Читать онлайн “Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)” «Джон Карре»
- 02.02
- 0
- 0
Страница 1
Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье (сборник)Джон Ле Карре
Джордж Смайли
«Шпион, пришедший с холода» – книга, включенная в список журнала «Тime» «100 лучших англоязычных романов». Захватывающая история ветерана британских спецслужб Алекса Лимаса, который предпочитает уходу на покой участие в блестяще задуманной, но смертельно опасной операции. Его задача – дискредитировать и по возможности «убрать» главу одной из крупнейших контрразведок мира.
Однако в Большой игре доверять нельзя никому – ни врагам, ни союзникам, ни даже друзьям…
«Война в Зазеркалье» – увлекательная и в какой-то степени трагикомическая история о начинающем агенте спецслужб, который попадает в эпицентр борьбы двух конкурирующих разведывательных департаментов. Он – один среди врагов. И это – тот случай, когда миссия действительно невыполнима…
Джон Ле Карре
Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье
Сборник
Шпион, пришедший с холода
Предисловие
Сентябрь 1989 года
«Шпион, пришедший с холода», третья написанная мной книга, решительным образом изменила мою жизнь и поставила ребром вопрос, на что же действительно я способен. До ее публикации я занимался писательством чуть ли не втайне ото всех, находясь сам внутри мира секретных служб, под чужим именем, не привлекая к себе внимания сколько-нибудь серьезной литературной критики. Как только роман появился на прилавках магазинов, время моего незаметного и постепенного роста как литератора навсегда закончилось, как ни пытался я вернуть его самым решительным образом – например, перебравшись с семьей на отдаленный греческий остров. Таким образом, «Шпион, пришедший с холода» стал последней книгой периода моей литературной скромности и целомудрия, и все мои дальнейшие эксперименты с беллетристикой, на счастье или на беду, отныне должны были происходить публично. На много лет вперед в издательском мире перестало существовать такое понятие, как «заурядный роман Ле Карре», – к чему так стремится большинство писателей, но и страшатся те из нас, кто хоть что-то понимает в настоящей литературе.
Роман я написал в спешке всего за каких-нибудь пять недель. Я работал над ним ранними утренними часами в снятой для меня посольством квартире в Кенигсвинтере, в редкие свободные минуты за своим столом на службе и даже сидя за рулем машины, когда пересекал на пароме Рейн в обоих направлениях, припарковавшись иногда бок о бок с огромным бронированным «мерседесом» канцлера Аденауэра (или то был «БМВ»?), когда он тоже совершал переправу, следуя по делам главы государства. Помню тот переполох, что поднялся у нас в канцелярии после того, как я доложил, какие газеты он читает, а пресс-отдел посольства тут же принялся гадать, кто из журналистов может иметь влияние на направление мыслей великого человека, хотя, как я подозревал, никто: к тому времени Аденауэр давно миновал стадию, когда на него вообще мог повлиять хоть кто-нибудь. Порой я перехватывал его взгляд, и мне казалось, что он даже улыбается, глядя на меня и мой маленький «хиллман-хаски»[1 - Автомобиль, выпускавшийся в те годы в Великобритании. – Здесь и далее примеч. пер.] с дипломатическими номерами. Но в преклонных годах он уже напоминал старого вождя индейского племени, выражение лица которого не дано было прочесть простому смертному.
Но конечно же, взяться за перо в тот раз меня заставила Берлинская стена: я отправился в Берлин из Бонна, чтобы наблюдать за строительством, как только разнесся слух, что ее начали возводить. Со мной прилетел коллега из посольства, и, когда мы вглядывались в тупые лица громил с промытыми мозгами, которым поручили охрану нового бастиона Кремля в Европе, он сказал мне, чтобы я стер со своих губ идиотскую улыбку. А ведь я и не подозревал, что в тот момент улыбался. Это, стало быть, была одна из тех непроизвольных ухмылок, которые появляются на моем лице в самых неподходящих и очень серьезных случаях. Никакого повода улыбаться у меня тогда и быть не могло. На самом деле я не испытывал ничего, кроме страха и отвращения, – а только такие эмоции и могло вызывать представшее нашим глазам зрелище: постройку стены превратили в превосходное театральное представление, в первостатейный символ того, как чудовищная идеология окончательно сводит людей с ума.
Как же легко мы забываем пережитые страхи! В моем доме в Кенигсвинтере маляры красили стены столовой, когда стали передавать первые новости о строившихся баррикадах. Уподобляясь всем добропорядочным немцам, они аккуратно отмыли свои кисти и, будучи заботливыми отцами семейств, тут же отправились по домам. Посольский секретный конклав обсуждал планы эвакуации. Но куда эвакуироваться, когда мир вокруг рушится? На контрольно-пропускном пункте, устроенном на Фридрихштрассе, который уже скоро стал известен всем как КПП «Чарли», американские и советские танки смотрели друг на друга, разделенные всего лишь ста ярдами проезжей части и тротуаров, направив стволы пушек точно в башни машин врага. По временам они угрожающ
Страница 2
рычали двигателями на повышенных тонах, якобы прогревая их и поддерживая в готовности, но на деле пытаясь психологически подавить противника, как поступают профессиональные боксеры перед важным боем. А где-то по ту сторону стены остались захваченные врасплох британские, американские, французские и западногерманские агенты. Насколько мне известно, ни один не сумел заранее узнать о том, что произойдет, предвидеть события, и теперь им предстояло пожинать горькие плоды своей неосведомленности. Впрочем, многие из них нашли себе другие занятия. Но все же большинство поневоле оказалось во вражеском тылу и вынуждено было налаживать связь с хозяевами с помощью припрятанных радиопередатчиков, тайнописи и прочих методов, предназначавшихся, вообще-то говоря, лишь для экстренных ситуаций. С возведением стены индустрия шпионажа стала еще более засекреченной и опасной, вовлекла в себя, как никогда прежде, много новых людей, а главное – стала прибегать к более чем сомнительным методам решения своих задач. Как чувствовали себя советские агенты, оказавшиеся в ловушке в Западной Германии, я могу только воображать. Но они, конечно же, тоже не сидели сложа руки – просто изменившаяся ситуация значительно осложнила им и без того нелегкое существование.И стена стала свершившимся фактом. Она встала надолго. Ее укрепляли и надстраивали. Ее окружили минными полями и контрольно-следовой полосой, разглаженной так ровно, что на ней сразу бросились бы в глаза даже следы заячьих лап. Очень редко, но кому-то все же удавалось либо перелезть через нее, либо устроить подкоп, либо перелететь на самодельном планере. Это отдельная история, и все те мужчины и женщины, которым удался побег, стали на Западе истинными героями, вероятно, не только потому, что проявили чудеса отваги, но и в силу самой своей малочисленности. Читая новости, приходящие из Восточной Германии сегодня[2 - Имеется в виду падение Берлинской стены в октябре 1989 г.], те, кто навсегда запомнил стену, могут смело утверждать, что героизм одиночек проложил дорогу к освобождению миллионов. Наша, то есть западная, пропаганда была в этом смысле совершенно правдива: восточногерманский режим в самом деле ненавидели те, кто жил под его правлением. И беглецы стали авангардом того, что превратилось теперь в армию, состоящую из целого народа, а почти все обвинения, выдвинутые против коррумпированных бонз в руководстве Восточной Германии, оказались справедливыми. И это, вероятно, придает теме моего романа дополнительную остроту.
Что подвигло меня на его создание? Откуда взялась основная идея? Скажу сразу, с такой огромной дистанции во времени любой мой ответ неизбежно окажется тенденциозен. Помню только, что я тогда был глубоко недоволен своей профессиональной деятельностью, а в личной жизни испытывал все крайности одиночества и смятения. Вероятно, многое из пережитых мной чувств заброшенности и озлобления поневоле проникло в характер Алека Лимаса. Помню, что хотел влюбиться, но мое прошлое и замкнутость в себе делали это невозможным. А потому обилие колючей проволоки и манипуляций с людьми в сюжете – это неизбежная дань препятствиям, стоявшим в те дни между мной и личной свободой. Я слишком долго жил в бедности, чрезмерно увлекался алкоголем и начал испытывать искренние сомнения в том, что правильно выбрал сферу деятельности. Стремление к освобождению от всех и всяческих пут не могло не сказаться самым пагубным образом на моей семейной жизни, как и на работе. Наблюдая за строительством стены, я видел перед собой воплощенное отчаяние, и поднявшийся во мне при этом зрелище гнев тоже нашел отражение в книге. Хотя уверен, что в своих интервью того времени я ничего подобного не говорил. Вероятно, во мне все еще оставалось тогда слишком многое от шпиона, или я сам еще не до конца разобрался в себе, чтобы понять: создавая вымышленную историю с оригинальным сюжетом, я в действительности пытался навести хоть какой-то порядок в хаосе своей жизни.
Разумеется, позже я уже не мог написать ничего подобного, и на какое-то время стало расхожим мнение, что я принадлежу к числу так называемых авторов одной книги. Что «Шпион, пришедший с холода» стал моей большой, но случайной удачей, а остальное уже не шло с этим романом ни в какое сравнение. Моя следующая книга – «Война в Зазеркалье» – в значительно большей степени отражала реальность и боль, которую испытывал я сам, но она была тем не менее встречена британской критикой с прохладцей, как «скучная и нереалистичная». Впрочем, быть может, она такой и получилась, потому что я что-то не припоминаю ни одного положительного отзыва на ее выход в британской прессе.
Однако успех «Шпиона» оказался столь оглушителен, что мне на какое-то время следовало затаиться, и я понимал это. Мой первый брак распался, я прошел через все симптомы болезни величия, которой слава поражает любого литератора, добившегося успеха, как бы горячо он ни отрицал этого. Я нашел другую жену, более мудрую и терпеливую, постепенно сумев взять себя в руки. В результате мне удалось в
Страница 3
жить. И для меня больше не существовало отговорок, чтобы писать хуже, чем я умел на самом деле, не пытаясь каждый раз дойти до видимых границ своих способностей и заглянуть через их край, чтобы увидеть, есть ли там дальше хоть что-то еще или это уже предел.Но мне, конечно же, никогда не забыть того времени, когда уродливый излом исторических событий совпал с отчаянной ломкой моего собственного жизнеустройства, как и тех недель, в течение которых родилась книга, изменившая мою судьбу.
1
Контрольно-пропускной пункт «Чарли»
Американец подал Лимасу еще одну чашку кофе и сказал:
– Почему бы вам не отправиться поспать? Мы вам сразу же позвоним, если он появится.
Лимас промолчал, продолжая смотреть в окно будки КПП на совершенно пустынную улицу.
– Вы же не можете ждать вечно, сэр. Не исключено, что он придет в другой день. Мы условимся с polizei, чтобы они тут же оповестили наше управление, и вы прибудете сюда буквально через двадцать минут.
– Нет, – ответил Лимас, – уже почти стемнело.
– Но вы не можете ждать бесконечно. Он опаздывает почти на девять часов.
– Если вам нужно идти – уходите. Вы проявили себя с самой лучшей стороны, – заверил Лимас. – Я так и доложу Крамеру: вы были мне крайне полезны.
– Но сколько еще будете дожидаться вы сами?
– Пока он не придет. – Лимас подошел к окошку наблюдателя и встал между двумя неподвижными фигурами полицейских. Их бинокли были направлены в сторону восточного КПП.
– Он дожидается полной темноты, – пробормотал Лимас. – Я это знаю точно.
– Но утром вы говорили, что он попытается пройти с группой рабочих.
Теперь Лимас взъелся на него всерьез:
– Послушайте, агенты – это вам не рейсовые самолеты. Они не прибывают по расписанию. Он раскрыт, он в бегах, он испуган. Мундт идет по его следу. И у него будет всего один шанс. Так что предоставим ему самому выбирать время.
Более молодой мужчина колебался, желая уйти, но никак не находя подходящего момента. В будке раздался звонок. Они насторожились, но продолжали ждать. Один из полицейских сказал по-немецки:
– Черный «опель-рекорд», федеральные регистрационные номера.
– Он ничего не видит на таком расстоянии в сумерках, это просто догадки, – шепнул американец и спросил: – Как Мундту все стало известно?
– Помолчите, – отозвался Лимас от окна.
Полицейский вышел из будки и перебрался в укрытие из мешков с песком, устроенное всего в двух футах от белой демаркационной линии, прорисованной вдоль улицы и похожей на разметку теннисного корта. Второй дождался, пока его товарищ присел на корточки у стереотрубы в укрытии, повесил бинокль на грудь, снял с крючка у двери черную каску и тщательно закрепил ее на голове. Где-то гораздо выше помещения КПП внезапно включились прожектора, светом театральных софитов залившие протянувшуюся перед ними дорогу.
Полицейский принялся комментировать происходящее. Но Лимас знал всю процедуру наизусть.
– Машина останавливается у первого контрольного пункта. В ней только один человек, женщина. Ее ведут в помещение Фопо[3 - Имеется в виду Vopo – Volkspolizei – «Народная полиция» в бывшей ГДР.] для проверки документов.
Они некоторое время ждали в молчании.
– Что он говорит? – спросил американец.
Лимас не ответил. Взяв запасной бинокль, он пристально всматривался в восточногерманский пропускной пункт.
– Проверка документов закончена. Получен доступ ко второму этапу.
– Мистер Лимас, это ваш человек? – не отставал от него американец. – Я обязан позвонить в управление.
– Подождите.
– Где сейчас машина? Что происходит?
– Декларирование валюты. Таможенный досмотр, – резко ответил Лимас.
Он продолжал наблюдать за машиной. Двое офицеров Фопо рядом с дверью водителя. Один разговаривает, второй стоит чуть в стороне и подстраховывает. Третий обходит вокруг автомобиля. Остановился рядом с багажником и тоже подошел к водительнице. Ему нужны ключи. Потом он открыл багажник, заглянул туда, захлопнул, вернул ключи и прошел тридцать ярдов вперед по улице, где точно посередине между двумя КПП стоял на посту единственный восточногерманский охранник – приземистый человек в сапогах и мешковатых брюках. Они завязали между собой разговор, хотя явно чувствовали себя неуютно в ярком свете прожекторов.
Небрежными жестами сотрудники Фопо показали, что автомобиль может следовать дальше. Машина доехала до двух полицейских, стоявших посреди улицы, и снова остановилась. Они обошли ее, снова посовещались, но наконец с видимой неохотой разрешили пересечь границу западного сектора.
– Но вы ведь ждете мужчину, мистер Лимас? – уточнил американец.
– Да, мужчину.
Подняв воротник куртки, Лимас вышел наружу под пронизывающий октябрьский ветер. И ему вспомнилось, как когда-то здесь собралась толпа. В будке эта масса изумленных лиц легко забывалась. Люди менялись, но выражение на лицах оставалось прежним. Это напоминало беспомощные группы зевак, которые собираются на месте автомобильных аварий: никто не знает, как это произошло и можно ли тро
Страница 4
ать тела. Дым и пыль играли в лучах прожекторов, постоянно перемещаясь из одного светового столба в другой.Лимас подошел к машине и спросил:
– Где он?
– За ним пришли, и ему пришлось бежать. Он взял велосипед. Обо мне они знать не могли.
– Куда он направился?
– У нас была комната над баром рядом с Бранденбургскими воротами. Он держал там кое-какие свои вещи, деньги, документы. Думаю, он поехал туда. А потом он пересечет границу.
– Этой ночью?
– Он сказал, что этой ночью. Всех остальных схватили – Пауля, Фирека, Лэндзера, Саломона. У него очень мало времени.
Лимас несколько секунд молча смотрел на нее.
– Значит, Лэндзера тоже?
– Прошлой ночью.
Рядом с Лимасом возникла фигура полицейского.
– Вам нужно куда-то переместиться, – сказал он. – Инструкцией запрещено создавать препятствия на пути перехода.
– Идите к дьяволу, – бросил Лимас, полуобернувшись.
Немец заметно напрягся, но тут вмешалась женщина:
– Садитесь ко мне. Мы отъедем дальше к углу улицы.
Он сел рядом с ней, и они медленно покатили к следующему перекрестку.
– Не знал, что у вас есть машина, – сказал он.
– Она принадлежит моему мужу, – объяснила она бесстрастно. – Карл ведь не рассказывал вам, что я еще и замужем, не так ли?
Лимас молчал.
– Мы с мужем работаем в оптической фирме. У нас есть разрешение пересекать границу по служебным делам. Карл назвал вам только мою девичью фамилию. Он вообще не хотел, чтобы я была… как-то связана с вами.
Лимас достал из кармана ключ.
– Вам нужно будет где-то остановиться, – сказал он просто. – Есть квартира на Альбрехт-Дюрерштрассе. Дом рядом с музеем. Номер 28А. Там найдете все необходимое. Когда он прибудет, я вам позвоню.
– Я останусь с вами.
– Я здесь не задержусь. Отправляйтесь в квартиру. Я позвоню. Нет никакого смысла ждать.
– Но он попытается перейти именно в этом месте.
Лимас удивленно посмотрел на нее.
– Он вам и это сказал?
– Да. У него здесь, на их КПП, есть знакомый из Фопо. Сын хозяина дома, где Карл жил. Он может оказаться полезен. Поэтому Карл и предпочел этот путь.
– Он поделился с вами даже этим?
– Он мне доверяет. Рассказывал обо всем.
– О боже! – Лимас отдал ей ключ, а сам вернулся в будку КПП, подальше от холода.
Когда он вошел, немецкие полицейские перешептывались, а один из них – тот, что был выше ростом, – демонстративно повернулся к нему спиной.
– Прошу простить меня, – сказал Лимас. – Мне жаль, что нагрубил вам. – Он открыл свой потертый портфель и порылся в содержимом, пока не нашел то, что искал: ополовиненную бутылку виски.
Более пожилой из двоих кивнул, взял у него бутылку, разлил виски по кружкам, а сверху дополнил черным кофе.
– Куда делся американец? – спросил Лимас.
– Кто?
– Тот молодой человек из ЦРУ, который был со мной.
– Ему пора баиньки, – сказал пожилой, и они дружно рассмеялись.
Лимас поставил свою кружку и спросил:
– Какие у вас инструкции по поводу стрельбы для защиты человека, пытающегося перейти линию? Перебежать незаконно.
Пожилой ответил:
– Мы не можем открывать заградительного огня, мистер…
– Томас, – подсказал Лимас. – Мистер Томас.
Они пожали друг другу руки, и двое полисменов тоже представились.
– Мы не имеем права прикрывать перебежчиков огнем. Это все. Нам сказали, что может начаться чуть ли не война, если станем стрелять.
– Чепуха, – вмешался более молодой из двоих, на которого уже явно начало действовать выпитое. – Если бы здесь не было союзников, то и стены бы уже не было.
– Как и Берлина вообще, – пробормотал его старший товарищ.
– Мой человек попытается перейти границу этой ночью, – коротко информировал их Лимас.
– Здесь? Прямо через КПП?
– Крайне важно перетащить его на эту сторону. За ним охотятся люди Мундта.
– Еще остались места, где можно попробовать перелезть стену, – сказал молодой.
– Он на это не пойдет. Его оружие – хитрость. У него есть нужные бумаги, если только они еще не просрочены. И он будет на велосипеде.
В будке КПП стояла только настольная лампа с зеленым абажуром, но свет уличных прожекторов, подобно искусственной луне, ярко освещал ее внутренности. На улице окончательно сгустилась ночь и воцарилась полная тишина. Они разговаривали так, словно опасались, что их могут подслушать. Лимас подошел к окну и стал ждать, глядя на улицу, протянувшуюся по обе стороны от стены – грязноватого сооружения из каменных блоков с колючей проволокой поверху, подсвеченного пошловатого оттенка желтыми огнями, как театральная декорация ограды концентрационного лагеря. К востоку и западу от стены лежали оставшиеся невосстановленными руины домов Берлина, странный, двухмерный мир развалин, напоминавший о недавней войне.
«Проклятая баба!» – подумал Лимас. И Карл – круглый дурак, который лгал о ней. Лгал, когда недоговаривал, как делают они все – агенты в любой стране мира. Ты учишь их обманывать, заметать за собой следы, а потом они начинают обманывать тебя самого. Карл показал ее только однажды после обе
Страница 5
а на Штюрштрассе в прошлом году. Как раз тогда он добился большого успеха, и Шеф пожелал встретиться с ним лично. Шефа всегда манил к себе успех. Они поужинали втроем – Лимас, Шеф и Карл. Тот тоже обожал подобные рандеву. Он явился довольный, как мальчишка из воскресной школы, весь прилизанный и сияющий, почтительно сняв перед начальником шляпу и оказывая все положенные знаки уважения. Шеф минут пять тискал его руку в своей, а потом сказал: «Хочу, чтобы вы знали, Карл, как мы вами довольны. Чертовски хорошая работа!» Лимас наблюдал и думал: «Эта похвала будет нам стоить еще пару сотен в год». Когда обед закончился, Шеф снова жал Карлу руку, многозначительно намекая, что, к сожалению, должен их покинуть, чтобы снова рисковать жизнью, но уже в другом месте. После чего отбыл в лимузине, за рулем которого сидел персональный шофер. Карл расхохотался ему вслед, Лимас тоже не удержался от смеха, и вот так, не переставая подшучивать над замашками Шефа, они прикончили бутылку шампанского. После этого они перебрались в бар «Альтер фасс», на чем горячо настаивал Карл, и там-то их и поджидала Эльвира – сорокалетняя блондинка с железным характером.– Это мой самый большой секрет, Алек, – признался Карл, а Лимас пришел в ярость.
Чуть позже они крепко повздорили.
– Что ей известно? Кто она такая? Как ты с ней познакомился?
Но Карл надулся и отмалчивался. Дальше дела пошли еще хуже. Лимас внес изменения в их совместные действия, поменял явки, пароли, а Карлу все это совершенно не понравилось. Он не мог не понимать, почему Лимас это делает, и не скрывал недовольства.
– Если ты ей не веришь, то уже все равно слишком поздно, – заявил Карл, а Лимасу оставалось только утереться и закрыть тему.
Но с тех пор он стал осторожнее с Карлом, делился с ним лишь самой необходимой информацией, чаще прибегал к всевозможным хитроумным уловкам, которыми владеет любой мастер шпионажа. И вот вам, пожалуйте! Она появляется за рулем своей машины, демонстрируя осведомленность обо всей агентурной сети, о явочной квартире и прочем. Лимасу же ничего не оставалось, как в очередной раз дать себе зарок никогда полностью не доверять ни одному из своих подопечных.
Он взял телефон и позвонил в свою квартиру в Западном Берлине. Ответила фрау Марта.
– У нас на Дюрерштрассе будут гости, – сказал Лимас. – Мужчина и женщина.
– Они женаты? – спросила Марта.
– Будем считать, что женаты, – ответил Лимас, на что она разразилась тем смехом, который всегда вселял в него робость. Не успел он положить трубку, как один из полицейских повернулся к нему.
– Герр Томас! Скорее сюда!
И Лимас вышел из будки к посту наблюдателя.
– Там мужчина, герр Томас, – прошептал молодой полисмен. – С велосипедом.
Лимас схватился за бинокль.
Это был Карл. Даже на таком расстоянии его фигура угадывалась безошибочно. Он был в старом плаще из обмундирования вермахта и толкал велосипед. Ему удалось, подумал Лимас, у него все получилось. Он уже миновал проверку документов, осталась только таможня. Лимас видел, как Карл прислонил велосипед к металлическому ограждению и зашел в будку таможенников. «Только не наделай глупостей в последний момент!» – молил Лимас. Но вскоре Карл вышел, приветливо махнул рукой дежурному у шлагбаума, и перекладина в красно-белых полосах медленно поднялась. Он прошел, он приближался к ним, он проделал свой трюк. Оставалось миновать часового из Фопо на дороге и белую полосу. А потом он будет в безопасности.
Но в этот момент Карл, казалось, услышал какой-то звук, почувствовал угрозу: он оглянулся через плечо, оседлал велосипед и стал усиленно крутить педалями, низко склонившись над рулем. Впереди посреди улицы все еще оставался одинокий страж, но теперь он повернулся и пристально смотрел на Карла. Затем совершенно неожиданно вспыхнули бриллиантово-белые лучи прожекторов, поймали Карла и повели его, как фары машины высвечивают в темноте зайца. Донесся пронзительный вой сирены, громкие гортанные голоса отдавали приказы. Двое полицейских, только что стоявших рядом с Лимасом, опустились на колени и продолжали наблюдение сквозь щели, оставленные среди мешков с песком, сноровисто, но без толку щелкая затворами своих автоматов.
Восточногерманский полицейский выстрелил. Причем сделал это точно и умело, оставаясь строго в пределах своей зоны. От первой пули Карла как будто качнуло вперед, а от второй – отбросило назад. Непостижимым образом он все еще продолжал ехать, держался в седле, минуя часового, который теперь палил в него непрестанно. Затем Карл упал и несколько раз перевернулся на асфальте, а через секунду по мостовой заскрежетал металл велосипеда. Лимасу оставалось только надеяться, что смерть Карла была мгновенной.
2
Цирк
Он видел, как взлетно-посадочная полоса аэропорта Темпельхоф пропала где-то внизу. Лимас не имел склонности к рефлексиям и не особенно любил философствовать. Он знал, что с ним все кончено, – и для него это был всего лишь факт, с которым предстояло смириться и жить дальше, как живут л
Страница 6
ди, больные раком или отбывающие тюремный срок. Невозможно было заранее подготовиться, чтобы построить прочный мост из прошлого в день сегодняшний. И он воспринимал свой провал так, как, вероятно, однажды встретит свою смерть – с циничным презрением и отвагой вечного одиночки. Он продержался дольше, чем большинство других, и вот – потерпел поражение. Есть такая поговорка, что собака живет, пока у нее есть зубы. Если прибегнуть к метафоре, то Лимасу зубы вырвали с корнем, и сделал это Мундт.А ведь десять лет назад он мог пойти по совершенно иной дорожке. Открылось множество вакансий для чисто канцелярской работы в государственном учреждении без вывески, расположенном на Кембридж-серкус[4 - Слово circus может означать по-английски и «круглая площадь», и «цирк». Поскольку штаб-квартира британской разведки располагалась в те годы на Кембриджской площади, называя свое учреждение «цирком», его сотрудники не обязательно и далеко не всегда вкладывали в название негативный или издевательский смысл.]. Лимас имел возможность выбрать любую из бумажных должностей и продержаться в своем кресле до глубокой старости. Но это в корне противоречило бы его характеру. Проще было бы уговорить жокея пересесть в кресло продавца билетов тотализатора на бегах, чем заставить Лимаса сменить работу активного оперативника разведки на роль кабинетного аналитика, строящего теории и исподволь подгоняющего их под интересы Уайтхолла. И он до последнего оставался в Берлине, зная, что кадровики теперь каждый год заново рассматривают его досье: упорный, волевой, презирающий бредовые ограничения, уверенный, что ему в очередной раз подвернется нечто важное. У разведчика, как правило, нет моральных принципов, за исключением одного – он должен оправдывать свою работу достигнутыми результатами. С этим принципом приходилось считаться даже мудрецам с Уайтхолла. А Лимас добивался блестящих результатов. До того как столкнулся с Мундтом.
Оставалось только поражаться, как быстро Лимас понял, что появление Мундта стало для него пресловутой надписью на стене, приговором, который рано или поздно будет приведен в исполнение.
Ганс-Дитер Мундт родился сорок два года назад в Лейпциге. Лимас изучал его личное дело, видел фотографию на внутренней стороне обложки: бесстрастное жесткое лицо под шапкой соломенно-желтых волос; знал наизусть историю его восхождения к власти в Абтайлунге[5 - Управление министерства обороны ГДР, отвечавшее за разведку.], где он занял вторую по важности должность, эффективно руководя всеми операциями. Мундта ненавидели даже сотрудники его собственной организации. Лимасу об этом сообщали и перебежчики, и Карл Римек, который был членом президиума Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) и входил в комитет по безопасности вместе с Мундтом, вселявшим страх даже в него. И, как выяснилось, боялся он не зря, потому что Мундт расправился и с ним тоже.
До 1959 года Мундт оставался в Абтайлунге незначительной фигурой, работая в Лондоне под крышей восточногерманского представительства сталелитейной промышленности[6 - Эти события описаны в самом первом произведении Ле Карре – повести «Звонок мертвецу».]. Но потом ему пришлось срочно бежать в Германию, чтобы спасти свою шкуру после убийства двух собственных агентов, и больше года никаких новых сведений о нем не поступало. Затем совершенно внезапно он вдруг всплыл в штаб-квартире Абтайлунга в Лейпциге в роли начальника отдела материального обеспечения, отвечавшего за распределение валюты, снаряжения и людских ресурсов в целях осуществления особо важных операций. К концу того года в недрах Абтайлунга развернулась ожесточенная борьба за власть. Число и влияние офицеров советской разведки, работавших в ГДР, резко уменьшилось, нескольких ветеранов из старой гвардии отстранили от дел по идеологическим мотивам, и на передний план выдвинулись три фигуры: Фидлер стал начальником контрразведки, Ян занял пост Мундта как главного финансиста и снабженца, а сам Мундт вытянул воистину выигрышный билет – должность заместителя директора оперативного отдела – немалое достижение для человека, которому едва исполнился сорок один год. И стиль работы отдела сразу же радикально изменился. Первым агентом, которого лишился Лимас, стала девушка. Она была лишь звеном в цепочке, выполняя главным образом обязанности курьера. Ее застрелили на улице Восточного Берлина, когда она выходила из кинотеатра. Убийцу полиция так и не нашла, а Лимас поначалу даже был склонен считать ее гибель случайностью, никак не связанной с работой. Месяц спустя носильщик с железнодорожного вокзала в Дрездене, бывший агент из организации, созданной Питером Гилламом, был найден за путевым тупиком мертвым и изуродованным до неузнаваемости. Лимас уже знал, что это не могло быть простым совпадением. Вскоре арестовали и негласно приговорили к смертной казни еще двух членов одной из сетей, находившихся под контролем Лимаса. Так продолжалось какое-то время – противник действовал решительно и беспощадно, выбивая почву из-под ног британской раз
Страница 7
едки.А теперь его жертвой стал Карл, и Лимас покидал Берлин, находясь в той же ситуации, в какой был когда-то, прибыв туда впервые, – то есть не имея в своем распоряжении ни одного агента, стоившего хотя бы фартинг. Мундт победил.
Лимас был мужчиной невысокого роста, который коротко стриг свои седые со стальным отливом волосы. При этом он обладал незаурядной физической силой. Она угадывалась в строении его спины, плеч, шеи, рук и даже в плотных коротких пальцах.
В одежде, как и в большинстве других вещей, он придерживался строго утилитарного подхода, а потому даже очки, которыми он изредка пользовался, имели прочную металлическую оправу. Костюмы он носил почти исключительно из искусственных тканей и избегал жилеток. Рубашки предпочитал американского покроя с пуговицами, крепившими уголки воротничков, а обувь – замшевую на резиновой подошве.
Лицо его можно было назвать привлекательным: мужественное, с упрямым абрисом тонкогубого рта. Небольшие карие глаза многие почему-то считали типично ирландскими. При этом внешность и манеры Лимаса делали трудной задачей определить, какое место отведено ему в этом мире. Если бы он попытался войти в закрытый лондонский клуб, привратник никогда бы не ошибся и не принял его за постоянного члена, зато в ночных клубах Берлина ему неизменно торопились подобрать лучший из свободных столиков. Он выглядел одновременно и как тип, от которого можно было ждать неприятностей, и как человек, умевший распорядиться своими деньгами, но все-таки не джентльмен в полном смысле этого слова.
Стюардессе он показался интересным. Она предположила, что он откуда-то с севера страны, что вполне могло быть правдой, а также что он богат – и здесь она сильно промахнулась. На вид ему казалось лет пятьдесят, и эта ее догадка оказалась почти верной. Он не женат, подумала она, но это соответствовало действительности лишь наполовину. Далеко в прошлом остался развод: двое детей, уже старшеклассники, получали от него алименты через один никому не известный частный банк, расположенный в Сити.
– Если хотите еще виски, – сказала бортпроводница, – то поспешите. Через двадцать минут мы уже приземлимся в Лондоне.
– Нет, больше не надо. – Он даже не поднял на нее взгляда, рассматривая в иллюминатор серо-зеленые поля Кента.
Фоли встретил его в аэропорту и отвез в город.
– Шефа сильно разозлило несчастье с Карлом, – сказал он, бросив искоса взгляд на Лимаса. Тот кивнул.
– Как это произошло? – спросил Фоли.
– Его подстрелили. Люди Мундта перехватили его.
– Он мертв?
– Думаю, что да. По крайней мере хотелось на это надеяться. А ведь ему почти удалось прорваться. Не стоило паниковать и слишком торопиться. Они ни в чем не были уверены. Абтайлунг прибыл на КПП уже после того, как ему разрешили переход. Они успели включить сирену, и один из Фопо всадил в него пулю всего в двадцати ярдах от линии. Он какое-то время шевелился, а потом уже не подавал признаков жизни.
– Бедняга.
– Иначе не скажешь.
Фоли не любил Лимаса, но если Лимас и знал об этом, то ему было совершенно наплевать. Фоли состоял членом нескольких клубов, носил дорогие галстуки, любил обсуждать достоинства и недостатки спортсменов, а также непременно указывал свое воинское звание во внутренней переписке. Лимаса он считал человеком с сомнительной репутацией, а Лимас считал его дураком.
– В каком отделе служишь теперь? – спросил Лимас.
– В кадровом.
– Нравится?
– Увлекательно.
– Куда отправят меня? В глубокий запас?
– Пусть Шеф все скажет тебе сам, старина.
– Но ведь ты знаешь?
– Разумеется.
– Так какого лешего не можешь информировать меня?
– Прости, старина, – ответил Фоли, и Лимас внезапно почувствовал, как начинает терять самообладание. Но его вовремя посетила мысль, что Фоли скорее всего лжет.
– Скажи мне по крайней мере одно, если ты не против: мне нужно начинать подыскивать себе жилье в Лондоне?
Фоли поскреб у себя за ухом.
– Не думаю, старина. Едва ли возникнет такая необходимость.
– Значит, не надо? Спасибо хотя бы за это.
Они поставили машину на Кембридж-серкус рядом с парковочным счетчиком и вместе вошли в вестибюль.
– У тебя есть пропуск? Если нет, придется заполнить заявку, старина.
– С каких пор здесь ввели пропуска? К тому же Макколл знает меня лучше, чем мать родную.
– Новые порядки. Цирк все время разрастается, видишь ли.
Лимас ничего на это не ответил, кивнул стоявшему на проходной Макколлу и оказался внутри лифта без всякого пропуска.
* * *
Шеф[7 - Официально он занимал пост оперативного начальника департамента спецслужб министерства обороны до образования ныне широко известных секретных организаций МИ-5 и МИ-6.] пожал ему руку с некоторой опаской, словно доктор, проверяющий, целы ли у пациента кости.
– Вы, должно быть, ужасно устали, – сказал он доброжелательно, – садитесь, пожалуйста.
Тот же занудный голос, та же интонация школьного учителя.
Лимас сел на стул лицом к оливково-зеленому электрическому обогревателю, по
Страница 8
ерх которого непостижимым образом балансировала миска с водой.– Вам не кажется, что здесь холодновато? – спросил Шеф и, склонившись ближе к обогревателю, принялся потирать над ним руки. Под черным пиджаком у него был сильно поношенный коричневый свитер. Лимас сразу вспомнил о жене Шефа – недалекой маленькой женщине по имени Мэнди, которая, кажется, пребывала в твердом заблуждении, что ее муж работает в департаменте угольной промышленности. По всей вероятности, она этот свитер ему и связала.
– А ведь вся проблема в том, что очень сухо, – продолжал Шеф. – Победив холод, вы иссушаете атмосферу в комнате. Это почти так же опасно. – Он подошел к столу и нажал на кнопку. – Сейчас мы попытаемся попросить, чтобы нам принесли кофе. Джинни в отпуске, вот беда. И они приставили ко мне другую девушку. Она никуда не годится.
Он был еще ниже ростом, чем запомнился Лимасу, но в остальном нисколько не изменился. Та же демонстрация живого участия при полной отчужденности, та же чопорная надменность, та же внешняя вежливость и обходительность, сведенные к внешним проявлениям, но не имевшие, как знал Лимас, ничего общего с реальностью. Та же вялая улыбка на лице, та же наигранная скромность, та же приверженность кодексу поведения, который он сам готов был высмеять. Та же банальность.
Достав из ящика стола пачку сигарет, он угостил Лимаса.
– Не поверите, как они за это время здесь подорожали, – сказал он, и Лимасу оставалось только понимающе кивнуть в ответ.
Сунув пачку в карман, Шеф сел. Наступила пауза. Потом Лимас сказал:
– Римек погиб.
– Да, в самом деле, – отозвался Шеф так, словно Лимас поделился с ним каким-то очень верным наблюдением. – Это крайне прискорбно. Весьма… Вероятно, его выдала эта женщина, Эльвира?
– Похоже, что так. – Лимас, естественно, не стал спрашивать, как он узнал об Эльвире.
– И люди Мундта застрелили его.
– Да.
Шеф поднялся и стал слоняться по кабинету в поисках пепельницы. Обнаружив ее, неловко поставил на пол между двумя стульями.
– Как вы себя почувствовали? Я имею в виду, когда застрелили Римека? Это же произошло у вас на глазах, не так ли?
Лимас пожал плечами.
– Я был чертовски раздосадован, – ответил он.
Шеф склонил голову набок и слегка прикрыл глаза.
– Уверен, ваши чувства этим не ограничились. Наверняка вы были потрясены, так? Это было бы гораздо более естественно.
– Да, я испытал потрясение. Как пережил бы его любой на моем месте.
– Вам нравился Римек? Чисто по-человечески?
– Вероятно, да, нравился, – ответил Лимас покорно. – Мне кажется, сейчас уже нет смысла обсуждать это, – добавил он.
– Как вы провели ночь? Точнее, то, что от нее осталось, после смерти Римека?
– О чем у нас разговор? – Лимас начал немного горячиться. – К чему вы клоните?
– Римек стал последним, – задумчиво сказал Шеф. – Последней жертвой в длинном списке погибших. Если память меня не подводит, все началось с девушки, которую застрелили в Веддинге у кинотеатра. Потом был наш человек в Дрездене и серия арестов в Йене. Как десять маленьких негритят. Теперь Пауль, Фирек и Лэндзер – все мертвы. И наконец, Римек. – Он криво усмехнулся. – Мы заплатили слишком дорогую цену. И я подумал, что, быть может, с вас довольно.
– В каком смысле довольно?
– Мне показалось, что вы переутомлены. Перегорели. Выдохлись.
Воцарилось долгое молчание.
– Об этом вам судить, – наконец сказал Лимас.
– Нам всем приходится жить, не имея привязанностей, верно? Хотя это, конечно же, невозможно. Мы строим друг с другом жесткие отношения, хотя на самом деле вовсе не такие уж черствые люди. Я хочу сказать… Человек не может все время жить на холоде; иногда с холода нужно возвращаться… Вы понимаете, о чем я?
Лимас понимал. Он вспомнил длинное шоссе, ведущее из Роттердама, ровную прямую дорогу среди дюн и бредущий по ней поток беженцев; вспомнил, как появился самолет, казавшийся издали совсем крошечным, и как шествие замерло, вглядываясь в него: самолет снижался почти к самым дюнам. Он вспомнил кровавый хаос, бессмысленный кромешный ад, когда бомбы стали падать вдоль дороги.
– Я не могу продолжать разговор намеками, – произнес Лимас. – Что вы хотите мне поручить?
– Хочу, чтобы вы продержались на холоде еще немного.
Лимас промолчал, и Шеф продолжил:
– Вся этика нашей работы, как я ее понимаю, строится на одном фундаментальном принципе. И состоит он в том, что агрессия никогда не будет исходить от нас. Вы согласны с этим?
Лимас кивнул. Что угодно, только бы ничего сейчас не говорить.
– Да, мы совершаем неблаговидные поступки, но всегда лишь в целях обороны. С этим, думаю, тоже трудно не согласиться. Мы вынуждены поступать скверно, но лишь для того, чтобы обычные люди в этой и других странах могли спокойно спать ночью в своих постелях. Или вам кажется, что я ударился в романтику? Разумеется, мы порой делаем страшные вещи, – он усмехнулся, как хулиганистый школьник. – И, оправдывая себя с моральной точки зрения, зачастую допускаем некоторую подтасовку: в ко
Страница 9
це концов невозможно проводить прямое сравнение между идеологией одной стороны и методами, к которым прибегает другая. Разве я не прав?Лимас несколько растерялся. Он не раз слышал, как этот человек начинал нести околесицу, прежде чем нанести жестокий удар, но никогда дело не доходило ни до чего подобного.
– Я хочу сказать, что сравнивать между собой можно только метод с методом, идеал с идеалом. И в этом смысле со времени окончания войны методы наших врагов и наши собственные стали практически идентичны. Нельзя уступать противнику в безжалостности только потому, что политика твоего правительства подразумевает более мягкие подходы, верно? – Он тихо рассмеялся, как бы про себя. – Это же ни в какие ворота не лезет.
«Боже милостивый! – подумал Лимас. – Его разглагольствования уже начинают напоминать туманные речи отцов церкви. Что именно он мне все-таки пытается втолковать?»
– Вот почему, – продолжал Шеф, – по моему мнению, мы должны избавиться от Мундта… О, черт! – Он раздраженно повернулся к двери. – Принесут нам когда-нибудь кофе или нет? – Шеф вновь пересек комнату, открыл дверь и поговорил с невидимой девушкой в приемной. Вернувшись, он закончил: – Я считаю нашим долгом устранить его, если только нам это удастся.
– А зачем? У нас же ничего не осталось в Восточной Германии. Вообще ничего. Вы сами только что подвели черту – Римек был последним. Нам некого там больше защищать.
Шеф сел и какое-то время разглядывал свои руки.
– Это не совсем так, – произнес он наконец. – Но не думаю, что мне стоит утомлять вас скучными подробностями.
Лимас в ответ лишь передернул плечами.
– Скажите мне, – продолжал Шеф, – вы устали от шпионажа? Простите, если я начинаю повторяться. Потому что это феномен, который нам здесь хорошо знаком, хотите верьте, хотите нет. У авиастроителей это называется усталостью металла… По-моему, я верно употребил термин. Как обстоит дело с вами?
Лимас вспомнил свои мысли по пути домой этим утром и задумался над ответом.
– Потому что, если вы истощены, – добавил Шеф, – нам придется изыскивать другие способы добраться до Мундта. Понимаете, то, что я задумал, несколько выходит за рамки привычного.
Вошла девушка с кофе, поставила поднос на стол и наполнила две чашки. Шеф подождал, пока она удалилась.
– Такая дуреха, – заметил он так, словно беседовал сам с собой. – У меня в голове не укладывается, почему так трудно стало найти хорошую секретаршу. Право, не стоило давать Джинни отпуск именно сейчас. – Он какое-то время с хмурым видом помешивал сахар в своей чашке. – Нам нужно во что бы то ни стало хотя бы дискредитировать Мундта, – сказал он после паузы. – Скажите честно, вы много пьете? Виски там и прочее спиртное?
А ведь Лимас считал, что знает Шефа как облупленного.
– Да, я выпиваю. И думаю, что больше и чаще, чем другие.
Шеф понимающе кивнул.
– Что вам известно о Мундте?
– Он – убийца. Работал в Лондоне года два назад в представительстве министерства сталелитейной промышленности Восточной Германии. Нами тогда руководил советник кабинета министров – Мастон.
– Да, я в курсе.
– Мундт поддерживал связь с агентом – женой чиновника из МИДа. И убил ее.
– А еще он покушался на Смайли. И он же застрелил мужа той женщины. Это омерзительный человек. Когда-то состоял в гитлерюгенде, и все такое. Совершенно не правоверный тип коммуниста и не интеллектуал. Чистый практик холодной войны.
– Подобный нам с вами, – сухо заметил Лимас.
Шеф не воспринял это как шутку и не улыбнулся.
– Джордж Смайли знал о том деле все. К сожалению, он больше у нас не работает, но, я думаю, его стоит разыскать. Он сейчас занимается какими-то исследованиями Германии семнадцатого столетия. Живет в Челси прямо за Слоун-сквер, на Байуотер-стрит. Вы имеете представление, где это?
– Да.
– С ним в паре тогда работал Гиллам. Он сейчас в четвертом отделе стран-союзников на третьем этаже. Боюсь, произошло слишком много перемен с тех пор, как вы работали здесь.
– Что верно, то верно.
– Пообщайтесь с ними денек-другой. Они посвящены в задуманный мною план. А потом я хотел бы пригласить вас на выходные к себе. Моей жены не будет дома, – поспешно добавил он. – Она сейчас ухаживает за больной матерью. Так что мы будем предоставлены самим себе. Только вы и я.
– Спасибо. С удовольствием.
– Мы сможем все обсудить в полнейшем комфорте. Это будет замечательно. У вас появится шанс заработать на этом немалые деньги. Все, что получите, вам разрешат оставить себе.
– Спасибо.
– Но разумеется, при том условии, что вы полностью уверены и действительно хотите участвовать… Никакой усталости металла и прочего.
– Если речь идет о физическом устранении Мундта, то я в игре.
– Таковы ли ваши чувства на самом деле? – Шеф выразил свое сомнение в самой мягкой форме. А потом, задумчиво посмотрев на Лимаса, пустился в рассуждения: – Да, вижу, что таковы. Но вы ни в коем случае не должны думать, что обязаны уверять меня в этом. При нашей профессии мы быстро теряем ощущения н
Страница 10
нависти или любви, и они становятся для нас чем-то схожим со звуками, которые собаки просто физически не воспринимают на слух. Бывает, остается только своего рода тошнота, и хочется одного – больше никогда и никому не причинять страданий. Простите, если ошибаюсь, но разве не испытали вы нечто подобное, когда у вас на глазах убили Карла Римека? Ведь вами не овладела ненависть к Мундту или любовь к Карлу? Вы почувствовали лишь тупую боль в ставшем бесчувственным теле… Мне сказали, что вы потом ходили всю ночь. Просто бесцельно бродили по берлинским улицам. Это правда?– Правда то, что я отправился на прогулку.
– И гуляли всю ночь?
– Да.
– Что стало с Эльвирой?
– А бог ее знает… Я бы очень хотел нанести удар по Мундту, – сказал Лимас.
– Хорошо… Просто отлично. Кстати, если в ближайшее время вы встретитесь кое с кем из прежних друзей, не стоит с ними откровенничать. Скажу больше, – добавил Шеф, – на вашем месте я бы оборвал старые связи. Пусть они считают, что мы обошлись с вами очень дурно и несправедливо. Начинать – так сразу. Легче будет потом продолжить.
3
Под откос
Никого особенно не удивило, когда Лимаса отстранили от оперативной работы. Общее мнение было таким: Берлин многие годы был местом сплошных провалов, и кого-то должны были примерно наказать за это. Кроме того, Лимас стал староват для участия в операциях, где зачастую реакция должна быть лучше, чем у профессионального теннисиста. Лимас отлично поработал во время войны – об этом знали все. В Норвегии и Голландии он остался жив вопреки всему. Его наградили медалью и досрочно отправили в отставку. Чуть позже его, конечно же, вернули в разведку, но вот только с пенсией случилась незадача. Здесь ему решительно не повезло. Слух об этом распустила бухгалтерия в лице Элси. Всем, кто готов был слушать, Элси рассказывала в столовой, что Алеку Лимасу в старости придется как-то жить всего на 400 фунтов в год по причине прерванного служебного стажа. Сама Элси считала это правило нелепым и нуждавшимся в пересмотре: в конце концов, мистер Лимас имел немалые заслуги, ведь так? Но все инструкции исходили теперь из министерства финансов, не то что в прежние годы. И что тут поделаешь? Даже в худшие времена правления Мастона с людьми не поступали так жестоко.
Лимас, как объясняли новичкам, являл собой типичного представителя старой гвардии разведки, отличительными чертами которого были: привычка к виду крови, мужество, любовь к крикету и никакого образования, кроме средней школы и курсов французского языка. Правда, в отношении Лимаса почти все это было неправдой. Он блестяще владел немецким и голландским языками, а крикет ненавидел. Вот диплома колледжа действительно не имел.
Срок действия контракта Лимаса истекал через несколько месяцев, и его отправили досиживать это время в банковском отделе. В отличие от внутренней бухгалтерии там занимались оплатой заграничных счетов и переводом денег за рубеж, то есть прямым финансированием агентурной сети и ее операций. Большую часть работы в отделе могли бы запросто выполнять молодые клерки, если бы не режим особой секретности, а потому это подразделение и стало одним из отстойников, куда направляли проверенных оперативников, которым вскоре предстояло уйти на покой.
И жизнь Лимаса покатилась под откос.
Обычно люди его положения падают на дно далеко не сразу – это процесс в большинстве случаев достаточно затяжной, но с Лимасом все получилось иначе. На глазах коллег он из человека, с достоинством уходящего в отставку, превратился в отвратительного забулдыгу – и это за считаные недели. Пьющие люди быстро глупеют, что становится особенно заметно, когда они трезвы, и эта глупость воспринимается порой поверхностными наблюдателями как некое самоотречение, сбивчивость в мыслях и поступках как некое недоступное другим знание. Лимас приобрел эту особенность характера в изумительно короткий срок. Он сделался мелочно лжив, занимал у секретарш небольшие суммы денег, которые забывал возвращать, являлся на работу поздно, а уходил рано, придумывая самые вздорные предлоги. Поначалу товарищи по работе относились к его выходкам снисходительно: возможно, его жизненный крах пугал их так же, как иногда страшат нас нищие и калеки просто потому, что мы опасаемся стать однажды такими же, как они. Но постоянная грубость, беспричинная озлобленность, пренебрежение своими обязанностями в конце концов образовали вокруг него пустоту.
Но больше всего сотрудников Цирка поразило равнодушие, с которым Лимас воспринял свое отстранение от реальных дел. Казалось, сила воли внезапно оставила его. Молоденькие секретарши, которые прежде отказывались верить даже в то, что в святая святых спецслужб могут работать простые смертные, с особой тревогой воспринимали откровенный распад личности Лимаса. Он перестал следить за собой, его больше совершенно не волновало, кто и что его окружает. Он обедал в дешевой столовой, где обычно можно было встретить только нижних чинов и вольнонаемных из обслуги, а о том, как сильно он пье
Страница 11
, уже ходили не сплетни, а легенды. Он превратился в одиночку, совершил исполненный трагизма переход в унылую группу все еще способных на активные действия людей, которых преждевременно лишили этой возможности, вроде пловцов без пропуска в бассейн или актеров, изгнанных со сцены.Среди тех, кто не был в курсе реального положения дел, тоже ходили разговоры о том, что он совершил в Берлине серьезные ошибки, из-за чего агентурная сеть понесла существенный урон, однако никто толком ничего не знал, и все довольствовались домыслами. Сходились только в том, что с ним обошлись необычайно жестоко, даже сотрудники отдела кадров, где сидели те еще филантропы. Когда он проходил мимо, на него незаметно указывали непосвященным, как это бывает с великими в прошлом спортсменами: «Тот самый Лимас. Он напортачил в Берлине. Просто ужас, как человек опустился».
А в один прекрасный день он просто пропал, ни с кем не попрощавшись. Даже, по всей видимости, с Шефом. Сам по себе его незаметный уход не стал бы чем-то из ряда вон выходящим. В силу специфики секретной службы здесь не устраивали пышных проводов с шампанским и вручением именных золотых часов, но даже на таком фоне исчезновение Лимаса выглядело уж очень неожиданным. Ведь, по просочившимся данным, его контракт к тому времени еще оставался в силе. Элси из бухгалтерии, как всегда, поделилась некоторыми крупицами информации: Лимас потребовал выдать ему зарплату вперед наличными, а это, если Элси хоть что-то понимала в своем деле, означало, что у него возникли проблемы с банком. Причитавшееся ему выходное пособие должны были выплатить в конце месяца – она не знала, сколько в точности, но сумма даже не четырехзначная, вот бедняга! Карточку социального страхования ему выслали на дом. У кадровиков имелся его домашний адрес, но они, говорила Элси, фыркая, ни за что никому его не дадут. Им это строго запрещено, кадровикам то бишь.
Затем всплыла история с другими деньгами. Пополз слух, источник которого, как всегда в таких случаях, остался неизвестным, что поспешное исчезновение Лимаса было связано с вскрывшимися злоупотреблениями в банковском отделе. Пропали большие деньги (сумма теперь называлась именно четырехзначная, как настаивала сотрудница коммутатора с подсиненными волосами), но они сумели почти все вернуть, а на его пенсию наложили арест. Однако многие не воспринимали эту байку всерьез. Если бы Алек захотел обчистить кассу, говорили знатоки, он сделал бы это ловко, не оставив следов в финансовой отчетности штаб-квартиры. Никто не спорил, что он способен на такое, не верилось, наоборот, что он не сумел провернуть простой трюк и не попасться. Но в ответ на это те, кто не склонен был преувеличивать криминальный потенциал Лимаса, настаивали, что надо принимать в расчет злоупотребление спиртным, дороговизну наемного жилья, непривычную для Лимаса огромную разницу между зарплатами в Лондоне и за рубежом, но прежде всего соблазн, возникавший перед человеком, оперировавшим крупными суммами денег из сомнительных источников, зная, что его дни в Цирке сочтены. Впрочем, и те и другие сходились во мнении, что если Алек в самом деле запустил лапу в горшок с медом, то человек он конченый. Теперь ему никто не подыщет другое теплое местечко, как было принято, и рекомендаций он не получит или получит такие, от которых холодный пот прошибет любого возможного работодателя. Казнокрадство принадлежало к числу грехов, за которые не было прощения. И человек, посмевший обокрасть Цирк, даже в могилу ложился с клеймом вечного проклятия, а на похороны контора не то что венка бы не прислала – не оплатила бы даже саван для покойника.
Недели две после исчезновения Лимаса, быть может, всего несколько человек гадали, куда он подевался. Но к тому времени многие бывшие приятели уже старались держаться от него подальше. Он превратился в зануду и всякий разговор сводил к нападкам на Цирк, а паче всего – на руководство, которое называл не иначе как «цирковыми наездниками», управлявшими разведкой так, словно это был их личный полковой клуб. При этом он никогда не упускал случая критически отозваться об американцах вообще и о ЦРУ в частности. Казалось, Лимас ненавидел заокеанских союзников даже больше, чем Абтайлунг, о котором он упоминать не любил вообще. У него проскальзывали намеки, что именно американцы скомпрометировали его агентурную сеть. Это превратилось в своего рода навязчивую идею. Причем все попытки разубедить его оказывались тщетными. Встречи с ним превратились в мучительную пытку, и даже лучшие друзья, которые не только хорошо знали Лимаса, но и, можно сказать, любили его, постепенно от него отдалились. Вот почему уход Лимаса вызвал лишь легкую рябь на поверхности воды: подули новые ветры, сменилось время года, и скоро о нем забыли.
Лимас жил в крохотной и сильно запущенной квартирке с коричневыми стенами, украшенными пейзажами Кловелли[8 - Живописный английский рыбацкий городок на берегу Атлантического океана.]. Из нее открывался вид на задние дворы трех серых каменных складских
Страница 12
даний, окна которых, видимо из соображений эстетики, густо замазали креозотом. Поверх одного из складов обитала семья итальянских иммигрантов, бесконечно ссорившихся по ночам, а по утрам непременно принимавшихся выбивать ковры. Способов сделать свое жилье чуть более уютным у Лимаса было немного. Он смог лишь купить абажуры, чтобы прикрыть ими голые лампочки, и две пары простыней на замену тем полотнищам дерюги, которые ему выдал вместо постельного белья домовладелец. Остальное Лимасу приходилось просто терпеть: неподшитые шторы в цветочек, потертые коричневые ковры и грубую потемневшую мебель, словно переехавшую сюда из общежития для моряков. Из крана над желтой потрескавшейся раковиной за шиллинг можно было извлечь горячую воду.Лимас нуждался в работе. Денег не было. Не было совсем. Так что, по всей вероятности, история с неудавшимся хищением оказалась правдой. В отделе кадров ему все-таки подобрали несколько альтернативных мест работы, но Лимасу они показались слишком низкооплачиваемыми или до смешного не подходящими именно для него. Сначала он попробовал себя на производстве. Фирма, выпускавшая промышленные клеи, приняла его на должность помощника менеджера по кадрам – их не смутила весьма двусмысленная рекомендация, полученная им в Цирке. Работа не требовала специальной подготовки, а зарплата составила шесть сотен в год. Продержался он ровно неделю, к концу которой мерзкая вонь гнилого рыбьего жира насквозь пропитала его одежду и волосы, забив ему ноздри, как запах мертвечины. Никаким мылом отмыться от нее оказалось невозможно, и кончилось тем, что Лимасу пришлось постричь свои и без того короткие волосы почти наголо и выбросить два лучших костюма. Еще неделю он провел в попытках продавать энциклопедии домохозяйкам из пригородов, но слишком очевидно не принадлежал к тому типу мужчин, который домохозяйкам нравился или хотя бы был понятен: они с порога отвергали Лимаса вместе с его энциклопедиями. Вечер за вечером он усталый возвращался в свою квартирку с образцом под мышкой и в конце недели позвонил в фирму и сообщил, что не сумел ничего продать. Там нисколько не удивились, напомнили только, что он обязан вернуть выданный ему демонстрационный экземпляр, если он прекращает работать на них, и отключились. Лимас выскочил из телефонной будки в такой ярости, что забыл там энциклопедию, дошел до ближайшего паба и напился вдрызг, на что потратил двадцать пять шиллингов, чего не мог себе позволить. А потом его еще и вышвырнули на улицу, когда он наорал на проститутку, пытавшуюся его снять. Это сопровождалось жестким напутствием никогда больше не появляться в заведении, но уже через неделю ему все простили, и скоро он стал там своим.
Постепенно Лимас сделался известной личностью в округе – серая шаркающая фигура из района многоквартирных домов. Все знали: из него слова лишнего не вытянешь, а друзей ни среди мужчин, ни среди женщин у него нет. Не завел он даже собаки. Окружающие догадывались, что у него какие-то проблемы. Не иначе как муж, сбежавший от семьи и алиментов. Он ни на что не знал цен и не запоминал, когда их ему называли. Охлопывал все карманы в поисках мелочи и вечно забывал взять с собой в магазин корзинку, а потому ему всякий раз приходилось тратиться на покупку пакета. Обитателям улицы он не нравился, но они почти готовы были пожалеть его. Он ходил неряшливый, в грязных рубашках, небритый даже по воскресеньям.
Некая миссис Маккэйрд с Садбери-авеню подрядилась заниматься уборкой его квартиры, но, не услышав за неделю ни одного доброго слова, отказалась от неблагодарного труда. Она стала важным источником информации для улицы, где торговцы хотели узнать о нем побольше на случай, если он попросит отпустить товар в кредит. Миссис Маккэйрд верить ему в кредит не советовала. Лимас за все время не получил ни одного письма, и все согласились с ней, что дела его, стало быть, совсем плохи. Она не видела у него ни одной фотографии, лишь несколько книг. Ей показалось, что одна из книжек была грязного содержания, хотя она не могла проверить это, поскольку не владела иностранными языками. По ее мнению, у него еще пока водились какие-то деньги на жизнь, но они подходили к концу. Как она выяснила, по четвергам он получал пособие по безработице. Обитатели Бэйсуотера, таким образом, были предупреждены и держались настороже. От той же миссис Маккэйрд стало известно, что он пьет, как извозчик: это подтверждал и владелец паба. Бармены и уборщицы, как известно, в кредит не обслуживают, зато те, кто кредиты иногда предоставляет, ценят их знание клиентуры на вес золота.
4
Лиз
Наконец он согласился попробовать поработать в библиотеке. На бирже труда ему подсовывали это место каждый раз, когда в четверг утром он являлся за пособием, но он упрямо отказывался.
– Может, это и не ваше призвание, – в очередной раз сказал ему мистер Питт, – но платят неплохо, а работа несложная для грамотного человека.
– Что это за библиотека? – поинтересовался Лимас.
– Бэйсуотерская библиотека литературы по па
Страница 13
анормальным явлениям. Она создавалась на частные пожертвования. У них и так были тысячи томов, а недавно они получили в дар еще целую кучу. Вот почему им понадобился дополнительный работник.Он взял пособие и бумажку с адресом.
– Публика там несколько необычная, – добавил мистер Питт, – но ведь и вы нигде надолго не задерживаетесь, так? Мне кажется, стоит попробовать.
Странный он был, этот Питт. Лимаса не покидала уверенность, что они встречались раньше. А если точнее, то в Цирке во время войны.
Внутри библиотека оказалась похожей на церковь и такой же холодной. От двух черных масляных обогревателей, стоявших вдоль стен, густо несло керосином. В центре зала находилась кабинка, похожая на место для свидетелей в суде, внутри нее сидела мисс Крэйл, библиотекарь.
Лимасу как-то и в голову не пришло, что работать ему предстоит под началом у женщины. На бирже труда никто его об этом не предупредил.
– Я – ваш новый помощник, – сказал он. – Моя фамилия Лимас.
Мисс Крэйл так резко вскинула голову, оторвав свое внимание от коробки с карточками, словно при ней кто-то только что грубо выругался.
– Помощник? Что значит помощник?
– Работник. С биржи труда. От мистера Питта. – Он положил перед ней отпечатанный на ротаторе бланк, куда косым почерком были внесены его данные.
Она взяла его и долго изучала.
– Вас зовут мистер Лимас. – Это не было вопросом, а как будто началом детального выяснения фактов. – И вы представитель биржи труда.
– Нет. Биржа труда только направила меня к вам. Они сказали, что вам нужен работник.
– Понятно. – На ее лице появилась деревянная улыбка.
В этот момент зазвонил телефон, она сняла трубку и начала с кем-то яростно спорить. Лимас догадался, что это была давняя размолвка, поскольку никаких предисловий не потребовалось. Она чуть повысила голос и стала говорить о каких-то билетах на концерт. Послушав минуту или две, Лимас оставил ее и пошел вдоль книжных полок. В одной из ниш он заметил девушку, стоявшую на стремянке и переставлявшую с места на место солидных размеров фолианты.
– Я – ваш новенький, – сказал он. – Моя фамилия Лимас.
Девушка спустилась с лестницы и пожала ему руку, пожалуй, немного формально.
– А я – Лиз Голд. Будем знакомы. Вы уже виделись с мисс Крэйл?
– Да, но она сейчас разговаривает по телефону.
– Наверняка спорит со своей матушкой. Чем вы будете заниматься?
– Пока не знаю. Работать.
– Сейчас мы как раз проводим инвентаризацию: мисс Крэйл завела новую картотеку.
Девушка была высокого роста, немного нескладная, с высокой талией и длинными ногами. На ней были туфли на тонкой плоской подошве, как у балетных пуантов, видимо, ей хотелось казаться хоть немного ниже. Подобно телу, ее лицо тоже состояло из крупных деталей и словно еще не решило, стать ему заурядным или красивым. Лимас дал ей на вид года двадцать два или двадцать три. Еврейка.
– Нам просто надо проверить, все ли книги в наличии на полках. А вот это формуляр. Когда вы находите нужную книгу, то карандашом надписываете формуляр и делаете отметку в инвентарном списке.
– А что потом?
– Только самой мисс Крэйл дозволено обвести карандашную запись чернилами. Таково правило.
– Чье правило?
– Его установила мисс Крэйл. Почему бы вам не начать с раздела археологии?
Лимас кивнул, и они вдвоем перешли к следующей нише, где на полу перед полками стояла обувная коробка с карточками.
– Вы занимались раньше чем-нибудь подобным? – спросила она.
– Нет. – Он наклонился, вынул из коробки пачку карточек и стал перебирать их. – Меня прислал мистер Питт с биржи труда. – Лимас положил карточки на прежнее место и спросил: – А заполнять чернилами карточки тоже разрешено только мисс Крэйл?
– Да.
Лиз оставила его одного. После минутного колебания он взял с полки книгу. Она называлась «Археологические открытия в Малой Азии». Том четвертый. Другие тома, похоже, отсутствовали.
Около часа дня Лимас проголодался. Он вернулся туда, где сортировала книги Лиз, и спросил:
– Как тут у вас обстоит с обедом?
– О, я всегда приношу с собой сандвичи. – Она слегка смутилась. – Могу с вами поделиться, если не возражаете. Здесь ни одного кафе на несколько миль кругом.
– Нет, спасибо, я пойду прогуляюсь. Нужно купить кое-что.
Она смотрела ему вслед, когда он выходил через вращавшиеся двери.
Вернулся он только в половине третьего. От него попахивало виски. В одном магазинном пакете у него лежали овощи, в другом – разного рода бакалея. Он поставил пакеты в угол ниши и неспешно вернулся к изданиям по археологии. Он делал записи в формулярах минут десять, когда почувствовал, что за ним наблюдает мисс Крэйл.
– Мистер Лимас!
Он стоял на средней ступеньке стремянки, и ему пришлось посмотреть на нее через плечо сверху вниз.
– Слушаю вас.
– Вы не знаете, откуда здесь взялись эти пакеты?
– Они мои.
– Ясно. Стало быть, ваши.
Лимасу оставалось лишь ждать продолжения.
– Что ж, весьма сожалею, но должна уведомить вас, что у нас запрещено при
Страница 14
осить в библиотеку продукты из магазинов, – сказала она после паузы.– А где еще я мог их оставить? Я просто не мог пристроить их где-то в другом месте.
– Где угодно, но не в библиотеке, – отрезала она.
Лимас пропустил ее слова мимо ушей и снова занялся разбором археологического раздела.
– Если бы вы использовали только обычное время, отведенное на обеденный перерыв, – продолжала мисс Крэйл, – у вас не было бы возможности делать покупки. Никто из нас так не поступает: ни я, ни мисс Голд. У нас нет времени ходить по магазинам.
– Так почему бы вам не добавить к обеду лишние полчаса? – спросил Лимас. – Тогда времени хватило бы на все. А если работы слишком много, можно на те же полчаса задержаться вечером. Чтобы наверстать.
Какое-то время она оставалась стоять, глядя на него и явно обдумывая ответ. Наконец объявила:
– Я обсужу этот вопрос с мистером Айронсайдом, – и вернулась за свою конторку.
Ровно в половине шестого мисс Крэйл надела пальто и, выкрикнув: «До завтра, мисс Голд!» – ушла.
Как понял Лимас, пакеты с продуктами не давали ей покоя всю вторую половину дня. Он прошел в соседнюю нишу, где Лиз Голд сидела на нижней ступеньке лестницы и читала что-то вроде брошюры. Заметив Лимаса, она с виноватым видом сунула ее к себе в сумочку и встала.
– Кто такой мистер Айронсайд? – спросил Лимас.
– У меня такое ощущение, что его не существует в природе, – ответила она. – Это придуманный мисс Крэйл большой начальник, которым она начинает грозить, если не справляется с проблемой сама. Я однажды тоже поинтересовалась, кто он такой. Она начала нервничать, напускать тумана, а потом сказала: «Вам это знать не обязательно». Так что я не верю в его реальность.
– Мне показалось, что в нее не верит и сама мисс Крэйл, – заметил Лимас, заставив Лиз Голд улыбнуться.
В шесть часов она заперла библиотеку и отдала ключ ночному сторожу – очень дряхлому старику, которого контузило еще в Первую мировую войну. По словам Лиз, он добросовестно бодрствовал все ночи, но только из опасения, что немцы могут перейти в контратаку. На улице стоял жесточайший холод.
– Вам далеко отсюда? – спросил Лимас.
– Двадцать минут. Я всегда хожу пешком. А вам?
– Еще ближе, – ответил Лимас. – Доброй ночи. – И он медленно побрел в сторону своего дома.
Войдя в квартиру, Лимас попытался включить свет, но не вышло. Он попробовал выключатель в кухне, а потом электрический камин, стоявший рядом с постелью. На коврике у двери лежал конверт, Лимас подобрал его и вынес под свет тусклой желтой лампы лестничной клетки. Письмо было от местного менеджера электрической компании, который страшно сожалел, но был вынужден отключить энергоснабжение, пока жилец не уплатит причитавшийся с него долг в сумме девяти фунтов четырех шиллингов и восьми пенсов.
Для мисс Крэйл он стал врагом, а иметь врагов мисс Крэйл очень нравилось. Она либо бросала на него злые взгляды, либо вообще не обращала внимания, но, стоило ему приблизиться, начинала дрожать, оглядываясь по сторонам, словно искала какой-то предмет как оружие для защиты или просчитывала путь побега. Временами она страшно обижалась на него. Так происходило, например, всякий раз, когда он вешал свое пальто на ее крючок, и тогда она могла стоять перед ним и трястись от возбуждения минут пять, пока Лиз не обращала на это внимания и не звала Лимаса.
Тот подходил и спрашивал:
– Вас что-то беспокоит, мисс Крэйл?
– Ничего, ровным счетом ничего, – отвечала она напряженным голосом, тяжело дыша.
– Что-то не так с моим пальто?
– С ним все в порядке.
– Хорошо. – Он пожимал плечами и возвращался к своей работе.
Но после этого она пребывала в нервном состоянии весь день и половину утра общалась с кем-то по телефону театральным шепотом.
– Это она со своей матерью, – объяснила Лиз. – Маме она рассказывает обо всем. Обо мне тоже.
Ненависть мисс Крэйл к Лимасу постепенно достигла такого накала, что ей стало трудно даже разговаривать с ним. В день зарплаты он возвращался после обеда и всегда находил на третьей ступеньке стремянки конверт со своей фамилией, написанной с ошибками. Когда это случилось впервые, он подошел к ней, держа в руках деньги и конверт, чтобы сказать:
– Моя фамилия пишется через «и», мисс Крэйл, и в ней только одно «с».
От испуга ее сначала чуть не разбил паралич, а потом она принялась бесцельно крутить в пальцах карандаш, дожидаясь, пока Лимас оставит ее. Затем она больше часа провисела на телефоне.
Примерно через три недели после того, как Лимас начал работать в библиотеке, Лиз пригласила его к себе на ужин. Она сделала вид, что эта мысль пришла ей в голову совершенно внезапно в пять часов вечера: похоже, она сразу поняла, что, если пригласить его на завтра или послезавтра, он может забыть об этом или просто не прийти, и потому пригласила на пять того же вечера. Лимасу сначала откровенно не понравилась ее идея, но в итоге он все же согласился.
Они шли в сторону ее дома под дождем, и в этот момент, казалось, могли быть в любом г
Страница 15
роде – Берлине, Лондоне, – в любом, где плитки тротуаров под вечерним дождем превращались в подсвеченные водные дорожки, а машины издавали шинами унылое хлюпающее шуршание по промокшим мостовым.Лимас потом часто приходил поесть к ней домой. Приходил каждый раз, когда она приглашала, а приглашала она его постоянно. При этом он почти все время молчал. Но стоило у нее появиться уверенности, что он примет очередное приглашение, как она приобрела привычку заранее накрывать на стол еще утром перед уходом на работу. Она успевала даже приготовить овощи и расставить на столе подсвечники, потому что сама обожала свечи. Лиз сразу заметила, что в жизни Лимаса что-то очень неправильно, и догадывалась, что однажды, по причинам, которых она никогда не поймет, он разорвет знакомство с ней и она никогда его больше не увидит. И она старалась объяснить ему свою готовность ко всему. Однажды вечером так и сказала:
– Ты уйдешь, когда сам этого захочешь. Я не стану искать тебя, Алек.
Его карие глаза несколько секунд пристально смотрели на нее.
– Хорошо, я предупрежу тебя заранее, – ответил он.
Ее квартира состояла всего из одной комнаты – гостиной, одновременно служившей спальней, – и кухни. В комнате стояли два кресла, диван-кровать и книжный шкаф, набитый дешевыми изданиями классики в мягких обложках, которую она никогда не читала.
После ужина Лиз обычно пыталась поговорить с ним, а он лежал на диване и курил. Она никогда не понимала, слышит ли он ее вообще, и не обращала на это особого внимания. Порой она опускалась на колени рядом с диваном, прижимала его руку к своей щеке, не переставая говорить.
Но однажды вечером Лиз очень серьезно спросила:
– Во что ты веришь, Алек? Пожалуйста, не смейся надо мной. Ответь.
Она ждала, и через какое-то время он ответил:
– Я верю, что автобус одиннадцатого маршрута доставит меня в Хаммерсмит. Но не верю, что за его рулем будет сидеть Санта-Клаус.
Даже такой ответ она попыталась обдумать, а потом спросила еще раз:
– Во что ты веришь?
Лимас пожал плечами.
– Но ты же должен во что-то верить, – упорствовала она. – Хотя бы в Бога. Я ведь знаю, что в тебе есть вера, Алек. Порой я смотрю на тебя, и ты выглядишь так, словно на тебе лежит какая-то особая миссия, как на жреце божества. Не надо усмехаться, Алек. Ведь это правда.
Он помотал головой.
– Прости, Лиз, но ты все вывернула наизнанку. Я не люблю американцев и частные школы. Я не люблю военных парадов и людей, которые платят большие деньги солдатам. – И уже без тени улыбки он добавил: – И очень не люблю разговоров по душам.
– Но тогда, Алек, с таким же успехом ты мог бы утверждать…
– Мне следовало добавить, – перебил Лимас, – что больше всего я не люблю тех, кто указывает мне, о чем мне следует думать.
Она понимала: он уже начинает закипать, но остановиться была не в силах.
– Это потому, что ты не хочешь ни о чем думать, не осмеливаешься задуматься о серьезных вещах! В твоем сознании разлит яд, оно полно ненависти. Ты – фанатик, Алек. Я только пока не поняла, что служит предметом твоего фанатизма. Ты относишься к числу тех редких фанатиков, которые не стремятся никого обратить в свою веру, и это самое опасное, что я ощущаю в тебе. Ты похож… Ты словно дал клятву отомстить кому-то.
Карие глаза пристально смотрели на нее. Когда он заговорил, ее привел в ужас его зловещий тон.
– На твоем месте, – произнес он предельно грубо, – я бы не совал нос в чужие дела.
Но затем он лукаво улыбнулся, как не улыбался никогда прежде, и Лиз поняла: он пытается спасти ситуацию, пустив в ход свое обаяние.
– А во что верит сама наша очаровательная Лиз? – спросил он, и она с горечью бросила:
– Ты, как я вижу, Алек, считаешь меня совсем дурочкой, от которой можно легко отмахнуться?
Позже тем же вечером они вернулись к этой теме. На этот раз первым ее затронул Лимас, спросив Лиз, религиозна ли она.
– Ты меня неправильно понял, – сказала она. – Все не так. В Бога я не верю.
– Тогда во что же?
– В историю.
Он несколько мгновений смотрел на нее в полнейшем изумлении, прежде чем расхохотался:
– О, Лиз… Нет… Этого не может быть. Неужели ты чертова коммунистка?
Она кивнула, покраснев, как сопливая девчонка, разозлившись на его смех, но с облегчением поняв, что он не придает этому значения.
В ту ночь она уговорила его остаться у нее, и они стали любовниками. Но в пять утра он неожиданно поднялся и ушел. Ей это казалось непостижимым: она была счастлива, а он как будто устыдился чего-то.
Он вышел из подъезда ее дома и, свернув, пошел вдоль пустынной улицы в сторону парка. Над городом висел туман. Ярдах в двадцати или чуть дальше виднелась фигура мужчины в плаще, низкорослого, несколько полноватого. Он уперся спиной в металлическую ограду парка, и его силуэт то четко вырисовывался, то наполовину растворялся в тумане. Когда Лимас подошел ближе, туман вдруг сгустился, полностью поглотив фигуру в плаще. А когда рассеялся, там уже никого не было.
5
Кредит
А пото
Страница 16
в один из дней неделю спустя Лимас не появился в библиотеке. Мисс Крэйл была в восторге. К половине двенадцатого она уже доложила о знаменательном событии матушке, а вернувшись после обеда, надолго замерла перед полками археологического раздела, где он работал с первого дня. Она подчеркнуто внимательно сканировала взглядом ряды книг, и Лиз поняла: мисс Крэйл демонстративно проверяет, не украл ли Лимас чего-нибудь.Остаток дня Лиз полностью игнорировала начальницу, даже не отвечая порой на ее прямые вопросы и целиком сконцентрировавшись на своей работе. Вечером она добрела до дома и заснула, только когда у нее больше не осталось слез.
На следующее утро она пришла в библиотеку необычайно рано. У нее возникла беспочвенная надежда, что чем раньше она там появится, тем скорее сможет снова увидеть Лимаса. Однако уже через несколько часов ее иллюзии рассеялись. Она поняла: он больше никогда не переступит порога библиотеки. В тот день она забыла приготовить себе на обед сандвичи, а потому решила автобусом добраться до Бэйсуотер-роуд и поесть в закусочной. Она чувствовала себя больной и опустошенной, но не голодной. Может, попробовать найти его? Она обещала не следовать за ним, но ведь и он сказал, что непременно предупредит ее. Так искать или нет?
Лиз поймала такси и назвала его адрес.
Поднявшись по грязной лестнице, она нажала кнопку звонка. Тот, по всей видимости, не работал: до нее не донеслось ни звука. На половике стояли три бутылки молока, рядом лежало письмо из электрической компании. После минутного колебания она громко постучала в дверь и расслышала в ответ едва уловимый стон. Лиз бросилась вниз по лестнице и принялась звонить и стучать в квартиру этажом ниже. Не дождавшись, пока ей откроют, сбежала еще на этаж и оказалась в подсобном помещении продуктовой лавки. В самом углу сидела старуха, покачиваясь в кресле.
– Квартира наверху, – почти прокричала Лиз. – Там очень сильно заболел человек. У кого есть ключ?
Старушка несколько секунд разглядывала ее, а потом крикнула в сторону передней части дома, где располагался магазин.
– Артур, иди сюда! Здесь какая-то девушка!
В проем двери заглянул мужчина в коричневом рабочем халате, но в шляпе.
– Что за девушка?
– Там наверху кто-то серьезно заболел, – объяснила Лиз, – и не может сам открыть дверь. У вас нет ключа?
– Нет, – ответил мужчина, – но у меня есть тяжелый молоток.
И они поспешили наверх. Бакалейщик, так и не снявший модной шляпы, прихватил с собой отвертку и молоток, похожий на кувалду. Он звучно постучал, и они, затаив дыхание, стали ждать отзыва. Но ничего не услышали.
– Там раздался стон, когда я постучала в первый раз. Клянусь, это правда, – прошептала Лиз.
– Вы заплатите за ремонт двери, если я ее высажу?
– Да.
Он с ужасающим грохотом принялся работать молотком. Но ему хватило всего трех сильных ударов, чтобы выбить ту часть двери, где располагался замок. Лиз вошла первой, торговец последовал за ней. В комнате стоял ледяной холод и царил почти полный мрак, но на кровати в углу они разглядели фигуру мужчины.
«Боже милостивый! – подумала Лиз. – Если он мертв, у меня может не хватить смелости прикоснуться к нему».
Но, подойдя ближе, она убедилась, что Лимас жив. Открыв шторы, Лиз опустилась на колени рядом с постелью.
– Я позову, если мне понадобится помощь. Спасибо вам, – сказала она, не оглядываясь.
Бакалейщик только кивнул и спустился в лавку.
– Алек, что с тобой? Ты болен? Что с тобой?
Лимас повернул голову на подушке. Его запавшие глаза оставались закрытыми. Черная борода резким контрастом выделялась на бледном лице.
– Алек, не молчи. Ты должен сказать мне. Пожалуйста!
Она зажала его руку между ладонями. Слезы бежали по ее щекам. В отчаянии она не сразу сообразила, что ей делать, потом вскочила на ноги, бросилась в кухню и поставила чайник на газ. Она пока не слишком ясно представляла, как действовать дальше, но ей приносила облегчение возможность делать хоть что-нибудь. Оставив чайник на огне, она взяла свою сумочку, схватила ключ от квартиры Лимаса со стола у кровати, быстро снова спустилась на четыре пролета лестницы и перебежала через дорогу к аптеке мистера Слимана. Она купила желе, сваренное на телячьих ножках, бульонных кубиков и склянку с аспирином. Кинулась было назад, но вернулась и попросила еще и пакет гренок. Все это обошлось ей в шестнадцать шиллингов, после чего у нее осталось четыре шиллинга в кошельке и одиннадцать фунтов на счету, но ничего из этих денег она не смогла бы теперь снять до завтра. К моменту ее возвращения чайник как раз закипел.
Она приготовила мясной бульон, как делала когда-то ее мама: в стакане, куда опустила ложку, чтобы он не треснул. При этом она непрерывно посматривала на Алека, все еще опасаясь, что он может умереть.
Потом Лиз помогла ему лечь повыше на кровати, чтобы он смог выпить бульон. У него была всего одна подушка, и ей пришлось снять с вешалки у двери плащ, чтобы свернуть его и подложить ему под спину. Ей все же было с
Страница 17
рашновато прикасаться к нему: он настолько пропитался потом, что его чуть отросшие короткие волосы стали влажными и скользкими на ощупь. Поставив стакан рядом с постелью, она одной рукой приподняла ему голову, а другой стала поить. Когда Лимас с трудом сделал несколько глотков, Лиз измельчила две таблетки аспирина и смешала лекарство с очередной ложкой бульона. Она разговаривала с ним, как с ребенком, сидя на краю постели, глядя на него, уже без тени страха ощупывая пальцами его голову и лицо, раз за разом шепотом повторяя его имя:– Алек, Алек…
Постепенно его дыхание стало более глубоким и ровным, мышцы расслабились, а лихорадочное метание сменилось покоем сна. Наблюдавшая за ним Лиз почувствовала, что худшее позади. И только теперь до нее внезапно дошло, что за окном успело почти совсем стемнеть.
А потом ей стало стыдно за себя: ей, конечно же, следовало навести здесь хоть какой-то порядок. Лиз вскочила, нашла в кухне веник и тряпку и взялась за дело со всей своей молодой энергией. Обнаружив среди его вещей чистое посудное полотенце, она аккуратно расстелила его вместо скатерти на прикроватном столике, перемыла посуду, поставив ее рядом с раковиной для просушки. Когда с работой было покончено, она посмотрела на часы и увидела, что уже половина девятого. Снова поставив чайник, вернулась к постели. Лимас смотрел на нее.
– Не сердись на меня, пожалуйста, Алек, – сказала она. – Я уйду. Обещаю, что непременно уйду, только позволь мне нормально покормить тебя. Ты болен, ты не можешь пока оставаться один… О, Алек!
Что-то в ней надломилось, и она разразилась слезами. Она прикрыла лицо ладонями, но слезы упрямо просачивались между пальцами, как это бывает у детей. И он позволил ей выплакаться, не сводя с нее своих карих глаз и вцепившись обеими руками в край простыни.
Лиз помогла ему умыться и побриться, нашла чистую смену постельных принадлежностей. Потом накормила телячьим желе и консервированными куриными грудками, тоже купленными у мистера Слимана. Сидя на постели и глядя, как он ест, она подумала, что никогда прежде не испытывала такого счастья.
Вскоре Лимас снова заснул. Лиз укрыла его одеялом до плеч и подошла к окну. Раздвинув ветхие шторы и приподняв раму, высунулась наружу. Светились еще два окна из тех, что выходили во двор. В одном из них мерцал голубыми отблесками экран телевизора, и фигуры сидевших перед ним людей оставались завороженно неподвижными; в другом сравнительно молодая женщина накручивала волосы на бигуди. Глядя на жалкую жизнь этих людей, Лиз снова захотелось плакать.
Она заснула, сидя в кресле, а проснулась, когда уже почти рассвело, чувствуя холод и онемение во всем теле. Лиз подошла к кровати. Лимас заворочался, стоило ей посмотреть на него, и она приложила кончик пальца к его губам. Глаз он не открыл, но взял ее за руку и осторожно притянул к себе на постель, а она вдруг почувствовала, как хочет его. Ничто больше не имело значения. Она стала целовать его снова и снова, а когда в следующий раз встретилась с ним взглядами, ей показалось, что он улыбался.
Лиз приходила к нему шесть дней подряд. Он почти не разговаривал с ней, а в ответ на вопрос, любит ли он ее, ответил, что не верит в сказки. Она ложилась рядом с ним на кровать, клала голову ему на грудь, и порой он запускал свои плотные и сильные пальцы ей в волосы, крепко сжимая их в кулаке, и Лиз со смехом просила не делать ей больно. В пятницу вечером она застала его полностью одетым, но небритым и удивилась, почему он не побрился. Ее терзала необъяснимая тревога. Из комнаты стали пропадать мелкие вещицы – сначала часы, потом дешевый переносной транзисторный приемник, всегда прежде стоявший на столе. Лиз хотела спросить его об этом, но не осмелилась. Она купила яиц, ветчины и приготовила ужин на двоих, пока Лимас сидел на кровати и курил сигареты одну за другой. Когда у нее все было готово, он пошел на кухню и вернулся с бутылкой красного вина.
За едой он не проронил ни слова, а ее страх все возрастал, пока не стал нестерпимым, и она вдруг не выдержала:
– Алек… О, Алек… Что это? Так мы с тобой прощаемся?
Он встал из-за стола, взял ее за руки, стал целовать так, как не целовал никогда прежде, и долго о чем-то ей говорил, тихо и нежно, рассказывал ей что-то, чего она почти не понимала и едва ли вообще слышала, потому что чувствовала – это конец, а остальное не имело значения.
– Да, прощай, Лиз, – сказал он. – Прощай. – И добавил: – Только никогда не ищи меня больше. Не надо.
Лиз кивнула и с трудом произнесла:
– Хорошо, ведь мы же договорились.
На улице она была только рада обжигавшему лицо холоду и темноте, помогавшей скрыть слезы.
Уже на следующее утро в субботу Лимас попросил мистера Форда, лавочника, о кредите. Причем сделал он это безыскусно, не приложив ни малейших стараний, чтобы его просьба увенчалась успехом. Он заказал с полдюжины разных продуктов питания – их общая стоимость едва ли превышала фунт, – а когда все это было приготовлено и уложено в пакет с ручка
Страница 18
и, сказал:– Пришлите мне счет на квартиру.
Лавочник криво усмехнулся и ответил:
– Боюсь, не могу пойти на это. – Уважительное обращение «сэр» слишком явно не прозвучало в его словах.
– Почему, черт побери? – громко спросил Лимас, и небольшая очередь, возникшая позади него, заволновалась.
– Я вас не знаю, – заявил бакалейщик.
– Не стройте из себя идиота, – возразил Лимас. – Я хожу к вам уже четыре месяца.
Щеки торговца побагровели.
– Мы не отпускаем товары в кредит, не проверив платежеспособность клиента у его банкира, – сказал он, и тут Лимас сорвался на крик.
– Вы несете полную чушь! – заорал он. – Половина ваших покупателей ни разу вообще не бывала в банке. Они даже не знают, что это такое.
Такое оскорбление снести было особенно трудно, потому что оно полностью соответствовало действительности.
– Я вас не знаю, – повторил торговец еще более грубо, – и вы мне не нравитесь. Так что выметайтесь из моего магазина.
Он попытался выхватить сумку, которую Лимас, к несчастью, уже держал в руках. О случившемся потом рассказывали по-разному. Одни говорили, что в попытке завладеть пакетом лавочник толкнул Лимаса, другие оспаривали это. Но как бы то ни было, Лимас ударил его, по свидетельству очевидцев, дважды, причем ему даже не понадобилась для этого правая рука, в которой он все еще сжимал пакет. Бил он не кулаком, ребром левой ладони, а потом феноменально быстрым движением пустил в ход локоть. И торговец повалился на пол, не подавая признаков жизни. Позже в суде было заявлено, и защита не могла оспорить этих фактов, что бакалейщик получил два основных повреждения – перелом лицевой кости от первого удара и вывих нижней челюсти от второго. Инцидент не остался не замеченным ежедневной прессой, но привлек не слишком много внимания со стороны репортеров.
6
Контакт
По ночам он лежал на своей шконке, вслушиваясь в звуки, издаваемые другими заключенными. Там был совсем еще юнец, который часто тихо плакал, а еще пожилой тюремный старожил, который любил распевать «Знавал я однажды девчонку из паба», отбивая ритм на своей жестяной миске. Охранник орал на него после каждого куплета:
– Затыкай, Джордж, нанюхались твоего дерьма!
Но на него никто не обращал внимания. Какой-то ирландец то и дело затягивал воинственные гимны Ирландской республиканской армии, хотя все знали, что посадили его за изнасилование.
В течение дня Лимас изнурял себя физическими упражнениями в надежде, что это поможет лучше спать, но толка не выходило никакого. Ночью некуда было деться от постоянного ощущения тюремной изоляции. Не оставалось ничего, пусть самого иллюзорного, что помогло бы отвлечься и хотя бы ненадолго избавиться от тошнотворной клаустрофобии камеры. Вкус тюремной жизни заполнял его целиком: специфический запах робы, острая вонь дешевых дезинфицирующих средств, которые обильно использовались тюремщиками. И звуки. Звуки, исходившие от таких же пленников. Именно по ночам униженное положение заключенного становилось поистине невыносимым, по ночам Лимасу больше всего хотелось оказаться на залитой солнцем аллее одного из лондонских парков. По ночам он особенно ненавидел стальную клетку, в которой оказался, и приходилось сдерживать мощный внутренний порыв голыми руками раздвинуть прутья, раскроить черепа всем, кто держал его в неволе, и вырваться на свободу, на простор лондонских улиц. Иногда он думал о Лиз. Но позволял своим мыслям обращаться к ней лишь на короткие мгновения, подобные щелчку затвора фотоаппарата, вспоминал ощущение от прикосновения к ее крепкому телу и тут же переключался на что-нибудь другое. Лимас не привык жить воспоминаниями и мечтами.
Своих сокамерников он презирал, а они его ненавидели. Прежде всего за то, что ему удавалось оставаться тем, чем в глубине души хотел бы быть каждый из них: человеком-загадкой. Он тщательно охранял от любопытствующих значительную часть своей личности; его не удавалось поймать в момент грусти и заставить пуститься в сентиментальный рассказ об оставшейся на воле подружке, о семье или детишках. Они ничего о нем не знали; выжидали, но он так ни разу и не разоткровенничался. Новички в тюрьме, как правило, делятся на два типа. Одни, испытывая стыд, страх и шок, со священным трепетом ждут инициации во все обряды и традиции жизни за решеткой. Другие же пытаются воспользоваться самой своей неопытностью, чтобы заискивать и заслужить одобрение тюремного сообщества. Лимас не делал ничего подобного. Казалось, ему нравилось демонстрировать остальным свое пренебрежение, а они ненавидели его еще и потому, что оказались совершенно не нужны ему, как и остальному миру. Они терпели десять дней, а потом перешли к действиям. Вожаки волчьей стаи не получали от него должных знаков почтения и подношений, а мелкая шушера чувствовала себя рядом с ним неуютно. И ему устроили «толкучку» в столовой за ужином. «Толкучка» – это тюремный ритуал, зародившийся еще в восемнадцатом веке и дошедший до наших дней лишь в слегка измененном виде. Его отличие заключается
Страница 19
том, что все происходит словно случайно – миска с едой опрокидывается, и все ее содержимое оказывается у заключенного на робе. Лимаса в очереди обступили со всех сторон. Кто-то подтолкнул его, просунувшаяся сзади рука ударила под локоть, и дело было сделано. Лимас ничего не сказал, лишь внимательно вгляделся в несколько окружавших его лиц, а потом терпеливо выслушал грязную ругань надзирателя в свой адрес, хотя тот прекрасно знал, что случилось в действительности.Четыре дня спустя, работая тяпкой на клумбе в тюремном дворе, он сделал вид, что споткнулся. Тяпку он при этом держал двумя руками поперек тела, так что ее острый конец на шесть дюймов высовывался из правого кулака. Чуть не упав, он вроде бы старался всего лишь сохранить равновесие, но заключенный, работавший рядом, почему-то вдруг сложился пополам, прижимая руки к животу. Больше попыток устроить ему «толкучку» не было.
Но самым странным из всего тюремного опыта ему совершенно неожиданно показался пакет, обернутый в коричневую бумагу и полученный при выходе на свободу. Ему даже пришло на ум необычное сравнение с брачной традицией: «Это кольцо я надеваю на твой палец, чтобы взять в жены». «Этот бумажный пакет я вручаю тебе, чтобы вернуть в общество». Ему отдали пакет и заставили расписаться в получении, поскольку в упаковке лежала вся его личная собственность. Больше не осталось ничего. Для Лимаса этот момент стал самым унизительным за три месяца, и он преисполнился решимости избавиться от пакета сразу за тюремными воротами.
В целом он не доставил тюремщикам никаких проблем. Жалоб на него не поступало. Начальник тюрьмы, которого тоже слегка заинтриговал этот молчаливый заключенный, ни с кем не делясь своим открытием, списал все на ирландскую кровь, которая, как он был убежден, текла в жилах Лимаса.
– Что вы собираетесь делать, когда выйдете отсюда? – спросил как-то он.
Без намека на улыбку Лимас ответил, что хочет начать новую жизнь, и начальник мог только назвать его намерения «весьма похвальными».
– Как у вас с семьей? – поинтересовался он. – Может, удастся снова сойтись с бывшей женой?
– Попытаюсь непременно, – не моргнув глазом, заверил его Лимас. – Правда, она уже успела снова выйти замуж.
Офицер, надзиравший над условно досрочно освобожденными, рекомендовал Лимасу работу санитара в психиатрической больнице Букингемшира, и Лимас согласился подать туда заявление о приеме. Он записал адрес и даже время отправления поездов со станции Мэрилебон.
– Дорогу уже электрифицировали до самого Грейт-Миссендена, – с энтузиазмом сообщил офицер, и Лимас заверил, что его это тоже очень радует.
А потом ему выдали пакет и выпустили за стены тюрьмы. Он автобусом доехал до Мраморной арки, а оттуда пошел пешком. У него оставались кое-какие деньги, и он решил устроить себе хороший обед. Он мысленно проложил себе маршрут от Гайд-парка до Пиккадилли, а потом через Зеленый парк и Сент-Джеймсский парк к парламентской площади. Потом он пройдет мимо Уайтхолла к Стрэнду, где в большом кафе рядом с вокзалом Чаринг-Кросс можно было получить вполне приличный натуральный бифштекс за шесть шиллингов.
Лондон был сейчас как-то особенно хорош. Весна запоздала, и в парках еще вовсю цвели крокусы и нарциссы. С юга дул прохладный освежающий ветерок; он мог бы гулять в такую погоду весь остаток дня. Но при нем все еще оставался пакет, от которого необходимо было избавиться. Урны для этой цели были маловаты – он будет выглядеть смешно, если попытается запихнуть пакет в одну из них. Он еще подумал, что стоит, быть может, предварительно кое-что вынуть оттуда – хотя бы документы: страховое свидетельство, водительское удостоверение и форму Е.93 (он понятия не имел, что это такое) в толстом конверте с королевским гербом, – но потом решил плюнуть на все. Он сел на скамейку, положив пакет рядом, но не слишком близко, а потом отодвинулся еще чуть дальше от него. Спустя пару минут он вернулся на аллею парка, оставив пакет на скамейке. Но не успел сделать по аллее и нескольких шагов, как услышал окрик. Обернувшись на голос (чуть поспешнее, чем следовало бы), он увидел мужчину в плаще армейского образца, который делал ему знаки одной рукой, держа в другой его пакет.
Лимас сунул теперь обе руки в карманы и не собирался вынимать их оттуда. Он замер, глядя через плечо на мужчину в плаще. Тот явно растерялся, ожидая, видимо, что Лимас подойдет к нему или проявит хоть какой-то интерес. Но не дождался. Лимас только пожал плечами и двинулся дальше по аллее. До него донесся новый окрик, на который он не обратил внимания, но понял, что мужчина устремился вслед за ним. Он слышал шаги по гравию, ускорившиеся почти до бега и быстро приближавшиеся, а потом уже несколько недовольный голос запыхавшегося человека:
– Эй, послушайте! Я к вам обращаюсь. Подождите!
Когда мужчина в плаще поравнялся с ним, Лимасу пришлось остановиться и снова посмотреть на него.
– В чем дело?
– Это ведь ваш пакет, верно? Вы забыли его на скамейке. Почему вы не вернулись, когда я в перв
Страница 20
й раз вас окликнул?Высокий, курчавые темно-русые волосы, оранжевый галстук и бледно-зеленого оттенка рубашка; немного вызывающе, но скорее безвкусно, подумал Лимас. Похож на бывшего учителя, выпускника лондонской школы экономики, который теперь заведует драмкружком. К тому же близорук.
– Вы можете положить его туда, где взяли, – сказал Лимас. – Мне этот пакет не нужен.
Мужчина покраснел.
– Но вы же не имеете права так просто бросаться вещами, – сказал он. – Это получается мусор.
– Еще как имею, – возразил Лимас. – И это не мусор. Кому-нибудь он может пригодиться.
Он хотел пойти дальше, но незнакомец все еще стоял у него на пути, держа пакет в руках, как грудного младенца.
– Не мешайте мне, сделайте милость, – сказал Лимас. – Я должен идти.
– Но послушайте, – не унимался мужчина, даже несколько повысив голос. – Я лишь попытался оказать вам услугу. Зачем же так грубить?
– Если вы только хотели оказать мне услугу, – резко сказал Лимас, – то какого дьявола шли за мной все последние полчаса?
«А он не так уж плох, – подумал Лимас. – Даже не дернулся, хотя внутри, видимо, весь сжался».
– Вы мне показались похожим на одного человека, с которым я встречался в Берлине, вот и все.
– И потому вы полчаса следили за мной? – В голосе Лимаса звучал неприкрытый сарказм, и он ни на секунду не сводил взгляда своих карих глаз с лица собеседника.
– Никакие не полчаса. Я заметил вас только у Мраморной арки, и вы мне показались похожим на Алека Лимаса. Когда-то я занял у него некоторую сумму денег. В то время я работал на Би-би-си в Берлине, и там был этот человек, у которого я брал взаймы, а денег не вернул. С тех пор меня мучила совесть. Вот почему я пошел за вами. Хотел убедиться, что не обознался.
Лимас продолжал в упор разглядывать его, ничего не говоря и лишь думая: «Нет, он не слишком хорош, но держится молодцом». Придуманная на ходу история шита белыми нитками, но не в этом дело. Лимасу понравилось, как быстро он среагировал, когда не удался такой простой с виду, можно сказать, классический подход.
– Предположим, я действительно Лимас, – сказал он наконец, – а вот вы кто такой, черт возьми?
Незнакомец представился как некий мистер Эйш.
– Пишется через «А», но читается как «Эй», – торопливо добавил он, и Лимас мгновенно понял, что он лжет. Эйш еще некоторое время продолжал притворяться, будто не уверен, что Лимас – это тот самый Лимас, а потому, когда они вместе сели обедать, вскрыл пакет, достал оттуда государственное страховое свидетельство и стал украдкой рассматривать его, как школьник порнографическую открытку (такое сравнение Лимасу показалось удачным). Эйш заказал ужин без должной оглядки на цены, которая не была бы лишней на первый раз, и они пили франкенвейн в память о былом. Лимас настаивал, что совершенно не помнит Эйша, а тот не переставал удивляться этому. В его голосе даже звучало нечто вроде обиды. Они познакомились на вечеринке, напомнил он, которую Дерек Уильямс закатил у себя на Кудамм[9 - Сокращение от Курфюрстендамм.], и это был правильный адрес, где собралась тогда вся журналистская братия. Ведь такого шумного сборища Алек уж никак не мог забыть? Нет, Лимас ничего подобного не запомнил. Хорошо, но он же был знаком с Дереком Уильямсом из еженедельника «Обзервер», прекрасным парнем, часто собиравшим к себе гостей на выпивку с пиццей? Нет, у Лимаса вообще была отвратительная память на имена, к тому же речь шла о пятьдесят четвертом годе – с той поры много воды утекло… Странно, потому что Эйш (которого, между прочим, зовут Уильям, а для большинства знакомых он просто Билл) помнил. Эйш все очень живо помнил. Они пили стингеры из бренди с мятным ликером, и все изрядно набрались, а потом Дерек привел роскошных девочек, чуть ли не половину кордебалета из кабаре «Малькастен». Алек уж точно запомнил хотя бы их, неужели тоже нет? И Лимасу показалось, что вот теперь он, кажется, начал что-то припоминать, и если Билл расскажет еще какие-то подробности…
Билл готов был продолжать с превеликим удовольствием, импровизируя на ходу, но прекрасно справляясь с этой задачей и подпустив в свой рассказ добрую толику секса: как они потом оказались в ночном клубе с тремя из тех девчонок: Алек, помощник советника по политическим вопросам из посольства и Билл. Как Биллу было неловко, потому что у него не оказалось при себе денег, и за него платил Алек, а когда Биллу захотелось затащить одну из красоток к себе домой, Алек ссудил ему еще десятку…
– Господи! – воскликнул наконец Лимас. – Вот теперь вспомнил. Все так и было.
– Я был уверен, что ты вспомнишь, – довольно закивал Эйш, глядя поверх бокала. – А теперь давай допьем остальное. Это так забавно!
Эйш принадлежал к тому типу людей, которые строят взаимоотношения с другими, чутко реагируя на их реакции и манеру поведения. Столкнувшись с мягкостью, он становился напористым, встретив отпор – отступал. Не обладая самостоятельностью мышления, не имея собственных идей и вкусов, он подстраивался под настроения и п
Страница 21
истрастия компаньона. Он был так же готов пить чай в «Фортнумсе», как и пиво в «Проспекте Уитби»[10 - Знаменитый лондонский паб.], слушать военный оркестр в парке Сент-Джеймс или джаз в подвальчике на Комптон-стрит. Его голос мог исполниться проникновенным сочувствием к жертвам Шарпвилля[11 - Город в Америке, где в 1960 г. полиция устроила массовую бойню среди чернокожих демонстрантов.], а мог дрожать от возмущения по поводу увеличения процента цветного населения в Великобритании. Лимасу подобная черта характера всегда казалась отталкивающей, ему хотелось издеваться над такими типами. Вот и сейчас он то и дело ставил Эйша в положение, когда тот вынужден был делать откровенные заявления, а сам потом давал задний ход, с наслаждением наблюдая, как Эйшу приходится неуклюже оправдываться, выбираясь из тупиков, в которые его постоянно загонял Лимас. А в тот день Лимас был в ударе и часто вел себя с такими извращенным нахальством и наглостью, что собеседник с полным правом мог бы возмутиться и уйти – ведь он еще и платил за это, – но Эйш терпел. Низкорослый, грустного вида мужчина в очках, одиноко сидевший за соседним столом и погруженный в чтение руководства по производству подшипников, если бы подслушал их разговор, мог бы решить, что Лимас – садист по натуре. Если же он лучше и тоньше разбирался в людях, то понял бы, что Лимас на самом деле просто получает удовольствие, а заодно убеждается, что только человек с очень сильным внешним побудительным мотивом может покорно сносить подобное отношение к себе.Около четырех часов они попросили принести счет, и Лимас сделал попытку оплатить свою часть, но Эйш и слышать не хотел об этом. Он сам расплатился с официантом и достал чековую книжку, чтобы вернуть долг Лимасу.
– Двадцать фунтов и ни пенсом меньше. – Он проставил на чеке дату. А потом поднял на Лимаса взгляд, полный любезного участия. – Чек ведь тебя устроит, не так ли?
Чуть покраснев, Лимас ответил:
– Видишь ли, у меня сейчас, как назло, нет счета в банке. Я только что вернулся из зарубежной поездки и еще не успел решить этот вопрос. Поэтому будет лучше, если ты дашь мне чек, который я смогу обналичить в банке, услугами которого пользуешься ты сам.
– Увы, дорогой друг, это никак невозможно! Мой банк так далеко, что тебе придется проходить таможню, чтобы получить деньги по этому чеку там.
Лимас пожал плечами, но Эйш только рассмеялся и предложил встретиться завтра в том же месте в час дня, чтобы он мог принести наличные.
На углу Комптон-стрит Эйш поймал такси, и Лимас махал вслед машине, пока она не скрылась из вида. Потом посмотрел на часы. Ровно четыре. Он догадывался, что за ним все еще следят, и потому прошелся до Флит-стрит и выпил чашку кофе в кафе «Блэк энд уайт». Прогулялся по книжным магазинам, почитал вечерние газеты, свежие экземпляры которых были выставлены в витринах редакций, а потом совершенно внезапно, словно эта идея осенила его в последний момент, запрыгнул на заднюю площадку проходившего мимо автобуса. Автобус довез его до Ладгейт-хилл, где угодил в пробку рядом со станцией подземки. Он покинул автобус и нырнул в метро. Купив билет за шесть пенсов[12 - Такой билет предполагал поездку на большое расстояние.], он расположился в хвосте вагона и сошел уже на следующей станции. Затем сел в поезд до Юстона и оттуда пешком вернулся к Чаринг-Кросс. До вокзала он добрался уже в девять часов вечера, и холод заметно усилился. На грузовом дворе его ждал микроавтобус, водитель которого крепко спал за рулем. Лимас на всякий случай проверил номерной знак, а потом окликнул через стекло:
– Вы от Клементса?
Шофер, вздрогнув, проснулся.
– Мистер Томас?
– Нет, – ответил Лимас. – Томас не смог прийти. Я – Эмис из Хаунслоу.
– Забирайтесь в машину, мистер Эмис, – сказал водитель и открыл дверь.
Они направились на запад в сторону Кингс-роуд. Водитель знал, куда доставить пассажира.
Дверь ему открыл Шеф.
– Джорджа Смайли нет дома, – сказал он, – и я решил воспользоваться его гостеприимством. Входите.
Только когда Лимас вошел в прихожую, а дверь оказалась надежно заперта, Шеф включил свет.
– За мной следили до самого обеда, – заявил Лимас.
Они перешли в небольшую гостиную. Книги здесь были повсюду. Это была приятная на вид комната с высоким потолком и лепниной восемнадцатого века, большими окнами и добротно сложенным камином.
– Он увязался за мной еще с утра. Некто по фамилии Эйш. – Лимас закурил сигарету. – Мелкая сошка. Мы снова встречаемся с ним завтра.
Шеф внимательнейшим образом выслушал историю Лимаса полностью, этап за этапом, с того дня как он избил бакалейщика, и до сегодняшнего знакомства с Эйшем.
– Как вам тюрьма? – спросил Шеф, причем таким тоном, словно интересовался, хорошо ли Лимас отдохнул в отпуске. – Виноват, но мы никак не могли улучшить условия вашего содержания там, сделать жизнь чуть комфортнее. Это выглядело бы слишком подозрительно.
– Разумеется, я все понимаю.
– Мы должны быть последовательны. Всегда и во всем последовател
Страница 22
ны. Нам нельзя нарушать естественного хода событий. Как я понял, вы еще и тяжело болели. Сочувствую. Что с вами случилось?– Обычная простуда.
– Как долго вы провалялись в постели?
– Дней десять.
– Какая неприятность! И что же, за вами некому было даже присмотреть?
Воцарилось продолжительное молчание.
– Вы же знаете, что она член компартии, верно? – спокойно спросил Шеф.
– Да, – подтвердил Лимас.
Они снова немного помолчали.
– Я не хочу ее ни во что впутывать.
– А с какой стати нам ее во что-то впутывать? – спросил Шеф теперь уже достаточно резко, и всего на мгновение Лимасу показалось, что ему в кои-то веки удалось пробить стену академичной невозмутимости начальника. – Кто-нибудь предлагал ее участие?
– Нет, – ответил Лимас. – Я лишь хотел особо подчеркнуть это. Мне ли не знать, как иной раз бывает? Любая активная операция может принять совершенно непредсказуемое направление, и в нее втягиваются посторонние. Ты думаешь, что поймал нужную рыбу, но в твоих сетях запутывается и другая. Я хочу, чтобы она полностью оставалась в стороне.
– О, здесь я с вами полностью согласен.
– Что за человека я встретил на бирже труда? Фамилия Питт. Он случайно не работал в Цирке во время войны?
– Я не знаю никого с такой фамилией. Как вы сказали? Питт?
– Да.
– Никогда не слышал. Говорите, он с биржи труда?
– О, ради бога! – пробормотал Лимас, но так, чтобы его было отчетливо слышно.
– Прошу прощения, – сказал Шеф, внезапно поднимаясь, – но я, кажется, совершенно пренебрегаю обязанностями заместителя хозяина дома. Не угодно ли что-нибудь выпить?
– Нет. Я хотел бы уехать на эту ночь, Шеф. Отправиться за город и немного заняться спортом. Дом функционирует?
– Я уже заказал машину, – сказал он. – В котором часу у вас завтра встреча с Эйшем? В час?
– Да.
– Тогда я позвоню Холдейну и скажу, что вы хотите немного поиграть в сквош. А еще советовал бы показаться доктору. Меня беспокоит та ваша простуда.
– Мне не нужен врач.
– Как будет угодно. – Шеф налил себе виски и стал от нечего делать рассматривать книги Смайли на полках.
– Почему здесь нет Смайли? – спросил Лимас.
– Ему не по душе эта операция, – ответил Шеф совершенно равнодушным тоном. – Она, видите ли, противоречит его принципам. Он понимает ее важность, но не желает участвовать. Это тоже своего рода болезнь, – добавил он со странной улыбкой, – у которой постоянно случаются рецидивы.
– Не могу сказать, чтобы он встретил меня с распростертыми объятиями.
– Все верно. Он не хочет ни во что вмешиваться. Но ведь он рассказал вам о Мундте все, что знал? Дал вам о нем подробную информацию?
– Да.
– Мундт – очень опасный противник, – заметил Шеф. – Нам ни в коем случае не следует забывать об этом. И он первоклассный разведчик.
– Смайли известно, с какой целью проводится операция? Он понимает причину нашего особого интереса к Мундту?
Шеф кивнул и отпил глоток виски.
– Но она все равно ему не нравится?
– Только не думайте, что дело в каких-то моральных принципах. Он сейчас подобен хирургу, уставшему от вида крови. И потому предпочитает предоставить действовать другим.
– Скажите, – продолжал задавать вопросы Лимас, – почему вы так уверены, что эта нить приведет нас куда нужно? Откуда вы знаете, что мной занялись восточные немцы, а не, допустим, чехи или русские?
– Можете не сомневаться, – ответил Шеф, чересчур сильно надув щеки, – что об этом мы позаботились.
Когда они подошли к двери, Шеф мягко положил руку на плечо Лимаса.
– Это станет вашим последним заданием, – сказал он. – Потом можете навсегда возвращаться с холода. Кстати, о той девушке… Не хотите, чтобы мы ей помогли? Деньгами или чем-то еще?
– Когда все закончится, я сам о ней позабочусь.
– Хорошо. Вы правы. Было бы небезопасно предпринимать что-нибудь сейчас.
– Я лишь прошу оставить ее в покое, – повторил Лимас с особым нажимом. – Не хочу, чтобы к ней кто-то приближался, заводил на нее досье и прочее. Просто забудьте о ней.
Он кивнул Шефу на прощание и вышел в ночь. На холод.
7
Кивер
На следующий день Лимас на двадцать минут опоздал к обеду с Эйшем, и от него сильно разило виски. Но это нисколько не повлияло на настроение Эйша, который при виде Лимаса расплылся в радостной улыбке. Сообщив, что и сам слегка припозднился, задержавшись в банке, он протянул Лимасу конверт:
– Бумажками по одному фунту. Надеюсь, это не проблема?
– Спасибо, – ответил Лимас, – и давайте выпьем.
Он не побрился, и на нем была рубашка с грязным воротничком. Подозвав официанта, заказал себе двойную порцию виски и коктейль «розовый джин» для Эйша. Напитки скоро принесли, и у Лимаса заметно дрожала рука, когда он наливал в свой стакан содовую, чуть не расплескав ее по столу.
Они плотно пообедали, сопроводив еду обильными возлияниями, причем разговаривал за столом главным образом Эйш. Как Лимас и ожидал, сначала он сосредоточился на себе самом. Трюк старый, но проверенный.
– Сказать тебе правду, я поймал
Страница 23
дачу за хвост совсем недавно, – сказал он. – В статусе свободного журналиста пишу очерки об Англии для зарубежной прессы. После Берлина, признаться, я поначалу наделал глупостей. Би-би-си не продлила контракт, и пришлось взяться редактировать захудалый еженедельник о хобби для престарелых. Можешь себе представить что-то более ужасное? И потому, когда издание накрылось после первой же забастовки типографских рабочих, я испытал только облегчение. На какое-то время пришлось уехать жить к маме в Челтнэм. У нее там антикварный магазин, и дела идут отлично, дай ей бог здоровья. А потом я получил письмо от своего старого приятеля Сэма Кивера, который писал, что открывает небольшое частное агентство, которое будет готовить разного рода материалы о жизни в Англии, но специально рассчитанные на иностранного читателя. Ну, ты понимаешь, о чем речь. Скажем, делаю статью на шестьсот слов о танце Моррис[13 - Старинный английский народный танец, изначально исполнялся с мечами. Построен на ритмических шагах и сопровождается специфической музыкой.]. Но Сэм нашел правильный подход к делу. Он продает только уже переведенные статьи. И знаешь, в этом его огромное преимущество перед конкурентами. Кажется, что стоит покупателю самому нанять переводчика? Но когда перед редактором лежит материал на полколонки для зарубежных новостей, ему далеко не всегда охота тратить время и деньги на перевод. И еще Сэм наладил прямой выход на главных редакторов зарубежных изданий. Для этого мотался по всей Европе, как тот цыган, но зато теперь пожинает плоды своих усилий по полной программе.Эйш замолк, как бы приглашая Лимаса рассказать теперь о себе, но тот сделал вид, что не понял. Он лишь кивнул со скучающим видом и обронил:
– Чертовски хорошая идея.
Эйш хотел заказать вина, но Лимас сказал, что предпочтет продолжать пить виски, и к моменту прибытия кофе опустошил четыре больших стакана. Судя по всему, он находился в плохой форме: у него выработалась привычка всех горьких пьяниц сначала опустить голову и прильнуть губами к краю стакана, а уже потом выпить, словно опасаясь, что руки могут его подвести.
Эйш какое-то время продолжал молчать.
– А ты, случайно, не знаком с Сэмом Кивером? – спросил он потом.
– С каким Сэмом?
Теперь в голосе Эйша слышались нотки раздражения.
– С Сэмом Кивером, моим боссом. Я только что тебе о нем рассказывал.
– Он тоже был в Берлине?
– Нет. Он хорошо знает Германию, но в Берлине никогда не жил. Недолго проторчал в Бонне внештатным корреспондентом. Ты мог там с ним пересекаться. Он – душка.
– Не думаю, что мы встречались.
Снова пауза.
– А чем ты сейчас занимаешься? – спросил Эйш.
Лимас передернул плечами.
– Меня отправили на свалку, – ответил он, глуповато улыбнувшись. – Положили в мешок и вышвырнули.
– Я никак не вспомню, кем ты был в Берлине. Уж не одним ли из бойцов невидимого фронта холодной войны?
«Бог ты мой, – подумал Лимас, – а он пытается сразу взять быка за рога».
Он сделал вид, что колеблется, потом побагровел и произнес со злобой:
– Был мальчиком на побегушках у треклятых янки, как и все мы.
– Вот что я тебе скажу. – Эйш говорил так, словно уже какое-то время прокручивал эту идею в голове. – Тебе непременно надо познакомиться с Сэмом. Он тебе понравится. – А затем, как будто спохватившись, добавил: – Но, черт возьми, Алек, я даже не знаю, где тебя найти, если понадобится.
– И не найдешь, – апатично ответил Лимас.
– Что-то я тебя не пойму, старина. Где ты живешь?
– Где придется. У меня сейчас трудные времена. Работы нет. А эти сволочи отказали мне в пенсионном обеспечении.
Эйш был явно потрясен.
– Но это же ужасно, Алек! Почему ты мне сразу не сказал? Можешь какое-то время перекантоваться у меня. Я живу скромно, но есть лишняя комната, если ты не против спать на раскладушке. Ты же не можешь ночевать на скамейках в парках, милый мой дружище!
– На какое-то время я теперь в порядке, – ответил Лимас, похлопав себя по карману с только что полученным конвертом. – И работу найду. – Он решительно мотнул головой. – Недели не пройдет, как найду. И все будет путем.
– Какую работу?
– Еще не знаю. Любую.
– Но не можешь же ты растрачивать себя по мелочам, Алек! Ты же говоришь на немецком, как на родном, я-то помню. С такими способностями ты много чем можешь заняться.
– Я и так уже много чем занимался. Продавал энциклопедии какой-то хреновой американской фирмы, сортировал книги экстрасенсов в библиотеке, проверял время явки рабочих на вонючей фабрике клея. Что еще я могу? – Он смотрел не на Эйша, а на поверхность стола перед собой; дрожавшие губы кривились в усмешке.
Эйш почувствовал его волнение и решил, что настал подходящий момент. Перегнувшись через стол, он заговорил напористым, почти победным тоном:
– Но, Алек, чтобы преуспеть, тебе нужны контакты с людьми, разве ты не понимаешь? Я же все это проходил. Испытал бедность на собственной шкуре. Вот когда только связи могут по-настоящему выручить. Я не знаю, чем ты занимался в
Страница 24
Берлине, и знать не хочу, но ты явно не свел там знакомств с важными персонами, так ведь? Если бы пять лет назад в Познани судьба не столкнула меня с Сэмом, я бы тоже до сих пор горе мыкал, как ты сейчас. Послушай, Алек. Поживи у меня недельку. Мы пригласим в гости Сэма и, быть может, еще нескольких старых берлинских знакомых, кого застанем в Лондоне.– Но я же не умею писать, – возразил Лимас. – Я не сумею выжать из себя ни одной самой поганой строчки.
Эйш положил ладонь поверх его руки.
– Не надо пока беспокоиться об этом, – сказал он ободряюще. – Любую проблему со временем можно решить. Где твои пожитки?
– Что?
– Ну, там, одежда, багаж, барахло всякое.
– У меня ничего нет. Я все продал, кроме пакета.
– Какого пакета?
– Того свертка в коричневой бумаге, который ты подобрал в парке. Я как раз хотел избавиться и от него тоже.
Квартира Эйша располагалась на Долфин-сквер. Лимасу ее вид показался вполне предсказуемым. Небольшая, неброская, с несколькими наспех собранными сувенирами из Германии: пивными кружками, глиняной крестьянской трубкой и парой второсортных статуэток из нимфенбургского фарфора.
– Выходные я провожу у матушки в Челтнэме, – объяснил он. – А здесь ночую только по рабочим дням. Очень удобно иметь пристанище в городе, – добавил он небрежно.
В меньшей из двух жилых комнат они поставили раскладушку для Лимаса. Часы показывали половину пятого.
– И давно ты здесь обитаешь? – спросил Лимас.
– Около года или чуть больше.
– Легко нашел квартиру?
– Это дело случая. Даешь объявление, и однажды тебе звонят и предлагают как раз то, что нужно.
Эйш заварил чай, и они пили его, причем Лимасу было явно не по себе, как человеку, отвыкшему от комфорта. Даже сам Эйш несколько притих. Покончив с чаем, он сказал:
– Пойду прошвырнусь по магазинам, пока они еще работают, а потом мы решим, как быть дальше. Я, наверное, звякну Сэму уже сегодня вечером. Думаю, чем раньше вы встретитесь, тем будет лучше для всех. А тебе я бы посоветовал вздремнуть. Ты выглядишь уставшим.
Лимас кивнул.
– Спасибо тебе… – Он сделал неловкий жест, обведя комнату рукой. – …Спасибо за все.
Эйш в ответ только похлопал его по плечу, снял с вешалки свой армейский плащ и ушел.
Дождавшись, пока Эйш удалится от дома на достаточно безопасное расстояние, Лимас аккуратно запер дверь квартиры на засов и спустился вниз в вестибюль, где стояли две кабинки с телефонами-автоматами. Он набрал номер в районе Майда-Вейл и попросил соединить его с секретарем мистера Томаса. Девичий голос отозвался почти сразу:
– Секретарь мистера Томаса вас слушает.
– Я звоню по поручению мистера Сэма Кивера, – сказал Лимас. – Он принял приглашение и надеется лично связаться с мистером Томасом сегодня вечером.
– Непременно передам информацию мистеру Томасу. Он знает ваши контактные координаты?
– Это на Долфин-сквер, – ответил Лимас и продиктовал адрес полностью. – Всего доброго.
Потом он задал несколько вопросов привратнику, вернулся в квартиру Эйша и уселся на раскладушку, пристально рассматривая свои стиснутые ладони. Через некоторое время лег, решив последовать совету Эйша и немного отдохнуть. Стоило ему закрыть глаза, и он вспомнил, как Лиз лежала рядом с ним в Бэйсуотере, и с легким беспокойством подумал, что с ней сталось.
Разбудил его Эйш, приведший с собой низкорослого, несколько полноватого мужчину с длинными седыми волосами, зачесанными назад, и в костюме с двубортным пиджаком. Говорил незнакомец с чуть заметным акцентом выходца из Центральной Европы, скорее всего из Германии. Представился он как Кивер – Сэм Кивер.
Они пили джин с тоником, и снова разговор поддерживать пришлось по большей части Эйшу. Все как в старые добрые времена в Берлине, ностальгически затянул он. Парни собрались гульнуть, и вся ночь в их распоряжении. Но Кивер сразу заявил, что не хотел бы слишком засиживаться: утром ждет работа. Они решили поужинать в китайском ресторане, который уже был знаком Эйшу – он находился напротив полицейского участка Лайм-хаус, а вино разрешалось приносить свое. Как ни странно, у Эйша на кухне нашлось бургундское, и они прихватили его с собой, вызвав такси.
Ужин удался на славу, и они выпили обе бутылки вина. После первой Кивер стал заметно разговорчивее: он только что вернулся из поездки по Западной Германии и Франции. Ситуация во Франции напоминала ад кромешный, де Голль уходил, и одному богу известно, что ожидало эту страну. Притом что ее наводнили сотни тысяч деморализованных беженцев из бывшей колонии в Алжире, он не исключал, что там может установиться фашистский режим.
– А что в Германии? – спросил Алек, поощряя его продолжать.
– Там суть дела в том, сумеют ли янки удержать западных немцев под контролем, – охотно ответил Кивер и с явным интересом ждал следующего вопроса Лимаса.
– Что вы имеете в виду? – спросил тот.
– Только то, что сказал. Даллес одной рукой дает им право проводить независимую внешнюю политику, а Кеннеди другой отбирает это право. Немце
Страница 25
такое отношение к себе начинает бесить.Лимас кивнул, соглашаясь, и сказал:
– Типично для этих паршивых янки.
– Алек, кажется, недолюбливает наших заокеанских кузенов, – без надобности влез в разговор Эйш, но его реплика не вызвала ни малейшего интереса у Кивера, который только вяло пробормотал:
– Вот как?
Кивер давно играет в эти игры, понял Лимас. Как человек, хорошо знающий правила, он дожидается, чтобы ты сам подошел к нему. И довел до совершенства образ человека, который догадывается, что его попросят об услуге, но не собирается легко соглашаться оказать ее.
После ужина Эйш сказал:
– Я знаю одно местечко на Уордур-стрит – ты однажды бывал там, Сэм. У них все обставлено по высшему разряду. Почему бы нам не вызвать ландо и не отправиться туда?
– Минуточку! – воскликнул Лимас так резко, что Эйш невольно вскинул на него обеспокоенный взгляд. – Сначала скажите мне, кто будет платить за всю эту музыку?
– Я, – быстро ответил Эйш. – Мы с Сэмом.
– А вы с ним договорились об этом?
– Нет, но…
– Потому что у меня за душой ни пенса, и ты это знаешь, верно? По крайней мере ни пенса лишнего, чтобы выбрасывать на ветер.
– Само собой, знаю, Алек. Но я ведь до сих пор хорошо заботился о тебе, не так ли?
– Да, – ответил Лимас, – позаботился, что верно, то верно.
Он вроде бы хотел что-то к этому добавить, но передумал. Эйш выглядел лишь слегка встревоженным, но не обиженным, а Кивер сохранял прежний непроницаемый вид.
В такси Лимас разговаривать отказался. Эйш пытался наладить с ним беседу, но тот лишь отмахнулся. Они приехали на Уордур-стрит и вышли из машины, причем ни Лимас, ни Кивер даже не дернулись, чтобы расплатиться с таксистом. Потом Эйш провел их мимо витрин магазинчиков, в которых были выставлены журналы «с девочками», к длинному коридору, где в дальнем конце сияла неоном вывеска: «Мужской клуб „Красная верба“. Вход по членским билетам». По обе стороны двери были прикреплены фото девушек в соблазнительных позах, у которых поперек самых интимных мест протянулись полоски с надписями: «Уроки анатомии. Только для членов клуба».
Эйш нажал на кнопку звонка. Дверь мгновенно открыл мощного сложения мужчина в белой сорочке и черных брюках.
– Я – член клуба, – сказал Эйш, – а эти двое джентльменов со мной.
– Дайте-ка взглянуть на членскую карточку.
Эйш достал из бумажника удостоверение на плотной бумаге и протянул охраннику.
– Вашим гостям придется заплатить по фунту с носа как временным членам. Но пропускаю только по вашей рекомендации. Надеюсь, правила вы знаете?
Он попытался вернуть карточку, но Лимас стремительно протянул руку и перехватил ее. Разглядывал несколько секунд, потом передал хозяину.
Достав из кармана брюк две фунтовые бумажки, Лимас вложил их в руку ожидавшего платы вышибалы.
– Вот тебе взнос за гостей, – сказал Лимас и, не обращая внимания на попытки Эйша протестовать, сам провел их через занавешенную портьерой дверь в тускло освещенный вестибюль клуба. Потом повернулся к охраннику.
– Пусть для нас подберут столик, – сказал Лимас, – и принесут бутылку виски. А потом оставят в покое.
Громила ненадолго задумался, но потом решил, что лучше не пререкаться, и сопроводил их вниз по лестнице. По мере того как они спускались, до них все отчетливее доносились приглушенные звуки музыки.
Их усадили за столик, стоявший в стороне от других, у задней стены зала. Дуэт музыкантов что-то наигрывал, а по углам парами и по трое сидели девушки. Когда они вошли, некоторые попытались выйти их встретить, но охранник отрицательно помотал им головой.
Эйш бросал на Лимаса тяжелые взгляды, пока они дожидались виски. Что до Кивера, тот, казалось, откровенно скучал. Прибыл официант с бутылкой и тремя широкими стаканами. Они молча наблюдали, как он плеснул понемногу напитка в каждый из них, после чего Лимас забрал бутылку и долил по стаканам, по меньшей мере еще столько же. Покончив с этим, он перегнулся через стол и прошипел в лицо Эйшу:
– А теперь, быть может, ты объяснишь мне, что за херня здесь происходит?
– О чем ты? – голос Эйша прозвучал растерянно. – Что ты хочешь знать, Алек?
– Ты шел за мной от самой тюрьмы в тот день, когда меня освободили, – начал Лимас уже более спокойно, – потом прогнал мне тупейшую сказку о том, что мы знакомы еще по Берлину. Отдал мне деньги, которых я тебе не одалживал. Кормил меня дорогими обедами и позволил поселиться в своей квартире.
Лицо Эйша налилось кровью, и он попытался ответить:
– Если это тебя смущает…
– Не перебивай, – злобно сказал Лимас. – Не раскрывай рта, пока не дослушаешь меня, понял? Членская карточка клуба выписана на фамилию Мэрфи. Это твоя настоящая фамилия?
– Нет, конечно.
– Сейчас ты мне соврешь, что карточку тебе одолжил приятель, угадал?
– Никто мне ее не одалживал. Если хочешь знать, я часто прихожу сюда, чтобы снять девчонку. И само собой, никто не называет в таких местах своей подлинной фамилии.
– Тогда растолкуй мне, – безжалостно продолжал Лимас, – поч
Страница 26
му Мэрфи значится съемщиком квартиры, в которой ты живешь?Наконец Кивер почувствовал, что пора вмешаться.
– Отправляйся домой, – сказал он Эйшу. – Предоставь остальное мне.
Девушка – молодая, но уже довольно-таки потасканная, с черным синяком на бедре – исполняла стриптиз. Ее жалкое тощее нагое тело не вызывало ничего, кроме стыда за нее, потому что в нем начисто отсутствовала эротика, а движения были слишком безыскусными, чтобы вызывать желание. Она медленно кружилась, время от времени подергивая руками и ногами, словно слышала музыку, под которую танцевала, лишь фрагментами, и не сводила с них наивно любопытного взгляда ребенка, попавшего в компанию взрослых. Темп музыки вдруг ускорился, и девушка отреагировала на это, как собака на окрик хозяина, принявшись раскачиваться в такт. С последним аккордом она сорвала с себя бюстгальтер, обнажив чахлую грудь и пошлые блестки в трех местах, похожие на старые елочные украшения.
Лимас и Кивер молча наблюдали за ней.
– Думаю, самое время предположить, что в Берлине я видел стриптиз получше, – после долгой паузы сказал Лимас, и Кивер понял, насколько он все еще до сих пор зол.
– Не сомневаюсь, что видели, – добродушно отозвался он. – Я и сам частенько бывал в Берлине, но, боюсь, ночные клубы мне не по вкусу.
Лимас промолчал.
– Причем, заметьте, я не ханжа, а просто человек рациональный. Если мне нужна женщина, есть способы получить желаемое гораздо дешевле. А если хочется потанцевать, для этого существуют значительно более приятные заведения.
Лимас словно и не слушал его.
– Возможно, вы объясните мне наконец, зачем этот котенок взял меня в оборот? – спросил он наконец.
Кивер кивнул:
– Разумеется. Он выполнял мое указание.
– А зачем это вам?
– Я в вас заинтересован. Хочу сделать вам предложение. Как журналист.
Они снова замолчали.
– Значит, как журналист, – повторил Лимас. – Понятно.
– Я возглавляю агентство, которое распространяет статьи в разных странах мира. И мы получаем хорошие деньги – даже очень хорошие – за по-настоящему интересные материалы.
– Кто публикует подобные материалы?
– Они оплачиваются так щедро, что человек с вашим международным опытом, с вашим… прошлым – вы же понимаете, о чем я, – способный выдать убедительную, подкрепленную фактами историю, мог бы за сравнительно короткое время избавить себя от всяких тревог за свое финансовое положение в будущем.
– Кто публикует материалы, Кивер?
В голосе Лимаса послышалась угроза, и на мгновение, всего лишь на долю секунды, на невозмутимом лице Кивера промелькнул мимолетный испуг.
– У меня всемирная клиентура. Есть корреспондент в Париже, через которого распространяется изрядная часть моей продукции. Зачастую я и сам не знаю, кто ее публикует. И должен признаться, – добавил он с обезоруживающей улыбкой, – что меня не слишком это интересует. Они платят и просят присылать еще. Понимаете, Лимас, это люди, которые не обременяют вас излишними деталями, рассчитываются быстро и готовы переводить деньги в иностранные банки. К примеру, в тех странах, где не знают, что такое налоги.
Лимас молчал. Он держал свой стакан двумя руками, уставившись на него.
«Господи, а они торопят события, – подумал он. – Действуют нагло и напористо. Почти до неприличия беззастенчиво». Ему вспомнилась бородатая шутка комиков из мюзик-холла: «Такое предложение не может принять ни одна уважающая себя девушка. А кроме того, вы даже не назвали сумму». Но с тактической точки зрения, продолжал размышлять Лимас, они поступают правильно, стараясь оказать на него давление безотлагательно. Я пал так, что ниже некуда, тюремный срок еще свеж в памяти, ненависть к этому обществу достигла предельного накала. Я старый конь, не нуждаюсь в психологической обработке и не стану ломаться, делая вид, что они оскорбляют во мне чувство собственного достоинства английского джентльмена. Но с другой стороны, они могут ожидать препятствий чисто практического свойства. Он имеет полное право испугаться: его бывшие коллеги преследовали предателей, как божье око преследовало Каина даже в пустыне, где тот пытался от него укрыться.
И наконец, им прекрасно известно, что они затевают нечто вроде игры в рулетку. Они наверняка знают: непредсказуемость и непоследовательность решений, которые порой принимают люди, могут свести на нет даже самый тщательно продуманный план вербовки: мошенники, лжецы и преступники оказываются готовы устоять перед любым соблазном, а респектабельный джентльмен с легкостью пойдет на измену родине всего лишь потому, что его скверно кормят в столовой министерства.
– Им придется изрядно тряхнуть мошной, – пробормотал наконец Лимас.
Кивер тут же налил ему еще виски.
– Они предлагают аванс в размере пятнадцати тысяч фунтов. Деньги уже лежат на счете в банке «Кантональ» в Берне. При предъявлении нужного удостоверения личности, которым мой клиент вас снабдит, вы сможете снять всю сумму. Однако мой клиент хотел бы сохранить за собой право задавать вам дополнительные вопро
Страница 27
ы в течение следующего года, за что будут уплачены еще пять тысяч фунтов. Они помогут вам решить любые проблемы… скажем так, с переселением, если оно потребуется.– Когда они хотят узнать о моем решении?
– Немедленно. От вас не требуется записывать свои воспоминания. Вы просто встретитесь с моим клиентом, а он позаботится о том, чтобы материал попал в руки опытного… мастера литературной обработки текста.
– Где предполагается организовать встречу?
– Нам показалось, что для всех удобнее и спокойнее будет провести ее за пределами Соединенного Королевства. Мой клиент предложил сделать это в Голландии.
– Но у меня нет паспорта, – уныло возразил Лимас.
– Я взял на себя смелость добыть его для вас, – произнес Кивер чрезвычайно обходительно. Ни в его голосе, ни в манерах не промелькнуло ни намека, что он сделал нечто большее, чем выполнил обычную формальность. – Мы летим в Гаагу завтра утром рейсом в девять сорок пять. Быть может, теперь нам стоит отправиться ко мне на квартиру и уже там уточнить все подробности?
Кивер расплатился, и они взяли такси, доставившее их к дому в весьма фешенебельном районе рядом с Сент-Джеймсским парком.
Квартира Кивера выглядела роскошной и дорогой, но создавалось впечатление, что обставлена она была наспех. Лимас слышал, что в Лондоне работали компании, которые могли продать вам ряды корешков книг для полок и прислать декораторов, которые подобрали бы произведения живописи под цвет обоев. Лимас, который, вообще говоря, почти не обращал внимания на подобные мелочи, теперь с трудом верил, что находится в частной квартире, а не в номере отеля. Когда Кивер показывал отведенную ему комнату (окна которой выходили не на улицу, а на захламленный внутренний двор), Лимас спросил:
– И давно вы здесь обосновались?
– О, совсем недавно, – небрежно ответил тот. – Пару месяцев назад или чуть больше.
– Должно быть, такие хоромы обходятся в целое состояние. Но, как я полагаю, вы заслужили роскошь своими трудами.
– Спасибо.
У себя в комнате он обнаружил бутылку виски и сифон с содовой на подносе с серебряным покрытием. В дальней стене за занавеской располагался коридорчик, который вел к ванной и туалету.
– Отличное любовное гнездышко. И за все платит государство рабочих и крестьян?
– Заткнитесь, – откровенно грубо отозвался Кивер и добавил: – Если я вам понадоблюсь, есть внутренний телефон, связанный с моей комнатой. Спать я пока не собираюсь.
– Думаю, с пуговицами на ширинке я справлюсь сам, – съязвил Лимас.
– Тогда спокойной ночи, – излишне резко сказал Кивер и вышел.
«А он тоже весь на нервах», – отметил Лимас.
Разбудил его звонок телефона, стоявшего рядом с кроватью. Это был Кивер.
– Шесть утра, – сказал он. – Завтракаем в шесть тридцать.
– Хорошо, – ответил Лимас и положил трубку. У него болела голова.
Должно быть, Кивер заказал такси по телефону, потому что в семь утра в дверь позвонили, и он спросил:
– Вы готовы?
– У меня нет багажа, – ответил Лимас. – Только зубная щетка и бритва.
– Об этом мы позаботились. Меня интересует, готовы ли вы вообще?
Лимас пожал плечами.
– Готов, наверное. У вас есть сигареты?
– Нет, – ответил Кивер, – но вы сможете купить их в самолете. Вам неплохо бы как следует ознакомиться вот с этим, – добавил он, подавая Лимасу британский паспорт.
Паспорт был выписан на его настоящее имя, с его фотографией, в угол которой глубоко въелась печать министерства иностранных дел. Документ выглядел и не старым, и не новым; в графе профессия значилось «служащий». Семейное положение – холост. Держа его в руках впервые, Лимас ощущал легкое волнение. Это походило на женитьбу – как бы ни сложилось дальше, твоя жизнь никогда уже не станет прежней.
– А как насчет денег? – спросил он.
– Они вам ни к чему. За все платит фирма.
8
«Ле Мираж»
Утро выдалось холодное, с серым влажным туманом, от которого слегка пощипывало кожу. Обстановка в аэропорту чем-то напомнила Лимасу военные годы: машины, наполовину скрытые туманом, терпеливо дожидались своих хозяев; неожиданно доносившиеся звонкие голоса, источники которых оставались неразличимыми; странное эхо каких-то криков; казавшееся совершенно неуместным цоканье дамских каблучков по асфальту; а потом вдруг резкий шум двигателя буквально у тебя под локтем. И повсюду атмосфера как будто заговора между людьми, собравшимися здесь так рано, объединенными своего рода чувством превосходства над другими – над теми, кто не наблюдал, как растворилась ночь и пришло утро. Даже на работниках аэровокзала сказывалась эта мистерия рассвета и холодного тумана: они смотрели на пассажиров и их багаж с отстраненностью людей, только что вернувшихся с фронта, – заурядные обыватели, те не представляли для них интереса.
Кивер снабдил Лимаса багажом. Чуткое внимание к такой важной детали, вынужден был признать Лимас. Пассажир без багажа вызывал излишнее внимание, чего Кивер всеми силами стремился избежать. Они зарегистрировались у стойки авиакомпании и,
Страница 28
ледуя указателю, отправились к паспортному контролю. При этом произошел занятный эпизод, когда они заблудились и Кивер нахамил какому-то носильщику. «Нервничает из-за паспорта», – подумал Лимас. Что ж, повод вполне уважительный.Чиновник-паспортист был молодым тщедушным мужчиной в галстуке пограничной службы и непонятным значком на лацкане. Его лицо украшали светло-русые усы, в голосе слышался северный акцент, от которого он явно, но безуспешно пытался избавиться.
– Собираетесь покинуть страну надолго, сэр? – обратился он к Лимасу.
– На пару недель, – ответил тот.
– Будьте внимательны, сэр. Срок действия вашего паспорта истекает уже тридцать первого числа.
– Знаю, – заверил его Лимас.
Бок о бок с Кивером он вошел в накопитель для пассажиров.
– А вы недоверчивая мразь, как я погляжу, – шепнул Лимас, но Кивер в ответ лишь чуть слышно рассмеялся.
– Мы не можем позволить вам исчезнуть с новым паспортом. Сами должны понимать. Такой пункт в контракте не оговорен.
Им предстояло ждать посадки еще около двадцати минут. Они сели за столик и попросили принести кофе.
– И уберите эту гадость, – сказал Кивер, указывая официанту на оставленные на столе грязные чашки, блюдца и полную окурков пепельницу.
– Скоро подъедет уборщик с тележкой, – пообещал официант.
– Уберите сами сейчас же, – повторил Кивер, снова начиная заводиться. – Отвратительно, что вы не спешите убрать со стола использованную посуду.
Но официант повернулся к нему спиной и удалился. К кофеварке он даже не приблизился и кофе для них не заказал. Кивер побледнел и буквально зашелся от злости.
– Ради всего святого, – тихо сказал ему Лимас, – перестаньте скандалить и расслабьтесь. Жизнь и так слишком коротка.
– Надутый болван, вот кто он такой, – процедил Кивер.
– Хорошо. Отлично. Устройте ему сцену. Самый подходящий момент для этого. Тогда нас здесь уже точно никогда не забудут.
В аэропорту Гааги никаких проблем не возникло. Да и Кивер почти полностью овладел собой. Он оживился и стал необычайно разговорчив за то короткое время, пока они шли от самолета к помещению таможни. Молодой голландец лишь бросил беглый взгляд на их багаж, просмотрел паспорта и на деревянном горловом английском произнес:
– Желаю приятно провести время в Нидерландах.
– Спасибо. – Благодарность Кивера казалась чрезмерной. – Спасибо вам огромное.
Затем длинным коридором они вышли в зал прилета, находившийся в другой стороне здания. Кивер уверенно шел вперед, лавируя между группами туристов, толпившихся у ларьков с парфюмерией, фотоаппаратами и фруктами. Когда они выходили через вращающиеся двери на улицу, Лимас оглянулся. У газетного киоска, развернув перед собой номер «Континентл дейли мейл», стоял невысокого роста, внешне слегка похожий на жабу мужчина в очках, с виду очень серьезный и чем-то озабоченный. Он казался типичным чиновником. Или кем-то в этом роде.
На стоянке их ожидала машина – «фольксваген» с голландскими номерами. За рулем сидела женщина, которая с ними даже не поздоровалась. Машину она вела медленно, всякий раз останавливаясь, стоило светофору переключиться на желтый, и Лимас сообразил, что так ее проинструктировали, потому что сзади двигался еще один автомобиль. Он пытался разглядеть его в одно из боковых зеркал, но ничего толком не увидел. Лишь однажды мелькнул черный «пежо» с дипломатическим номером спереди, но, когда они сделали очередной поворот, за ними следовал только фургон для перевозки мебели. Гаагу он знал очень хорошо еще со времен войны и пытался сориентироваться, куда они направляются. По его прикидкам, они ехали на северо-запад, в сторону Шевенингена, но вскоре покинули черту города и оказались в окружении многочисленных вилл, отделенных дюнами от берега моря.
Здесь они остановились. Женщина вышла из машины, оставив их ждать внутри, и нажала кнопку звонка небольшого бунгало с кремового оттенка стенами, расположившегося почти в самом конце улицы. С портика над крыльцом свисала вывеска из кованого железа с названием «Ле Мираж», выведенным бледно-голубым готическим шрифтом. В одном из окон виднелось объявление, сообщавшее, что все номера заняты.
Дверь открыла добродушная с виду полненькая женщина, которая сразу устремила взгляд мимо водительницы на машину. Ни на секунду не отводя от нее глаз, расплывшись в довольной улыбке, она устремилась к ним по дорожке. Женщина напомнила Лимасу его покойную тетушку, которая однажды крепко отшлепала его за то, что у него постоянно рвались шнурки на ботинках.
– Как же хорошо, что вы приехали! – воскликнула она. – Мы так рады вашему приезду!
Хозяйка пригласила их внутрь бунгало. Кивер пошел первым. Женщина-шофер вернулась в машину. Лимас осмотрел дорогу, по которой они только что приехали: примерно в трехстах ярдах от бунгало был припаркован черный автомобиль – то ли «фиат», то ли «пежо». Из него выбрался наружу мужчина в длинном плаще.
Войдя в холл, хозяйка радушно пожала Лимасу руку.
– Добро пожаловать в «Ле Мираж», милости просим. Как
Страница 29
обрались до нас?– Прекрасно, – ответил Лимас.
– Самолетом или по морю?
– Мы прилетели, – сообщил Кивер. – Превосходный перелет.
Это было сказано так, словно он был по меньшей мере владельцем авиакомпании.
– Я приготовлю для вас обед, – объявила хозяйка. – Что-нибудь особенное. Очень вкусное. У вас есть какие-то пожелания?
«Да какие там, к черту, пожелания», – чуть слышно прошептал Лимас, и в этот момент в дверь позвонили. Женщина мгновенно скрылась в кухне. Дверь открыл Кивер.
На вошедшем был макинтош с кожаными пуговицами. Примерно одного роста с Лимасом, но старше. Лимас дал бы ему лет пятьдесят пять. Лицо жесткое, сероватого оттенка и в глубоких морщинах – в нем проглядывал старый солдат. Незнакомец протянул руку.
– Моя фамилия Петерс, – сказал он. Пальцы у него были тонкие и ухоженные. – Как вы долетели?
– Хорошо, – поспешно ответил Кивер. – Без осложнений.
– Нам с мистером Лимасом нужно многое обсудить, и, как мне кажется, нет больше необходимости тебя задерживать, Сэм. Можешь воспользоваться «фольксвагеном», чтобы вернуться в город.
Кивер улыбнулся. В его улыбке Лимас отчетливо заметил облегчение.
– До свидания, Лимас, – сказал Кивер почти весело. – Удачи, старина.
Лимас кивнул, но сделал вид, что не заметил протянутой на прощание руки.
– До встречи, – повторил Кивер и выскользнул в дверь.
Лимас последовал за Петерсом в комнату где-то в задней части дома. На окнах висели плотные кружевные шторы, все в бахроме и оборках. На широком подоконнике стояли горшки с растениями: большими кактусами, табачным кустом и еще каким-то необычным деревом с широкими, словно прорезиненными листьями. Мебель выглядела тяжеловесным псевдоантиквариатом. В центре комнаты располагался стол с двумя резными креслами. Стол был накрыт ржавого оттенка скатертью, больше напоминавшей ковер; перед каждым из кресел лежали блокнот и карандаш. В буфете приготовили виски и содовую. Петерс сразу же смешал им по стакану.
– Послушайте, – внезапно сказал Лимас, – с этого момента я могу обходиться без излишних любезностей с вашей стороны. Вы поняли, что я имею в виду? Мы оба знаем свое место: оба профессионалы. Перед вами платный перебежчик – так пользуйтесь им. Но, бога ради, не надо делать вид, что я вам так уж нравлюсь. – Его голос прозвучал нервно и несколько неуверенно.
Петерс кивнул.
– Кивер предупредил меня, что вы человек с гонором, – спокойно ответил он и добавил без тени улыбки: – Иначе с чего бы вам избивать ни в чем не повинного лавочника?
Лимас предположил, что он русский, хотя полной уверенности у него не было. По-английски тот говорил почти безупречно, а его манеры и замашки выдавали человека, давно привыкшего к комфорту жизни на Западе.
Они уселись за стол.
– Кивер сообщил, сколько я собираюсь вам заплатить? – поинтересовался Петерс.
– Да, пятнадцать тысяч фунтов через банк в Берне.
– Верно.
– Но он сказал также, что в течение следующего года у вас могут возникнуть дополнительные вопросы, за ответы на которые меня будет ждать вознаграждение еще в пять тысяч.
Петерс кивнул.
– Вот с этим условием я не согласен, – продолжал Лимас. – Вы не хуже меня знаете, что из этой затеи ничего не выйдет. Я хочу получить свои пятнадцать тысяч и на этом закончить. Вы жестоко расправляетесь с предателями, но и мои коллеги поступают так же. А потому я не собираюсь просиживать жопу в Санкт-Морице, пока вы будете вылавливать агентуру, которую я вам выдам. У нас в контрразведке дураков не держат: они будут знать, кого им искать. Кстати, они, быть может, уже идут по моему следу, чего опасаемся мы оба.
Петерс снова кивнул.
– Но вы же всегда можете перебраться туда, где… где будете в полной безопасности. Разве нет?
– За «железный занавес»?
– Хотя бы.
Лимас помотал головой и возразил:
– Не стоит хлопот. По моим прикидкам, вам понадобится дня три на предварительные допросы. Потом вы свяжетесь со своим начальством, чтобы получить дальнейшие подробные инструкции.
– Совершенно не обязательно, – вставил Петерс.
Лимас посмотрел на него с любопытством.
– Ах, вот даже как, – сказал он. – Значит, ко мне прислали настоящего эксперта. Или Центр в Москве к этому не причастен?
Петерс промолчал. Он лишь всматривался в Лимаса, словно изучая его. Но потом взялся за карандаш, лежавший перед ним, и предложил:
– Не начать ли нам с вашей службы в годы войны?
Лимас пожал плечами:
– Выбор за вами.
– Вот именно. А потому начнем с вашей военной истории. Начинайте рассказывать.
– Я записался добровольцем в саперы в 1939 году. Мой курс подготовки перед отправкой на фронт как раз заканчивался, когда пришло сообщение, что требуются люди, владеющие иностранными языками, для особых заданий за рубежом. Я свободно владел немецким, голландским, достаточно бегло говорил по-французски, а солдатчина мне к тому времени успела изрядно наскучить. И я подал заявление. Голландию я успел изучить хорошо. Мой отец торговал станками в Лейдене, где я прожил девять лет.
Страница 30
После обычного в таких случаях собеседования меня отправили в разведшколу рядом с Оксфордом, где обучили всем приемам из своего обезьяньего арсенала.– Кто возглавлял тренировочный центр?
– Об этом я узнал только значительно позже. Меня познакомили со Стидом-Эспри и оксфордским ученым по фамилии Филдинг. Они и руководили обучением. В сорок первом меня забросили в Голландию, где я провел без малого два года. В те дни мы теряли агентов быстрее, чем успевали вербовать, – это была настоящая бойня. Голландия – сложная страна для такого рода деятельности. При здешнем рельефе местности нет ни одного укромного уголка, где можно было бы разместить свою штаб-квартиру или установить стационарную радиоантенну. Приходилось непрерывно перемещаться, все делать на ходу. Словом, потери мы несли огромные. В сорок третьем меня отозвали, пару месяцев я провел в Англии, а потом перебрался в Норвегию. После Голландии работа там показалась приятным пикником. В сорок пятом со мной произвели окончательный расчет, и я вернулся сюда, в Голландию, чтобы попытаться восстановить прежнюю фирму отца. Но ничего не вышло, и тогда мы с одним старым приятелем открыли агентство путешествий и туризма в Бристоле. Продержались полтора года, а потом вынуждены были продать дело. И вдруг я совершенно неожиданно получил письмо из своего прежнего министерства с предложением вернуться на службу. Но только мне тогда казалось, что я досыта наелся разведкой, а потому я попросил время на размышление и арендовал коттедж на острове Ланди. Прожил там год, созерцая собственный пуп, понял, что мне скучно, и сам с ними связался. В конце сорок пятого меня снова зачислили на довольствие. Но разумеется, прерванный стаж означал неполную пенсию, и меня ждал не слишком теплый прием. Я говорю не слишком быстро для вас?
– Нисколько, – ответил Петерс, наливая ему еще виски, – но мы непременно вернемся ко всему этому, чтобы уточнить имена и даты.
В дверь постучали, и вошла та же особа. Она принесла обещанный обед – огромный поднос с супницей и блюдом холодного мяса с хлебом. Петерс отложил записи в сторону, и они молча поели. Так начался первый допрос.
* * *
Когда с ленчем было покончено, Петерс продолжил:
– Итак, вы вернулись в Цирк.
– Да. На первое время меня усадили за конторскую работу, и я разбирал донесения, составлял аналитические справки о военной мощи стран за «железным занавесом», отслеживал перемещения войск и занимался прочей бумажной работой.
– В каком отделе?
– В четвертом отделе стран-союзников. Я числился там с февраля пятидесятого по май пятьдесят первого.
– Назовите ваших коллег по отделу.
– Питер Гиллам, Брайан де Грей и Джордж Смайли. Впрочем, в начале пятьдесят первого года Смайли от нас ушел и перевелся в контрразведку. А в мае пятьдесят первого меня самого направили в Берлин в качестве заместителя регионального резидента. Это означало, что на меня легла вся оперативная работа.
– Кто был у вас в подчинении?
Петерс писал очень быстро, и Лимас понял, что он пользуется какой-то собственной системой стенографии.
– Хэкетт, Сэрроу и де Йонг. Де Йонг погиб в автомобильной катастрофе в пятьдесят девятом. Мы подозревали, что это было убийство, но ничего не смогли доказать. Каждый из них руководил своей агентурной сетью, но все сходилось на мне. Вам, наверное, нужны подробности? – спросил он сухо.
– Конечно, но позже. Продолжайте.
– Только в пятьдесят четвертом году нам удалось поймать в Берлине по-настоящему крупную рыбу: Фрица Фегера, второго человека в министерстве обороны ГДР. До этого дело продвигалось туго, но в ноябре пятьдесят четвертого мы добрались до Фегера. Он продержался почти два года, но в один прекрасный день как в воду канул. Как я слышал позже, он умер в тюрьме. Понадобилось еще три года, прежде чем мы нашли человека столь же высокого уровня. В 1959 году возник Карл Римек. Он был членом президиума восточногерманской компартии и лучшим агентом, с которым мне когда-либо доводилось работать.
– Он тоже уже мертв, – заметил Петерс.
На лице Лимаса промелькнуло выражение, отчасти похожее на стыд.
– Да, и я был там, когда его застрелили, – пробормотал он. – Его любовница успела перейти границу перед самой его гибелью. Он ей рассказал обо всем – она знала о нашей сети слишком много. Не приходится удивляться, что его разоблачили.
– Мы вернемся к берлинским делам позже. Скажите мне вот что. Когда Карла не стало, вы улетели в Лондон. И оставались там до окончания контракта?
– Да, можно сказать, досиживал последние месяцы.
– Чем вы занимались в Лондоне?
– Меня перевели в банковский отдел: выплата зарплат агентам, переводы денег за границу на секретные нужды. С этим справился бы и ребенок. Мы получали приказы и выписывали платежки. Время от времени возникали проблемы с доступом.
– Вы имели дело с агентами напрямую?
– Никоим образом. Запрос поступал от резидента в конкретной стране. Руководство рассматривало его, давало разрешение и передавало его нам, чтобы осуществить платеж.
Страница 31
большинстве случаев мы переводили деньги в подходящий иностранный банк, где резидент мог снять их сам и лично расплатиться с агентом.– Как вы различали агентов? По кодовым именам?
– По номерам. В Цирке это называется комбинацией. У каждой сети своя комбинация, а агент фигурирует в качестве приставки к комбинации. Карл был известен как восемь А черточка один.
Лимас заметно вспотел. Петерс холодно наблюдал за ним, оценивая, как профессиональный картежник оценивает оппонента. Чего на самом деле стоил Лимас? Как можно его сломать? Что привлекло бы или, наоборот, испугало его? Что он ненавидел? А самое главное – много ли он действительно знает? Придержит ли он свою козырную карту до конца, чтобы продать подороже? Петерс так не думал: Лимас был сейчас слишком неуравновешен, чтобы хитрить. Он был человеком, находившимся в разладе с самим собой, человеком, знавшим только один образ жизни, исповедовавшим только одну веру, а теперь предавшим все это. Петерсу доводилось наблюдать такое прежде. Да, доводилось. Причем порой в людях, прошедших самую основательную идеологическую обработку, но которые тем не менее втайне от всех, размышляя долгими бессонными ночами, находили для себя новую веру и в одиночку, движимые только лишь силой внутренних убеждений, предавали свою работу, свои семьи, свои страны. Но даже им – исполненным новых порывов и надежд – не давало покоя клеймо изменника родины; даже они должны были преодолеть почти физическую боль, когда начинали говорить о том, что им надлежало хранить в вечном и глубоком секрете. Подобно вероотступникам-христианам, они все же страшились сжечь крест. Они колебались между велениями инстинктов и материальными выгодами. Но и перед Петерсом вставала трудноразрешимая задача. Он должен был успокоить их муки совести, одновременно лишив остатков гордыни. Эта ситуация была сейчас понятна им обоим. Вот почему Лимас изо всех сил уклонялся от налаживания чисто человеческих отношений с Петерсом – все еще мешала гордость. А Петерс знал, что в силу тех же причин Лимас будет лгать – пусть всего лишь не все ему рассказывая, но, так или иначе, обманывать. Из гордости, из чувства противоречия или просто в силу самой извращенной природы их профессии. А ему, Петерсу, предстоит поймать его на лжи. Да и сам тот факт, что Лимас был профессионалом, как ни странно, представлял для Петерса только дополнительную проблему, потому что Лимас мог сделать свои признания избирательными там, где Петерсу избирательность была ни к чему. У Лимаса могло сложиться свое представление о том, какие именно данные нужны Петерсу, и тогда он упустит в своем рассказе мелкие детали, которые оказались бы крайне важными для тех, кто будет оценивать результаты допросов. А ведь ко всему этому предстояло еще справиться с капризным тщеславием, свойственным алкоголикам.
– Думаю, – сказал он, – теперь пора более подробно поговорить о вашей работе в Берлине. Рассмотрим период с мая 1951-го по март 1961 года. Но сначала выпейте еще немного.
Лимас смотрел, как он достал сигарету из лежавшего на столе портсигара и прикурил ее. Сразу бросалось в глаза: Петерс был левшой, а сигарету вкладывал между губами так, чтобы название фирмы-производителя на ней оказалось в дальнем от него конце и прогорело сразу. Эта манера пришлась Лимасу по нраву: она свидетельствовала о том, что Петерсу, как и ему самому, доводилось работать в условиях строгой конспирации.
Лицо Петерса выглядело необычно – оно было совершенно невыразительным и серым. Краска с него, вероятно, пропала уже давно. Вполне возможно, что ему пришлось долго сидеть в тюрьме еще во времена революции. Но теперь, когда черты его лица окончательно сформировались, Петерс будет выглядеть точно так же до самой смерти. Только жесткие седые волосы могли еще больше побелеть, но лицо уже не изменится. Лимасу было бы любопытно узнать настоящую фамилию Петерса, а также женат ли он. В нем ощущалась некая ортодоксальность, которая Лимасу тоже нравилась. Такая черта обычно является порождением силы и уверенности в себе. Такой человек никогда не солжет без веской причины. И ложь его будет тщательно продуманной, продиктованной необходимостью, не имея ничего общего с укоренившейся мелкой нечестностью того же Эйша.
Эйш, Кивер, Петерс – это была верная прогрессия в качествах людей, во власти, которой они обладали, что Лимас считал абсолютной необходимостью при построении иерархии разведывательной сети. Но, как он догадывался, здесь имела место и идеологическая иерархия тоже. Эйш – простой наемник. Кивер – не более чем так называемый попутчик. И Петерс, для которого цель и средства ее достижения слились в единое целое.
Лимас приступил к рассказу о Берлине. Петерс редко перебивал его, редко задавал вопросы, но уж если делал это, то так умело и к месту, словно подстраивался под темперамент Лимаса. И Лимас помимо воли откликался на этот бесстрастный профессионализм – он был чертой, которая их сближала.
Им потребовалось очень длительное время, чтобы организовать восточногерманс
Страница 32
ую разведывательную сеть из Берлина, признал Лимас. На раннем этапе город был просто наводнен потенциальными второсортными агентами, а само слово «разведка» дискредитировало тот факт, что шпионаж стал чуть ли не естественной частью повседневной жизни. До такой степени, что можно было завербовать человека на частном приеме, получить от него информацию за ужином, а к утру его уже разоблачали. Для профессионала это был какой-то кошмар: кругом орудовали десятки спецслужб, в половину из которых проникли вражеские информаторы, концы ни у кого не сходились с концами; данные поступали более чем противоречивые, потому что источников оказалось даже слишком много, а действовать приходилось на очень ограниченном пространстве. Да, в 1954 году они добились большого успеха с Фегером. Это верно. Но уже к 1956 году, когда каждое правительственное учреждение в Лондоне настойчиво требовало важной и достоверной разведывательной информации, предложить им оказалось нечего. Тот же Фегер слишком избаловал всех, и никто больше не был доволен данными из вторых рук, которые уже на следующий день публиковались во всех газетах. Им нужен был новый большой успех, но пришлось ждать долгих три года, прежде чем он пришел.Однажды де Йонг отправился на пикник в лес на окраине Берлина. У него была машина с британскими армейскими номерами, которую он припарковал и запер на проселочной дороге, проходившей параллельно каналу. После пикника его детишки с пустыми корзинками первыми побежали обратно к машине, но потом вдруг замерли возле нее, заволновались, побросали корзины и ринулись назад. Кто-то взломал машину – ручка оказалась оторвана, а дверь приоткрыта. Де Йонг, кляня себя последними словами, потому что оставил в бардачке дорогой фотоаппарат, подошел и обследовал автомобиль. Ручку скорее всего сломали с помощью обрезка металлической трубы, который легко можно спрятать даже в рукаве рубашки. Но фотоаппарат оказался на месте. Взломщик не позарился ни на его плащ, ни на пакеты с покупками, которые сделала жена. Зато на водительском сиденье лежала жестянка из-под табака с небольшим цилиндром внутри, сделанным из никеля. Де Йонг сразу понял, что это такое: кассета от миниатюрной камеры. Скорее всего от «Минокса».
Дома он проявил пленку. На ней были пересняты страницы протокола последнего заседания президиума компартии Восточной Германии – СЕПГ. По странному совпадению информацию о той встрече президиума они получили и из другого источника, что подтвердило подлинность фотоматериалов.
Лимас сразу взял это дело под свой контроль. Ему был отчаянно нужен прорыв в работе. Результаты его долгой деятельности в Берлине в целом выглядели неважно, а его возраст приближался к пределу, установленному Цирком для оперативных сотрудников. Поэтому ровно через неделю он одолжил у де Йонга машину, приехал в то же место и отправился на прогулку.
Для пикника де Йонг нашел поистине идеально уединенный уголок. С одной стороны протекал канал, рядом с которым виднелись остатки разбомбленных в войну блиндажей. Дальше тянулись бесплодные сухие песчаники, а в двухстах метрах от проселочной дороги и канала простирался не слишком густой сосновый бор. Не очень-то впечатляющий пейзаж, но зато полный покой – нечто почти недостижимое в такой близости от Берлина. И возможность «хвоста» была практически полностью исключена. Лимас углубился в лес. Следить за машиной он даже не пытался, поскольку не знал, с какой стороны к ней могут приблизиться. А если бы загадочный информатор заметил, что он не спускает с автомобиля глаз, это могло бы сразу спугнуть его. И потому Лимас не обернулся ни разу.
Однако, вернувшись к машине, он ничего в ней не обнаружил, а по пути обратно в Западный Берлин обзывал себя последним идиотом, забывшим, что президиум заседает только раз в месяц. Через три недели он вновь сел за руль машины де Йонга, прихватив с собой тысячу долларов двадцатками и положив деньги в корзинку для пикника. Он бросил автомобиль незапертым на два часа, а по возвращении обнаружил в бардачке жестянку из-под трубочного табака. Корзинка исчезла.
На пленках оказалась первоклассная документальная информация. В следующие месяцы он проделал тот же трюк дважды и получил аналогичные результаты.
Лимас понял, что напал на золотую жилу. Присвоив новому источнику кодовое имя Мэйфэйр, он отправил в Лондон исполненное пессимизма письмо, прекрасно зная, что стоит ему скормить Цирку хотя бы часть данных, как они тут же захотят контролировать подобного агента напрямую, чего он всеми силами стремился избежать. Это была как раз такая операция, которая была способна уберечь его от отставки по возрасту, но в то же время слишком важная, чтобы Лондон удержался от соблазна руководить всем из центра. Даже если бы ему какое-то время удавалось их сдерживать, в Цирке все равно принялись бы теоретизировать, высказывать предположения, слать предостерегающие меморандумы и требовать активизации действий. Они, например, могли предложить расплачиваться с агентом только мечеными купюрами, чтобы отс
Страница 33
едить и выяснить его личность, могли потребовать прислать им кассеты для изучения в лаборатории, могли устроить неуклюжую слежку и, конечно же, поставить в известность о своем успехе другие департаменты министерства обороны. То есть они непременно уведомили бы другие департаменты, а это, как считал Лимас, привело бы к быстрому и неизбежному краху операции «Мэйфэйр».Чтобы избежать этого, существовал только один путь. И Лимас три недели работал как одержимый, не смыкая глаз. Он внимательно изучил досье на каждого члена президиума. Составил список всех рядовых чиновников, которые могли иметь доступ к протоколам. Добавив к списку имена тех, кому рассылались копии, указанные на первой странице протоколов, он получил тридцать одну возможную кандидатуру, включая секретарш и мелких клерков.
Осознав полную невозможность установить фамилию информатора среди такого количества кандидатов, о большинстве из которых к тому же было мало что известно, Лимас невольно вернулся к первоисточнику, что, как он понял чуть позже, следовало сделать сразу же. Ему бросилось в глаза, что на полученных им фотокопиях не потрудились проставить даже номера страниц, отсутствовали штампы с грифом «Секретно», а на некоторых страницах кто-то вычеркивал отдельные слова простым или красным карандашом. В результате он сделал важное открытие: ему передают фотокопии не самих протоколов, а их предварительных черновиков. Это означало, что источник имеет отношение к секретариату президиума, а число его работников было крайне ограничено. Кроме того, снимки делались тщательно и выходили хорошего качества: это подразумевало, что фотограф располагал для своей работы временем и местом, где никто не мог ему помешать.
Лимас вернулся к списку кандидатов. В секретариате числился некто Карл Римек, бывший капрал медицинской службы, который провел три года в лагере для военнопленных в Англии. Его сестра жила в Померании, когда туда вошли русские, и с тех пор ее судьба оставалась для него неизвестной. Он был женат и имел дочь по имени Карла.
Лимас решил рискнуть. Из Лондона он получил данные о номере, который был присвоен военнопленному Римеку – 29 012, и о дате его освобождения – 10 декабря 1945 года. Купив изданную в Восточной Германии детскую научно-фантастическую книжку, он написал на форзаце по-немецки, имитируя почерк подростка: «Эта книга принадлежит Карле Римек, родившейся 10 декабря 1945 года в Байдфорде, Северный Девон. Зачислена в отряд лунных космонавтов под личным номером 29 012», и ниже добавил: «Все желающие совершать полеты в космос должны лично явиться для инструктажа к К. Римек. Заявления следует заполнить заранее. Да здравствует Народная Республика Демократического Космоса!»
Лимас разлиновал листок бумаги, оставив колонки для фамилий, адресов и возрастов, и приписал в конце: «С каждым кандидатом будет проведено индивидуальное собеседование. Напишите по прежнему адресу, указав, когда и где вы хотели бы встретиться. Заявки будут рассматриваться в течение семи дней. К. Р.»
Листок он вложил в книгу. Затем, все еще пользуясь машиной де Йонга, поехал на то же место и оставил книгу на пассажирском сиденье, добавив под обложку пять уже бывших в употреблении стодолларовых купюр. Когда Лимас вернулся, книги в машине не оказалось, а на сиденье его ждала очередная жестянка. В ней на этот раз лежали три кассеты. Лимас проявил их тем же вечером: на одной из пленок были, как обычно, переснятые материалы последнего заседания президиума СЕПГ, на второй – проект пересмотра отношений Восточной Германии с Советом экономической взаимопомощи, на третьей – структура разведывательной службы ГДР со сведениями о функциях каждого подразделения и личностными характеристиками персонала.
Здесь Петерс счел нужным вмешаться.
– Минуточку, – сказал он. – Вы хотите сказать, что вся эта информация поступала от одного Римека?
– А почему бы и нет? Вы же понимаете, как много ему было известно.
– Едва ли такое возможно, – заметил Петерс почти про себя. – Он должен был иметь помощников.
– Они у него появились, но позже. Я еще дойду до этого.
– Я догадываюсь, что вы собираетесь мне сообщить. Но разве у вас никогда не возникало ощущения, что он получал содействие сверху, а не только от агентов, которых привлек на свою сторону?
– Нет. Никогда. Мне такое и в голову не приходило.
– А оглядываясь в прошлое теперь, вам это не кажется вероятным?
– Не слишком.
– Когда вы отправляли материалы в Цирк, там никто не высказывал мнения, что даже для человека, занимавшего такой высокий пост, как Римек, информация была исключительно полной и разносторонней?
– Нет.
– Они ни разу не поинтересовались, где Римек взял портативный фотоаппарат, кто обучил его технике пересъемки документов?
Лимас недолго колебался с ответом:
– Нет… Уверен, таких вопросов нам не задавали.
– Любопытно, – сухо заметил Петерс. – Но простите, что перебил. Продолжайте. Я вовсе не хочу, чтобы в своем рассказе вы забегали вперед.
Ровно через неделю, продолжил Лимас, он
Страница 34
снова отправился к каналу, но теперь не на шутку разнервничался. Свернув на проселок, он увидел лежавшие в траве три велосипеда, а в двухстах ярдах ниже вдоль канала рыбачили трое мужчин. Он вышел из машины и, как обычно, направился через поле к опушке соснового бора. Но не успел сделать и двадцати шагов, как услышал за спиной окрик. Оглянувшись, он увидел, что один из мужчин подает ему знаки, подзывая к себе. Двое других тоже повернулись и смотрели на него. На Лимасе был старый плащ, руки он держал в карманах, и вынимать их было уже поздно. Он понимал, что мужчины по краям прикрывали того, кто располагался в центре, и, попытайся он вынуть руки из карманов, они вполне могли застрелить его, заподозрив, что в кармане он держит пистолет. Лимас вернулся и остановился в десяти ярдах от мужчины в центре.– Вас что-то интересует? – спросил он.
– Ваша фамилия Лимас? – Мужчина был невысокого роста, немного полноватый и вел себя очень уверенно. Говорил он по-английски.
– Да.
– Назовите номер своего британского паспорта.
– Пэ-эр-тэ черточка эл пять-восемь-два ноля-три черточка один.
– Где вы провели ночь, когда пришло известие о капитуляции Японии?
– В голландском городе Лейден в магазине отца. Отпраздновал победу с несколькими местными друзьями.
– Пойдемте прогуляемся, мистер Лимас. Плащ вам не понадобится. Снимите его и положите на землю там, где стоите. Мои друзья присмотрят за ним.
Лимас какое-то время раздумывал, но потом лишь пожал плечами и снял плащ. Затем они вдвоем быстрым шагом отправились в глубь леса.
– Вам не хуже, чем мне, известно, кто это был, – устало сказал Лимас. – Третий человек в министерстве внутренних дел, секретарь президиума СЕПГ, глава Координационного комитета защиты населения. По всей вероятности, так он узнал о де Йонге и обо мне: видел досье на нас, заведенные в Абтайлунге. В его распоряжении имелись три обширных источника информации: материалы президиума, прямой доступ к сведениям по внутренней политике и экономике, а также доступ к документам восточногерманских спецслужб.
– Но лишь весьма ограниченный доступ. Они бы никогда не подпустили чужака к наиболее секретным досье, – настаивал на своем Петерс.
Лимас пожал плечами.
– И тем не менее его подпустили.
– Как он поступал с полученными от вас деньгами?
– После встречи в тот день я больше не давал ему денег. Цирк тут же взял эти вопросы под свой контроль. Вознаграждение стали переводить в один из банков в Западной Германии. Он даже вернул мне все, что я выплатил раньше. Лондон компенсировал ему соответствующую сумму.
– Насколько полной была информация, которую вы отправляли в Лондон?
– С того момента исчерпывающей. У меня не оставалось другого выхода. К тому времени Цирк поставил в известность департаменты министерства. И после этого, – добавил Лимас с ядовитой интонацией, – провал стал лишь вопросом времени. Под напором других департаментов Цирк становился все более требовательным. Они стремились выжать как можно больше информации, готовы были платить ему щедрее. В итоге мы вынуждены были предложить Карлу завербовать других людей, чтобы создать агентурную сеть. Мы совершили неимоверную глупость. На Карла легла непосильная нагрузка, подвергавшая его опасности, подрывавшая его доверие к нам. Это стало началом конца.
– Каков был общий объем полученных от него сведений?
Лимас ответил не сразу.
– Общий объем? Боже, я даже не знаю. Операция продолжалась неестественно длительный срок. Но я думаю, что Карла разоблачили задолго до его гибели. В последние месяцы качество поступавшей от него информации заметно упало. Мне кажется, он попал под подозрение, и с тех пор от него стали скрывать по-настоящему важные материалы.
– И все же, что конкретно он успел вам передать?
И Лимас стал поэтапно вспоминать проделанную Карлом Римеком работу. Петерс не мог не отметить с одобрением, что память этого человека запечатлела все с предельной точностью вопреки огромному количеству спиртного, которое он поглощал. Лимас называл имена и даты, помнил реакцию Лондона, оказываемую оттуда в случаях необходимости помощь. Он помнил суммы, которые запрашивались и выплачивались, даты вербовки в сеть новых агентов.
– Простите, – снова вмешался Петерс, – но я не верю, что всего лишь один человек, каким бы высоким ни было его положение в обществе, как бы он ни был осторожен, изобретателен и усерден, мог собрать такое количество подробнейших данных. Если уж на то пошло, он едва ли успел бы просто-напросто сделать столько фотокопий.
– Но он их сделал, – с нажимом ответил Лимас, внезапно разозлившись. – Он, черт возьми, сумел сделать все это, что бы вы там себе ни думали.
– И Цирк ни разу не потребовал, чтобы вы подробно с ним обсудили, где и как он добывает всю эту информацию?
– Нет, – резко сказал Лимас. – Римек относился к этому вопросу очень ревностно, и Лондону ничего не оставалось, как оставить его в покое.
– Так-так, – задумчиво покачал головой Петерс. А потом неожиданно спросил: – Вы, сл
Страница 35
чайно, не слышали о дальнейшей судьбе той женщины?– Какой женщины? – с тревогой спросил Лимас.
– Любовницы Карла Римека. Той, что успела сбежать в Западный Берлин в ночь, когда Римека застрелили.
– А что с ней такое?
– Дело в том, что неделю назад она погибла. Точнее – была убита. Ее расстреляли из проезжавшей мимо машины, когда она выходила из своей квартиры.
– Когда-то это была моя квартира, – почти машинально произнес Лимас.
– Возможно, – предположил Петерс, – она знала о сети, созданной Римеком, больше, чем вы сами.
– Что за чепуху вы несете? – вскинулся Лимас.
Петерс пожал плечами.
– Просто очень странно, – заметил он, – что кому-то понадобилось ее ликвидировать.
Когда тема Карла Римека была исчерпана, Лимасу пришлось подробно рассказать о некоторых своих менее значительных агентах, об организации работы берлинской резидентуры, способах связи, сотрудниках и подручных средствах – явочных квартирах, транспорте, звукозаписывающей и фотографической аппаратуре, которую они использовали. Допрос продолжался ночью и в течение всего следующего дня, и, добравшись наконец до постели, Лимас отметил про себя, что выдал все, что ему было известно о разведке союзных держав в Берлине, выпив при этом две большие бутылки виски.
Одна мысль не давала ему покоя: Петерс был уверен, что Карлу Римеку помогали, причем сотрудничал с ним некто очень высокопоставленный. Но, как он припоминал сейчас, точно такое же мнение в разговорах с ним высказывал Шеф. У него тоже вызывали сомнения масштабы доступа Римека к секретной информации. Почему они оба были настолько уверены, что Карл не мог справляться со всем один? Разумеется, у него имелись помощники, как, например, те двое охранников у канала в день их знакомства. Но это были люди незначительные – Карл сообщил ему о них все. Но ведь и Петерс – а уж он-то точно знал, к какой информации имел доступ Карл, – тоже отказывался верить, что Карл действовал в одиночку. В этом мнении Петерс и Шеф слишком явно сходились.
Быть может, так и происходило на самом деле? Вероятно, существовал некто другой. Уж не был ли это тот Особый Агент, которого Шеф всеми силами стремился защитить от Мундта? Это означало, что Карл Римек сотрудничал с этим Особым Агентом и передавал информацию, собранную совместными усилиями. Не об этом ли беседовал Шеф с Карлом, когда попросил оставить их наедине тем вечером на квартире Лимаса в Берлине?
Как бы то ни было, завтра многое может проясниться. Завтра Лимас сделает свой ход в игре.
Он задумался о том, кто мог убить Эльвиру. И зачем это понадобилось. Разумеется, напрашивалось простое и вполне рациональное объяснение: Эльвира могла знать Особого Агента, и тогда именно он был заинтересован в том, чтобы устранить ее… Нет, это совершенно безосновательная гипотеза. Ведь для этого потребовалось бы найти способ пересечь границу: Эльвиру убили уже в Западном Берлине.
И возникал еще вопрос: почему Шеф не сообщил ему о смерти Эльвиры? Чтобы его реакция оказалась более естественной, когда ему скажет об этом Петерс? Впрочем, рассуждения на эту тему ни к чему бы не привели. У Шефа на все имелись свои резоны, причем обычно такие неожиданные, что можно было потратить впустую неделю над их разгадкой.
Уже засыпая, Лимас пробормотал:
– Карл свалял дурака. Эта женщина погубила его. Уверен, что именно она.
Но Эльвира была мертва, а значит, наказана. И тогда он вспомнил о Лиз.
9
День второй
На следующее утро Петерс пришел в восемь, и они без лишних церемоний уселись за стол, чтобы продолжить.
– Итак, вы вернулись в Лондон. Чем вы занялись там?
– Меня списали в архив. Я знал, что моя карьера закончена, еще когда тот козел из отдела кадров встретил меня в аэропорту. Пришлось отправиться сразу к Шефу с отчетом о Карле. А он был мертв – что еще мне оставалось к этому добавить?
– Как с вами поступили дальше?
– Поначалу мне заявили, что я могу просто остаться в Лондоне и получать зарплату до времени выхода на пенсию по возрасту. Они старались выглядеть так омерзительно великодушными, что я вышел из себя и спросил: если уж вы готовы швыряться деньгами и так просто платить мне, то почему бы не сделать немного больше и не начислить мне пенсию в полном размере без стонов о прерванном стаже? В ответ на это озлобились уже они. Дали назначение в банковский отдел, где работает одно бабье. Об этой части своей деятельности я уже многого не помню, потому что стал к тому времени основательно прикладываться к бутылке. У меня началась черная полоса в жизни.
Он прикурил сигарету. Петерс понимающе кивал головой.
– Вот почему мне в итоге дали под зад коленом. Им не понравилось, что я пристрастился к алкоголю.
– Но все же расскажите мне хотя бы то, что вы все-таки запомнили о своей работе в банковском отделе, – попросил Петерс.
– Это было что-то ужасное. Я всегда знал, что не создан для прозябания в конторе. Вот почему до последнего цеплялся за Берлин. Понимал, что если меня отзовут, то отстранят от реальных дел, но т
Страница 36
кого никак не ожидал. Боже…– Чем вам пришлось заниматься?
Лимас пожал плечами.
– Я просиживал задницу в одной комнате с двумя дамами – Терсби и Ларрет. Я их прозвал про себя Четвергом и Пятницей, – глуповато усмехнулся он, а Петерс, кажется, так и не понял юмора. – Мы, как это называется у чиновников, «двигали бумаги». Поступало письмо из финансового отдела: «Получено разрешение на выплату семисот фунтов такому-то на таких-то условиях. Пожалуйста, обеспечьте своевременное…» Ну и так далее. Вот в общих чертах и все. Мои Четверг с Пятницей снимали копии, что-то подправляли, подшивали в папку, ставили печать, а я выписывал чек и отправлялся в банк, чтобы оформить перевод.
– Какой банк?
– «Блатт энд Родни». Незаметный маленький банк в Сити. В Цирке существует теория, что выпускники Итона не станут болтать лишнего.
– Стало быть, на самом деле вы знали имена агентов по всему миру?
– Вовсе нет. В этом и заключался фокус. Понимаете, я выписывал чек или банковское поручение, но графа для имени получателя денег оставалась пустой. Банк принимал чек к оплате, прикладывал подписанное как положено сопроводительное письмо, а потом в запечатанном конверте все это возвращалось в группу специальной рассылки.
– А это что еще такое?
– Вот в этой особой группе знали имена и прочую информацию об агентах. Они вписывали фамилии в пустые строки и сами отправляли чеки. Чертовски умно, если вдуматься.
Петерс выглядел разочарованным.
– Вы хотите сказать, что вообще не знали фамилий получателей?
– Нет. Как правило, не знал.
– Как правило, но не всегда?
– Верно. Порой и к нам кое-что просачивалось. Все эти обмены бумагами между банковским, финансовым отделами и группой специальной рассылки порой приводили к сбоям. Усложненность системы давала обратный эффект. А еще бывали редкие случаи, которые вносили хоть какое-то разнообразие в мою жизнь. – Лимас поднялся из-за стола. – Я составил список всех платежей, которые запомнил, – сказал он. – Лежит у меня в комнате. Сейчас принесу.
И он вышел из комнаты слегка шаркающей походкой, которая появилась у него после приезда в Голландию. Вернулся он с парой листов разлинованной бумаги, вырванных из дешевой тетрадки.
– Занялся этим прошлой ночью, – объяснил он. – Подумал, что сэкономлю нам немного времени.
Петерс взял листки, прочитал их медленно и внимательно. Казалось, они произвели на него должное впечатление.
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо.
– А потом я вспомнил нечто под названием «Роллинг стоун». Мне под эту дудочку удалось даже дважды слетать за границу. Сначала в Копенгаген, а потом в Хельсинки. Просто чтобы сбросить в банках деньги.
– Сколько?
– Десять тысяч долларов в Копенгагене, сорок тысяч марок в Хельсинки. Западных, разумеется.
Петерс опустил карандаш.
– Для кого?
– А бог его знает. При осуществлении этой операции мы использовали систему депозитных счетов. Цирк выдавал мне фальшивый британский паспорт. Я шел в Скандинавский королевский банк в Копенгагене или в Национальный банк Финляндии в Хельсинки и клал деньги на совместный депозитный счет, получая взамен две чековые книжки. Одну на мое фальшивое имя, другую на такое же фальшивое имя, но, как я понимаю, то, которым пользовался агент. В банке я оставлял образец подписи второго держателя счета. Меня им снабжали еще в Лондоне. Позже агенту передавали чековую книжку и фальшивый паспорт, чтобы он мог снять деньги. Поэтому его настоящая фамилия оставалась мне неизвестной. – Он слушал сам себя и думал, насколько неправдоподобно и даже нелепо звучит его история.
– Это была обычная процедура?
– В том-то и дело, что нет. Это были какие-то специальные платежи. И к документам крепился список допущенных.
– То есть?
– Об операции под этим кодовым наименованием знало лишь ограниченное число людей.
– Каким кодовым наименованием?
– Я же его вам только что назвал – «Роллинг стоун». Операция предусматривала строго секретные платежи в эквиваленте десяти тысяч долларов США в столицах разных стран мира.
– Но всегда только в столицах?
– Насколько я знаю, да. Помню, мне на глаза попался документ, из которого следовало, что платежи в рамках операции «Роллинг стоун» проводились и раньше, еще до моего прихода в отдел, но в тех случаях деньги вносили не представители банковского отдела, а сами местные резиденты.
– Те платежи, которые произвели до вашего прихода… В каких городах?
– Один в Осло. А вот про второй ничего не помню.
– Для агента использовали одну и ту же фальшивую фамилию?
– Нет. Была принята дополнительная мера безопасности. Позже мне говорили, что мы позаимствовали эти трюки из арсенала русских. Это была самая мудреная схема оплаты, с какой мне приходилось сталкиваться. Точно так же и я сам пользовался в каждой из поездок разными псевдонимами и разными фальшивыми паспортами.
Вот это Петерсу понравится, поскольку кое-что для него прояснит.
– Что вы знаете о фальшивых паспортах, которые выдавались агенту, чтобы он мог снимать ден
Страница 37
ги? Где и как их изготавливали? Каким образом передавали?– Ничего. Нет, постойте. Знаю, что в них непременно имелась виза той страны, где снимались деньги, и штамп о пересечении границы. Тоже фальшивые, разумеется.
– Фальшивые штампы пограничников?
– Да. Как я понял, эти паспорта никогда не предъявлялись для въезда в страну. Они были нужны исключительно при снятии денег с депозита. Агент путешествовал по своему настоящему паспорту и совершенно легально пересекал границу. А потом уже в банке предъявлял фальшивку. По крайней мере такое у меня сложилось впечатление.
– Вы поняли, почему раньше платежи осуществлялись резидентами, а потом для этого стали отправлять людей из Лондона?
– Причина мне известна точно. Я спрашивал об этом у моих любимых Четверга с Пятницей. Дело в том, что Шеф опасался…
– Шеф?! Вы хотите сказать, что операцией руководил лично Шеф?
– Да, он возглавлял ее, и у него появились опасения, что резидента могут знать в банке в лицо или запомнить. Вот почему он решил использовать почтальона, то есть меня.
– Когда вы совершили эти поездки?
– В Копенгаген я летал пятнадцатого июня. Вернулся в тот же вечер. А в Хельсинки был в конце сентября. Там я провел два дня и в Лондон прибыл числа двадцать восьмого. В Хельсинки я позволил себе немного поразвлечься.
Он ухмыльнулся, но Петерс словно не заметил этого.
– А прежние платежи? Когда были открыты депозиты для них?
– Вот этого не помню, уж извините.
– Но один определенно производился в Осло?
– Да, в Осло.
– А не помните разницу во времени между двумя первыми платежами? Теми, что осуществляли резиденты. Сколько времени прошло между первым и вторым?
– Точно не скажу, но, по-моему, немного. Быть может, около месяца. Или чуть больше.
– Как по-вашему, этот агент уже работал на вас достаточно долго, прежде чем ему впервые выплатили вознаграждение? В досье это было как-то отражено?
– Понятия не имею. В досье указывались только произведенные выплаты. Первая относилась к началу 1959 года. Никаких других данных. По этому принципу всегда осуществляются операции с ограниченным кругом лиц, имеющих доступ к информации. В разных папках содержатся лишь отдельные фрагменты по одному и тому же делу. И только тот, кто обладает возможностью иметь копии всех папок, видит картину в целом.
Теперь Петерс строчил в своем блокноте непрерывно. Лимас не сомневался, что где-то в комнате работает магнитофон, но последующая расшифровка записи потребует времени. То, что Петерс писал сейчас, ляжет в основу более или менее краткой телеграммы, которая отправится в Москву уже вечером, а потом девушки в советском посольстве в Гааге проведут бессонную ночь, передавая дословный текст многочасовых допросов.
– Я хочу знать ваше мнение, – произнес Петерс. – Речь идет о крупных суммах. Причем сама по себе организация их выплаты была предельно усложнена и тоже стоила немалых денег. Что вы сами думали по этому поводу?
Лимас пожал плечами.
– А что мне оставалось думать? Я посчитал, что у Шефа появился чертовски хороший источник, но поскольку я сам никогда не видел его донесений, то ничего не мог знать наверняка. Мне изначально не нравились используемые методы – слишком высокий уровень, слишком сложно, слишком умно. Почему они не могли просто назначать ему встречи и платить наличными? Неужели ему было так легко пересекать границы по своему подлинному паспорту, держа в кармане фальшивый? Все это очень сомнительно.
Настала пора напустить тумана и заставить их преследовать добычу вслепую.
– Что-то я не совсем понял вас. Поясните свою мысль.
– Я считаю, что деньги с депозитов еще никто не снимал. Предположим, речь идет о высокопоставленном агенте за «железным занавесом». Тогда деньги будут дожидаться на счетах, пока у него не появится возможность без труда получить их. По крайней мере такой вариант выглядел бы для меня логичным. Но нельзя сказать, чтобы я так уж много размышлял об этом. С чего бы? В том-то и заключалась суть нашей работы, чтобы знать лишь отдельные фрагменты целого. Вы же понимаете. А если хотите разобраться во всем до конца, то бог вам в помощь.
– Если придерживаться вашей версии, что деньги никто до сих пор не снимал, то чего ради вся эта суета с паспортами?
– Когда я работал в Берлине, мы наладили специальную систему для Карла Римека на случай, если ему понадобится срочно бежать, а связи с нами не будет. На конспиративной квартире в Дюссельдорфе лежал заготовленный для него фальшивый западногерманский паспорт. Он мог забрать его в любое время, следуя определенной и заранее оговоренной процедуре. Срок действия паспорта не мог закончиться. Этим занимался наш особый транспортный отдел, который обновлял и сам паспорт, и все необходимые визы в нем. Шеф мог применить ту же тактику в отношении своего человека. Но точно я не знаю – это всего лишь догадки.
– Тогда откуда такая уверенность, что паспорта вообще существовали?
– Об этом упоминалось в папке, курсировавшей между банковским и особым транспортным
Страница 38
тделом, который как раз и занимается изготовлением поддельных документов и виз.– Понятно. – Петерс ненадолго задумался, а потом вдруг спросил: – Под какими именами вы путешествовали в Копенгаген и Хельсинки?
– Роберт Ланг, инженер-электрик из Дерби. Это для Копенгагена.
– Когда именно вы были в Копенгагене? – задал новый вопрос Петерс.
– Я же сказал, пятнадцатого июня. Прилетел туда утром, примерно в половине двенадцатого.
– Каким банком вы воспользовались?
– О, ради всего святого, Петерс! – Лимас начал заметно злиться. – Королевским скандинавским. У вас все это уже записано.
– Хотел лишь дополнительно перепроверить, – невозмутимо отозвался собеседник, продолжая писать. – А в Хельсинки? Под какой фамилией вы летали туда?
– Стивен Беннетт, кораблестроитель из Плимута. И я там был, – добавил он не без сарказма, – в конце сентября.
– Вы побывали в банке в день прилета?
– Да. Это было двадцать четвертого или двадцать пятого числа, точнее не помню, как уже объяснял.
– Вы везли с собой деньги из Англии?
– Разумеется, нет. В каждом случае суммы предварительно переводились на счет резидента. Он встречал меня в аэропорту и передавал деньги в портфеле, а я доставлял их в банк.
– Кто резидент в Копенгагене?
– Петер Йенсен, владелец книжного магазина при университете.
– А какими фальшивыми именами должен был пользоваться агент?
– В Копенгагене – Хорст Карлсдорф. Думаю, что не ошибаюсь… Да, точно, Карлсдорф. Мне еще все время хотелось сказать – Карлхорст.
– Легенда?
– Менеджер из австрийского Клагенфурта.
– А во втором случае? В Хельсинки?
– Фехтманн. Адольф Фехтманн из Сент-Галлена в Швейцарии. У него еще, кажется, была ученая степень. Да, он значился как доктор Фехтманн, историк-архивист.
– Заметили закономерность? Оба псевдонима подразумевают знание немецкого языка в совершенстве.
– Да, я обратил на это внимание. Но это не может быть немец.
– Почему же?
– Не забывайте, что я возглавлял всю работу в Берлине. Мне было бы об этом известно. Высокопоставленный агент в Восточной Германии находился бы на связи с Берлином. Я бы все о нем знал. – Лимас встал, подошел к столику и налил себе виски. О Петерсе он не позаботился.
– Но вы сами сказали, что в данном случае были приняты чрезвычайные меры предосторожности, введены особые процедуры. Возможно, они посчитали, что вам не нужно ни о чем знать.
– Не несите чепухи, – снова взъелся Лимас. – Конечно же, я был бы в курсе.
Этой точки зрения он будет держаться до упора вопреки всякой логике: даст им ощущение, что они умнее, добавив таким образом достоверности своим показаниям.
«Они захотят сделать из всего собственные выводы вопреки вашему мнению, – предупреждал Шеф. – Мы должны подкинуть им для этого материал, но высказывать скептицизм по поводу их возможных выводов. Сделаем ставку на их интеллект и самоуверенность, на их подозрительность друг к другу – вот какой будет наша тактика».
Петерс кивнул, словно только что убедился, насколько печальной может быть иногда правда для любого из нас.
– Вы – очень гордый человек, Лимас, – повторил он сказанные раньше слова.
Вскоре после этого Петерс покинул его. Пожелав Лимасу хорошо провести остаток дня, он ушел по дороге, ведущей вдоль моря, еще до того как наступило время обеда.
10
День третий
Петерс не вернулся ни позже в тот же день, ни назавтра утром. Лимас торчал в четырех стенах, с нарастающим раздражением ожидая хоть каких-то сообщений, но их не поступало. Он обратился к хозяйке дома, но та лишь улыбнулась в ответ, пожав своими полными округлыми плечами. На следующее утро около одиннадцати часов он решил прогуляться по берегу, купил сигарет и с тоской смотрел на море.
У полосы прибоя на пляже стояла девочка и кидала кусочки хлеба чайкам. Он видел только ее спину. Морской ветер играл длинными черными волосами и раздувал пальто, отчего ее фигура напоминала лук, нацеленный в сторону воды. И именно в этот момент он осознал, как много дала ему Лиз: нечто, к чему он должен вернуться и вновь обрести, если ему только удастся добраться до Англии. Это было умение дорожить незначительными на первый взгляд вещами, вера в реальность нормальной, обыкновенной жизни; простота, с которой можно было положить в бумажный пакет кусок хлеба, отправиться к морю и кормить чаек. Уважение к обыденности, которое ему прежде попросту не доводилось испытывать, да и обстоятельства не позволяли, – будь то хлеб для птиц или любовь. Ему необходимо вернуться и снова найти это. Вернее, позволить Лиз опять подарить ему это. Неделя, быть может, две – и он вернется домой. Шеф сказал, что ему позволят оставить себе все, что он получит, а значит, денег хватит. С пятнадцатью тысячами фунтов, выходным пособием и пенсией из Цирка человек, как выразился бы Шеф, может себе позволить вернуться с холода.
Лимас сделал круг и позвонил в дверь бунгало только без четверти двенадцать. Хозяйка молча впустила его, но он, едва войдя в комнату в задней части дома, услышал,
Страница 39
ак она сняла трубку телефона и набрала номер. Говорила она всего несколько секунд. В половине первого принесла ему обед и, к его радости, английские газеты, которые он с удовольствием просматривал до трех часов. Лимас обычно не читал ничего, но на этот раз изучал газетные строки медленно и внимательно. Он запоминал детали вроде имен и мест, где жили люди, о которых говорилось даже в самых мелких заметках, и делал это почти бессознательно, словно придумал игру для тренировки памяти, и она полностью увлекла его.В три часа прибыл Петерс, и стоило Лимасу увидеть его, как он понял: что-то произошло. Они не сели за стол, Петерс даже не снял своего макинтоша.
– У меня для вас дурные вести, – сказал он. – В Англии вы объявлены в розыск. Я услышал об этом сегодня утром. Они установили наблюдение во всех портах.
– В чем меня обвиняют? – спросил Лимас хладнокровно.
– Формально в нарушении правил условно-досрочного освобождения. Вы не явились для регистрации в полицейский участок в положенное время.
– А в действительности?
– По слухам, за действия, противоречащие закону о сохранении государственной тайны, подписку о соблюдении которого вы давали. Ваши фотографии будут опубликованы во всех лондонских вечерних газетах, хотя пока не ясно, какими текстами их сопроводят.
Лимас замер на месте.
Это дело рук Шефа. Именно он инициировал розыск. Другого объяснения быть не могло. Даже если они взяли Эйша и Кивера и те все разболтали, в розыск объявить его могли только с санкции Шефа. «На все про все потребуется пара недель, – заверял он. – Я предполагаю, что вас увезут куда-нибудь для детальных допросов – может быть, даже за границу. Но двух недель окажется более чем достаточно. Дальше события начнут развиваться сами по себе. Вам просто придется лечь здесь на дно, пока запущенная вами химическая реакция не закончится. Но вы, как я понимаю, ничего не имеете против. Мною дано указание оставить вас в числе оперативных сотрудников до того момента, когда Мундт будет уничтожен. Это показалось мне справедливым решением вопроса».
А теперь такое!
Это не было частью их уговора, возникли совершенно непредвиденные обстоятельства. Что, черт возьми, ему делать в новых условиях? Если выйти из игры сейчас, отказаться от дальнейшего сотрудничества с Петерсом, вся задуманная операция будет сорвана. Конечно, существовала вероятность, что Петерс лгал, что это была всего лишь проверка, и тогда тем более стоило соглашаться на продолжение работы с ним. Да, но если он согласится и отправится с ним на восток – в Польшу, Чехословакию или бог знает куда еще, – то у них не останется ни малейшей причины отпускать его назад. Более того, как преступник, находящийся в розыске на Западе, Лимас едва ли сможет придумать разумное объяснение, почему он хочет вернуться.
Нет, за этим стоит Шеф – на этот счет сомнений у него не оставалось. Уж слишком щедрыми были предложенные условия. Почему он не понял этого с самого начала? В Цирке не разбрасывались такими суммами, за исключением тех случаев, когда сотрудник шел на смертельный риск. Подобные деньги служили компенсацией за опасность, о которой Шеф предпочел не распространяться. Само по себе обещанное вознаграждение могло послужить предостережением, но Лимас не разглядел и не услышал его.
– Но как, чтобы им гореть в аду, они обо всем узнали? – тихо спросил он. А потом, словно его только что осенило, сказал: – Конечно, ваш приятель Эйш мог им настучать или тот же Кивер…
– Возможно, – отозвался Петерс. – Вы, как и я, знаете, что такое вполне вероятно. При нашей работе ни в чем и ни в ком невозможно быть до конца уверенным. Но факт остается фактом, – добавил он уже с некоторым нетерпением в голосе. – Вас теперь будут искать в каждой из стран Западной Европы.
Но Лимас словно не слышал его.
– Я теперь у вас на крючке, верно, Петерс? – продолжал он. – Ваши люди животы надорвут от смеха. Если только не они сами подложили мне эту свинью, а?
– Вы преувеличиваете наши возможности, – угрюмо произнес Петерс.
– Тогда зачем было следить за мной? Объясните хотя бы это. Утром я вышел прогуляться, и двое мужчин в коричневых костюмах, держась друг от друга на дистанции ярдов в двадцать, следовали за мной всю дорогу. А как только я вернулся, хозяйка тут же поспешила сообщить о моем появлении вам.
– Давайте придерживаться только того, что нам известно наверняка, – вместо ответа предложил Петерс. – Каким образом власти вашей страны все про вас узнали, в данный момент не представляет для меня особого интереса. Важно лишь то, что узнали.
– Вы, случайно, не захватили с собой первых выпусков вечерних лондонских газет?
– Нет, конечно. Сюда они не доходят. Мы просто получили телеграмму из Лондона.
– Это вранье. Мне прекрасно известно, что ваш аппарат может принимать только телеграммы из Центра.
– На столь крайний случай было получено разрешение на связь между двумя региональными аппаратами, – злобно парировал Петерс.
– Вот, значит, как, – сказал Лимас с кривой усмешкой. – Вы,
Страница 40
тало быть, крупная шишка. Или, – его снова словно бы осенило, – Центр сам руководит операцией. Угадал?Этот вопрос Петерс не удостоил ответом.
– Альтернатива вам понятна. Или вы разрешаете нам позаботиться о вас, организовать безопасный уход, или остаетесь предоставленным самому себе, что приведет к очень быстрому аресту. У вас нет паспорта на другую фамилию, нет денег, нет вообще ничего. Даже ваш подлинный британский паспорт через десять дней станет недействительным.
– Но есть и третий вариант. Вы снабжаете меня швейцарским паспортом, даете денег и отпускаете. Тогда я смогу позаботиться о себе.
– Боюсь, это сочтут нежелательным.
– Вы хотите сказать, что не закончили допросы? И пока не закончите, моя ценность для вас не исчерпана?
– Да, положение примерно таково.
– И что вы сделаете со мной, когда все завершится?
Петерс усмехнулся.
– А чего бы вам хотелось?
– Смены личности. Возможно, паспорт одной из скандинавских стран. Обещанные деньги.
– Уж очень стандартно, – заметил Петерс, – но я запрошу свое руководство. Так вы едете со мной?
Лимас помолчал в нерешительности, потом спросил:
– А если откажусь, как вы поступите? В конце концов я могу много чего о вас порассказать.
– Ваши истории гроша ломаного не стоят без доказательств. Меня здесь не будет уже сегодня. А Эйш и Кивер… – Он пожал плечами. – Кого они могут заинтересовать?
Лимас подошел к окну. Начинался шторм. Он смотрел, как чайки кружат на фоне почерневшего неба. Девочки не было.
– Хорошо, – сказал он наконец. – Действуйте.
– Самолетов в Восточную Европу теперь не будет до завтра. А вот в Берлин есть рейс через час. Мы должны успеть на него. Придется поторопиться. Время поджимает.
Пассивная роль, выпавшая на долю Лимаса тем вечером, позволила ему еще раз в полной мере оценить неброскую эффективность и организаторские таланты Петерса. Паспорт для него заготовили заранее – Центр предвидел даже такую ситуацию. Он был выдан на имя Александра Туайта, владельца туристического агентства, и в нем почти не осталось места от многочисленных виз и пограничных штампов – потрепанный, захватанный чужими пальцами паспорт профессионального путешественника. Голландский офицер бросил на него небрежный взгляд и поставил еще одну печать. Петерс стоял в очереди на контроль человека через три за Лимасом, и формальности, казалось, не интересовали его вообще.
Лимас вошел в зал вылета и сразу заметил книжный киоск. На стойке был выложен набор газет из разных стран мира: «Фигаро», «Монд», «Нойе цюрихер цайтунг», «Ди вельт» наряду с десятком британских газет и журналов. Пока он всматривался в названия, к стойке подошла девушка-продавец и выложила на свободную полку номер «Ивнинг стэндард». Лимас бросился к киоску и схватил газету.
– Сколько с меня? – спросил он, но, сунув руку в карман брюк, вспомнил, что у него вообще нет голландских денег.
– Тридцать центов, – ответила девушка. Она была довольно-таки хорошенькая, темноволосая и приветливая.
– Но у меня есть только два английских шиллинга. Это примерно гульден. Могу я заплатить ими?
– Да, разумеется, – ответила она.
Лимас отдал ей монету и оглянулся: Петерс еще не прошел паспортный контроль и стоял спиной к нему. Не колеблясь ни секунды, Лимас направился прямиком в мужской туалет. Там он быстро, но предельно внимательно просмотрел каждую полосу газеты, швырнул их в урну для мусора и вернулся в зал ожидания. Все оказалось правдой: газета опубликовала его снимок с коротким текстом. «Интересно, заметит ли это Лиз?» – думал он, медленно идя по проходу для пассажиров. Через десять минут они уже сидели в самолете, вылетавшем в Берлин через Гамбург. И впервые с того момента, когда все это началось, Лимасу стало по-настоящему страшно.
11
Друзья Алека
В тот же вечер Лиз навестили двое мужчин.
Квартирка Лиз Голд располагалась в доме у северной оконечности Бэйсуотера. В ней стояли две односпальные кровати и работал газовый камин – довольно симпатичный, в пепельно-серых тонах, который шипел, как современные приборы, а не булькал, подобно старым моделям. Она порой смотрела на огонь, когда у нее бывал Лимас, и только камин освещал почти погруженную во мрак комнату. Он ложился на кровать, на ее кровать, что располагалась дальше от двери, а она садилась рядом и целовала его или смотрела на газовую горелку, прижавшись щекой к его щеке. Сейчас она уже боялась думать о нем слишком часто, потому что забыла, как он выглядел, и потому разрешала себе лишь мимолетные мысли, в которых видела его смутно и как бы издалека. И тогда к ней могло вдруг прийти настоящее воспоминание – какая-нибудь мелочь, которую он сделал или о которой говорил; как он смотрел на нее или, что бывало гораздо чаще, как не обращал на нее внимания вообще. Весь ужас заключался в том, что у нее не осталось на память о нем ничего – ни фотографии, ни хоть какой-то вещицы, ровным счетом ничего. Даже ни одного общего друга – только мисс Крэйл из библиотеки, чья ненависть к нему была полность
Страница 41
удовлетворена его внезапным исчезновением. Однажды Лиз ходила в дом, где он жил, и повстречалась с хозяином. Она сама не смогла бы объяснить, зачем это сделала, но набралась храбрости и пошла. Домовладелец отзывался об Алеке очень тепло: мистер Лимас вносил плату аккуратно, как истинный джентльмен, до самого конца. Правда, потом образовался небольшой должок за пару недель, но приехал приятель мистера Лимаса и полностью рассчитался без лишних вопросов или споров. Лично он, квартирный хозяин, всегда говорил и любому готов подтвердить, что мистер Лимас – человек порядочный. Причем, заметьте, никаких супер-пупер школ он не заканчивал, не важничал, но вел себя, как благородный. Иногда, конечно, на него нападала тоска, и он выпивал больше, чем полезно для здоровья, но дома всегда вел себя прилично. А тот его дружок, который заходил, – маленький такой, в очках и с виду застенчивый, – так он прямо сказал: мистер Лимас, сказал, особенно настаивал, чтобы дела с его квартплатой непременно уладили. Вот как! И если он после этого не джентльмен, тогда квартирный хозяин вообще, стало быть, никогда с джентльменами не встречался. Уж где он брал деньги, одному богу известно, но мистер Лимас был человек хороший, это точно. А если он подрался с тем торговцем, то бишь Фордом, так этому гаду многие мечтали рыло начистить еще со времен войны. Комната? А что комната? Ее, конечно, пришлось сдать другому жильцу. Там поселился один приезжий из Кореи через два дня после того, как мистера Лимаса забрала полиция.Скорее всего именно из-за него Лиз продолжала работать в библиотеке – потому что там он все еще продолжал незримо присутствовать: лестница, полки, книги, карточки и формуляры – все это были вещи, ему знакомые, к которым он прикасался, и, кто знает, однажды мог вернуться. Хотя он сказал, что не вернется никогда, она ему не поверила. Как не смогла бы поверить больному, утверждавшему, что он уже никогда не поправится. Между прочим, мисс Крэйл тоже была уверена в его неизбежном возвращении: совершенно неожиданно вскрылась недоплата ему жалованья за неделю, и ее выводила из себя мысль о том, что монстр, каким она его воспринимала, повел себя вопреки правилам, предписанным всем чудовищам, и не явился, чтобы забрать ему причитающееся. После того как Лимас пропал, Лиз постоянно терзалась вопросом: зачем он избил мистера Форда? Ей был известен его необузданный темперамент, но здесь причиной послужило что-то другое. Алек явно готовился совершить этот поступок, как только полностью выздоровеет. Поэтому он накануне и попрощался с ней, почему еще? Он знал, что изобьет мистера Форда на следующий день. Она отказывалась принять единственное другое рациональное объяснение – что он попросту устал от нее и решил расстаться, а днем позже, все еще в расстроенных чувствах, не справился с эмоциональным напряжением, не выдержал хамства мистера Форда и ударил его. Она ведь знала, видела с самого начала, что Алек должен совершить что-то. Он чуть ли не прямо говорил ей об этом. Но что именно, она и предположить не могла.
Поначалу она решила, что его ссора с мистером Фордом возникла по какому-то старому поводу, на почве взаимной ненависти, уходящей корнями в прошлое и связанной, быть может, с бывшей девушкой Алека или с его семьей. Но достаточно было увидеть мистера Форда, чтобы подобные предположения показались смехотворными. Это был типичный мелкий буржуа – осторожный, но самодовольный и злобный. И к тому же, если Алек и вынашивал планы вендетты против мистера Форда, зачем он напал на него в субботу, когда так много народа отправляется за покупками и рядом оказалось столько свидетелей?
Они обсудили происшествие на собрании местной коммунистической ячейки. Джордж Хэнби, ответственный за сбор партийных взносов, случайно проходил мимо той лавки, когда все случилось. Сам он почти ничего не разглядел из-за густой толпы зевак, но разговаривал с парнем, который видел все. На Хэнби это произвело такое сильное впечатление, что он позвонил в «Уоркер»[14 - Имеется в виду газета «Дейли уоркер» – в то время орган компартии Великобритании, предшественница «Морнинг стар».], и они прислали корреспондента на заседание суда. Вот почему «Уоркер» оказался одним из немногих изданий, посвятивших теме половину центрального разворота. «Это был прямой протест, спонтанная вспышка социальной вражды и ненависти к правящим классам», – писал репортер «Уоркера». Тот человек, с которым разговаривал Хэнби (обыкновенный гражданин в очках, по всей видимости, рядовой служащий), рассказал, что все произошло совершенно внезапно, и для Хэнби это послужило лишним подтверждением того, из какого легковоспламеняющегося материала была выстроена капиталистическая система. Лиз молча слушала разглагольствования Хэнби. Никто из товарищей, конечно же, не знал о ее связи с Лимасом. И она вдруг поняла, что ненавидит Джорджа Хэнби. Это был самодовольный мужчина с грязными мыслями, который постоянно пялился на нее и при случае пытался лапать.
А потом приехали эти двое.
Ей сразу показалось,
Страница 42
что они не похожи на обыкновенных полицейских: выглядели слишком интеллигентно, а на их небольшом черном автомобиле стояла сложного вида антенна. Один из них был низкорослым толстячком в очках и странной, хотя и дорогой одежде. Он производил впечатление человека доброго, но немного нервного, и Лиз с первых минут прониклась к нему безотчетным доверием. Второй выглядел более подтянутым, но не щеголеватым – с виду совсем еще молодой, хотя, как она подозревала, ему было лет около сорока. Они представились офицерами особого отдела и предъявили закатанные в пластик удостоверения с фотографиями. Говорил главным образом толстячок.– Насколько мне известно, вы поддерживали дружеские отношения с Алеком Лимасом, – начал он.
Ей хотелось рассердиться, но этот пухлый мужчина был столь серьезен, что злиться на него казалось глупостью.
– Да, – ответила она. – А как вы об этом узнали?
– Совершенно случайно и буквально накануне. Когда человека сажают… Помещают в тюрьму, его просят указать ближайшего родственника. Лимас сначала заявил, что у него нет близких, но, как выяснилось, это была неправда. Тогда его спросили, кого им информировать, если в тюрьме с ним случится какое-то несчастье. И он назвал вас.
– Теперь понятно.
– Кто-то еще знает о вашей с ним дружбе?
– Нет.
– Вы присутствовали на суде?
– Нет.
– Вам не звонили репортеры, люди, которым он задолжал деньги, или кто-нибудь другой?
– Нет. Я же вам сказала. Больше никто не знал. Даже мои родители. Никто. Конечно, мы работали вместе в библиотеке литературы, принадлежащей лаборатории экстрасенсорных исследований, но и об этом известно только мисс Крэйл, заведующей. А я сомневаюсь, чтобы она догадывалась о связи между нами. Она вообще со странностями, – добавила Лиз.
Маленький человек некоторое время очень серьезно смотрел на нее, а потом спросил:
– Вы удивились, когда мистер Лимас избил мистера Форда?
– Да, конечно.
– Почему, как вы считаете, он сделал это?
– Не знаю. Наверное, потому, что Форд отказал ему в кредите на товары. Но мне показалось, что Алек решился на все заранее. – Она сразу поймала себя на мысли, что сболтнула лишнее, но ей очень хотелось хоть с кем-то поговорить обо всем. Ей было очень одиноко, и она не видела в этом большого вреда. – В ту ночь, в ночь накануне событий, мы с ним разговаривали. Мы ужинали вместе, и это получился особый ужин. Алек настоял на нем, и я поняла, что это будет наша с ним последняя ночь. Он где-то достал бутылку красного вина, но оно мне не очень понравилось. Почти все выпил сам Алек. А потом я спросила: «Мы с тобой прощаемся?» – хотела убедиться, что это конец.
– И что же он ответил?
– Сказал, что ему предстоит важное дело. Но я ничего толком не поняла.
Воцарилось долгое молчание, и маленький человечек выглядел еще более встревоженным. Наконец он спросил:
– Вы ему поверили?
– Не знаю. – Ей внезапно стало страшно за Алека, хотя она не понимала причин. Мужчина задал еще один вопрос:
– Лимас был женат, и у него остались двое детей. Он вам рассказывал об этом?
Лиз промолчала.
– Но, несмотря на это, именно вас он указал как самого близкого человека. Вы хотя бы догадываетесь почему?
Казалось, толстячка смутил собственный вопрос. Он смотрел на свои пухлые руки, которые держал стиснутыми на коленях. Лиз тоже покраснела.
– Я любила его, – ответила она.
– А он? Он любил вас?
– Возможно. Я не знаю.
– И вы все еще его любите?
– Да.
– Он обещал, что когда-нибудь вернется? – спросил тот, что был помоложе.
– Нет.
– Но он тем не менее сказал вам «До свидания»? – быстро задал вопрос его напарник. – Или он сказал вам «Прощай»?
Маленький человек повторил свой вопрос медленно и с доброй интонацией в голосе.
– С ним больше ничего не случится, я обещаю. Но мы хотели бы помочь ему, и, если у вас есть догадки, почему он ударил Форда, любые предположения, основанные на том, что он вам говорил, о чем мог случайно обмолвиться, тогда ради его блага расскажите нам об этом.
Лиз покачала головой.
– Пожалуйста, уходите, – сказала она. – Прошу, не надо больше задавать мне никаких вопросов. Пожалуйста, уходите сейчас же.
Подойдя к двери, тот, что был постарше, помялся, а потом достал из бумажника визитную карточку и положил ее на столик так осторожно, словно она могла наделать много шума.
– Если вам понадобится помощь, если узнаете что-то об Алеке или… Словом, позвоните мне, – сказал он. – Вы сделаете это?
– Кто вы такой?
– Я – друг Алека Лимаса.
Он снова замолчал в нерешительности.
– Есть еще кое-что, – произнес он наконец, – один последний вопрос. Алек знал, что вы член… Словом, он знал, что вы состоите в компартии?
– Да, – ответила она с безнадежностью в голосе. – Я сказала ему об этом.
– А ваши товарищи по партии знали о вас и Алеке?
– Я же вам говорила. О нас не знал никто. – Страшно побледнев, она вдруг выкрикнула: – Где он? Скажите мне, где он?! Почему вы не хотите мне сказать, что с ним? Разве вы не видите – я могла бы
Страница 43
му помочь, я бы ухаживала за ним, даже… Даже если он сошел с ума. Мне все равно, клянусь, для меня это не имеет значения… Я писала ему в тюрьму. Понимаю, не следовало этого делать. Просто хотела дать ему знать, что он может вернуться в любое время. Я всегда буду ждать его…Она больше не могла говорить и лишь всхлипывала, стоя в центре комнаты, спрятав в ладонях искаженное горем лицо. Маленький человечек наблюдал за ней.
– Алек уехал за границу, – произнес он тихо. – Мы точно не знаем, куда именно. И он не сумасшедший. Но только ему не следовало говорить вам так много. Право, жаль, что он это сделал.
Более молодой добавил:
– Мы позаботимся о вас. Поможем деньгами и всем, что понадобится.
– Кто вы такие? – снова спросила Лиз.
– Друзья Алека, – повторил молодой. – Старые друзья.
Она слышала, как они почти бесшумно спустились по лестнице и вышли на улицу. Из окна было видно, как их небольшая черная машина отъехала в сторону парка.
Потом она вспомнила о визитной карточке. Подошла к столику, взяла ее и поднесла к свету. Это была дорогая визитка, какую не мог бы себе позволить простой полицейский, подумала она. Гравированная. Перед именем ни звания, ни адреса полицейского участка, ничего. Просто «Мистер»… И где это видано, чтобы полисмен жил в Челси?
«Мистер Джордж Смайли. Челси, Байуотер-стрит, дом 9». И номер телефона внизу.
Все это было очень странно.
12
Восток
Лимас отстегнул ремень безопасности.
Говорят, что приговоренные к смерти порой переживают моменты острой радости, уподобляясь мотылькам, летящим на огонь, для которых мгновение гибели становится кульминацией существования. Вот и Лимас сразу после принятия решения испытал схожее чувство: облегчение, пусть кратковременное, но успокаивающее, овладело им в первые минуты. Но затем оно сменилось ощущениями страха и голода.
Он терял скорость реакции. Шеф был прав.
Впервые это стало ему понятно еще в начале года, когда он продолжал заниматься делами Римека. Карл тогда прислал сообщение: он добыл крайне важную информацию, и ему как раз выпала редкая возможность посетить Западную Германию для участия в какой-то конференции юристов в Карлсруэ. Лимас самолетом добрался до Кельна, а в аэропорту взял в аренду машину. Стояло раннее утро, и он надеялся избежать слишком густого транспортного потока на автобане, который вел в сторону Карлсруэ, но просчитался: тяжелые грузовики уже двинулись в путь. За первые полчаса он ухитрился преодолеть семьдесят километров, виляя между автомобилями, порой рискуя, чтобы выиграть время, когда маленькая машинка (кажется, «фиат») неожиданно выскочила в крайний левый ряд в каких-то сорока ярдах перед ним. Лимас резко нажал на тормоз, включил дальний свет и засигналил, но лишь по чистой случайности избежал столкновения, до которого оставались доли секунды. Обгоняя уступивший ему дорогу автомобильчик, он краем глаза увидел в нем четверых маленьких детишек, махавших ему руками и смеявшихся, а потом тупое, все еще испуганное лицо их отца, сидевшего за рулем. Он промчался мимо, выругавшись про себя, и вдруг с ним произошло это: крупно затряслись руки, лицо изнутри обдало жаром, а сердце забилось в бешеном ритме. Лимас сумел свернуть с шоссе на площадку для отдыха, вывалился из машины и стоял, тяжело дыша, глядя на поток большегрузных фур, проносившихся мимо. Перед его мысленным взором предстала крошечная легковушка, зажатая между ними, раздавленная всмятку и раскатанная огромными колесами. Не осталось ничего, кроме беспорядочного воя клаксонов, синих проблесковых маячков полиции и детских тел, разорванных в клочья, как те беженцы на дороге вдоль дюн.
Остаток пути он ехал очень медленно и опоздал на встречу с Карлом.
И с тех пор всегда, когда он вел машину, из глубин памяти всплывали мордочки детишек, махавших ему с заднего сиденья «фиата», и фигура их папаши, вцепившегося в руль так, как крестьянин держится за ручки плуга.
Шеф счел бы это симптомом болезни.
В самолете он сидел, скучая, в своем кресле над крылом. Рядом с ним расположилась американка в туфлях на высоких каблуках. На мгновение у него возникло искушение попытаться передать через нее записку своим людям в Берлине, но он тут же отказался от этой затеи. Она наверняка решит, что он с ней заигрывает, а Петерс сразу все поймет. К тому же какой вообще смысл что-то предпринимать? Шеф знал, что происходило. Шеф сделал все, чтобы это произошло. К этому добавить было нечего.
Оставалось только гадать, что с ним случится дальше. Об этом Шеф ничего не говорил. Его волновала только тактика:
«Не выдавай им всей информации сразу, заставь их попотеть. Путайся в деталях, опускай отдельные подробности, повторяйся. Будь упрям и несговорчив, не облегчай им задачу. Пей как можно больше. И не поддавайся на идеологическую обработку – они тебе все равно не поверят. Они хотят иметь дело с человеком, который им продался, они хотят столкновения с бывшим врагом, Алек, а не исповеди фальшиво обращенного в их веру. А превыше всего они стрем
Страница 44
тся сами из всего делать выводы, использовать собственную дедукцию. Почва для этого унавожена, мы уже давно позаботились об этом – подбросили мелкие улики, незначительные обрывки информации. Ты станешь для них последней стадией поиска спрятанных сокровищ».Ему пришлось согласиться на все: невозможно отступить в крупной игре, когда вся предварительная работа уже кем-то проделана за тебя.
«Могу твердо заверить тебя в одном: оно того стоит. Мы это делаем, исходя из высших интересов государства, Алек. Сумей все вытерпеть, и мы одержим великую победу».
Лимас сомневался в своей способности выдерживать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера, где революционер готовил себя к грядущим мучениям, прижигая пальцы спичками. Читал он немного, но это прочел и запомнил.
Когда они приземлились в Темпльхофе, уже почти совсем стемнело. Лимас видел, как берлинские огни словно поднялись навстречу, почувствовал глухой удар шасси о посадочную полосу, увидел, как офицеры пограничной и таможенной служб приблизились к лайнеру, возникнув из сумрака.
На мгновение Лимас испугался, не попадется ли ему в аэропорту кто-нибудь из старых знакомых. Но они с Петерсом прошли бок о бок нескончаемыми коридорами, миновали поверхностную проверку паспортов и багажа, но нигде не мелькнуло ни одного знакомого, никто не повернулся, чтобы поздороваться с ним. И тогда он понял, что на самом деле это был не страх, а надежда – смутная надежда на то, что его молчаливое согласие продолжать игру вдруг придется пересмотреть под давлением неожиданных обстоятельств.
Ему показалось примечательным, что Петерс больше не делал вид, будто они путешествуют по отдельности. Все выглядело так, словно для Петерса Западный Берлин был уже безопасной территорией, где бдительность и осторожность не особенно требовались, – так, всего лишь последняя стадия пути на восток.
Они шли через большой зал терминала к главному выходу, когда Петерс вдруг, как показалось, передумал, резко сменил направление и повел Лимаса к небольшой двери сбоку, выходившей на парковку и стоянку такси. Здесь Петерс задержался ненадолго, стоя под фонарем, подсвечивавшим дверь снаружи, поставил свой чемодан рядом на тротуар, демонстративно вынул газету, сложил ее, запихнул в левый карман плаща и снова взялся за ручку чемодана. В тот же момент фары у одного из автомобилей на автостоянке включились, мигнули и погасли.
– Пойдемте, – сказал Петерс и быстро зашагал по асфальту. Лимас шел сзади и чуть медленнее. Когда они поравнялись с первым рядом машин, задняя дверь черного «мерседеса» распахнулась, и внутри включилось освещение. Петерс, ярдов на десять опережавший Лимаса, стремительно приблизился к автомобилю, тихо обменялся несколькими словами с водителем, а потом повернулся к Лимасу:
– Вот наша машина. Живее!
Это был старый «Мерседес-180». Лимас покорно сел на заднее сиденье, Петерс разместился с ним рядом. Тронувшись с места, они объехали маленький «де-ка-вэ»[15 - Марка немецких автомобилей, выпускавшихся до 1966 г.] с двумя мужчинами в кабине. В двадцати ярдах на тротуаре стояла телефонная будка. Стоявший в ней и что-то говоривший в трубку человек внимательно проследил за их отъездом, ни на секунду не умолкая. Лимас бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что «де-ка-вэ» следует за ними. «Прием на высшем уровне», – отметил про себя он.
Ехали они не слишком быстро. Лимас сидел, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. Ему не хотелось видеть Берлин в этот вечер. У него оставался последний шанс, и он отчетливо понимал это. Из того положения, которое он занимал сейчас, можно было нанести Петерсу сначала удар ребром правой ладони по горлу, а потом локтем в грудную клетку. Можно было выскочить из машины и бежать, петляя, чтобы не попасть под пулю из автомобиля сопровождения. И он будет свободен. В Берлине остались люди, которые бы о нем позаботились. Он еще мог уйти.
Но не сделал ничего.
Пересечение границы между секторами оказалось очень простым делом. Лимас даже не предполагал, что это может оказаться так легко. Правда, сначала минут десять они выжидали, и Лимас догадался, что на переходе им следовало оказаться в строго определенное время. Когда они уже приближались к западногерманскому посту, «де-ка-вэ» неожиданно обогнал их, надрывно взвыв не слишком мощным мотором, и остановился перед будкой полиции. «Мерседес» остался в тридцати ярдах позади. Через пару минут красно-белый шлагбаум поднялся, чтобы пропустить «де-ка-вэ», и под него проскочили обе машины, но теперь уже водитель «мерседеса» насиловал двигатель на второй передаче, откинувшись на спинку сиденья и нервно держа руль в вытянутых руках.
Пока они проезжали пятьдесят ярдов, разделявшие два поста, Лимас невольно заметил новые укрепления, возведенные с восточной стороны, – заостренные железные прутья поверх стены, которые прозвали «зубами дракона», вышки охранников и новые заграждения из колючей проволоки. К тому же подсветка сделалась ярче.
У второго поста «мерседес» даже не снизил скорости: шлагба
Страница 45
мы были подняты заранее, и они промчались мимо будки, где сотрудники Фопо лишь наблюдали за ними в бинокли. «Де-ка-вэ» сначала вроде бы вообще исчез, и только десять минут спустя Лимас снова заметил его позади. Теперь машины мчались на высокой скорости – Лимас предполагал, что в Восточном Берлине они сделают остановку, чтобы сменить автомобили и, быть может, поздравить друг друга с успешным завершением операции, но они продолжали пересекать город, держась восточного направления.– Куда мы едем? – спросил он Петерса.
– А мы уже приехали. Это Германская Демократическая Республика. Здесь для вас подготовили жилье.
– Но я полагал, что мы продолжим путь еще восточнее.
– Так и будет. Но сначала мы проведем пару дней здесь. Мы подумали, что надо дать шанс и немцам побеседовать с вами.
– Понятно.
– В конце концов, большая часть вашей работы была связана именно с Германией. Я уже передал им копию ваших прежних показаний.
– И они попросили о встрече со мной?
– Конечно. У них же никогда не было никого и близко похожего на вас. Человека, столь хорошо… Столь прекрасно осведомленного. Мое руководство согласилось, что мы обязаны дать им шанс лично допросить вас.
– А потом? Куда мы отправимся из Германии?
– Дальше на восток.
– С кем я встречусь здесь?
– А для вас это имеет значение?
– Не слишком большое. Просто я знаю большинство людей из Абтайлунга по именам, и мне стало любопытно.
– А кого бы вы ожидали увидеть?
– Фидлера, – мгновенно ответил Лимас, – заместителя начальника службы безопасности. Правую руку Мундта. Все важные допросы он проводит лично. Та еще сволочь.
– За что вы его так?
– Это злобный маленький садист. Я о нем наслышан. Однажды к нему на допрос попал агент Питера Гиллама, так он чуть не убил его собственными руками.
Лимасу действительно было многое известно о Фидлере. От фотографии в досье до подробностей показаний его бывших подчиненных. Невысокий, худощавый, аккуратный мужчина с гладким лицом – еще достаточно молодой. Темные волосы, светло-карие глаза. Умный и жестокий, как и сказал Лимас. При хрупком сложении он обладал въедливым умом и цепкой памятью и производил впечатление человека, лишенного каких-либо личных амбиций, но получавшего наслаждение, уничтожая карьеры и амбиции других людей. Фидлер был редкой фигурой для Абтайлунга – он не участвовал ни в каких внутренних интригах и казался полностью удовлетворенным ролью тени Мундта без всяких перспектив повышения. Его невозможно было причислить ни к одной из сформировавшихся клик. Даже те, кто тесно сотрудничал с ним в Абтайлунге, не смогли бы точно определить его подлинное место в иерархии этого силового ведомства. Фидлер оставался одиночкой: его боялись, его не любили, ему не доверяли. Если у него и существовали какие-то тайные мотивы или мнения, он надежно прятал их под маской вечного разрушительного сарказма.
«Мы делаем основную ставку на Фидлера», – объяснял Шеф. Они тогда ужинали втроем – Лимас, Шеф и Питер Гиллам – в том жутком доме в Суррее, похожем на сказочное жилище семи гномов, где Шеф обитал вместе со своей кнопкой-женой среди множества индийских столиков с резными медными столешницами.
«Фидлер – это покорный с виду служитель у алтаря, помощник верховного жреца, который однажды с удовольствием всадит тому нож в спину. Он – единственный человек, способный тягаться с Мундтом во всем, – Гиллам при этом понимающе кивнул, – и Мундт ненавидит его за это. Кроме того, Фидлер – еврей, а Мундт… Скажем так, нечто полностью противоположное. Взрывоопасная смесь. Нашей задачей было, – продолжал он, указывая на себя и Гиллама, – вручить Фидлеру оружие, способное уничтожить Мундта. Ваша миссия, мой дорогой Лимас, будет заключаться в том, чтобы убедить его пустить это оружие в ход. Не напрямую, конечно, поскольку вам едва ли доведется когда-нибудь лично с ним встретиться, на что я по крайней мере от всей души надеюсь».
Они дружно посмеялись тогда. Им всем это показалось хорошей шуткой. Разумеется, если иметь в виду специфическое чувство юмора Шефа.
Уже, должно быть, перевалило за полночь. Какое-то время они тряслись по проселочной дороге, проходившей то через лес, то полями. Потом остановились, «де-ка-вэ» припарковался рядом. Когда они с Петерсом выходили наружу, Лимас заметил, что во второй машине теперь ехали трое. Двое уже выбирались из нее, а третий, сидевший сзади, остался на месте, просматривая какие-то бумаги при свете лампочки в салоне, – худощавая фигура, почти полностью скрытая в тени.
Для стоянки было выбрано место рядом с заброшенной конюшней. В тридцати ярдах дальше виднелась еще одна постройка. При свете фар Лимас различил приземистый фермерский дом из бревен и беленого кирпича. Взошла полная луна. Она сияла так ярко, что поросшие лесом холмы в отдалении четко вырисовывались на фоне бледного ночного неба. Они пошли к дому – Петерс и Лимас впереди, двое других мужчин чуть отстали. Третий человек, приехавший с ними, по-прежнему оставался в машине и читал.
Рядом с двер
Страница 46
ю Петерс задержался, чтобы дождаться своих коллег. У одного из них в левой руке появилась связка ключей, и, пока он искал нужный, второй отступил чуть в сторону, держа руки в карманах, прикрывая товарища.– Как я посмотрю, они ничего не оставляют на волю случая, – заметил Лимас, обращаясь к Петерсу. – Интересно, что они обо мне думают? За кого принимают?
– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, повернувшись к одному из них, спросил по-немецки: – Он придет или нет?
Немец пожал плечами и посмотрел в сторону машины.
– Придет, – сказал он. – Ему нравится появляться последним.
Они вошли в сопровождении одного из охранников. Внутри дом напоминал скорее частично обновленную охотничью хижину. Маломощная бледная лампочка под потолком давала тусклое освещение. Кругом царил дух запустения, из углов несло плесенью, словно домом давно никто не пользовался. Там и здесь были видны свидетельства его принадлежности государственной организации – схема эвакуации на случай пожара и размещения средств борьбы с огнем, казенная зеленая краска на дверях, тяжелые пружинные замки, а во вполне комфортабельной гостиной тяжелая темная мебель, уже сильно поцарапанная, соседствовала с неизбежными портретами советских вождей. Для Лимаса все это лишь служило подтверждением принадлежности Абтайлунга к неповоротливой бюрократической машине. Впрочем, разве нельзя было сказать того же и о Цирке?
Петерс сел, Лимас последовал его примеру. Прождав еще десять минут или даже немного дольше, Петерс обратился к одному из двух мужчин, продолжавших стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу, у противоположной стены комнаты:
– Пойдите и напомните ему, что мы ждем. И найдите нам еды, мы голодны. – Когда один из охранников уже выходил, он добавил: – И виски, прикажите им принести для нас виски и стаканы.
Мужчина в ответ сделал неопределенный, но откровенно не слишком дружественный жест рукой и вышел, оставив дверь за собой открытой.
– Вам доводилось бывать здесь раньше? – спросил Лимас.
– Да, – кивнул Петерс, – несколько раз.
– Зачем?
– Со схожими целями. Не совсем аналогичными, но по работе.
– С Фидлером?
– Да.
– Он хороший профессионал?
Петерс пожал плечами.
– Для еврея не так уж плох, – ответил он, но в этот момент Лимас услышал звуки из прихожей, повернулся и увидел в дверях Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и какую-то минеральную воду. Ростом был не выше пяти футов шести дюймов. На нем был темно-синий однобортный костюм, причем пиджак был длиннее, чем следовало. Выглядел он довольно ухоженным, но все равно слегка напоминал какого-то лоснящегося зверька, а его глаза действительно имели светло-карий оттенок. Фидлер посмотрел сначала не на них, а на охранника, стоявшего рядом с дверью.
– Можете тоже идти, – сказал он с легким саксонским акцентом. – Отправляйтесь и передайте своему напарнику, чтобы принес нам еды.
– Я уже попросил об этом, – пожаловался Петерс. – Они знают, что нам нужно, но пока ничего не принесли.
– О, это настоящие снобы, – иронично заметил Фидлер по-английски. – Они считают, что кормить нас – обязанность прислуги.
Всю войну Фидлер провел в Канаде. Лимас читал об этом в его личном деле, и акцент стал дополнительным напоминанием. Его родители были еврейскими беженцами из Германии, марксистами, и только в 1946 году семья вернулась домой, горя желанием любой ценой принять участие в строительстве нового немецкого государства по сталинскому образцу.
– Привет, – Фидлер обратился к Лимасу, как к старому знакомому, – рад вас видеть.
– Привет, Фидлер.
– Вот вы и оказались в конце пути.
– Что за чушь вы несете? – тут же вскинулся Лимас.
– Я всего лишь имею в виду, что вопреки любым обещаниям Петерса дальше на восток вы не отправитесь. Уж извините, – он произнес эту фразу с откровенным удовольствием.
Лимас повернулся к Петерсу.
– Это правда? – его голос дрожал от гнева. – Это правда? Отвечайте!
Петерс кивнул.
– Да. Я всего лишь исполнял роль посредника. Нам пришлось прибегнуть к такому способу. Простите, – счел необходимым добавить он.
– Но почему?
– Форс-мажор, – ответил за него Фидлер. – Ваш первый допрос должен был состояться на Западе, где только посольство могло обеспечить необходимые для этого условия. У Германской Демократической Республики нет посольств на Западе. Пока нет. И потому наши союзники согласились предоставить нам свои помещения, средства связи и иммунитет, которыми не обладаем сейчас мы сами.
– Вы – мерзавцы, – прошипел Лимас, – законченные лживые мерзавцы! Вы знали, что я никогда не свяжусь с вашей прогнившей насквозь организацией. Вот в чем истинная причина, не так ли? И потому подставили мне русского.
– Мы использовали возможности советского посольства в Гааге. А что нам оставалось делать? На первых же порах это была исключительно наша собственная операция. И все шло по плану. Никто не мог предположить, что английская контрразведка так быстро поймет, на что вы решились.
Страница 47
– Никто не мог, говорите? А не вы ли сами меня подставили? Ведь так оно и было, Фидлер. Или будете это отрицать?«Не забывайте демонстрировать свою неприязнь к ним, – поучал его Шеф. – Тем больше они станут ценить полученную от вас информацию».
– Совершенно абсурдное предположение, – коротко ответил Фидлер. Потом посмотрел на Петерса и сказал что-то по-русски. Петерс кивнул и поднялся.
– До свидания, Лимас, – произнес он. – Удачи вам.
Едва заметно улыбнувшись, он попрощался с Фидлером и направился к двери. Взявшись за ручку, обернулся и еще раз обратился к Лимасу:
– Желаю удачи.
Ему явно хотелось, чтобы Лимас как-то отозвался, но тот словно и не слышал его. Он заметно побледнел, а руки держал по швам, выставив вверх большие пальцы, словно готовился к драке. Петерс продолжал стоять в дверях.
– Мне следовало догадаться, – произнес наконец Лимас, и в его голосе отчетливо звучали нотки обиженного и одновременно очень обозленного человека. – Я должен был знать, что у вас, Фидлер, никогда не хватит смелости самому проделать всю грязную работу. Как типично для вашей гнилой недоношенной полустраны и для вашей жалкой спецслужбы! Вам приходится просить старшего брата играть за вас роль сутенера. Хотя вас вообще нельзя считать страной, вас не существует. А вместо правительства у вас низкопробная диктатура политических неврастеников. – Потом он ткнул указательным пальцем в сторону Фидлера и заорал: – И таких, как ты, я хорошо знаю, гнусный садист. Это вполне в твоем характере. Всю войну отсиживался в Канаде, ведь так? В тихом уютном местечке. Держу пари, ты прятал свою маленькую безмозглую головку в подол своей мамочки всякий раз, когда над вами пролетал самолет. И кто ты теперь? Карлик, пресмыкающийся перед Мундтом, пока двадцать две русские дивизии стоят у порога твоего дома. Что ж, мне будет жаль тебя, Фидлер, потому что однажды ты проснешься и увидишь, как они уходят. Вот тогда пробьет твой смертный час, и ни мамочка, ни старший брат не спасут тебя от заслуженной кары.
Фидлер выслушал его совершенно равнодушно и сказал:
– Воспринимайте это как визит к зубному врачу, Лимас. Чем скорее все закончится, тем раньше вернетесь домой. А теперь поешьте и ложитесь спать.
– Вы прекрасно знаете, что я не смогу вернуться, – сказал Лимас. – Вы об этом позаботились. Вы выдали меня в Англии со всеми потрохами. Вам пришлось пойти на это – вам обоим. Потому что вы прекрасно понимали, мать вашу, что я никогда не соглашусь поехать сюда без крайней необходимости.
Фидлер разглядывал свои тонкие, но сильные пальцы.
– Едва ли сейчас подходящее время для того, чтобы философствовать, – сказал он, – но на вашем месте жаловаться абсолютно не на что, если хотите знать мое мнение. Вся наша работа – и моя, и ваша – строится на том теоретическом посыле, что общее дело важнее судьбы индивидуума. Вот почему коммунист рассматривает секретные службы своей страны как оружие, вложенное в его руку, и по той же причине ваша разведка прячется под завесой pudeur anglaise[16 - Английской деликатности (фр.).]. Эксплуатация людей может быть оправдана только коллективной необходимостью, не так ли? Вот почему меня может только забавлять ваше безграничное негодование. Мы ведь здесь не для того, чтобы обсуждать этические правила жизни в английской провинции. В конце концов, – добавил он язвительно, – ваше собственное поведение было далеко не безупречным, если взглянуть с точки зрения строгого моралиста.
Лимас смотрел на Фидлера с брезгливым выражением на лице.
– Я понял вашу затею. Вы ведь нечто вроде пуделя при Мундте, верно? Говорят, вы хотите занять его место. Теперь, по всей вероятности, вам это удастся. Время правления Мундта истекает, вот в чем все дело.
– Не понимаю, – сказал Фидлер.
– Я – ваш крупный личный успех, правда? – усмехнулся Лимас.
Фидлер ненадолго задумался, а потом ответил:
– Да, операция проведена успешно. Но вот стоите вы приложенных усилий или нет, пока остается под вопросом. Это нам только предстоит понять. Но в целом это была прекрасная операция. Потому что она удовлетворила главному требованию нашей профессии: она сработала.
– И всю заслугу, надо полагать, вы припишете себе? – упорствовал Лимас, бросив беглый взгляд в сторону Петерса.
– Вопрос о чьих-либо заслугах не стоит вообще, – с неожиданной твердостью ответил Фидлер. Он уселся на валик дивана, с минуту в задумчивости смотрел на Лимаса, а потом продолжил: – Тем не менее вы совершенно справедливы в своей злости по одному из поводов. А именно: кто все-таки информировал ваших людей, что мы вывезли вас из страны? Уж точно не мы сами. Можете мне не верить, но это чистая правда. Мы вас не выдавали. Нам даже не хотелось бы, чтобы они знали обо всем. Поначалу у нас появились планы использовать вас в будущем как своего агента, но теперь подобные прожекты нереальны и смехотворны. Так кто же настучал на вас? Вы ведь практически исчезли, скитались как неприкаянный – без адреса, без связей, без друзей. Так откуда же, черт возьми, им ста
Страница 48
о известно, что вы удрали? Кто-то же намекнул им об этом. Но конечно, не Эйш и не Кивер, потому что оба сейчас находятся под арестом.– Под арестом?
– Да, как мне доложили. Но по делу, никак не связанному с вами. За ними водились другие грешки…
– Интересное совпадение.
– Все, что я вам только что сказал, – правда до последнего слова. Мы могли бы удовлетвориться протоколами допросов, присланными Петерсом из Голландии. Вы бы получили свои деньги и распрощались с нами. Но вы не рассказали всего, а нам нужно знать все. Хотя ваше присутствие здесь создает, как вы понимаете, определенные проблемы и для нас тоже.
– Что ж, вы попались в собственный капкан. Теперь я это вижу, и меня это только радует.
Воцарилось молчание, которым Петерс воспользовался, чтобы еще раз коротко и не слишком дружелюбно кивнуть Фидлеру и тихо покинуть комнату.
Фидлер взял бутылку виски и налил понемногу в два стакана.
– Боюсь, содовой воды нет, – сказал он. – Вы разбавляете чем-то другим? Я просил раздобыть содовой, но эти болваны принесли обычный лимонад.
– О, идите вы к черту со своей содовой, – отозвался Лимас. Внезапно на него навалилась усталость.
Фидлер покачал головой.
– Вы очень гордый человек, – заметил он, – но я не обижаюсь на вас. Ужинайте и отправляйтесь спать.
Один из охранников поставил перед ними поднос – черный хлеб, колбаса, салат из зелени.
– Пища простая, но сытная, – сказал Фидлер. – Картошки, увы, нет. В стране временные трудности с картофелем.
И они приступили к еде. Фидлер поглощал ее с предельной осторожностью, словно подсчитывал потребленные калории.
* * *
Потом охранники проводили Лимаса до спальни. Они позволили ему самому нести багаж – тот самый, которым Кивер снабдил его еще в Англии, – и он прошел с ними широким главным коридором, который вел от входной двери через весь дом. Они остановились у широких сдвоенных дверей, выкрашенных той же зеленой краской, и один из сопровождающих отпер ее. Лимасу знаками показали, чтобы он входил первым. Он распахнул одну из створок и оказался словно в небольшой казарме, где стояли двухъярусная кровать, стул и простой стол. В подобных условиях в Англии держали военнопленных. На стенах висели страницы из журналов с фотографиями девушек, а окна закрывали ставни. В противоположном конце комнаты располагалась другая дверь. Ему жестом было указано отправляться туда. Поставив свои чемоданы на пол, Лимас подчинился и открыл дверь. Вторая комната в точности напоминала первую, но кровать там стояла только одна, а стены были голыми.
– Занесете мой багаж сами, – сказал он. – Я что-то устал.
Полностью одетый, он улегся на койку и уже через несколько минут спал как убитый.
Разбудил его охранник, который принес завтрак: кусок черного хлеба и кружку с эрзац-кофе. Лимас поднялся и подошел к окну. Дом стоял на высоком холме. Прямо под окном его склон круто уходил вниз, где были видны верхушки сосен. А дальше, величавые в своей естественной симметрии, протянулись нескончаемой грядой другие холмы, густо поросшие лесом. То там, то здесь овраг или вырубка на случай пожара образовывали разрывы среди сосен, подобно Ааронову жезлу заставляя чудесным образом расступиться плотный массив бора. И никаких признаков присутствия людей – ни домов или церкви, ни даже развалин, оставшихся от прежних обитателей, только дорога, желтая проселочная дорога карандашной линией пересекала дно долины. Снаружи не доносилось ни звука. Казалось почти невероятным, что на таком обширном пространстве может царить полная тишина. День выдался холодным, но солнечным. Ночью, видимо, прошел дождь: земля намокла, а весь окружающий пейзаж настолько четко вырисовывался на фоне ясного неба, что Лимас мог разглядеть каждое отдельное дерево даже на самом дальнем от него холме.
Он медленно оделся, попивая кислятину, заменявшую кофе. Почти полностью одетый, уже собирался приняться за хлеб, когда в комнату вошел Фидлер.
– Доброе утро, – сказал он приветливо. – Не хочу мешать вам завтракать. – И он уселся на кровать.
Лимас невольно отдал Фидлеру должное: это был человек не робкого десятка. Нет, чтобы одному прийти в комнату Лимаса, особой смелости не требовалось. Охранники наверняка дежурили в соседнем помещении. Но Фидлеру были присущи сила духа и четкая целеустремленность, которые Лимас ощущал и не мог не уважать.
– Вы поставили перед нами весьма интригующую задачу, – сказал он.
– Я сообщил все, что знал.
– О нет. – Он улыбнулся. – Отнюдь нет. Вы сообщили только то, что, как вам кажется, вы знаете.
– Дьявольски умно, – пробормотал Лимас, отодвинув от себя тарелку и прикурив сигарету.
– Позвольте мне задать вам важный вопрос, – произнес Фидлер чуть преувеличенно беззаботным тоном, каким гостям на вечеринке предлагают сыграть в фанты. – Будучи опытным офицером разведки, как бы вы распорядились информацией, которой сами нас снабдили?
– Какой именно информацией?
– Мой дорогой Лимас, вы нам дали не так уж много. Лишь навели на один интересный след. В
Страница 49
рассказали о Римеке, но мы знаем о нем все. Вы рассказали об организации вашей работы в Берлине, о штатных сотрудниках и агентах. Все это тоже, простите за прямоту, давно и безнадежно устарело. Подробный рассказ, увлекательное чтиво, местами куски второстепенных, но полезных сведений. Попалась и мелкая рыбешка, которую мы еще непременно выловим из пруда. Но все это, вместе взятое, еще раз извините, если это прозвучит грубовато, не стоит и части тех пятнадцати тысяч фунтов, которые мы собираемся вам заплатить. По крайней мере, – добавил он с улыбкой, – по нынешнему валютному курсу.– Послушайте, – сказал Лимас, – но ведь не я предложил вам сделку, а вы сами. Вы, Кивер и Петерс. Я не полз на брюхе к вашим друзьям-молокососам в Лондоне, пытаясь всучить им устаревшие разведданные. Это вы и ваши люди все затеяли, Фидлер. Вы сами назначили сумму вознаграждения, взяв на себя риск. У меня же к тому времени и чертова пенни за душой не было. Поэтому не надо валить вину на меня, если ваша операция оказалась мыльным пузырем.
«Теперь ход за ним. Я подвел его к важной черте», – подумал Лимас.
– Она вовсе не оказалась мыльным пузырем, – возразил Фидлер. – Просто она еще не завершилась. И не могла завершиться. Потому что вы до сих пор не рассказали всего, что вам известно. Я упомянул об одном ценном следе. Речь идет о «Роллинг стоун». А теперь позвольте повторить вопрос: как бы вы поступили, если бы я, Петерс или кто-то другой, нам подобный, поделился с вами такой информацией?
Лимас передернул плечами.
– Прежде всего я бы почувствовал беспокойство, – ответил он, – что со мной случалось прежде. Ты получаешь повод – и, быть может, не один – подозревать, что в каком-то министерстве, и, возможно, на достаточно высоком уровне, завелся шпион. И что же делать? Ты не можешь подвергать аресту целые отделы министерств и ведомств. У тебя нет возможности расставить ловушки на всех, кто близок к правительственным кругам. Тебе остается только затаиться и ждать, что получишь нечто более конкретное. И дело не выходит у тебя из головы. А в случае с «Роллинг стоун» вы даже не знаете, в какой стране работает агент.
– Вы – хороший оперативник, Лимас, – заметил на это Фидлер со смехом, – но никудышный аналитик. Это же совершенно очевидно. Позвольте мне задать вам несколько простейших вопросов.
Лимас промолчал.
– Досье – то есть сама по себе папка с материалами по «Роллинг стоун» – какого она цвета?
– Серая, но помечена красным крестом, что указывает на ограниченный доступ.
– К ней что-то прикреплено снаружи?
– Да. Список на отдельном листке и предупреждение. Традиционная формулировка. Любое лицо, чье имя не значится в списке допущенных, в случае обнаружения данной папки обязано вернуть ее, не открывая, в банковский отдел.
– Кто значился в списке допущенных?
– К «Роллинг стоун»?
– Да.
– Личный помощник Шефа, сам Шеф, секретарша Шефа, представитель банковского отдела, мисс Брим из особого регистра и четвертый отдел стран-сателлитов. По-моему, все. Да, и, должно быть, человек из группы специальной рассылки, но точно не помню.
– Четвертый отдел сателлитов? Чем он занимается?
– Всеми странами за «железным занавесом», за исключением Советского Союза и Китая. И конечно, восточной зоной.
– Вы имеет в виду ГДР?
– Я имею в виду зону.
– Разве не странно, что допуск получили все сотрудники целого отдела?
– Да, вероятно, это не совсем обычно. Но мне трудно судить, потому что я никогда прежде не имел дело с ограниченным доступом. За исключением, конечно, Берлина, но там все обстояло иначе.
– Кто в то время работал в четвертом отделе?
– О, дай бог памяти… Гиллам, Хаверлейк, де Йонг, по-моему. Де Йонг как раз вернулся из командировки в Берлин.
– И они все имели разрешение просматривать досье?
– Я не знаю, Фидлер, – ответил Лимас, слегка раздражаясь, – и на вашем месте…
– Но ведь действительно странно, что какой-то отдел имел доступ целиком, тогда как остальные были представлены исключительно отдельными лицами, не так ли?
– Говорю же вам, я не знаю. Откуда мне было знать? Меня же низвели до роли простого клерка. В том числе и в этом деле.
– Кто передавал досье от одного допущенного к другому?
– Должно быть, секретарши. Я не помню. Прошло несколько месяцев с тех пор, как…
– Тогда почему никакие секретарши не значились в списке допущенных? Только секретарь Шефа.
На мгновение воцарилось молчание.
– А ведь вы правы. Теперь я вспомнил, – сказал Лимас чуть извиняющимся тоном. – Секретарши были ни при чем. Мы сами передавали досье друг другу.
– Кто еще из банковского отдела держал эту папку в руках?
– Никто. Ее сразу передали под мою ответственность, как только я перешел в отдел. До меня за этой птичкой присматривала одна из дамочек, но стоило появиться мне, как ее имя изъяли из списка.
– Стало быть, только вы могли передавать досье по инстанции?
– Да… Да, скорее всего так и было.
– И кому вы его передавали?
– Я… Сразу даже не вспомню.
– Думайте! – Фи
Страница 50
лер не повысил голоса, но в его интонации появилась угрожающая настойчивость, которая застигла Лимаса несколько врасплох.– Как мне кажется, чаще всего личному секретарю Шефа, чтобы информировать о наших действиях или предложить свои рекомендации.
– А кто приносил досье?
– Не понял? – Лимас казался совершенно растерянным.
– Кто приносил досье вам на ознакомление? Это ведь был кто-то из списка, верно?
Лимас прикоснулся пальцами к щеке непроизвольным и нервным движением.
– Да, верно. Но поймите, Фидлер, у меня память стала ни к черту. Я в те дни слишком много пил, – никогда прежде Лимас не оправдывался так жалко и с таким виноватым видом. – Вы и представить себе не можете, как трудно…
– Я спрашиваю еще раз. Подумайте. Кто приносил папку вам?
Лимас присел на край стола и помотал головой.
– Я не помню. Возможно, воспоминание вернется, но сейчас я только буду понапрасну насиловать память. Ничего хорошего не выйдет.
– Это никак не могла быть девушка из приемной Шефа. Ведь вы возвращали папку помощнику Шефа. Сами только что упомянули об этом. Значит, есть вероятность, что каждый из списка допущенных получал папку до того, как она возвращалась к Шефу.
– Да, по всей видимости, процедура была именно такой.
– А что эта мисс Брим из особого регистра?
– Нет, она всего лишь заведовала сейфом для секретных документов. Досье с ограниченным доступом хранились там, когда ими никто не пользовался.
– В таком случае, – сказал Фидлер все еще терпеливым тоном, – вам могли приносить папку только из четвертого отдела сателлитов, или я опять ошибаюсь?
– Да, должно быть, вы правы, – отозвался Лимас беспомощно, словно его мысли не поспевали за острым умом Фидлера.
– На каком этаже находился четвертый отдел?
– На третьем.
– А ваш банковский?
– На пятом. Рядом с особым регистром.
– Вы помните, кто именно поднимался к вам с папкой? Или, наоборот, вдруг вы запомнили, к кому спускались за ней?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dzhon-le-karre/shpion-prishedshiy-s-holoda-voyna-v-zazerkale-2/?lfrom=201227127) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Автомобиль, выпускавшийся в те годы в Великобритании. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Имеется в виду падение Берлинской стены в октябре 1989 г.
3
Имеется в виду Vopo – Volkspolizei – «Народная полиция» в бывшей ГДР.
4
Слово circus может означать по-английски и «круглая площадь», и «цирк». Поскольку штаб-квартира британской разведки располагалась в те годы на Кембриджской площади, называя свое учреждение «цирком», его сотрудники не обязательно и далеко не всегда вкладывали в название негативный или издевательский смысл.
5
Управление министерства обороны ГДР, отвечавшее за разведку.
6
Эти события описаны в самом первом произведении Ле Карре – повести «Звонок мертвецу».
7
Официально он занимал пост оперативного начальника департамента спецслужб министерства обороны до образования ныне широко известных секретных организаций МИ-5 и МИ-6.
8
Живописный английский рыбацкий городок на берегу Атлантического океана.
9
Сокращение от Курфюрстендамм.
10
Знаменитый лондонский паб.
11
Город в Америке, где в 1960 г. полиция устроила массовую бойню среди чернокожих демонстрантов.
12
Такой билет предполагал поездку на большое расстояние.
13
Старинный английский народный танец, изначально исполнялся с мечами. Построен на ритмических шагах и сопровождается специфической музыкой.
14
Имеется в виду газета «Дейли уоркер» – в то время орган компартии Великобритании, предшественница «Морнинг стар».
15
Марка немецких автомобилей, выпускавшихся до 1966 г.
16
Английской деликатности (фр.).
