительного левацкого культа.
– Самое смешное, что и родители Йена убеждены, что это я его совратила, так что и они говорят примерно то же самое, но про меня, – засмеялась Хейди. – Нам бы, наверное, следовало устроить антисвадьбу и разбежаться. – Она легонько стукнула себя пальцами по губам. – А Коркоран – это ведь ирландская фамилия, да, Трейси?
Я кивнула и поддела вилкой кусок помидора.
– Моя мама родом из Западного Корка.
– Каковы бы ни были достижения и ошибки Тревожных лет[20 - Тревожные годы (The Troubles) – гражданская война в Ирландии 1919–1923 годов; партизанская война против английского господства и вооруженная борьба между Ирландской республиканской армией (IRA) и сторонниками соглашения с Великобританией.], – Йен потянулся за кетчупом, – но каждая революция, имевшая место после 1920-х годов, обязана ирландцам. Англичане полагают, что передали Ирландии политические права исключительно из великодушия, но это не так: ирландцы отвоевали свои права, создав современное искусство ведения партизанской войны.
– А моя тетя Ройзин, – встряла я, – говорит так: «Англичане никогда ничего не помнят, а ирландцы никогда ничего не забывают».
Йен все еще хлопал по донышку бутылки с кетчупом, но оттуда не выливалось ни капли.
– Я просто в отчаянии: человечество способно послать своего представителя на Луну, но никак не изобретет способ добывания томатного соуса из бутылки… в которой его, по всей видимости, нет!.. – Огромная клякса кетчупа, булькнув, вылетела из горлышка и шлепнулась в тарелку Йена прямо на ломтик бекона.
* * *
Я мыла посуду. Йен и Хейди, естественно, возражали: «Нет-нет-нет, ты наша гостья!», но я настояла. Втайне я надеялась, что, может, они потом предложат подвезти меня до фермы «Черный вяз» или хотя бы снова пригласят к себе в следующий уик-энд, если, конечно, я к тому времени не вернусь в Грейвзенд. И, может быть, Хейди тогда поделится со мной этой потрясающей краской для волос…. Сперва я ополоснула стаканы, а затем вытерла их сухим полотенчиком, как мы всегда делаем в пабе, – тогда не остается никаких потеков. С мраморной кухонной доски все еще стекала мыльная пена, и я оставила ее в раковине рядом со смертельно острым ножом – пусть подсохнут. Из кассетного проигрывателя доносилась песня Боба Дилана «As I Went out One Morning»: Йен сказал, что я могу поставить любую запись, какая мне нравится, и я выбрала этот вариант, запись с группой «John Wesley Harding», хотя вообще-то я терпеть не могу губную гармошку. Но эта песня просто великолепна; и его голос, похожий на ветер, разгоняющий в роковой день все напасти…
– Классный выбор! – мимоходом бросила Хейди, босиком шлепая через кухню. – Я, наверно, тысячу лет это не слушала.
И я прямо-таки возликовала.
Страница 33
А она вышла во двор, прихватив с собой книгу Джорджа Оруэлла «Внутри кита». Мы проходили его «Скотный двор» в школе, на уроках английской литературы, так что, возможно, мне еще удастся произвести на Хейди впечатление своими познаниями. Хейди оставила дверь, выходившую во внутренний дворик, открытой, и на кухню с ветерком залетал запах травы. Затем пришел Йен, налил молоко в жаростойкую стеклянную кастрюлю фирмы «Пайрекс» и сунул кастрюлю в микроволновку. Я микроволновки еще ни разу вблизи не видела. Поверни колесико, нажми на кнопку, и через сорок секунд молоко вскипит.– Прямо как в «Звездных войнах»! – восхитилась я.
– Будущее, – сказал Йен голосом комментатора из документального фильма, – наступит очень скоро и сменит окружающее тебя Настоящее. – Он поставил на поднос кастрюльку с молоком, три кружки и кофейник с роскошным кофе. – Когда закончишь, присоединяйся к нам – выпьем на свежем воздухе cafе au lait[21 - Кофе с молоком (фр.).].
– Хорошо, – сказала я.
Йен вынес поднос во дворик, а я посмотрела на часы: половина одиннадцатого. Сейчас мама соберется в церковь и, возможно, возьмет с собой Жако, который вроде бы не прочь составить ей компанию. Папа поведет Ньюки на пробежку по берегу реки в сторону Эббсфлита и Лондона. А может, они сейчас уже вместе идут на Пикок-стрит? А я вот она! И у меня все прекрасно; я заканчиваю уборку на кухне, а Дилан уже добрался до песни «I Dreamed I Saw St Augustine». Эта песня более медленная, даже немного тяжеловесная, типа «выть-на-луну», но я, слушая эту запись, кажется, наконец поняла, почему все с ума сходят по Дилану. Было видно, как за окном, на дальнем конце сада, покачиваются на ветерке высокие цветы наперстянки и чемерицы. Лужайки и клумбы в саду были просто очаровательны, прямо как картинка на крышке коробки с песочным печеньем; я даже спросила за завтраком у Хейди и Йена: может, они не только аспиранты, но еще и садовники? И Хейди объяснила мне, что они договорились с одним человеком из Фавершема, и теперь он раз в две недели приходит сюда на несколько часов, «чтобы вдохнуть в этот хаос порядок». По-моему, это как-то не слишком согласовывалось с социалистическими взглядами, но я решила придержать язык: не хотелось перед ними выпендриваться.
* * *
Остатки воды в кухонной раковине с хлюпаньем устремились в сливное отверстие, брякнула забытая чайная ложечка, а Боб Дилан все пел, заставляя мое сердце замирать, и вдруг на середине песни «All Along the Watchtower»… Ой, нет! Пленка, наверное, была старая, вот и порвалась: когда я нажала на клавишу «Еject», из магнитофона вместе с кассетой вывалился клубок коричневого спагетти. Вообще-то, я отлично приноровилась ремонтировать пленку с помощью маленького кусочка скотча, но решила, что все-таки стоит сперва спросить разрешения у Йена и Хейди, а заодно узнать, где у них скотч. Я вышла в патио и увидела, что оба возлежат на таких деревянных штуковинах типа шезлонгов за стеной из красивых глиняных горшков с травами, как в сказке про Али-Бабу. Рука Хейди, в которой она держала книгу, упала на траву; нужная страница была заложена пальцем. Йен тоже уснул; голова его склонилась набок, темные очки съехали. Поднос с кофе, чашками и всем прочим стоял на низенькой стене. «Они, наверное, очень устали», – решила я и осторожно окликнула Хейди, но она не пошевелилась. Пчелы возились в травах, росших в горшках; где-то блеяли овцы; вдали ревел трактор. Я посмотрела туда – вон тот невысокий бугорок и есть, должно быть, остров Шеппи, а та штуковина, будто сложенная из спичек, – это мост. И вдруг я заметила, что по руке Хейди стремительно перемещаются три или четыре черные точки. А может, и не четыре, а даже больше… Вряд ли это муравьи.
Я присмотрелась внимательней. Да, это они!
– Хейди! По тебе же муравьи ползают!
Но она не прореагировала. Я смахнула муравьев с ее руки, но парочку нечаянно раздавила. Что-то с ними было не так, но что?
– Хейди!
Я сильнее тряхнула Хейди за руку, и она мешком сползла на подлокотник, развалившись, точно пьяница в какой-то комедии, но только это было совсем не смешно. Голова у нее запрокинулась, темные очки свалились, и я вдруг поняла, что глаза у нее открыты, но выглядят как-то странно: видна только радужка, а зрачка, хотя бы в виде черной точки, нет вовсе! Я с испуганным воплем отпрянула от нее и чуть не упала. А Йен так и не пошевелился, и я, теперь уж окончательно охваченная паникой, громко его окликнула и… заметила крупную мохнатую муху, которая ползла прямо по его пухлым губам. Руки у меня тряслись, когда я, приподняв бейсбольную кепку, заглянула ему в лицо. Муха, разумеется, с жужжанием улетела прочь. Глаза у Йена были в точности как у Хейди – словно они оба внезапно умерли от какой-то новой чумы. Я невольно уронила кепку, и из моего горла вырвался дрожащий захлебывающийся вопль. Рядом в зарослях роз как ни в чем не бывало продолжала весело петь какая-то птичка, время от времени пронзительно посвистывая, а у меня в душе все трепетало, и голова плыла, как у пьяной. У мен
Страница 34
точно отшибло мозги, но все же какая-то часть их еще способна была соображать, и эта часть сподобилась выдать одно-единственное объяснение случившегося: Хейди и Йен чем-то отравились за завтраком. Да, да, отравились, съев что-то за завтраком! Но почему это подействовало только через двадцать минут? И почему только на них? Ведь у меня-то никаких опасных симптомов нет, хотя все мы ели одно и то же. Затем я подумала: может, это инфаркт? У обоих одновременно? Вряд ли. Впрочем, тут моих познаний в медицине явно не хватало. Передозировка? Да нет вроде… И тут я приказала себе: Вот что, Сайкс, перестань думать и немедленно вызови «Скорую помощь»…* * *
…телефон на стойке в гостиной. Быстрей беги через кухню, быстрей, набирай 999 и жди ответа. Да отвечайте же скорей! Скорей! Но линия молчала. И тут я заметила в зеркале отражение какого-то человека, который явно наблюдал за мной из кресла, стоявшего в углу. Понимание того, что есть реальность, расплылось и куда-то исчезло. Я обернулась, и он действительно оказался там, в углу, возле арочного прохода из гостиной на кухню. И я тут же его узнала. Я вспомнила эти глаза пираньи, и черные вьющиеся волосы, и нос пьяницы – это был тот самый человек из моего видения, из моего сна наяву, явившегося мне в туннеле под шоссе, когда этот туннель вдруг превратился в зал странной ромбической формы. Грудь черноволосого мужчины тяжело вздымалась, словно он только что бегом поднялся на вершину холма. Голос у него был хриплый и злобный.
– Которая из них ты? – рявкнул он.
– Я…я…я… я знакомая Йена и Хейди, я…
– Эстер Литтл или Ю Леон Маринус? – В его ледяном голосе было столько ненависти!
Что-то слабо мерцало у него на лбу между бровями, похожее на… Да нет, ничего подобного я никогда в жизни не видела! Но неужели он сказал «Маринус»? Впрочем, какая разница, что он сказал? Он – человек из моего кошмарного сна. Но почему он не исчезает? Ведь когда во сне тебе становится так страшно, то сразу посыпаешься, и все пропадает. Я невольно отступила от него и, споткнувшись, шлепнулась на диван.
– Моим друзьям плохо. Нужно немедленно вызвать «Скорую помощь», – пролепетала я.
– Назови мне свое имя, и я подарю тебе чистую смерть.
Это не пустая угроза. Кто бы он ни был, это он убил Хейди и Йена, – поняла я. – Он и тебя убьет, это ему раз плюнуть, легче, чем спичку сломать.
– Я… я… я не понимаю, сэр. – Я скорчилась на диване, превратившись в этакий клубок страха. – Я…
Он встал и сделал шаг по направлению ко мне.
– Назови свое имя!
– Холли Сайкс. И я бы хотела просто уйти отсюда… поскорее. Пожалуйста, разрешите мне просто…
– Холли Сайкс… – Он задумчиво склонил голову к плечу. – Да, мне это имя известно. Одна из тех, кому удалось улизнуть. Что ж, использовать своего брата в качестве наживки было весьма умно, но смотри, как низко ты теперь пала. Хоролог![22 - В русском языке хорология, или ареалогия, – наука об ареалах распространения отдельных видов, семейств и других систематических групп растений и животных. В английском языке слово «horology» имеет два значения: 1) искусство измерения времени; 2) часовое дело, мастерство часовщика. Понятия «хорология» и «хорологи», изобретенные Д. Митчеллом, имеют косвенное отношение к английскому термину «horology», однако значение их значительно глубже, как покажет дальнейшее развитие сюжета романа.] Пытаешься спрятаться в теле какой-то жалкой сучонки, какой-то простой смертной! Кси Ло содрогнулся бы от отвращения, глядя на это! Холокаи вывернуло бы наизнанку! Если бы, конечно, они были живы, но они, увы, – тут он глумливо усмехнулся, – погибли во время вашего полуночного налета, который прошел ужасающе неудачно. Неужели вы полагали, что Путь Мрака не оснащен сигнализацией, способной предупредить о проникновении взломщиков? Неужели вы не знали, что Часовня – это Катар, а Катар – это Часовня? Что они единое целое? Душа Холокаи обратилась в пепел. Душа Кси Ло – в ничто. А ты, кем бы ты сейчас ни была, сбежала. Следуя вашему священному Сценарию, несомненно. Мы просто обожаем этот ваш Сценарий. Ведь благодаря ему Хорологии положен конец. Это великий день для всех Плотоядных. Что вы без Кси Ло и Холокаи? Отряд чародеев, умеющих читать чужие мысли и живущих за счет обмана простофиль. Так что признайся мне перед смертью: ты Маринус или Эстер Литтл?
Меня трясло.
– Богом клянусь, я… не та, за кого вы меня принимаете…
Он с подозрением вгляделся в меня, словно пытаясь прочесть мои мысли.
– Знаешь, что я тебе скажу? Эти двое любителей позагорать там, в садике, еще не совсем мертвы. Воспользуйся своей магией Глубинного Течения прямо сейчас и, возможно, успеешь спасти кого-то из них. Ну же, давай! Ведь Хорологи обычно именно так и поступают.
Где-то далеко-далеко лаяла собака, ворчал трактор…
…а этот страшный человек был теперь так близко от меня, что я чувствовала его запах. Запах горячей духовки. Голос мой звучал совсем слабо, когда я спросила:
– Значит, мне можно позвонить и вызвать врача?
– А что, ты сама не м
Страница 35
жешь их исцелить?Я молча покачала головой, хотя даже этот жест дался мне с трудом.
– В таком случае им понадобится гроб, а не «Скорая помощь». Но мне нужны доказательства, что ты не из Хорологов. Маринус – трус, но дьявольски хитрый трус. Беги отсюда. Не бойся, беги. Посмотрим, как далеко ты сумеешь от меня убежать.
Я не верила ни его словам, ни собственным ушам.
– Что вы сказали?
– Видишь дверь? Вот и беги. Давай, маленький мышонок, беги.
И он отступил в сторону, открывая передо мной путь к спасению. Я ожидала какого-то фокуса, а может, удара ножом в спину или не знаю чего, но он наклонился ко мне так близко, что я видела у него на лице шрамы от пуль и порезов, а еще я видела его огромные черные глаза, словно обведенные серыми светящимися тенями. И тут до меня дошло, что он кричит во всю силу своих легких: «БЕГИ, ПОКА Я НЕ ПЕРЕДУМАЛ!»
* * *
Я бежала сквозь колючие розовые кусты, сквозь какие-то заросли и густую траву, через пыльную лужайку – бежала так, как не бегала никогда в жизни. В лицо мне било солнце, и садовая ограда была совсем близко. Я уже добралась до шпалер с какими-то вьющимися растениями и решила оглянуться. Я очень опасалась, что он погонится за мной, но он не погнался; он по-прежнему стоял в нескольких шагах от Йена и Хейди, недвижимых в своих шезлонгах. Похоже, он действительно позволил мне убежать – кто его знает, с чего бы это. Может, он просто псих? Так что беги беги беги беги беги беги, говорила я себе, беги, беги, но… бег помимо моей воли уже начинал замедляться. Что такое, почему? Сердце старалось изо всех сил, толкая по жилам кровь, но отчего-то возникало ощущение, словно внутри меня кто-то одновременно нажал и на акселератор, и на тормоз; во всяком случае, это замедление движения не было вызвано ни переутомлением моего организма, ни действием яда; что-то воздействовало на меня извне, нечто невероятно мощное, способное, казалось, замедлить даже бег времени, или усилить гравитацию, или превратить воздух вокруг меня в воду, в песок, в патоку… Мне нередко снились подобные сны, но на это раз, среди бела дня, я, безусловно, не спала и совершенно точно знала, что не сплю… А в итоге – это было просто невероятно! – я замерла на месте, точно статуя бегуна: одна нога поднята, как бы для следующего шага, которого больше уже не будет. Это было какое-то безумие. Просто какое-то чертово безумие. Я вдруг вспомнила, что надо бы попытаться громко позвать на помощь, именно так обычно и поступают нормальные люди, но сумела издать лишь какой-то хриплый сдавленный писк…
…и мир начал сжиматься, сворачиваться, увлекая меня, совершенно беспомощную, назад, к домику. Увидев у себя на пути арку, увитую чем-то вроде плюща, я уцепилась за нее и за этот плющ, и ноги мои оторвались от земли, словно я – какой-то мультипликационный персонаж, подхваченный ураганом и пытающийся спасти свою жизнь, повиснув на плюще; однако тяга была настолько сильной, что боль в напряженных до предела запястьях заставила меня выпустить плющ, и я упала, больно ударившись копчиком, и меня поволокло по земле. Обдирая локти и колени, я перевернулась на спину и попыталась зацепиться каблуками, но земля на лужайке оказалась слишком твердой, и удержаться на месте мне не удалось. Тогда я вскочила и увидела, как мимо меня, дрожа крылышками и словно не замечая этого воздушного течения, пролетела пара бабочек; похоже, эта несокрушимая сила действовала только на меня. Затем меня снова протащило сквозь густые розовые кусты, а бледнолицый человек по-прежнему спокойно стоял в дверном проеме, как в раме, и на устах его играла кривоватая усмешка, а руками с вытянутыми растопыренными пальцами он совершал какие-то странные жесты, словно разговаривая на неведомом языке с глухонемыми инопланетянами, и все тянул, тянул меня к себе, точно попавшуюся на крючок рыбу – через внутренний дворик, мимо неподвижных тел Хейди и Йена, которых этот страшный человек непостижимым образом убил; а потом он, пятясь, отступил в кухню, освобождая мне проход, и я поняла: как только я снова окажусь в этом доме, то никогда больше из него не выйду. И я отчаянно вцепилась в дверную раму и в ручку двери, пытаясь задержаться, но тут сквозь меня словно пропустили ток в двадцать тысяч вольт, и меня швырнуло, как тряпичную куклу, через всю гостиную. Я перелетела через диван, рухнула на ковер, и перед глазами у меня замигали яркие вспышки света…
* * *
…а потом этот кошмарный сон наяву вдруг закончился. И я почувствовала нечто реальное: колючий ворс ковра, впившийся мне в щеку. А все-таки, что это было? Может, приступ эпилепсии или что-то в этом роде? Фотография Хейди-школьницы и ее седовласой бабушки отчего-то валялась на ковре примерно в дюйме от моего носа; должно быть, я нечаянно ее задела, пролетая через гостиную, вот она и свалилась на пол с комода. Пожалуй, мне и впрямь надо вернуться домой и обратиться к врачу. Наверное, нужно сделать сканирование головного мозга. Ничего, думала я, Хейди подвезет меня до Грейвзенда, и я пойду прямо в больниц
Страница 36
, а уже оттуда позвоню маме. И весь этот кошмар забудется, как и прочая чушь, связанная с Винни. Но почему же у меня ощущение, словно все это происходило наяву? Помнится, я собиралась починить пленку с записью Боба Дилана с помощью ножниц и кусочка скотча, а уже в следующее мгновение… Муравьи на руке Хейди. Черноволосый человек из моего кошмара с красным носом, как у пьяницы. Мощная упругая волна воздуха, упрямо толкающая меня обратно в дом… Какая безумная часть моего мозга породила все эти проклятые видения? Скажите ради бога, откуда только берется такая фигня? Я с трудом заставила себя подняться, понимая, что, если Хейди или Йен обнаружат, что я валяюсь у них в гостиной на полу, то, естественно, сразу решат, что я умерла.– Я верю тебе, моя дорогая, – услышала я. Он сидел в кожаном кресле, небрежно положив ступню одной ноги на колено другой. – Ты – простодушная бессодержательная кукла; ты – ничто в нашей Войне. Но почему же две души, гибнущие, спасающиеся бегством, лишенные тела, устремились именно к тебе, Холли Сайкс? Вот в чем вопрос. Для чего-то ты явно предназначена?
Я застыла на месте. О чем это он?
– Ни для чего, – пролепетала я. – Клянусь. Я всего лишь хочу… я просто хочу… поскорей отсюда уйти и…
– Заткнись! Я думаю. – Он взял из стоявшей на буфете миски зеленое яблоко – это был популярный сорт «Гренни Смит» – смачно откусил кусок и стал жевать. В этой отупляющей тишине чавканье казалось просто оглушительным. – Когда ты в последний раз видела Маринуса?
– Моего старого доктора? В… в… в больнице, в «Грейвзенд дженерал хоспитал». Это было очень давно, много лет назад, я тогда…
Он поморщился и поднял руку, призывая меня к молчанию; казалось, от моего голоса у него начинают болеть уши.
– И Кси Ло никогда не говорил тебе, что Жако – это не Жако?
До сих пор мой страх звенел на пронзительно высокой ноте, но при упоминании Жако среди этого визга вдруг прозвучала басовая струна – и теперь это был уже не страх, а леденящий, смертельный ужас.
– А какое отношение Жако имеет… к чему бы то ни было?
Черноволосый с отвращением уставился на надкушенное яблоко.
– Какая кислятина! Эти яблоки люди покупают исключительно из-за их внешнего вида. – Он отшвырнул яблоко. – Здесь Глубинное Течение не действует, значит, этот дом далеко не безопасен. Где мы находимся?
Я не решилась вновь спросить о Жако, опасаясь, что своими вопросами могу вызвать к жизни еще большее зло, потому что слово «зло» в данном случае как раз и было бы самым правильным, с точки зрения моего брата.
– Мы в доме, принадлежащем бабушке Хейди. Она сама живет во Франции и разрешает Хейди с… – Но они же мертвы! – вдруг вспомнила я.
– Я хочу знать наше местонахождение, девочка! Какая это страна, город, деревня? Постарайся действовать так, словно у тебя действительно есть мозги. Если ты та самая Холли Сайкс, которую Маринус когда-то обвел вокруг пальца, то мы, по всей видимости, должны находиться в Англии.
И я подумала: а ведь он не шутит.
– Да, в графстве Кент. Тут недалеко – остров Шеппи. Но… я не уверена, что у того места, где мы в данный момент находимся, есть какое-то… конкретное название.
Он побарабанил пальцами по кожаному подлокотнику кресла. Ногти у него были какие-то чересчур длинные.
– Эстер Литтл. Ты ее знаешь?
– Да. Но не совсем. Не то чтобы знаю…
Он перестал барабанить.
– Хочешь, я расскажу, что я с тобой сделаю, если пойму, что ты мне лжешь, Холли Сайкс?
– С Эстер Литтл я вчера встретилась на берегу реки, но до этого я ее ни разу в жизни не видела. Она меня угостила чаем. Зеленым. А потом она попросила…
Глаза черноволосого так и впились мне в лоб, точно ответ был написан именно там:
– Попросила о чем?
– Об убежище. Если ее планы… – я лихорадочно пыталась вспомнить точные слова, – …потерпят неудачу.
Его бледное лицо вспыхнуло радостью.
– Значит… Ты была нужна Эстер Литтл в качестве oubliette[23 - Oubliette – каменная тюрьма, донжон (фр.); в современном значении – «временная квартира».]. Некоего временного безопасного убежища. Ну что ж, все ясно. Значит, все-таки ты! Использованная пешка, настолько незначительная, что, как ей казалось, мы о тебе попросту забудем. Итак, – он встал, закрывая собой выход, – Эстер, если ты все еще там, внутри, то мы тебя нашли!
– Послушайте, – запинаясь, сказала я, – если вы из MI5 и все это связано с той чушью, которую мне Хейди и Йен рассказывали насчет коммунизма, то я к этому не имею ни малейшего отношения. Они просто меня подвезли, и я… я…
Он вдруг подошел ко мне так близко, что я испугалась.
– Правда?
– Не подходите ко мне! – невольно почти взвизгнула я. – Я буду… буду… драться! Полиция…
– Будет поставлена в тупик тем, что творится в этом доме, принадлежащем бабушке Хейди. Двое мертвых любовников на лужайке в шезлонгах, тело несовершеннолетней Холли Сайкс… К тому времени, как тебя здесь обнаружат, судебным медикам придется поломать голову, распутывая причины этих загадочных смертей, особенно когда увидят, что тут явно
Страница 37
совершено тройное убийство, а дверь во внутренний дворик оставлена гостеприимно распахнутой для лисиц, ворон, бродячих кошек… Представь, что здесь будет твориться после визитов этих милых тварей! Зато ты прославишься на всю страну. Самое страшное и кровавое преступление в Великобритании 80-х, которое так и останется нераскрытым! Наконец-то тебя настигнет слава.– Отпустите меня! Я… я… уеду за границу, я… уйду отсюда. Пожалуйста!
– Мертвая ты будешь выглядеть просто очаровательно. – Бледный черноволосый тип улыбнулся как бы собственным пальцам, неустанно их разминая. – Человек, лишенный всяких принципов, сперва, пожалуй, позабавился бы с тобой, но я противник жестокости по отношению к бессловесным тварям.
Я услышала чей-то хриплый вздох. И в полном отчаянии взмолилась:
– Нет, не надо, пожалуйста, пожалуйста…
– Ш-ш-ш… – Он сделал пальцами какое-то вращательное движение, и мои губы, язык и горло лишились способности воспроизводить звуки. Бессильны были и мои ноги и руки, я чувствовала себя жалкой марионеткой с обрезанными нитями, которую за ненадобностью забросили куда-то в угол. Бледный человек сел рядом со мной на ковер, скрестив ноги, как древний сказитель; по-моему, он наслаждался этими мгновениями и был чем-то похож на Винни, у которого было примерно такое же выражение лица, когда он собирался меня трахнуть. – Ну, Холли Сайкс, каково это – знать, что через шестьдесят секунд ты будешь мертва и холодна, как какой-то гребаный булыжник? Какие картины возникают в твоем жалком мозгу насекомого перед неизбежным концом?
Глаза у него все-таки были не совсем человеческие. Вокруг как-то странно потемнело, словно надвигалась ночь, я дышала с трудом, словно легкие мои были заполнены… нет, не водой, а какой-то удушающей пустотой, и я вдруг поняла, что слишком давно не могу вдохнуть, я пыталась, но у меня ничего не получалось, и тот грохот, тот барабанный бой, что звучал у меня в ушах, совсем смолк, ибо сердце мое перестало биться. И откуда-то из наплывающей со всех сторон тьмы ко мне протянулась рука бледного человека, и он, слегка мазнув мне по груди тыльной стороной ладони, сказал: «Приятных сновидений, моя дорогая», и в голове мелькнула последняя мысль: «Что за странная дрожащая фигура возникла там, на заднем плане, далеко-далеко от меня, может, даже на расстоянии мили, и все же на дальнем конце гостиной?..»
Бледный человек, похоже, тоже ее заметил, оглянувшись через плечо, и вскочил. И сердце мое вновь забилось, а легкие наполнились живительным кислородом, причем так быстро, что я задохнулась, закашлялась и узнала Хейди.
– Хейди! Скорей вызови полицию! Это убийца! Беги! – Но Хейди была то ли больна, то ли обколота наркотиками, то ли ранена, а может, просто пьяна, но голова у нее так тряслась, словно у нее эта ужасная болезнь… ах да, рассеянный склероз! И голос у нее вдруг стал совсем другим – похожим на голос моего деда после инсульта. Хейди как бы с трудом выталкивала слова изо рта, и они получались какими-то неровными, шероховатыми, зазубренными.
– Не волнуйся, Холли, – сказала она.
– Как раз наоборот, Холли, – то ли фыркнул, то ли хрюкнул бледный человек. – Если это существо и есть твой рыцарь в сияющих доспехах, то самое время тебе предаваться отчаянию. Ты ведь Маринус, я полагаю? Я чую твой елейный запах даже в теле этого парфюмированного зомби.
– Временное убежище, – сказала Хейди, и голова ее сперва упала на грудь, потом запрокинулась назад, потом опять бессильно свесилась на грудь. – Зачем было убивать двоих влюбленных, принимавших солнечную ванну, Раймс? Зачем? Это же лишено всякого смысла.
– А почему бы и нет? Ты и твои люди вечно носятся с этими «зачем» и «почему». Зачем? Да просто потому, что у меня кровь взыграла. Просто потому, что Кси Ло устроил в Часовне огненное сражение. Просто потому, что я это мог. Просто потому, что ты и Эстер Литтл привели меня сюда. Она ведь умерла, не так ли? Она ведь не успела обрести убежище в этом существе женского пола, в этой представительнице великого немытого народа? Дьявольски трудно ей пришлось, когда она бежала сюда по Пути Камней. Уж я-то знаю, я сам наносил ей безжалостные удары. Кстати об ударах: приношу свои искренние соболезнования по поводу кончины Кси Ло и бедняги Холокаи – теперь ваш маленький клуб добрых фей поистине обезглавлен. Ну а ты, Маринус? Разве ты не собираешься снова начать войну? Я знаю, ты скорее целитель, чем боец, но все же постарайся создать хотя бы некую видимость сопротивления, умоляю тебя. – Раймс снова сделал это странное, закручивающее движение пальцами, и – если только это мне не почудилось – мраморная кухонная доска для разделки мяса поднялась с кухонного стола и понеслась по воздуху к нам, словно ее метнул кто-то невидимый. – Что, Маринус, язык проглотил? – спросил Раймс у Хейди, которая никак не могла заставить свою голову держаться прямо.
– Отпусти девочку, – сказала Хейди, и в этот момент разделочная доска, пролетев через всю комнату, врезалась ей в затылок. Раздался негромкий хруст, словно л
Страница 38
жкой разбили яичную скорлупу, хотя удар был такой силы, что Хейди должно было бы швырнуть вперед, как кеглю. Но Хейди не упала; мало того, мне показалось, что ее подхватил и поднял вверх кто-то… кто-то… невидимый, а Раймс тут же принялся сплетать пальцы, крутить в воздухе руками, совершая хватательные движения, и тело Хейди вдруг стало закручиваться какими-то жуткими, неровными, резкими рывками. С хрустом и треском ломались ее кости, лопались мышцы; вот с резким хлопком переломился позвоночник, отвалилась нижняя челюсть, а из дыры во лбу, похожей на входное отверстие пули, ручейком забила кровь. Раймс хлопнул в ладоши у себя за спиной, и изуродованное тело Хейди, отлетев назад, с силой ударилось о стену, и картина с малиновкой, сидящей на черенке лопаты, грохнулась Хейди на голову, а потом ее тело бесформенной кучей сползло по стене на пол.У меня было такое ощущение, словно на мне наушники, приклеенные к ушам каким-то сверхпрочным клеем, и в одно ухо кто-то громко твердит: «Ничего этого на самом деле не происходит!», а в другое: «Да, все это происходит прямо у тебя на глазах!», и эти фразы повторяются бесконечно с максимальной громкостью. Но стоило Раймсу заговорить – а он говорил очень тихо, – и оказалось, что я отлично слышу каждое его слово.
– Неужели у тебя никогда не случалось таких дней, когда ты радовалась уже просто тому, что жива? – Он повернулся ко мне. – Что тебе хочется… засмеяться, увидев солнце? Ведь я только что, по-моему, пытался выдавить из тебя жизнь… – И он как бы толкнул воздух по направлению ко мне, сперва ладонями, а затем поднятыми руками, и меня буквально размазало по стене, а потом с невероятной силой подбросило вверх, и я ударилась головой о потолок. Раймс вскочил на подлокотник дивана – казалось, он прямо в воздухе собирается меня поцеловать, – и я попыталась хорошенько его стукнуть, но обе моих руки тут же оказались словно пришпиленными к стене, а в легкие опять перестал поступать воздух. Но я успела заметить, что один глаз Раймса стал быстро наливаться темно-красным, словно в глазном яблоке лопнул сосудик. – Кси Ло, видимо, унаследовал братскую любовь Жако к тебе, – сказал он, – и мне это, пожалуй, даже нравится. Если я тебя убью, это, разумеется, не вернет назад погибших Анахоретов, но Хорологи теперь перед нами в долгу, а при выплате этого кровавого долга считается каждый грош. Так что прими это к сведению. – Зрение мое стало меркнуть, страшная боль где-то в мозгу заслонила все остальное, и я…
Изо рта Раймса вдруг показался острый кончик языка.
Кончик был ярко-красный и, похоже… металлический! И он был буквально на расстоянии дюйма от моего носа. Что это? Нож?
Глаза Раймса закатились под лоб, веки сомкнулись, и я мягко соскользнула по стене на пол. А он замертво свалился с подлокотника, стукнувшись затылком об пол. При этом лезвие ножа вылезло у него изо рта еще на пару дюймов, все покрытое чем-то белым и липким. Ничего более мерзкого я в жизни не видела. Но закричать я по-прежнему не могла.
– Удачный бросок, – сказал Йен, с трудом втаскивая себя в гостиную и хватаясь за стены и мебель.
Он явно обращался ко мне. Больше живых в комнате не было. Йен нахмурился, глядя на перекрученное тело Хейди, и довольно спокойно сказал:
– Ничего, Маринус, мы с тобой еще увидимся. Теперь тебе поскорей нужно раздобыть другого носителя.
Что? И никаких тебе «О господи! Хейди! Нет, Хейди, нет, нет, нет!»? Потом Йен посмотрел на тело Раймса и промолвил:
– В плохие дни всегда кажется: «А может, отказаться от этой войны и вести тихую, спокойную метажизнь?» Но затем перед тобой предстают сцены вроде сегодняшней, и ты вспоминаешь, зачем вы затеяли… – Йен с трудом повернул голову в мою сторону. – Извини, что тебе пришлось стать свидетельницей всего этого.
Я затаила дыхание, я вообще почти перестала дышать.
– Кто же… – только и сумела вымолвить я.
– Помнишь, ты сказала, что с удовольствием выпьешь чаю и никуда не торопишься?
Та старуха, удившая рыбу на берегу Темзы. Ее, кажется, звали Эстер Литтл. Но откуда Йен может об этом знать? Я, словно Алиса, провалилась в кроличью нору и приземлилась не там, где нужно.
В холле подали голос часы с кукушкой.
– Холли Сайкс, – сказал Йен, а может, Эстер Литтл, если это, конечно, Эстер Литтл, но разве такое возможно? – Я требую, чтобы ты предоставила мне убежище.
Рядом лежали двое мертвых. Ковер уже насквозь пропитался кровью Раймса.
– Холли, это тело тоже умирает. Я отредактирую, то есть облеку в более приемлемую для тебя форму, то, что ты только что видела, ради твоего же собственного душевного спокойствия, а потом спрячусь глубоко, глубоко, глубоко в… – И тут этот Йен-или-Эстер-Литтл рухнул на пол и буквально рассыпался, как груда книг. Теперь у него был открыт только один глаз, и щекой он прижимался к расплющенной диванной подушке. Он смотрел на меня умоляюще, как наш колли Давенпорт – он был у нас перед тем, как появился Ньюки, – когда его приводили к ветеринару и укладывали на операционный стол. – Прошу тебя,
Страница 39
Холли.Эти слова вдруг словно освободили меня от чар; я опустилась на колени возле этой Эстер-Литтл-внутри-Йена, если можно так выразиться, и спросила:
– Что я могу сделать?
Его глаз слегка дернулся под почти сомкнувшимися веками.
– Дать убежище.
Мне ведь тогда просто хотелось еще немного зеленого чая, но раз дала обещание, надо его держать. И потом, как бы ни воспринимать все то, что здесь со мной случилось, сейчас я жива только потому, что Раймс мертв, и убили Раймса то ли Йен, то ли Эстер Литтл, то ли они оба вместе.
– Конечно… Эстер. Как мне действовать дальше?
– Средний палец… – прошелестели мертвые уста умирающего от жажды призрака. – Мне ко лбу.
Я прижала свой средний палец ко лбу Йена.
– Так?
Нога Йена чуть дернулась и замерла.
– Ниже.
Я сдвинула палец чуть ниже.
– Здесь?
Тот угол его рта, который был еще немного жив, дрогнул, и до меня донеслось еле слышное:
– Там…
* * *
Солнце приятно пригревало шею; с моря дул легкий соленый ветерок; внизу, в узком проливе между Кентом и островом Шеппи, гудел какой-то траулер – капитан явно высматривал место, где бы причалить и сгрузить улов. Центральная секция моста, построенного компанией «Thomas The Tank Engine», поднялась между двумя коренастыми башнями, и когда разведенные части моста достигли верхней точки, раздался сигнал, и траулер прошел прямо между ними. Жако был бы в восторге, увидев это, подумала я и стала шарить в рюкзаке, пытаясь выудить банку с напитком «Танго». Неожиданно под руку мне попалась газета «Socialist Worker». А это еще откуда? Неужели Эд Брубек сунул? Глупая шутка. Я уже хотела перегнуться через поручни и бросить газету вниз, но вовремя заметила, что ко мне приближается какой-то велосипедист. Пришлось плюнуть на газету, откупорить «Танго» и следить за дальнейшими манипуляциями с мостом. Велосипедист был немолод, примерно ровесник моего отца, только худой и гибкий, как змея, и голова почти лысая, тогда как у моего отца лицо довольно-таки круглое и весьма пышная шевелюра, недаром его прозвали Волчарой.
– Ну что, все хорошо? – спросил у меня незнакомец, вытирая лицо чем-то вроде свернутого полотенца.
На извращенца он был совершенно не похож, так что я вежливо ответила:
– Да, спасибо.
Он утерся и посмотрел на мост с такой гордостью, словно сам его строил.
– Таких мостов больше не строят!
– Да, наверное.
– На Британских островах всего три таких разводных моста, как Кингзферри. Самый старый – нарядный маленький мост в викторианском стиле над каналом в Хаддерсфильде, но он только для пешеходов. А этот был открыт в 1960 году. Во всем мире есть еще только два таких же моста, приспособленных как для автомобилей, так и для поездов. – Он сделал несколько глотков из бутылки с водой, и я спросила:
– А вы что, инженер?
– Нет-нет, я всего лишь любитель редких мостов. Мне нравится их фотографировать. Мой сын тоже очень это дело любил. Вообще-то, я хотел вас попросить… – Он вытащил из сумки, прикрепленной к багажнику, фотоаппарат: – Вы не могли бы снять меня на фоне этого моста?
Я заверила его, что охотно это сделаю, и присела на корточки, чтобы в кадр уместились и лысая голова этого типа, и поднятая центральная секция моста.
– Три, два, один – пуск! – И камера зажужжала.
Потом он попросил меня сделать еще один снимок, я сделала и вернула ему фотоаппарат, а он поблагодарил меня и стал возиться в своих пожитках. Я потихоньку прихлебывала «Танго», удивляясь тому, что есть мне почему-то совсем не хочется, хотя уже почти полдень, а с тех пор как я сбежала из церкви от крепко спавшего Эда Брубека, мне удалось подкрепиться только пакетиком крекеров «Ритц». И, что еще страннее, во рту у меня был вкус каких-то весьма качественных сосисок, даже отрыжка была сосисочная, что уж вообще никак объяснить было невозможно. Неподалеку от нас у шлагбаума остановился белый «Фольксваген Кемпер». В машине сидели две девушки и двое парней; все четверо курили, поглядывая на меня, и на лицах у них было прямо-таки написано: «А эта-то, интересно, что здесь делает?» В машине у них вовсю орал магнитофон. Чтобы доказать им, что я не какая-то жалкая никому не нужная бродяжка, я снова повернулась к велосипедисту и спросила:
– Значит, вы сюда издалека приехали?
– Да нет, сегодня у меня путь был недолгий, – сказал он. – Из Брайтона.
– Из Брайтона? Но ведь до него чуть ли не сто миль!
Он глянул на какое-то приспособление на руле и сообщил:
– Всего семьдесят одна.
– Значит, это у вас хобби такое – фотографировать мосты?
Велосипедист задумался.
– Это скорее ритуал, а не хобби. – И, заметив мое замешательство, пояснил: – Хобби ты занимаешься для удовольствия, а ритуалы помогают тебе жить дальше. Видите ли, мой сын умер, вот я и фотографирую мосты – вместо него и для него.
– Ох, я… – Я очень старалась скрыть, до какой степени меня потряс его неожиданный ответ. – Извините меня!
Он пожал плечами и отвел глаза.
– Это случилось пять лет назад.
– А что… – Господи, ну почему
Страница 40
ы мне было просто не заткнуться? – Это… какой-то несчастный случай?– Лейкемия. Он сейчас был бы примерно вашим ровесником.
Снова раздался сигнал, и проезжая секция моста стала опускаться.
– Как это, должно быть, ужасно! – сказала я и тут же почувствовала, насколько фальшиво прозвучали эти слова.
Длинное тощее облако, похожее отчасти на ирландскую гончую, а отчасти на русалку, зависло над горбатым островом Шеппи. Я все пыталась придумать, что бы мне еще сказать этому человеку, но так и не придумала. «Фольксваген» взревел и сорвался с места в ту же секунду, как подняли шлагбаум, оставляя в воздухе клубы мелкой каменной пыли. Велосипедист тоже сел на велосипед, повернулся ко мне и сказал:
– Берегите себя, юная леди, не тратьте свою жизнь попусту.
Он развернулся и поехал обратно в сторону дороги А-22.
Надо же, столько проехал, а по мосту так и не прошел!
* * *
Легковые автомобили и грузовики проезжали мимо, и семена созревших одуванчиков так и разлетались во все стороны, но пока что вокруг не было ни души, и не у кого было спросить, как пройти на ферму «Черный вяз». Покачивались какие-то нежные кружевные цветы на высоких стеблях, когда грузовики, содрогаясь, с ревом громыхали по дороге, и голубые бабочки в растерянности вспархивали с этих цветов и устремлялись прочь, а другие бабочки, оранжево-тигровой окраски, наоборот, держались вместе, стайкой. Теперь Эд Брубек будет работать в садовом центре и мечтать об итальянских девушках, загружая брикеты торфа в машины заказчиков. А меня он, должно быть, считает просто унылой коровой. Впрочем, может, и не считает. Хотя то, что Винни так подло меня бортанул, скорее всего, означает, что это именно так: я глупая унылая корова. Вчера мысли об этом причиняли мне такую острую боль, как рана, из которой только что извлекли пулю; а сегодня это больше похоже на синяк, пусть даже здоровенный, от резиновой пульки, выпущенной из детского духового ружья. Да, я верила Винни, я любила его, но я же не стала от этого дурой, так что прекрасно понимаю: для таких, как Винни Костелло, любовь – это та дерьмовая чушь, которую они нашептывают тебе на ушко, желая тебя поиметь. А для девушек, во всяком случае для меня, секс – это то, чем ты занимаешься на первой странице книги, прочитав которую надеешься добраться наконец до настоящей любви. «Ну и слава богу, что я окончательно избавилась от этого похотливого ублюдка!» – сказала я какой-то корове, смотревшей на меня из-за ворот пастбища, хотя пока я еще не успела почувствовать, что окончательно от него избавилась, но была уверена, что однажды это непременно произойдет. Возможно, Стелла даже оказала мне своеобразную услугу, всего через несколько недель сорвав с Винни маску «чудесного парня». Впрочем, и она Винни скоро надоест, это ясно как день, и когда она обнаружит его в постели с другой девицей, уже ее, а не моим мечтам о поездках с Винни на мотоцикле придет конец. И тогда она приползет ко мне, и глаза у нее будут такими же красными и воспаленными, как у меня вчера, и она будет просить у меня прощения, и я, возможно, ее прощу. А может, и нет.
Впереди, у поворота дороги, виднелось какое-то кафе. И оно было открыто. Что ж, дела явно пошли на лад.
* * *
Кафе называлось «Смоки Джо» и изо всех сил старалось подражать американским заведениям, где такие высокие прозрачные перегородки, сквозь которые все видно, но все же они дают возможность, хоть и довольно фиговую, хоть как-то уединиться. Посетителей там было немного, и почти все они пялились на экран плоского телевизора, висевшего на стене, поскольку шел футбольный матч. У дверей сидела какая-то женщина и читала «News of the World». Ее прямо-таки окутывали облака табачного дыма, струей вытекавшего у нее из вздернутого носа. Глаза у нее были как оловянные пуговицы; губы сложены в болезненную гримасу; голова вся в крутых завитках, а на лице – сплошные сожаления о прошлом. Над женщиной висел поблекший постер с изображением аквариума и побуревшей от старости золотой рыбки; из аквариума смотрели два круглых глаза, а внизу было написано: «У золотой рыбки Джеффа снова понос». Женщина смерила меня взглядом и махнула рукой на свободные места за перегородками, что означало: садись где хочешь.
– Вообще-то, – сказала я, – я хотела только спросить, не знаете ли вы, как добраться до фермы «Черный вяз».
Она посмотрела на меня, пожала плечами и выдохнула облако дыма.
– Это здесь, на Шеппи. Я там раньше работала.
Сказав это, она снова уткнулась в свою газету, время от времени стряхивая с сигареты пепел.
Я решила еще раз позвонить мистеру Харти.
– Скажите, здесь есть телефон-автомат?
Но эта старая корова только головой покачала, даже глаз не подняла.
– Тогда, может быть, вы разрешите мне сделать один местный звонок с вашего…
Она так гневно на меня зыркнула, словно я спросила, не торгует ли она наркотиками.
– Но… может быть, здесь кто-нибудь еще знает, как добраться до фермы «Черный вяз»? – Я упорно не сводила от нее глаз, давая понять, что она б
Страница 41
стрее вернется к своей газете, если поможет.– Пегги! – вдруг рявкнула она, поворачиваясь в сторону кухни. – Ты ферму «Черный вяз» знаешь?
Оттуда сквозь звон посуды донесся голос:
– Ферму Гэбриела Харти? Да, а что?
Оловянные глаза-пуговицы скользнули по моему лицу.
– Да тут спрашивают…
Появилась Пегги: красный нос, пухлые щечки, как у хомяка, и въедливые глаза, как у нацистского следователя.
– Хочешь туда наняться, чтоб клубнику пособирать, да, дочка? В мое время мы там хмель собирали, только теперь это все машины делают. Значит, так: пойдешь по дороге на Лейсдаун, вон туда, – и она показала влево от входной двери, – минуешь Истчёрч, там свернешь направо по Олд-Ферри-лейн. Ты ведь пешком, дочка? – Я кивнула. – Пять или шесть миль пройти придется, но дорога приятная, все равно что в парке прогуляешься, потому что…
Из кухни донесся жуткий грохот алюминиевых подносов, и Пегги поспешила туда. Ну и ладно. Я вполне заслужила пачку сигарет «Ротманз», поскольку мне все же удалось узнать то, зачем я сюда зашла. Я подошла к автомату в центральной части кафе: пачка из двадцати сигарет здесь стоила один фунт и сорок пенсов – натуральный грабеж! – но на ферме, конечно же, будет полно незнакомцев, и с ними придется как-то завязывать отношения. В общем, я бросила монеты в щель автомата, не успев убедить себя, что делать это вовсе необязательно; диск повернулся, в отверстие вывалились сигареты, я выпрямилась, держа в руках пачку «Ротманз», и вдруг увидела, кто сидит прямо за автоматом, отделенный от него лишь прозрачной перегородкой. Это были Стелла Йирвуд и Винни Костелло!
Я низко присела, чтобы они меня не заметили, и меня вдруг так затошнило, что чуть не вырвало. Надеюсь, они не обратили внимания, кто там сигареты покупает. Иначе Стелла наверняка уже отпустила бы какое-нибудь презрительно-ядовитое замечание. От автомата до прозрачной перегородки, за которой они сидели, было не больше шага, и я хорошо видела, как Стелла кормит Винни мороженым, протягивая руку через стол, а Винни смотрит на нее, точно ошалевший от любви щенок. Она возила ложкой ему по губам, словно мазала их жидкой ванильной помадой, а он облизывался.
– Дай мне клубничку.
– Не слышу волшебного слова, – сказала Стелла.
Винни улыбнулся.
– Дай мне клубничку, пожалуйста.
Стела наколола на вилку клубничку из вазочки с мороженым и сунула Винни прямо в нос, но он успел перехватить ее запястье своей рукой – своей прекрасной рукой – и направил клубничину себе в рот, и они так посмотрели друг на друга, что ревность прожгла меня насквозь, словно я выпила полный стакан «Доместоса». Чей же это ненормальный, пренебрегающий своими обязанностями ангел-хранитель привел их в «Смоки Джо» именно сейчас, чтобы мы встретились? Ага, вот и мотоциклетные шлемы! Значит, Винни привез Стеллу на своем драгоценном неприкосновенном «Нортоне». Она подцепила своим пальчиком его палец и потянула на себя, так что он всем телом навалился на стол, а потом ее поцеловал. Во время поцелуя глаза у него были закрыты, а у нее нет. А потом Винни одними губами произнес три заветных слова – мне он этих слов никогда не говорил – и снова повторил их уже с открытыми глазами, и Стелла восприняла это с видом пай-девочки, разворачивающей дорогой подарок, который, безусловно, и должна была получить.
Я могла бы, наверное, взорваться, начать бить тарелки, обзывая их всякими словами и заливаясь слезами, а потом меня увезли бы в Грейвзенд на полицейской машине. Но ничего этого я не сделала. Я сразу ринулась назад, к выходу, и стала тянуть тяжелую дверь на себя вместо того, чтобы ее толкнуть; перед глазами у меня все плыло, и теперь уже та старая корова, отложив свою газету, наблюдала за мной с явным любопытством. Еще бы, это наверняка куда интересней, чем ее «News of the World»! Ее оловянные глаза-пуговицы старались не упустить ни одной детали…
* * *
Вырвавшись наконец на воздух, я почувствовала, что буквально тону в слезах и соплях, и тут, как назло, какой-то «Моррис-макси» остановился совсем рядом, и сидевший за рулем старый засранец стал мной любоваться. Я злобно заорала: «Какого хрена ты на меня уставился, старый урод?», – и, господи, как же мне было больно, больно, больно! Я, не разбирая пути, ринулась куда-то в поле, в густую пшеницу, где меня ниоткуда не было видно, и уж там дала себе волю. Я плакала, плакала, плакала и никак не могла остановиться. Вот, наконец подумала я, теперь у меня слез совсем не осталось, но тут же передо мной вновь возникла картинка: Винни, одними губами шепчущий: «Я тебя люблю», и Стелла Йирвуд, отражающаяся в его прекрасных карих глазах, – и все началось сначала. Примерно так бывает, когда отравишься этим противным яйцом по-шотландски[24 - Крутое яйцо, запеченное в колбасном фарше.] – каждый раз, когда кажется, что выблевал все, тошнота подступает снова и снова. Когда я все же достаточно успокоилась, чтобы сунуть в рот сигарету и закурить, то оказалось, что пачку драгоценных «Ротманз» я уронила там, возле автомата в «Смоки Джо
Страница 42
. Ну, черт побери! Я скорее бутерброд с кошачьим дерьмом съем, чем еще хоть раз войду в это кафе! Затем я услышала – разумеется, я сразу его узнала! – рев этого распроклятого мотоцикла «Нортон» и осторожно прокралась к воротам кафе. Ну да, точно: они преспокойно сидели рядышком на заднем сиденье мотоцикла и курили – и я, черт возьми, спорить готова, что курили они мои сигареты, те самые, за которые я только что заплатила фунт сорок пенсов! Наверняка это Стелла высмотрела пачку, валявшуюся на полу возле автомата, с нее еще даже целлофан не был содран, и взяла себе. Сперва она украла моего бойфренда, а теперь еще и мои сигареты! Затем она уселась как полагается, крепко обняла Винни за талию, прижалась щекой к его кожаной куртке, и они поехали прочь, по дороге, ведущей к мосту Кингзферри, куда-то в полосатую голубую даль. А я, мрачная и зареванная, осталась у ворот кафе, прячась, точно бродяга, за деревом, на ветвях которого сидели вороны и кричали: Дур-ра, какая дур-ра!..Ветер колыхал и гладил пшеничные колосья.
И колосья что-то ему шептали.
Нет, никогда мне не отделаться от мыслей о Винни! Никогда! Это я прекрасно понимала.
* * *
Через два часа блужданий вокруг да около я наконец добралась до богом забытой деревушки Истчёрч, у въезда в которую висел дорожный указатель «Рочестер 23». Двадцать три мили? Ничего себе! Что ж удивляться, что у меня все ноги в мозолях величиной со скалу Эйр-рок. Странное дело, но свой путь после автозаправки «Тексако» в Рочестере и до моста Кингзферри, ведущего на остров Шеппи, я помнила очень плохо, словно в тумане. Причем туман этот был довольно-таки густой. Так иной раз бывает: слушаешь какую-нибудь песню и нечаянно нажмешь на «запись»; а потом там остается такой странный безмолвный провал. Вот и сейчас с моей памятью было примерно то же самое. Может, меня погрузили в какой-то транс? Во всяком случае, эта жалкая деревушка Истчёрч явно была погружена в транс. Там имелся всего один крошечный «Спар», но и он был закрыт по случаю воскресенья; газетный киоск с ним рядом тоже был закрыт, но я заметила, что его хозяин возится внутри, и стучалась до тех пор, пока он не открыл дверь и не продал мне пачку печенья, банку арахисового масла, сигареты «Ротманз» и коробок спичек. Он, правда, спросил, есть ли мне шестнадцать, и я, нагло глядя ему в глаза, заявила, что мне еще в марте семнадцать исполнилось, и моя наглость вполне сработала. Выйдя на улицу, я тут же закурила и даже не обратила особого внимания на какого-то пижона, проехавшего мимо на мопеде со своей пижонкой, но смотревшего только на меня, причем во все глаза. Но мне сейчас было не до него: я с ужасом думала о том, как катастрофически быстро тают мои фунты и пенсы. Ничего, завтра подзаработаю еще деньжонок, если только этот мистер Харти меня не прокатит. С другой стороны, я так и не решила, как долго будут продолжаться мои трудовые каникулы. Если Винни и Стеллы не было дома, когда туда заявились мои предки, значит, они так и не узнают, что меня у Винни нет и я давно уже покинула Грейвзенд. Может, все-таки позвонить им?
Как раз возле автобусной остановки была телефонная будка. Я понимала, конечно, что, если я позвоню, мама сразу начнет язвить и будет разговаривать со мной как с младенцем. А что, если позвонить Брендану? Тогда можно надеяться, что трубку возьмет Рут, и я просто попрошу ее передать папе – не маме, а именно папе! – что со мной все в порядке, но я решила бросить школу и некоторое время поживу в другом месте. Тогда мама, когда мы с ней в следующий раз встретимся, не сможет сразу начать меня обвинять в том, что я никого не предупредила, и не будет без конца твердить «тебя-же-могли-изнасиловать». Но, открыв дверцу будки, я сразу увидела, что телефонная трубка вырвана с корнем. Ну что ж, ничего не поделаешь.
Может быть, мне разрешат позвонить с фермы? Вполне возможно.
* * *
Было уже почти четыре часа, когда я свернула с Олд-Ферри-лейн, ведущей к паромной переправе, на покрытую белой меловой пылью проселочную дорогу, которая и привела меня к ферме «Черный вяз». По обе стороны от дороги тянулись поля, и оросительные установки на них то включались, то выключались, разбрызгивая облака прохладной водяной пыли, и я вроде как напилась, вдыхая эти мельчайшие капельки, и вдоволь налюбовалась крошечными радугами. Сам фермерский дом представлял собой старое приземистое кирпичное здание с небольшой современной пристройкой; рядом виднелся большой железный сарай и пара строений из бетонных блоков; все это было отгорожено ветрозащитной полосой из высоких тощих деревьев. Навстречу мне выскочила черная собачонка на коротких мощных лапах, похожая на толстого тюленя, и принялась лаять так яростно, что у нее чуть голова не отрывалась, но при этом она виляла не только хвостом, но и всем телом, и через пять секунд мы с ней уже стали лучшими друзьями. Я вдруг поняла, что ужасно соскучилась по Ньюки, и принялась ласково гладить собаку.
– Я вижу, вы с Шебой уже познакомились, – сказала мне какая-то девушка лет в
Страница 43
семнадцати в джинсах на лямках, появляясь из старой части дома. – Ты, наверное, только что приехала? Клубнику собирать? – Она говорила с каким-то смешным акцентом – уэльским, наверное.– Да-а. Да, клубнику. Где мне… зарегистрироваться?
Она почему-то нашла выражение «зарегистрироваться» ужасно смешным, и меня это ужасно разозлило: ну, откуда мне было знать, как у них тут это называется? Продолжая смеяться, она ткнула пальцем на дверь – оба запястья у нее были обмотаны эластичным бинтом, как у какой-нибудь звезды тенниса, хотя мне подобная предосторожность казалась на фиг ненужной, – а сама пошла в сторону сарая, явно намереваясь рассказать остальным сборщикам, что новенькая, видно, вообразила, что будет жить в гостинице.
* * *
– Завтра к трем утра тебя там будут ждать двадцать корзин, ясно? – услышала я мужской голос, доносившийся из кабинета в конце коридора. – И если ты со своим грузовиком опоздаешь хоть на одну минуту, весь товар будет отправлен на склад универсама «Файн Фэр» в Эйлсфорд. – Мужчина швырнул трубку на рычаг и сердито прибавил: – Лживая тварь!
После этого я окончательно поняла, что это тот самый голос, который я слышала по телефону сегодня утром. Да, это был мистер Харти. Вдруг у меня за спиной распахнулась какая-то дверь, и пожилая женщина в перепачканном комбинезоне, зеленых резиновых сапогах и не слишком чистом шейном платке стала загонять меня в кабинет, как какую-то курицу, – широко расставив руки.
– Давай-давай, юная леди, доктор тебя сейчас посмотрит. Шевелись. Новая сборщица, да? Ну, я так и думала. – Она впихнула меня в тесный кабинет, где пахло картошкой. Там был письменный стол, пишущая машинка, телефон, полки с папками, постер с надписью «Великолепная Родезия» и множество фотографий дикой природы; за окном виднелся двор и разобранный трактор. Мистеру Харти было, пожалуй, за шестьдесят; лицо у него было спокойное, почти флегматичное, а из носа и из ушей торчали клочья волос. Не обращая на меня внимания, он сказал женщине:
– Билл Дин, похоже, только что хорошенько нюхнул. И ему захотелось обсудить «детали развозки», представляешь?
– Дай-ка подумать, – сказала женщина. – У него там все шоферы какой-то «бубонной чумой» заболели, так что завтра нам, пожалуй, лучше отвезти всю клубнику в Кентербери.
– Да-а, пожалуй. А знаешь, что он еще сказал? «Хорошо бы вам, землевладельцам, и всем нам, остальным, тоже помочь». Землевладельцы! Это банк землей владеет, а земля владеет тобой. Вот что такое быть «землевладельцем». И, между прочим, это он, а не я возит свою семью отдыхать на Сейшелы или куда-то там еще… – Мистер Харти снова раскурил погасшую трубку и мрачно посмотрел в окно. – А это еще что такое?
Я проследила за его взглядом, увидела за окном все тот же разобранный ржавый трактор и наконец поняла, что он имеет в виду меня.
– Я новая сборщица.
– Новая сборщица, вот как? Не уверен, что нам нужны еще сборщики.
– Мы же с вами сегодня утром говорили по телефону, мистер Харти! Вы сказали, что нужны.
– Утром! Так это когда было! Чего об этом вспоминать?
– Но… – Господи, думала я, если я не получу здесь работу, что же мне тогда делать?
Пожилая женщина, рывшаяся в шкафу с папками, оглянулась на нас через плечо и сказала только одно слово:
– Гэбриел.
– Но ведь мы уже взяли эту… Холли Бенсон-Хеджес. Она сегодня утром нам звонила и едет сюда.
– Это я вам звонила, – сказала я, – только Холли Ротманз, а не «Бенсон-Хеджес», и это я… – Да ладно тебе, он наверняка просто придуривается. У него такое лицо, что никогда и не поймешь, шутит он или нет. – В общем, Холли – это я.
– Ага, значит, это ты была? – Трубка, зажатая в зубах мистера Харти, издала убийственный треск. – Что ж, в таком случае тебе повезло. На работу завтра ровно в шесть. Не две минуты седьмого. Учти, проспать здесь никто права не имеет. У нас здесь не лагерь отдыха. Ну все, теперь иди. Мне еще надо много кому позвонить.
* * *
– По воскресеньям у нас почти пусто, – рассказывала мне миссис Харти, пока мы с ней шли через двор к сараю. Она вообще оказалась куда более воспитанной и обходительной, чем ее муж. Интересно, подумала я, что их когда-то соединило? – Большинство наших сборщиков – из Кента, так что они уезжают по воскресеньям домой, чтобы помыться и переночевать по-человечески. Ну а студенты – те на пляж в Лейздаун с утра отправляются и к вечеру должны вернуться, если только их полиция по дороге не сцапает. Значит, так: душ вон там, сортир чуть дальше, а это вот прачечная. Ты сегодня утром вроде говорила, откуда ты приехала-то?
– Ой, да я… – В эту минуту к нам подлетела Шеба и от восторга начала нарезать круги, что дало мне возможность получше сформулировать свою легенду. – Из Саутенда. Я только в прошлом месяце сдала экзамены на аттестат «О», а родители все время на работе… И потом, мне хотелось скопить немного денег. Подруга одной моей подруги здесь пару лет назад работала, вот папа мне и разрешил; сказал, ладно, раз тебе уже шестнадцать. Ну, я и…
– Ну, ты и п
Страница 44
иехала. А школе ты что, sayonara[25 - Японский вариант «гудбай».] сказать решила?Шеба вдруг метнулась за груду старых шин и стала яростно что-то там вынюхивать.
– На аттестат «А» ты экзамены-то сдавать собираешься? А, Холли?
– Да, конечно, собираюсь! Хотя на особо хорошие результаты что-то не рассчитываю.
Похоже, миссис Харти мои ответы вполне удовлетворили, да она и не собиралась особенно любопытничать. У распахнутых настежь дверей кирпичного сарая или амбара она остановилась и сказала:
– В передней части у нас в основном парни спят. – Там выстроились рядами десятка два металлических кроватей, как в больничной палате, но стены были все же амбарные, пол каменный, даже окна прорублены не были. Должно быть, на лице у меня отразилось то, что я подумала, представив себе, каково это – спать среди целой орды храпящих, пукающих, воняющих потом и приставучих парней, потому что миссис Харти сказала: – Не волнуйся, мы этой весной тут перегородки поставили. – И она указала на дальний конец амбара. – Надо же было обеспечить дамам хоть какое-то личное пространство. – Примерно треть сарая была отгорожена стеной более чем в два человеческих роста из чего-то типа клееной фанеры, и в стене имелся дверной проем, занавешенный старой простыней. Над ним кто-то написал мелом «Гарем», а еще кто-то пририсовал к этому слову стрелку, ведущую ко второй надписи: «Размер не имеет значения, Гэри, так что продолжай мечтать». За простыней царил полумрак, и это отгороженное пространство было очень похоже на примерочную в магазине одежды: по обе стороны узенького прохода было по три таких же «двери», и каждая вела в клетушку с двумя кроватями и голой электрической лампочкой, свисавшей с потолочной балки. Видел бы это мой папа! Заглянув сюда, он бы наверняка презрительно поморщился и стал бормотать что-то насчет несоблюдения законов об охране здоровья и безопасности труда, хотя, на мой взгляд, здесь было вполне тепло, сухо и достаточно безопасно. Кроме того, я заметила в стене амбара еще одну дверь, запертую изнутри на засов, так что в случае пожара легко можно было успеть выскочить наружу. Единственное «но»: все кровати, похоже, были уже заняты, и на них лежали спальные мешки, рюкзаки и прочие манатки. Однако, добравшись до последней клетушки, кстати, единственной, где горел свет, миссис Харти постучала по дверной раме и сказала:
– Тук-тук-тук, Гвин, ты дома?
– Это вы, миссис Харти? – откликнулся кто-то изнутри.
– Я тут тебе соседку привела.
Мы вошли. Внутри, скрестив по-турецки ноги в джинсах, сидела на кровати та самая улыбчивая девица из Уэльса и что-то писала – то ли дневник, то ли еще что. От кружки, стоявшей на полу, поднимался пар, и слегка дымилась сигарета, ловко пристроенная на горлышко бутылки с водой. Гвин посмотрела на меня и гостеприимным жестом указала на соседнюю кровать: мол, это все твое.
– Добро пожаловать в мою скромную обитель. Которая отныне станет нашей скромной обителью.
– Ну что ж, девочки, на этом я вас и оставлю, – сказала миссис Харти и ушла, а Гвин снова уткнулась в свой дневник. Ну и прекрасно, черт побери. И слава богу, что она не вздумала сразу же пытаться меня разговорить! Просто так болтать ни о чем сейчас совершенно не хотелось. Негромко шуршала шариковая ручка фирмы «Байро». Возможно, сейчас она писала как раз обо мне и о моем появлении на ферме; писала почти наверняка на уэльском, чтобы я не смогла прочитать. Ну, раз она не собирается со мной разговаривать, так и я первой разговор заводить не стану. Я швырнула рюкзак на кровать и прилегла рядом с ним, стараясь не обращать внимания на звучавший у меня в ушах насмешливый голос Стеллы Йирвуд, рассуждавшей о том, что невероятное стремление Холли Сайкс к свободе и самостоятельности завершилось, естественно, тем, что она оказалась в какой-то вонючей крысиной норе… Ну и пусть. Все равно идти мне некуда, да и сил у меня совсем не осталось. Ноги, как ни странно, выдержали, хотя у меня было ощущение, словно их обработали электроинструментами фирмы «Блэк энд Декер». Но самое главное – у меня не было спального мешка.
* * *
Я, как истинный вратарь, ловким и сильным ударом отбила мяч от своих ворот и – чпок! – попала прямо в ворота Гэри, выступавшего за команду студентов; на зрителей это произвело должное впечатление, и они радостно завопили. Брендан называл этот мой удар «особым ударом Питера Шилтона» и вечно ныл, что я левша и это дает мне безусловное преимущество. Пять – ноль в мою пользу. Это была уже моя пятая победа подряд, а играли мы до победного конца.
– Она же, черт побери, меня в пух и прах разбила! Что тут скажешь? – Лицо у Гэри пылало, а речь после нескольких банок пива «Хайнекен» была несколько невнятной. – Холли, ты просто ундервуд, то есть вундеркинд! Самый что ни на есть bona fide[26 - bona fide – настоящий (лат.).] вундеркинд настольного футбола! Такому и проиграть не стыдно… в общем. – И Гэри театрально мне поклонился, а потом потянулся через весь стол со своей банкой «Хайнекена», так что пришлось с ним ч
Страница 45
кнуться.– Где это ты научилась так здорово играть? – спросила одна девица, имя которой было очень легко запомнить: ее звали Дебби, но не от «дебила», а от «дерби» – это ее родители так назвали. Я только плечами пожала и сказала, что мне очень часто доводилось играть в доме у одних наших родственников. И тут же вспомнила, как Брендан говорил в таких случаях: «Просто поверить не могу, что меня обыграла какая-то девчонка!»; мне только теперь стало ясно, что он говорил так, чтобы одержанная победа стала для меня еще слаще.
Но пока что с меня настольного футбола было более чем достаточно, и я вышла на улицу покурить. «Гостиной» нам служила старая конюшня, где все еще немного пахло конским навозом, но было, пожалуй, даже веселее, чем в «Капитане Марло» воскресным вечером. Человек двадцать сборщиков устроились за столами, лениво болтая и покуривая; кто-то закусывал и выпивал, кто-то флиртовал, а кто-то играл в карты; телевизора там не было, но кто-то притащил старенький портативный магнитофон и записи песен индейцев сиу и ирландских баньши. Бескрайние поля фермы «Черный вяз» полого спускались к морю, где точками светились огоньки, отмечая линию побережья от Фавершема до Уитстебла и даже дальше. Невозможно было поверить, что это тот же самый мир, где людей зверски убивают или бьют по лицу, где матери пинками выгоняют на улицу собственных дочерей.
Я глянула на часы: девять вечера. Мама наверняка уже велела Жако и Шэрон погасить свет и сказала им «спокойной ночи», а сама со стаканчиком вина устроилась в гостиной, чтобы посмотреть по телику очередную серию «Бержерака». Впрочем, сегодня она, возможно, спустилась вниз, чтобы выкурить сигаретку и предаться горестным рассуждениям о судьбе «этой сучонки», то есть меня: «Я просто не представляю, в какой момент у нас с ней все пошло наперекосяк. Господи, помоги мне в этом разобраться, ибо сама я понять не в силах!» А папа в это время уверяет слесаря Ниппера, Пи Джея и старого мистера Шарки, что «потом все наверняка разъяснится и встанет на свои места» – в общем, изрекает всякие «мудрые сентенции», которые ровным счетом ничего не значат.
Я вытащила из нагрудного кармана пачку «Ротманз» – восемь сигарет я уже выкурила, двенадцать осталось, – но закурить не успела: рядом возник Гэри в своей дурацкой майке с надписью «Реальность – это иллюзия, вызванная недостаточным потреблением алкоголя» – и угостил меня сигаретой «Силк Кат».
– Это в счет моего проигрыша, Холли, – сказал он. Я поблагодарила, а он прибавил: – Нет, тут уж ничего не скажешь: ты меня обыграла честно и по всем статьям. – Глаза у него при этом так и скользили по моей груди; точно так же когда-то вел себя и Винни.
Гэри уже собирался еще что-то мне сказать, но тут его окликнул какой-то приятель, и он, быстро шепнув «Еще увидимся», ушел. Ну, во-первых, еще большой вопрос, захочу ли я с тобой «увидеться»; а во-вторых, хватит с меня историй с парнями.
Три четверти сборщиков составляли студенты колледжей или университета, а также те, кто собирался в сентябре туда поступать; я была там самой молодой, моложе всех года на два, а то и больше, даже если считать, что мне уже шестнадцать, а не пятнадцать, как на самом деле. Я старалась вести себя так, чтобы не выглядеть застенчивой букой, потому что это мгновенно выдало бы мой истинный возраст, но все равно выделялась: никто из этих ребят не собирался становиться слесарем, парикмахером или сборщиком металлолома; все они хотели стать программистами, учителями, юристами, и это было очень даже заметно. Хотя бы по тому, как они говорили. Они всегда выражались как-то очень точно, словно обладали некой властью над словами, и слова им подчинялись; между прочим, примерно так выражал свои мысли и мой младший братишка Жако; а вот в нашем классе практически никто из ребят так говорить не умел. Кроме, пожалуй, Эда Брубека. Но он такой был единственным в двух параллельных выпускных классах. Я невольно посмотрела в сторону Гэри, и он, словно почувствовав мой взгляд, доброжелательно мне улыбнулся – типа «как-чудесно-что-мы-с-тобой-здесь-встретились». Я, естественно, тут же отвела глаза, пока он что-нибудь совсем уж не то не подумал.
Те немногочисленные сборщики, что не были студентами и не собирались поступать в университет, держались вроде как особняком. Например, Гвин. Она играла в шашки с Марион и Линдой, а на меня совершенно не обращала внимания, если не считать брошенного с фальшивой улыбкой «привет!». Зато смеялась Гвин довольно часто. Марион была, по-моему, немного глуповата, и ее сестра Линда вечно о ней заботилась, пасла, прямо как мамаша; даже фразы за нее договаривала. Они, похоже, каждое лето все каникулы проводили здесь, собирая разные фрукты. Еще там была супружеская пара, Стюарт и Джина; у них имелась собственная палатка, которую они поставили в сторонке у подножия холма. Обоим было под тридцать, и на самом деле они были фолк-сингерами и вечно рыскали в поисках работы в небольших городках, где имелся свой рынок. Когда я получила первую зарплату, Джина пр
Страница 46
дложила мне и Дебби вместе с ней ездить за жратвой в Истчёрч, в «Спар». Стюарт и Джина, как сообщила мне Дебби, вообще служили как бы посредниками между остальными сборщиками и мистером Харти. И, наконец, там был один парнишка примерно моих лет по имени Алан Уолл, который обычно ночевал в крошечном «Караване», припаркованном сбоку от фермерского дома. Я еще в самый первый раз, когда вышла, чтобы осмотреться, видела, как он развешивал на просушку выстиранное белье. Вряд ли он был старше меня больше чем на год, максимум на два, но его тощее тело было на редкость жилистым и крепким, и он так сильно загорел, что кожа у него приобрела оттенок крепкого чая. Дебби сказала, что этот Алан – то ли цыган, то ли просто бродяга; «любитель путешествий», как теперь принято говорить; и мистер Харти каждый год нанимает кого-нибудь из его родичей, но она не знала, то ли это у них традиция такая, то ли эти Уоллы долг мистеру Харти выплачивают, а может, он и вовсе берет их на работу из суеверия.* * *
Возвращаясь из туалета, я заметила, что в небольшом овражке между фермерским домом и нашим сараем кто-то меня поджидает. Потом услышала, как чиркнули спичкой, и из темноты вынырнул Гэри.
– Вот хорошо, что я тебя здесь встретил, – сказал он. – Хочешь еще покурить?
Да, Гэри был, пожалуй, недурен собой, но я заметила, что он как минимум поддатый, да и познакомились мы всего пару часов назад.
– Да нет, спасибо. Я, пожалуй, лучше вернусь в гостиную.
– Ну что ты, Холл, давай вместе покурим! Все равно каждый от чего-нибудь да умрет.
Он уже совал мне прямо в лицо пачку «Силк Кат», а из пачки торчала сигарета – это чтобы я ее губами взяла. Теперь отказаться было уже почти невозможно, иначе, пожалуй, вышла бы шумная ссора, так что я взяла сигарету, только не губами, а пальцами, и даже «спасибо» сказала.
– Прикуривай… Расскажи-ка о себе. Твой бойфренд в Саутенде, должно быть, до чертиков по тебе скучает.
И я, вспомнив о Винни, невольно выдохнула: «Господи, нет!» – и тут же подумала: «Ты все-таки полная дура, Сайкс!» А потому поспешно прибавила: «Ну, наверное, да…»
– Рад, что мы это выяснили. – Освещенное огоньком сигареты, лицо Гэри на этот раз показалось мне отвратительным; и улыбочка у него была какая-то скотская. – Давай погуляем немного, полюбуемся звездами, и ты мне еще расскажешь об этом мистере «Господи-нет-наверное-да».
Я что-то совсем не горела желанием «гулять» с Гэри; он наверняка стал бы запускать свои грязные лапы мне в лифчик или еще куда-нибудь, но я никак не могла сообразить, как бы послать его ко всем чертям и при этом не уязвить его гордость.
– Девичья застенчивость – это, конечно, круто, – вещал Гэри, – но она порой здорово мешает жить. Давай прогуляемся – у меня есть что выпить и что покурить… и все остальное, что тебе может понадобиться.
Господи, если бы парни хотя бы на одну ночь могли стать девушками, которых преследуют такие вот распаленные самцы! Думаю, тогда такие дешевые приемчики, какими сейчас Гэри пытался меня соблазнить, попросту исчезли бы из их обихода.
– Послушай, Гэри, сейчас неподходящее время. – Я встала и попыталась его обойти, чтобы вернуться во двор.
– Ты же с меня глаз не сводила! – Его руки преградили мне путь, словно автомобильный шлагбаум, а пальцы уже скользили по моему животу. От него исходил запах крема после бритья и пива, а еще от него прямо-таки разило сексуальной озабоченностью. – Ты же весь вечер на меня пялилась! И вот теперь у тебя есть все возможности…
Если я пошлю его куда подальше, он, пожалуй, постарается настроить всех сборщиков против меня. Если я взорвусь, как атомная бомба, и громко позову на помощь, то он все повернет в пользу своей версии, что «не следует брать на работу всяких малолетних истеричек», и снова начнет выяснять, сколько мне на самом деле лет и действительно ли мои родители знают, где я нахожусь.
– Сперва научись за девушками ухаживать как следует, Осьминожек, – раздался рядом с нами знакомый голос с уэльским акцентом, и мы тут же отскочили друг от друга чуть ли не на милю. Разумеется, это была Гвин. – Твои попытки соблазнить эту девочку больше, по-моему, похожи на разбой с применением насилия.
– Мы же просто… мы… просто разговаривали! – Гэри уже вскочил, явно намереваясь ретироваться в сторону «гостиной». – Только и всего.
– Он несколько надоедлив, но в целом безвреден. – Гвин посмотрела ему вслед. – Как язвочки во рту. На ферме он делает подобные предложения каждому существу женского пола за исключением Шебы.
Мне почему-то показалось, что быть спасенной – это унизительно, и я проворчала:
– Да ладно, я бы и сама с ним справилась.
– Ни капли в этом не сомневаюсь! – воскликнула Гвин с чуть большей горячностью, чем требовалось.
Похоже, я ее разозлила?
– Я прекрасно могу сама о себе позаботиться!
– До чего же ты мне напоминаешь… меня, Холли!
Ну, и как на это реагировать? Из «гостиной» доносилось «Up the Junction» в исполнении Squeeze.
– Смотри-ка, наш Осьминожек со страху даже сигареты с
Страница 47
ои обронил. – Гвин подняла пачку и кинула мне; я поймала. – Хочешь – верни ему. А можешь и себе оставить – в качестве компенсации за моральный ущерб. Теперь твой ход.Я тут же представила себе, какова будет версия случившегося в изложении Гэри.
– Он же теперь меня возненавидит!
– Да он сам до смерти боится, что ты всем расскажешь, в какой жопе он оказался. Когда такому типу, как этот болтун, дают от ворот поворот, он сразу начинает чувствовать себя жалким карликом ростом в четыре фута, у которого пенис два дюйма максимум. А вообще-то, я пришла всего лишь для того, чтобы сказать, что выпросила для тебя у миссис Харти спальный мешок. Взаймы. Одному богу известно, скольким людям до этого довелось в нем спать, но мешок, безусловно, был выстиран, так что, по крайней мере, не липнет, хотя и весь в пятнах. А то у нас в амбаре по ночам довольно-таки холодно и сыро. Короче, я ложусь, так что если усну до твоего прихода, то приятных тебе сновидений. Гудок дают в половине шестого.
2 июля
Месячные у меня запаздывают всего на несколько дней, так что вряд ли я беременна, но почему же тогда у меня вырос живот? И откуда взялась эта третья сиська, покрытая сетью голубых вен, которая теперь болтается чуть ниже двух других, нормальных? Мама, естественно, смотрит на все это косо и не желает поверить, что я понятия не имею, кто отец этого ребенка: «Но ведь кто-то же засадил тебе его в живот! И мы обе прекрасно понимаем, что ты у нас отнюдь не Дева Мария». Но я действительно не знаю. Конечно, главный подозреваемый – Винни; но разве я могу быть абсолютно уверена, что у нас с Эдом Брубеком ничего не было там, в церкви? Или с Гэри на ферме «Черный вяз»? Или с этим цыганом Аланом Уоллом? Когда с твоей памятью уже однажды проделали какие-то обезьяньи трюки, разве можно быть полностью в ней уверенной? Та старая корова из «Смоки Джо» гневно смотрит на меня поверх своей «Financial Times» и требует: «А ты у ребенка спроси! Он-то должен знать».
И все вокруг начинают петь: Спроси у ребенка! Спроси у ребенка! И я пытаюсь сказать, что не могу этого сделать, он же еще не родился, но такое ощущение, будто рот у меня наглухо зашит. А живот мой тем временем все растет и становится похож на огромный кожаный шатер, и сама я болтаюсь где-то сбоку, накрепко привязанная к этому шатру. И ребенок внутри этого «шатра» светится красным – так светятся промежутки между стиснутыми пальцами, когда поднесешь руку к зажженной лампе; и этот ребенок такой же большой, как взрослый человек, и совсем голый. И я его боюсь.
«Ну, спроси же у него!» – шипит мама.
И я спрашиваю: «Скажи, кто твой папа?»
Мы ждем. И он, повернув голову в мою сторону, начинает говорить, хотя движения его губ почти не совпадают с произносимыми звуками, сквозь которые слышно какое-то странное потрескивание, словно голос доносится из какого-то страшного, раскаленного места: Когда Сибелиус будет превращен в груду обломков, то в три часа в День Звезды Риги ты поймешь, что я рядом…
* * *
…и жуткий сон как-то вдруг сразу кончился. И я испытала невероятное облегчение. Знакомый спальный мешок, темнота, пахнущая мясной похлебкой, и никакой беременности, и голос с уэльским акцентом, шепчет: «Все хорошо, Холли, тебе просто приснился страшный сон, детка».
Наша фанерная перегородка, сарай на ферме и эта девушка – как ее зовут? Ах да, Гвин. Я прошептала:
– Прости, я, кажется, тебя разбудила?
– Ничего, у меня легкий сон. Но тебе, похоже, снилось что-то страшное? Во всяком случае, звучало очень неприятно.
– Да-а… Впрочем, пожалуй, сон был просто глупый. А который час?
Ее наручные часы вспыхнули золотистым светом.
– Двадцать пять пятого.
Значит, большая часть ночи прошла. Стоит ли пытаться снова уснуть?
Густой, громкий, как рев зверей в зоопарке, храп спящих парней доносился, казалось, отовсюду, становясь то громче, то тише.
Меня вдруг охватил приступ тоски по дому, по моей комнате, но я тут же заставила свою тоску заткнуться. Помни о пощечине!
– А знаешь, Холли, – прошелестел шепот Гвин в черных простынях тьмы, – там ведь будет гораздо труднее, чем ты думаешь.
Какие странные слова, в какое странное время они сказаны!
– Если все они могут это делать, – сказала я, имея в виду студентов, – то и я, черт побери, наверняка смогу!
– Я не сбор клубники имею в виду. А твою историю с бегством из дома.
Быстро все отрицай!
– А с чего ты взяла, что я сбежала из дома?
Но Гвин на мои слова даже внимания не обратила – так вратарь не обращает внимания на мяч, пролетевший в миле от его ворот.
– Если только ты на сто процентов – на сто процентов, понимаешь? – уверена, что возвращение назад сделает тебя… – Она, похоже, вздохнула, – …несчастной, тогда возвращаться назад не надо. Но если дела обстоят иначе, я тебе советую: возвращайся. Лето кончится, и деньги твои тоже подойдут к концу, а мистер Ричард Гир не примчится к тебе на своем «Харли-Дэвидсон» и не предложит: «Запрыгивай, детка!», и ты будешь сражаться за местечко у мусорных бак
Страница 48
в на задах «Макдоналдса» после его закрытия, и ты действительно, что бы там Гэбриел Харти ни говорил, будешь мечтать об этом сарае на ферме «Черный вяз», как о пятизвездном отеле. В общем, ты как бы составляешь список, озаглавленный: «Всё то, что я никогда в жизни не пропущу», и сам этот список остается прежним, но вот его название вскоре будет совсем другим: «Всё то, что мне пришлось сделать, чтобы выпутаться».Я очень старалась, чтобы мой голос звучал спокойно:
– Я ниоткуда не сбегала.
– Тогда почему назвалась не своим именем?
– Меня действительно зовут Холли Ротманз.
– А меня Гвин Аквафреш. Нравится тебе вкус зубной пасты?
– Аквафреш – это не фамилия. А Ротманз – фамилия.
– В общем, верно, но я готова спорить на пачку «Бенсон энд Хеджес», что это вовсе не твоя фамилия. Не пойми меня неправильно, назваться не своим именем – ход очень даже неглупый. Я, например, в первые месяцы своей «вольной жизни» то и дело меняла фамилию и имя. Но я хочу, чтобы ты поняла: если положить на весы все те неприятности, что ждут тебя впереди, и те неприятности, из-за которых ты сбежала из дома, то первые перевесят вторые раз в двадцать.
Просто ужасно, что она так легко прочла все мои мысли, словно видит меня насквозь!
– Ладно, сейчас еще рано размышлять о дне Страшного суда, – проворчала я. – Спокойной ночи!
Снаружи как раз запела первая утренняя птица.
* * *
После того как я стаканом воды смыла вкус трех «легкоусвояемых и питательных» крекеров с арахисовым маслом, мы вышли на большое южное поле, где миссис Харти и ее муж уже устанавливали некое подобие временного навеса. Было еще холодно, на траве лежала роса, но день явно грозил стать таким же липким и потным, как и вчерашний. Я не испытывала к Гвин ни ненависти, ни чего-то подобного, но у меня было ощущение, словно я предстала перед ней совершенно голая, и я, не решаясь встретиться с ней глазами, старалась держаться поближе к Марион и Линде. Гвин, похоже, обо всем догадалась и сама выбрала дальний ряд рядом со Стюартом, Джиной и Аланом Уоллом, так что теперь мы с ней не смогли бы разговаривать, даже если б захотели. Гэри вел себя так, словно я внезапно превратилась в невидимку; впрочем, он и работал на том краю поля, где собрались все студенты. И это меня совершенно устраивало.
Собирать клубнику – занятие, конечно, весьма нудное и утомительное, зато здорово успокаивает. Это вам не суета в баре. А еще очень приятно было провести день на свежем воздухе, в мирной обстановке – птички, овечки, рев трактора вдали, веселая болтовня студентов, хотя она-то через некоторое время почти смолкла. Каждому из нас выдали по картонному ящику, в который помещалось двадцать пять плетеных корзиночек; нужно было наполнить каждую корзинку зрелыми или почти зрелыми ягодами. Отщипываешь ягоду от стебля ногтем большого пальца, кладешь ее в корзинку, и так далее. Сперва я собирала клубнику, присев на корточки, но вскоре у меня смертельно устали и заныли колени и икроножные мышцы, так что пришлось встать коленями на солому в междурядье и так, на коленях, переползать дальше, и я очень пожалела, что не взяла с собой какие-нибудь более свободные штаны или шорты. Если клубничина оказывалась перезрелой настолько, что, пачкая пальцы, превращалась в кашицу, я отправляла ее в рот, но мне казалось, что было бы глупо слопать просто хорошую зрелую ягоду – все равно что съесть часть собственного заработка. Когда все двадцать пять корзиночек были заполнены, мы относили свой ящик под навес, где миссис Харти все это взвешивала и, если вес был точный или чуть больше, выдавала сборщику пластмассовый жетон, а если нет, то приходилось возвратиться и поднабрать еще немного, чтобы веса хватило. Линда сказала, что в три часа все двинут обратно на ферму, и в конторе нам обменяют жетоны на деньги, и посоветовала бережно хранить накопившиеся жетоны, иначе без жетонов и денег никаких не получишь.
С самого начала стало ясно, кто привык к работе в поле, а кто нет: Стюарт и Джина продвигались вдоль своего ряда в два раза быстрее всех остальных, а Алан Уолл – даже еще быстрей, чем они. А вот многие студенты постоянно отвлекались, то и дело бегали пописать, так что я оказалась далеко не самой медлительной. Солнце поднималось все выше и пригревало все сильней, и теперь я уже была рада, что стащила у Эда Брубека его бейсболку – я надела ее козырьком назад, и она хорошо защищала мне шею от палящих солнечных лучей. Через час я вроде как включила автопилот. Корзинки наполнялись словно сами собой – ягодка за ягодкой, ягодка за ягодкой; и заработок мой все рос да рос: два пенса, пять, десять… За работой я все время думала о том, что сказала мне ночью Гвин. Похоже, она все это познала на собственном горьком опыте. А еще я представляла себе, как Жако и Шэрон сейчас садятся завтракать, и рядом с ними стоит мой пустой стул, словно я умерла или что-нибудь такое. Спорить готова – мама по-прежнему твердит: «Даже говорить о ней не желаю, об этой юной мамзель!» Она, когда рассердится или просто заведет
Страница 49
я, то сразу начинает говорить как самая настоящая ирландка. Я думала о том, что быть ребенком – все равно что быть шариком в пинболе, когда тобой стреляют через центральную линию, не давая тебе возможности отклониться ни влево, ни вправо, и ты от себя совершенно не зависишь. Но как только ты возьмешь нужную высоту, то есть тебе исполнится шестнадцать, семнадцать или даже восемнадцать лет, перед тобой сразу открывается тысяча разных путей, и ты сама можешь выбрать, по какому из них пойти, – и одни пути просто удивительные, а другие так себе, самые обычные. Достаточно лишь слегка изменить скорость и направление, и это полностью именит все твое будущее; отклонишься на какую-то долю дюйма вправо, и шар откатится к партнеру, пролетев между твоими неуклюжими «ластами», так что не отвлекайся, иначе потеряешь очередные десять пенсов. Но возьмешь чуть левее, и шар окажется в игровой зоне – удар, еще удар, яростная атака – и вот она, славная победа с высоким счетом. Моя главная проблема в том, что я сама не знаю, чего хочу, думала я. К тому же у меня совсем мало денег; впрочем, на сегодня хватит, чтобы хоть еды себе прикупить. Вплоть до позавчерашнего дня единственное, что мне было нужно, – это Винни, но больше я такой ошибки ни за что не сделаю. И, словно сверкающий серебристый шар пинбола, откуда-то прилетела мысль: «А ведь я, черт побери, совершенно не представляю себе, ни куда я направляюсь, ни что со мной будет дальше».* * *
В половине девятого объявили перерыв; мы выпили под навесом сладкого чая с молоком, который разливала женщина с невероятно трескучим кентским акцентом, похожим на хруст ломающейся земляной корки. Предполагалось, что у каждого имеется собственная кружка, и я приспособила старую банку из-под мармелада, которую выудила из кухонного помойного ведра; кое-кто, правда, удивленно поднял брови, но мне было наплевать, зато у моего чая был привкус апельсина. Сигареты «Бенсон энд Хеджес», забытые вечером перепуганным Гэри, я переложила в свою коробку из-под «Ротманз» и с удовольствием выкурила парочку; они оказались немного покрепче, чем «Ротманз». А Линда угостила меня сливочным печеньем, и Марион, одобрительно глядя на меня, сказала своим ровным, чуть глуховатым голосом: «Когда фрукты собираешь, всегда есть хочется», и я ответила: «Да, это верно», и Марион была просто счастлива, и мне вдруг захотелось, чтобы жизнь у нее оказалась более легкой, чем это ей явно светит. Потом я подошла к Гвин, которая сидела рядом со Стюартом и Джиной, и предложила ей сигарету, и она сказала: «Давай, я не прочь, спасибо», и с этого момента мы с ней стали друзьями. Вот так просто. Голубое небо, свежий воздух, ноющая спина – зато я уже стала на три фунта богаче, чем в ту минуту, когда сорвала свою первую клубничину. Без десяти девять мы снова начали сбор ягод. А в школе сейчас наша классная мисс Суонн как раз взяла журнал и громко выкликнула мое имя, но ей никто не ответил. «А ее нет в классе, мисс Суонн», – сказал кто-то из учеников, и в эту минуту Стелла Йирвуд наверняка должна была вспотеть от страха, если у нее есть хоть какие-то мозги, а они у нее точно есть. Если она успела похвастаться, что увела у меня парня, народ сразу догадается, почему меня нет в школе, а раньше или позже об этом узнают и учителя, и тогда Стеллу вызовут в кабинет к мистеру Никсону, куда, возможно, пригласят и кого-нибудь из полиции. Если же насчет Винни она держала язык за зубами, то будет вести себя совершенно спокойно, даже чуть высокомерно, но в душе, конечно, запаникует. Как и Винни. Секс с неоперившимися птенчиками – это, конечно, замечательно, но, по-моему, только до тех пор, пока никто ничего не знает и все спокойно; но теперь все очень быстро переменится, особенно если я останусь на ферме «Черный вяз» еще на пару дней. Я вдруг превратилась в несовершеннолетнюю школьницу, которую некий Винсент Костелло в течение четырех недель соблазнял с помощью подарков и алкоголя, а потом она исчезла без следа. И теперь этот Винсент Костелло двадцати четырех лет, продавец автомобилей с Пикок-стрит в Грейвзенде, стал главным подозреваемым. Я, вообще-то, по натуре не злая, и мне совсем не хотелось, чтобы Жако, или папа, или Шэрон из-за меня лишились сна, особенно Жако; а все-таки испортить жизнь Винни и Стелле, хоть чуть-чуть, было очень и очень соблазнительно…
* * *
Когда я отнесла очередной полный ящик к миссис Харти под навес, там уже все толпились вокруг радиоприемника, и у всех лица были какими-то невероятно серьезными – а миссис Харти и та женщина, что поила нас чаем, и вовсе выглядели очень напуганными, – и на какой-то ужасный миг у меня мелькнула мысль, что по радио уже объявили о моем исчезновении. Так что я почти с облегчением выслушала сбивчивый рассказ Дерби-Дебби о том, что неподалеку были обнаружены тела троих зверски убитых людей. То есть убийство – это, конечно, всегда ужасно, но в новостях каждый день сообщают о подобных находках и особого впечатления это, по-моему, ни на кого не производит.
– Где это случилось? – сп
Страница 50
осила я.– В деревне Ивейд, – сказал Стюарт за себя и за Джину.
Я даже никогда о таком селении не слышала, так что спросила:
– А где это?
– Примерно миль десять отсюда, – сказала Линда. – Ты вчера мимо него проезжала. Это чуть в стороне от основной дороги, ближе к мосту Кингзферри.
– Тише! – сказал кто-то, и радио опять заскрипело:
«В полиции Кента нам подтвердили, что причина смерти этих людей не установлена и представляется весьма подозрительной. Настоятельно просим каждого, кто располагает какой бы то ни было информацией по этому поводу, связаться с полицейским участком в Фавершеме, где производится опрос свидетелей и осуществляется координация действий, связанных с расследованием этого дела. Убедительно просим местных жителей не…»
– Боже мой! – вырвалось у Дерби-Дебби. – Так ведь это убийство!
– Давайте не делать поспешных выводов, – сказала миссис Харти, поворачиваясь к своему гроссбуху. – Ну, сказали там что-то такое по радио, но это еще не значит, что все так и было на самом деле.
– Да нет, три мертвеца – это три мертвеца, – сказал «цыган» Алан Уолл. – Вряд ли кто-то их нарочно там оставил. – До сих пор я ни разу не слышала, чтобы Алан сказал хоть слово.
– И все-таки это вовсе не значит, что у нас по острову Шеппи бродит Джек-Потрошитель номер два, верно? Я сейчас схожу в офис и постараюсь разузнать об этом поподробнее. А Мэгг, – миссис Харти кивнула той женщине, что разливала чай, – пока побудет здесь за главную. – И она широким шагом поспешила к дому.
– Ну, тогда ладно, – сказала Дебби. – Наш «Шерлок» Харти наверняка в курсе дела. Но вот что я вам скажу: если сегодня ночью на двери амбара не будет засова толщиной с мою руку и с хорошим замком, я немедленно отсюда уезжаю, а она может отвезти меня на станцию.
Кто-то спросил, говорили ли по радио, как были убиты эти люди, и Стюарт сказал, что сообщили про «зверски жестокое нападение», более всего похожее на «убийство неким острым предметом», а не из огнестрельного оружия, но пока что никто ни в чем не уверен. В общем, мы могли совершенно спокойно вернуться к работе, потому что находиться на открытой местности среди множества людей всегда безопасней, чем в уединенном домике.
– Мне кажется, что это очень похоже на классический любовный треугольник, – сказал Гэри, тот приставучий студент. – Двое мужчин и одна девушка. Явное преступление на почве страсти.
– А мне кажется, они просто не смогли договориться по поводу наркотиков, – предположил его приятель.
– А мне кажется, что вы оба несете полную хренотень, черт бы вас побрал! – сердито отрезала Дебби.
* * *
Все дело в том, что уж если в голову тебе западет мысль о каком-то психе, который вполне может скрываться даже вон в той купе деревьев на краю поля или за этой зеленой изгородью, ты сразу как бы боковым зрением начинаешь видеть там какие-то фигуры. Это как у меня тогда было с теми «радиолюдьми», только их я едва слышала, а тут убийцы мне все время мерещатся. Я все пыталась прикинуть, когда именно были совершены убийства: а что, если это случилось, когда я шла через поля совсем близко от моста Кингзферри? А что, если это сделал тот велосипедист, спятив от горя и тоски по умершему сыну? Он, правда, совсем не был похож на психа, но, если честно, разве можно в реальной жизни вот так сразу отличить, кто псих, а кто нет? И та дружная компания парней и девиц в автомобиле «Фольксваген Кемпер» тоже выглядела довольно подозрительно… Пока мы перекусывали – Гвин угостила меня бутербродами с сыром, да еще и банан дала, потому что отлично понимала, какие у меня запасы еды, – то заметили, как над мостом пролетел вертолет, а в час дня «Радио Кента» сообщило в новостях, что в тот дом прибыла команда судебных медиков, что там все обследуют с собаками-ищейками и так далее. Полиция пока отказывалась называть имена жертв, но знакомая миссис Харти, жена одного тамошнего фермера, сказала ей, что в этом доме бывала по выходным некая молодая женщина по имени Хейди Кросс. Она всю неделю обычно проводила в Лондоне, потому что училась в тамошнем университете, так что могла приезжать только на уик-энд. Судя по всему, найденная мертвая женщина – это она и есть. Ходили слухи, что Хейди Кросс и ее бойфренд увлекаются «радикальной политикой», а значит, как утверждал теперь все тот же студент Гэри, это наверняка было убийством на политической почве, возможно, спонсированным ИРА, или ЦРУ, если убитые выступали против американского вмешательства, или MI5, если они были на стороне бастующих шахтеров.
Я слушала его и думала: ведь в университет вроде бы можно поступить, только если ты до чертиков умный, а про Гэри этого никак не скажешь. С другой стороны, мне вроде как и хотелось ему верить, потому что если он прав, то это означает, что никакой псих-убийца за стогами сена не прячется, а от мыслей об этом психе мне до конца отделаться так и не удавалось.
После ланча мы еще пару часиков пособирали клубнику, а потом потащились на ферму, где миссис Харти поменяла наши жетоны на деньги.
Страница 51
а один только этот день я заработала больше пятнадцати фунтов! Когда мы вернулись в амбар, Гэбриел Харти как раз прилаживал на дверь засов – с внутренней стороны, как и хотела Дерби-Дебби. Наш работодатель явно не хотел, чтобы все сборщики дружно покинули его ферму, а созревающая клубника так и осталась гнить на плантациях. Гвин сказала, что обычно все сборщики сами ходят в Лейздаун за продуктами и пивом, но сегодня туда отправились только те, у кого есть машина. Тем лучше, решила я: сэкономлю деньги, а обед мне заменит плошка мюсли из тех остатков, что найдутся на кухне, и печенье «Ритц», да еще Гвин обещала угостить меня хот-догом. Мы поели, а потом долго сидели и курили в теплой тени под стеной, осыпающейся от старости, на поросшем травой клочке земли у входа на ферму. Оттуда был хорошо виден весь двор, где голый по пояс Алан Уолл развешивал на веревке выстиранную одежду. Он был такой мускулистый, загорелый, с выгоревшими светлыми волосами, и судя по тому, как Гвин на него смотрела, он ей явно нравился. Вид у него всегда был совершенно невозмутимый, говорил он мало и только по делу, и его явно не беспокоила возможность того, что убийца может скрываться где-то поблизости – в кустах или в густой траве. Гвин тоже весьма спокойно реагировала на все разговоры об убийствах, рассуждая примерно так: «Если ты вчера зверски прирезал сразу троих, то разве станешь скрываться на острове, плоском, как лепешка, и находящемся всего в миле от места преступления? Здесь же каждый незнакомец сразу оказывается на виду, и на него смотрят как на трехголового… Адольфа Гитлера! Ну, или примерно так…»В общем, надо признать, это были вполне достойные аргументы. Мы с Гвин, затягиваясь по очереди, выкурили последнюю сигарету «Бенсон энд Хеджес». И я принялась вроде как извиняться перед ней за то, что ночью так грубо с ней разговаривала.
– Да ты что? – усмехнулась Гвин. – Неужели ты подумала, что я буду тебе проповедь читать? Видела бы ты меня, когда я из дома сбежала! – И противным тягучим голосом, как у сонной коровы, процитировала себя: «Мне ваша помощь не требуется, ясно? Вот и чешите отсюда!» – Она потянулась и снова устроилась поудобней. – Великий боже, ведь я тогда просто понятия не имела, как мне быть дальше! Ни малейшего понятия!
Мимо прогрохотал грузовик, увозивший в супермаркет клубнику, собранную нами за сегодняшний день.
Мне показалось, что Гвин никак не решит: то ли совсем ничего мне не рассказывать, то ли сказать кое-что, то ли поведать все…
– Я родилась в горной долине чуть выше деревни Ривлас, это недалеко от Бангора, в самом верхнем левом углу Уэльса. Я была единственным ребенком в семье, а мой отец был владельцем куриной фермы. Да и сейчас владеет ею, насколько я знаю. Больше тысячи птиц, все в таких маленьких клетках, не крупнее коробки для обуви – об этих клетках все время талдычат борцы за права животных. Куры начинали нестись уже через шестьдесят шесть дней. Яйца мы поставляли в супермаркет. А жили в коттедже, которого и не видно было за огромным курятником. Мой отец получил этот дом и землю в наследство от дяди и со временем создал там ферму. Когда Господь раздавал людям обаяние, моему отцу явно досталась тройная порция. Он спонсировал в Ривласе команду регби, а раз в неделю отправлялся в Бангор, чтобы петь в тамошнем мужском хоре. Хозяином он был жестким, но справедливым. Делал пожертвования в Плайд Камри[27 - Плайд Камри (Plaid Cymru, валл.) – название уэльской национальной партии, созданной в 1925 году и выступавшей за предоставление Уэльсу самоуправления.]. Надо было очень постараться, чтобы найти во всем Гуинедде[28 - Gwynedd (валл.) – северо-западная часть Уэльса.] человека, который сказал бы о моем отце хоть одно плохое слово.
Глаза Гвин были закрыты. Над бровью, сползая на веко, виднелся еле заметный шрам.
– Но самое главное в моем отце – это то, что в нем жили как бы два совершенно разных человека. Один публичный, этакий столп местного общества. Другой домашний, жестокий, лживый и деспотичный урод и извращенец. И это еще мягко сказано. Самое главное для него – это правила; он очень любил правила. Кто имеет право носить в дом грязь, а кто – ее убирать. Как следует накрывать на стол. В какую сторону должны быть повернуты щетиной зубные щетки. Какие книги разрешается читать в доме и какие радиостанции слушать – телевизора у нас не было. И правила эти постоянно менялись, потому что, видишь ли, ему хотелось, чтобы моя мать и я их нарушали, а он мог бы нас за это наказывать. Орудием наказания служила свинцовая труба, тщательно обернутая ватой, чтобы на теле не оставалось следов. Получив свою порцию наказания, мы должны были его поблагодарить. И моя мать тоже. Если же мы не проявляли должной благодарности, нас наказывали по второму разу.
– Черт возьми, Гвин! Даже когда ты была совсем маленькой?
– Да, он всегда был таким, сколько я себя помню. И его папаша вел себя в семье точно так же.
– И твоя мама просто… терпела и все это ему спускала?
– Если ты сама через такое не прошла
Страница 52
то вряд ли сможешь это понять. Во всяком случае, до конца никогда не поймешь. И я бы сказала, что в таком случае тебе здорово повезло. Понимаешь, желание повелевать всегда основано на страхе. Если кто-то очень боится твоих наказаний, он никогда не скажет тебе «нет», не даст сдачи, не убежит. Ему легче сказать «да» – для него это способ выжить. И постепенно это становится нормой. Чудовищной, но все-таки нормой. Чудовищной – именно потому, что считается чем-то естественным. Тебе повезло, раз ты можешь сказать: «Вскакивать по первому его приказу – значит разрешать ему тобой командовать!», но учти: если тебя держали на подобной «диете» с первого дня твоего существования, то для тебя просто не существует возможности восстать против этого. Жертвы – отнюдь не всегда трусы. Скорее это аутсайдеры среди прочих людей, которым и невдомек, сколько мужества требуется для того, чтобы продолжать жить в подобных условиях. Моей маме просто некуда было пойти, понимаешь? Ни братьев, ни сестер. И родители ее умерли еще до того, как она вышла замуж. Отцовские правила навсегда отрезали нас от всех остальных людей. Завести друзей где-то в деревне означало, что ты пренебрегаешь родным домом, а стало быть, заслуживаешь наказания свинцовой трубой. Я слишком сильно его боялась, так что даже друзей в школе не завела. И речи не могло идти о том, чтобы попросить у него разрешения пригласить домой подругу; а уж просьба разрешить тебе пойти поиграть к кому-то означала, что ты неблагодарная свинья, а быть неблагодарной свиньей – значит опять свинцовая труба. Этот безумец находил массу поводов для наказания.Алан Уолл ушел в дом. С его рубашки и джинсов, висевших на веревке, капала вода.
– А разве ты или твоя мама не могли на него заявить?
– Кому заявить? Куда? Папа пел в хоре Бангора вместе с судьей и начальником полиции. Мои школьные учителя были от него в восторге, он их совершенно очаровал. Социальная защита? Но тут наше слово было против его слова, а отец наш, между прочим, считался героем, был награжден за храбрость во время Корейской войны. От мамы осталась лишь оболочка женщины, она постоянно сидела на валиуме; я была совершенно запущенным подростком, едва способным складно составить фразу. А в мой последний вечер дома, – Гвин как-то невесело усмехнулась, – он стал угрожать мне тем, что убьет и маму, и меня, если я попытаюсь очернить его имя. И подробно описал, как именно это сделает – словно зачитал вслух инструкцию из серии «Сделай сам» – и как легко ему потом удастся выйти сухим из воды. Не хочу рассказывать, не хочу вслух произносить слова о том, что он к этому времени сделал со мной, доведя все до точки кипения, но это было именно то, о чем ты, скорее всего, подумала. Мне было всего пятнадцать… – Гвин усилием воли заставила себя говорить спокойно, а я пожалела, что мы вообще затеяли этот разговор. – Столько, сколько тебе сейчас, верно? – Я невольно кивнула. – С тех пор уже пять лет прошло. Мама знала, чем он со мной занимается, – коттедж у нас маленький, – но даже не пыталась его остановить, не осмеливалась. Наутро после того, как он пригрозил, что убьет нас, я, как обычно, ушла в школу, сунув в сумку для физкультурной формы еще кое-какую свою одежду, и с того дня я в Уэльс ни ногой. У тебя случайно еще сигаретки не найдется?
– Сигареты Гэри все кончились, так что теперь придется мои курить.
– А мне «Ротманз», если честно, больше нравятся.
Я протянула ей пачку.
– Сайкс. Это моя настоящая фамилия.
Она кивнула.
– Холли Сайкс, значит. А я Гвин Бишоп.
– Я думала, ты Гвин Льюис.
– В обеих этих фамилиях есть буква «и».
– А что было после того, как ты уехала из Уэльса?
– Манчестер, Бирмингем. Полубездомное существование или просто бездомное. В Бирмингеме я попрошайничала в торговом центре «Буллринг». Спала в чужих домах вместе со сквоттерами или у друзей, которые в итоге начинали вести себя как-то не совсем по-дружески. В общем, старалась выжить. Хотя и с трудом. Если честно, чудо уже то, что я сейчас сижу здесь и все это тебе рассказываю. А второе чудо – то, что я ухитрилась избежать возвращения домой, куда меня стремились вернуть сотрудники социальной службы. Видишь ли, пока тебе не исполнится восемнадцать, всем этим сотрудникам больше всего хочется отправить тебя назад и передать в руки местных чиновников, а те, естественно, вернут тебя домой. Меня до сих пор преследует кошмар, как меня приводят домой, папаша радостно приветствует блудную дочь, а полицейский смотрит на это и думает: «Все хорошо, что хорошо кончается», не представляя себе, что как только мой отец запрет за ним дверь… Все, хватит. Но вот, собственно, зачем я рассказала тебе эту светлую и радостную историю: я хочу, чтобы ты поняла, как человеку должно быть плохо дома, если он решится на такой отчаянный шаг, как побег. На этом пути столько жутких трещин – упадешь, так уж не выберешься. Мне понадобилось пять лет, прежде чем я осмелилась просто предположить, что самое плохое уже позади. Дело в том, что я смотрю на тебя и вижу… – Она
Страница 53
не договорила, потому что какой-то парень на велосипеде резко затормозил прямо перед нами, с грохотом уронил велосипед на землю и воскликнул:– Сайкс!
Эд Брубек? Ну да, Эд Брубек!
– А ты-то откуда тут взялся?
Волосы у него взмокли от пота и встали дыбом.
– Тебя искал.
– Только не говори, что все это расстояние ты проехал на велосипеде. И ты ведь должен быть в школе?
– Сегодня утром был экзамен по математике, но теперь я свободен. Сел вместе с велосипедом на поезд, а потом от Ширнесса сюда прикатил. Слушай…
– Тебе, должно быть, очень хотелось получить обратно свою бейсболку?
– Это совершенно не важно, Сайкс, нам нужно поскорей…
– Умолкни. Откуда ты узнал, где меня искать?
– Я и не знал, но потом вспомнил, что мы с тобой говорили насчет фермы Гэбриела Харти, и позвонил ему. Он, правда, сказал, что никакой Холли Сайкс у него нет, есть только некая Холли Ротманз. Ну, я и подумал, что это вполне можешь быть ты, и оказался прав.
Гвин пробормотала:
– Да уж, ничего не скажешь.
– Брубек, это Гвин, – сказала я. – Гвин, это Брубек, – и они кивнули друг другу. Потом Брубек снова повернулся ко мне:
– Кое-что случилось.
Гвин встала, понимающе мне подмигнула, сказала: «Ладно, увидимся в наших апартаментах в пентхаусе» – и удалилась, слегка вальсируя. А я сердито сказала Брубеку:
– Да слышала я!
Он неуверенно на меня посмотрел.
– Тогда почему ты все еще здесь?
– Об этом по «Радио Кент» сообщили. Ну, о троих убитых. В деревне Ивейд.
– Да я совсем не об этом! – Брубек прикусил губу. – Твой брат тоже здесь?
– Жако? Конечно, нет! С чего бы это он мог тут оказаться?
Примчалась Шеба и залаяла на Брубека, а он все молчал, все колебался, как человек, принесший ужасную весть.
– Жако пропал.
Когда до меня наконец дошел смысл сказанного, у меня все завертелось перед глазами. А Брубек молчал, только велел Шебе: «Заткнись!», и та послушалась.
Взяв себя в руки, я слабым голосом спросила:
– Когда?
– В ночь с субботы на воскресенье.
– Жако? – Должно быть, из-за всей этой кутерьмы я просто плохо расслышала. – Пропал? Но… он никак не мог пропасть! Ведь паб на ночь запирают.
– Полиция уже с утра пораньше заявилась в школу, и мистер Никсон пришел прямо в зал, где у нас шел экзамен, и спросил, не знает ли кто, где ты находишься. Я чуть было не сказал. А потом… В общем, теперь я здесь. Эй, Сайкс? Ты меня слышишь?
Меня охватило то противное зыбкое ощущение, какое иной раз возникает в лифте, когда ты словно не доверяешь прочности пола.
– Слышу. Но я не видела Жако с субботнего утра…
– Я-то знаю, а вот полицейские в этом не уверены. Они, похоже, считают, что вы с Жако сговорились и вместе сбежали.
– Но это же бред, Брубек… ты же знаешь, что бред!
– Да, знаю! Но ты должна обо всем рассказать в полиции, иначе они так и не начнут искать Жако по-настоящему.
В голове у меня был полный сумбур; мне то мерещились поезда, идущие в Лондон, то полицейские водолазы, обшаривающие дно Темзы, то какой-то неведомый убийца, притаившийся среди зеленых изгородей.
– Но Жако даже не знает, где я! – Меня трясло, и небо как-то странно перекосилось и соскальзывало вбок, и голова у меня просто раскалывалась от боли. – Он не обычный ребенок и… и… и…
– Послушай меня, – Брубек схватил и держал мою голову обеими руками так, словно хотел поцеловать. Только целовать он меня вовсе не собирался. – Послушай меня, Холли. Хватай свой рюкзак – и едем в Грейвзенд. На моем велосипеде, а потом на поезде. Я помогу тебе через все это пройти. Обещаю. Давай, Холли, собирайся. И едем прямо сейчас.
Myrrh is mine, its bitter perfume…[29 - «О, горький запах моей мирры…» – первая строка рождественского гимна «Мы – три царя Востока» (We Three Kings), слова и музыка преподобного Джона Генри Хопкинса (1857).]
1991 год
13 декабря
– Громче, тенора! – велел хормейстер. – Заставьте свои неподвижные диафрагмы дрожать! Вверх-вниз, вверх-вниз, мальчики! Дисканты, не шипите! Не нажимайте так на «ссс» – вы все-таки не отряд голлумов[30 - Персонажи эпопеи Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец».]. И не цыкайте, уберите эти звонкие «ц». Эйдриен – если ты можешь взять верхнее «до» на фразе «не плачьте больше, о печальные фонтаны», значит, сможешь взять его и здесь. Еще раз и бодрее. И раз, и два, и…
Шестнадцать ушастых, как летучие мыши, хористов Королевского колледжа[31 - King’s College, Королевский колледж – один из крупных колледжей Кембриджского университета, известный своей церковной капеллой, выдающимся памятником архитектуры. Основан в 1441 году.], патлы которых давно не знали ножниц парикмахера, и четырнадцать преподавателей выдохнули в унисон…
О той, что так прекрасна и светла,
Velut maris stella[32 - Как морская звезда (лат.).]…
Бенджамин Бриттен, «Гимн Деве Марии»[33 - Бенджамин Бриттен (1913–1976) – английский композитор, пианист, дирижер. Возродил английский музыкальный театр. Стиль Бриттена связан с национальными музыкальными традициями XV
Страница 54
–XVII веков. «Гимн Деве Марии» написан им на стихи анонимного английского поэта (ок. 1300).]. Эхо дивных голосов разлилось под роскошным куполом и обрушилось на россыпь зимних туристов и немногочисленных студентов, сидевших перед алтарем прямо во влажной верхней одежде. Для меня Бриттен – композитор, действующий как бы наудачу: иногда он излишне многословен и кажется даже нудным, но иногда, словно набравшись сил после плотной трапезы, он словно привязывает твою дрожащую, корчащуюся душу к мачте и хлещет ее своими яростными возвышенными звуками…Светлей, чем свет дневной,
Parens et puella[34 - Мать и Дева (лат.).]…
Когда выдавалась свободная минута, я размышлял, какую музыку хотел бы слушать, лежа на смертном одре в окружении целой стаи взволнованных сиделок. И ничего более ликующего, чем «Гимн Деве Марии», мне в голову не приходило; меня, впрочем, беспокоило одно: когда придет это великое мгновение, диджей Бессознательное снова включит в моей голове это дурацкое «Gimme! Gimme! Gimme!» (из «A Man after Midnight»)[35 - Хит группы «Abba» (1979).], и тут уж у меня точно не будет возможности исправиться и послушать нечто более торжественное. Мир, заткнись, ибо звучит один из самых великолепных музыкальных оргазмов:
Со слезами взываю я к Тебе, не оставь меня,
Богородица, моли за меня Сына своего…
У меня даже волосы на затылке зашевелились словно от сквозняка. А может, кто-то и впрямь на них подул? Например, она, та дама, что сидит через проход от меня? Вообще-то, ее там только что не было… Тоже глаза закрыла и словно пьет музыку, как и я. На мой взгляд, ей было сильно за тридцать… волосы – цвета ванили, кожа – цвета сливок, а губы – как божоле; скулы высокие и такие острые, что можно обрезаться. Ее гибкая фигура отчасти была скрыта теплым темно-синим пальто. Кто она? Покинувшая сцену русская оперная певица-иммигрантка, ожидающая своего спутника? Разве угадаешь – это же Кембридж! Но внешность у нее на редкость аристократическая…
Tam pia[36 - Столь милосердная (лат.).],
Что я могу прийти к тебе…
Мария…
Пусть она останется после того, как хор строем удалится. Пусть повернется к молодому человеку, сидящему через проход, и шепнет: «Разве не было это дыханием Рая?» Пусть мы с ней обсудим симфонические интерлюдии к «Питеру Граймсу» и «9 симфонию» Брукнера[37 - Антон Брукнер (1824–1896) – австрийский композитор, один из ведущих симфонистов (11 симфоний), испытал значительное влияние И. С. Баха, прославился как органист-импровизатор. «Питер Граймс» (1945) – опера Брукнера.]. Пусть мы избежим разговоров о ее семейных проблемах, пока будем пить кофе в «County Hotel». Пусть кофе превратится в форель и красное вино, и к черту мою последнюю кружку пива в Михайловом триместре[38 - Осенний триместр в некоторых школах, колледжах и университетах, начинающийся в сентябре-октябре.] с ребятами из «Берид Бишоп». Пусть мы с ней поднимемся по застеленной ковром лестнице в уютную квартирку, где мы с матерью Фицсиммонса резвились в течение всей «недели первокурсников». Ф-фу! Мой Кракен[39 - Легендарное морское чудовище, вызывающее огромные водовороты близ берегов Норвегии.], кажется, пробудился в трусах. Все-таки я – молодой мужчина двадцати одного года от роду, и уже минимум десять дней прошло с тех пор, как я в последний раз ложился в постель с женщиной, так чего же вы от меня хотите? Только меня вряд ли удовлетворит всего лишь наблюдение за красивой женщиной. Ого! Ну-ну-ну! Похоже, и она исподтишка за мной наблюдает. Я сделал вид, что рассматриваю «Поклонение волхвов» Рубенса, висевшее над алтарем, и стал ждать, когда она сделает первый шаг.
Хористы удалились, но женщина осталась сидеть. Какой-то турист нацелился было увесистой камерой на картину Рубенса, но гоблин-охранник тут же рявкнул: «Со вспышкой нельзя!» Пространство перед алтарем постепенно опустело, и гоблин вернулся в свою будку возле органа. Текли бесконечно долгие минуты. Мой «Ролекс» показывал уже половину четвертого, а мне еще надо было довести до ума эссе о внешней политике Рональда Рейгана. Но эта волшебная богиня сидела в шести футах от меня и явно ждала, что первый шаг сделаю все-таки я.
– У меня всегда такое ощущение, – сказал я, обращаясь к ней, – что наблюдение над тем, сколько крови, пота и слез тратят хористы, отделывая ту или иную вещь, способно только углубить тайну музыки, а отнюдь не приуменьшить ее. Вы не находите, что в этом есть некий смысл?
– Пожалуй, да – для студента последнего курса, – с улыбкой сказала она.
Ах ты кокетка!
– А вы аспирантка? Или, может, преподаватель?
Она опять улыбнулась призрачной улыбкой:
– Разве я так академично одета?
– Конечно, нет! – горячо возразил я. В ее тихом голосе мне чудилась некая французская округлость звуков. – Хотя, по-моему, мучить студентов вы умеете не хуже самых маститых академиков.
Сделав вид, что не заметила намека, она сказала:
– Я просто чувствую себя здесь как дома.
– Я тоже. Почти. Вообще-то я учусь в Хамбер-колледже, это всего нескольк
Страница 55
минут отсюда пешком. Третьекурсники в основном живут не в кампусе, но я стараюсь почти каждый день сюда забежать и послушать хор, нам это разрешают.Она насмешливо глянула на меня: Кто-то старается не терять времени даром, верно?
Я выразительно пожал плечами: Завтра я вполне могу и под автобус попасть.
– И что же, учеба в Кембридже вполне соответствовала вашим ожиданиям?
– Если вы как следует не воспользуетесь Кембриджем, значит, вы и не заслуживали того, чтобы здесь учиться. Эразм, Петр Великий и лорд Байрон – все они жили в том же кампусе, что и я. Это исторический факт. – Черт возьми, но я люблю действовать! – Я часто думаю о них, лежа в кровати и глядя на тот же потолок, каким он был и в их времена. Вот что такое для меня Кембридж. – Это был не раз испытанный на практике способ познакомиться с женщиной. – Меня, между прочим, зовут Хьюго. Хьюго Лэм.
Инстинкт подсказывал мне, что не стоит и пытаться пожать ей руку.
В ответ она одними губами произнесла:
– Иммакюле Константен[40 - По-французски это примерно означает «вечно непорочная» или «всегда безупречная».].
Господи! Ну и имечко! Ручная граната из семи слогов.
– Вы француженка?
– На самом деле я родилась в Цюрихе.
– Я обожаю Швейцарию. И каждый год езжу кататься на лыжах в Ла-Фонтейн-Сент-Аньес: там у одного моего друга есть шале. Вы знаете это место?
– Когда-то знала. – Она положила на колено руку в замшевой перчатке и спросила: – На чем вы специализируетесь, Хьюго Лэм? На политике?
Ничего себе!
– Как вы догадались?
– Расскажите мне, что такое власть, как вы ее себе представляете.
Мне и впрямь показалось, что Кембридж я уже окончил.
– Вы хотите обсудить со мной проблему власти? Прямо здесь и сейчас?
Она слегка качнула аккуратной головкой.
– Не существует иного времени, кроме настоящего.
– Ну, хорошо. – Но только потому, что она действительно высокий класс. – Власть – это способность заставить человека или людей делать то, что в ином случае он или они делать не пожелали бы, или же это способность удержать людей от того, что они в ином случае непременно стали бы делать.
Лицо Иммакюле Константен осталось абсолютно непроницаемым.
– И каким же образом?
– С помощью принуждения и поощрения. Кнута и пряника, хотя порой не сразу и разберешься, что это два конца одной палки. Принуждение основано на боязни насилия или страданий. «Подчинись, не то пожалеешь». Датчане еще в Х веке с помощью этого лозунга успешно взимали дань; на этом лозунге держалась сплоченность стран Варшавского договора; да и на спортивной площадке хулиганы правят с помощью того же принципа. На этой же основе покоятся Закон и Порядок. Именно поэтому у нас на выборах порой с блеском проходят преступники; именно поэтому даже самые демократические государства стремятся монополизировать силу. – Пока я вещал, Иммакюле Константен внимательно следила за моим лицом. Меня это и возбуждало, и отвлекало. – Поощрение работает в основном за счет обещаний: «Подчинитесь и почувствуете выгоду». Подобная динамика работает, скажем, при размещении военных баз НАТО на территориях государств, не являющихся членами этой организации, при дрессировке служебных собак и при необходимости на всю жизнь примириться с дерьмовой работой. Ну что, правильно я рассуждаю?
Охранник-гоблин у себя в будке оглушительно чихнул, и по всей капелле раскатилось гулкое эхо.
– Вы всего лишь царапаете по поверхности, – пожала плечами Иммакюле Константен.
Я уже весь пылал от вожделения и несколько раздраженно предложил:
– Ну, так царапните поглубже.
Она аккуратно сняла с замшевой перчатки какую-то пушинку и сказала, словно обращаясь к собственной руке:
– Власть есть нечто либо утраченное, либо завоеванное, но ее невозможно ни создать, ни уничтожить. Власть – это просто гость в руках тех, кому она дает силу, но отнюдь не их собственность. Безумцы жадно стремятся к власти, но к ней стремятся и многие святые, но лишь поистине мудрых тревожат ее долговечные побочные эффекты. Власть – это наилучший кристаллический кокаин для человеческого эго и гальванический элемент для человеческой души. Власть приходит и уходит, перемещаясь от одного к другому, проходя через войны, браки, урны для голосования, диктатуры и случайные рождения – все это составляет суть истории. Наделенные властью способны вершить правосудие, переделывать землю, превращать цветущие государства в выжженные поля сражений, ровнять с землей небоскребы, но сама по себе власть аморальна. – Теперь Иммакюле Константен смотрела прямо на меня. – Власть заметит вас. Ибо власть в данный момент за вами пристально наблюдает. Продолжайте и дальше в том же духе, и власть вас облагодетельствует. Но власть и посмеется над вами, причем безжалостно посмеется, когда вы будете умирать в частной клинике всего через несколько незаметно пролетевших десятилетий. Власть высмеивает всех своих прославленных фаворитов, стоит им оказаться на смертном одре. «И венценосный Цезарь, коль время умирать, заткнуть бы должен анус, ч
Страница 56
обы сильно не вонять». И мысль об этом вызывает у меня особое отвращение. А у вас, Хьюго Лэм, она отвращения не вызывает?Мелодичный голос Иммакюле Константен убаюкивал, точно шелест ночного дождя.
У тишины в часовне Королевского колледжа на сей счет явно имелось собственное мнение. А я, немного помолчав, сказал:
– А чего же вы, собственно, хотите? В договор жизни со смертью заранее включен этот пункт – человеческая смертность. Всем нам когда-нибудь придется умереть. Но пока ты жив, властвовать другими, черт возьми, куда приятней, чем находиться в их власти.
– То, что рождено на свет, должно когда-нибудь умереть. Так ведь говорится в договоре жизни и смерти, да? Но я здесь, однако, для того, чтобы сказать вам: в редких случаях этот «железный» пункт договора может быть… переписан.
Я посмотрел прямо в ее спокойное и серьезное лицо.
– Какую невероятную чушь мы с вами тут обсуждаем, а? Вы это о чем? О занятиях фитнесом? О вегетарианских диетах? О пересадке органов?
– О той форме власти, которая позволяет постоянно отсрочивать смерть.
Да, эта мисс Константен, конечно, классная, но если она ушиблена сайентологией или криогенетикой, то ей придется понять, что меня подобной чушью не проймешь.
– А вы случайно не пересекли границу Страны Безумцев?
– Ложь целой страны не имеет никакого отношения к ее границам.
– Но вы говорите о бессмертии так, словно это некая реальность.
– Нет, я говорю не о бессмертии, а о постоянной отсрочке смерти.
– Постойте, вас что, Фицсиммонс послал? Или Ричард Чизмен? Вы что, с ними сговорились?
– Нет. Я просто пытаюсь заронить в вас некое семя…
Да уж, это, пожалуй, слишком креативно для очередной дурацкой шутки Фицсиммонса.
– Семя чего? Что из него вырастет? Можно поточнее?
– Семя вашего исцеления.
Она была настолько серьезна, что это вызывало тревогу.
– Но я не болен!
– Смертность вписана в вашу клеточную структуру, и вы еще утверждаете, что не больны? Посмотрите на эту картину. Посмотрите, посмотрите. – Она мотнула головой в сторону «Поклонения волхвов». Я подчинился. Я всегда буду готов ей подчиняться. – Тринадцать человек, если их пересчитать. Как и на фреске «Тайная вечеря»[41 - Фреска Леонардо да Винчи (1452–1519) в трапезной монастыря Санта-Мария-деле-Грацие в Милане (1495–1497).]. Пастухи, волхвы, родственники. Посмотрите внимательно на их лица, по очереди на каждого. Кто из них верит, что этот новорожденный человечек сумеет однажды победить смерть? Кто хочет доказательств? Кто подозревает Мессию в том, что он – лжепророк? Кто знает, что он изображен на картине? Что на него смотрят? И кто оттуда смотрит на вас?
* * *
Гоблин-охранник махал рукой у меня перед носом.
– Эй, очнись! Извини, что побеспокоил, но нельзя ли закончить ваши дела со Всевышним завтра?
Моей первой мыслью было: «Да как он смеет?!» Но второй мысли не последовало, потому что меня чуть не вырвало от исходившей от него вони горгонзолы и растворителя для красок.
– Закрываться пора, – сказал он.
– Но часовня открыта до шести! – сердито возразил я.
– Ну… да-а. Точно, до шести. А сейчас сколько?
И тут я заметил, что за окнами – густая темнота.
Без двух минут шесть – сообщили мне часы. Не может быть! Ведь только что было четыре. Я попытался за внушительным брюхом своего мучителя разглядеть Иммакюле Константен, но она исчезла. Причем, видимо, довольно давно. Но нет, нет, нет, нет, нет! Она же только что говорила, чтобы я посмотрел на картину Рубенса, всего несколько секунд назад! Я и посмотрел, и…
…Я, нахмурив брови, уставился на гоблина-охранника, ожидая ответа.
– Шесть часов, пора уходить, – сказал он. – Пора, пора. Расписание есть расписание.
Он постучал по циферблату своих наручных часов и поднес их мне к самому носу, но держал вверх тормашками. Но даже и так на отвратительном дешевом циферблате было отчетливо видно: 17:59. Я пробормотал:
– Но… – А что, собственно, «но»? Не может же быть, чтобы целых два часа куда-то провалились за две минуты! – Была здесь… – собственный голос показался мне каким-то на редкость жалким, – …была здесь некая женщина? Она вон там сидела?
Охранник посмотрел туда, куда указал я, и спросил:
– Когда-нибудь раньше? В этом году? Или когда?
– Сегодня, примерно… в половине третьего, я думаю. В таком темно-синем пальто. Настоящая красавица.
Гоблин сложил на груди массивные ручищи и заявил:
– Будь так любезен, подними свою заколдованную волшебными травами задницу и двигай отсюда, а то мне домой пора; у меня, между прочим, дом имеется.
* * *
Ричард Чизмен, Доминик Фицсиммонс, Олли Куинн, Джонни Пенхалигон и я чокались стаканами и бутылками, а вокруг пьяно ревели посетители «Берид Бишоп». Эта забегаловка находится на противоположной стороне мощенной булыжником улочки, на которую выходят западные ворота нашего Хамбер-колледжа. Народу сегодня было битком: завтра начинался «рождественский исход» из кампуса, и нам еще повезло, что удалось найти столик в самом дальнем углу. Я припрятал
Страница 57
«Килмагун спешл резерв» и время от времени делал добрый глоток этого скотча, оставлявшего огненный след от миндалин и до желудка. Мне казалось, что виски должен хоть немного уменьшить ту внутреннюю тревогу, которая не оставляла меня с тех пор, как несколько часов назад я очнулся в часовне, пребывая в полном ауте и совершенно не понимая, что же со мной произошло. Я пытался мыслить рационально: ну да, месяц был на редкость тяжелый, сдача письменных работ, жесткие сроки, да и Марианджела без конца оставляла свои исполненные нытья послания; к тому же на прошлой неделе, чтобы смягчить сердце Джонни Пенхалигона, мне пришлось выдержать две полновесные ночные попойки у Жабы. То, что я внезапно утратил счет времени, еще не свидетельствует об опухоли мозга; во всяком случае, я пока еще не падаю без причины и не брожу голый по крышам нашего колледжа среди каминных труб. Смешно то, что я потерял счет времени, когда сидел в самой красивой позднеготической церкви нашей страны и размышлял о шедевре Рубенса, – собственно, подобное окружение просто создано для того, чтобы вызывать у человека возвышенные мысли.Олли Куинн, грохнув о столешницу полупустой пинтовой кружкой и с трудом подавив отрыжку, спросил:
– Ну что, Лэм, нашел ты ответ на вопрос «Как Рональд Рейган случайно выиграл «холодную войну»?
Я его с трудом расслышал: так громко «молодые консерваторы»[42 - Молодежная организация Консервативной партии Великобритании.] Хамбер-колледжа в соседней комнате подвывали Клиффу Ричарду, точнее, его бессмертному рождественскому хиту «Омела и вино».
– Ага, начертал, присыпал песочком и подсунул профессору Дьюи под дверь, – сказал я.
– Просто не понимаю, как ты выдерживаешь – целых три года заниматься сплошной политикой! – Ричард Чизмен вытер со своей бородки а-ля молодой Хемингуэй пену, оставленную «Гиннессом». – Я бы скорее сам себе сделал обрезание с помощью терки для сыра.
– Жаль, что ты пропустил обед, – сказал мне Фицсиммонс. – Пудинг был сдобрен последней волшебной травкой Джонни. Не могли же мы позволить, чтобы миссис Моп отыскала ее во время генеральной уборки, которую устраивает в конце каждого триместра, решила, что это комок засохшего дерьма, и выбросила вместе с липкими скаутскими грамотами Джонни. – Джонни Пенхалигон, не отрываясь от кружки с горьким пивом, показал Фицсиммонсу средний палец; его узловатый кадык так и прыгал вверх-вниз. От нечего делать я представил себе, как провожу по этому кадыку опасной бритвой. Фицсиммонс фыркнул и повернулся к Чизмену: – А где же твой приятель в кожаных штанах, этот уроженец таинственного Востока?
Чизмен быстро глянул на часы.
– В тридцати тысячах футов над Сибирью. В данный момент он превращается в истинного последователя Конфуция и старшего сына своего достойного семейства. С какой стати мне было бы рисковать репутацией в компании знатных гетеросексуалов, если бы Сек все еще оставался в городе? Я же полностью обращенный райс-квин[43 - Гомосексуал, которого привлекают представители Юго-Восточной Азии.]. Сокруши мое здоровье маленькой канцерогенной палочкой, Фиц: за сигарету я сейчас вполне могу даже пидора убить, о чем с большим удовольствием и сообщаю нашим американским друзьям.
– Тебе совершенно необязательно курить прямо здесь! – сказал Олли Куинн, извечный сторонник борьбы с курением. – Достаточно просто вдохнуть весь этот висящий в воздухе дым.
– Разве ты не собирался бросать? – Фицсиммонс протянул Чизмену пачку «Данхилла»; мы с Пенхалигоном тоже взяли по сигарете.
– Завтра, завтра, – сказал Чизмен. – И еще, Джонни, будь так любезен, одолжи мне зажигалку Германа Геринга. Я ее просто обожаю, от нее прямо-таки исходят эманации зла.
Пенхалигон вытащил свою зажигалку времен Третьего рейха. Самую настоящую, приобретенную его дядей в Дрездене. На аукционе всякие толстосумы готовы были отдать за нее три тысячи фунтов.
– А где сегодня наш РЧП? – спросил Пенхалигон.
– Наш будущий лорд Руфус Четвинд-Питт, – ответил ему Фицсиммонс, – нынче вырубает наркоту. Какая жалость, что это не академическая дисциплина.
– Зато это надежный, защищенный от спада сектор нашей экономики, – заметил я.
– На будущий год, – сказал Олли Куинн, сдирая наклейку со своего безалкогольного пива, – мы в это время уже вывалимся в широкий и вполне реальный мир и будем сами зарабатывать себе на жизнь.
– Просто дождаться не могу, черт побери! – воскликнул Фицсиммонс, поглаживая ямку на подбородке. – Ненавижу считать каждый грош! Это отвратительно – быть бедным.
– Сердце мое просто кровью истекает, – Ричард Чизмен зажал сигарету в углу рта а-ля Серж Генсбур, – ибо люди, естественно, делают относительно тебя совершенно неверные выводы, когда видят особняк твоих родителей в двадцать комнат среди Котсуолдских холмов, твой «Порше» и твои шмотки от Версаче.
– Все это добыто моими предками, – сказал Фицсиммонс, – и вполне справедливо, что мне выделили собственную, хотя и весьма жалкую, долю, которую можно промотать.
– Папочка все еще подбирает тебе теплое месте
Страница 58
ко в Сити? – спросил Чизмен и нахмурился, поскольку Фицсиммонс вдруг принялся заботливо отряхивать плечи его твидового пиджака от перхоти. – Что это ты делаешь?– Стряхиваю с твоих плеч стружки, наш обожаемый Ричард.
– Они у него приклеены особым клеем, – заметил я Фицсиммонсу. – А ты, Чизмен, не критикуй непотизм: все мои дядья, у которых, кстати, отличные связи, полностью согласны с мнением, что именно благодаря непотизму наша страна стала такой, как сейчас.
Чизмен выдохнул на меня целое облако сигаретного дыма.
– Когда ты превратишься в никому не нужного бывшего аналитика Сити-банка и у тебя отнимут твой «Ламборгини», а адвокат твоей третьей жены подложит тебе такую свинью, что у тебя просто голова треснет от удара судейского молотка, ты пожалеешь о своих словах.
– Это точно, – сказал я, – а Призрак Рождественского Будущего уже видит Ричарда Чизмена, осуществляющего благотворительный проект по защите бездомных детей Боготы.
Чизмен обдумал идею с бездомными детишками Боготы, что-то пробурчал, но не стал возражать.
– Благотворительность порождает беспомощность, – сказал он. – Нет, мне светит путь рабочей лошадки, литературного поденщика. Колонка здесь, рассказик там, время от времени выступление на какой-нибудь радиостанции. К слову сказать… – Он порылся в кармане пиджака и выудил оттуда книжку, на обложке которой было написано: «Криспин Херши. «Сушеные эмбрионы»; и еще наискосок ярко-красным: «Сигнальный экземпляр, не для печати». – За рецензию на это мне впервые заплатили. И опубликовали ее у Феликса Финча в «Piccadilly Review». Двадцать два пенса за слово, между прочим. Там тысяча двести слов, так что за два часа работы я получил триста фунтов. Неплохой результат, а?
– Ну, Флит-стрит[44 - Улица в Лондоне, на которой находятся редакции многих крупнейших газет; в переносном смысле – пресса и мир журналистики.], берегись! – сказал Пенхалигон. – А кто такой Криспин Херши?
Чизмен только вздохнул.
– Думаю, сын Энтони Херши.
Пенхалигону это явно ничего не говорило, и он все с тем же недоумевающим видом уставился на Чизмена.
– Ой, да ладно тебе, Джонни! Энтони Херши! Знаменитый режиссер, киношник! Он еще в шестьдесят четвертом получил «Оскара» за «Бокс-Хилл», а в семидесятые снял «Ганимед-5», самый лучший британский фантастический фильм всех времен!
– Этот фильм украл у меня волю к жизни, – заметил Фицсиммонс.
– А меня, кстати, вполне впечатляет полученное тобой вознаграждение, наш гениальный Ричард, – сказал я. – Последний роман Криспина Херши был просто блеск. Я его подобрал в хостеле, в Ладакхе, когда уходил в академку. А что, этот новый роман так же хорош?
– Почти. – Мсье Критик сложил вместе кончики пальцев, как бы сосредоточиваясь. – Херши-младший – действительно одаренный стилист, а Феликс – для вас, плебеев, Феликс Финч! – и вовсе ставит его на одну ступень с Макивеном, Рушди, Исигуро и так далее. Похвалы Феликса, правда, несколько преждевременны, но еще несколько книг – и Криспин вполне созреет.
– А как продвигается твой роман, Ричард? – спросил Пенхалигон.
Мы с Фицсиммонсом тут же скорчили друг другу рожи и провели пальцем по горлу.
– Развивается понемногу. – Чизмен задумался: казалось, заглянул в свое славное литературное будущее, и ему очень понравилось то, что он там увидел. – Мой герой – студент Кембриджа по имени Ричард Чизмен – пишет роман о студенте Кембриджа Ричарде Чизмене, который работает над романом о студенте Кембриджа Ричарде Чизмене. Еще никто не пробовал написать нечто подобное!
– Класс! – восхитился Джонни Пенхалигон. – Это прямо как…
– Большая пенистая кружка мочи, – провозгласил я, и Чизмен бросил на меня просто-таки убийственный взгляд, но я тут же пояснил: – Вот что представляет собой в данную минуту мой мочевой пузырь. Извини, Ричард, у меня просто некстати вырвалось. А замысел книги просто потрясающий!
* * *
В мужском туалете стоял густой запах мочи. Свободен был только один писсуар, но он оказался засорен и полон отвратительной янтарной жидкости, готовой вот-вот политься через край. Пришлось встать в очередь, точно девчонке. Наконец какой-то великан, похожий на мохнатого гризли, отвалил, и я поскорей занял свободное место. Но как только я с огромным облегчением начал опорожнять свой измученный мочевой пузырь, как кто-то у соседнего писсуара воскликнул:
– Да это никак Хьюго Лэм!
Незнакомец был коренастым смуглым мужчиной с темными курчавыми волосами, в рыбацком свитере. Моя фамилия – Lamb[45 - Фамилия Лэм (Lamb) имеет в английском вполне конкретное значение: «ягненок, агнец», что неоднократно обыгрывается в романе.] – в его устах звучала как «лимб», типично новозеландское произношение; к тому же он был существенно старше меня, пожалуй, за тридцать. Я никак не мог взять в толк, кто бы это мог быть.
– Мы встречались, когда ты еще учился на первом курсе. «Кембриджские снайперы», помнишь? Извини, но таковы отвратительные нравы мужского туалета – запросто помешать человеку заниматься нужным делом. – Свое «де
Страница 59
о» он, надо сказать, делал не слишком аккуратно. – Элайджа Д’Арнок, аспирант факультета биохимии, колледж Corpus Christi[46 - Тело Господне (англ.). Корпус-Кристи – колледж Кембриджского университета, основан в 1352 году. Колледж с тем же названием есть и в Оксфорде.].В памяти что-то мелькнуло: конечно, как я мог забыть такую редкую фамилию!
– Стрелковый клуб, да? Ты с тех островов, что к востоку от Новой Зеландии?
– Да, верно, с островов Чатем. А знаешь, я ведь именно тебя тогда запомнил, потому что ты действительно просто снайпер, черт возьми. А я по-прежнему живу в гостинице.
Окончательно осознав, что это никак не связано с моим нынешним жилищем, я начал спокойно «заниматься делом».
– Боюсь, ты меня переоцениваешь, – заметил я.
– Да ты что, дружище! Ты мог бы на любых соревнованиях призовые места занимать, серьезно.
– Пожалуй, я размазывал себя слишком тонким слоем; уж больно хотелось составить хорошее резюме.
Он кивнул.
– Жизнь слишком коротка, чтобы заниматься всем, верно?
– Да, вроде того. Ну и… как тебе понравилось учиться у нас в Кембридже?
– Потрясающе. Отличные лаборатории, и наставник[47 - В отличие от всех прочих британских университетов Оксфорд и Кембридж имеют общую черту – систему личных наставников, или научных руководителей, персонально прикрепленных к каждому студенту.] у меня классный. Ты ведь экономикой и политикой занимаешься, верно? И, должно быть, уже на последнем курсе?
– Да, как-то быстро время пролетело. А ты все еще стреляешь?
– Религиозно. Я теперь Анахорет.
А интересно, подумал я, слово «анахорет» как-то связано со словом «анкер» или это некий новозеландский «кивиизм»? Или, может, в стрелковом клубе какой-то новый термин появился? В Кембридже полно таких выражений, которые понятны только посвященным, инсайдерам; ими пользуются специально, чтобы держать аутсайдеров вне своего тесного круга.
– Класс, – сказал я, хотя так ничего и не понял. – А на стрельбище я действительно ездил с удовольствием.
– Никогда не поздно начать снова. Стрельба – это как молитва. А когда цивилизация прикроет лавочку окончательно, владение оружием будет цениться куда больше любых университетских степеней. Ну ладно, счастливого Рождества! – Он застегнул молнию на штанах. – До встречи.
* * *
– Ну, Олли, и где же она, эта твоя таинственная женщина? – спросил Пенхалигон.
Олли Куинн нахмурился:
– Она сказала, что будет в половине седьмого.
– Подумаешь, всего-то опаздывает на полтора часа, – успокоил его Чизмен. – Это вовсе не значит, что она решила тебя продинамить с каким-нибудь спортивным гадом, у которого физиономия как у Киану Ривза, мускулатура как у Кинг-Конга, а харизма, как у меня.
– Я ее сегодня вечером должен был домой везти, в Лондон, – сказал Олли. – Она в Гринвиче живет… так что она непременно должна прийти с минуты на минуту…
– Скажи честно, Олли, – продолжал подначивать его Чизмен, – ведь мы же все-таки твои друзья. Это действительно твоя подружка, или ты ее… ну, в общем… придумал?
– Я могу подтвердить, что эта девушка действительно существует, – загадочным тоном произнес Фицсиммонс.
– Да ну? – Я сердито посмотрел на Олли. – И давно этот преступник, делающий добропорядочных мужей рогоносцами, имеет преимущества перед твоим соседом по площадке?
– Это была абсолютно случайная встреча в библиотеке. – Фицсиммонс ссыпал себе в рот остатки жареных орешков. – Я наткнулся на Олли и его даму сердца в секции драмы.
– И, будучи новым, реформированным представителем постфеминистского общества, сколь высоко ты оценил бы королеву Несс? – спросил я у него.
– Она очень даже секси. Я полагаю, тебе, Олли, придется нанимать ей охрану.
– Да пошел ты! – Олли улыбался, как добравшийся до сметаны кот. Вдруг он подскочил и завопил: – Несс! – Мы увидели, что какая-то девушка с трудом пробирается к нам сквозь густой заслон из студенческих тел. – Вот уж действительно: вспомни черта – и он тут как тут! Хорошо, что ты все-таки сюда добралась!
– Ох, прости, пожалуйста, Олли, что я так опоздала! Я ужасно перед тобой виновата! – сказала она, и они чмокнули друг друга в губы. – Этот автобус, наверно, лет восемьсот сюда тащился.
Я ее сразу узнал; вообще-то, однажды я успел неплохо ее познать в самом что ни на есть библейском смысле этого слова. Фамилию я, разумеется, вспомнить не смог, зато кое-что другое в ней помнил очень хорошо. Мы познакомились на одной вечеринке, когда я еще учился на первом курсе, хотя тогда она называла себя Ванесса и частенько материлась. Вроде бы она училась в женском колледже Челтнем[48 - Cheltenham Ladies’ College – женская привилегированная частная средняя школа в г. Челтнеме, графство Глостершир. Основана в 1853 году.], а жила в большом доме, который снимала вместе с какими-то девицами, в самом конце этой вонючей Трампингтон-роуд. Мы тогда откупорили бутылку «Шато Латур» семьдесят шестого года, которую она стащила в погребе каких-то своих знакомых еще до той вечеринки. Потом мы несколько раз случайно встр
Страница 60
чались в городе и издалека кивали друг другу, стараясь проявить вежливость и не делать вид, будто мы друг друга не заметили. Она, безусловно, куда лучше умела управлять людьми, чем Олли, но, даже пытаясь понять, чем все-таки Олли мог ей понравиться, я вспоминал, как меня временно лишили прав за езду в пьяном виде, и я, обиженный, очутился в теплой сухой «Астре» Олли. В любви, как и на войне, все правильно и справедливо, и хотя меня можно считать кем угодно, я, по крайней мере, не лицемер. Тем более что Несс уже меня заметила, и нам даже пятой доли секунды было достаточно, чтобы заключить договор о политике сердечной амнезии.– Садись на мой стул, – говорил Олли, снимая с нее пальто, как истинный джентльмен, – а я… просто постою перед тобой на коленях. Фиц, вы ведь знакомы? А это Ричард.
– Очарован. – Чизмен обменялся с ней слабым рукопожатием. – Учтите, я человек злой и странноватый, так что сразу отвечайте: вы – Несси-чудовище или Несси-чудо?
– И я вами совершенно очарована, – улыбнулась она. Я и голос ее, оказывается, помнил: кокетливый голос посетительницы трущоб, но исключительно с благотворительной целью. – Друзья обычно называют меня просто Несс, но вы можете говорить Ванесса.
– А я Джонни, Джонни Пенхалигон. – Джонни, перегнувшись через стол, пожал ей руку. – Очень рад с вами познакомиться. Олли нам уже столько о вас рассказывал…
– Но только хорошее, – быстро вставил я и, протягивая руку, представился: – Привет, меня зовут Хьюго.
Несс отлично отбила удар:
– Значит, Хьюго, Джонни, затем этот злобный дознаватель и Фиц. Всех, кажется, запомнила. – Она повернулась к Олли: – Извини, но повтори, пожалуйста, а ты-то кто?
Олли расхохотался, хотя, пожалуй, нарочито громко. Его зрачки превратились в нарисованные сердечки, как у мультяшного героя, и я, в энный раз протрезвев, подумал о том, какова все-таки любовь изнутри, потому что ее внешнее проявление делает из тебя настоящего «короля горы» и «властелина женского тела».
– Между прочим, на этот раз за выпивку собирался платить Ричард, – объявил Фицсиммонс. – Да, Ричард? Ну что, проветришь свой бумажник?
Чизмен изобразил фальшивое смущение.
– Разве сейчас не твоя очередь, Пенхалигон?
– Нет. Я оплатил предпоследний заказ. Но твоя попытка весьма трогательна.
– Но ты же владеешь половиной Корнуолла! – обиделся Чизмен. – Ах, Несс, вот бы вам увидеть его поместье! Сады, павлины, олени, конюшни, а вдоль парадной лестницы – портреты капитанов Пенхалигонов за триста лет их владычества.
Пенхалигон фыркнул.
– Тридейво-хаус как раз и есть причина, по которой нам вечно не хватает чертовых денег! Содержать его можно только себе во вред. А эти павлины – полные ублюдки.
– Ой, только не изображай из себя Скруджа[49 - Персонаж повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь», скряга, герой последующих многочисленных экранизаций этого произведения.], Джонни! Подушный налог наверняка дает вам немалую сумму. А мне, пожалуй, придется торговать собой, чтобы набрать денег на «Нэшнл экспресс» и с комфортом поехать в Лидс, на свою голубятню.
Чизмен всегда отлично умел запудрить мозги кому угодно – на его счете в банке лежало никак не меньше десяти тысяч фунтов, их оставил ему дед, – но сегодня у меня не было ни малейшего желания хорохориться и выщипывать перышки у кого бы то ни было. Даже у Чизмена.
– На этот раз заплачу я, – вызвался я. – А тебе, Олли, лучше остаться трезвым, раз ты собираешься вести машину. Как ты насчет томатного сока с соусом табаско? Соус тебя подбодрит и согреет сердце. Итак? Чизмену – «Гиннесс», Фицу – маленькую кружку пенистого австралийского. А вам, Несс? Какой… яд предпочитаете вы?
– Выпьешь красного – и жизнь прекрасна. – Олли явно хотелось напоить свою подружку.
– В таком случае бокал красного – в самый раз. Мне красное вино, Хьюго, – сказала она.
Я помнил эту слегка причудливую манеру играть словами.
– Я бы, пожалуй, не стал рисковать и пить здесь красное вино, если только у вас в сумочке нет запасной трахеи. Это далеко не «Шато Латур».
– Тогда «Арчерз» со льдом, – сказала Несс. – Лучше проявить осторожность, чем потом пожалеть.
– Мудрый выбор. Мистер Пенхалигон, вы не поможете мне донести эти шесть напитков в целости и сохранности? Боюсь, сделать это в нашем баре будет непросто.
* * *
«Берид Бишоп» славится своим превосходным гриль-ассортиментом и всем-что-ты-можешь-взять-в-юности: «Стивен Хокинг и Далай-лама правы: в основе их учений – одна и та же истина»; короткие джинсовые юбки, рубашки «Gap and Next», кардиганы под Курта Кобейна, черные ливайсы; «Ты видела, как эта сексуально озабоченная свинья возле сортира прямо-таки раздевала меня глазами?»; «Ох, от этой песни «the Pogues» и Кирсти Маккол у меня дрожат колени и екает под ложечкой»; «Единственный прок от этой благотворительной лавки – вши, блохи и чесотка»; дымная духота, наполненная запахами лака для волос, пота, дезодоранта и «Шанель № 5»; отлично ухоженные зубы с полным отсутствием пломб, которые с удовольствием демонстри
Страница 61
уют в ответ на весьма посредственную шутку: «А ты слышал новость о коте Шрёдингера? Он сегодня умер; погоди-ка… нет, не умер, нет, все-таки умер, нет, не…»[50 - Кот Шрёдингера – мысленный эксперимент, предложенный австрийским физиком-теоретиком, одним из создателей квантовой механики, Эрвином Шрёдингером.]; разговор на повышенных тонах о том, кто лучше сыграл Джеймса Бонда или кто лучше в «Pink Floyd» – Гилмор, Уотерс или Сид; рассуждения о гиперреальности и о соотношении доллара и фунта; споры о Сартре; перескакивание с Барта Симпсона на «Мифологию» Барта[51 - Ролан Барт (1915–1980) – французский критик, литератор, семиотик. «Мифология» (1957) – одно из его основных сочинений. Барт Симпсон – герой мультсериала «Симпсоны».]; «Двойной, пожалуйста!»; хороша ли щетина Джорджа Майкла?; «Это похоже на «Smiths»[52 - Знаменитая британская инди-рок-группа 80-х годов.], нет, музыка окончательно выдохлась!»; все сплошь урбанисты, причем большинство – из знатных дворянских семейств; их глаза и надежды на будущее сияют, как звезды; с момента зачатия они уже чувствуют себя государственными мыслителями, судьями и банкирами, хотя пока и in statu pupillari[53 - В положении подопечного (лат.).]; они уже прорастают из лона всемирной элиты (или, черт возьми, очень скоро прорастут!); власть и деньги, как Винни-Пух и мед, мгновенно прилипают друг к другу – тут я никого не стану критиковать, я и сам точно такой же; а что касается «лона элиты», то «разве вам не говорили, что вы похожи на Деми Мур в фильме «Привидение»?»; в общем, розы красные, фиалки голубые, у меня есть масло, а Несс похожа на теплый, только что из тостера, ломтик хлеба, так что…– Хьюго, ты чего? – Пенхалигон смотрел на меня с какой-то неуверенной улыбкой.
Мы все еще стояли в плотной толпе у стойки бара; перед нами была еще по крайней мере пара страждущих.
– Все нормально. – Мне приходилось почти кричать. – Извини. Я просто задумался и пребывал в нескольких световых годах отсюда. Кстати, пока мы с тобой наедине, Джонни: Жаба просил передать тебе приглашение на завтрашнюю пьянку. Будем гулять всю ночь, прежде чем разлететься по домам. Ты, я, Джусибио, Брайс Клегг, Ринти и еще пара человек. Все классные ребята.
На лице Пенхалигона снова появилась неуверенность.
– Вообще-то, мать ждет меня завтра вечером в Тридейво…
– Ну, я же тебе руки не заламываю? Я просто передаю приглашение Жабы, только и всего. Но он утверждает, что ты всегда как-то улучшаешь общую атмосферу.
Пенхалигон, естественно, тут же купился.
– Жаба действительно так сказал?
– Да, он сказал, что ты обаятельный и люди к тебе прямо тянутся. А Ринти даже окрестил тебя «пиратом Пензанса», потому что ты всегда уходишь с добычей.
Джонни Пенхалигон улыбнулся и спросил:
– А ты тоже там будешь?
– Господи, конечно! Ни за что на свете не пропущу такое сборище!
– Ты на этой неделе и так, по-моему, много потратил… на выпивку.
– Я никогда не трачу больше, чем могу себе позволить. «Начнешь скаредничать – скорее деньги потеряешь» – и это, между прочим, ты сказал. Мудрые слова для картежников и экономистов.
Мой партнер по развлекательно-азартному времяпрепровождению свое авторство отрицать не стал, хотя это выражение, если честно, я сам только что придумал.
– Ну, в общем-то, я мог бы поехать домой и в воскресенье…
– Слушай, я вовсе не пытаюсь отговорить тебя от завтрашней поездки.
Он только хмыкнул.
– Можно, например, сказать родителям, – продолжал он размышлять вслух, – что у меня встреча с научным руководителем…
– И это не будет таким уж враньем! – подхватил я. – Для встречи с научным руководителем у тебя масса тем: теория вероятности, психология, прикладная математика… Все это весьма ценные для бизнеса науки; твоя семья вполне оценит подобное рвение, а ты получишь зеленый свет для повышения квалификации по игре в гольф в Тридейво-хаус. Кстати, Жаба предлагает на этот раз поднять ставку до ста фунтов: симпатичная круглая цифра и изрядная порция нектара для вас, сэр, если вам будет все так же везти. Хотя пират Пензанса вряд ли так уж нуждается в каком-то везении.
Джонни Пенхалигон усмехнулся:
– Пожалуй, мне действительно часто везет.
Я тоже усмехнулся и подумал: Ну, и кто тут у нас глупый жирный индюк?
* * * Через пятнадцать минут мы уже несли в свой уголок заказанные напитки, но там нас, увы, ждала неприятность. Ричарда Чизмена, нашего гениального критика и восходящую звезду «Piccadilly Review», загнали в угол трое кембриджских готов-металлистов из группы «Come up to the Lab», концерт которой на Корн-маркет месяц назад Чизмен ядовито высмеял в газете «Варсити»[54 - «Varsity» – сокращенное от «university», «университет»; разговорное выражение, принятое в Оксфорде и Кембридже.]. Басист у них был натуральным Франкенштейном – такой же безгубый рот и неуклюжие движения; у одной готессы были глаза бешеной собаки, акулий подбородок и все пальцы в колючих перстнях; вторая же щеголяла в шапке боулера[55 - Боулер – тот, кто в крикете бросает мяч по калитк
Страница 62
противника.] команды «Clockwork Orange», из-под шапки у нее торчали волосы цвета фуксии и заколка для волос с фальшивым бриллиантом, а глаза были такие же безумные, как у первой. Амфетамин, насколько я мог понять.– Сам-то ты небось никогда ничего такого? – Вторая готесса явно стремилась продырявить грудь Чизмена своими длиннющими и абсолютно черными ногтями и кровью написать самое важное для нее. – Никогда небось живьем не выступал перед реальными слушателями?
– А также никогда не трахал осла, не подрывал основ ни одного из государств Центральной Америки и не играл в «Драконы и донжоны», – огрызался Чизмен, – но я имею право высказывать свое мнение о тех, кто этим занимается. Ваше шоу – полное дерьмо, да вы еще и под кайфом выступали! Нет, я не возьму назад ни единого слова!
Вторая готесса перехватила инициативу:
– Скрип-скрип-скрип – поскрипываешь своим ублюдочным пером в своем ублюдочном блокноте, все что-то вынюхиваешь, все гробишь настоящих артистов, педик волосатый, комок вонючего сыра!
– Дик Чиз, – сказал Чизмен, – это производное от Ричард Чизмен и никакого отношения к сыру не имеет![56 - Cheese – «сыр» (англ.); dick – здесь: «пенис», а также «тупица» (англ.).] И это действительно очень оригинальный псевдоним. Мне такой ни разу не попадался.
– Да что ты хочешь от убогого поклонника Криспина Херши? – заорала первая готесса, размахивая книгой «Сушеные эмбрионы». – Два сапога – пара, и оба ублюдки.
– Не делай вид, будто и ты книги читаешь! – Чизмен тщетно пытался выхватить у нее книгу, а я, глядя в окно, увидел, как какой-то упившийся юнец опустошил свой желудок прямо с закопченного моста над железной дорогой Лидс-Бредфорд.
Вторая готесса разорвала книгу по корешку и отшвырнула обе половинки прочь. Гот мужского пола продолжал что-то невнятно бормотать.
Олли поднял одну половину книги, Чизмен – вторую. Теперь наш Ричард окончательно завелся.
– Даже в самых ужасных опусах Криспина Херши куда больше художественных достоинств, чем во всем вашем поганом бренчании! Ваша музыка вообще из дерьма сделана, в дерьмо и превратится. Это музыка-паразит. Она вроде той шпильки, которой нечаянно проткнули барабанную перепонку, так что лишился человек слуха.
Вообще-то, держался он очень даже неплохо, но этой последней фразы ему лучше было все-таки не произносить, ибо если ты демонстрируешь голую задницу разъяренному единорогу, то количество возможных исходов сводится практически к единственно возможному. Когда мне наконец удалось как-то пристроить принесенные напитки, вторая готесса и в самом деле откуда-то вытащила шпильку и ринулась на Мсье Критика, который картинно рухнул на пол, точно герой-любовник в опере, и при этом схватился за край стола; стол накренился, стаканы полетели на пол, женская половина зрителей заахала, завизжала, запричитала «Ах, боже мой!», а вторая готесса прыгнула на несчастного Чизмена и с размаху вонзила в него шпильку; к счастью, я вовремя успел выхватить у этой дуры ее блестящее смертоносное оружие, а Пенхалигон оттащил ее от Чизмена за волосы, и в ту же секунду кулак басиста пролетел буквально в миллиметре от носа Пенхалигона; тот отшатнулся и налетел на Олли и Несс, а в верещании первой готессы стали различимы звуки, доступные человеческому слуху. «А ну уберите от нее свои вонючие лапы!» – орала она. Фицсиммонс опустился на пол и положил голову Чизмена к себе на колени. Теперь Чизмен выглядел как прибабахнутый герой комедии, но из уха у него ручейком текла кровь, и меня лично это беспокоило куда больше, чем идиотическое выражение лица моего приятеля. Я внимательно осмотрел его ухо: ничего страшного, похоже, порвана только мочка, но напавшим на него бандитам из группы «Come up to the Lab» об этом знать было вовсе необязательно, и я взревел, точно нападающий в кулачном бою:
– Ну, я вам устрою всемирный потоп из дерьма! Вы что это с ним сделали, а?
– Он сам напросился! – заявила вторая готесса.
– Да, он первый начал! – поддержала ее подружка. – Он нас спровоцировал!
– Тут полно свидетелей, – я широким жестом обвел толпу любопытствующих, которые явно жаждали продолжения скандала, – и все они отлично видели, кто на кого первым напал. Если вы думаете, что «вербальная провокация» – это оправдание для нанесения тяжких телесных повреждений, то, должен заметить, вы еще глупее, чем кажетесь с первого взгляда. Видите эту заколку? – Вторая готесса заметила на конце шпильки кровь и побледнела, а я спрятал трофей в карман. – Между прочим, это смертельно опасное оружие, которое вы использовали с преступным умыслом. И на нем полно ваших ДНК. За такое дают четыре года тюрьмы. Да, девочки: четыре года. А если вы повредили моему другу барабанную перепонку, то и все семь получить можете. Ну, а к моменту завершения мною своего выступления в суде ваш срок наверняка будет именно таким: семь лет. Итак… Или вы считаете, что я блефую?
– А ты кто такой? Гребаный юрист, что ли? – спросил гот-басист, хотя агрессивность его уже явно была поколеблена.
Я расхохотался безу
Страница 63
ным хаббардистским смехом и объявил:– Знай, юный гений, что я аспирант юридического факультета! Но гораздо интереснее то, кем ты теперь являешься: соучастником преступления! А ты знаешь, что это означает на нашем простом и ясном английском языке? Что ты, мой дорогой, тоже будешь осужден и наказан.
После этих моих слов самоуверенность второй готессы стала таять буквально на глазах.
– Но я же…
Басист схватил ее за руку и потянул за собой:
– Хватит, Андреа, пошли отсюда.
– Беги, Андреа, беги! – издевательски оскалился я. – Смешайся с толпой – хотя нет, погоди! Ты же оставила отпечатки на каждой пивной кружке Кембриджа. Я прав? Ну, тогда тебе и впрямь капец. Точно и несомненно. – Группа «Come up to the Lab», явно решив, что надо сматываться, пока не поздно, поспешила к выходу. Я заулюлюкал и крикнул вслед: – До встречи в суде! Не забудьте запастись телефонными карточками – в камере предварительного заключения они вам очень даже понадобятся!
Пенхалигон поставил на место стол, Олли собрал стаканы, а Фицсиммонс втащил Чизмена на скамью. Я подошел к ним и спросил у Чизмена, сколько пальцев я в данный момент держу у него перед носом. Он чуть поморщился, утер губы и сказал:
– Отстань! Эта стерва, черт бы ее побрал, проколоть пыталась мне ухо, а не глаз!
Появился страшно недовольный хозяин заведения:
– Что здесь происходит?
Я повернулся к нему:
– На нашего друга только что напали трое учащихся подготовительного колледжа. Все трое были пьяны. Его нужно немедленно отвезти к врачу. Мы – ваши завсегдатаи, и нам бы очень не хотелось, чтобы вас лишили лицензии, так что присутствующие здесь мои друзья, Ричард и Олли, готовы заявить в суде, что нападение произошло вне вашего заведения. Но, возможно, я не совсем правильно понимаю ситуацию, и вы все же предпочли бы обратиться в полицию?
Хозяин мгновенно все просек и воскликнул:
– Ну что вы, конечно нет! Очень вам признателен.
– Всегда пожалуйста. Олли: твоя «Мэджик Астра» близко припаркована?
– Возле нашего колледжа. Но Несс…
– Но ведь можно воспользоваться и моей машиной, – с готовностью предложил Пенхалигон.
– Нет, Джонни, ты и так, по-моему, перебрал, а отец у тебя все-таки – начальник полиции.
– Сегодня будет дежурить особенно много полицейских, они каждого обнюхивать станут, – предупредил нас хозяин.
– Значит, Олли, ты – единственный из нас, кто вполне трезв. А если мы по телефону вызовем «Скорую помощь» из Адденбрука, то вместе с ней приедут и полицейские, и тогда начнутся…
– Вопросы, письменные заявления, всякие там «а-как-поживает-ваш-отец», – подсказал хозяин. – Тогда и начальство вашего колледжа будет оповещено.
Олли смотрел на Несс, как маленький обиженный мальчик, которого самым отвратительным образом обвели вокруг пальца.
– Ладно, поезжай, – сказала ему Несс. – Я бы тоже с тобой поехала, но меня от вида крови… – Она сделала вид, будто ее тошнит. – Помоги своему другу.
– Но я вроде как должен был сегодня отвезти тебя в Гринвич…
– Не беспокойся. Я прекрасно доберусь и на поезде. Если ты забыл, то напоминаю: я уже вполне взрослая девочка. Ладно, позвони мне в воскресенье, и мы с тобой обсудим планы на Рождество. Хорошо? Ну все, поезжай.
* * *
Светящиеся цифры в окошечке электронного будильника означали, что сейчас 01:08. Я услышал шаги на лестнице. Шаги стихли у моей двери, и кто-то застенчиво постучался: тук-тук-тук. Я накинул халат, закрыл дверь в спальню, пересек гостиную, приоткрыл входную дверь, не снимая цепочки, и выглянул в щель. Затем, щурясь от света на площадке и зевая, воскликнул:
– Господи, Олли! Ты знаешь, который час?
В тусклом электрическом свете у Олли был вид, точно на картине Караваджо[57 - Здесь: краше в гроб кладут.].
– Половина первого, наверное.
– Черт возьми. Что с тобой, бедолага? И как там наш бородач?
– Если переживет приступ жалости к себе, то все будет хорошо. Ему влепили противостолбнячную сыворотку, а ухо великолепно заклеили пластырем. Когда я вернулся, наши общие друзья как раз отмечали Ночь Памяти Всех Усопших. Я только что отвез Чизмена домой. Скажи, как Несс добралась до вокзала?
– Нормально. Мы с Пенхалигоном проводили ее на стоянку такси на Драммер-стрит, хотя, конечно, вечер пятницы – это вечер пятницы. Уже после вашего отъезда Фиц встретил Четвинд-Питта и Ясмину и отправился с ними в клуб. Затем, когда Несс благополучно отбыла, Пенхалигон тоже пошел домой. Ну и мне пришлось уйти, зато я весьма плодотворно, с точки зрения секса, провел пару часов с книжкой И. Ф. Р. Коутса «Бушономика и новый монетаризм», пока не решил, что уже ночь и давно пора спать. Видишь ли… – я во весь рот зевнул, – я бы пригласил тебя войти, но Буш со своей экономикой меня совершенно доконал.
– А она не… – Олли, подумав, явно сложил два и два, – сюда случайно не заходила? Ну там, чтобы выпить еще немного или… Или, может, она задержалась в «Берид Бишоп»?
– Этот И. Ф. Р. Коутс – парень что надо, Олли. Он, между прочим, в Нью-Йорке преподает, в Блитвуд-к
Страница 64
лледже.– Вообще-то я спросил о Несс. – Олли явно не хотел мне верить. – О Несс.
– Несс? Несс всего лишь хотела поскорей добраться до Гринвича. – Я был слегка задет: Олли следовало поверить мне на слово, а не пытать насчет своей неверной подружки. – Она должна была успеть на 9:57 от Кингс-Кросс. Теперь она уже наверняка дома, крепко спит и видит во сне Олли Куинна, эсквайра. Прелестная девушка, между прочим, хотя я, конечно, очень недолго ее видел. И, по-моему, по уши в тебя влюблена.
– Тебе действительно так показалось? Дело в том, что всю последнюю неделю она… ну, не знаю… в общем, она как-то неприятно себя вела. Я уж испугался, что, может, она…
Я продолжал изображать из себя тупого, глухого и немого, ожидая, когда Олли закончит фразу. Но он так и не договорил, и я встрепенулся:
– Что?! Неужели ты мог подумать, она тебя динамит? По-моему, ни капли не похоже. Когда эти юные охотницы и прелестницы западают на парня по-настоящему, они тут же начинают изображать из себя школьную директрису. Но это только для вида. Не стоит также недооценивать и более очевидную и вполне регулярную причину женских капризов, вызванных естественным недомоганием: Люсиль, например, через каждые двадцать восемь дней превращалась в ядовитую насмешницу и психопатку.
Олли несколько повеселел.
– Ну да… это, конечно, возможно…
– Вы же завтра встречаетесь, чтобы договориться насчет Рождества, верно?
– Собственно, мы как раз сегодня собирались уточнить наши планы…
– Очень жаль, что нашему дорогому Ричарду потребовались добрые самаритяне. Но не забывай о том, что твоя готовность позаботиться о пострадавшем товарище произвела на Несс сильнейшее впечатление. Она так и сказала: сразу видно, что он умеет держать себя в руках в кризисной ситуации.
– Она правда так сказала? На самом деле?
– Повторил тебе практически слово в слово. Сказано было на стоянке такси.
Олли просиял.
– Олли, друг, извини, но я, ей-богу, заслужил несколько часов полноценного сна.
– Извини, Хьюго, конечно. Спасибо тебе. Спокойной ночи.
* * *
И я вернулся в свою теплую постель, пахнувшую женщиной. Несс обвила ногой мои бедра и спросила:
– Значит, как школьная директриса? Вот я сейчас вышвырну тебя из постели!
– Попробуй. – Я провел рукой по соблазнительному изгибу ее тела. – Но на рассвете тебе все-таки лучше уйти. Я же только что отправил тебя в Гринвич.
– Ну, до рассвета еще далеко. Мало ли что за это время может случиться.
Я рисовал пальцем вокруг ее пупка круги и зигзаги, но мысли мои были заняты Иммакюле Константен. Ребятам я о ней даже не упомянул: мне казалось, что неразумно превращать столь загадочную встречу в какой-то глупый анекдот. Нет, даже не неразумно: запрещено. Когда я пытался к ней клеиться, а потом впал в какое-то забытье, она, должно быть, подумала… А что, собственно, она могла подумать? Что я, сидя на скамье, вдруг впал в состояние комы? И она, увидев это, встала и ушла. А жаль.
Несс откинула одеяло, ей стало жарко.
– Дело в том, что все Олли в мире…
– Как хорошо, что ты так зациклилась на мне, – подсказал я.
– …отвратительно точны и аккуратны. А уж их щепетильность и вовсе способна с ума свести.
– Разве такой милый парень, точный, аккуратный и щепетильный, – это не то, что ищет каждая девушка?
– О да, но это чтобы выйти замуж. А я в присутствии Олли чувствую себя пойманной в ловушку, как в какой-то пьесе на британском «Радио-4» о… пугающе серьезном и щепетильном молодом человеке 50-х.
– Он действительно упомянул, что ты в последнее время была какой-то не такой.
– Ну, если он считает меня неприятной и раздражительной, то сам он – просто дрожащий щенок-переросток!
– Путь истинной любви никогда не был…
– Заткнись. Он такой невыносимо приветливый, такой чудовищно любезный! Я, собственно, уже давно решила, что в это воскресенье пошлю его куда подальше. А сегодняшний вечер просто поставил печать под приговором.
– Но если бедный приговоренный Олли – это персонаж пьесы из репертуара «Радио-4», то кто же тогда я?
– А ты, Хьюго, – она поцеловала меня в мочку уха, – герой грязного низкобюджетного французского фильма, на какие порой натыкаешься среди ночи, если вдруг включишь телевизор. Причем ведь отлично понимаешь, что утром станешь об этом жалеть, а все равно смотришь.
В квартире под нами сосед насвистывал какую-то знакомую, полузабытую мелодию.
20 декабря
– Малиновка. – Мама указала на окно, выходившее в сад; низ оконного стекла затянула льдистая корка. – Вон там, на черенке лопаты.
– Красавец. Словно с рождественской открытки слетел, – сказал Найджел.
Папа прожевал брокколи и спросил:
– А что моя лопата там делает? Она должна стоять в сарае.
– Это я виноват, – сказал я. – Я ей уголь в ведро набирал. Потом поставлю на место. Но сперва я поставлю погреться тарелку Алекса: жаркие сплетни и горячая любовь еще не означают, что человек должен есть свой ланч холодным. – Я взял тарелку старшего брата, отнес к нашей новой дровяной плите и су
Страница 65
ул в духовку, накрыв крышкой от сковородки. – Черт возьми, мам! При такой духовке тебе бы очень подошел облик ведьмы.– Ага, и еще с колесами, – вставил Найджел. – Желательно «Остин Метро».
– Ну, теперь-то, – сказал папа, который просто обожал старые автомобили, – такой «Остин» обошелся бы в целое состояние.
– Какая жалость, что ты не увидишься с тетей Элен на Новый год, – сказала мама, повернувшись ко мне.
– Да, мне тоже жаль. – Я снова сел за стол и принялся за еду. – Ты ей скажи, что я очень ее люблю.
– Вот-вот, – тут же вставил Найджел. – Словно ты и впрямь сожалеешь, что тебе не удастся весь Новый год толкаться в Ричмонде в пробках, а придется кататься на лыжах в Швейцарии! Ты ведь у нас мегалюбитель потолкаться в пробках, верно, Хьюго?
– Сколько раз я тебе говорил? – вмешался папа. – Самое главное не то…
– …что ты знаешь, а кого ты знаешь, – закончил за него Найджел. – Девять тысяч шестьсот восемь раз, папа. Включая этот.
– Именно поэтому так важно получить диплом приличного университета, – сказал папа. – Чтобы в будущем ловить с большими людьми крупную рыбу, а не мелочь, которая только на сковородку годится.
– Да, кстати, я совсем забыла вам сказать, – вступила мама, – что Джулия опять отличилась: выиграла грант и поедет в Монреаль изучать законы о правах человека.
Я всегда был неравнодушен к кузине Джулии, и мои мысли о том, что я мог бы ее в чем-то перещеголять, носили, если честно, несколько извращенный, байроновский характер.
– Как хорошо, что Джулия пошла в вашу породу, Элис, – заметил папа, кисло намекая на отца Джулии, моего бывшего дядю Майкла, который десять лет назад развелся с ее матерью и ныне был женат на своей бывшей любовнице-секретарше и имел от нее ребенка. – Я забыл, что там Джейсон изучает?
– Какую-то психолингвистику, – сказала мама, – в Ланкастере.
Папа нахмурился:
– А почему мне все время казалось, что он занимается лесоводством?
– Это он в детстве хотел стать лесником, – подсказал я.
– А теперь он твердо намерен стать дефектологом, – сказала мама.
– Б-будет з-заик л-лечить, – пояснил Найджел.
Я посыпал свежемолотым перцем тыквенное пюре и сказал:
– Что-то ты, Найдж, никак не повзрослеешь и не поумнеешь? Лечить от заикания – это для дефектолога самый высокий уровень квалификации. Тебе так не кажется?
Найджел слегка покачал головой с выражением «я так и думал», но вслух моей правоты не признал.
Мама сделала глоток вина и воскликнула:
– Какое чудесное вино, Хьюго!
– Вот именно, чудесное! Определение как раз для «Монтраше-78», – поддержал ее папа. – Но тебе, право, не следует тратить на нас свои деньги, Хьюго.
– Во-первых, папа, у меня очень четкий бюджет. А во-вторых, та нудная работа, которой я занимаюсь в адвокатской конторе, тоже приносит кое-какой доход. И потом, вы столько для меня сделали, что я хоть иногда должен раскошелиться и поставить вам бутылку приличного вина.
– Но нам было бы очень неприятно думать, что ты остался без денег… – сказала мама.
– …или из-за необходимости подрабатывать пострадали твои занятия, – прибавил папа.
– Так что просто дай нам знать, – попросила мама, – если у тебя вдруг будет туго с деньгами. Обещаешь?
– Хорошо, если когда-нибудь что-то подобное случится, я непременно именно к вам приду с протянутой рукой. Обещаю.
– Это у меня туго с деньгами, – с тайной надеждой заметил Найджел.
– Но ты ведь живешь дома, а не где-то в широком мерзком мире. – Папа нахмурился и посмотрел на часы. – Я, кстати, не понимаю: в этом мерзком мире существуют хоть какие-то представления о времени? Надеюсь, что родителям фройляйн нашего Алекса известно, что она сейчас гостит в Англии? Кстати, где они? Сейчас уже середина дня.
– Они же немцы, пап, – сказал Найджел. – Большие толстые немецкие кошельки.
– Тебе легко говорить, но это объединение Германии невероятно дорого обойдется. Мои клиенты во Франкфурте, например, очень нервничают из-за падения Берлинской стены.
Мама аккуратно отрезала ломтик жареного картофеля.
– Хьюго, что тебе Алекс рассказывал об этой Сюзанне?
– Ни слова. – С помощью ножа и вилки я тщательно снимал с костей мясо форели. – Не забывай, что существует такая вещь, как братское соперничество.
– Но ведь вы с Алексом всегда были лучшими друзьями!
– Ага, – сказал Найджел, – до тех пор, пока кто-нибудь не произносил смертельно опасных слов: «А не сыграть ли нам в «Монополию»?»
Я обиженно спросил:
– Я что, виноват, что никогда не проигрываю?
Найджел фыркнул.
– То, что никто не замечает, как ты жульничаешь…
– Так! Родители, вы слышали эту оскорбительную, беспочвенную клевету?
– …еще не доказывает, что ты этого не делаешь. – Найджел на всякий случай выставил в мою сторону столовый нож. Мой младший брат этой осенью потерял невинность и сменил шахматные журналы и приставку «Атари» на KLF[58 - Британская эйсид-хаус-группа, популярная в начале 90-х.] и дезодорант с кремом для бритья. – Между прочим, не Хьюго, а мне известны об этой Сюзанне
Страница 66
целых три вещи. А все благодаря моей способности применять метод дедукции. Раз она находит Алекса привлекательным, то она: а) слепа, как летучая мышь; б) привыкла иметь дело с сопляками; с) у нее напрочь отсутствует обоняние.В эту минуту в столовой как раз нарисовался Алекс.
– У кого это напрочь отсутствует обоняние? – спросил он.
– Принеси-ка нашему старшему братцу из духовки его обед, – велел я Найджелу, – иначе я прямо сейчас тебя заложу, и тогда уж ты точно получишь по заслугам.
Найджел без малейших возражений мгновенно подчинился.
– Ну, как там Сюзанна? – спросила мама. – Все ли в порядке у ее родителей в Гамбурге?
– Да, все прекрасно.
И Алекс сел за стол. Мой брат никогда многословием не отличался.
– Она ведь, кажется, изучает фармакологию, да? – поинтересовалась мама.
Алекс пронзил вилкой кусок цветной капусты, похожий на муляж мозга, и сунул его себе в рот.
– Угу.
– Но когда же ты все-таки нас с ней познакомишь?
– Трудно сказать, – буркнул Алекс, а я подумал о тщетных надеждах моей дорогой бедняжки Марианджелы.
Найджел принес старшему брату подогретый ланч и поставил тарелку перед ним на стол.
– Никак не могу привыкнуть, – сказал папа, – к невероятно съежившимся расстояниям. Подружка в Германии, катание на лыжах в Альпах, лекции в Монреале – и все это сегодня норма. Когда я впервые покинул Англию и поехал в Рим – мне тогда было примерно столько же, сколько сейчас тебе, Хьюго, – еще никто из моих приятелей так далеко от дома не уезжал. А мы с моим другом сели на паром «Дувр – Кале», потом автостопом добрались до Марселя, а потом через Турин – до Рима. На это у нас ушло шесть дней. И нам обоим казалось, что мы уехали на край света.
– Пап, а у вашей почтовой кареты в дороге колеса не отваливались? – тут же спросил вредный Найджел.
– Ах, как смешно! Во второй раз я побывал в Риме только два года назад, когда летел в Нью-Йорк на Европейское ежегодное собрание. Помнится, мы вылетели вовремя и прибыли как раз к позднему ланчу; еще успели провести несколько заседаний комиссии – сплошная болтовня до полуночи, а уже на следующий день снова были в Лондоне и как раз поспели к…
В гостиной зазвонил телефон, и мама сказала:
– Наверняка звонят кому-то из вас, мальчики.
Найджел выскочил в коридор и помчался в гостиную; моя обглоданная форель смотрела на меня одним, полным разочарования, глазом. Через минуту Найджел вернулся и сообщил:
– Хьюго, это тебя. Какая-то Диана Спинстер. А может, Спенсер[59 - Spinster – старая дева (англ.). Диана Спенсер (1962–1997) – первая жена принца Чарльза, наследника британского престола. В начале 1990-х желтая пресса муссировала слухи о ее любовных связях.], я как-то не уловил. Она сказала, что ты можешь подскочить к ней в театр «Палас», пока ее муж совершает поездку по странам Общего рынка… Она еще что-то такое вещала насчет тантрических поз в театральной уборной… в общем, она сказала, что ты поймешь.
– Есть такая операция, братишка, – сказал я ему, – которая очень помогла бы выправить твою единственную мозговую извилину. Ветеринары ее запросто делают, и, кстати, очень недорого.
– И все-таки кто звонил, Найджел? – строго спросила мама. – Скажи, пока не забыл.
– Миссис Первис из «Риверсайд Виллас». Она просила передать Хьюго, что бригадный генерал сегодня чувствует себя гораздо лучше, так что если Хьюго все еще собирается сегодня к нему заехать, то добро пожаловать от трех до пяти.
– Отлично. Если ты, пап, уверен, что обойдешься без меня…
– Ступай, ступай. Мы с мамой очень гордимся тем, что ты до сих пор ездишь к этому генералу, чтобы ему почитать. Не правда ли, Элис?
– Очень гордимся! – с чувством поддержала его мама.
– Спасибо. – Я сделал вид, что мне даже несколько неловко. – Знаете, бригадный генерал Филби был просто великолепен, когда я занимался с ним основами гражданского права. Я для этого специально ездил к нему в Далвич. Он знает невероятное количество всяких историй. Уж такую-то малость я теперь могу для него сделать.
– О господи! – простонал Найджел. – Такое ощущение, что меня заперли внутри сентиментального романа для детишек «Маленький домик в прериях»!
– В таком случае я с удовольствием помогу тебе оттуда выбраться, – сказал папа. – Поможешь мне убрать это дерево вместо Хьюго, а он поедет навестить бригадного генерала.
Найджелу эта идея явно пришлась не по вкусу.
– Но мы с Джаспером Фарли собирались сегодня на Тоттнем-Корт-роуд!
– Зачем? – Алекс навалил себе на тарелку целую груду еды. – Вы только и делаете, что таскаетесь там по магазинам и пускаете слюни, любуясь хайфай и синтезаторами, которые себе позволить не можете.
Из патио вдруг донесся грохот, и я краем глаза успел заметить какой-то черный промельк, затем по плитам покатился перевернутый цветочный горшок, упала стоявшая рядом лопата, и черный промельк превратился в кошку, из пасти которой торчала еще слабо трепыхавшаяся малиновка.
– Ох, – вздрогнула мама. – Как это ужасно! Может быть, мы еще успеем спасти птичк
Страница 67
? Хотя эта противная кошка, по-моему, страшно собой довольна…– Вот вам иллюстрация к принципу «выживает сильнейший», – спокойно сообщил Алекс.
– Может, опустить жалюзи? – спросил Найджел.
– Ничего страшного, дорогая, пусть природа сама во всем разберется, – сказал папа.
Я встал и вышел в патио через заднюю дверь. Было холодно, воздух так и обжигал лицо. Я крикнул кошке: «Брысь, брысь! Пошла прочь!», и маленькая черная хищница нырнула с добычей в садовый сарай и притаилась там, нервно следя за мной. Хвост у нее так и дергался. Растерзанная птичка уже почти не шевелилась.
В небе самолет с грохотом, подобным взрыву, преодолел звуковой барьер.
У меня под ногами хрустнула ветка. И я вдруг почувствовал себя каким-то невероятно живым.
* * *
– По мнению моего мужа, – сестра Первис, точно большой пароход, плыла по ковру, который можно было «чистить влажной щеткой и даже мыть», к библиотеке «Риверсайд Виллас», – молодежь в наши дни либо выпрашивает у родителей подачки, либо пьет, либо без всяких на то оснований изображает из себя бодрячков типа «у-меня-все-в-порядке-ребята». – Ноздри мне щекотал запах хвойного дезинфектанта, а сестра Первис между тем продолжала вещать: – Но пока в семьях Великобритании все еще вырастают порой такие прекрасные молодые люди, как вы, Хьюго, я лично готова поверить, что в ближайшее время полное варварство нам все-таки не грозит.
– Пожалуйста, сестра Первис, помогите! У меня голова в дверь библиотеки не проходит!
Свернув за угол, мы обнаружили одну из постоянных обитательниц лечебницы. Вцепившись в перила, тянувшиеся вдоль стены, она хмуро смотрела в сад, на качавшиеся под ветром деревья, словно что-то там забыла. С ее нижней губы на мятно-зеленый кардиган тянулась нитка липкой слюны.
– Выше голову, миссис Болито, – сказала медсестра, выхватывая откуда-то из рукава чистую салфетку. – Что мы там видим? Наши знамена, не так ли? – Она ловко удалила слюнный сталактит и выбросила салфетку в мусорное ведро. – Миссис Болито, вы ведь помните Хьюго? Молодого друга нашего бригадного генерала?
Миссис Болито повернула голову в мою сторону, и я тут же вспомнил глаз той форели, что недавно лежала у меня на тарелке.
– Страшно рад снова вас видеть, миссис Болито, – радостно приветствовал ее я.
– Поздоровайтесь с Хьюго, миссис Болито. Хьюго – наш гость.
Миссис Болито посмотрела на меня, на сестру Первис и захныкала.
– Ну, что такое? Что случилось? – заворковала медсестра. – А что там такое веселенькое по телевизору в гостиной показывают? Летающая машина? Так, может, и нам пойти посмотреть? Пойдемте, миссис Болито, вместе и посмотрим.
За нами со слабой улыбкой наблюдала голова лисицы, висевшая на стене.
– Вы меня немножко здесь подождите, – сказала сестра Первис миссис Болито, – а я быстренько провожу Хьюго в библиотеку и сразу вернусь. А потом мы с вами вместе пойдем в гостиную и посмотрим телевизор.
Я, конечно, пожелал миссис Болито счастливого Рождества, но, по-моему, надеяться на это особенно не стоило.
– У нее четверо сыновей, – сказала сестра Первис, когда мы двинулись дальше, – и у всех лондонский адрес, но ни один к ней никогда не приходит. Можно подумать, старость – это уголовное преступление, а не та цель, к которой все мы неизбежно придем.
Я подумал, уж не озвучить ли мне собственную теорию о том, что наша культурная стратегия, якобы направленная на победу смерти, – это всего лишь попытки похоронить смерть под запросами консюмеризма и надеждой на сансару, а все «Риверсайд Виллас» мира служат лишь ширмой, способствующей этому самообману; старики действительно виновны, ибо самим своим существованием доказывают, что наше сознательно близорукое отношение к смерти – это и есть тот самый самообман.
Нет, решил я, не надо ничего усложнять, вынуждая сестру Первис изменить свое мнение на мой счет. Мы, собственно, уже достигли дверей библиотеки, и моя провожатая сказала sotto voce[60 - Вполголоса (лат.).]:
– Я знаю, Хьюго, вы не подадите вида, если бригадный генерал вас не узнает, не так ли?
– Ну что вы! Конечно, нет. А его все еще преследует то… заблуждение насчет пропажи почтовой марки?
– Да, эта мысль по-прежнему время от времени приходит ему в голову. А, вот и Марианджела! Марианджела!
Марианджела подошла к нам с кипой аккуратно сложенного постельного белья.
– Юго! Сестра Первис говорила, что ты сегодня придешь. Как там твой Нор-витч?
– Хьюго учится в университете Кембриджа, Марианджела. – Сестра Первис даже содрогнулась. – Кембриджа, а не Нориджа[61 - Марианджела заменяет название города Norwich (Норидж) искаженным, но более понятным ей выражением Nor-witch («не ведьма»), которые пишутся почти одинаково, но произносятся по-разному.]. Это очень большая разница!
– Пардон, Юго. – Чуть раскосые, эльфийско-бразильские глаза Марианджелы пробудили во мне не только надежды. – Я и не знала, что есть такой город. Я еще так плохо знаю географию Англии.
– Марианджела, вы не могли бы принести в библиотеку кофе для Хьюго и
Страница 68
ашего бригадного генерала? А то мне надо поскорей вернуться к миссис Болито.– Конечно. Приятно было встретить вас хотя бы в коридоре, сестра Первис.
– Только не забудьте попрощаться со мной перед уходом, – напомнила ей миссис Первис и решительно направилась в обратный путь.
А я спросил у Марианджелы:
– Что ей, собственно, так уж нравится в этой кошмарной работе?
– Повелевать. Ничего, у нас на континенте все привыкли к диктаторам.
– Она ночью-то спит или подзаряжается от магистральной сети?
– Она не такой уж плохой босс, если с ней всегда соглашаться. По крайней мере она надежна. И всегда говорит то, что думает.
Марианджелу, пожалуй, можно было бы назвать человеком, не слишком довольным жизнью, но все же явно лишенным сарказма.
– Не сердись, Анж, нам просто нужно было немного отдохнуть друг от друга.
– Восемь недель, Юго! Два письма, два звонка, два сообщения на моем автоответчике. Мне нужен контакт, а не отдыхать друг от друга. – Ладно, значит, она, пожалуй, уже ближе к состоянию обиженной женщины. – Ты плохо представляешь себе, в чем именно нуждаюсь я.
Скажи ей, что все кончено, – посоветовал мне внутренний голос Хьюго Мудреца, но Сексуально Озабоченный Хьюго обожает постоянных любовниц.
– Ты права, я действительно не так уж хорошо тебя знаю, Марианджела. Как и любую другую женщину. Как и самого себя. У меня, конечно, были до тебя две или три подружки – но ты… ты совсем другая. К концу лета ты постоянно стояла у меня перед глазами – казалось, некий телевизионный канал сутки напролет показывает одну только Марианджелу Пинто-Перейра. Я чуть не сбрендил, честное слово! Так что единственным способом как-то восстановить душевное равновесие была временная разлука с тобой. Часто я не выдерживал и уже почти готов был тебе позвонить… но… понимаешь, Анж, все это от неопытности, а не со зла. – Я открыл дверь в библиотеку. – Спасибо тебе за все. Я до конца жизни сохраню великолепные воспоминания о проведенных с тобой днях. И мне, право, очень жаль, что я вел себя порой как бесчувственный чурбан, не понимая, что причиняю тебе боль.
Она вставила ногу в щель, не давая двери закрыться. Сейчас она была очень сердита на меня и вся так и пылала от страсти.
– Сестра Первис просила, чтобы я принесла кофе тебе и бригадному генералу. Тебе как всегда: черный и одна ложка сахара?
– Да, пожалуйста. Но, если можно, только с сахаром и без всякого амазонского колдовства вуду, от которого ссыхаются яйца. Хорошо?
– Острый нож куда лучше, чем вуду. – Она нахмурилась. – А как ты пьешь кофе в своем университете Кейм-бридж? С молоком или еще с чем-то?
– От кофе с молоком у меня мгновенно портится настроение.
– Значит, если… если… я найду для тебя настоящий бразильский кофе, ты его выпьешь?
– Марианджела, ты же прекрасно знаешь: если хоть раз попробуешь настоящий кофе, все остальные его разновидности станут для тебя просто дешевой имитацией.
* * *
– Уже скоро конец, генерал, – сказал я старику и перевернул страницу. – «Но для меня весь Восток воплощен в том видении моей юности. Он весь – в том мгновении, когда я, открыв свои молодые глаза, вдруг его увидел. Я набрел на него, выйдя из схватки с морем – о, как я был еще юн! – и я увидел, что и он смотрит на меня. И все, что от него осталось, – только одно это мгновение, мгновение, исполненное силы, романтики, волшебства… юности!.. Луч солнечного света на незнакомом берегу, мгновение, чтобы вспомнить, мгновение для вздоха и – прощай!.. Ночь… Прощай…»[62 - Перевод И. Тогоевой.]
Я отхлебнул чуть теплого кофе; бригадный генерал Филби к своей чашке так и не прикоснулся. Этот еще пять лет назад полный жизни и невероятно умный человек теперь бесформенной грудой горбился в инвалидном кресле. Тогда, в 1986 году, генералу было уже семьдесят, однако вполне можно было дать и пятьдесят; он жил в большом старом доме в Кью со своей преданной овдовевшей сестрой миссис Хаттер. Генерал Филби был старым другом директора нашей школы, и хотя предполагалось, что я всего лишь буду косить траву у них на лужайке, пока не срастется его сломанная нога, он отнесся ко мне с поразительной добротой и великодушием. В итоге все кончилось тем, что вместо уроков гражданского права мы с ним играли в покер и криббедж, попивая пиво из большого кувшина. И потом, уже после того, как его нога зажила, я заходил к нему почти каждый четверг. И миссис Хаттер тут же непременно принималась меня кормить, чтобы «сделать чуточку толще», а потом мы пересаживались за карточный стол, где он учил меня так «увлечь Госпожу Удачу, чтобы она сама сняла панталоны». Даже Жаба не догадывался, где я так научился играть. В свое время генерал Филби был настоящим щеголем и любимцем женщин, одержимым филателистом, прирожденным рассказчиком и лингвистом. После стаканчика порто генерал готов был сколько угодно рассказывать о своей службе в Специальном подразделении подводного флота в Норвегии во время Второй мировой и после нее, а потом и во время Корейской войны. Он заставлял меня читать Кон
Страница 69
ада и Чехова, научил, как получить фальшивый паспорт, отыскав подходящее имя на кладбище и написав запрос в Сомерсет-Хаус[63 - Большое здание на берегу Темзы в Лондоне, где размещается Управление налоговых сборов.] о выдаче свидетельства о рождении. Я об этой уловке уже знал, но притворился, будто не знаю.Бригадный генерал Филби почти не шевелился, лишь время от времени голова его покачивалась и кренилась набок, как у Стиви Уандера за роялем; в складках пиджака у него скопилась перхоть. Брил его теперь медбрат; он же осуществлял и прочие гигиенические процедуры – в связи с недержанием мочи старик теперь был вынужден носить памперсы. Время от времени с уст бригадного генерала срывалось несколько невнятных слов, но со мной он практически не разговаривал. Я понятия не имел, доставляет ли ему «Юность» Конрада[64 - Джозеф Конрад (Юзеф Коженёвский) (1857–1924) – английский писатель.] такое же удовольствие, как прежде, или, может, ему мучительно слушать то, что служит напоминанием о былых, куда более счастливых днях? А может, он уже и не воспринимает того, что я ему говорю или читаю, и даже не узнает меня?
И все-таки. Марианджела, например, утверждала, что, когда имеешь дело со старческой деменцией, лучше всего вести себя так, словно этот человек, которого ты раньше знал как совершенно нормального, по-прежнему держится на плаву, просто прячется где-то внутри своего корабля, пока его еще не разнесло волнами. В этом нет ничего плохого, даже если же ты ошибаешься и того человека, которого ты когда-то знал, больше нет, потому что за любым больным следует заботливо ухаживать; но если ты прав, и тот, прежний, человек все еще существует где-то там, внутри, за непробиваемой кирпичной стеной, то ты для него – как веревка спасателя, как единственная дорога к жизни.
– Ну вот, мы уже на последней странице, генерал, – сказал я и продолжил чтение: – «Из всех чудес мира самое чудесное, по-моему, это море, море само по себе, а может, всего лишь юность, проведенная в море? Кто знает? Вот вы, например: все вы получили от жизни немало: деньги, любовь – все то, что человек обычно обретает на берегу. Так скажите, разве не лучшими годами вашей жизни были те, когда мы были молоды, и бороздили моря, и ничего не имели, и получали от моря одни лишь тяжкие удары, хотя порой оно и давало нам возможность почувствовать собственную силу? Неужели вы не сожалеете о тех временах?»
В горле бригадного генерала что-то затрепетало.
Тяжкий вздох? Или просто воздух в голосовых связках?
В просвет между деревьями виднелась Темза, серебристая, как сплав меди с оловом и цинком, который называют «пушечным металлом».
Лодка с пятью людьми пролетела с левого берега на правый и во мгновение ока исчезла.
Садовник в плоской кепке сгребал граблями опавшие листья.
Я дочитал в меркнущем свете дня последний абзац: «И все мы кивали ему, финансовому воротиле, человеку богатому, с которым считаются, который и сам уважает закон; да, все мы ему кивали, сидя за полированным столом, поверхность которого была так похожа на застывшую коричневую водную гладь, и в ней отражались наши лица, изборожденные морщинами, носившие следы тяжких трудов и подлых предательств, успехов и любви. Наши усталые глаза смотрели спокойно, но по-прежнему жадно пытались отыскать что-то, не связанное с этой жизнью, ждали чего-то, что уже промелькнуло незаметно и растворилось – во вздохе, в мимолетном воспоминании – вместе с твоей юностью, твоей былой силой, романтикой твоих иллюзий».
Я захлопнул книгу и зажег лампу. Мои часы показывали четверть пятого. Я встал и задернул занавески.
– Ну что ж, сэр. – У меня было такое ощущение, словно я обращаюсь к пустой комнате. – Мне кажется, не стоит вас чрезмерно утомлять…
Неожиданно лицо бригадного генерала напряглось, оживилось, он открыл рот, и хотя голос его был глухим, как у призрака, а речь – невнятной из-за перенесенного инсульта, я смог различить сказанные им слова:
– Мои… проклятые… марки…
– Генерал Филби… это Хьюго, сэр. Хьюго Лэм.
Трясущейся рукой он попытался схватить меня за рукав.
– Полиция…
– Какие марки, генерал? О чем вы?
– Целое… состояние…
К нему вернулся разум, глаза смотрели осмысленно, и на мгновение мне показалось, что он готов бросить обвинение похитителю в лицо, но это мгновение тут же миновало. За дверью в коридоре проскрипела тележка – развозили обед. Тот бригадный генерал, которого я знал когда-то, больше не смотрел на меня с застывшим выражением гнева, потрясения и неожиданно постигшей его неудачи; он оставил меня наедине с этими красивыми настенными часами, с полками, полными чудесных книг, которые никто никогда не читает, и с ясным пониманием того, что, как бы я ни прожил свою жизнь, сколько бы власти, богатства, опыта, знаний или красоты ни выпало мне на долю, в итоге я закончу так же, как и этот старик, ставший теперь таким уязвимым. И я, глядя на бригадного генерала Реджинальда Филби, словно смотрел в некий телескоп, устремленный в будущее, и видел самого себя.
* * *
Страница 70
Амулет, вызывающий сладкие сны, свисал с шеи Марианджелы; я слегка покачал его, и под ним среди буйных кудрей моей любовницы, рассыпавшихся по плечам и по груди, обнаружился крестик с распятием. Я взял Сына Божьего в рот и вообразил, что Он растворяется у меня на языке. Секс, возможно, и является противоядием от смерти, но вечную жизнь предлагает только целым биологическим видам живых существ, а не отдельным их представителям. Из СD-плейера доносился голос Эллы Фицджеральд, которая, как всегда, забыла слова из зонга Мэкки-Ножа[65 - Герой знаменитой «Трехгрошовой оперы» Бертольда Брехта, поставленной на музыку Курта Вайля (1928).] об одной жаркой ночке в Берлине полсотни лет назад. Где-то под нами прогрохотал поезд районной линии лондонского метро. Марианджела поцеловала мое мускулистое предплечье, потом вдруг укусила, и довольно сильно.
– Ой! – жалобно вскрикнул я, наслаждаясь этой болью. – Это что, по-португальски означает: «Земля поплыла подо мною, мой господин и повелитель. А хорошо ли было тебе?»
– По-португальски это означает: «Я тебя ненавижу! Ты лжец, обманщик, чудовище, псих, извращенец, и чтоб тебе вечно гнить в аду, сукин ты сын!»
Подобные вещи всегда меня заводят; мы оба рассмеялись, предвкушая миг наслаждения, и в итоге я кончил раньше времени. Я аккуратно снял презерватив, стараясь не испачкать пурпурные простыни Марианджелы, и завернул его в салфетку. Хороший секс – это неистовая страсть, безумие, но завершается он всегда сущим фарсом. Марианджела перевернулась на живот и легла лицом ко мне; странно, но женщины почему-то становятся почти безобразными, когда с них снята вся шелуха, когда они уже использованы и прямо на глазах словно начинают покрываться ржавчиной. Марианджела села, сделала несколько глотков из стакана, охраняемого статуэткой Иисуса из Рио, потом поднесла стакан к моим губам:
– Хочешь? – И она прижала мою руку к своей левой груди; было слышно, как ее сердце стучит: люблю, люблю, люблю, люблю, люблю.
Ах, надо было мне все-таки послушаться голоса Хьюго Мудрого…
* * *
– Юго, когда мне можно будет познакомиться с твоей семьей?
Я натянул боксеры. Мне очень хотелось сполоснуться под душем, но контора по продаже автомобилей «Астон Мартин» скоро должна была закрыться, так что стоило поспешить.
– А зачем тебе знакомиться с моей семьей?
– Хочу. Это же совершенно нормально. Мы ведь с тобой встречаемся уже шесть месяцев. 21 июня ты впервые сюда пришел, а завтра 21 декабря.
Господи, какой-то счетчик памятных дат!
– Лучше давай пойдем с тобой куда-нибудь – поужинаем, отметим это событие, а мою семью, пожалуй, оставим в покое. Хорошо, Анж?
– Но я действительно хочу познакомиться с твоими родителями, с твоими братьями…
Ну да: мама, папа, Найджел, Алекс, позвольте вам представить Марианджелу. Она родом из неописуемых трущоб Рио, работает в «Риверсайд Виллас» сиделкой у престарелых пациентов, и я после посещения бригадного генерала Филби классно ее трахнул. Итак, что у нас на обед? Я отыскал под кроватью свою майку.
– Вообще-то, если честно, я не вожу домой подружек.
– Значит, я буду номером первым. Это очень приятно.
– В некоторые области моей жизни… – так, теперь быстро джинсы, молния, ремень, – …я стараюсь никого не пускать.
– Я твоя девушка, а не какая-то «область». Ты что, меня стыдишься?
Какой очаровательный удар кинжалом! Какой эмоциональный шантаж!
– Ты же знаешь, что нет.
Умом Марианджела понимала, конечно, что эту тему следовало бы немедленно закрыть, но сердцу, как говорится, не прикажешь, и сейчас ею правили исключительно эмоции.
– Значит, ты стыдишься своей семьи?
– Не больше чем обычный средний сын из троих имеющихся.
– Тогда, значит… ты стыдишься того, что я на пять лет тебя старше?
– Тебе всего двадцать шесть, Анджела! Это вряд ли можно назвать старостью.
– А может… я недостаточно белая для твоих родителей?
Я уже застегивал пуговицы на рубашке фирмы «Пол Смит».
– Ну, эта ерунда вообще не имеет никакого значения.
– Тогда почему же мне нельзя познакомиться с родными моего бойфренда?
Один носок, второй…
– Ну, у нас еще… просто не та стадия отношений.
– Какая еще, на фиг, стадия? Ты несешь по-о-олную чушь, Юго! Когда у тебя отношения с кем-то, вы делитесь друг с другом не только телом. Так ведь? Когда ты в Кембридже попиваешь свой чертов кофе со всеми этими белыми девицами, имеющими PhD, я и не думаю сидеть здесь, моля бога, чтобы ты позвонил или прислал письмо. Нет, не сижу. Один парень – врач-консультант из частной клиники – постоянно просит меня о свидании и приглашает в самый модный японский ресторан Мейфера[66 - Фешенебельный район Лондона, известный дорогими магазинами и гостиницами; в старину служил местом майских ярмарок (May Fair – «майская ярмарка»).]. Все мои друзья говорят мне: «Ты просто сумасшедшая! Почему ты ему отказываешь?» Но я все равно ему отказываю – из-за тебя.
Я еле сдержал улыбку – столь неумелыми были ее попытки меня убедить.
– Так для чего я тебе? – не ун
Страница 71
малась Марианджела. – Только для секса? Когда у тебя свободный денек выдастся?Ладно. Вон моя куртка, возле двери; там же мои ковбойские сапоги. А Марианджела по-прежнему сидела совершенно голая, пухлая, как снеговик, и, увы, никакого оружия у меня под рукой не было.
– Ты мой друг, Марианджела. Мало того, в настоящее время ты самый близкий мой друг. Но хочу ли я представить тебя своим родителям? Нет. Хочу ли я переехать и жить вместе с тобой? Нет. Хочу ли я вместе с тобой планировать будущее, раскладывать в шкафу принесенное из прачечной белье, завести в доме кошку? Нет.
Прямо под окнами проехал еще один поезд районного метро, как бы намекая, что пора завершать эту душещипательную сцену – сцену, столь же древнюю, как гоминиды. Такое повсеместно случалось и случается на планете Земля, и люди во время подобных сцен с печальным концом объясняются на всех языках мира. Марианджела вытерла мокрое от слез лицо и отвернулась, и все Олли Куинны мира тут же упали бы на колени, обещая все-все исправить. А я молча надел куртку и сапоги. Она это заметила и тут же перестала лить слезы.
– Ты уходишь? Сейчас?
– Если это действительно наше с тобой последнее свидание, Анж, то ни к чему продлевать агонию.
Я сделал ей очень больно, и в пять секунд она совершила этот шаг – от любви до ненависти – и разразилась пулеметной очередью бранных слов:
– Sai da minha frente! Vai pra puta que pariu![67 - Здесь: «Пошел прочь! Вали ко всем чертям!» (порт.)]
Ну и прекрасно. Когда девушка тебя возненавидела, порвать с ней гораздо проще. Уже занеся ногу над порогом, я сказал:
– Если этот твой врач-консультант захочет взять уроки, как следует управляться с некой Марианджелой Пинто-Перейра, скажи ему, что я с удовольствием поделюсь с ним кое-какими ценными наблюдениями.
Один убийственно мрачный взгляд, одно стремительное движение сильной руки, один промельк великолепной бразильской груди – и в меня со скоростью метеора полетел увесистый Иисус из Рио, вращаясь, как пущенный из пращи камень; меня спасла какая-то доля секунды, и фигурка Иисуса врезалась в захлопнутую дверь, превратившись в тысячу гипсовых осколков.
* * *
К шести часам над городом нависли тяжелые мрачные тучи, обещавшие обильный снегопад. Я надел свою меховую шапку из опоссума. На богатых боковых улочках Ричмонда было тихо. Владельцы домов, достойные представители среднего класса, задернули шторы на окнах своих жилищ, где вдоль стен выстроились книжные шкафы, на стенах висели картины и прочие предметы искусства, а у порога светилась рождественская елка. Я немного прогулялся по Ред-Лайон-стрит. Девица на ресепшене в автомагазине «Астон Мартин» обладала такими же дерзкими и соблазнительными округлостями, как и продаваемые там роскошные спортивные машины, но вот лицом, к сожалению, не вышла: ей явно требовалась помощь косметологов. Она сплетничала по телефону, когда я неторопливо, но вполне решительно прошел мимо нее, коротко кивнув и как бы давая понять: твой босс меня ждет. Я пересек выставочный зал и подошел к распахнутой двери с табличкой: «Винсент Костелло. Отдел продаж». За дверью сидел человек лет тридцати с небольшим; он прямо из коробочки ел заливного лобана и одновременно пытался завернуть в красивую бумагу подарок – большую коробку из магазина детской технической игрушки «Скейлекстрик». Одет он был в костюм, приобретенный на одной из центральных улиц города в магазине готового платья, хотя и достаточно приличный.
– Добрый день, – приветствовал он меня. – Чем могу служить?
У Костелло был выговор жителя Восточного Лондона; на письменном столе стояла фотография: он и какой-то маленький мальчик; но мамочки рядом видно не было, и обручального кольца у него на пальце я тоже не заметил.
– Винсент Костелло, я полагаю?
– Да. Как на двери написано.
– Я хотел бы задать вам несколько вопросов относительно того, какова может быть стоимость подержанного автомобиля «Астон Мартин Кода». Но прежде разрешите мне помочь вам. – Я указал глазами на коробку, завернуть которую ему так и не удалось. – Вам ведь наверняка не помешает дополнительный большой палец?
– Нет, нет, что вы! Это очень мило с вашей стороны, но я и сам справлюсь.
– Да, я очень милый, но вы не справитесь. Так что позвольте все-таки вам помочь.
– Ладно, спасибо. Это для моего пятилетнего сынишки.
– Он, значит, «Формулой-1» увлекается?
– Просто помешан на всем, у чего есть двигатель – на автомобилях, мотоциклах и тому подобном. Обычно подарки заворачивает его мать, но сегодня… – Язычок клейкой ленты, намертво прилипший к бумаге, оторвался вместе с длинной бумажной полоской, и Костелло, явно не желая грубо выражаться в присутствии клиента, с ходу превратил «Oh, fuck!..» в «Ох, ф-фу!..»
– Коробки надо обвязывать по диагонали. – И прежде чем он начал спорить, я отодвинул его и взялся за дело сам. – Нужно заранее приготовить несколько кусочков скотча, потом закрепить бумагу, и… – Через несколько секунд идеально завернутая подарочная коробка уже стояла у него на ст
Страница 72
ле. – Ну вот, годится?Винсент Костелло был впечатлен.
– Где это вы так здорово научились?
– Моя тетя владеет несколькими маленькими магазинами подарков. И племянник-неслух время от времен ей помогает.
– Повезло вашей тете! Итак, вы, кажется, спрашивали о нынешней стоимости автомобиля «Астон Мартин Кода»?
– Да, 1969 года выпуска. 110 миль пробега – по счетчику. А водитель был всего один, человек очень осторожный и аккуратный.
– Чрезвычайно маленький пробег для такого зрелого экземпляра. – Костелло вытащил из ящика лист бумаги А4, сплошь покрытый цифрами. – Могу я спросить, кто этот осторожный водитель? Потому что вы-то никак не можете водить машину с 1969 года.
– Нет, конечно же, речь не обо мне. Один мой приятель получил этот автомобиль в наследство от отца. Меня, между прочим, зовут Хьюго, Хьюго Лэм, – представился я, и мы с Костелло пожали друг другу руки. – А этот мой друг принадлежит к семейству знаменитых Пенхалигонов из Пензанса. Когда его отец скончался, то оставил семье чудовищную неразбериху в финансовых делах. Им еще и пришлось платить кошмарный налог на наследство.
Винсент Костелло состроил сочувственную гримасу.
– Да, представляю себе.
– Мать моего друга – женщина очаровательная, но в финансах абсолютно ничего не смыслит. И в довершение всех неприятностей их фамильный адвокат и одновременно советник по финансовым вопросам только что попался на мошенничестве.
– Господи, да это просто какая-то череда несчастий!
– Вот именно. Когда я в последний раз разговаривал с Джонни, я сам предложил сходить к вам и спросить насчет его «Астон Мартина» – я ведь местный, мои родители живут на Крислхёрст-роуд. Я догадываюсь, что в торговле винтажными автомобилями ковбоев куда больше, чем честных шерифов; кроме того, мне кажется, что такой лондонский дилер, как вы, способен проявить куда больше благоразумия при заключении подобной сделки, чем если бы мой друг вздумал обратился к дилеру из Девоншира или Корнуолла.
– Вам правильно показалось, Хьюго. Но позвольте, я сверюсь с текущими ценами… – Костелло открыл какой-то файл. – А ваш отец, простите, случайно не наш клиент?
– Папа в настоящий момент водит свой любимый «БМВ», но, вполне возможно, через какое-то время обратится к вам, рассчитывая купить что-нибудь помоднее. В конце концов, «бумер» есть чуть ли не у каждого стандартного яппи[68 -
от «молодые городские профессионалы» (Young urban professionals, англ.) – представители популярной в конце 1980-х – начале 1990-х годов субкультуры, ориентированные карьеру и материальный успех.]. Я, конечно, расскажу отцу, как вы мне помогли.
– Спасибо, буду обязан. Значит, так, Хьюго. Скажите вашему другу, что вполне приличная ориентировочная цена автомобиля «Астон Мартин Кода» 1969 года выпуска с сотней километров пробега и в пристойном состоянии – это… – Винсент Костелло провел пальцем по столбцу цифр… – около двадцати двух тысяч. Хотя, если он будет продавать в Лондоне, то отчисления будут выше. У меня есть на примете один арабский коллекционер – он давно числится моим клиентом, – так вот, он может заплатить и больше, особенно если машина действительно в хорошем состоянии, и при желании я мог бы попытаться вытянуть из него тысяч двадцать пять. Но нашему механику обязательно нужно будет самому осмотреть машину, а мистер Пенхалигон, разумеется, должен сам приехать и заполнить все необходимые документы.
– Естественно. Мы тоже хотим, чтобы все было чисто и по высшему разряду.
– В таком случае вот моя карточка – я буду готов в любой момент, пусть он только позвонит.
– Вот и прекрасно. – Я спрятал карточку в свой бумажник из змеиной кожи, и мы обменялись прощальным рукопожатием. – Веселого Рождества, мистер Костелло!
23 декабря
Звякнул дверной колокольчик – и филателистический магазин «Бернард Крибель» на Чаринг-Кросс-роуд встретил меня густым запахом трубочного табака. Это было довольно узкое продолговатое помещение, в центре которого размещалась, как в магазине грампластинок, стойка с кляссерами, в которых были марки, так сказать, средней стоимости. Более дорогие экземпляры жили в запертых шкафах, тянувшихся вдоль стен. Я размотал шарф, но моя старая сумка для книг осталась висеть у меня на шее. По радио передавали Моцарта – «Дон Жуан», второй акт. Бернард Крибель, упакованный в зеленый твид, но с темно-синим галстуком на шее, быстро глянул на меня поверх клиента, сидевшего за столом, дабы удостовериться, что я пришел с миром; я всем своим видом сказал ему «нет-нет-не-торопитесь-пожалуйста» и тактично остановился на вполне приличном от него расстоянии, делая вид, что старательно рассматриваю довольно большое количество марок «Penny Black»[69 - Черная пенсовая марка; первая клейкая почтовая марка, выпущенная в 1840 году и представляющая большую филателистическую ценность.] в специальной витрине с постоянно поддерживаемым уровнем влажности. Вскоре мне стало ясно, что клиент, сидящий перед Крибелем, – отнюдь не милый зайчик.
– Что вы имеете в виду? – возм
Страница 73
щенно вопрошал он. – Что значит подделка?– Возраст этого образца – от силы дней сто, – хозяин магазина снял очки в изящной оправе и потер слезящиеся глаза, – а отнюдь не сто лет.
Но клиент упорно «цеплялся за воздух», как в итальянской комедии.
– А как же выцветшие краски? И эта коричневая бумага? Эта бумага никак не может быть современной!
– Время создания бумаги определить нетрудно – хотя вот эти пересекающиеся волокна предполагают, что это, скорее всего, 1920-е годы, а никак не 1890-е. – Неторопливый английский Бернарда Крибеля страдал несколько излишней чисто славянской резкостью: он был родом из Югославии, как я случайно узнал. – А смачивание бумаги некрепкой чайной заваркой – уловка весьма старая. Признаю, впрочем, что деревянную печатную форму создать было непросто, наверняка понадобился не один день – хотя выставленная цена в двадцать пять тысяч фунтов оправдывает затраченный труд. Кстати, чернила тоже вполне современные… краска «Уинзор и Ньютон», жженая охра, не так ли? И все это слегка разбавлено… В целом весьма неумелая подделка.
Возмущенный клиент завопил фальцетом:
– Вы что, обвиняете меня в подделке?!
– Я обвиняю не вас, а того, кто совершил эту подделку. Причем из корыстных побуждений.
– Вы просто пытаетесь сбить цену! Признайтесь!
Крибель с отвращением поморщился.
– Какой-нибудь перекупщик из тех, что неполный день работают на Портобелло[70 - Портобелло-роуд – уличный рынок в Лондоне, известный своими антикварными магазинами, а также туристическими лавками.], может, и заглотнет вашу наживку; или еще можно попытать счастья на какой-нибудь передвижной ярмарке, торгующей марками и монетами. А теперь извините, мистер Бадд, но меня дожидается настоящий клиент.
Мистер Бадд, страшно оскорбленный, взревел и вылетел из магазина. Он попытался даже хлопнуть дверью, но дверь была устроена так, что хлопнуть ею было невозможно. Крибель горестно покачал головой, сокрушаясь, до чего дошел мир, и я спросил:
– И часто к вам приходят с такими подделками?
Крибель выразительно втянул щеки и вытянул губы дудкой, показывая, что мой вопрос он оставит без внимания. Потом, помолчав, сказал:
– Мне знакомо ваше лицо… – он покопался в своей мысленной картотеке, – … э-э-э… мистер Анидер. Вы мне продали в августе блок из восьми марок острова Питкэрн. Хороший чистый блок.
– Надеюсь, вы пребываете в добром здравии, мистер Крибель?
– Более или менее. Как ваши занятия? Юриспруденция в университетском колледже Лондона, не так ли?
Мне показалось, что он хочет меня на чем-то подловить.
– Астрофизика в Имперском[71 - Imperial College of Science and Technology – Имперский колледж науки и техники, высшее техническое учебное заведение, входящее в состав Лондонского университета.].
– Да-да, конечно. И что, вы уже нашли там, наверху, разумную жизнь?
– По крайней мере, ее там не меньше, чем здесь, мистер Крибель.
Он улыбнулся старой шутке и посмотрел на мою сумку.
– Вы сегодня как, покупаете или продаете?
Я вытащил черный кляссер и извлек блок из четырех марок.
Ручка «Биро» в руках у Крибеля тут же, как живая, принялась постукивать по прилавку: тук-тук-тук.
А сам филателист вместе со своей лампой на штативе, сгибающейся под любым углом, склонился над марками.
Ручка «Биро» наконец перестала стучать, и старые глаза Бернарда Крибеля уперлись в меня инквизиторским взглядом, так что я процитировал то, что старательно выучил наизусть:
– «Четыре индийские темно-синие монеты в пол-анны[72 - Анна – индийская монета достоинством в 1/16 рупии.] 1854 или 1855 года; с правой стороны листа частично заметна печать гашения; в хорошем состоянии; неиспользованные». Ну что, пока что я вас ничем не разочаровал?
– Да, пока неплохо. – Он возобновил изучение, пользуясь лупой, как Шерлок Холмс. – Не стану притворяться и утверждать, что ко мне в руки то и дело попадают такие редкие марки. Вы прикидывали… какова может быть их цена?
– Единственная такая франкированная марка была продана на аукционе «Сотбис» в июне прошлого года за две тысячи сто фунтов. Если умножить на четыре, то получается восемь тысяч четыреста. Прибавьте пятьдесят процентов за неиспользованность всего блока, и получится примерно тысяч тринадцать. Однако я понимаю: у вас немало накладных расходов, связанных, во-первых, с тем, что ваш магазин находится в центре Лондона, во-вторых, вы всегда расплачиваетесь сразу, и в-третьих, у меня имеются большие надежды на наши с вами долгосрочные отношения, мистер Крибель.
– О, в таком случае с сегодняшнего дня вы вполне можете называть меня просто Бернард.
– Ну, раз так, то и вы называйте меня просто Маркус. Итак, моя цена – десять тысяч.
Крибель явно решил согласиться с этой ценой, но из вежливости делал вид, что страдает.
– Марки Содружества[73 - До 1947 года – Британское Содружество наций. Оформлено Вестминстерским статутом 1931 года. Межгосударственное объединение Великобритании и нескольких бывших английских доминионов, колоний и зависимых территорий;
Страница 74
става или конституции не имеет; в настоящее время объединяет 6 доминионов, признающих главой государства английскую королеву, и ряд иных стран, имеющих собственного главу государства.] в настоящее время выставлять запрещено. – Он раскурил трубку и завершил свою арию такими словами: – Увы, самое большее, на что я могу пойти, – это восемь с половиной.– Сегодня очень холодный день, чтобы заставлять меня тащиться на Трафальгарскую площадь, Бернард.
Он вздохнул, выпустив воздух из волосатых ноздрей.
– Жена мне руки-ноги оторвет за подобную уступчивость, но я считаю, что молодых филателистов следует поощрять. Давайте договоримся и разделим разницу пополам: получится девять тысяч двести пятьдесят фунтов, а?
– Десять – число более простое и круглое. – Я намотал на шею шарф.
Финальный вздох.
– Ладно. Пусть будет десять. – Мы пожали друг другу руки. – Вы возьмете чек?
– Да, но скажите, Бернард… – Он обернулся, уже стоя у двери, ведущей в глубь его уютного жилища. – Вот вы бы выпустили из виду ваши драгоценные «пол-анны» до того, как деньги за них оказались бы у вас в руках?
И Бернард Крибель склонил голову в знак признания моего профессионализма. Он молча вернул мне марки и пошел выписывать чек. Больной, на последнем издыхании, автобус с трудом тащился вверх по Чаринг-Кросс-роуд. В радиоприемнике демоны уже влекли Дон Жуана в ад: что ж, такова судьба всех дилетантов, которые пренебрегают выполнением домашних заданий.
* * *
Вклиниваясь в толпу, я пробирался по рождественскому Сохо, ревущему, задымленному и опасному, поскольку тротуары были покрыты скользким снежным месивом, затем пересек обледенелый, с чудовищным трафиком перекресток на Риджент-стрит и прибыл в неприметный лондонский офис банка «Suisse Integrity», приткнувшийся в тихом уголке за Беркли-сквер. Гориллоподобный охранник придержал пуленепробиваемую дверь, пропуская меня, и кивнул головой в знак того, что ему известно, что у меня назначена встреча. Оказавшись внутри помещения банка, изящно оформленного красным деревом и кремовыми коврами и портьерами, я перенес деньги с выписанного Крибелем чека на свой счет; мне помогала сидевшая за полированным столом маленькая кассирша, которая не задала мне ни одного вопроса, кроме: «Как у вас сегодня дела, мистер Анидер?» Возле ее компьютерного терминала красовался маленький швейцарский флажок, и пока она заполняла бланк на сделанный мною очередной вклад, я размышлял, не бывает ли здесь случайно и мадам Константен, будучи швейцарской экспатриаткой, не желающей полностью посвящать британские власти в свои финансовые дела. Что, если она, приняв изысканную позу, сидит на этом вот самом стуле, обитом бархатом? Я все время вспоминал наше с ней странное знакомство в часовне Королевского колледжа, хотя больше не испытывал таких провалов памяти, какой случился со мной там. «До свидания, мистер Анидер, надеюсь, вы вскоре снова нас навестите», – сказала кассирша, и я подтвердил, что, мол, да, вскоре непременно приду. Деньги были всего лишь побочным продуктом моего искусства, и все же я покидал банк, ощущая себя вооруженным и надежно защищенным – должно быть, столь же защищенной чувствует себя под кожухом артиллерийская установка; после уплаты пошлины мой счет благодаря чеку Крибеля перевалит за пятьдесят тысяч. Это, конечно, мелочь по сравнению со счетами многих, кто хранит свои деньги в банке «Suisse Integrity», но для студента, пусть даже старшего курса, который сам оплачивает свой путь наверх, все равно очень и очень неплохо. И эта сумма, безусловно, еще умножится. Половина моих приятелей из Хамбер-колледжа – за исключением тех, у кого чересчур добрые и позволяющие постоянно себя доить родители, – буквально погрязла в долгах и вынуждена постоянно притворяться, что в течение по крайней мере первых пяти лет после окончания университета им не придется соглашаться на любую, даже самую дерьмовую, работу. Очень даже придется! И дерьмо им придется хлебать полной ложкой, но они по-прежнему будут притворяться, будто питаются исключительно черной икрой. Ну, от меня вы этого не дождетесь, думал я, и если кто-то вздумает предложить мне дерьмо, я тут же швырну его ему же в лицо. И вложу в этот бросок всю свою силу.
* * *
В подземном переходе, ведущем от станции метро «Пиккадилли-сёркус», два человека в костюмах и дождевиках блокировали проход, ведя оживленные переговоры с кем-то третьим, скрытым от моих глаз. Сквозь завесу мокрого снега ярко светились витрины магазина «Тауэр Рекордз», в двери метро уже вливалась первая волна владельцев сезонных билетов, но мне вдруг стало любопытно. Между спинами мужчин в дождевиках я мельком заметил какого-то жалкого волосатого йети, съежившегося в углу вестибюля.
– Нечего сказать, отлично ты тут устроился! – говорил один из его мучителей. – Смотришь, кто из людей вон там цветы покупает, а потом здесь пристаешь к ним и просишь денег, понимая, что они не смогут просто так тебе отказать, не почувствовав себя при этом бессердечными ублюдками. – Судя по голосу, му
Страница 75
итель, похоже, здорово выпил. – Между прочим, мы тоже тут промышляем, ясно тебе? Говори, сколько ты уже настрелял?– Я… – йети испуганно хлопал глазами, – …ни в кого не стрелял.
Мучители, переглянувшись, расхохотались: их смех показался мне малоприятным.
– Я ведь… всего лишь прошу дать мне немного мелочи. В хостеле мне приходится платить тринадцать фунтов за ночь.
– Ну, так побрейся и найди себе работу – хотя бы грузчика!
– Никто меня на работу не возьмет, пока у меня не будет постоянного адреса.
– Ну, так получи пос-с-стоянный адрес!
– Никто не сдаст мне комнату, пока я не получу работу.
– Похоже, у этого типа на все объяснение найдется, верно, Газ?
– Эй, эй, тебе нужна работа? Я дам тебе работу. Хочешь? – спросил второй мучитель.
Первый мучитель – он был покрупнее и посильнее – низко склонился над несчастным йети.
– Мой коллега спрашивает тебя, приятель, причем очень вежливо спрашивает: нужна ли тебе работа?
Йети нервно сглотнул, кивнул и спросил неуверенно:
– А какая работа-то?
– Нет, ты слышишь, Газ? Нищий побирушка, а еще кочевряжится!
– Деньги собирать будешь, – сказал Газ. – Десять фунтов в минуту. Гарантированно.
У йети задергалось лицо.
– А что мне придется делать?
– Сейчас поймешь. – И мерзкий тип повернулся лицом к улице и швырнул целую пригоршню монет в образовавшийся просвет между машинами, двигавшимися сплошным ревущим потоком по Пиккадилли-сёркус. – Давай, Эйнштейн, собери-ка эти гребаные деньги! – Монеты катились между движущимися колесами, закатывались под днища автомобилей, разлетались по лепешкам не успевшего растаять грязного льда. – Ты только посмотри, и улицы Лондона покажутся тебе действительно вымощенными золотом.
И оба мучителя, страшно довольные, заплетающейся походкой потащились прочь, оставив совсем съежившегося йети решать, есть ли у него возможность и монетки собрать, и под автобус не угодить.
– Не надо, – быстро сказал я бездомному.
Он сердито сверкнул глазами:
– Сам попробуй спать в мусорном баке!
Я вытащил бумажник и протянул ему две банкноты по двадцать фунтов.
Он смотрел то на деньги, то на меня.
– Этого ведь хватит на три ночи в хостеле, верно? – спросил я.
Он взял банкноты и сунул их во внутренний карман грязной куртки.
– Очень обязан.
А я, чувствуя, что должным образом совершил жертвоприношение богам, нырнул в двери подземки, позволив «трубе» засосать меня в свое неспокойное нутро, где пахло потом и зловонным дыханием бесчисленного множества людей.
* * *
Строки были достаточно просты: «Люди просто вообразили себе такие республики и государства, каких на самом деле никогда не существовало. И все же то, как люди живут, столь мало похоже на то, как им следует жить, что любой, кто отказывается от того, что у него «есть», во имя того, что у него «должно было бы быть», неизменно приходит к собственному краху, а не к спасению; и человек, который всем своим существом, всеми деяниями своими стремится к добру, скорее всего, потерпит крах или даже погибнет, поскольку его окружает слишком много людей, которые отнюдь не питают склонности к добрым деяниям». И за этот честный, ясным и простым языком выраженный прагматизм кардиналы объявили Никколо Макиавелли[74 - Никколо Макиавелли (1469–1527) – итальянский общественный деятель, мыслитель, военный теоретик. Приведена цитата из самого известного трактата Макиавелли «Государь» (1513).] пособником дьявола! После станции «Эрлз-Корт» поезд метро вынырнул на поверхность, навстречу умирающему свету дня. Мимо промелькнули газовый завод, эдвардианские крыши, каминные трубы, антенны, забитая машинами парковка возле супермаркета, рекламные щиты, сообщающие о сдаче жилья внаем. Пассажиры, владельцы сезонных билетов, держась за поручни, качались из стороны в сторону, точно говяжьи туши, или плюхались на сиденье и превращались в живые трупы – красноглазые офисные рабы, уши которых заткнуты «вокманами» с тупой музыкой диско; те их представители, что постарше и поплотнее, сорокалетние, сидели, уткнувшись в «Evening Standard»[75 - Лондонская вечерняя газета консервативного направления; основана в 1827 году.]; ну а те, кто уже почти достиг пенсионного возраста, с изумлением смотрели на Западный Лондон и удивлялись: куда же подевалась их жизнь? Я – та Система, которую ты должен побороть, стучали колеса вагона. Я – та Система, которую ты должен побороть. Но что значит «побороть систему»? Стать настолько богатым, чтобы выкупить себя из рабства, избавить себя от ежедневного унижения рабским трудом? По параллельным путям прошел другой поезд; он двигался так медленно, что я успел разглядеть в одном из вагонов молодого трудящегося Сити – вот точно таким и я должен был бы стать на будущий год. Лицо этого человека, прижатое к окну, пролетело всего в метре от меня. У него была хорошая кожа, хорошая одежда и совершенно пустые, точнее, опустошенные глаза. Я успел даже прочесть заголовок статьи в журнале, который он читал, – «Как к тридцати годам стать по-настоящему богатым»
Страница 76
Парень поднял глаза, увидел меня и, прищурившись, тоже попытался прочесть название моей книжки из серии «Пенгуин-классик», но поезд унес его в противоположном направлении.Если бы у меня и были сомнения, что можно побороть систему, двигаясь вверх, то мне, черт побери, было отлично известно, что выпадением из обоймы ее точно не побороть. «Помнишь Ривенделл?» – спросил я себя. Летом перед моим поступлением в Кембридж мы с ребятами решили вскладчину смотаться в Камдентаун, где находился знаменитый клуб «Floating World».
– Там я накушался экстази и удалился вместе с какой-то девчонкой, похожей на беспризорницу; на губах у нее была помада цвета засохшей крови, а одежда казалась сделанной из черной паутины. Мы с этой девушкой-пауком взяли такси и приехали к ней домой; собственно, в этом доме жили члены коммуны, которая называлась «Ривенделл»[76 - Поместье Элронда, героя эпопеи Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец».], а у моей новой знакомой там имелась жалкая клетушка в виде отгороженной части террасы, смотревшей прямо на фабрику по переработке макулатуры. Девушка-паук и я сперва долго резвились под диск раннего Джонни Митчелла, певшего что-то про чаек, а потом продрыхли до полудня, после чего меня отвели вниз, в «комнату Элронда», и покормили чечевицей с карри. А потом эти «пионеры-сквоттеры» поведали мне, что их коммуна – это аванпост будущего, посткапиталистического, постнефтяного и постденежного общества. Все то, что «внутри системы», они считали плохим, а все то, что «вне системы», – хорошим. Когда один из них спросил, как я хочу провести время, отведенное мне на земле, я сказал что-то насчет работы в СМИ, и меня тут же со всех сторон подвергли словесной бомбардировке и коллективной диатрибе, поскольку, с их точки зрения, свойственные данной системе СМИ способны только разделять людей, а не объединять их. Девушка-паук сказала: «Только здесь, в Ривенделле, мы по-настоящему разговариваем друг с другом и слушаем легенды, созданные иными, более мудрыми культурами, например индейцами-инуитами, ибо мудрость древних – это наше основное богатство и наша валюта». Когда я уходил, Девушка-паук попросила у меня «взаймы» двадцать фунтов: ей нужно было купить кое-какие продукты. Я предложил в порядке обмена процитировать какую-нибудь инуитскую премудрость, раз уж это их «основная валюта». Какая-то часть ее ответа была радикально-феминистской, но по большей части ответ был англо-саксонским и весьма непристойным. В общем, я вынес из «Ривенделла» – если не считать лобковых вшей и аллергии на Джонни Митчелла, которая продолжается и по сей день, – твердое убеждение, что «вне системы» существует только нищета и больше ничего.
Можно, кстати, было бы спросить у того йети, насколько свободным он себя чувствует.
* * *
Пока я снимал шапку и сапоги в прихожей, услышал, как мама в гостиной говорит: «Подождите минутку, это, возможно, как раз он пришел». И почти сразу же она появилась в дверях, держа в руках телефонный аппарат, шнур которого был натянут до предела.
– Да, это действительно он! – сказала она в трубку. – Как удачно! Я сейчас вас соединю. Мне очень приятно называть вас по имени, Джонни… Примите мои поздравления с праздником и все такое.
Я вошел в гостиную следом за ней и одними губами спросил: «Джонни Пенхалигон?»; мама кивнула и вышла, затворив за собой дверь. Темная гостиная была освещена только мерцанием волшебных елочных огоньков, то ярко вспыхивавших, то почти затухавших. Телефонная трубка лежала в плетеном кресле. Я прижал ее к уху, слушая нервное дыхание Пенхалигона и мелодию из сериала «Твин Пикс», способную кого угодно ввести в транс, которая доносилась откуда-то из другого конца огромного Тридейво-хаус. Я медленно сосчитал про себя от десяти до нуля и только после этого воскликнул:
– Джонни! Какая неожиданность! Извини, что заставил тебя ждать.
– Привет, Хьюго. Да, это я, Джонни. Привет. Как у тебя дела?
– Отлично. На полном ходу несусь навстречу Рождеству. А ты как?
– Вообще-то не очень, если честно. Да, Хьюго, не очень.
– Грустно это слышать. Я могу чем-нибудь помочь?
– Ну… не знаю. Это как-то… неудобно…
– Да ла-адно тебе! Давай говори.
– Ты помнишь вчерашний вечер у Жабы? Помнишь, что я выиграл уже больше четырех тысяч, когда ты сказал: «Вот это вечер!»
– Помню ли я? Да я, еще и часа не прошло, в пух и прах проигрался! А ты, наш пират Пензанса, значит, все время выигрывал?
– Да, и это было… какое-то безумие! Просто какие-то волшебные чары…
– Какие там чары! Четыре тысячи фунтов! Да ведь это больше стипендии за год!
– Ну да, это-то мне мозги немного и размягчило. Да нет, не немного, а очень даже сильно. Ну и еще глинтвейн… И я вдруг подумал: как фантастически здорово было бы не клянчить денег у мамы каждый раз, как я остаюсь с пустым карманом… В общем, когда ты ушел, карты сдавал Джусибио, и у меня сразу оказался флеш-рояль, пики, козырной валет. Я сыграл безупречно – изображал, будто просто блефую, а на самом деле у меня на руках полное дерьмо, – в итоге
Страница 77
на столе было уже больше двух тысяч…– Дьявол тебя задери, Джонни! Это же целая куча денег!
– Ну да. Только мы заранее договорились, что предел устанавливать не будем, и все трое только и делали, что повышали и повышали ставки, и никто не желал отступать. У Ринти оказалось всего две пары, а Брюс Клегг, увидев мой флеш, сказал: «Опять этот Пират нас обхитрил», но когда я уже потянул к себе денежки, он вдруг прибавил: «Если только у меня не… Ой, что это? Никак фул-хаус?» И у него действительно был фул-хаус. Три дамы, два туза. Мне бы нужно было сразу встать и уйти. Ну почему я сразу не ушел! У меня еще оставалось две тысячи, но две я уже проиграл. И все-таки я решил, что просто случайно ошибся, что все это ерунда, что если я буду держать себя в руках, то непременно отыграюсь. Как говорится, фортуна покровительствует смелым! Еще одна игра, и все повернется в другую сторону… Жаба пару раз все-таки спросил, не хочу ли я выйти из игры, но я… к этому времени уже… уже… – голос Пенхалигона явственно задрожал, – …проиграл десять тысяч.
– Ничего себе! Ну ты, Джонни, даешь.
– В общем, мы продолжили игру, и я все время проигрывал, а потом никак не мог понять, почему это среди ночи звонят колокола Королевского колледжа, но тут Жаба раздернул шторы, и оказалось, что уже день, и Жаба сказал, что закрывает казино на все праздники, и предложил нам яичницу. Но есть мне не хотелось…
– Ты же сперва выиграл, – утешал его я, – а потом проиграл. В покер всегда так бывает.
– Нет, Хьюго, ты не понимаешь! Джусибио схватил какую-то железяку, а я… что-то вроде мясорубки, и тогда Жаба, чтобы нас остановить, написал на листке сумму, составлявшую мой долг. Это… – задушенный шепот, – …пятнадцать тысяч двести фунтов! Жаба, правда, сказал, что округлит ее до пятнадцати тысяч, однако…
– Твое благородство всегда пробуждало в Жабе самые лучшие чувства, – заверил я его, глядя сквозь синюю бархатную занавеску холодного оттенка темного индиго, на янтарное пятно света от уличного фонаря. – Он же понимает, что имеет дело не с каким-то прощелыгой, который считает, что если ему нечем платить, то он и не будет платить.
– В том-то и загвоздка, – вздохнул Пенхалигон.
Я сделал вид, что его слова меня озадачили:
– Если честно, Джонни, я как-то не совсем понимаю…
– Видишь ли, пятнадцать тысяч фунтов – это… действительно очень много. Да, черт побери, очень и очень много!
– Для такого простого в финансовом смысле человека, как я, это, конечно, сумма большая, но для старой корнуэльской аристократии пятнадцать тысяч – это, безусловно…
– Да у меня и на счете столько нет!
– А, понятно! Ничего. Послушай, я знаком с Жабой с того дня, как поступил в Кембридж, и, клянусь, тебе совершенно не о чем беспокоиться.
Пенхалигон издал какое-то хриплое, вымученное, но полное надежды карканье.
– П-правда?
– Ну, конечно. Жаба – классный мужик. Скажи ему, что на Рождество банки закрыты, и до Нового года ты никак не сможешь перевести ему эту сумму. Он же понимает, что слово Пенхалигона – это его долговое обязательство.
Ну, вот я и услышал то, что хотел:
– Но у меня нет этих пятнадцати тысяч фунтов!
Так, сделаем драматическую паузу, прибавим капельку смущения и щепотку недоверия:
– Ты хочешь сказать… что у тебя вообще нет денег?
– Ну… В настоящий момент. Если бы я мог уплатить этот долг, я бы уплатил, но сейчас…
– Джонни. Прекрати. Долг есть долг, Джонни. И потом, я же поручился за тебя. Перед Жабой. Я сказал: «Это же Пенхалигон!», и ему этого было достаточно. Больше и объяснять ничего не пришлось.
– То, что твои предки были адмиралами и ты живешь в аристократическом особняке, еще не делает тебя миллиардером! Кстати сказать, Тридейво-хаусом владеет банк «Куртард», а вовсе не мы!
– Ладно, ладно. Просто попроси твою мать выписать тебе чек.
– На уплату покерного долга? Ты что, спятил? Она совершенно точно мне откажет. Слушай, а не мог бы Жаба сделать так, чтобы, знаешь… эти пятнадцать тысяч…
– Нет, нет и нет! Жаба – человек дружелюбный, но деловой; для него вопрос бизнеса – это такой козырь, который побьет любые дружеские отношения. Пожалуйста, Джонни. Заплати.
– Но ведь это всего лишь покер, игра! Это же не… скрепленный юридически договор.
– Долго есть долг. Жаба считает, что ты ему должен. Извини, но, пожалуй, и я того же мнения. А если ты откажешься честно выплатить долг, то это будет уже вызов. Он, конечно, не станет подкладывать тебе в постель лошадиную голову[77 - Эпизод из романа Марио Пьюзо «Крестный отец», по которому был поставлен знаменитый фильм Ф. Копполы (1972).], но подключит к этому разбирательству и твою семью, и Хамбер-колледж, которому вряд ли понравится, что его доброе имя треплет «желтая пресса».
До Пенхалигона, кажется наконец дошло, что его ждет в недалеком будущем; для него это прозвучало как рухнувшая с крыши многоэтажной парковки гора бутылок.
– О господи, в какое же я вляпался дерьмо! Какое дерьмо!
– Я тут подумал, что, вообще-то, выход есть… а впрочем, нет, забу
Страница 78
ь об этом.– Говори. Сейчас я готов рассматривать любую возможность. Любую!
– Нет, забудь. Это все ерунда. И я прекрасно понимаю, каков будет твой ответ.
– Да уж давай, Хьюго, колись.
Способность убеждать заключается вовсе не в силе убеждения, а в умении соблазнить, указать человеку «волшебную дверцу», которую ему непременно захочется открыть.
– Я имел в виду ваш старый спортивный автомобиль. «Альфа Ромео», кажется?
– Нет, винтажный «Астон Мартин Кода» 1969 года выпуска. Но… продать его?
– Немыслимо, я понимаю. Лучше просто пади к ногам матери, Джонни.
– Это… была папина машина. Он ее мне оставил, и я очень ее люблю. Да и как я смогу объяснить исчезновение «Астон Мартина»?
– Ты же изобретательный человек, Джонни. Скажи дома, что тебе предпочтительнее продать ненужное имущество и положить деньги на надежный офшорный счет, а не рассекать по Девону и Корнуоллу на дорогущем спортивном автомобиле, даже если он и достался тебе от отца. Послушай – мне, кстати, только сейчас это в голову пришло, – здесь, в Ричмонде, есть один вполне приличный дилер, который занимается покупкой-продажей винтажных автомобилей. Очень осторожный человек и неболтливый. Я мог бы подскочить к нему, пока он не закрылся на Рождество, и спросить хотя бы, о какой сумме пойдет речь.
Судорожный вздох с замороженного большого пальца ноги Англии[78 - Самая западная оконечность Корнуолла.].
– Ну, как я понимаю, это «нет», – сказал я. – Мне очень жаль, Джонни, но я не могу…
– Нет, я согласен. Хорошо, иди и поговори с ним. Пожалуйста!
– А ты не хочешь объяснить Жабе, что происходит, или, может…
– Ты не мог бы сам ему позвонить? Мне кажется… что вряд ли я… нет, я не…
– Ладно, предоставь все мне. Друзья познаются в беде.
* * *
Я набрал номер Жабы по памяти. Его автоответчик включился после первого же звонка, и я быстро сказал: «Пират продает. А я после Дня подарков[79 - Boxing Day (англ.) – День подарков, второй день Рождества, 26 декабря, официальный праздник. В этот день принято дарить подарки; в том числе обычно делают небольшие денежные подарки прислуге, почтальону и т. п.] уезжаю в Альпы. Увидимся в Кембридже в январе. Счастливого Рождества». Я повесил трубку и позволил себе некоторое время бездумно созерцать сделанные на заказ книжные шкафы, телевизор, отцовский бар с напитками, мамины безделушки из дутого стекла, старую карту Ричмонда-на-Темзе, фотографии Брайана, Элис, Алекса, Хьюго и Найджела Лэмов в разном возрасте и на разных стадиях своего развития. Болтовня моих родственников доносилась до меня, как голоса из другого мира, эхом долетающие из какой-то фантастической переговорной трубки.
– Ну что, Хьюго, все хорошо и даже превосходно? – спросил отец, появляясь в дверях. – Добро пожаловать обратно к нам.
– Привет, пап. Это Джонни звонил, мой приятель из Хамбера. Справлялся насчет списка литературы по экономике на следующий триместр.
– Похвальная организованность. Видишь ли, я забыл в машине, в бардачке, бутылку коньяка и как раз хотел выскочить…
– Не надо, пап! – остановил его я. – Там жуткий холод, а ты все еще немного простужен. Вон моя куртка на вешалке, давай я схожу и принесу.
* * *
– Ну, вот мы и снова встретились холодной зимнею порой, – сказал кто-то, когда я закрывал заднюю дверцу отцовского «BMW».
Черт возьми! Я так вздрогнул от неожиданности, что чуть бутылку не выронил. Незнакомец был укутан в анорак, и его лицо полностью скрывалось в тени капюшона, туда не проникал даже свет уличного фонаря. Он стоял всего в нескольких шагах от тротуара, но определенно на нашей подъездной дорожке.
– Чем я могу вам помочь? – Вообще-то, я не собирался демонстрировать особую вежливость.
– Мы желаем знать, кто я? – Он немного сдвинул капюшон, и я узнал того йети-попрошайку с Пиккадилли-сёркус; бутылка все же выскользнула у меня из пальцев и глухо шлепнулась мне на ногу.
Я только и смог выдохнуть:
– Вы? Я… – Мое дыхание повисло белым облачком тумана.
– По-моему, да, – только и сказал он.
Разом охрипнув, я спросил:
– Почему… вы меня преследуете?
Он посмотрел на дом моих родителей с таким видом, словно собирался его купить. Руки йети держал в карманах, и я подумал, что там вполне может оказаться нож.
– У меня больше нет денег, чтобы вам дать, если вы за этим…
– Я проделал весь этот путь совсем не ради банкнот, Хьюго.
Я лихорадочно вспоминал: я совершенно точно не называл ему своего имени! Да и с какой стати я стал бы это делать?
– Откуда вам известно мое имя?
– Оно нам известно уже года два. – Вульгарная речь и характерный выговор представителя лондонского дна исчезли без следа; да и дикция, как я успел заметить, была теперь абсолютно безупречной.
Я уставился на него. Может, мы с ним в школе вместе учились?
– Вы кто?
Йети поскреб ногтями грязную башку: на нем были перчатки с обрезанными кончиками пальцев.
– Если вас интересует, кто бывший хозяин этого тела, то до этого, честно говоря, никому нет никакого дела. Он вырос неподале
Страница 79
у от Глостера, у него были вши, пристрастие к героину и активный вирус иммунодефицита. Если же вы хотите спросить: «С кем я имею честь разговаривать?», то ответ будет несколько иным: я – Иммакюле Константен, с которой вы совсем недавно обсуждали природу власти. Я знаю, что вы меня помните.Я невольно отшатнулся и больно ударился ногой о выхлопную трубу отцовского «БМВ». Тот йети с Пиккадилли-сёркус слова «Иммакюле Константен» даже произнести бы не смог.
– Это подстроено. Она наверняка вас подготовила, сказала, что нужно говорить, но как…
– Как она могла узнать, какому именно бездомному нищему вы сегодня подадите милостыню? Это же невозможно. И как она могла знать о Маркусе Анидере? Думайте шире. Вспомните весь спектр возможных решений.
На соседней улице взвыла и умолкла автомобильная сигнализация.
– Я понял: вы из секретной службы. Вы оба… являетесь ее сотрудниками… и участниками…
– Правительственного заговора? Ну, я полагаю, это действительно несколько шире, но до каких пределов распространяется ваша паранойя? Может, Брайан и Элис Лэм – тоже агенты секретных служб? Может, к этому причастны также Марианджела и сестра Первис? А может, бригадный генерал Филби отнюдь не утратил разум, как вам казалось? Паранойя – вещь поистине всепоглощающая.
Я понимал, что все это происходит на самом деле. Я видел отпечатки ног йети на хрустком снегу. Я чувствовал его запах – смесь прелой соломы, блевотины и алкоголя. Губы мои онемели от мороза. Нет, таких галлюцинаций попросту не бывает.
– Что вам нужно?
– Прорастить семя.
Мы в упор смотрели друг на друга. От него пахло жирным печеньем.
– Слушайте, – сказал я, – я не понимаю, что здесь происходит, и зачем она вас ко мне послала, и почему вы утверждаете, что вы – это она… Но вам нужно довести до сведения мисс Константен, что она совершила ошибку.
– Какого рода ошибку я совершила? Уточните, пожалуйста, – спросил йети.
– Ну все, с меня хватит. Я вовсе не тот, кем вы меня считаете. И я хочу одного: спокойно встретить Рождество и спокойно жить да…
– Мы лучше знаем, что вам нужно, Хьюго Лэм, и чего вы хотите. Мы знаем вас гораздо лучше, чем вы сами себя знаете.
Йети удовлетворенно проворчал себе под нос что-то еще, развернулся и пошел прочь по нашей подъездной дорожке. Затем остановился, бросил через плечо: «Счастливого Рождества» – и исчез.
29 декабря
Тут Альпы, там Альпы, всюду Альпы, Альпы. Изломанные вершины, похожие на замки; бело-голубые, лилейно-белые, изрезанные выступами скал, опушенные заснеженным лесами… Я уже много раз гостил в шале, принадлежавшем семейству Четвинд-Питт, так что успел выучить названия всех этих вершин: вот похожая на гигантский клык Гран-Дан-де-Вейзиви; а по ту сторону долины Сассенер – пики Ла-Пуант-дю-Сате и Пуант-де-Брикола; а за спиной у меня Паланш-де-ла-Кретта, «Коромысло Кретты», закрывающее большую часть неба. Я с наслаждением наполнил легкие морозным воздухом, любуясь слегка размытыми красками вокруг: пролетевшим и исчезнувшим самолетом в лучах заходящего солнца; огнями Ла-Фонтейн-Сент-Аньес шестьюстами метрами ниже; многочисленными шале, колокольней, домами с островерхими крышами, очень похожими на игрушечную деревянную деревушку, которая у меня была в детстве; мощным зданием вокзала Шемёй, сложенным из отвратительных бетонных блоков в стиле 70-х годов ХХ века, и примыкавшей к нему обшарпанной кофейней и дискообразной платформой, где совсем недавно высадились мы, четверо студентов Хамбер-колледжа. Кабины подвесной канатной дороги поднимали лыжников в верхнюю часть склона, а более легкие открытые сиденья доползали до самой вершины Паланш-де-ла-Кретта и исчезали в клубах снежной пыли. Сорок, а может, даже пятьдесят или шестьдесят лыжников скользили вниз по склону горы по извилистой синей трассе или чуть дальше, по более крутой и опасной черной. Интересно, что это за лыжники? Рядом с собой лично я никаких лыжников не вижу. Здесь всего лишь Руфус Четвинд-Питт, Олли Куинн и Доминик Фицсиммонс – приятно познакомиться. Ну что, наверх, к вершине? Вон туда? Кстати, именно оттуда открывается вид, который я называю «средневековым». Неужели деревушка Ла-Фонтейн-Сент-Аньес действительно существовала уже в Средние века? Так, а это еще что за худенькая девушка в светло-зеленом, цвета мяты, лыжном костюме? Прислонилась к перилам и курит так отчаянно, как курят только француженки – похоже, курение у них входит в расписание школьных занятий. А впрочем, пусть и она поднимется вместе с нами. В конце концов, каждому Адаму нужна Ева.
* * *
– А что, если мы прибавим к этому лыжному спуску капельку славы? – Руфус Четвинд-Питт поднял на лоб защитные очки «Сноу-Фокс» стоимостью сто восемьдесят фунтов. – Трое поигравших пусть платят за победителя в баре в течение всего этого дня. Принимаете пари?
– Я пас, – заявил Олли Куинн. – Я лучше спущусь по синей трассе. У меня нет ни малейшего желания в первый же день каникул угодить в больницу.
– По-моему, это не слишком честное пари, – сказал Доминик Фиц
Страница 80
иммонс. – Куда нам с тобой тягаться – ты здесь съезжал вниз чаще, чем сортир посещал!– Итак, наши бабули Куинн и Фиц высказались в свое оправдание. – Четвинд-Питт повернулся ко мне. – А ты как, наш Агнец Божий?
Четвинд-Питт считался отличным лыжником и здесь, и где угодно и, разумеется, катался гораздо лучше всех нас; к тому же я понимал, что в ночной жизни Сент-Аньес цена минуты славы будет для меня чрезмерно высокой, но я все же изобразил полную готовность и деловито поплевал на ладони.
– Что ж, Руфус, пусть победит сильнейший.
Моя логика была незыблема. Если он выиграет сейчас, то потом куда более опрометчиво, чем обычно, будет делать ставки в бильярдной или за карточным столом. А если он все же случайно споткнется на спуске и проиграет мне, то тогда тем более будет вечером повышать ставки, желая восстановить славу альфа-самца.
Четвинд-Питт усмехнулся и надел свои «сноу-фоксы».
– Рад, что хоть у кого-то яйца на нужное место пришиты. Фиц, ты дашь нам старт. – Мы поднялись на самую верхнюю точку трассы, и Четвинд-Питт лыжной палкой прочертил в грязном снегу стартовую линию. – Кто первым придет к гигантскому снеговику, который стоит в конце черной трассы, тот и будет считаться победителем. Никаких жалоб, никаких «если» – гоним по прямой до самого дна, как сказал один студент Итона другому. А с вами, двое красавцев в изящных шерстяных свитерах… – он презрительно посмотрел на Фицсиммонса и Куинна, – мы увидимся позже, уже chez moi[80 - Здесь: у меня дома (фр.).].
– В таком случае слушайте мою команду: на старт… – объявил Фицсиммонс, и мы оба, я и Четвинд-Питт, присели, точно олимпийские чемпионы во время зимних игр, – …внимание, марш!
* * *
К тому времени, как я, не сразу обретя равновесие, начал спуск, Четвинд-Питт оказался уже далеко впереди, похожий на большой снежный ком. Пока это был еще относительно пологий участок трассы, и мне пришлось обогнуть группу испанских ребятишек, выбравших для группового фото как раз середину спуска. Но дальше лыжня раздваивалась – синяя трасса направо, черная налево и вниз с отвесного выступа. Четвинд-Питт свернул на черную, и я, естественно, последовал за ним, ворча себе под нос, потому что весьма неловко приземлился, прыгнув с этого естественного трамплина. На ногах я, впрочем, устоял. Снег на склоне был плотный, слежавшийся, больше похожий на наст, покрытый блестящей корочкой, и мои лыжи свистели по нему, как ножи во время заточки. Я все увеличивал скорость, но задница моего соперника, обтянутая черно-оранжевыми эластичными штанами, все равно мелькала далеко впереди. Лыжня, огибая пилоны канатной дороги, сворачивала в высокогорный лесок, при этом угол наклона все увеличивался, а скорость была уже километров тридцать, а может, и все сорок в час; ветер, обжигая кожу, так и хлестал меня по щекам. Еще утром мы вчетвером спускались по этому самому склону аккуратной «змейкой», но сейчас Четвинд-Питт летел по прямой, как стрела. Скорость выросла, должно быть, уже километров до пятидесяти – так быстро на лыжах я еще никогда не ездил; от напряжения ныли икроножные и бедренные мышцы; в ушах свистел бешеный встречный ветер. На каком-то незаметном, но достаточно вредном бугорке я подскочил и пролетел в воздухе метра три, а может, и все восемь… и чуть не упал, но все же сумел удержать равновесие. Если на такой скорости упасть, то тебе в лучшем случае гарантированы множественные переломы. Четвинд-Питт нырнул в какую-то глубокую впадину, и секунд через пятнадцать я тоже влетел туда, но, увы, неправильно рассчитал скорость на резком повороте, и меня швырнуло прямо на ветви елей, низко нависавшие над трассой и изрядно меня исцарапавшие своими когтями, так что я сумел вернуться на лыжню, змеей извивавшуюся среди деревьев, лишь с большим трудом. После серии слаломных поворотов я снова увидел впереди Четвинд-Питта – он то исчезал, то снова возникал в поле зрения, и я старался следовать избранному им углу наклона, непроизвольно приседая и втягивая голову в плечи, когда вспугнутые вороны с жутким криком вылетали из-под свесившихся до земли ветвей. Внезапно лес кончился, и я оказался на более спокойной части трассы между голым скалистым выступом и обрывом, сорвавшись с которого ничего не стоило сломать себе шею. Желтые ромбовидные знаки с черепами и скрещенными костями предупреждали, что от края обрыва следует держаться подальше. Мой соперник чуть притормозил и оглянулся… Теперь он был так далеко от меня, что выглядел как детский рисунок человечка с конечностями-палочками; в эти мгновения он как раз огибал Одинокую Сосну, торчавшую на скале, похожей на палец великана, – Одинокая Сосна отмечала примерно середину трассы, а значит, еще четыре-пять минут, и все. Я выпрямился, давая отдых мышцам живота, и глянул вниз, на город в долине – мне показалось, что я вижу даже елочные огоньки на площади, хотя мои дешевые ублюдочные очки здорово запотели. А ведь та молоденькая продавщица клялась, что запотевать они не будут! Четвинд-Питт между тем уже нырнул в нижний лесок, так
Страница 81
то я обычным шагом, с силой отталкиваясь палками, добежал почти до самой Одинокой Сосны, а возле нее снова присел и стремительно полетел вниз. Вскоре моя скорость опять приблизилась к пятидесяти километрам в час, и я понимал, что скорость надо бы сбросить, но искуситель ветер, свистевший у меня в ушах, нашептывал: «Неужели ты не осмелишься лететь еще быстрее?» И когда я влетел в нижний лес, то у меня было полное ощущение, что я – поезд, мчащийся в туннеле; ветвей я практически не различал, а скорость уже явно достигла километров шестидесяти, и на этой сумасшедшей скорости я налетел на какой-то бугор, за которым предательски спряталась дьявольски глубокая впадина: земля полетела куда-то в сторону… я воспарил, точно обкурившийся архангел-подросток… и этот свободный полет показался мне вечным… но потом почему-то вдруг ноги оказались на одном уровне с подбородком…* * *
Сперва о землю ударилась моя правая нога, а левая при этом ушла «в самоволку», и я никак не мог понять, куда же она делась. Я катился и кувыркался по земле, и каждая встреча с ней была отмечена вспышкой боли – в лодыжке, в колене, в локте. Вот ведь гадство – оказывается, вместе с левой ногой куда-то исчезла и левая лыжа! Видимо, ее сорвало при ударе о землю, и она тоже решила от меня удрать. Земля – деревья – небо, земля – деревья – небо, земля – деревья – небо, земля – деревья – небо… Всю физиономию мне залепило колючим снегом; я чувствовал себя игральной костью в стаканчике или нарезанными для просушки яблоками в сушильном барабане. Я ворчал, стонал, молился… О, какое все-таки гад… Сила притяжения – великая сила, и при такой скорости остановка будет стоить целое состояние, а единственная приемлемая валюта в данном случае – это боль…
* * *
Уф! Запястье, голень, ребро, ягодица, лодыжка, мочка уха… Наверняка все изодрано, все в синяках… но если мое восприятие не слишком затуманено выбросом естественных анальгетиков в кровь, то голова у меня все еще немного варит и вроде бы ничего не сломано. Я немного полежал на спине, раскинув руки, точно распятый, на относительно мягкой подстилке из снега, сосновых игл, мха и всяких мелких веточек, потом сел, удивившись тому, что позвоночник мне это позволил, а значит, вполне нормально функционирует. А нормально функционирующий позвоночник – это всегда полезно для организма. Мои часы, как ни странно, шли и показывали 16:10, как это и должно было быть. Откуда-то доносились тонкие, как игла, птичьи трели. Интересно, а встать я смогу? Правой ягодицы я почти не чувствовал – там был сплошной сгусток боли, а копчик мне словно вколотили внутрь геологическим молотком, но встать я все же действительно смог и понял, что мне на редкость повезло. Я поднял защитные очки, стряхнул с куртки снег, отстегнул оставшуюся лыжу и, используя ее как посох, стал, передвигаясь неуклюжими прыжками, искать левую, сбежавшую. Прошла минута, потом две, но удача мне так и не улыбнулась. Четвинд-Питт наверняка уже спустился в деревню и на радостях мутузит того пухлого снеговика, который отмечает конец черной трассы. Мне же теперь предстоит тащиться по лыжне, пытаясь отыскать в подлеске проклятую лыжу. Никакого позора, разумеется, в падении на черной трассе нет – во всяком случае, если ты не профессионал и не лыжный инструктор, – но возвращаться в шале Четвинд-Питта на сорок минут позже Фицсиммонса и Куинна да еще всего с одной лыжей мне, честно говоря, ужасно не хотелось.
И тут послышался шелест – по трассе спускался кто-то еще, – и я поспешно отступил с лыжни. Это оказалась та французская девушка, что курила на смотровой площадке, – кто же еще, кроме француженки, надел бы в такое время года костюм цвета мяты? Она слетела по склону стремительно и грациозно, напомнив мне, до какой степени я сам напоминаю больного слона. Заметив меня, она профессионально затормозила и с первого взгляда поняла, что случилось. Она выпрямилась, стоя в нескольких метрах от меня, потом вдруг наклонилась, вытащила из снега нечто, оказавшееся моей лыжей, и подала мне. Я, естественно, тут же начал рыться в памяти, собирая в кучу свои, весьма посредственные, знания французского:
– Merci… Je ne cherchais pas du bon c?tе[81 - Спасибо… Я с той стороны не искал (фр.).].
– Rien de cassе?[82 - Ничего не сломано? (фр.)]
Я понял, что она спрашивает, не сломано ли у меня что-то.
– Non. A part ma fierte, mais bon, ?a ne se soigne pas[83 - Нет. Кроме моей гордости, но это не стоит внимания (фр.).].
Она так и не сняла защитных очков, так что я видел лишь несколько прядей волнистых черных волос, выбившихся из-под шапочки, и неулыбчивый рот; лицо моя добрая самаритянка показывать явно не собиралась.
– Tu en as eu, de la veine[84 - Вон там скальная порода на поверхность выходит, ты на нее и налетел (фр.).].
Я полный урод – ни слова не могу толком сказать!
– Tu peux… – Мне жутко хотелось чертыхнуться, но я постарался начать снова. – C’est vrai[85 - Ты можешь… Да, так и есть (фр.).].
– ?a ne rate jamais: chaque annеe, il y a toujours un
Страница 82
uillon qu’on vient ramasser a la petite cuillere sur cette piste. Il restera toute sa vie en fauteuil roulant, tout ?a parce qu’il s’est pris pour un champion olympique. La prochaine fois, reste sur la piste bleu[86 - Каждый раз одно то же – из года в год; эта трасса в плачевном состоянии, поэтому здесь постоянно собирают подобный «урожай». Вообразив себя олимпийским чемпионом, можно на всю жизнь в инвалидном кресле остаться. В следующий раз выбирай синюю трассу.].Господи, мой французский заржавел куда сильней, чем мне казалось. Она, кажется, сказала, что здесь каждый год кто-нибудь ломает себе позвоночник и мне следует придерживаться синей трассы. Что-то в этом роде. Впрочем, она, даже не попрощавшись, мгновенно сорвалась с места и стремительно понеслась вниз, ловко проходя повороты.
* * *
Добравшись наконец до шале Четвинд-Питта, я долго отмокал в ванне, слушал доносившуюся из гостиной «Nevermind» и курил джойнт; ванная уже вся была полна змеящихся клубов пара, но я продолжал лежать, в тысячный раз прокручивая в уме ту историю о перепрыгивании души из одного тела в другое. Факты, собственно, были обманчиво просты: шесть дней назад возле дома моих родителей я познакомился с неким Разумом, вселившимся в чужое тело. Эта невероятная и довольно дерьмовая история требовала теоретического обоснования, и у меня в наличии имелось целых три теории.
Теория 1. Мне все это привиделось (галлюцинация или что-то в этом роде). Причем померещилось мне не только второе пришествие этого йети, но и, так сказать, вторичные доказательства этого пришествия вроде следов на снегу и сообщенных йети фактов, которые могли быть известны только мисс Константен и мне.
Теория 2. Я стал жертвой невероятно сложной мистификации, в которой участвовали мисс Константен и ее помощник, изображавший бездомного.
Теория 3. Все именно так, как я это видел собственными глазами, и переход разума (или души?) из одного тела в другое – а как еще это назвать? – явление вполне реальное.
Галлюциногенная теория. Я не чувствую себя психом – довод довольно слабый, хотя психом я действительно себя не чувствую. Если у меня один раз возникла столь реалистичная галлюцинация, значит, должны возникать и другие? Например, мне мог бы померещиться Стинг, который поет «Англичанина в Нью-Йорке», находясь внутри электрической лампочки.
Теория сложной мистификации. Почему выбрали именно меня? Кое-кто, возможно, и точит зуб на Маркуса Анидера, если ему стали известны кое-какие проделки последнего. Но зачем мстить подобным образом, создавая столь грандиозную мистификацию и рискуя навсегда повредить мой рассудок? Почему, черт возьми, попросту меня не прикончить?
Теория перемещения душ. Она вполне правдоподобна, но только если вы живете в фантастическом романе. А здесь, в реальном мире, где живу я, душа обычно остается внутри своего тела. Все эти паранормальные штучки – всегда-всегда связаны с некой мистификацией, с обманом.
Из подтекающего водопроводного крана неумолчно капала вода. Я так давно лежал в ванне, что мои ладони и пальцы стали розовыми и сморщенными. Наверху кто-то глухо стучал или топал ногами.
Итак, что же мне все-таки делать с Иммакюле Константен и с йети? Надо же было так вляпаться! Впрочем, единственный возможный ответ: «Пока что ничего не делай». Вполне возможно, что сегодня ночью, например, мне преподнесут еще один кусок такого же дерьма или, скажем, эта «радость» будет ждать меня в Лондоне или Кембридже. Или, что тоже вполне возможно, вся эта история окажется просто неким невероятным извивом моего жизненного пути, на который я больше никогда уже не ступлю.
– Хьюго, ты как там? – Олли Куинн, благослови его, боже, постучался в дверь ванной. – Ты еще жив?
– Пока вроде бы да! – крикнул я, пытаясь перекрыть включенного на полную мощность Курта Кобейна.
– Руфус говорит, что нам, пожалуй, пора в «Ле Крок», пока там все не забито под завязку.
– Вот вы втроем и идите. Столик займете. А я вскоре тоже подойду.
«Ле Крок» – весьма сомнительное заведение для любителей крепко выпить – находился недалеко, на небольшой улочке поблизости от центральной площади Сент-Аньес, с трех сторон окруженной горами. Владелец заведения Гюнтер насмешливо меня приветствовал, мотнув головой в сторону так называемого Орлиного Гнезда – уютной маленькой антресоли, которую уже успели захватить трое моих ричмондских приятелей. Вечер был в самом разгаре, народу полно, и ощутимо попахивало наркотой; две saisoni?res[87 - Сезонные работницы (фр.).], нанятых Гюнтером, – одна темноволосая, тощая и вся в черном, как принц Гамлет, а вторая чуть потолще, пособлазнительней и с более светлыми волосами – без конца принимали заказы. Когда-то давно, в 70-е, Гюнтер занял в рейтинге лучших теннисистов мира 298-е место (правда, всего на одну неделю), но с тех пор на стене у него висела газетная вырезка в рамке, доказывавшая это достижение. Теперь он снабжал кокаином всяких богатеньких европодонков, в том числе и старшего отпрыска лорда Четвинд-Питта. Его дл
Страница 83
нные крашеные патлы а-ля Энди Уорхол служили явным примером стилистической жертвы, принесенной окружению, но говорить, что такую прическу уже не носят, было бессмысленно: ни один пятидесятилетний наркоторговец швейцарско-немецкого происхождения ни за что не принял бы советов какого-то англичанина. Я заказал горячего красного вина и вскарабкался в Орлиное Гнездо, пробравшись сквозь плотный лесок собравшихся в кучу семифутовых немцев. Четвинд-Питт, Куинн и Фицсиммонс уже поели – знаменитое daube[88 - Тушеное мясо (фр.).] Гюнтера и огромный яблочный пирог с корицей, порезанный клиньями, – и теперь принялись за коктейли, за которые благодаря проигранному Четвинд-Питту пари платить сегодня нужно было мне. Олли Куинн успел окосеть и сидел с остекленевшими глазами.– Даже капельку не могу голову повернуть, так кружится, – мрачно сообщил он мне.
Этот мальчик совсем не умел пить.
– А зачем тебе голову поворачивать? – спросил я, снимая шарф.
Фицсиммонс одними губами сказал: «Несс», и я тут же изобразил, что прямо сейчас повешусь на собственном шарфе. Впрочем, Куинн ничего этого не заметил и уныло продолжил жалобы:
– Мы же с ней обо всем заранее договорились! Что я отвезу ее в Гринвич, что она представит меня своим маме-папе, что мы будем вместе все Рождество, сходим на распродажу в этот дорогущий «Хэрродз», покатаемся на коньках в Гайд-парке… Мы обо всем договорились. И вдруг в субботу после того, как я отвез Чизмена в больницу, где ему накладывали его дурацкие швы, она мне звонит и заявляет: «Наш с тобой совместный путь закончен, Олли». – Куинн судорожно сглотнул. – И я как последний… А она… тут же стала меня уговаривать: «Ах, это не твоя вина, во всем виновата я одна!» И объяснила, что в моем присутствии испытывает некие противоречивые чувства, и ей кажется, будто она по рукам и ногам связана, и еще…
– Я знаком с одной португальской шлюшкой, которой страшно нравится, когда ее связывают по рукам и ногам. Может, это хоть немного умаслит твою бедную задницу? – сказал Четвинд-Питт.
– Женоненавистник! И, кстати, ничего смешного тут нет, – вступился за Олли Фицсиммонс, с наслаждением вдыхая пары своего vin chaud[89 - Горячее вино (фр.).]. – Так поступить с человеком могла только самая распоследняя шлюха.
Четвинд-Питт пососал вишенку из коктейля и сказал:
– Ага. Особенно если купишь в подарок на Рождество ожерелье из опала, а тебя бортанут еще до того, как ты успел превратить свой подарочек в секс. Кстати, Олли, если ты купил это ожерелье в ювелирном магазине «Ратнерз», то подарки там вполне охотно обменивают, но денег, к сожалению, не возвращают. Наш служитель, который на крикетной площадке следит за порядком, получил отказ от своей невесты чуть ли не во время свадьбы – вот откуда я знаю про «Ратнерз».
– Нет, распроклятый «Ратнерз» тут ни при чем, – проворчал Куинн, – я не там покупал.
Четвинд-Питт выплюнул вишневую косточку в пепельницу и сказал:
– Да ладно тебе! Выше нос! В Сент-Аньес на Новый год собирается куда больше всяких еврокошечек, чем во всем Шлезвиг-Гольштейнском обществе спасения кошачьих. И потом, готов спорить с тобой на тысячу фунтов, что эти ее рассуждения насчет «внутреннего конфликта» попросту означают, что она завела себе другого бойфренда.
– Несс? Нет, вряд ли, – заверил я бедного Куинна. – Все-таки она уважает и тебя, и себя – пожалуй, даже чересчур уважает. Это невозможно, поверь мне. А ты, между прочим, – повернулся я к Четвинд-Питту, – когда Лу тебя бортанула, несколько месяцев был не в себе, словно пережил крушение поезда.
– У нас с Лу было серьезно. А Олли и Несс и знакомы-то были – сколько? – недель пять в лучшем случае. И, кстати, Лу вовсе меня не бортанула. Мы расстались по взаимному согласию.
– Шесть недель и четыре дня, – поправил его Куинн; он выглядел до предела измученным. – Но разве это так важно, сколько дней мы были знакомы? У меня было такое ощущение… будто мы попали в какое-то потайное место, о существовании которого знаем только мы двое… – Он отхлебнул своего невразумительного мальтийского пива. – Она мне подходила, понимаешь? Я не знаю, что такое любовь – мистика, химия или еще что-то, – но я знаю: когда она у тебя была и вдруг ушла, это как… как…
– Как ломка, – подсказал Руфус Четвинд-Питт. – «Roxy Music» правы насчет того, что любовь – это тоже наркотик, и когда у тебя кончается любовь, то ни один наркоторговец на земле не может тебе помочь. Ну, кроме одного, конечно: той самой девушки. Но ее больше нет, она ушла, и ты уже никогда не получишь от нее того, что тебе так необходимо. Ясно тебе, Олли? Между прочим, я действительно хорошо тебя понимаю, бедолага. И, знаешь, что бы я тебе в данном случае прописал? – Четвинд-Питт покрутил в пальцах пустой стакан из-под коктейля. – «Angels’ Tits»[90 - Буквально «сиськи ангелов» (англ.).]. Это какао-крем и вишневый ликер, – пояснил он, поворачиваясь ко мне. – Pile au bon moment, Monique, tu as des pouvoirs tеlеpathiques[91 - Как ты кстати появилась, Моник, у тебя явно телепатические способно
Страница 84
ти (фр.).]. – Официантка попухлее принесла мне горячее вино, и Четвинд-Питт продемонстрировал свой хитрожопый французский: – Je prendrai une «Alien Urine», et ce sera mon ami ici present, – он кивнул в мою сторону, – qui reglera l’ardoise[92 - Я возьму «Alien Urine», а вот этот мой приятель заплатит по счету (фр.). Alien Urine – букв. «моча инопланетянина».].– Bien, – сказала Моник; она вела себя так, словно обпилась шампанского. – J’aimerais bien moi aussi avoir des amis comme lui. Et pour ces messieurs? Ils m’ont l’air d’avoir encore soif[93 - Хорошо. Хотелось бы и мне иметь таких друзей, как он. А для этих мсье? Мне кажется, они не прочь еще выпить (фр.).].
Фицсиммонс заказал черносмородиновую наливку «Сassis», Олли пробурчал: «Просто еще одно пиво», и Моник, собрав грязные тарелки и стаканы, удалилась.
– Ну, с такой девочкой я бы, пожалуй, пострелял из своего неукороченного дробовичка, – сказал Четвинд-Питт, глядя ей вслед. – Классная задница, а размерчик – полные шесть с половиной. И она куда приятней, чем та, вторая, которая похожа на Венсди из «Семейки Аддамс». Интересно, зачем Гюнтер ее нанял? В качестве пугала, что ли? – Я проследил за его взглядом и увидел, как вторая, более тощая, официантка наливает в большой бокал коньяк. Я спросил у Руфуса, не француженка ли она, но он мне не ответил, и тогда я сказал, повернувшись к Фицсиммонсу: – Это Фиц у нас сегодня на вопросы отвечает. Что это за любовную чушь все сегодня несут, а, Фиц?
Фицсиммонс закурил и передал пачку нам.
– Любовь – это анестезия, применяемая Природой, чтобы добывать детей.
Где-то я уже слышал нечто подобное. Четвинд-Питт стряхнул пепел в тарелку.
– Может быть, ты, Лэм, дашь определение получше?
Я следил за тем, как тощая официантка создавала то, что, по всей видимости, и было «Alien Urine», заказанное Четвинд-Питтом.
– Меня не спрашивай. Я никогда не был влюблен.
– Да неужели? Бедный барашек! – поддразнил меня Четвинд-Питт.
– Что за чушь, – сказал Куинн. – Ты же менял девчонок одну за другой.
Память тут же подсунула мне фотографию одной милашки – она, между прочим, считалась девушкой Фицсиммонса.
– Я действительно обладаю кое-какими познаниями и в области анатомии, и в области практической физиологии, но эмоционально все они для меня – сущий Бермудский треугольник. Любовь, тот самый наркотик, о котором упоминал Руфус, или, с иной точки зрения, состояние полнейшей благосклонности и всепрощения, по которому так тоскует Олли, – это поистине великая тема… Но у меня, увы, к этому недугу абсолютный иммунитет. Я ни разу не испытывал любви к девушке или к юноше – если это важно.
– Господи, что ты гонишь? Что за кучу дерьма ты тут только что навалил? – возмутился Четвинд-Питт.
– Но это же чистая правда! Я действительно никогда и ни в кого не был влюблен. И, по-моему, это даже хорошо. Дальтоники, например, прекрасно существуют, не различая цвета – синий и пурпурный, зеленый и красный.
– Тебе просто до сих пор не встретилась подходящая девушка, – решил наш блаженный дурачок Куинн.
– Или, наоборот, тебе встречалось слишком много подходящих девушек, – предположил Фицсиммонс.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/devid-mitchell/prostye-smertnye/?lfrom=201227127) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Аттестат «О» – свидетельство об общем образовании обычного уровня, тогда как аттестат «А» – свидетельство повышенного уровня; экзамен на аттестат сдается в общеобразовательных школах после шестого класса. – Здесь и далее примечания переводчика.
2
Military Intelligence (англ.) – контрразведка; служба безопасности.
3
Оксфордский комитет помощи голодающим (Oxford Famine Relief).
4
Популярный телевизионный мультсериал («Тандербёрды: Международные спасатели», 1965–1966).
5
Еженедельная газета троцкистской Социалистической рабочей партии.
6
В 1984–1985 годах правительство консерваторов во главе с Маргарет Тэтчер развернуло кампанию по ликвидации угольной промышленности в Великобритании и, соответственно, по ослаблению влиятельнейшего Национального профсоюза шахтеров, который с помощью всеобщей забастовки привел к отставке предыдущее правительство консерваторов. Это был один из острейших политических конфликтов в стране в конце XX века.
7
Имеется в виду композиция «Led Zeppelin».
8
Grove – роща (англ.).
9
Tickle – щекотка (англ.).
10
«Маленький домик в прериях» – серия детских книг американской писательницы Лауры Инголлз Уайлдер, публиковались в 1932–1943 годы. В 1974–1984 годы по
Страница 85
им был сделан телесериал.11
Артур Скаргилл (р. 1938) – председатель Национального профсоюза шахтеров (1981–2002). В 1984–1985 годах возглавлял борьбу шахтеров с консервативным правительством М. Тэтчер за сохранение угольной промышленности. Эта борьба была шахтерами проиграна.
12
Замок Колдиц в Саксонии во время Второй мировой войны служил местом заключения для особо важных узников и считался одной из самых неприступных крепостей Третьего рейха.
13
Бобби Сэндс (1954–1981) – борец за объединение Ирландии, член Временной Ирландской республиканской армии, политзаключенный, избранный депутатом парламента Великобритании. Умер в результате голодовки протеста в тюрьме.
14
«И никаких черных в нашем Соединенном Королевстве» (англ.). Граффити английских наци-скинхедов.
15
Liverpool Football Club (англ.) – футбольный клуб «Ливерпуль».
16
Официально санкционированные законом (1960) бюро, где принимают денежные ставки при игре на скачках и т. п. и выплачивают выигрыши.
17
Район Лондона.
18
Лондонская школа экономики, колледж Лондонского университета.
19
Героиня цитирует строку из песни Боба Дилана «Subterranean Homesick Blues» «You don’t need a weatherman to know which way the wind blows» («Вам не нужен синоптик, чтобы узнать, куда дует ветер»).
20
Тревожные годы (The Troubles) – гражданская война в Ирландии 1919–1923 годов; партизанская война против английского господства и вооруженная борьба между Ирландской республиканской армией (IRA) и сторонниками соглашения с Великобританией.
21
Кофе с молоком (фр.).
22
В русском языке хорология, или ареалогия, – наука об ареалах распространения отдельных видов, семейств и других систематических групп растений и животных. В английском языке слово «horology» имеет два значения: 1) искусство измерения времени; 2) часовое дело, мастерство часовщика. Понятия «хорология» и «хорологи», изобретенные Д. Митчеллом, имеют косвенное отношение к английскому термину «horology», однако значение их значительно глубже, как покажет дальнейшее развитие сюжета романа.
23
Oubliette – каменная тюрьма, донжон (фр.); в современном значении – «временная квартира».
24
Крутое яйцо, запеченное в колбасном фарше.
25
Японский вариант «гудбай».
26
bona fide – настоящий (лат.).
27
Плайд Камри (Plaid Cymru, валл.) – название уэльской национальной партии, созданной в 1925 году и выступавшей за предоставление Уэльсу самоуправления.
28
Gwynedd (валл.) – северо-западная часть Уэльса.
29
«О, горький запах моей мирры…» – первая строка рождественского гимна «Мы – три царя Востока» (We Three Kings), слова и музыка преподобного Джона Генри Хопкинса (1857).
30
Персонажи эпопеи Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец».
31
King’s College, Королевский колледж – один из крупных колледжей Кембриджского университета, известный своей церковной капеллой, выдающимся памятником архитектуры. Основан в 1441 году.
32
Как морская звезда (лат.).
33
Бенджамин Бриттен (1913–1976) – английский композитор, пианист, дирижер. Возродил английский музыкальный театр. Стиль Бриттена связан с национальными музыкальными традициями XVI–XVII веков. «Гимн Деве Марии» написан им на стихи анонимного английского поэта (ок. 1300).
34
Мать и Дева (лат.).
35
Хит группы «Abba» (1979).
36
Столь милосердная (лат.).
37
Антон Брукнер (1824–1896) – австрийский композитор, один из ведущих симфонистов (11 симфоний), испытал значительное влияние И. С. Баха, прославился как органист-импровизатор. «Питер Граймс» (1945) – опера Брукнера.
38
Осенний триместр в некоторых школах, колледжах и университетах, начинающийся в сентябре-октябре.
39
Легендарное морское чудовище, вызывающее огромные водовороты близ берегов Норвегии.
40
По-французски это примерно означает «вечно непорочная» или «всегда безупречная».
41
Фреска Леонардо да Винчи (1452–1519) в трапезной монастыря Санта-Мария-деле-Грацие в Милане (1495–1497).
42
Молодежная организация Консервативной партии Великобритании.
43
Гомосексуал, которого привлекают представители Юго-Восточной Азии.
44
Улица в Лондоне, на которой находятся редакции многих крупнейших газет; в переносном смысле – пресса и мир журналистики.
45
Фамилия Лэм (Lamb) имеет в английском вполне конкретное значение: «ягненок, агнец», что неоднократно обыгрывается в романе.
46
Тело Господне (англ.). Корпус-Кристи – колледж Кембриджского университета, основан в 1352 году. Колледж с тем же названием есть и в Оксфорде.
47
В отличие от всех прочих британских университетов Оксфорд и Кембридж имеют общую черту – систему личных наставников, или научных руково
Страница 86
ителей, персонально прикрепленных к каждому студенту.48
Cheltenham Ladies’ College – женская привилегированная частная средняя школа в г. Челтнеме, графство Глостершир. Основана в 1853 году.
49
Персонаж повести Ч. Диккенса «Рождественская песнь», скряга, герой последующих многочисленных экранизаций этого произведения.
50
Кот Шрёдингера – мысленный эксперимент, предложенный австрийским физиком-теоретиком, одним из создателей квантовой механики, Эрвином Шрёдингером.
51
Ролан Барт (1915–1980) – французский критик, литератор, семиотик. «Мифология» (1957) – одно из его основных сочинений. Барт Симпсон – герой мультсериала «Симпсоны».
52
Знаменитая британская инди-рок-группа 80-х годов.
53
В положении подопечного (лат.).
54
«Varsity» – сокращенное от «university», «университет»; разговорное выражение, принятое в Оксфорде и Кембридже.
55
Боулер – тот, кто в крикете бросает мяч по калитке противника.
56
Cheese – «сыр» (англ.); dick – здесь: «пенис», а также «тупица» (англ.).
57
Здесь: краше в гроб кладут.
58
Британская эйсид-хаус-группа, популярная в начале 90-х.
59
Spinster – старая дева (англ.). Диана Спенсер (1962–1997) – первая жена принца Чарльза, наследника британского престола. В начале 1990-х желтая пресса муссировала слухи о ее любовных связях.
60
Вполголоса (лат.).
61
Марианджела заменяет название города Norwich (Норидж) искаженным, но более понятным ей выражением Nor-witch («не ведьма»), которые пишутся почти одинаково, но произносятся по-разному.
62
Перевод И. Тогоевой.
63
Большое здание на берегу Темзы в Лондоне, где размещается Управление налоговых сборов.
64
Джозеф Конрад (Юзеф Коженёвский) (1857–1924) – английский писатель.
65
Герой знаменитой «Трехгрошовой оперы» Бертольда Брехта, поставленной на музыку Курта Вайля (1928).
66
Фешенебельный район Лондона, известный дорогими магазинами и гостиницами; в старину служил местом майских ярмарок (May Fair – «майская ярмарка»).
67
Здесь: «Пошел прочь! Вали ко всем чертям!» (порт.)
68
от «молодые городские профессионалы» (Young urban professionals, англ.) – представители популярной в конце 1980-х – начале 1990-х годов субкультуры, ориентированные карьеру и материальный успех.
69
Черная пенсовая марка; первая клейкая почтовая марка, выпущенная в 1840 году и представляющая большую филателистическую ценность.
70
Портобелло-роуд – уличный рынок в Лондоне, известный своими антикварными магазинами, а также туристическими лавками.
71
Imperial College of Science and Technology – Имперский колледж науки и техники, высшее техническое учебное заведение, входящее в состав Лондонского университета.
72
Анна – индийская монета достоинством в 1/16 рупии.
73
До 1947 года – Британское Содружество наций. Оформлено Вестминстерским статутом 1931 года. Межгосударственное объединение Великобритании и нескольких бывших английских доминионов, колоний и зависимых территорий; устава или конституции не имеет; в настоящее время объединяет 6 доминионов, признающих главой государства английскую королеву, и ряд иных стран, имеющих собственного главу государства.
74
Никколо Макиавелли (1469–1527) – итальянский общественный деятель, мыслитель, военный теоретик. Приведена цитата из самого известного трактата Макиавелли «Государь» (1513).
75
Лондонская вечерняя газета консервативного направления; основана в 1827 году.
76
Поместье Элронда, героя эпопеи Дж. Р. Р. Толкина «Властелин колец».
77
Эпизод из романа Марио Пьюзо «Крестный отец», по которому был поставлен знаменитый фильм Ф. Копполы (1972).
78
Самая западная оконечность Корнуолла.
79
Boxing Day (англ.) – День подарков, второй день Рождества, 26 декабря, официальный праздник. В этот день принято дарить подарки; в том числе обычно делают небольшие денежные подарки прислуге, почтальону и т. п.
80
Здесь: у меня дома (фр.).
81
Спасибо… Я с той стороны не искал (фр.).
82
Ничего не сломано? (фр.)
83
Нет. Кроме моей гордости, но это не стоит внимания (фр.).
84
Вон там скальная порода на поверхность выходит, ты на нее и налетел (фр.).
85
Ты можешь… Да, так и есть (фр.).
86
Каждый раз одно то же – из года в год; эта трасса в плачевном состоянии, поэтому здесь постоянно собирают подобный «урожай». Вообразив себя олимпийским чемпионом, можно на всю жизнь в инвалидном кресле остаться. В следующий раз выбирай синюю трассу.
87
Сезонные работницы (фр.).
88
Тушеное мясо (фр.).
89
Горячее вино (фр.).
90
Буквально «сиськи ангелов» (англ.).
91
К
Страница 87
к ты кстати появилась, Моник, у тебя явно телепатические способности (фр.).92
Я возьму «Alien Urine», а вот этот мой приятель заплатит по счету (фр.). Alien Urine – букв. «моча инопланетянина».
93
Хорошо. Хотелось бы и мне иметь таких друзей, как он. А для этих мсье? Мне кажется, они не прочь еще выпить (фр.).
