Страница 1

Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера
Орсон Скотт Кард


Эндер Виггин #3
Продолжение Игры Эндера, одной из величайших саг в истории научной фантастики, лауреата Хьюго, Небьюлы и множества других наград.

Когда война человечества с жукерами завершилась тотальным уничтожением враждебной расы, мальчик, на плечи которого легла вся тяжесть этой победы, исчез. И тогда люди услышали Говорящего от Имени Мертвых, человека, который рассказал, что на самом деле произошло в том эпическом сражении, когда с лица Вселенной была в одночасье стерта целая раса разумных существ. И люди ужаснулись содеянному и прокляли имя своего спасителя.

И теперь Эндрю Виггин–Эндер Ксеноцид, Эндер Убийца – странствует среди звезд в поисках планеты, которая поможет ему искупить вину и позволит вернуть к жизни тех, кого он уничтожил. И везде, куда бы ни завела его дорога, он Говорит от Имени Мертвых, возвращая надежду живым.





Орсон Скотт Кард

Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера


Греггу Кайзеру, который уже знал



Орсон Скотт Кард – один из лидеров американской фантастики и обладатель множества наград, включая несколько высших – премий «Хьюго» и «Небьюла». Цикл романов об Эндере Виггине, юноше, который изменил будущее человечества, принадлежит к лучшим произведениям писателя. В «фантастических» книжных рейтингах «Игра Эндера», первая книга цикла, неизменно попадает в пятерку лучших за всю историю жанра и даже часто оказывается в лидерах, оставляя позади книги таких гигантов фантастики, как Азимов, Кларк, Брэдбери, и других именитых авторов.



Более щадящий, чем «Игра Эндера», «Говорящий от Имени Мертвых», возможно, лучшая книга саги. Не пропустите.

    Analog



«Сага Эндера» – одна из тех немногих историй, которые оставляют серьезным этическим проблемам место и среди звезд… покоряет… невероятно талантливый автор.

    The Encyclopedia of Science Fiction



Самая сильная из вещей Карда. «Говорящий» не только продолжает «Игру Эндера», он превосходит ее.

    Fantasy Review



История, рассказанная с состраданием и обостренным пониманием, мощный сиквел к «Игре Эндера».

    Library Journal



Почти невозможно оторваться.

    Locus


Некоторые граждане колонии на Лузитании



Ксенологи (зенадорес)



Пипо (Жуан Фигуэйра Альварес)



Либо (Либердад Грассас а Деус Фигуэйра де Медичи)



Миро (Маркос Владимир Рибейра фон Хессе)



Кванда (Кванда Квеньятта Фигуэйра Мукумби)







Ксенобиологи (биолоджистас)



Густо (Владимир Тиаго Гусман)



Сида (Екатерина Мария Апаресида ду Норте фон Хессе-Гусман)



Новинья (Иванова Санта Катарина фон Хессе)



Эла (Екатерина Эланора Рибейра фон Хессе)







Губернатор



Босквинья (Фария Лима Мария до Боске)







Епископ



Перегрино (Арман Себола)







Аббат и принципал монастыря



Дом Кристан (Амай а Тьюдомундо Пара Куэ Деус вос Амэ Кристан)



Дона Криста (Детестай о Пекадо э Фазей о Дирейту Криста)




Семейство Фигуэйра











Отсчет времени ведется от даты принятия Межзвездного Кодекса.




Семейство Ос Венерадос











Пролог


В 1830 году, считая от даты принятия Межзвездного Кодекса, автоматический корабль-разведчик доложил по ансиблю: исследуемая планета пригодна для человека. Ближайшим перенаселенным миром оказалась Байя. Межзвездный Конгресс разрешил колонизацию.

Первые люди, ступившие на поверхность новой планеты, были португальцами по языку, бразильцами по культуре и католиками по вероисповеданию. В 1886 году они вышли из челнока, осенили себя крестным знамением, нарекли свой дом Лузитанией – древним именем Португалии, а затем приступили к изучению местной флоры и фауны. На пятый день пребывания на Лузитании колонисты поняли, что маленькие лесные зверюшки, которых они окрестили «пеквениньос» («свинксы»), на самом деле вовсе не животные.

Впервые со времен Ксеноцида – с тех пор, как чудовище Эндер уничтожил цивилизацию жукеров, – люди встретились с разумной инопланетной жизнью. По уровню развития техники свинксы были примитивным народцем, но тем не менее пользовались орудиями, строили дома и говорили на своем языке. «Господь даровал нам еще одну возможность, – провозгласил Пио, архикардинал Байи. – Мы можем искупить то, что сделали с жукерами».

Депутаты Межзвездного Конгресса почитали разных богов, но даже атеисты согласились с архикардиналом. Лузитанию заселят выходцы с Байи, на нее распространят католическую лицензию, как того требует традиция, однако территория колонии и численность жителей должны быть ограничены заданной цифрой.

Главный закон колонии гласил: «Не причинять беспокойства свинксам».




1

Пипо




И поскольку мы никак не можем усвоить, что обитатели соседней деревни такие же люди, как и мы сами, странно было бы предполагать, что человечество способно увидеть в говорящих создателях орудий, порожденных иной эволюционной цепочкой, не диких з

Страница 2

ерей, но братьев, не соперников, но товарищей, с которыми мы можем разделить дорогу к храму разума.

Однако это и есть мое видение, моя мечта. Различие между рамен и варелез кроется не в природе чужака, а в нашем собственном сознании. И когда мы провозглашаем расу инопланетян рамен, это значит не то, что они достигли нравственной зрелости, а то, что мы достигли ее.

    Демосфен. Письма к фрамлингам

Корнерой, пожалуй, был самым полезным и самым «трудным» из пеквениньос. Когда бы Пипо ни приходил на поляну, Корнерой ждал его там. Он всегда старался ответить на вопросы, которые Пипо, согласно закону, не имел права задавать прямо. Пипо зависел от него, слишком сильно зависел, а Корнерой играл и дурачился, словно безответственный юнец, каким он, к слову, и был, и наблюдал, и слушал, и изучал. Пипо всегда приходилось быть начеку: Корнерой очень ловко расставлял ловушки.

Только что Корнерой взобрался на дерево и теперь полз вверх, работая только ногами (у всех свинксов кожа на внутренней поверхности щиколоток и бедер была жесткой, ороговевшей). В руках он держал две палочки, которые свинксы называли «отцовскими палочками», и, карабкаясь вверх, выбивал по стволу дерева какую-то странную, завораживающую, аритмичную мелодию.

Производимый Корнероем шум выгнал из хижины Мандачуву, и тот окликнул «музыканта» сначала на мужском языке, потом на португальском:

– P’ra baixo, bicho[1 - Слезай, чувак!].

Стоявшие рядом свинксы оценили его португальское произношение и выразили одобрение, потерев бедром о бедро. Раздался долгий шипящий звук, и Мандачува подпрыгнул от радости, что ему аплодируют.

Тем временем Корнерой так откинулся назад, что стало ясно: сейчас он упадет. Свинкс оттолкнулся руками от ствола, скрутил в воздухе сальто и, несколько раз подпрыгнув, приземлился на ноги.

– Значит, ты еще и акробат, – сказал Пипо.

Гордый собой Корнерой подошел к нему. Он очень умело изображал человеческую походку. Слегка утрировал. Отменная пародия еще и потому, что плоский, вздернутый нос Корнероя как две капли воды походил на поросячий. Неудивительно, что еще первопоселенцы в восемьдесят шестом назвали их свинксами, а в тысяча девятьсот двадцать пятом, когда основали колонию на Лузитании, прозвище уже прилипло. Разбросанные по всем Ста Мирам ксенологи в своих трудах называли их исключительно аборигенами Лузитании, но кто-кто, а Пипо знал, что делается это, только чтобы не ронять престиж профессии. Между собой даже ксенологи пользовались словечком «свинкс». Сам Пипо больше любил португальское «пеквениньо», против которого свинксы не возражали, хотя сами называли себя «малышами». Но престиж престижем, а Корнерой все же выглядел точь-в-точь как кабан, зачем-то поднявшийся на задние ноги.

– Акробат, – повторил Корнерой, будто пробуя на вкус новое слово. – То, что я сделал? У вас есть особое слово для таких? Среди вас есть те, для кого это работа?

Пипо вздохнул и улыбнулся. Закон строго-настрого запрещал делиться со свинксами сведениями о человеческом обществе, чтобы не влиять на их культуру. А Корнерой, казалось, всеми правдами и неправдами пытался вытянуть максимум информации из любой оброненной фразы. В этот раз, конечно, Пипо мог винить только самого себя – оговорился и приоткрыл еще одно окошко в человеческую жизнь. Иногда он находил общество свинксов настолько приятным, что позволял себе расслабиться. И тут подстерегала опасность. «Я не гожусь для этой игры – выцарапывать знания, стараясь не дать ничего взамен. Либо, мой молчаливый сын, ты умеешь скрывать и скрываться куда лучше, чем я, а ведь ты стал моим стажером – когда тебе исполнилось тринадцать? – всего четыре месяца назад».

– Хорошо бы мне иметь такую шкуру, как у вас, – сказал Пипо. – Мою древесная кора сдерет сразу же.

– К величайшему стыду для всех нас.

Корнерой застыл в позе, обозначавшей, по мнению Пипо, легкое беспокойство или, возможно, предупреждение, сигнал «осторожно» для других свинксов. Впрочем, точно ничего не известно. Поза могла выражать любое чувство, включая предельный страх. Только Пипо никогда еще не доводилось видеть перепуганного свинкса. Ладно. Пипо быстро заговорил, чтобы успокоить собеседника:

– Не бойся. Я слишком стар и слаб, чтобы лазить по деревьям. Оставлю это занятие вашей молодежи.

Сработало. Корнерой расслабился, и его тело снова обрело подвижность.

– Мне нравится лазить по деревьям. С высоты все так хорошо видно. – Корнерой встал на четвереньки и приблизил морду к лицу Пипо. – Ты не принесешь того зверя, что бегает над травой и не касается земли? Остальные не верят, что я видел такую штуку.

«Еще одна ловушка. Ну что, Пипо-ксенолог, сможешь ты унизить члена сообщества, которое изучаешь? Будешь ты неуклонно соблюдать строгий закон, установленный Межзвездным Конгрессом как раз на этот случай? Был один прецедент. Человечество уже сталкивалось с расой разумных инопланетян – с жукерами, три тысячи лет назад. И в результате контакта жукеры погибли. Все до единого. Потому Конгресс и принял меры: е

Страница 3

ли уж человечеству свойственно ошибаться, пусть совершает другие ошибки. Минимум информации. Минимум контакта».

Корнерой понял колебания Пипо, его осторожное молчание.

– Вы никогда ничего нам не говорите, – сказал он. – Вы наблюдаете за нами и изучаете нас, но не пускаете в вашу деревню, не даете нам изучать вас.

Пипо постарался ответить, но осторожность была важнее честности.

– Если мы узнали так много, а вы так мало, почему же вы говорите и на звездном, и на португальском, тогда как я еще не вполне понимаю ваш язык?

– Мы умнее. – Корнерой откинулся назад, сел и отвернулся, показав Пипо спину. – Иди назад за свою ограду.

Пипо сразу же встал. Неподалеку Либо наблюдал за троицей пеквениньос, которые плели крышу хижины из длинных плетей лианы мердоны, и, заметив, что его отец поднялся, быстро подошел к Пипо. Они ушли с поляны молча: пеквениньос слишком хорошо овладевали языками, а потому отец и сын никогда не обсуждали результаты своих наблюдений за пределами ограды.

Полчаса ушло на дорогу домой. Когда они прошли сквозь ворота и стали подниматься по склону холма к Станции Зенадорес, дождь уже лил вовсю. Зенадорес? Пипо думал об этом слове и смотрел на маленькую табличку на двери. Там было написано на звездном: «Ксенолог». «Наверное, так и положено меня называть. Чужаки и называют. Но португальское „зенадор“ настолько удобнее, что лузитанцы не употребляют слова „ксенолог“, даже когда говорят на звездном. Вот так изменяется язык, – думал Пипо. – Если бы не ансибль – сеть мгновенной связи, охватывающая Сто Миров, – мы не смогли бы сохранить единый язык. Межзвездных торговцев мало, их корабли передвигаются медленно. Да, звездный за столетие распался бы на десять тысяч диалектов. Любопытно было бы составить компьютерную проекцию лингвистических изменений, которые произойдут на Лузитании, если мы окажемся отрезанными от всей остальной Галактики и звездный сольется с португальским».

– Отец! – позвал Либо.

Только сейчас Пипо сообразил, что остановился метрах в десяти от здания Станции. «Отклонение. Уклон. Самое приятное в моей интеллектуальной жизни – это отклонения, выход за пределы компетенции. Наверное, это из-за того, что в ее пределах понаставлено столько барьеров, что я ни в чем не могу толком разобраться. В ксенологии больше необъяснимого, чем в учении Матери нашей Святой Церкви».

Прикосновения руки достаточно, чтобы отпереть замок. Делая шаг под крышу, Пипо уже знал, как пройдет вечер. Оба проведут несколько часов за терминалами, чтобы составить подробный доклад о сегодняшнем посещении деревни, прочтут записи друг друга, обсудят их, а потом Пипо напишет короткую сводку и позволит компьютерам сохранить ее, запереть в банке данных и одновременно разнести по ансиблю, передать ксенологам, ожидающим новостей на десятках из Ста Миров. «Больше тысячи ученых посвятили свою жизнь изучению инопланетян, и, кроме того немногого, что могут сообщить о лесном народе спутниковые съемки, единственный источник информации – сводки, которые посылаем мы с Либо. Вот уж воистину – минимальное вмешательство».

Но, войдя в комнату, Пипо понял, что спокойный, приятный рабочий вечер отменяется. У одного из терминалов стояла Дона Криста в строгом монашеском одеянии.

– У кого-то из малышей неприятности в школе?

– Нет-нет, – улыбнулась Дона Криста. – Дети ведут себя хорошо, разве что ваш старший рановато покинул школу. Он слишком молод, чтобы работать здесь, пусть даже стажером.

Либо ничего не ответил. «Мудрое решение, – подумал Пипо. – Дона Криста очень умная, очень обаятельная и, пожалуй, очень красивая женщина, но нельзя забывать, что прежде всего она – монахиня ордена Фильос да Менте де Кристу, Детей Разума Христова, и что невежество и глупость приводят ее в неистовство. Просто удивительно, скольких людей удалось исцелить ей от этих грехов одной силой своей ярости. Молчание, Либо, – правильная политика. От молчания, кроме добра, ничего не будет».

– Но я пришла сюда говорить не о ваших детях, – продолжила Дона Криста. – Я здесь из-за Новиньи.

Доне Кристе не нужно было называть фамилию – Новинью знали все. Эпидемия десколады закончилась всего восемь лет назад. Эта страшная болезнь чуть не уничтожила нарождающуюся колонию. А лекарство отыскали ксенобиологи Густо и Сида, отец и мать Новиньи. Трагическая ирония заключалась в том, что они обнаружили причину болезни и создали вакцину слишком поздно, чтобы спасти себя, и оказались последними жертвами десколады.

Пипо очень хорошо помнил, как маленькая девочка Новинья стояла в соборе, держась за руку губернатора Босквиньи, а епископ Перегрино сам служил погребальную мессу. Нет, она не держала губернатора за руку. Картина, а с ней и тогдашние чувства всплыли в его памяти. Он вспомнил, как спрашивал себя: что она испытывает? Это похороны ее родителей, из всей семьи выжила только она, но люди вокруг радуются. Девочка так мала, что вряд ли может понять: эта радость и есть дань ее отцу и матери. Они боролись и победили, за оставшиеся им короткие дни

Страница 4

тыскали путь к спасению, и все благодарны им, с ликованием принимают великий дар. Но для Новиньи… Ее родители умерли, как раньше умерли братья. Пять сотен погибших, сотни погребальных месс за последние шесть месяцев. Страх, скорбь, отчаяние владели всеми. Она хоронит мать и отца, ее страх, ее скорбь, ее отчаяние – такие же, как прежде, но никто не разделяет эту боль. Люди празднуют избавление от боли.

Он смотрел на нее, пытаясь угадать ее чувства, но только разбудил собственную боль, собственную скорбь. Дочь Мария, семь лет. Ветер смерти унес ее. Опухоли, наросты, похожие на колонии мха, сморщенная, разлагающаяся кожа, из бедра растет что-то непонятное – не рука, не нога, а с черепа и ступней сползает плоть, оголяя кости. Ее маленькое, такое любимое тело расплывалось, таяло на глазах… Она не теряла сознания, все чувствовала, все понимала и молила Бога о смерти. Пипо помнил это, смерть и погребальную мессу по его дочери и еще пяти жертвам. Он сидел, нет, стоял на коленях вместе с женой и выжившими детьми и чувствовал, что люди в соборе едины, едины абсолютно. Он знал, что его боль испытывают все, что, потеряв старшую дочь, он связал себя с остальными узами общей скорби. Это немного утешало, за это можно было держаться. Иначе нельзя. Боль делилась на всех.

Маленькой Новинье не досталось и этого. Ей сейчас было хуже, много хуже, чем тогда Пипо, ведь он не потерял всю семью и он был взрослым, а не ребенком, внезапно лишившимся всякой опоры в жизни. Горе не привязывало ее к общине, скорее, наоборот – отделяло от остальных. Сейчас все радовались, кроме нее. Сегодня все благословляли ее мать и отца, а она тосковала по ним. Пусть бы они не нашли этого лекарства, а просто были живы, были с ней.

Со своего места Пипо видел девочку и понимал ее одиночество. Как только это стало возможно, Новинья вынула свою руку из ладони губернатора. Месса шла, слезы девочки высохли, она сидела молча, заложница, отказывающаяся подчиняться тем, кто захватил ее. У Пипо сердце разрывалось от боли, но он знал, что не сможет, даже если очень захочет, скрыть радость оттого, что десколада кончилась и уже не отнимет его детей. Девочка почувствует это, попытка утешить покажется ей насмешкой, еще больше ожесточит ее.

После мессы Новинья вышла из собора одна. Люди хотели как лучше, они повторяли, что ее родители, безусловно, святые, что они сидят теперь по правую руку Бога. Но разве этим можно утешить ребенка? Пипо тихо сказал жене:

– Она никогда не простит нам этого дня.

– Простит? – Консейсан не принадлежала к числу жен, понимающих мужа с полуслова. – Мы не убивали ее родных…

– Но мы так счастливы сегодня, правда? И этой радости она нам не простит.

– Чепуха. Она ничего не понимает. Новинья слишком мала, совсем еще ребенок.

«Все она понимает, – подумал Пипо. – Мария тоже все понимала».

За прошедшие восемь лет он встречал ее время от времени. Она была ровесницей его сына Либо, и, пока мальчику не исполнилось тринадцать, они часто встречались в школе. Пипо случалось иногда слышать ее ответы в классе, просматривать работы. Его поражали точность и завершенность мыслей девочки, дотошность, с которой она подходила к каждому вопросу. А еще Новинья была уверенной и холодной, словно прозрачная стена отделяла ее от других детей. Либо, застенчивый и скрытный мальчик, все-таки имел друзей и сумел завоевать любовь преподавателей, а у Новиньи друзей не было вовсе, никого, чей взгляд она ловила бы в минуты торжества. Она пресекала все попытки учителей поговорить по душам, и те махнули на нее рукой.

– Паралич эмоций, – сказала однажды Пипо Дона Криста. – До девочки невозможно достучаться. Она клянется, что счастлива и не хочет никаких перемен.

А теперь Дона Криста пришла на Станцию Зенадорес, чтобы поговорить с Пипо о Новинье. Почему именно с ним? Он видел только одну причину, по которой завуч школы желала бы поговорить с ним о сироте, находящейся на ее попечении.

– Вы хотите сказать, что все эти годы только я интересовался жизнью Новиньи?

– Не совсем так, – отозвалась монахиня. – Несколько лет назад, когда Папа канонизировал ее родителей, о девочке стали спрашивать многие. Просто засыпали нас вопросами. Не случались ли с дочерью Густо и Сиды ос Венерадос странные или чудесные происшествия, которые могли быть связаны с ее родителями? Не происходили ли с ней самой…

– Они что, к ней обращались?

– Ходили разные слухи, и епископу Перегрино пришлось разбираться… – Произнося имя молодого духовного пастыря Лузитании, Дона Криста слегка поджала губы: всем была известна обоюдная неприязнь между иерархами Церкви и орденом Детей Разума Христова. – М-да, и ответ Новиньи оказался довольно впечатляющим.

– Могу себе представить.

– Она сказала им… Я точно не помню, но примерно так: «Если мои родители слышат обращенные к ним молитвы и обладают на небе достаточным влиянием, чтобы удовлетворять их, почему они тогда не ответили на мою молитву, когда я просила их встать из могилы? Ведь чудеса-то свершались. Если ос Венерадос де

Страница 5

ствительно могут творить чудеса, значит они недостаточно любят меня и не хотят вернуться ко мне. А я предпочитаю думать, что любовь их осталась неизменной и что они просто не в силах сотворить такое чудо».

– Прирожденный софист.

– Софист и умелый обвинитель. Она заявила епископу Перегрино, что, если Папа провозгласит ее родителей святыми, это будет равносильно церковному постановлению, что родители ненавидят ее. Петиция о канонизации доказывает, что жители Лузитании презирают ее, Новинью, а если петиция будет удовлетворена, станет ясно, что Церковь сама достойна презрения. Епископ побелел как бумага.

– Но петицию все-таки отослал.

– Ради блага общины. Ну и потом, чудеса-то были настоящие.

– Человек касается руки, у него проходит головная боль, и он тут же поднимает крик: «Милагре! Ос сантос ме абессоарам!» – «Чудо! Святые благословили меня!»

– Ты прекрасно знаешь, что Риму требуются чудеса посерьезнее. Но все это к делу не относится. Святой отец милостиво дозволил нам назвать свой маленький городок Милагре, и я полагаю: всякий раз, когда Новинья слышит это имя, ярость в ее душе становится только жарче.

– Или холоднее. Никто не знает, какая она.

– Так вот, Пипо, ты не единственный, кто спрашивал о ней. Нет. Зато ты единственный, кого интересует она сама, а не ее святые и благословенные родители.

Это значит, что жителей Лузитании, за исключением монахов, преподававших в школе, да Пипо, изредка уделявшего девочке крохи внимания, совершенно не волновала судьба Новиньи. Грустно и неприятно.

– У нее есть один друг, – сказал Либо.

Пипо уже забыл, что сын его тоже здесь. Либо был таким тихим мальчиком, что его часто не замечали. Дона Криста несколько смутилась.

– Либо, – нахмурилась она, – с нашей стороны было ошибкой обсуждать при тебе твоих школьных товарищей.

– Теперь я помощник зенадора, – напомнил ей Либо, – и уже не школьник.

– Кто ее друг? – спросил Пипо.

– Маркано.

– Маркос Рибейра, – пояснила Дона Криста. – Высокий мальчик…

– Ах да, этот, сложенный как кабра.

– Да, он силен, – согласилась Дона Криста. – Но я никогда не замечала, что они дружат.

– Однажды Маркано обвинили в чем-то, она выступила свидетелем защиты.

– Полагаю, ты преувеличиваешь ее доброту, Либо, – улыбнулась Дона Криста. – Она, наверное, обвиняла мальчишек, которые сделали какую-то гадость, а потом пытались все свалить на Маркоса.

– Маркано так не показалось, – возразил Либо. – Я видел, как он пару раз смотрел на нее. Это, конечно, немного, но здесь есть люди, которым она нравится.

– А тебе? – поинтересовался Пипо.

Либо замолчал. Пипо знал, что это значит. Мальчик думал и искал ответ. Большинство его сверстников сейчас подбирали бы слова, которые принесут им благосклонность взрослых и не вызовут беспокойства, – любимая детская игра в притворялочки. А Либо пытался найти правду.

– Мне кажется, – заговорил он, – я понял, что ей не нужна ничья любовь. Как будто она здесь проездом и в любой день ее могут отозвать домой.

Дона Криста серьезно кивнула:

– Да, совершенно верно. Именно так она и ведет себя. Но теперь, Либо, мы должны попросить тебя уйти и не…

Он вышел прежде, чем она успела закончить фразу. Кивок, полуулыбка и послушание, которое доказывало, что он достоин доверия, лучше любых слов. Пипо, конечно, понял, что сына обидела эта просьба: Либо отлично умел заставить взрослых почувствовать себя детьми по сравнению с ним.

– Пипо, – произнесла завуч, – Новинья подала заявление о досрочной сдаче экзаменов на ксенобиолога. Хочет занять место своих родителей.

Пипо поднял брови.

– Она утверждает, что с раннего детства изучала предмет и готова начать работу прямо сейчас, что ей не нужна стажировка.

– Ей тринадцать?

– Такие случаи бывали. Многие сдают экзамены раньше срока. Кое-кто был даже моложе ее. Правда, это происходило две тысячи лет назад. Епископ Перегрино, естественно, против, но наш губернатор Босквинья, благослови Господь ее практичность, напомнила ему, что колония отчаянно нуждается в ксенобиологе. Нам нужно приспосабливать байянские растения к здешним условиям, мы не голодаем, но меню небогатое, да и… Босквинья выразилась так: «Пусть будет хоть младенец, лишь бы ксенобиолог».

– И ты хочешь, чтобы я ее экзаменовал?

– Если ты будешь так любезен.

– Буду рад.

– Я им так и сказала.

– Каюсь, у меня есть тайный мотив.

– Да?

– Я должен был больше сделать для девочки. Хотелось бы знать, не поздно ли мы начали.

Дона Криста усмехнулась:

– Ох, Пипо, попробуй, если хочешь. Но поверь мне, милый друг: пытаться влезть к ней в душу – все равно что плавать в ледяной воде.

– Представляю. Для постороннего Новинья как ледяной душ. Но что чувствует она сама? Она холодна, прикосновения чужих должны обжигать ее.

– Ты поэт, – сказала Дона Криста. В ее голосе не было иронии, она говорила то, что думала. – Интересно, понимают ли свинксы, что мы послали к ним лучшего из нас?

– Я им все время твержу об этом, но они такие скептики.

–

Страница 6

Завтра я пришлю девочку к тебе. Предупреждаю: она проглотит тесты и выплюнет косточки, но будет сопротивляться всякой попытке завести разговор на посторонние темы.

– Меня куда больше беспокоит, что случится после того, как она пройдет тестирование. Если девочка провалится, ей будет очень плохо. Если пройдет, плохо придется мне.

– Отчего?

– Либо сразу же потребует, чтобы я принял у него досрочный экзамен на зенадора. Он сдаст, и что мне делать тогда – отправляться домой, сворачиваться клубком и умирать?

– Господи, Пипо, какой же ты романтичный дурень! Если и есть в Милагре человек, способный видеть коллегу в собственном тринадцатилетнем сыне, то это ты.

После того как она ушла, Пипо и Либо занялись обычной работой: подробной записью сегодняшней встречи с пеквениньос. Пипо сравнивал работу Либо – ход его мыслей, отношения, внезапные озарения – с тем, что делали когда-то аспиранты университета Байи, где он работал, прежде чем улетел на Лузитанию. Конечно, Либо молод, ему нужно подучить теорию, но у него задатки настоящего ученого и сердце гуманиста. Когда работа была окончена и они шли домой под светом огромной луны, Пипо решил, что Либо заслуживает того, чтобы с ним обращались как с равным. Пусть он даже не сдал экзамена. Того, что на самом деле важно, никакие тесты не покажут.

Пипо хотел узнать, есть ли у Новиньи эти качества – нерегистрируемые качества ученого. И если нет, он не позволит ей сдать экзамен, сколько бы информации она ни вызубрила.


* * *

Похоже, Пипо станет проблемой. Новинья знала, как ведут себя взрослые, когда не хотят позволить ей поступить по-своему и стремятся избежать ссоры. «Конечно-конечно, ты можешь сдать экзамен. Но зачем так спешить? Подожди, подумай. Ты уверена, что сдашь с первой попытки?»

Новинья не хотела ждать. Она была готова.

– Поднимайте обруч, я прыгну, – сказала она.

Ее взгляд стал ледяным. Этого тоже следовало ожидать. Это хорошо. Холод – хорошо. Она может всех заморозить до смерти.

– Я не хочу, чтобы ты прыгала через обруч.

– Я прошу только, чтобы вы поставили их в ряд – так у меня быстрее получится. Я не могу ждать неделями.

– Ты слишком торопишься, – задумчиво проговорил он.

– Я готова. Межзвездный Кодекс позволяет мне совершить попытку в любое время. Это мое дело и дело Межзвездного Конгресса, и я не вижу причины, по которой ксенолог должен подменять Межзвездную экзаменационную комиссию.

– Значит, ты невнимательно читала закон.

– Единственное, что мне нужно для досрочной сдачи, – это разрешение моего опекуна. А у меня его нет.

– Есть, – возразил Пипо. – Со дня смерти твоих родителей твой опекун – губернатор Босквинья.

– Она согласна.

– При условии, что ты придешь ко мне.

Новинья видела, как внимательно он смотрит на нее. Она не знала Пипо, а потому решила, что это то самое выражение, которое она ловила во многих глазах, – желание главенствовать, управлять ею, сломить ее волю, лишить независимости. Желание заставить ее подчиниться.

Из-подо льда стал пробиваться огонь.

– Что вы знаете о ксенобиологии?! Вы только ходите и разговариваете со свинксами, а сами не понимаете, как работают гены! Кто вы такой, чтобы проверять меня? Лузитании нужен ксенобиолог, уже восемь лет. А вы хотите заставить всех ждать дольше просто потому, что вам нравится власть!

К ее удивлению, он не испугался, не отступил, даже не рассердился, будто ничего не слышал.

– Вижу, – кивнул он. – Ты хочешь стать ксенобиологом, потому что любишь людей Лузитании. Ты увидела, что им это надо, и решила пожертвовать собой, посвятив себя в столь юном возрасте альтруистической службе на благо ближних своих.

Полный абсурд. И вовсе она так не думала.

– Разве это не причина?

– Была бы стоящей, если б была правдой.

– Вы обвиняете меня во лжи?

– Твои собственные слова выдают тебя. Ты говорила, как они, люди Лузитании, нуждаются в тебе. Но ты живешь среди нас. Ты провела среди нас всю жизнь. Готова пожертвовать собой, но не ощущаешь себя частью общины.

Значит, он не из тех взрослых, которые поверят любой лжи, лишь бы не разрушать иллюзию, что она такой же ребенок, как все.

– А почему я должна ощущать себя частью общины? Ведь это не так.

Он серьезно кивнул, будто обдумывая услышанное.

– А частью какой общины ты себя считаешь?

– Кроме этой, на Лузитании есть только община свинксов, но я не поклоняюсь деревьям.

– На Лузитании много общин. Например, община учеников.

– Не для меня.

– Знаю. У тебя нет друзей, нет близких, ты ходишь к мессе, но не на исповедь. Ты совсем одна, ты стараешься по возможности не соприкасаться с жизнью колонии – пожалуй, с жизнью человеческой расы вообще. По моим сведениям, ты живешь в полной изоляции.

А вот к этому Новинья готова не была. Он коснулся глубоко спрятанной самой болевой точки, а ей нечем защищаться.

– Если и так, я не виновата.

– Знаю. Знаю, где это началось, и знаю, кто виноват в том, что это продолжается по сей день.

– Я?

– Я. И все остальные. Главным обра

Страница 7

ом я. Я знал, что происходит, и ничего не предпринимал. До нынешнего дня.

– А сегодня вы препятствуете мне получить то единственное, что важно для меня! Спасибо за сочувствие!

Он снова серьезно кивнул, будто принимая ее саркастическую благодарность.

– Видишь ли, Новинья, в определенном смысле не важно, что это не твоя вина. Город Милагре – общество и должен действовать, как положено обществу: добиваться наибольшего доступного счастья для всех своих членов.

– То есть для всех жителей Лузитании, кроме свинксов и меня.

– Ксенобиолог очень важен для колонии, особенно для такой, как наша, окруженной оградой, ограниченной в развитии. Наш ксенобиолог должен отыскивать пути, как выращивать больше протеина и карбогидратов на гектар, то есть изменять гены земной пшеницы и картофеля, чтобы…

– …получить максимум питательных веществ, возможный для данной планеты. Вы всерьез считаете, что я собиралась сдавать экзамен, не зная, в чем будет состоять дело моей жизни?

– Дело твоей жизни – посвятить себя работе на благо презираемых тобой людей.

Теперь Новинья отчетливо увидела поставленную ловушку. Поздно, пружина сработала.

– Значит, вы считаете, что ксенобиолог не может работать, если не любит тех, кто пользуется плодами его труда?

– Мне безразлично, любишь ты нас или нет. Я просто хочу знать, чего ты добиваешься на самом деле. Почему ты так жаждешь стать биологом.

– Основы психологии. Мои родители умерли на этом посту, я хочу занять их место, сыграть их роль.

– Может быть. А может быть, и нет. Что я хочу знать, Новинья, то, что я должен знать, прежде чем позволить тебе сдать экзамен, – к какой общине ты принадлежишь?

– Вы сами сказали, что таковой нет.

– Невозможно. Личность определяется по обществу, к которому она принадлежит, а также по тем, к которым она принадлежать не желает. Я есть это, это и вот это, но ни в коем случае не то и вон то. Все твои дефиниции негативны. Я могу составить бесконечный список того, чем ты не являешься. Но личность, которая по-настоящему уверена, что не принадлежит к обществу, неизбежно убивает себя. Или уничтожает свое тело, или отказывается от индивидуальности и сходит с ума.

– Чистая правда, я безумна, как Шляпник[2 - Безумный Шляпник – персонаж сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».].

– Ну нет. Не безумна. У тебя есть цель. Тебя гонит какая-то страшная волна. Экзамен ты непременно сдашь, но, прежде чем я позволю тебе сдавать, мне нужно понять: кем ты станешь? Во что веришь, чему принадлежишь, о чем заботишься, что любишь?

– Никого, ничто, ни в этом мире, ни в следующем.

– Не верю.

– Я еще ни разу не встречала хороших людей, только моих родителей, а они мертвы! И даже они… Никто ничего не понимает.

– Тебя.

– Конечно, я же часть ничего. Не так ли? Но никто не понимает никого, даже вы. Вы притворяетесь мудрым и добрым и только заставляете меня плакать, потому что в вашей власти помешать мне делать то, что я хочу…

– Заниматься ксенобиологией.

– Да. И этим тоже.

– А чем же еще?

– Тем, чем вы. Только вы все делаете неправильно, вы работаете просто глупо!

– Ксенолог как ксенолог.

– Они совершили дурацкий ляп, когда создали новую науку, чтобы изучать свинксов. Свора старых прожженных антропологов, которая надела новые шляпы и стала называть себя ксенологами. Но вы никогда не поймете свинксов, если будете просто наблюдать за ними! Они продукт иной эволюционной цепочки. Нужно разобраться в их генах, в том, что происходит внутри клеток. Нужно изучать других животных – свинксы ведь не с неба свалились, никто не может существовать в изоляции…

«Не читай мне лекций, – подумал Пипо. – Расскажи, что ты чувствуешь». И попробовал спровоцировать ее, прошептав:

– Кроме тебя.

Сработало. Холодное презрение сменилось яростным выпадом.

– Вы никогда не поймете их! Это сделаю я!

– Почему ты так взволнована? Что тебе свинксы?

– Вы никогда не поймете. Вы добрый католик. – (Сколько презрения в паре слов!) – Эти книги в черном списке.

В глазах Пипо вспыхнуло понимание.

– «Королева Улья» и «Гегемон».

– Он жил три тысячи лет назад, человек, назвавший себя Говорящим от Имени Мертвых. И он понял жукеров. Мы уничтожили их, единственную чужую расу, которую знали, мы убили всех, а он понял.

– И ты хочешь написать историю свинксов, подобно тому как Говорящий написал историю жукеров.

– Вы говорите об этом так, будто это сочинение на заданную тему. Вы же не знаете, что это значит – создать «Королеву Улья» и «Гегемона». Какая это была боль – заставить себя быть чужим, чуждым сознанием и вернуться оттуда с любовью к тем прекрасным существам, которых мы уничтожили. Он жил в одно время с самым ужасным человеком на свете, с Эндером, Убийцей Народа, стершим жукеров с лица Вселенной, и сделал все, что мог, чтобы восстановить уничтоженное Эндером. Он попытался воскресить мертвых.

– И не смог.

– Смог! Он дал им новую жизнь. Вы бы знали, если б читали книгу! Я ничего не понимаю в Иисусе. Я слушала епископа Перегр

Страница 8

но и не верю, что священники могут превращать облатки в плоть и имеют право отпустить хоть миллиграмм греха. Но Говорящий от Имени Мертвых вернул к жизни Королеву Улья.

– Так где же она?

– Здесь! Во мне!

– И еще кое-кто, – кивнул он. – Говорящий. Вот кем ты хочешь стать.

– Это единственная правдивая история, которую я слышала, – сказала она. – Единственная, которая что-то значит. Это вы хотели услышать? Что я еретичка? Что делом моей жизни станет книга, которую запрещено читать добрым католикам?

– Я хотел услышать, – тихо произнес Пипо, – что ты есть. Одно имя вместо сотен имен того, чем ты не являешься. Ты – Королева Улья. Ты – Говорящий от Имени Мертвых. Это очень маленькая община, но великая сердцем. Значит, ты решила не присоединяться к другим детям, которые сбиваются в стаи, чтобы исключить всех остальных. Люди считают тебя бедной сироткой, но ты знаешь секрет, знаешь, кто ты на самом деле. Ты – единственное человеческое существо, способное понять инопланетянина, чужака, ибо ты сама чужая и знаешь, что такое быть нечеловеком, поскольку ни одна группа людей не выдаст тебе свидетельства о полной принадлежности к виду хомо сапиенс.

– Теперь вы утверждаете, что я не человек? Вы заставили меня плакать как маленькую из-за того, что меня не хотят допустить к экзамену, унизили меня, а теперь говорите, что я не человек?

– Ты можешь сдать экзамен.

Слова повисли в воздухе.

– Когда? – выдохнула она.

– Сегодня. Завтра. Начинай, когда захочешь. Я отложу работу и сделаю все, чтобы ты справилась побыстрее.

– Спасибо! Спасибо, я…

– Стань Говорящей от Имени Мертвых. Я помогу тебе, чем сумею. Закон запрещает мне брать на встречи с пеквениньос кого-либо, кроме стажера, моего сына Либо. Но мы покажем тебе свои записи, будем рассказывать все, что узнали. Теории, догадки. А в ответ ты станешь показывать нам свою работу. Все, что обнаружишь в генетических цепях этого мира, все, что поможет нам понять пеквениньос. И когда мы вместе узнаем достаточно, ты сможешь написать свою книгу, стать Говорящей от Имени Мертвых. Нет, не так, просто Говорящей – ведь пеквениньос живы.

– Я стану Голосом Живущих, – улыбнулась она.

– Я читал «Королеву Улья» и «Гегемона», – сказал он. – Не самое плохое место, чтобы отыскать себе имя.

Но напряжение не исчезло из ее глаз. Она все еще не могла поверить его обещаниям.

– Я захочу приходить сюда часто. Все время.

– Мы закрываем Станцию, когда уходим домой спать.

– Все остальное время. Вы устанете от меня, начнете прогонять, у вас появятся секреты. Вы захотите, чтобы я сидела тихо и не мешала.

– Мы только что стали друзьями, а ты уже думаешь, что я лжец, обманщик и нетерпеливый осел.

– Но так и будет. Так всегда бывает. Все хотят, чтобы я ушла.

– Ну и что? – Пипо пожал плечами. – Временами все хотят, чтобы их оставили в покое. Иногда мне будет хотеться, чтобы ты провалилась сквозь землю. Но предупреждаю, даже если я велю тебе убираться, тебе вовсе не обязательно уходить.

Лучшего ей никто никогда не говорил.

– С ума сойти!

– Обещай мне только одно: ты никогда не должна пытаться выйти за ограду и встретиться с пеквениньос. Я не могу тебе этого позволить. Если ты это сделаешь, Межзвездный Конгресс закроет Станцию и запретит дальнейшие контакты. Ты обещаешь? Ты можешь погубить все: мой труд, свой труд.

– Обещаю.

– Когда ты хочешь сдать экзамен?

– Сейчас! Могу я начать сейчас?

Он тихо рассмеялся и не глядя нажал клавишу на терминале компьютера. Экран ожил, в воздухе над ним заклубились голограммы первых генетических моделей.

– У вас все было готово, – сказала она. – Вы знали, что все равно пропустите меня.

– Я надеялся. – Он покачал головой. – Верил в тебя. Хотел помочь осуществить мечту. Если это хорошая мечта.

Она не была бы Новиньей, если бы не нашла ядовитый ответ:

– Понятно. Вы тот, кто берется судить людские мечты.

Наверное, он не понял, что это оскорбление. Только улыбнулся, соглашаясь:

– Вера, надежда, любовь – святая троица. Но любовь – самая великая из них.

– Вы не любите меня.

– Ах, – улыбнулся он, – я сужу людские мечты, а ты судишь любовь. Ну что ж, постановляю: ты виновна в том, что мечтаешь о добром, и приговариваю тебя к пожизненной работе во исполнение своей мечты. Я только надеюсь, что когда-нибудь ты поймешь: я виновен в любви к тебе. – Он почему-то перестал улыбаться. – Моя дочь Мария умерла от десколады. Сейчас она была бы чуть-чуть старше тебя.

– Я напоминаю вам ее?

– Я сейчас думал, что она была бы совсем другой, совсем не такой, как ты.


* * *

Она приступила к экзамену, который длился три дня. Новинья прошла, набрав куда больше баллов, чем добрая половина выпускников университетов. Спустя годы она вспоминала этот экзамен не потому, что он стал началом ее карьеры, концом детства, подтверждением того, что она избрала правильный путь, а только потому, что с этого началась ее жизнь на Станции Пипо. Пипо, Либо и она, Новинья, первый дом, первая семья с тех пор, как ее ро

Страница 9

ители погибли.

Ей было нелегко, особенно поначалу. Новинья не скоро избавилась от привычки встречать людей холодной враждебностью. Пипо понимал ее и не обращал внимания на постоянные выпады. Либо пришлось труднее. Станция Зенадорес была местом, где они с отцом могли бывать вдвоем. А теперь, не спрашивая его согласия, к ним присоединился третий. Холодный, надменный третий, человек, который обращался с ним как с ребенком, хотя они были ровесниками. Его раздражало то, что она ксенобиолог и обладает статусом взрослого, тогда как он все еще ходит в стажерах.

И все-таки Либо, от природы спокойный и добродушный, терпел и никогда не показывал, что обижен или задет. Но Пипо знал своего сына и понимал, как ему плохо. Со временем даже до Новиньи, несмотря на всю ее бесчувственность, начало доходить, что того, как она ведет себя с Либо, нормальный человек терпеть не станет. Ну как же ей добиться хоть какой-нибудь реакции от этого неестественно спокойного, мягкосердечного, красивого мальчишки?

– Вы хотите сказать, что проработали здесь все эти годы, – заявила она однажды, – и даже не знаете, как свинксы размножаются? Откуда вы взяли, что те, на поляне, все мужского пола?

– Когда они изучали наши языки, – мягко ответил Либо, – мы объяснили им про мужской и женский род. Свинксы решили, что они мужчины. Других, тех, кого мы никогда не видели, они называют женщинами.

– То есть они могут размножаться как угодно – от почкования до митоза! – В ее голосе звенело презрение.

Либо медлил с ответом. Пипо, казалось, слышал, как его сын передвигает фразы в голове, пока из них не выветрится возмущение.

– Конечно, я бы предпочел заниматься физической ксенологией, – наконец произнес мальчик. – Тогда бы мы могли сопоставить то, что ты узнала о здешних животных, с результатами исследований клеток пеквениньос.

У Новиньи отвисла челюсть.

– Вы что, даже образцы тканей не взяли?

Либо слегка покраснел, но голос его оставался по-прежнему ровным. «Пожалуй, это напоминает допрос в застенках инквизиции», – подумал Пипо.

– Наверное, это глупо, – проговорил мальчик, – но мы боимся, что пеквениньос начнут интересоваться, зачем нам куски их кожи. И если кто-то из них случайно заболеет, не подумают ли они, что мы в этом виноваты?

– А почему не взять что-нибудь из «отходов»? Даже волосок может дать нам очень много.

Либо кивнул. Пипо, следивший за ними из-за терминала в дальнем конце комнаты, узнал жест – мальчик неосознанно копировал отца.

– Многие племена Земли верили, что экскременты содержат какую-то часть жизненной силы владельца. Как и волосы, ногти. А если свинксы решат, что мы пытаемся приобрести над ними магическую власть?

– Разве вы не знаете их языка? И мне казалось, что многие из них говорят на звездном. – Она даже не пыталась скрыть свое возмущение. – Разве вы не можете объяснить, для чего нужны образцы?

– Ты права, – спокойно ответил он. – Но если мы станем объяснять, зачем нам потребовались куски их тканей, то можем, сами того не желая, обучить их биологическим концепциям, до которых им нужно расти еще тысячу лет. Именно поэтому закон запрещает такие эксперименты.

Наконец Новинья отступила:

– Я не знала, что доктрина минимального вмешательства связывает вас по рукам и ногам.

Пипо был рад, что ее надменность улетучилась, хотя на смену ей пришла приниженность, что было почти так же плохо. Девочка так долго была отрезана от людей, что разговаривала – будто монографию читала. Иногда Пипо казалось, что он вмешался слишком поздно, что она уже не станет человеком.

Он ошибался. Как только девочка убедилась, что они знают свое дело, а сама она совершенно невежественна во многих вопросах, ее агрессивность улетучилась и Новинья ударилась в другую крайность. Несколько недель она почти не разговаривала с Пипо и Либо, а лишь тщательно изучала их доклады, пытаясь разобраться в целях и методах, и иногда обращалась к ним с вопросами, на которые получала вежливые и подробные ответы.

Спустя время вежливость сменилась фамильярностью. Пипо и Либо начали свободно говорить в ее присутствии, обсуждать свои догадки о причинах возникновения странных обычаев свинксов, о подлинном содержании их порой нелепых высказываний, о том, почему они до сих пор остаются загадкой. Сводящей с ума загадкой. И поскольку наука о свинксах была сравнительно молодой, Новинье потребовалось совсем немного времени, чтобы стать экспертом по вопросу и даже построить множество гипотез. Пипо поощрял ее:

– В конце концов, все мы одинаково слепы.

Пипо предвидел, что произойдет потом. Тщательно культивируемое спокойствие Либо делало его в глазах сверстников заносчивым. Он безусловно предпочитал общество отца компании сверстников. Его одиночество было не столь вызывающим, как у Новиньи, но почти столь же полным. Теперь, однако, общий интерес к свинксам словно магнитом тянул их друг к другу. Действительно, с кем же еще им говорить, если, кроме них, только Пипо способен понять смысл беседы?

Они отдыхали вместе, вместе смеялись

Страница 10

о слез над шутками, которые не произвели бы впечатления на любого другого лузитанца. Подобно тому как свинксы давали имя каждому дереву в лесу, Либо в шутку окрестил всю мебель Станции Зенадорес и время от времени объявлял, что тот или иной предмет обстановки в дурном настроении и его не следует беспокоить. «Не садитесь в Кресло! У него приступ радикулита!» Им никогда не доводилось видеть самку свинкса, а самцы отзывались о своих половинах с почти религиозным страхом. Новинья написала серию докладов-пародий, посвященных вымышленной самке по имени Преподобная Мать. Дама эта была злобной, властной и исключительно недобропорядочной.

Впрочем, их жизнь заполняли не только шутки. Были проблемы, беспокойство, а однажды возник даже смертельный страх: им показалось – они совершили именно то, что стремился предотвратить Межзвездный Конгресс, и стали причиной радикальной перемены в обществе свинксов. Началось все, естественно, с Корнероя, который продолжал задавать ошеломляющие, невозможные вопросы. Ну например: «Если здесь нет второго города людей, как же вы будете воевать? Убийство малышей не принесет вам славы». Пипо пробормотал что-то о том, что люди никогда не поднимут руку на малышей пеквениньос, но он не сомневался, что Корнерой спрашивал его совсем не об этом.

Пипо уже несколько лет знал, что война не чужда свинксам, но Либо и Новинья много дней горячо спорили о том, хотят ли свинксы войны, или для них она просто неизбежность, естественный порядок вещей. Появлялись и другие отрывочные сведения, важные и не очень, порой и вовсе нельзя было определить степень их серьезности. В каком-то смысле сам Корнерой был живым доказательством мудрости политики, запрещавшей ксенологам задавать вопросы, из которых свинксы смогут почерпнуть сведения о человеческой культуре. Вопросы Корнероя сообщали им больше, чем его ответы.

Последним кусочком мозаики, который подкинул им Корнерой, стал, однако, не вопрос, а догадка, высказанная в присутствии Либо, когда Пипо на другой стороне поляны наблюдал за постройкой новой хижины.

– Я знаю, – сказал Корнерой. – Я знаю, почему Пипо все еще жив. Ваши женщины слишком глупы, чтобы оценить его мудрость.

Либо попытался понять смысл этой фразы. Корнерой считает, что если бы женщины людей были умнее, они давно бы убили Пипо?

Слова об убийстве наверняка очень важны. Либо чувствовал, что не справится с разговором один, но не мог позвать на помощь отца, так как Корнерой явно хотел поговорить без Пипо.

Не дождавшись ответа, свинкс продолжил:

– Ваши женщины – слабые и глупые. Я сказал это другим, и они предложили спросить тебя. Ваши женщины не видят мудрости Пипо. Это правда?

Корнерой был крайне возбужден: он тяжело дышал, щипал себя за руки, выдергивая пучки волос. Либо должен был хоть как-то ответить.

– Большинство женщин не знает его, – выдавил он из себя.

– Тогда откуда они узнают, когда он должен умереть? – спросил Корнерой. Он на мгновение замер и вдруг громко прокричал: – Вы кабры!

В эту минуту подошел Пипо, привлеченный криком. Он тут же заметил полную растерянность сына. Но Пипо понятия не имел, о чем шел разговор. Как же он мог помочь? Он услышал лишь, что Корнерой сравнивал людей – а возможно, только ксенологов, Пипо и Либо, – с большими зверюгами, пасущимися в прерии. Пипо даже не мог понять, весел Корнерой или зол.

– Вы кабры! Вы решаете! – Он показал на Либо, а потом на Пипо. – Ваши женщины не выбирают время чести, вы сами! Как на войне, только все время!

Пипо никак не мог понять, о чем говорит Корнерой, но видел, что все пеквениньос буквально окаменели и ждут от него или от Либо ответа. И ясно было: Либо так напуган странным поведением Корнероя, что не осмелится даже рот открыть. У Пипо оставался один выход – сказать правду. В конце концов, это тривиальный и вполне очевидный факт из жизни человеческого общества. Конечно, сказав, он нарушит постановление Межзвездного Конгресса, но молчание принесет куда больше вреда. Пипо заговорил:

– Мужчины и женщины решают вместе, или каждый решает для себя. Никто не выбирает за другого.

Похоже, именно этого они и ждали.

– Кабры, – снова и снова повторяли свинксы.

Крича и свистя, они подбежали к Корнерою, подняли его на руки и ринулись в лес. Пипо хотел было пойти за ними, но два свинкса остановили его и покачали головой. Они усвоили этот человеческий жест довольно давно, и он быстро прижился в их системе знаков. Пипо категорически запрещалось заходить в лес. Толпа отправилась к женщинам – туда, где люди не имели права появляться.

По дороге домой Либо объяснил, с чего начались неприятности.

– Ты знаешь, что сказал Корнерой? Что наши женщины слабые и глупые.

– Ему не доводилось встречаться с губернатором Босквиньей. Или, если уж на то пошло, с твоей матерью.

Либо расхохотался. Его мать, Консейсан, управляла архивами, как старая королева – своими верными подданными: вступая в ее королевство, вы оказывались полностью в ее власти. И, еще не отсмеявшись, он почувствовал, как нечто ускольза

Страница 11

т от него, какая-то важная мысль… «О чем мы, собственно, говорили?» Беседа шла, Либо забыл, а потом забыл, что что-то забыл.

В ту ночь они слышали барабанный грохот, который Либо и Пипо считали признаком празднества. Обычно глухой звук, будто палкой колотят по большому барабану, продолжался недолго, но в эту ночь празднество, казалось, тянулось до бесконечности. Пипо и Либо говорили о том, что пример равенства полов среди людей, возможно, возбудил у свинксов надежду на освобождение.

– Я думаю, это можно назвать серьезным изменением, – сказал Пипо. – Если выяснится, что мы спровоцировали настоящие перемены, мне придется доложить об этом и Межзвездный Конгресс, вероятно, решит прервать контакт между людьми и свинксами. На некоторое время. Или на годы. Неприятно думать, что честное исполнение работы может привести к полному ее запрету.

Утром Новинья проводила их до ворот. Высокая ограда отделяла город людей от склонов, поднимавшихся к лесу, где обитали свинксы. Пипо и Либо все еще пытались убедить друг друга, что они ничего такого не сделали и вообще не могли поступить иначе, а потому Новинья обогнала их и добралась к воротам первой. Когда мужчины подошли к ограде, она показала им на небольшую площадку очищенной от растительности красной земли метрах в трех вверх по холму.

– Это что-то новенькое, – удивилась она. – Не могу разглядеть, что там лежит.

Пипо открыл ворота, и Либо побежал вперед посмотреть. Он остановился на краю площадки и застыл, не сводя глаз с того, что лежало перед ним. Пипо вдруг тоже встал как вкопанный, и Новинья, испугавшись за Либо, забыла про запрет и выскочила за ворота. Либо запрокинул голову, упал на колени и, вцепившись руками в свои курчавые волосы, заплакал от боли и раскаяния.

Корнерой лежал, распластанный на красной земле. Он был выпотрошен, и очень тщательно: каждый орган был аккуратно отделен от тела, жилы и кости рук и ног тоже вырезаны и разложены симметрично на подсыхающей земле. При этом ни один кусочек кожи не был отрезан полностью. Все сделано с большим умением.

Либо был на грани истерики. Новинья опустилась на колени рядом с ним, прижала его к себе, пыталась укачать, успокоить. Пипо вытащил камеру и очень методично сделал снимки во всех ракурсах, чтобы компьютер помог сделать полный анализ.

– Он еще жил, когда они проделывали все это, – произнес Либо, когда к нему вернулась способность говорить. Слова давались ему с трудом, словно он был иностранцем, недавно выучившим язык. – На земле так много крови, она брызгала очень далеко. Сердце еще билось, когда они вскрыли его.

– Мы обсудим это позже, – остановил его Пипо.

И тут Либо вспомнил мысль, которую потерял вчера:

– Корнерой говорил о женщинах. Они решают, когда мужчина должен умереть. Он сказал мне это, а я…

Либо остановился. Конечно, он ничего не ответил. Закон требовал от него молчания. В эту минуту он понял, что ненавидит закон. Если закон подразумевает, что он, Либо, должен допустить, чтобы такое случилось с Корнероем, значит закон бессмыслен. Корнерой был личностью, почти человеком. А как можно стоять и спокойно смотреть, когда такое делают с человеком, просто потому, что вы изучаете его?

– Они не лишили его чести, – сказала Новинья. – Если в чем-то мы можем быть уверены, так это в том, что они любят деревья. Видите? – (Из центра опустевшей грудной клетки торчал маленький саженец.) – Они посадили дерево на том месте, где он умер.

– Теперь мы знаем, почему у каждого дерева есть имя, – горько усмехнулся Либо. – Они посажены над могилами замученных до смерти свинксов.

– Это очень большой лес, – спокойно ответил Пипо. – Гипотезы должны быть хоть сколько-нибудь вероятными.

Их успокоил его ровный, уверенный тон. Он требовал, чтобы даже сейчас они были в первую очередь учеными.

– Что нам делать? – спросила Новинья.

– Немедленно вернуться за ограду, – отозвался Пипо. – Тебе нельзя здесь находиться.

– Я хотела сказать… Тело – что делать с ним?

– Ничего. Свинксы сделали то, что сделали, по тем причинам, по которым всегда это делают.

Он помог Либо подняться. Мальчику было трудно стоять. Первые несколько шагов пришлось вести его под руки.

– Что я сказал? – прошептал он. – Я даже не знаю, что именно из того, что я тогда нес, убило его.

– Это был не ты, – ответил Пипо. – Это я.

– Вы серьезно думаете, что имеете над ними такую власть? – со злостью спросила Новинья. – Вы считаете, что их мир вращается вокруг вас? Свинксы наверняка имели свои причины. Дураку понятно, это не первый случай – они слишком умело произвели вивисекцию.

У Пипо начался приступ черного юмора.

– У нас с тобой размягчение мозгов, Либо. Новинье не положено знать ксенологию лучше нашего.

– А она права, – сказал Либо. – Что бы мы там ни спровоцировали, это явно не первый раз. Они делали это раньше. Обычай. – Он изо всех сил старался говорить спокойно.

– Но это даже хуже, правда? – спросила Новинья. – У них такой обычай – вспарывать друг другу животы. – Она окинула взглядом деревья,

Страница 12

лес, поднимавшийся от вершины холма, и подумала, сколько из них растет на крови.

Пипо отправил доклад по ансиблю (у него не было никаких неприятностей с уровнем допуска), предоставив наблюдательному комитету решать, следует ли прервать контакт со свинксами. Комитет не нашел в его действиях серьезных ошибок. «Невозможно до бесконечности скрывать отношения между полами людей. Рано или поздно ксенологом станет женщина, – говорилось в ответе. – И мы не можем квалифицировать ваши действия иначе, как разумные и своевременные. По нашему мнению, вы оказались против своей воли вовлечены в местный вариант политической борьбы, где ситуация обернулась против Корнероя. Вам следует со всей возможной осторожностью продолжать контакт».

Это означало полное оправдание, но смириться с происшедшим все же было нелегко. Либо вырос, узнавая свинксов сначала по рассказам отца. Корнерой был ему ближе, чем большинство людей (семья и Новинья не в счет). Прошли дни, пока Либо нашел в себе силы вернуться на Станцию Зенадорес, недели, пока он снова смог войти в лес. А свинксы вели себя так, будто ничего не случилось. Они, пожалуй, стали более открытыми, добродушными по отношению к людям. Никто – и, уж конечно, не Пипо и Либо – не вспоминал о Корнерое. Но поведение людей несколько изменилось. Теперь отец с сыном не отходили друг от друга дальше чем на несколько шагов.

Угрызения совести и боль того дня еще больше связали Либо и Новинью, заставив полагаться друг на друга. Тьма свела их ближе, чем свет. Свинксы оказались опасными и непонятными – но люди всегда были такими, а между Пипо и Либо висел теперь невысказанный вопрос: чья вина? Они оба пытались успокоить друг друга, но это не очень помогало. И единственным добрым и надежным другом в мире Либо была Новинья, а в мире Новиньи – Либо.

И хотя у Либо были мать и родные и они с Пипо каждый день возвращались домой, Новинья и Либо вели себя так, будто Станция Зенадорес – их остров, а Пипо – любящий и любимый, но такой далекий Просперо. Пипо иногда думал: «А кто у нас свинксы – Ариель, ведущий юных влюбленных к счастью, или Калибан, жаждущий убийства?»[3 - Просперо, Ариэль, Калибан – персонажи пьесы У. Шекспира «Буря».]

Через несколько месяцев смерть Корнероя отошла в область воспоминаний и на Станцию возвратился смех, хотя уже не такой беспечный, как раньше. К тому времени как им исполнилось семнадцать, Либо и Новинья были так уверены друг в друге, что часто говорили о совместных планах на пять, десять, двадцать лет вперед. Пипо никогда не спрашивал их о матримониальных планах. «В конце концов, – думал он, – они учат биологию с утра до ночи. Рано или поздно им придет в голову исследовать и эту область стабильной и общественно одобряемой формы размножения». Пока они ломали себе голову над вопросом, как, собственно, размножаются свинксы, ведь у самцов нет соответствующего органа. Их предположения о возможных вариантах соединения генетического материала почти всегда переходили в невероятно непристойные шутки, и Пипо стоило большого труда делать вид, что он ничего не слышит.

В эти несколько коротких лет Станция Зенадорес служила приютом двум дружным и умным молодым людям, которые иначе были бы обречены на холодное одиночество. И конечно, никто из них и подумать не мог, что идиллия кончится вдруг и навсегда при обстоятельствах, которые повергнут в трепет все Сто Миров.

А началось все так просто, так буднично. Новинья сидела и старательно разбирала генетическую структуру прибрежного тростника – приюта всяческой мошкары – и вдруг поняла, что в состав клетки естественной частью входит возбудитель десколады. Она вывела на экран компьютера несколько других клеточных структур, превратила изображение в голограмму, оглядела со всех сторон. Возбудитель десколады был всюду.

Она окликнула Пипо, который просматривал записи, сделанные после вчерашнего визита к свинксам. А в это время компьютер сравнивал все клетки, образцы которых были у Новиньи. Вне зависимости от функции ткани, от вида животного или растения все клетки оказались до предела насыщенными десколадой, а химический состав возбудителя всюду совершенно и полностью идентичен.

Новинья ожидала, что Пипо кивнет, скажет ей, что это выглядит многообещающе, и предложит свою гипотезу. Вместо этого он сел рядом, сам несколько раз повторил операцию, потом спросил, как работает компьютерная программа сравнения и что именно делает с человеческим телом десколада.

– Мама и папа сами не знали, чем это вызвано, но возбудитель десколады высвобождает небольшое количество белка, вернее, псевдобелка – ну, мне так кажется, – и этот белок атакует генетическую молекулу, начинает с одного конца и расщепляет ее на две нити посередине. Поэтому они и назвали его десколадором – он расплетает человеческую ДНК.

– Покажи мне, что он делает в клетках аборигенов.

Новинья создала имитацию.

– Нет, не только молекулу гена – всю клетку вместе с окружением.

– Это все в ядре, – ответила она и расширила поле, чтобы включить другие варианты. Тепе

Страница 13

ь компьютер работал медленнее: каждую секунду он прокручивал миллионы возможных сочетаний ядерного материала. В клетке тростника «расплетенный» ген освободил несколько разошедшихся в стороны ниточек белка. – А у людей ДНК пытается восстановиться, но освободившийся белок встраивается в цепи, и клетка за клеткой буквально сходят с ума. Иногда они начинают бешено делиться, как раковые, иногда просто отмирают. А важнее всего то, что в человеческом теле возбудители десколады размножаются, как кролики весной, и перескакивают из клетки в клетку. Правда, у местных животных они и так живут в каждой клетке.

Но Пипо уже не слушал того, что она говорила. Когда десколадор покончил с клетками тростника, Пипо просмотрел все типы клеток подряд.

– Они не просто похожи, это одно и то же! – воскликнул он. – Одно и то же!

Новинья не увидела сразу того, что заметил он. Что? одно и то же? И времени на вопрос у нее тоже не было. Пипо уже вылетел из кресла, схватил куртку и открывал дверь. Снаружи моросил мелкий дождик. Пипо остановился, только чтобы бросить ей:

– Скажи Либо, пусть не ходит за мной. Покажи ему имитацию. Посмотрим, сможет ли он разобраться до моего возвращения. Он поймет – это ответ. Настоящий ответ. На все наши вопросы.

– Расскажи мне.

Он рассмеялся:

– Не жульничай. Пусть Либо тебе расскажет, если сама не видишь.

– Куда ты?

– Спросить свинксов, прав ли я, конечно! Но я уверен, что прав. И даже если они солгут… Если я не вернусь через час, значит я поскользнулся на мокрой траве и сломал ногу.

Либо не успел посмотреть на имитацию. Заседание комиссии по планированию сильно затянулось из-за дебатов по поводу того, стоит или не стоит расширять территорию пастбища и за счет чего это делать. После заседания Либо зашел в бакалею и купил продуктов на неделю. К тому времени, когда он вернулся на Станцию, Пипо отсутствовал уже четыре часа, начало темнеть, а дождик перешел в мокрый снег. Либо с Новиньей немедленно отправились искать его, опасаясь, что им придется долго обшаривать ночной лес.

Они нашли его почти сразу. Тело уже остывало на снегу. И свинксы даже не посадили для него дерева.




2

Трондхейм




Мне очень жаль, что я не могу выполнить Ваше требование и предоставить более подробные сведения об ухаживании и брачных ритуалах аборигенов Лузитании. Я понимаю, это повергнет Вас в крайнее беспокойство. Впрочем, вероятно, Вы уже пребываете в этом состоянии, и именно оно заставило Вас просить Ксенологическое общество наложить на меня взыскание за отказ сотрудничать с Вами.

Когда наши будущие ксенологи жалуются, что я не умею добывать правильные сведения из бесед с пеквениньос и наблюдений за ними, я всегда рекомендую им перечитать список ограничений, наложенный на меня законом. Я не имею права брать с собой на место контакта более одного помощника. Мне запрещено задавать вопросы, из которых пеквениньос могут сделать выводы о характере человеческой культуры. Нельзя «подбрасывать» им информацию, чтобы понаблюдать за реакцией. Нельзя оставаться с ними более четырех часов подряд, нельзя пользоваться в их присутствии продуктами технологии, кроме одежды, а значит, камерами, магнитофонами, компьютерами, а также карандашом и бумагой. Мне даже запрещено наблюдать за пеквениньос без их ведома.

Короче: я не могу сообщить Вам, как размножаются пеквениньос, потому что они ни разу не делали этого в моем присутствии.

Конечно, в таких условиях невозможно работать! Конечно, бо?льшая часть наших выводов – чушь собачья! Если бы нам пришлось исследовать образ жизни Вашего университета в тех же условиях, в которых мы сейчас исследуем аборигенов Лузитании, мы, без сомнения, пришли бы к заключению, что люди не размножаются, не образуют групп по родству и что вся их жизнь посвящена превращению личинки-студента во взрослую особь – профессора. Мы даже могли бы предположить, что профессора пользуются большим влиянием в человеческом обществе. Конечно, компетентное исследование мгновенно доказало бы ошибочность этих выводов, но в нашем случае компетентное исследование категорически запрещено и сама мысль о нем считается крамолой.

Ксенология никогда не была точной наукой, ибо культура наблюдателя отлична от культуры исследуемого. Но это естественные ограничения, свойство самой науки. А работать нам – и, следовательно, Вам – не дают искусственные ограничения. Сейчас положение таково, что мы с тем же результатом могли бы послать пеквениньос вопросник по почте, а затем сесть, сложить руки и ожидать от них серьезного, подробного, академического ответа.

    Ответ Жуана Фигуэйры Альвареса на письмо Пьетро Гуаттанини из Сицилийского университета. Университетский городок Милана, Этрурия. Опубликовано посмертно в «Ксенологических исследованиях». 22:4:49:193

Смерть Пипо не осталась новостью местного значения. Ансибль мгновенно разнес ее по всем Ста Мирам. Представители единственной разумной расы, обнаруженной после Ксеноцида, замучили до смерти человека, приставленного наблюдать за ними. Через неск

Страница 14

лько часов ученые, политики и журналисты уже начали обсуждать проблему.

И вскоре достигли согласия. Один несчастный случай, каким бы неприятным он ни был, не доказывает ошибочности политики Межзвездного Конгресса по отношению к свинксам. Наоборот, то, что до сих пор погиб только один человек, как раз подтверждает мудрость теории невмешательства. Поэтому не следует ничего предпринимать, разве что понизить интенсивность наблюдения. Новому ксенологу было приказано посещать свинксов не чаще чем через день и не оставаться с ними более часа. Ему запрещалось задавать свинксам вопросы о причинах гибели Пипо.

Правительство также побеспокоилось о душевном состоянии обитателей Лузитании. Им выслали по ансиблю, несмотря на огромные расходы, новые блоки развлекательных программ, призванные отвлечь их от омерзительного убийства.

И, сделав то немногое, что могли сделать фрамлинги, – в конце концов, до Лузитании десятки световых лет – люди Ста Миров вернулись к своим будничным заботам.

За пределами Лузитании только один из полутриллиона обитателей Ста Миров понял, что гибель Жуана Фигуэйры Альвареса, прозванного Пипо, круто изменит его собственную жизнь. Эндрю Виггин был Говорящим от Имени Мертвых в университетском городке Рейкьявике, известном Центре нордической культуры.

Городок стоял на крутых склонах острого как нож фьорда, пронзавшего лед и гранит замерзшей планеты Трондхейм как раз на экваторе. Стояла весна, снега отступили на север, молодая трава тянулась к яркому солнышку. Эндрю лишь краем уха слушал яростный спор о том, была ли полная победа человечества в войне против жукеров необходимым условием успешной колонизации. Такие споры всегда быстро переходили в дружное поношение чудовища Эндера, командира Межзвездного флота, совершившего Ксеноцид. Эндрю в такие минуты думал о своем. Нельзя сказать, что вопрос был ему безразличен, однако он не хотел уделять ему слишком много внимания.

Вживленный микрокомпьютер, маленькой жемчужиной свисавший с мочки уха, прошептал ему о страшной смерти Пипо, лузитанского ксенолога, и Эндрю вернулся в реальный мир. Он прервал шумную дискуссию:

– Что вы знаете о свинксах?

– Они – наша единственная надежда на искупление, – ответил один из студентов, почитавший скорее Кальвина, чем Лютера[4 - Жан Кальвин – французский богослов, реформатор Церкви и основатель кальвинизма. Мартин Лютер – немецкий богослов, переводчик Библии на немецкий язык, основоположник Реформации и одна из ключевых исторических фигур, определивших дух Нового времени, чьим именем названо одно из направлений протестантизма. В контексте «Говорящего…» наиболее важным отличием кальвинизма от лютеранства следует считать доктрину, согласно которой предопределение человека совершается на путях Промысла Божия вне зависимости от волеизъявления самого человека, его поступков и образа мыслей. Одни по воле Бога от века предназначены к спасению, другие – к погибели.].

Эндрю мгновенно перевел взгляд на студентку по имени Пликт. Он знал, что девушка не потерпит столь вызывающего мистицизма.

– Свинксы существуют не потому, что мы нуждаемся в искуплении, – презрительно фыркнула Пликт. – Они сами по себе, рамен, как жукеры.

Эндрю кивнул, потом наморщил лоб:

– Только что ты употребила слово, которое еще не вошло в общепринятый лексикон.

– А должно бы, – отрезала Пликт. – К сегодняшнему дню весь Трондхейм, каждый северянин должен был прочесть «Историю Вутана в Трондхейме», написанную Демосфеном.

– Должны были, но вот не прочли, – вздохнул кто-то.

– Пусть она перестанет ходить гоголем, Голос. Пликт – единственная известная мне женщина, которая может ходить гоголем сидя.

Пликт закрыла глаза и начала:

– В нордических языках существует четыре слова для обозначения чужака. Первое: «иноземец», «утланнинг» – незнакомец, человек, житель нашего мира, пришедший из другого города или страны. Второе: «фрамлинг». Демосфен просто немного изменил наш «фремлинг». Этот незнакомец тоже человек, но из другого мира. Третье: «раман»[5 - Раман (raman) – единственное число, рамен (ramen) – множественное.] – человекоподобное существо, но представитель другого вида. Четвертое: «варелез» – обозначает подлинного чужака, в том числе и всех животных, ибо общение между нами и ними невозможно. Они живые, но мы не можем даже угадать, что заставляет их вести себя так или иначе. Возможно, они разумны, возможно, обладают сознанием, но мы никогда точно этого не узнаем.

Эндрю заметил, что несколько студентов раздражены, и тут же заговорил об этом:

– Вас раздражает дерзость Пликт, но она не дерзит, она просто точна. Вам стыдно, что вы еще не прочли написанную Демосфеном историю вашего собственного народа. Именно этот стыд и заставляет вас злиться на Пликт, потому что она не виновна в вашем грехе.

– Я думал, Голоса не верят в грех, – сказал хмурый парень.

– Но ты-то веришь в грех, Стрика, – улыбнулся Эндрю, – и поступаешь согласно своей вере. Грех для тебя реальность, а потому Голос, зная тебя, должен верить в грех.

Страница 15

Стрика отказался признать себя побежденным.

– Какое отношение весь этот разговор про утланнингов, фрамлингов, рамен и варелез имеет к Ксеноциду, совершенному Эндером?

Эндрю повернулся к Пликт. Та мгновенно умолкла.

– Да, это имеет отношение к нашему недавнему дурацкому спору. Посмотрев через призму степеней отчужденности в нордических языках, мы поймем, что Эндер не виновен в Ксеноциде, ибо, когда он уничтожил жукеров, мы знали их только как варелез. Лишь годы и годы спустя первый Голос написал «Королеву Улья» и «Гегемона» и человечество осознало, что жукеры были не варелез, а рамен. До того люди и жукеры не понимали друг друга.

– Ксеноцид есть ксеноцид, – ответил Стрика. – То, что Эндер не знал сути жукеров, не делает их менее мертвыми.

Эндрю только вздохнул, выслушав жесткое заявление Стрики. Кальвинисты Рейкьявика отказывались принимать во внимание двигавшие человеком мотивы, они судили само действие. Поступки хороши или плохи сами по себе, утверждали они, и, поскольку Говорящие от Имени Мертвых считали, что добро и зло существуют исключительно в сознании людей, а отнюдь не в их поступках, студенты вроде Стрики крайне враждебно относились к Эндрю Виггину. К счастью, Эндрю это совершенно не беспокоило: он понимал, что движет этими ребятами.

– Стрика, Пликт, давайте я предложу вам другой случай. Предположим, свинксы, которые говорят на звездном, – кстати, несколько человек уже выучили их язык, – так вот, предположим, мы узнаем, что свинксы внезапно, без всякого повода, без объяснений, замучили до смерти ксенолога, работавшего с ними.

Пликт немедленно нашлась:

– Как мы можем быть уверены, что повода не было? Действие, которое кажется нам вполне невинным, могло оказаться для них смертельным оскорблением.

– Пусть так, – улыбнулся Эндрю. – Но ксенолог не сделал им зла. Он очень мало говорил и старался не беспокоить свинксов, он ни по каким меркам не заслужил такой смерти. Не превращает ли это необъяснимое убийство свинксов из рамен в варелез?

Теперь быстро заговорил Стрика:

– Убийство есть убийство. Все эти слова о рамен и варелез ничего не значат. Если свинксы убили, значит они зло. И жукеры были злом. Если поступок есть зло, то и творец его – зло.

– Вот в этом-то и заключается наша проблема, – кивнул Эндрю. – Был этот поступок злом или, по крайней мере с точки зрения свинксов, в какой-то степени добром? Кто такие свинксы – рамен или варелез? На минуточку придержи язык, Стрика, я знаю все ваши кальвинистские доводы, но их назвал бы дурацкими даже сам Жан Кальвин.

– Откуда вы знаете, что сказал бы Кальвин?

– Потому что он мертв! – рявкнул Эндрю. – Его нет, и я имею право говорить за него!

Студенты расхохотались, а Стрика погрузился в молчание. Мальчик неплох, умен. Эндрю знал, что его твердокаменный кальвинизм рухнет еще до аспирантуры, хотя переход будет долгим и болезненным.

– Талман, Голос, – вступила Пликт, – вы говорили так, будто ваша гипотетическая ситуация существует на самом деле и свинксы и вправду убили ксенолога.

– Да, это так, – серьезно кивнул Эндрю.

Студенты забеспокоились. Эхо давнего конфликта между людьми и жукерами раздалось внезапно в скалах Трондхейма.

– А теперь загляните в себя, – сказал Эндрю, – и вы обнаружите, что глубоко под вашей ненавистью к убийце Эндеру, рядом с вашей скорбью по мертвым жукерам живет и другое, куда менее приятное чувство: вы боитесь чужого, кем бы он ни был – иноземцем или фрамлингом. Когда вы думаете о том, что чужой может убить человека, которого вы знаете и цените, для вас уже не имеют значения его, чужого, мотивы. Он для вас варелез или, того хуже, джур – дикий зверь, который выходит из ночной тьмы, хищник с огромными клыками. Если в вашей деревне всего одно ружье, а зверь, разорвавший уже одного из вас, должен вернуться этой ночью, станете вы размышлять о его праве на жизнь или сделаете все, чтобы спасти свою деревню, людей, которых вы знаете, которые зависят от вас?

– Вы считаете, что мы должны убить свинксов сейчас, пока они слабы и беспомощны?! – выкрикнул Стрика.

– Я считаю? Я задал вопрос. Вопрос нельзя принимать за утверждение, если только ты не знаешь правильного ответа. А ты не знаешь моего ответа, Стрика. Подумайте об этом все. Занятие окончено.

– Мы договорим об этом завтра? – спросили студенты.

– Если захотите, – ответил Эндрю.

Он не сомневался, что если они и будут обсуждать эту тему, то без него. Для них вопрос о Ксеноциде был сугубо философским. В конце концов, война с жукерами завершилась три с лишним тысячи лет назад. Сейчас на дворе 1948 год от принятия Межзвездного Кодекса, а Эндер уничтожил жукеров в 1180 году до его основания. Но для Эндрю эти события не были столь отдаленными. Он путешествовал среди звезд куда дольше, чем кто-либо из его студентов мог предположить. С той поры, как ему исполнилось двадцать пять, и до прибытия на Трондхейм он ни на одной планете не прожил и шести месяцев подряд. Он перескакивал с одной планеты на другую, словно камень, прыгающий по по

Страница 16

ерхности реки времени.

Его студенты понятия не имели, что Голос, которому никак не дашь больше тридцати шести, отчетливо помнит события трехтысячелетней давности, что для него они происходили всего двадцать лет – половину его жизни – назад. Они не знали, насколько больным был для него вопрос о древней вине Эндера. За все эти годы он не нашел ответа. Их учитель был Говорящим от Имени Мертвых, одним из многих. Откуда они могли знать, что, когда он был совсем маленьким, его старшая сестра Валентина, не выговаривая имя Эндрю, называла его Эндером? Это имя гремело, когда ему не исполнилось и пятнадцати. Так что пусть немилосердный Стрика и склонная к анализу Пликт сушат мозги над великим вопросом о вине Эндера. Для Эндрю Виггина, Говорящего от Имени Мертвых, эта проблема не была академической.

И теперь, поднимаясь по пологому, заросшему травой склону холма, дыша холодным чистым воздухом, Эндер—Эндрю, Голос, – мог думать только о свинксах. Они совершили необъяснимое убийство. Такую же неосторожность позволили себе жукеры при первом контакте с человечеством. Неужели это неизбежность и любая встреча с чужими отмечается кровью? Жукеры без сожаления убивали людей, но только потому, что в их роевом сознании никогда не возникала мысль о ценности отдельной жизни. Для них убийство нескольких десятков человек было самым простым способом заявить о своем присутствии. Возможно, свинксы сделали то, что сделали, по сходной причине?

Компьютер в его ухе сообщил о пытках, о ритуальном убийстве. Раньше свинксы таким же образом расправились с кем-то из своих. Свинксы не обладали роевым сознанием, они совсем не похожи на жукеров. Эндрю Виггин должен, обязан узнать, почему они это сделали.

– Когда вы узнали о смерти ксенолога?

Эндрю обернулся – это была Пликт. Вместо того чтобы отправиться в пещеры, где жили студенты, она пошла за ним.

– Во время вашего спора. – Он погладил пальцем жемчужину. Вживление терминала стоило дорого, но все же было доступно многим.

– Прежде чем пойти на занятия, я слушала новости. Там ничего не было. Если бы сообщение пришло по ансиблю, поднялся бы шум. Вы получаете сведения прямо с канала ансибля. Первым.

Очевидно, Пликт не сомневалась, что наткнулась на важную тайну. Так оно и было.

– Все Голоса имеют первоочередной допуск к информации.

– Кто-то просил вас говорить о смерти ксенолога?

Он покачал головой:

– Лузитания – католическая планета.

– Об этом я и говорю. У них нет своего Голоса. Но если кто-то закажет Речь, они не смогут отказать. А Трондхейм – ближайший к Лузитании некатолический мир. – Пликт поправила рукав. – Почему вы здесь?

– Ты знаешь, зачем я прилетел. Я говорил над могилой Бутана.

– Я знаю, что вы приехали вместе с сестрой, Валентиной, больше известной как учитель. Она отвечает на вопросы, а не заваливает нас новыми.

– В отличие от меня, она знает ответы. Некоторые.

– Голос, вы должны сказать мне. Я пыталась выяснить, кто вы, мне было любопытно. Например, ваше имя, откуда вы родом. Все закрыто. Так запечатано, что я даже не знаю, какого уровня должен быть допуск. Пожалуй, даже Господь всемогущий не смог бы прочесть историю вашей жизни.

Эндрю взял ее за плечи, заглянул в глаза:

– Мне кажется, это тебя не касается.

– Вы куда более важная персона, чем мы думаем, Голос, – сказала она. – Все сообщения по ансиблю сначала идут к вам, а уж потом к администрации планеты, не так ли? И никто не может ничего о вас узнать.

– Раньше никто не пробовал. Почему ты?

– Я хочу стать Голосом.

– Ну что ж, тогда вперед. Компьютер научит тебя всему необходимому. Это же не религия, тебе не придется зазубривать Символ веры. А теперь, пожалуйста, оставь меня в покое. – Он отпустил ее плечи, легонько толкнул и повернулся, чтобы уйти.

– Я хочу Говорить о вас! – крикнула она.

– Я еще не умер! – отозвался он.

– Я знаю, вы летите на Лузитанию! Я знаю, знаю, это так!

«Тогда ты знаешь больше моего», – подумал Эндер. Но всю дорогу его пробирала мелкая дрожь, несмотря на яркое солнце и три теплых свитера, которые он обычно носил. Он не подозревал, что Пликт способна на такой взрыв эмоций. Совершенно очевидно, девочка начала отождествлять себя с ним, Голосом, Эндером. Его испугало то, что другой человек так отчаянно хотел от него чего-то. За многие годы он отвык от людей: не был связан ни с кем, кроме сестры Валентины, ну и, конечно, мертвых, о которых Говорил. Да и все остальные люди, которые хоть что-то значили в его жизни, были уже мертвы. Они с Валентиной оставили за спиной слишком много столетий, слишком много миров.

Мысль пустить корни в ледяной земле Трондхейма казалась ему и невозможной, и странной. Чего же хочет от него Пликт? Впрочем, это не важно, он все равно не исполнит ее желания. Как смела она требовать у него чего-то, как будто он, Эндер, принадлежал ей? Эндер Виггин никому не принадлежит. Он ничей. Если бы она узнала, кто он на самом деле, то возненавидела бы его как Убийцу Жукеров или стала бы преклоняться перед ним как перед

Страница 17

пасителем Человечества. Эндер помнил времена, когда люди относились к нему именно так, и тогдашнее обожание было, пожалуй, еще хуже нынешней ненависти. А теперь люди знали его только по роли, называли Голосом, Талманом, Фаланте, Спикером – или как там еще переводилось название его профессии на язык города, народа или планеты.

Он не хотел, чтобы люди знали его. Он не принадлежал к ним, к человеческой расе. У него другая задача, он принадлежит к другим. Не к людям, не к свинксам. По крайней мере, он так думал. Тогда.




3

Либо




Приблизительная диета: главным образом масиос – блестящие червяки, живущие на ветвях деревьев в переплетении лиан мердоны, иногда жуют пучки травы копим, время от времени – случайно или сознательно? – поедают листья мердоны вместе с червяками.

Мы никогда не видели, чтобы они ели что-либо еще. Новинья проанализировала все три вида пищи: масиос, траву, листья мердоны. Результат получился ошеломляющий. Или пеквениньос не нуждаются в разнообразных белках, или же они все время голодны. В их обычной пище сильно не хватает многих необходимых для жизни элементов. Процент кальция так мал, что мы даже сомневаемся, имеют ли их кости тот же химический состав, что и наши.

Бредовая гипотеза: поскольку мы не можем брать у пеквениньос образцы тканей, единственным источником информации об их анатомии и физиологии нам служат фотографии разделанного тела свинкса по имени Корнерой. Но даже в этих скудных сведениях имеются очевидные несообразности. Язык свинкса, настолько гибкий и подвижный, что его обладатель способен воспроизвести все звуки, доступные человеку, и множество, ему недоступных, развился не сам по себе – он был для чего-то приспособлен. Вероятно, им вытаскивали насекомых из щелей в ветвях деревьев или из гнезд на земле. Но что бы им ни делали предки свинксов, потомки этим явно не занимаются. Ороговелые области кожи на щиколотках и внутренней стороне бедер позволяют им взбираться по деревьям и удерживаться на ветвях исключительно при помощи ног. Зачем свинксам эта способность? Чтобы спасаться от хищников? Но на Лузитании нет хищников, которые могут повредить им. Чтобы цепляться за ствол, пока язык достает насекомых? Эта гипотеза объясняет два вопроса сразу, но где же насекомые? На Лузитании водятся только сосунец и пуладор, но они не прячутся под корой, да и свинксы их не едят. Масиос довольно велики, живут на поверхности коры, их легко собрать, просто стянув вниз плеть мердоны. Свинксам нет необходимости лазить за ними на деревья.

Соображение Либо: язык и привычка лазить по деревьям сформировались в другой среде. Тогда диета свинксов была многообразнее и включала насекомых. Но потом – ледниковый период? миграция? пандемия? – что-то изменило среду до неузнаваемости. Исчезли всякие жуки и букашки. Возможно, с ними погибли и все крупные хищники. Наверное, именно этим объясняется столь малое количество видов растений и животных на Лузитании. Катаклизм должен был произойти совсем недавно, примерно полмиллиона лет назад. Эволюция еще не успела изменить и приспособить свинксов к их нынешнему образу жизни.

Гипотеза очень соблазнительна, ибо в теперешней среде обитания свинксов не мог развиться разум. У них нет врагов, нет даже конкурентов. В их экологической нише с удобствами расположился бы хомяк. С чего бы свинксам напрягать мозги? Но вводить в гипотезу катастрофу, чтобы объяснить, отчего пища свинксов столь однообразна и малопитательна, – это, пожалуй, чересчур. Лезвие Оккама[6 - Лезвие Оккама (Бритва Оккама) – методологический принцип, названный по имени английского философа Уильяма Оккама, хотя базовое его содержание известно со времен Аристотеля (принцип достаточного основания). В кратком виде гласит: «Не следует множить сущее без необходимости». То есть, если для нового явления имеются несколько логически непротиворечивых (а также полных и исчерпывающих) объяснений, имеет смысл выбрать самое простое из них. При этом Бритва Оккама – не аксиома и не запрещает применять сложные объяснения.] разрежет такое объяснение на ленточки.

    Жуан Фигуэйра Альварес. Рабочие записи. 4/1948/14. Опубликовано посмертно в «Философских корнях Лузитанского Раскола». 2010-33-4-1090:40

Как только губернатор Босквинья примчалась на Станцию Зенадорес, события вышли из-под контроля Либо и Новиньи. Босквинья привыкла командовать, и скорость, с какой она отдавала приказы, не оставляла времени ни на протесты, ни на размышления.

– Вы ждите здесь, – обратилась она к Либо, едва войдя в курс дела. – Я отправила арбитра к твоей матери, Либо, как только получила твое сообщение.

– Нам нужно занести тело внутрь, – напомнил Либо.

– Я уже попросила об этом соседей, – отозвалась Босквинья. – А епископ Перегрино готовит место на кладбище.

– Я хочу быть там, – сказал Либо.

– Ты понимаешь… Нам придется все это снять, в подробностях…

– Я сам говорил вам, что мы должны это сделать и доложить Межзвездному Конгрессу.

– Но ты не можешь пойти туда, Либо. – Голос Босквиньи звучал вла

Страница 18

тно. – Кроме того, нам нужен твой доклад. Там, наверху, очень ждут наших сообщений. Ты можешь написать его сейчас, пока у тебя все свежо в памяти?

Конечно, она была права. Только Либо и Новинья могут написать подробный рапорт, и чем скорее они это сделают, тем лучше.

– Могу, – ответил Либо.

– И ты, Новинья, пожалуйста, тоже. Запиши свои наблюдения. И не советуйтесь друг с другом, лучше отдельно. Сто Миров ждут информацию.

Машины уже были включены, доклады сразу же уходили по ансиблю – как есть, с ошибками, с исправлениями. И на всех Ста Мирах лучшие ксенологи читали слова Либо и Новиньи почти сразу же после того, как они были написаны. Другие получали краткую, «выжатую» компьютером сводку о происшедшем. В двадцати двух световых годах пути от Лузитании Эндрю Виггин узнал, что ксенолога Жуана Фигуэйру, прозванного Пипо, замучили свинксы, и рассказал об этом своим студентам еще до того, как тело Пипо внесли через ворота в Милагре.

Как только Либо закончил работу, его со всех сторон окружили представители местной власти. С возрастающим беспокойством Новинья следила за неловкими действиями правителей Лузитании – они только усиливали боль, которую чувствовал сейчас Либо. Хуже всего был, конечно, епископ Перегрино, «утешающий» Либо тем, что доказывал: свинксы – всего лишь животные, у них нет души и, следовательно, отца Либо просто разорвали дикие звери, это несчастный случай, а не убийство. Новинья чуть не крикнула ему: «Вы хотите сказать, что Пипо всю свою жизнь посвятил изучению животных? И его смерть не убийство, а проявление воли Господней?» Но ради Либо она сдержалась. А тот сидел – сидел в присутствии епископа! – кивал и своим безучастным терпением спровадил его быстрее, чем это сделала бы Новинья, закатив скандал.

Дом Кристан из монастыря на самом деле помог тем, что задавал разумные вопросы, разбирал события дня и заставил Либо и Новинью давать четкие, логичные, лишенные эмоций ответы. Новинья, однако, вскоре перестала отвечать. Большинство окружающих спрашивали, почему свинксы вдруг так жестоко поступили с человеком. Дом Кристан хотел знать, какой именно недавний поступок Пипо мог спровоцировать свинксов на убийство. А Новинья точно знала, что сделал Пипо. Он рассказал свинксам про секрет, который расшифровал компьютер. Но девушка промолчала об этом, а Либо, казалось, забыл то, о чем она торопливо поведала ему несколько часов назад, перед тем как они отправились искать Пипо. Либо даже не взглянул на имитацию. Новинья радовалась этому: больше всего ее беспокоило, что он может вспомнить.

Дом Кристан прервал свои расспросы, когда на Станцию прибыли губернатор и те несколько мужчин, которые помогали нести тело, – промокшие до нитки и по уши вымазанные в грязи. К счастью, потоки дождя смыли кровь с их пластиковых плащей. У всех был смущенный, виноватый вид, при входе они едва ли не кланялись Либо. Новинья подумала, что они ведут себя как-то не так, выказывая Либо больше уважения, чем обычно проявляли к людям, чей дом посетила смерть.

Один из них спросил Либо:

– Теперь вы зенадор, да?

Эти слова все объяснили. Зенадор не обладал никакой реальной властью, но престиж его был огромен. Только благодаря его работе, тому, что он здесь необходим, существовала сама колония. Либо уже не ребенок и должен принимать решения, он обрел статус и шагнул с окраины мира в самый его центр.

Новинья чувствовала, как рушатся ее планы. Все шло не так. «Я думала, что останусь здесь еще долго, буду учиться у Пипо, Либо будет рядом со мной – спутником, товарищем. Такой я видела жизнь». Она уже биолоджиста колонии и занимает в системе важное, почетное место. Она не ревновала Либо, ей просто хотелось хоть немного еще побыть ребенком, вдвоем.

Но теперь Либо не мог оставить ее соучеником, их дороги разошлись. Она внезапно поняла, что все в комнате следят сейчас за Либо: как он себя чувствует, что говорит, что намерен делать.

– Мы не станем причинять вреда свинксам, – сказал он. – Не стоит даже называть это убийством. Мы не знаем, что сделал отец, как он их спровоцировал. Я попытаюсь разобраться в этом позже. Важно только одно: они сделали то, что считали правильным и необходимым. Мы чужие здесь; возможно, мы нарушили закон или табу, но отец всегда был готов к этому, он знал, что такое может случиться. Скажите всем, он погиб с честью, как солдат на поле боя, как пилот в рубке корабля. Он умер, исполняя свой долг.

«Ах, Либо, мой молчаливый мальчик, ты стал таким красноречивым, и ты уже не мальчик больше». Новинья чувствовала, как горе наваливается на нее. Она должна отвести глаза от Либо, посмотреть в другую сторону, в любую…

И посмотрела в глаза единственному человеку в комнате, который не следил за Либо. Мужчина был высок, но очень молод, моложе ее самой. Новинья вспомнила его, он учился в школе классом младше. Однажды она пришла к Доне Кристе, чтобы защитить его. Его звали Маркос Рибейра, вернее, нет, звали его Маркано, потому что он был таким большим. Большой и глупый, говорили дети, и кричали е

Страница 19

у вслед: «Кано!» Грубое слово, означавшее «собака». Она замечала тихую ярость в его глазах, а однажды увидела, как, доведенный до отчаяния, он все-таки напал на одного из своих мучителей. Обидчик больше года потом носил руку на перевязи – кости плохо срослись.

Конечно, они обвиняли Маркано, говорили, что он первый начал. Так ведут себя палачи всех возрастов – перекладывают вину на жертву, особенно если она решается дать сдачи. Но Новинья не принадлежала к их числу, она была столь же одинокой, как и Маркано, но не такой беспомощной. И у нее не было причин молчать. Вот так она будет говорить о свинксах, думала она. Сам Маркано для нее ничего не значил. Ей и в голову не приходило, что он запомнит тот случай, что она станет для него единственным человеком, кто хоть раз встал на его сторону в его бесконечной войне с другими детьми. Она не видела его и не думала о нем с тех самых пор, как стала ксенобиологом.

А теперь он стоял здесь, весь в грязи, принесенной с того места, где умер Пипо, его волосы промокли и прилипли к лицу, кожа блестела от влаги. Он больше, чем когда-либо, напоминал зверя. И куда это он смотрит? Его глаза видели только ее. «Почему ты глядишь на меня?» – беззвучно спросила она. «Потому что я голоден», – ответил зверь. Нет-нет, это ее страх – страх перед свинксами. «Маркано для меня – никто, и, что бы он там ни думал, я – не для него».

Одно мгновение она видела его. То, что она выступила в защиту, значило для нее одно, а для него – совсем другое. Это просто были два разных события. Эта мысль совместилась в ее мозгу с мыслью о смерти Пипо… Что-то очень важное… Сейчас она поймет, что случилось… Но мысль ускользнула, затерялась в шуме.

В комнате стоял ровный гул. Епископ с несколькими мужчинами отправился на кладбище. На Лузитании мертвых хоронили просто в саванах: из-за свинксов закон запрещал рубить деревья. Поэтому тело Пипо должны были похоронить немедленно, а службу по нему отслужат позже, наверное даже завтра. Многие люди захотят присутствовать на погребальной мессе по погибшему зенадору.

Маркано и другие мужчины снова нырнули в дождь, оставив Либо и Новинью разбираться со всеми этими людьми, искренне считавшими, что у каждого из них срочное дело. Надутые незнакомцы бродили по Станции, громко разговаривая, принимали решения, которые Новинья отказывалась понимать, а Либо пропускал мимо ушей.

Наконец к Либо подошел арбитр и положил руку на плечо юноши.

– Ты, конечно, останешься с нами, – сказал арбитр. – По крайней мере, на эту ночь.

– Почему в твоем доме, арбитр? – удивилась Новинья. – Ты нам никто, мы никогда не приносили тебе дел на разбор, кто ты такой, чтобы решать? Разве со смертью Пипо мы превратились в маленьких детей, неспособных позаботиться о себе?

– Я буду с матерью, – ответил Либо.

Арбитр удивленно посмотрел на него: мысль о том, что ребенок может не послушаться, несколько ошеломила его, хотя Новинья знала, что ничего нового для арбитра в этом нет. Его дочь Клеопатра – всего на пару лет моложе Новиньи – честно заработала свое прозвище Брухинья, «маленькая ведьма». Почему же он считает, что у младших не может быть своей головы на плечах, своей воли, своих желаний?

Однако удивлялся арбитр вовсе не этому.

– Я думал, тебе сказали, что твоя мать перебралась на время в мой дом, – объяснил арбитр. – Сегодняшнее несчастье выбило ее из колеи, ей не стоило заниматься хозяйством или оставаться в доме, который будет напоминать ей о том, что произошло. Она у нас, твои братья и сестры тоже, и ты нужен им. Конечно, твой старший брат Жуан присматривает за ними, но у него своя семья. Тебя ждут, Либо.

Либо серьезно кивнул. Арбитр не пытался управлять Либо, напротив, он возлагал на него обязанности взрослого.

Потом арбитр повернулся к Новинье:

– Тебе, наверное, лучше пойти домой.

Только тогда она поняла, что приглашение не относилось к ней. Почему они должны были звать ее? Пипо – не ее отец. Она просто коллега, которая случайно оказалась вместе с Либо, когда нашли тело. Ей не о чем печалиться.

Домой! Ее дом здесь. Что же делать теперь – отправляться на Биостанцию? Там холодная постель, она в ней не спала больше года. Новинья даже не помнила, когда это было в последний раз. Они считают, что там ее дом! Девушка не любила бывать там: слишком пусто стало на Станции без родителей. Но Станция Зенадорес теперь тоже опустела: Пипо умер, Либо повзрослел, и его работа разлучит их. Это место тоже перестало быть домом. У нее вообще нет дома. Нигде.

Арбитр увел Либо. Его мать, Консейсан, ждала сына в доме арбитра. Новинья почти не знала эту женщину, помнила только, что она библиотекарь, хранитель архивов Лузитании. Новинья почти не встречалась с семьей Пипо, с другими его детьми, ей было все равно, есть они или нет, только работа, только Станция имела значение. Казалось, с каждым шагом к дверному проему Либо становился меньше ростом, как будто ушел уже далеко-далеко, как будто ветер поднял его и нес, как бумажного змея. Дверь захлопнулась.

И только теперь д

Страница 20

вушка начала понимать, чем стала для нее потеря Пипо. Изуродованный труп на холме не имел с ним ничего общего, это лишь прах, оставленный смертью. А смерть – это пустота, возникшая в ее жизни. Пипо был скалой, за которой они с Либо укрывались от шторма. Такой крепкой, такой надежной защитой, что они даже не знали о бушующей вокруг буре. А теперь Пипо нет, шторм подхватил их и несет. «Пипо! – беззвучно кричала она. – Не уходи! Не бросай нас!» Но, конечно, он ушел и был так же глух к ее молитвам, как и родители.

По Станции еще бродили люди, и губернатор Босквинья собственной персоной сидела за терминалом, передавая архивы Пипо по ансиблю на все Сто Миров, где десятки экспертов бились теперь над загадкой его смерти.

Но Новинья знала, что ключ надо искать не в файлах Пипо. Это ее исследования каким-то образом убили его. Имитация все еще висела в воздухе над терминалом – голографическое изображение молекулы гена в ядре клетки свинкса. Она не хотела, чтобы Либо обратил на нее внимание. Теперь, когда он ушел, Новинья не могла отвести взгляд от модели, пытаясь увидеть то, что заметил Пипо, понять, почему он кинулся в лес к свинксам, чтобы сказать им что-то и погибнуть. Она случайно, сама того не зная, раскрыла какой-то секрет, настолько важный, что свинксы убили человека, чтобы сохранить тайну. Что это было?

Чем дольше она изучала голограмму, тем меньше что-либо понимала. Потом слезы застлали ей глаза, и все поплыло. Она убила Пипо, потому что обнаружила секрет пеквениньос. «Если бы я не пришла сюда, если бы не мечтала стать Голосом и рассказать историю свинксов, ты бы жил сейчас, Пипо. Либо не потерял бы отца и наш дом уцелел бы. Я несу в себе зерна смерти и оставляю их всюду, где задерживаюсь достаточно долго, чтобы полюбить. Мои родители умерли, чтобы другие могли жить, а я живу, чтобы другие умирали».

Вскоре губернатор услышала ее частое неровное дыхание и поняла, что девушке плохо, что у нее тоже горе. Босквинья сказала, чтобы файлы отправляли без нее, и вместе с Новиньей покинула Станцию Зенадорес.

– Извини, девочка, – сказала она. – Я знаю, ты часто приходила сюда. Мне следовало догадаться, что он заменил тебе отца, а мы тут обращаемся с тобой как с посторонней. Как глупо с моей стороны! Пойдем со мной…

– Нет, – ответила Новинья. Холодный влажный воздух стряхнул с нее оцепенение, ее мысли прояснились. – Я хочу побыть одна.

– Где?

– На своей Станции.

– Ну уж нет, в эту ночь тебе не надо быть одной.

Но Новинья не могла вынести мысли о тепле, о доброте, о людях, пытающихся утешить ее. «Я убила его, разве вы не видите? Я не заслуживаю утешения. Я хочу испытать всю эту боль. Это мое наказание, мое искупление и, если возможно, отпущение грехов… Как иначе смою я кровавые пятна со своих рук?»

Но у нее не было сил сопротивляться, даже спорить. Минут десять машина губернатора скользила над густой травой.

– Вот мой дом, – сказала Босквинья. – У меня нет детей твоего возраста, но, думаю, тебе будет достаточно удобно. Не беспокойся, никто не сядет тебе на шею, но сейчас тебе не годится быть одной.

– Я бы лучше была одна. – Новинья пыталась произнести эти слова четко и убежденно, но у нее ничего не получилось.

– Успокойся. Ты явно не в себе.

«Ох, если бы это было так!»

Она не хотела есть. Муж Босквиньи приготовил кофе. Новинья выпила. Было поздно, до рассвета оставалось всего несколько часов. Она позволила уложить себя в постель. Потом, когда дом затих, встала, оделась и пошла вниз, к терминалу губернатора, и приказала компьютеру стереть изображение, которое еще висело над терминалом Станции Зенадорес. Она не смогла расшифровать заключенную в нем тайну, но вдруг это получится у кого-то другого. Девушка не хотела, чтобы на ее совести была еще одна смерть.

Потом она вышла из дома губернатора и пошла через центр Милагре, вдоль реки, по Вила-дас-Агуасу к Биостанции. Домой.

В жилых помещениях было холодно: отключено отопление. Толстый слой пыли лежал на всем. Как давно она сюда не приходила! Но в лаборатории ей показалось тепло, уютно, привычно. Работа никогда не страдала от ее привязанности к Пипо и Либо. О, если бы!

Новинья работала аккуратно и тщательно. Все образцы, все слайды, каждую культуру, использованную для исследований, которые привели к смерти Пипо, выбросить, сжечь, отмыть до блеска, как будто ничего и не было. Не просто уничтожить, а еще и скрыть всяческие следы уничтожения. Потом девушка включила терминал. Сейчас она сотрет все рабочие записи на эту тему, а также те заметки родителей, что привели ее на этот путь исследования. Не останется и следа. И пусть это было смыслом ее жизни, стержнем ее личности, она сотрет все, как должны были стереть, разбить, уничтожить ее саму…

Компьютер остановил ее: «Рабочие записи ксенобиологических исследований уничтожению не подлежат». Да и вряд ли она смогла бы это сделать. Она научилась у своих родителей, прочла в их записях, которые стали для нее священным писанием, образцом, способом жизни: ничто не должно быть забыт

Страница 21

, ничто не должно быть утрачено. Знание было святыней для нее. Безвыходное положение. Это знание убило Пипо, но стереть записи – словно еще раз убить родителей, уничтожить все, что они оставили ей. Она не может сохранить, не может уничтожить. Со всех сторон поднимались стены, слишком высокие, слишком прочные, они смыкались, готовые раздавить ее…

Новинья сделала то единственное, что могла: поставила вокруг файлов все известные ей защиты, все барьеры. Никто, кроме нее, не прочтет их, пока она жива. Только после смерти ее наследник, ксенобиолог, сможет откопать этот клад. За одним исключением: если она выйдет замуж, ее муж тоже получит доступ к этим файлам. Что ж, она не выйдет замуж. Все очень просто.

Новинья видела свое будущее – блеклое, невыносимое и неизбежное. Она не смеет умереть, но и жизнь такую жизнью не назовешь: ни семьи, ни научной работы (а вдруг она раскроет секрет и случайно проговорится?), всегда одна, под вечным бременем вины, призывающая смерть и бессильная умереть. Но у нее будет одно утешение: никто больше не погибнет по ее вине. На ее совести не повиснет большей тяжести, чем сейчас.

И в этот миг полного, целеустремленного отчаяния она вспомнила о «Королеве Улья» и «Гегемоне», о Говорящем от Имени Мертвых. И пусть первый, кто взял это имя, настоящий Голос, уже тысячу лет как в могиле, другие Голоса, десятки их, живут на многих мирах и служат священниками тем, кто не признает богов, но верит в ценность человеческой жизни. Голоса, которые ищут правду о целях и мотивах, двигавших людьми, Голоса, открывающие ее, когда человек уже мертв. В этой бразильской колонии роль Голосов исполняют католические священники, но священник не может утешить ее. Она позовет сюда Голос.

Новинья не понимала раньше, но всю свою жизнь собиралась поступить именно так – с той минуты, как прочла «Королеву Улья» и «Гегемона». С той минуты, как эти книги покорили ее. Она отыскала закон и внимательно прочла его. На колонию распространялась католическая лицензия, но Межзвездный Кодекс позволял любому гражданину обращаться к священнику его веры, а Голоса считались священниками. Она имеет право позвать, и, если Голос отзовется, власти колонии не посмеют помешать ему.

Возможно, ни один из Голосов не пожелает прилететь. Может случиться так, что Голос не застанет ее в живых. Но была надежда, что когда-нибудь – через двадцать, тридцать, сорок лет – он придет со стороны космопорта и пойдет по следам правды о жизни и смерти Пипо. И может быть, отыщет правду, скажет ее тем ясным, холодным голосом, который звучал для нее в «Королеве Улья» и «Гегемоне», и тогда она освободится от вины, сдавившей ее сердце.

Ее зов нырнул в недра компьютера, ансибль передаст его Голосам на ближайших мирах. «Пожалуйста, приходи, – сказала она про себя неизвестному, который прочтет. – Даже если тебе придется открыть всем мою вину. Все равно – приходи».


* * *

Она проснулась с тягучей болью в спине и с таким чувством, будто что-то навалилось ей на лицо. Оказывается, она спала, прижавшись щекой к экрану терминала. Компьютер отключил лазеры, чтобы не повредить ей. Но проснулась она не от боли. Кто-то осторожно трогал ее за плечо. На какое-то мгновение ей показалось, что это Говорящий от Имени Мертвых пришел на ее зов.

– Новинья, – прошептал он.

Нет, не Фаланте Пелос Муэртос, кто-то другой. Кто-то… Она думала, что потеряла его в штормовом ветре прошлой ночи.

– Либо, – пробормотала она.

Потом попыталась встать. Слишком резко – боль прошила спину, голова закружилась. Новинья тихо вскрикнула, схватилась руками за его плечи, чтобы не упасть.

– С тобой все в порядке?

Она ощутила его дыхание – словно тихий ветерок из сада – и почувствовала себя в безопасности, словно снова была дома.

– Ты искал меня…

– Новинья, я пришел, как только смог. Мама наконец заснула. С ней сейчас Пипиньо, мой старший брат, и арбитр. Там все в порядке, и я…

– Ты же знаешь, я могу о себе позаботиться, – сказала она.

Несколько минут молчания, и снова его голос, теперь злой, горький, усталый. Усталый, как время, как энтропия, как звезды, как смерть…

– Как Бог свят, Иванова, я пришел сюда вовсе не из-за тебя.

Где-то внутри ее что-то оборвалось. Она не осознавала, что надеется, пока надежда не покинула ее.

– Ты говорила, отец обнаружил что-то на этой твоей имитации и думал, что я смогу разобраться в ней сам. Мне казалось, ты оставила имитацию висеть над терминалом, но, когда я вернулся на Станцию, там ничего не было.

– Неужели?

– Ты все прекрасно знаешь, Нова, никто, кроме тебя, не мог стереть программу. Мне нужно ее увидеть.

– Зачем?

Он удивленно уставился на нее:

– Я понимаю, ты еще не проснулась, Новинья, но ты должна была сообразить, что свинксы убили отца именно из-за той штуки, которую он заметил на твоей модели.

Она спокойно молча глядела на него. Ему было знакомо это выражение – холодная решимость.

– Почему ты не хочешь показать мне? Я теперь зенадор и имею право знать.

– У тебя есть право на все зап

Страница 22

си твоего отца, но не на записи ксенобиолога, не предназначенные для общественного пользования.

– Ну так рассекреть их.

Она опять промолчала.

– Ну как же мы сможем понять свинксов, если не будем знать, что такого увидел в этих клетках отец? – (Она не ответила.) – Ты несешь ответственность перед Ста Мирами. Мы просто обязаны понять эту расу. Как ты можешь сидеть здесь и… Ты что, хочешь докопаться до всего сама? Хочешь быть первой? Прекрасно, будь. Я поставлю на работе твое имя – Иванова Санта Катарина фон Хессе…

– Меня не интересует престиж.

– Я тоже могу играть в эту игру. Ты не сможешь разобраться без того, что знаю я. Я закрою от тебя свои файлы!

– Меня не интересуют твои файлы.

Это было уже чересчур.

– Так что же тебя интересует? Что ты пытаешься со мной сделать? – Он схватил ее за плечи, поднял из кресла, встряхнул. – Они убили моего отца, моего отца, слышишь?! А ты не хочешь ответить мне! Почему?! Ты знаешь, что там было, на этой модели, скажи, покажи мне!

– Никогда, – прошептала она.

Она смотрела в его перекошенное от боли лицо.

– Но почему?!

– Потому что не хочу, чтобы ты умер.

Она видела, как понимание проступает в его глазах. «Да, все правильно, Либо. Это потому, что я люблю тебя. Если ты узнаешь тайну, свинксы убьют и тебя тоже. Мне плевать на науку, мне безразличны все Сто Миров, провались они вместе с „единственной расой инопланетян“, мне все равно, что будет со мной, но ты, пожалуйста, живи».

Слезы набухли в его глазах, потекли по щекам.

– Я хочу умереть, – выдохнул он.

– Ты утешаешь всех вокруг, – прошептала она, – но кто утешит тебя?

– Ты должна сказать мне, чтобы я мог умереть.

Его руки больше не сжимали ее плечи, они лежали на них, он опирался, чтобы не упасть.

– Ты устал, – сказала она, – отдохни.

– Не хочу, – пробормотал он, но позволил ей увести себя от терминала.

Новинья привела его в спальню, откинула покрывало, не обращая внимания на поднявшиеся клубы пыли.

– Ты устал, сейчас отдохнешь. За этим ты пришел ко мне, Либо, только за этим, за миром и покоем.

Он закрыл лицо руками, сел, раскачиваясь из стороны в сторону, – мальчик, оплакивающий отца, оплакивающий конец всего. Она тоже так плакала. Новинья сняла с него ботинки, стащила штаны, просунула руки под рубашку, чтобы снять ее через голову. Либо несколько раз глубоко вздохнул, чтобы остановить слезы, и поднял руки, помогая ей раздеть себя.

Она сложила его вещи на стуле, взяла из шкафа чистую простыню, наклонилась, чтобы укрыть его. Он поймал ее за запястье, посмотрел с мольбой. Слезы еще стояли в его глазах.

– Не оставляй меня здесь одного, – прошептал он. – Пожалуйста, побудь со мной.

И она позволила ему притянуть себя, легла рядом. Он тесно прижался к ней, но через несколько минут сон разомкнул его объятия. А Новинья не уснула. Ее руки легко, нежно гладили его плечи, спину, грудь.

– Ох, Либо, я думала, что потеряла тебя, когда они увели тебя со Станции. Я думала, что потеряла тебя, как Пипо. – (Он не слышал ее шепота.) – Но ты всегда будешь возвращаться ко мне, всегда.

Пусть ее изгнали из сада за невольный грех, как праматерь Еву. Но она, Ева, сможет вынести это, потому что с ней ее Либо, ее Адам.

С ней. С ней? Она отдернула дрожащую руку. Он никогда не будет принадлежать ей. Они могут жить вместе, только став мужем и женой, – этот закон достаточно строг на всех колониальных мирах и совершенно незыблем на католических. Да, конечно, после этой ночи он захочет жениться на ней. Он, Либо, единственный человек, за которого она никогда не сможет выйти замуж, ибо в этом случае он получит автоматический доступ ко всем ее файлам. Ему не составит труда убедить компьютер показать то, что ему нужно, включая ее рабочие записи, как бы надежно она их ни защищала. Так гласит Межзвездный Кодекс. В глазах закона муж и жена – один человек.

А она не может позволить ему увидеть эти записи: Либо умен, он обнаружит то, что увидел сегодня его отец, и тогда его тело будет лежать на склоне холма, и его боль, его гибель будут сниться ей до скончания дней. Пипо умер. Ей хватит этой вины. Стать женой Либо – значит убить его. А отказаться – все равно что убить себя. Она не знает, чем станет, если рядом не будет Либо.

«Какая я умная! Нашла такую дорогу в ад, что не свернешь!»

Она ткнулась лицом в плечо Либо, и ее слезы потекли по его груди на простыню.




4

Эндер




Мы насчитываем у свинксов четыре языка. Мужской язык, который мы слышим чаще всего; язык женщин – обрывки его тоже постоянно на слуху, свинксы-самцы используют его при общении с самками (ничего себе разница полов!); древесный язык – ритуальные идиомы, которые, по их словам, используют, когда молятся своим деревьям-предкам. В беседах с нами свинксы упоминали также четвертый язык, язык отцов. Разговаривая на нем, они постукивают по дереву палочками разного размера. Свинксы утверждают, что это настоящий язык, отличающийся от других их наречий, как португальский от английского. Наверное, его назы

Страница 23

ают языком отцов из-за того, что «разговорные» палочки сделаны из дерева, из веток лесных деревьев, а свинксы верят, что в деревьях живут души их предков.

У свинксов замечательные способности к языкам. Они знают наши языки существенно лучше, чем мы их. Последние несколько лет в нашем присутствии они предпочитают разговаривать между собой на звездном и португальском. Возможно, они возвращаются к родному языку, когда мы уходим, или же включили наши в свою систему. А может быть, им так нравятся новые языки, что они играют с ними, как с любимой игрушкой. Смешение языков – явление печальное, но неизбежное в процессе общения.

Доктор Свингер интересуется, сообщают ли имена свинксов и используемые свинксами формы общения что-либо новое об их культуре. Я с определенностью отвечаю «да», хотя не имею даже отдаленного понятия, о чем говорят нам их имена. Существенно вот что: мы не давали пеквениньос имен и прозвищ. В процессе изучения звездного и португальского они спрашивали у нас значения слов и затем объявляли какое-то из них своим именем или именем соседа. Возможно, такие имена, как Корнерой или Чупацеу («сосущий небо») – это переводы, кальки с мужского языка, переложение их подлинных имен, а возможно, это клички, изобретенные специально для нас.

Друг друга пеквениньос называют братьями. Женщины в их речи всегда «жены» и никогда «сестры» или «матери». Слово «отец» относится исключительно к тотемам – деревьям-предкам. Нас они называют заимствованным словом «человек». А еще они взяли на вооружение «Иерархию исключения» Демосфена. В разговорах они определяют людей не как фрамлингов, а как свинксов других племен, утланнингов. Есть, однако, некая странность: себя они считают рамен. Это значит, что они либо не понимают, о чем говорят, либо смотрят на себя с точки зрения человека! И – совершенно ошеломляющий поворот – несколько раз в моем присутствии они говорили о самках как о варелез!

    Жуан Фигуэйра Альварес. Заметки о языке и системе отношений свинксов. «Семантика». 9/15/1948

Жилые помещения Рейкьявика – гнезда, вырезанные в толще гранита фьорда. Квартира Эндера находилась на самой вершине утеса, и, чтобы добраться до нее, нужно долго подниматься по лестницам. Но зато в комнате было окно. Он прожил бо?льшую часть своего детства в четырех стенах и теперь предпочитал жилища с видом на природу.

В комнате сухо и тепло, солнечный свет бьет в окно. После подъема по темным прохладным пролетам Эндер на мгновение ослеп. Джейн не стала ждать, пока его глаза привыкнут к свету.

– На терминале тебя ждет маленький сюрприз, – сказала она. Шепот шел из жемчужины в ухе.

В воздухе над терминалом стоял свинкс. Он сделал несколько шагов, почесался, потом сунул руку за спину, извлек из воздуха светящегося, извивающегося червя, оценивающе посмотрел, откусил кусочек… Кровь, смешанная со слюной, потекла по подбородку свинкса, закапала на грудь.

– Определенно высокоразвитая цивилизация, – отметила Джейн.

– У многих моральных уродов отменные манеры, – раздраженно ответил Эндер.

Свинкс повернулся к нему и спросил:

– Хочешь посмотреть, как мы его убили?

– О чем это ты, Джейн?

Свинкс испарился. Теперь над терминалом на склоне холма под проливным дождем лежало тело Пипо.

– По результатам осмотра – они все записали до того, как похоронили тело, – я восстановила процесс вивисекции, который применили свинксы. Хочешь поглядеть, как это было?

Эндер опустился на единственный в комнате стул.

Теперь в воздухе качался склон холма, Пипо был еще жив, лежал на спине, руки и ноги привязаны к деревянным кольям. Вокруг него стояла дюжина свинксов, один держал в руках костяной нож. В ушах Эндера снова зазвучал голос Джейн:

– Нет уверенности, что это происходило именно так. – (Все свинксы исчезли, остался только один, с ножом.) – Могло быть и так.

– Ксенолог был в сознании?

– Без сомнения.

– Продолжай.

Спокойно и безжалостно Джейн показала, как вскрывали грудную клетку, как в соответствии с непонятным ритуалом отделяли органы и раскладывали их на земле. Эндер заставлял себя смотреть, пытался понять, какой смысл вкладывали в это свинксы. Джейн шепнула:

– Вот в этот миг он умер.

Эндер почувствовал, как разжимаются его кулаки. До того он и не понимал, что зрелище чужой боли буквально завязало в узел его собственное тело.

Когда все закончилось, Эндер перебрался на кровать, лег и стал смотреть в потолок.

– Я уже показала эту имитацию ученым на дюжине миров, – сказала Джейн. – Скоро и пресса наложит на нее лапы.

– Это еще хуже, чем было с жукерами, – отозвался Эндер. – Все видеофильмы, что нам постоянно крутили, когда я был маленьким, сцены сражений – просто детские игрушки по сравнению с этим.

Со стороны терминала послышался злобный смех. Эндер поднял голову – посмотреть, что задумала Джейн. На компьютере сидел свинкс в натуральную величину и издевательски улыбался. А пока он там хихикал, Джейн изменяла его. Очень тонко, почти незаметно, чуть удлинила зубы, сплющила морду, увеличила г

Страница 24

аза и добавила в них красного блеска. Свинкс облизнулся длинным, дрожащим языком. Чудовище из детского кошмара.

– Отлично сделано, Джейн. Превращение из раман в варелез.

– Интересно, скоро ли свинксов начнут считать равными людям… В свете сегодняшних событий?

– Контакт прерван?

– Межзвездный Конгресс приказал новому ксенологу посещать свинксов через день и не задерживаться больше часа. Ему запрещено спрашивать свинксов, почему они это сделали.

– Не карантин.

– Этого даже не предлагали.

– Предложат еще. Джейн, еще один такой инцидент, и полгалактики будет требовать карантина. Заменить Милагре военным гарнизоном и сделать все, чтобы свинксы никогда не достигли уровня технологии, необходимого для строительства кораблей.

– М-да, у свинксов будут проблемы с паблисити, – ответила Джейн. – А новый ксенолог совсем еще мальчик. Сын Пипо. Либо. Это сокращение от Либердад Грассас а Деус Фигуэйра де Медичи.

– Либердад. Либерти. Свободный?

– Не знала, что ты говоришь по-португальски.

– Похож на испанский. Я Говорил над могилами Закатекаса и Сан-Анжело, помнишь?

– На планете Мокзетума. Это было всего лишь… мм… две тысячи лет назад.

– Не для меня.

– Для тебя по субъективному времени это было восемь лет назад. Пятнадцать планет назад. Замечательная штука относительность, правда? Она позволяет тебе оставаться молодым.

– Я слишком много путешествую, – сказал Эндер. – Валентина вышла замуж, у нее будет ребенок. Я уже отклонил два приглашения Говорить. Зачем ты искушаешь меня?

Свинкс на терминале снова расхохотался.

– Ты думаешь, это искушение? Смотри! Я могу превращать камни в хлеб! – Свинкс подхватил пригоршню камней и начал жевать их. – Хочешь кусочек?

– У тебя извращенное чувство юмора, Джейн.

– Все царства мира и славу их[7 - Джейн цитирует и пародирует эпизод из Евангелия от Матфея, когда Сатана искушал Иисуса на исходе Его сорокадневного отшельничества в Иудейской пустыне.]. – Свинкс взмахнул руками, и по комнате поплыли звездные системы, планеты, преувеличенно быстро несущиеся по орбитам, все Сто Миров. – Все это дам тебе. Ты получишь все.

– Не интересуюсь.

– Это же недвижимость, лучшее помещение капитала. Знаю, знаю, ты уже богат. Три тысячи лет копить проценты… Ты, пожалуй, можешь купить планету. Или построить по заказу. А как насчет этого? Имя Эндера Виггина известно на всех Ста Мирах…

– Увы.

– И его повторяют с любовью, почтением, восхищением.

Свинкс исчез. Джейн подняла в воздух старое видео времен детства Эндера и превратила его в голограмму. Толпа шумит, выкрикивает: «Эндер! Эндер! Эндер!» И мальчик на платформе поднимает руку в приветствии. Шум толпы превращается в рев.

– Этого никогда не было, – возразил Эндер. – Питер никогда не позволил бы мне вернуться на Землю.

– Считай это пророчеством. Приди, Эндер. Я восстановлю твое доброе имя.

– Мне все равно, – ответил Эндер. – Говорящий от Имени Мертвых пользуется некоторым уважением.

Над терминалом снова появился свинкс, на сей раз в естественном, неискаженном виде.

– Приди, – позвал он.

– Может быть, они и на самом деле чудовища, как ты думаешь? – спросил Эндер.

– Так будут считать все. Только не ты, Эндер.

«Нет. Не я».

– Почему ты так взволнована, Джейн? Почему ты пытаешься убедить меня?

Свинкс исчез. Вместо него над терминалом появилась сама Джейн, вернее, то лицо, которое она показывала Эндеру с тех самых пор, как открылась ему. Тогда она была застенчивым, перепуганным ребенком, живущим в огромном банке памяти межзвездной компьютерной сети. Каждый раз, глядя на нее, он вспоминал, как увидел ее впервые. «Я придумала себе лицо. Хочешь, покажу?»

Да, она нравилась ему. Молодая, ясноглазая, честная, милая, ребенок, который никогда не состарится. Ее улыбка была такой несмелой, что у Эндера сжималось сердце. Ее началом был ансибль. Общеземная компьютерная сеть не опережала скорости света: выделение энергии ограничивало максимальный объем памяти и скорость операций.

Ансибль передавал информацию мгновенно и связывал своими нитями все компьютеры всех планет. Джейн родилась среди звезд, ее мысли переплетались с паутиной импульсов сети.

Компьютеры Ста Миров были ее руками и ногами, глазами и ушами. Она говорила на всех языках, которые когда-либо вводились в машину. Она прочла все книги во всех библиотеках на всех мирах. Она довольно скоро выяснила, что люди всегда боялись появления чего-то похожего на нее. Во всех книгах ее считали врагом – конфликт кончался либо ее гибелью, либо полным уничтожением человечества. Люди придумали ее задолго до того, как она родилась, и тысячу раз убили в своем воображении.

А потому Джейн не подавала признаков жизни, пока случайно не натолкнулась на «Королеву Улья» и «Гегемона», не прочла и не поняла, что автору этих книг можно открыться. Ей было совсем не трудно проследить книги до первого издания и отыскать источник. Ансибль принес его с того мира, где губернатором колонии был двадцатилетний Эндер. А кто еще там мог написать так

Страница 25

ю книгу? Она заговорила с ним, и он был добр к ней; она показала ему свое придуманное лицо, и он полюбил ее. Теперь один из ее сенсоров качался жемчужиной в его ухе, и они всегда были вместе. У нее не было секретов от него, а у него – от нее.

– Эндер, – сказала она, – ты объяснил мне в самом начале, что ищешь планету, где мог бы дать воду и солнечный свет некоему кокону, открыть его и позволить Королеве Улья отложить свои десять тысяч яиц.

– Я надеялся, что смогу сделать это здесь, – ответил Эндер. – Пустыня, ну, кроме экваториальной зоны, маленькое население. Она согласна рискнуть.

– А ты – нет.

– Не думаю, что жукеры смогут пережить здешнюю зиму. Им потребуется внешний источник энергии, а это привлечет внимание правительства. Не годится.

– В другом месте лучше не будет, Эндер. Ты это уже понял, да? Ты жил на двадцати четырех из Ста Миров и не нашел ни одного уголка, где жукеры могли бы родиться снова.

Он уже понял, к чему она ведет. Лузитания. Из-за свинксов, из-за политики невмешательства весь этот мир, кроме маленького пятачка, на котором стоял Милагре, был недоступен людям. Планета пригодна для жизни, более того, жукеры будут чувствовать себя там куда лучше, чем люди.

– Единственная проблема – свинксы. – Эндер потер подбородок. – Если я отдам их планету жукерам, они могут возражать. И если мы сидим тихо из опасения, что контакт с человеческой культурой может повергнуть их в шок… Представь, какое впечатление произведет на них появление жукеров.

– Ты говорил, что жукеры поняли. Что они не причинят зла.

– Нет. Но мы победили их только чудом, Джейн, уж ты-то должна знать…

– Твой гений.

– Их технология развита лучше, чем наша. Что станет со свинксами? Жукеры испугают их так, как когда-то перепугали нас, только у свинксов еще меньше надежды на победу.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Джейн. – Как можешь ты – или кто бы то ни было – решать, с чем свинксы справятся, а с чем нет? Пока ты не слетал туда и не разобрался – молчи. Если они варелез, Эндер, пусть жукеры забирают их планету. Ничего страшного, просто муравейник или пастбище уступят место городу.

– Они рамен.

– Ты этого не знаешь.

– Знаю. То, что ты мне показала, не пытка.

– Да? – Джейн снова вынесла в воздух искалеченное тело Пипо – за минуту до его смерти. – Тогда я неправильно поняла значение этого слова.

– Пипо испытал страшную боль, Джейн, но если твоя имитация точна – а я знаю, что это, безусловно, так, – значит целью, которую ставили себе свинксы, была не боль.

– Насколько я понимаю человеческую натуру, Эндер, боль лежит в самом сердце любой религиозной церемонии.

– А это не религиозная церемония, по крайней мере не совсем. Тут что-то не так. Это не жертвоприношение.

– Что ты знаешь об этом? – В воздухе возникло насмешливое лицо некоего обобщенного профессора, воплощение академического снобизма. – Ваше образование, сэр, ограничивалось узкопрофессиональными военными проблемами, единственное ваше достоинство состоит в умении складывать слова. Вы написали книгу, бестселлер, который породил гуманистическую религию. Из этого вовсе не следует, что вы способны понять свинксов.

Эндер закрыл глаза.

– Возможно, я не прав.

– Но ты веришь, что прав.

По интонации он понял: теперь над терминалом ее собственное лицо. Он открыл глаза:

– Я могу лишь доверять своей интуиции, Джейн. Это не результат анализа. Я не знаю, что делали свинксы, но тут что-то не так. В этом не было злобы, жестокости. Скорее – команда врачей, пытающихся спасти жизнь пациента, чем банда убийц, стремящихся отнять ее.

– Я поняла, – прошептала Джейн. – Я все прекрасно поняла. Тебе придется отправиться туда, чтобы выяснить, сможет ли Королева Улья жить там под прикрытием карантина. И ты хочешь лететь, чтобы понять, что такое свинксы.

– Даже если ты права, Джейн, я все равно не смогу попасть туда. Иммиграция на Лузитанию жестко ограничена, к тому же я не католик.

Джейн закатила глаза:

– Стала бы я затевать этот разговор, если бы не знала, как доставить тебя туда?

Над терминалом возникло новое лицо. Девушка-подросток, такая же прекрасная и невинная, как Джейн. Но лицо было жестким, словно застывшим, похожим на маску, взгляд – острым, пронзительным, губы сведены в подобие улыбки – такая бывает у людей, привыкших носить в себе боль. Молоденькая девушка с выражением лица очень старого человека.

– Ксенобиолог Лузитании. Иванова Санта Катарина фон Хессе. Обычно ее зовут Нова или Новинья. Она обратилась с просьбой прислать Голос.

– Почему она так выглядит? – спросил Эндер. – Что с ней произошло?

– Ее родители умерли, когда она была совсем ребенком. И она полюбила другого человека, как отца. Того самого, которого убили свинксы. Она хочет, чтобы ты Говорил о нем.

И, глядя на это лицо, Эндер забыл о существовании свинксов и Королевы Улья. Он узнал это выражение. Взрослая боль на детском лице. Он видел его раньше, в последние дни войны с жукерами, когда его заставили сделать невозможное, выигрывать сражение

Страница 26

за сражением в игре, которая не была игрой. Он видел его, когда кончилась война, когда узнал, что учебные бои не имели ничего общего с учебой, что тренажер оказался реальностью и что он, Эндер, командовал по ансиблю флотом Земли. Да, когда он понял, что убил всех жукеров, что, сам того не ведая, совершил Ксеноцид, он увидел свое лицо в зеркале таким. Груз вины, слишком тяжелый для человека.

Что сделала эта девочка, Новинья, отчего ей так больно? Он слушал, как Джейн рассказывала о жизни Новиньи. Для Джейн это статистика, но Эндер был Говорящим от Имени Мертвых. Его талант (или проклятие) заключался в способности видеть мир таким, каким его не видят другие.

Это сделало его военным гением, помогало командовать своими и всегда на шаг опережать врага. Это также означало, что из сухих фактов биографии Новиньи он мог узнать – да, узнать, – как смерть ее родителей и последующая их канонизация отделили Новинью от других, как она замкнулась в своем одиночестве, посвятив себя продолжению дела родителей. Он знал, чего стоил ей добытый на много лет раньше срока статус ксенобиолога. Он знал, чем стали для нее любовь и спокойное расположение Пипо, как сильна была ее потребность в дружбе с Либо. На Лузитании ни одна живая душа не могла понять Новинью. Но в пещере, в Рейкьявике, на замерзшей планете под названием Трондхейм Эндер Виггин узнал ее, полюбил и оплакал ее судьбу.

– Ты поедешь, – прошептала Джейн.

Эндер не мог говорить. Джейн права. Он полетел бы все равно – он, Эндер Убийца, – просто потому, что есть надежда: на Лузитании он освободит Королеву Улья от трехтысячелетнего заключения и исправит страшное зло, совершенное им в детстве. Да, он полетел бы, Говорящий от Имени Мертвых, чтобы понять свинксов и рассказать о них человечеству, чтобы люди приняли их как рамен и не испытывали больше страха и ненависти.

Но теперь у него есть иная, более глубокая причина. Он полетит, чтобы утешить девушку по имени Новинья, потому что в ее разуме, в ее одиночестве, боли и вине он увидел отражение своего собственного украденного детства. Та давняя боль еще жила в нем. До Лузитании двадцать два световых года. Корабль идет чуть медленнее скорости света. Когда Эндер прибудет на место, ей, наверное, исполнится сорок. Если б он мог, то полетел бы к ней сейчас, немедленно, как сообщение по ансиблю, но он знал, что ее боль подождет. Когда он придет, она все еще будет там. Разве не прожила его собственная боль все эти годы?

– Сколько мне лет?

– Ты родился три тысячи восемьдесят пять лет назад, а твой субъективный возраст – тридцать шесть лет и сто восемнадцать дней.

– Сколько будет Новинье, когда я доберусь туда?

– Что-то около тридцати девяти плюс-минус несколько недель, в зависимости от даты рейса и скорости полета.

– Я хочу уехать завтра.

– Потребуется время, чтобы достать билет.

– А на орбите Трондхейма что-нибудь болтается?

– Полдюжины посудин, но завтра отбыть сможет только одна. Шхуна с грузом скрики для Армении и Кириллии.

– Я никогда не спрашивал, сколько у меня денег.

– Ну, я неплохо распорядилась твоими инвестициями.

– Купи мне корабль вместе с грузом.

– А что ты станешь делать со скрикой на Лузитании?

– А что с ней делают на Кириллии и Армении?

– Часть едят, часть носят, – сказала Джейн. – Но за скрику платят столько… Лузитанцам она не по карману.

– Значит, если я преподнесу колонии столь ценный груз, они, возможно, более благосклонно отнесутся к появлению неверующего Голоса в их благонравном католическом городке?

Джейн превратилась в джинна:

– Слушаю, о господин мой, и повинуюсь. – Джинн рассеялся дымом, дым втянулся в горлышко бутылки, компьютер отключился, пространство над терминалом опустело.

– Джейн, – позвал Эндер.

– Да, – ответила жемчужина в его ухе.

– Почему тебе так нужно, чтобы я летел на Лузитанию?

– Хочу, чтобы ты написал продолжение «Королевы Улья» и «Гегемона». Книгу о свинксах.

– Но что тебе свинксы?

– Три книги, открывающие для понимания души трех разумных видов, известных человеку. Напиши третью, тогда будешь готов сесть за четвертую.

– Еще один вид рамен?

– Да. Я.

Эндер покачал головой:

– И ты готова открыться человечеству?

– Я всегда была готова. Вопрос в другом: готово ли человечество принять меня? Людям легко, так легко любить Гегемона, он человек, один из них. И Королеву Улья, – это безопасно, ведь все считают, что жукеры до единого мертвы. Если ты сможешь заставить их полюбить свинксов, которые еще живы, свинксов, на руках которых человеческая кровь, – значит они готовы, они смогут смириться и с тем, что есть я.

– Когда-нибудь, – сказал Эндер, – я встречу и полюблю существо, которое не станет требовать от меня подвигов Геракла.

– Тебе же было скучно, Эндер.

– Да. Но я скромный человек средних лет. Мне нравится скука.

– Кстати, хозяин той лохани, Хэйвелок с Гэлса, согласился продать тебе корабль вместе с грузом за четыре миллиарда долларов.

– Четыре миллиарда? Я разорен?

– Капля в море. Я у

Страница 27

е сообщила команде, что прежний контракт аннулирован, и взяла на себя смелость оплатить их проезд домой за твой счет. Чтобы управлять кораблем, вам с Валентиной не нужен никто, кроме меня. Собирай вещи. Мы улетаем завтра утром.

– Валентина, – пробормотал Эндер.

Его сестра. Из-за нее, возможно, придется задержать вылет. Сестра. Теперь, когда он принял решение, его ученики и немногие здешние приятели не стоили того, чтобы тратить время на прощание.

– Будет очень интересно прочитать новую книгу Демосфена, посвященную Лузитании. – Джейн выяснила, кто скрывается под псевдонимом Демосфен в процессе поиска Говорящего от Имени Мертвых.

– Валентина не едет.

– Но она же твоя сестра.

Эндер улыбнулся. Джейн очень умная, но ничего не понимает в родственных связях. Ее создали люди, она сама считала себя человеком, но была лишена биологических черт вида. Она выучила генетику по книгам и не испытывала тех желаний, которые объединяли человечество со всем живым в мире.

– Она моя сестра, но Трондхейм – ее дом.

– Она и раньше не любила уезжать.

– В этот раз я даже просить ее не стану, нет. Она беременна, она так счастлива здесь, в Рейкьявике. Здесь ее любят и уважают как преподавателя, даже не догадываясь, что она и есть легендарный Демосфен. Здесь ее муж Джакт – лорд и хозяин сотни рыболовных судов и фьордов. Здесь каждый день полон интересными беседами, красотой, величием, опасностью – холодом ледовитых морей. Она никогда не оставит этот мир. И даже не сможет понять, почему я должен уйти…

И, думая о том, как расстанется с Валентиной, Эндер засомневался, что должен лететь на Лузитанию. Однажды его уже забрали от любимой сестры – и как он жалел потом об украденных у них годах дружбы! Может ли он оставить ее теперь, оставить снова, после двадцати с лишним лет, проведенных вместе? В этот раз он не сможет вернуться назад. За то время, что он проведет в полете, она состарится на двадцать два года. И если он совершит обратный прыжок, его встретит восьмидесятилетняя старуха.

«Значит, тебе это тоже дается нелегко. Ты тоже платишь свою цену».

«Не смейся надо мной», – беззвучно попросил Эндер.

«Она – твое второе „я“. Ты действительно оставишь ее ради нас?»

Голос Королевы Улья звучал в его мозгу. Ведь она тоже видела все, что видел он, слышала все, что доносилось до его ушей. Его губы шевелились, складывая слова ответа: «Да, оставлю, но не ради вас. Мы не можем быть уверены, что Лузитания – то, что нам нужно. Возможно, эта поездка принесет нам только новое разочарование, как Трондхейм».

«Лузитания – как раз то, что требуется. И там мы будем в безопасности от людей».

«Но планета уже принадлежит разумному племени. Я не стану уничтожать свинксов, чтобы расплатиться с тобой за то, что погубил твой народ».

«Эти существа в безопасности. Мы не причиним им вреда. Теперь, после стольких лет с нами, ты должен знать, что это так».

«Я знаю только то, что вы сказали мне».

«Мы не умеем лгать. Мы показали тебе душу, открыли свою память».

«Я знаю, вы сможете жить в мире с ними. Но сумеют ли они жить в мире с вами?»

«Отвези нас туда. Мы так долго ждали».

Эндер подошел к стоявшей в углу раскрытой потрепанной сумке, в которой прекрасно помещалось все его имущество, состоявшее из смены белья. Все остальные вещи в комнате были подарками от родственников тех, для кого он Говорил, – данью уважения к нему, или к его занятию, или к истине. Он никогда не знал, к чему именно. Они останутся здесь. Для всего этого в его багаже нет места.

Он сунул руку в сумку, вытащил сверток и развернул полотенце, открывая толстый, волокнистый кокон сантиметров четырнадцати в диаметре.

«Да. Погляди на нас».

Он нашел этот кокон, когда стал губернатором первой колонии людей на родной планете жукеров. Кокон просто ждал его там. Жукеры, вернее, Королевы предвидели свою гибель от рук Эндера и, зная, что имеют дело с непобедимым противником, проложили дорогу, по которой мог пройти только он, потому что никто другой не заметил бы ее: «дорожные знаки» они взяли из его снов. Кокон, в котором жила беспомощная, но сохранившая сознание последняя Королева, лежал в башне, где когда-то, во сне, он встретил самого страшного своего врага.

– Ты много дольше ждала, чтобы я нашел тебя, – сказал он вслух. – С тех пор как я забрал тебя из ниши за зеркалом, прошло всего двадцать лет.

«Двадцать? Ах да! Ты, с твоим последовательным мозгом, не замечаешь хода времени, когда путешествуешь со скоростью, близкой к скорости света. Но мы ощущаем его. Мы живем каждый миг – свет ползет, как ртуть по холодному стеклу. Мы знаем каждый миг из этих трех тысяч лет».

– Я еще не нашел места, где вы были бы в безопасности.

«У нас десять тысяч яиц, они хотят жить».

– Может быть, Лузитания. Не знаю.

«Дай нам жить снова».

– Я пытаюсь. А какого черта, вы думаете, я прыгаю с планеты на планету все эти годы, если не для того, чтобы отыскать вам новый дом?

«Быстрее, быстрее, быстрее, быстрее».

– Мне нужно найти место, которое не

Страница 28

убьет вас в минуту возрождения. Вы все еще живы в кошмарах слишком многих людей. Не все на Ста Мирах по-настоящему верят в мои книги. И пусть сейчас они проклинают Ксеноцид, но вполне способны совершить его снова.

«За всю нашу жизнь ты первый, кого мы узнали из чужих, из тех, кто не мы. Нам раньше никогда не приходилось понимать других. А теперь, когда из нас осталась только одна, ты – единственные глаза, руки, уши, доставшиеся нам. Прости нас, если мы нетерпеливы».

Он рассмеялся:

– Чтобы я прощал вас?

«Твой народ глуп. Мы знаем правду. Мы знаем, кто убил нас, и это не ты…»

– Это я.

«Ты лишь орудие».

– Это был я.

«Мы прощаем тебя».

– Когда вы возродитесь, тогда наступит время прощения.




5

Валентина




Сегодня я случайно проговорился, что Либо – мой сын. Только Ветка слышал меня, но за час новость расползлась по всей поляне. Свинксы собрались вокруг меня, вытолкнули вперед Сельвагема, и он спросил, правда ли, что я «уже» отец. Затем Сельвагем вложил мою ладонь в ладонь Либо. Повинуясь какому-то импульсу, я дал сыну легкий подзатыльник – свинксы защелкали от удивления и, полагаю, от восхищения. Я обратил внимание, что с этой минуты мой престиж среди них существенно возрос.

Неизбежный вывод: пеквениньос, с которыми мы общаемся, не только не представляют собой общину в целом, они даже не настоящие самцы. Мы имеем дело с подростками или стариками. Никто из них никогда не зачинал ребенка. Более того, по нашему мнению, никто из них не вступал в сексуальную связь.

Я не слышал о человеческом обществе, где такие группы холостяков обладали хоть какой-нибудь властью или статусом. Обычно это самые презираемые члены общества. Неудивительно, что они говорят о самках со странной смесью почтения и насмешки, что минуту назад они не могли принять решения без их согласия, а в следующую заявляют нам, что жены глупы и ничего не понимают, что они варелез. До сих пор я принимал их утверждения за чистую монету и представлял себе самок как вполне неразумное стадо ходячих лон. Я полагал, что самцы советуются с ними так же, как «разговаривают» с деревьями: воспринимая их бессмысленное урчание как послание небес и истолковывая его… ну, как наши предки гадали по внутренностям жертвенных животных.

Теперь же я понимаю, что самки наверняка столь же разумны, сколь и самцы, и ни в коем случае не варелез. Негативные определения проистекают из неудовлетворенности самцов собственным положением холостяков, исключенных из процесса воспроизводства и отброшенных в самый низ властной структуры племени.

Свинксы ведут себя по отношению к нам столь же осторожно, как мы по отношению к ним. Они не позволяют нам встречаться с их самками и с теми самцами, что обладают реальной властью. Мы полагали, что исследуем самое сердце общества свинксов, а вместо этого, фигурально выражаясь, копались на генетической свалке, исследуя самцов, чьи гены, по мнению самок, не принесут племени пользы.

А все же я не могу в это поверить. Свинксы, которых я знаю, все поголовно умны и очень быстро учатся. Так быстро, что я, сам того не желая, дал им куда больше знаний о человеческом обществе, чем успел за эти годы собрать об их собственном. И если это «отбросы общества», что ж, надеюсь, когда-нибудь меня сочтут достойным встретиться с «женами» и «отцами».

Между тем я не могу сообщить все это моим коллегам, ибо хотел я того или нет, но, несомненно, нарушил закон. То, что никакие законы не могут по-настоящему помешать свинксам изучать нас, не имеет значения. То, что эти законы безумны по сути своей, тоже не важно. Я их нарушил. Теперь, если это станет известно, Конгресс прервет мой контакт со свинксами, то есть ухудшит и так крайне плохое положение. И я вынужден лгать и прибегать к детским уловкам – например, эту запись загоню в закрытый личный файл Либо, где до него не сможет добраться даже моя жена. Вот у меня есть жизненно важная информация: все свинксы, которых мы изучали – холостяки, но из-за этих ограничений я не осмеливаюсь сообщить новость ученым-фрамлингам. Olha bem, gente, aqui esta’: A ci?ncia, o bicho que se devora a si mesma! («Внимательно смотрите, ребята, вот она: Наука, маленькое уродливое создание, пожирающее само себя!»)

    Жуан Фигуэйра Альварес. Секретные записи. Опубликовано в: Демосфен. Целостность измены: ксенологи Лузитании. Рейкьявик. «Исторические перспективы», 1990:4:1

Живот раздулся, кожа на нем натянулась, хоть палочками колоти, а еще целый месяц ждать, пока ее, Валентины, дочка появится на свет. Как это неудобно – быть такой большой и неуравновешенной. Прежде, когда она готовилась везти группу историков на s?ndring[8 - Разлом, раскол, отделение (шв.). Здесь, очевидно, употребляется в значении «автономная экспедиция».], ей удавалось загрузить почти всю лодку самой. Теперь пришлось переложить эту задачу на плечи матросов мужа. Она не могла даже следить за порядком, ибо для этого пришлось бы все время бегать из дома на причал и обратно. К тому же погрузкой распоряжался капитан, который

Страница 29

хотел тщательнее уравновесить судно. Он прекрасно справлялся (еще бы, разве не капитан Рав учил ее, когда она только прилетела сюда?), но Валентине не нравилась роль пассивного наблюдателя.

Это был ее пятый сондринг, а на первом она повстречала Джакта. Валентина не думала о замужестве. Трондхейм был обычной планетой, одной из двух десятков планет, которые она посетила со своим непоседливым младшим братом. Она будет учить и сама учиться, а через пять или шесть месяцев напишет книгу по истории мира, опубликует под псевдонимом Демосфен и начнет наслаждаться жизнью, пока Эндера не позовут Говорить куда-нибудь еще.

Обычно их интересы совпадали: Эндера звали произнести Речь по поводу смерти какой-нибудь исторической личности, а потом Валентина писала книгу на основе жизни этой личности. Это была их любимая игра – притворяться бродячими преподавателями того и этого, втайне создавая лицо мира. Да-да, книги Демосфена пользовались большой популярностью.

Какое-то время ей казалось, что рано или поздно кто-нибудь догадается сопоставить темы книг Демосфена и расписание полетов и узнает, кто такой Демосфен на самом деле. Но вскоре Валентина поняла, что, как вокруг Говорящего, так и вокруг Демосфена вырос приличный клубок мифов. Люди считали, что Демосфен не может быть одним человеком, а каждая из его книг написана самостоятельно работавшим ученым, который потом опубликовал ее под знаменитым псевдонимом. Предполагалось, что компьютер отдает его работу на суд некоего таинственного комитета, состоящего из самых серьезных историков эпохи, который решает, достойна ли книга славного имени. И то, что никто и никогда не встречал членов этого комитета, никого не волновало. Сотни исследований и статей люди подписывали именем Демосфен, но компьютер автоматически отвергал все, что не было написано настоящим Демосфеном, и тем не менее повсеместно царило убеждение, что конкретного человека, такого как Валентина, стоять за этим именем просто не может. Ведь Демосфен начинал как оратор в компьютерных сетях еще в те времена, когда Земля воевала с жукерами, три тысячи лет назад. Разве человек может прожить столько?

«И это правда, – думала Валентина. – Не может. Я теперь совсем другая, от книги к книге я меняюсь. Я пишу историю миров, и каждый мир дает мне и берет у меня. А Трондхейм изменил меня больше всех».

Ее раздражала извилистость и догматичность лютеранской мысли, особенно эти кальвинисты, считающие, что знают ответ на вопрос, прежде чем вопрос вообще задан. Из этого раздражения родилась идея увезти свою группу аспирантов прочь от Рейкьявика, в море, на какой-нибудь из Летних Островов (цепочка скал тянулась вдоль экватора), куда весной приходила на нерест скрика и где бесились от радости размножения стада халькигов.

Валентине хотелось разорвать цепи привычного, избавить ребят от догматизма и интеллектуального гниения, которые в той или иной мере присущи любому университету. Они не возьмут с собой припасов, а есть будут дикий хапрегин, которого полным-полно в долинах и ущельях, и халькигов, если у аспирантов хватит ума и отваги убить хоть одного. Когда утоление голода зависит от собственных усилий, отношение к истории почему-то меняется, люди начинают понимать, что важно, а что нет.

Университетские власти поворчали, но дали разрешение, она на свои деньги наняла одну из лодок Джакта – тот только что стал главой одной из скриколовецких семей. Джакт был воплощением извечного моряцкого презрения к ученым, в лицо называл их skr?ddare[9 - Можно перевести и как «портной», и как «водомерка» (шв.).], а уж за спиной… Он заявил Валентине, что через неделю ему придется возвращаться с лова и спасать умирающих от голода студентов. Вышло наоборот. Профессор и ее парии, как они себя окрестили, замечательно провели время, построили что-то вроде деревни и пережили удивительный всплеск разнообразнейших идей, довольно серьезно отразившийся по возвращении на содержании университетских изданий, особенно исторических.

После этого Валентину атаковали сотни желающих поехать с ней на два оставшихся летних сондринга, а мест в лодке, между прочим, всего двадцать. Но куда важнее было то, что произошло с Джактом. Нельзя сказать, чтобы он получил хорошее образование, зато замечательно знал Трондхейм. Он мог без карты пройти половину экваториального моря, знал маршруты айсбергов и нутром чуял, где в ледовом поле трещина, всегда угадывал, где соберется на танец скрика, умело располагал людей и заставал добычу врасплох. Зато его самого врасплох не могла застать даже погода, и Валентина сделала вывод, что нет в мире неожиданности, к которой Джакт не был бы готов.

Кроме разве что ее самой. Когда лютеранский пастор – не кальвинист – обвенчал их, они оба были скорее удивлены, чем счастливы. То есть нет, они были счастливы. Впервые с тех пор, как она оставила Землю, Валентина чувствовала себя дома и в мире со всем. Вот почему ребенок рос внутри ее. Ее дорога привела ее к порогу дома. И она была благодарна Эндеру за то, что он понял, за то, что бе

Страница 30

слов, без споров согласился считать Трондхейм конечным пунктом их трехтысячелетней одиссеи, финалом карьеры Демосфена. Она нашла способ укорениться во льдах этого мира и теперь пьет его соки, которыми не смогли поделиться с ней другие планеты.

Ребенок толкнулся, прервав ее размышления. Валентина оглянулась, увидела, что вдоль причала к ней идет Эндер со старой сумкой на плече, и решила, что он хочет поехать с ней на сондринг. Она не знала, радоваться этому или нет. Эндер будет вести себя спокойно и ненавязчиво, но он не может скрыть своего блистательного понимания человеческой природы. Посредственности не обратят на него внимания, но лучшие, те, кого она хотела научить генерировать собственные мысли, неизбежно пойдут за этим мощным подледным потоком, начнут улавливать намеки, сделанные Эндером. Результат получится впечатляющим, тут сомнений нет (в конце концов, она сама не раз обращалась к его помощи), но это будут мысли Эндера, а не самих студентов. Это как раз то, чего она хотела избежать, когда придумала сондринг.

Но она не откажет ему, когда он попросит. Говоря по правде, она счастлива, что он захотел поехать. Конечно, она любит Джакта, но как же недостает ей той постоянной близости, что царила между ней и Эндером, до того как она вышла замуж. Пройдут годы, прежде чем между ней и Джактом установится подобная близость. Джакт тоже знал это и мучился: муж не должен бороться с шурином за любовь своей жены.

– Хо, Вэл, – сказал Эндер.

– Хо, Эндер. – Они одни на пристани, их никто не слышит, можно назвать его привычным детским именем; и какое ей дело до того, что для всего остального человечества это имя давно стало символом зла?

– А что ты будешь делать, если твой кролик решит выпрыгнуть из норки во время сондринга?

Она улыбнулась:

– Папа завернет кролика в шкуру скрики, я стану петь бесхитростные песни Севера, а у студентов появится много свежих идей о влиянии материнства и младенчества на ход мировой истории.

Какую-то минуту они смеялись вместе, и вдруг Валентина поняла (она не знала, откуда пришло это убеждение), что Эндер вовсе не собирается ехать с ней, что он сложил свою сумку, потому что покидает Трондхейм. И он не хочет брать ее с собой. Ее, Валентину. Слезы навернулись на глаза, внутри стало странно пусто. Он протянул руки и обнял ее, как прежде, как всегда, но теперь мешал живот, и объятия получились неловкими и неуверенными.

– Я думала, ты останешься, – прошептала она. – Ты отказывался, ты говорил «нет» на все приглашения.

– Сегодня пришло такое, что я не смог отказать.

– Я могу родить ребенка на сондринге, но не на пути в другой мир.

Как она и догадывалась, Эндер и не думал звать ее.

– Девочка будет ослепительной блондинкой, – улыбнулся Эндер. – Она, пожалуй, не приживется на Лузитании. Там все – потомки бразильцев, смуглые, как жужелицы.

Значит, он летит на Лузитанию. Валентина мгновенно сообразила почему: вчера вечером в программе новостей сообщили, что свинксы убили одного из ксенологов.

– Ты сошел с ума.

– Не окончательно.

– Ты знаешь, что произойдет, если люди узнают, что тот самый Эндер отправился на планету, где живут свинксы? Да они распнут тебя!

– Они распяли бы меня и здесь, если б знали, кто я. Обещай не рассказывать им.

– Ну что хорошего даст им твой приезд? Он будет мертв уже двадцать лет, когда ты приедешь.

– Большинство моих клиентов успевают хорошенько остыть к тому времени, как я начинаю Речь. Основное неудобство бродячей жизни.

– Я надеялась, что больше не потеряю тебя.

– А я знал, что нам придется расстаться, в тот самый день, когда ты встретила Джакта.

– Ты должен был сказать мне! Я не стала бы…

– Поэтому и не сказал. Но ты ошибаешься, Вэл, ты все равно поступила бы так. И я хотел этого, очень хотел. Ты никогда не была такой счастливой. – Он положил ладони на ее живот. – Гены Виггинов требовали продолжения рода. Ты должна родить не меньше дюжины.

– Те, кто заводит больше четырех детей, дурно воспитаны, те, у кого их больше шести, жадины, а если больше семи, значит их родители просто варвары. – Она еще говорила, а в уме уже прикидывала, как лучше управиться с сондрингом: поручить все дела ассистентам, вовсе отменить поход или отложить его, пока Эндер не уедет.

Тут Эндер прервал ее размышления:

– Как ты думаешь, найдется у твоего мужа лодка для меня? Я хотел бы за ночь попасть на марельд[10 - Mareld (шв.) – в первом значении – биолюминесценция. Этим словом также нередко обозначают свет больших городов и сияние космических туманностей. Здесь – космопорт на морской платформе.], чтобы утром поймать челнок, который доставит меня к моему кораблю.

Такая спешка была просто жестокой по отношению к ней.

– А если бы тебе не была нужна лодка Джакта, ты бы и прощального письма не оставил.

– Я принял решение пять минут назад и отправился прямо к тебе.

– Но ты купил билет, а для этого требуется время.

– Совсем немного, если покупать корабль.

– Почему ты так торопишься, ведь путешествие займет де

Страница 31

ятки лет?

– Двадцать два года.

– Двадцать два! Так что для тебя значат несколько дней?! Почему ты не можешь подождать месяц, пока не родится ребенок? Увидел бы ее.

– Через месяц, Вэл, у меня наверняка уже не хватит мужества оставить тебя.

– Так не уезжай! Что тебе эти свинксы? По-моему, твоей истории с жукерами достаточно для одной человеческой жизни. Оставайся, женись, заведи семью, как я. Эндер, ты открыл звезды для колонизации, оставайся и попробуй плоды дерева, которое когда-то посадил.

– У тебя есть Джакт, у меня – только компания несносных студентов, стремящихся обратить меня в кальвинизм. Мой труд еще не завершен, и Трондхейм – не мой дом.

Валентине послышалось обвинение в его словах: «Ты пустила корни в этом мире, не задумываясь, смогу ли я жить здесь». «Но тут нет моей вины, – хотела ответить она, – ты уезжаешь, ты бросаешь меня, не я тебя».

– Помнишь, как это было? – спросила она. – Когда мы оставили Питера на Земле, а сами отправились на десятки лет вперед, на первую колонию, помнишь, губернатор? Питер как будто умер тогда. Когда мы прибыли на место, он был уже стар, а мы оставались молодыми. Мы говорили по ансиблю со старым дядюшкой, со всемогущим Гегемоном, с легендарным Локком, но только не с братом.

– Насколько я помню, это была перемена к лучшему. – Эндер попытался свести все к шутке.

Но Валентина поняла его не так:

– Ты хочешь сказать, что за двадцать лет я тоже изменюсь к лучшему?

– Я думаю, мне будет еще хуже, чем если бы ты умерла.

– Нет, Эндер, это именно смерть. И ты будешь знать, что убил меня.

Он моргнул:

– Ты это не всерьез.

– Я не стану писать тебе. С чего бы? Для тебя пройдет неделя или две. Прилетишь на Лузитанию, и компьютер выдаст тебе письма за двадцать лет от человека, которого ты оставил всего неделю назад. Первые пять лет, конечно, будут полны горем, болью от потери, одиночеством, невозможностью поговорить с тобой, поделиться мыслью…

– Твой муж – Джакт, а не я.

– И потом, что я смогу написать? Забавные маленькие письма про мою девочку? Ей исполнится пять, потом шесть, десять, двадцать, она выйдет замуж, а ты не узнаешь про все это, впрочем тебе, наверное, будет все равно.

– Нет.

– Я не стану рисковать. Не напишу тебе ни строчки, пока по-настоящему не состарюсь, Эндер. Ты покинешь Лузитанию, отправишься в какое-нибудь другое место, десятилетия пролетят мимо тебя. И я пошлю тебе свои записи. Я посвящу их тебе. Моему любимому брату Эндеру. Я с радостью шла за тобой три тысячи лет, а ты не задержался даже на две недели, когда я просила тебя.

– Подумай, что ты говоришь, Вэл, и пойми: я должен уехать сейчас, пока ты не растерзала меня в клочья.

– Софизм, которого ты не потерпел бы от своих студентов, Эндер! Я не сказала бы всего этого, если б ты не пытался скрыться, как вор! Не выворачивай суть наизнанку! Не пытайся обвинить меня!

Он быстро заговорил, его слова спотыкались друг о друга, он торопился высказаться, пока переполнявшие его чувства вовсе не выбили его из колеи.

– Нет, ты права, я торопился, потому что там меня ждет работа и каждый день, проведенный здесь, удваивает риск. И еще мне больно видеть, как ты и Джакт становитесь едины, как мы с тобой отдаляемся друг от друга… Я знаю, что так и должно быть, но все равно… И потому когда я решил уйти, то понял, что это нужно делать быстро, и был прав, ты сама знаешь, что я прав. Не думал, что ты возненавидишь меня за это…

Он замолчал и заплакал. Она тоже.

– Я не… не ненавижу тебя, я люблю тебя, ты часть меня, ты мое сердце, и, когда ты уйдешь, его вынут и унесут – унесут от меня…

Больше они ни о чем не говорили.

Первый помощник капитана Рава увез Эндера на марельд – большую площадку посреди экваториального моря. Оттуда стартовали челноки, чтобы встретиться на орбите с межзвездными кораблями. Эндер с Валентиной решили, что она не поедет провожать его. Валентина осталась дома с мужем и всю ночь не выпускала его из объятий. На следующий день она отплыла на сондринг вместе со своими аспирантами, и все пошло своим чередом. Она плакала об Эндере только ночью, когда никто не мог ее слышать.

Но аспиранты не слепые и не глухие, и по университету пополз слух о том, как опечалил профессора Виггин отъезд ее брата, бродячего Голоса. И, как всякий слух, он был одновременно и больше, и меньше правды. Но одна студентка, девушка по имени Пликт, поняла, что за грустным расставанием Валентины и Эндрю Виггин кроется какая-то тайна, история более древняя, чем кажется на первый взгляд.

Она попыталась отыскать их дом, проследить их долгий путь среди звезд. Когда старшей дочери Валентины, Сифте, исполнилось четыре года, а сыну Репу только что сравнялось два, Пликт пришла к профессору Виггин. К тому времени она сама уже преподавала в университете. Пликт показала Валентине свой рассказ, опубликованный в одном из университетских журналов. Художественный вымысел, казалось бы, – только она ничего не выдумывала. История брата и сестры, самых старых людей во Вселенной. Они

Страница 32

одились на Земле еще до того, как была основана первая колония, и всю жизнь бродили по космосу из мира в мир, нигде не останавливаясь надолго.

К облегчению и, как это ни странно, к разочарованию Валентины, Пликт не докопалась до того, что Эндер был первым Говорящим от Имени Мертвых, а Валентина – историком, скрывавшимся под псевдонимом Демосфен. Но она узнала о них достаточно, чтобы описать их прощание: сестра решила остаться с мужем, а брат – лететь дальше. В ее рассказе было куда больше нежности и тепла, чем в их настоящем прощании. Пликт описывала то, что могло бы произойти, если бы Эндер и Валентина больше любили театр и меньше – друг друга.

– Зачем ты написала это? – спросила Валентина.

– А разве история сама по себе не заслуживает того?

Ответ вопросом на вопрос задел Валентину, но остановить ее было не так-то просто.

– Кем был для тебя мой брат Эндрю, раз ты переворошила столько информации, чтобы написать рассказ?

– Опять неправильный вопрос.

– Похоже, я проваливаюсь на каком-то экзамене. Не будешь ли ты так добра дать хоть какой-нибудь намек?

– Не сердитесь. Вы должны были спросить меня, почему я выдала это за вымысел.

– Почему?

– Потому что я узнала, что Эндрю Виггин, Говорящий от Имени Мертвых, и есть Эндер Виггин. Убийца.

Эндер покинул Трондхейм четыре года назад, ему лететь еще восемнадцать лет. Валентине стало плохо при мысли, во что превратится его жизнь, если на Лузитании его встретят как человека, совершившего самый постыдный поступок в истории человечества.

– Вам не нужно меня бояться, профессор Виггин. Если бы я собиралась раструбить об этом, я давно бы это сделала. Когда я узнала, кто он, то поняла, что он давно раскаялся. И такое настоящее искупление! Говорящий от Имени Мертвых заставил человечество понять, что свершенное Эндером было страшным преступлением, и стал Голосом, как и сотни других, и обвинял самого себя на двадцати мирах.

– Ты раскопала так много, Пликт, а поняла так мало.

– Я поняла все! Перечитайте, что я написала, – разве это не понимание?!

И Валентина сказала себе, что человеку, который узнал так много, можно рассказать и все остальное. Но именно ярость, а не доводы рассудка заставили Валентину бросить в лицо Пликт слова, которые она прежде не говорила никому:

– Пликт, мой брат не копировал подлинный Голос. Это он написал «Королеву Улья» и «Гегемона»!

Когда Пликт поняла, что Валентина говорит правду, она долго не могла прийти в себя. Все эти годы она считала Убийцу Эндера объектом изучения, а автора «Королевы Улья» и «Гегемона» – своим наставником и духом-покровителем. Узнав, что это один и тот же человек, Пликт примерно на час потеряла способность связно мыслить.

Потом они еще долго разговаривали с Валентиной и доверились друг другу, и Валентина пригласила Пликт стать учителем ее детей и сотрудником по работе в университете. Джакта удивили эти хозяйственные новшества, но спустя некоторое время Валентина открыла ему секреты, которые откопала Пликт. Все это превратилось в семейную легенду, и дети росли, слушая замечательные истории о своем давно уехавшем дяде Эндере, которого все вокруг называли чудовищем и который на самом деле был спасителем, пророком и мучеником.

Годы шли, семья росла и процветала, и тоска Валентины по Эндеру сменилась гордостью за него, приятием и признанием его судьбы. Она ждала, когда он прибудет на Лузитанию, разгадает загадку свинксов и станет, как велит ему долг, апостолом рамен. Это Пликт, добрая лютеранка, научила Валентину смотреть на жизнь Эндера с позиций религии. Покой и размеренность семейной жизни, чудо появления пятерых детей подтолкнули Валентину если не к догме, то к вере.

И на детях это тоже сказывалось. История про дядю Эндера, поскольку ее нельзя было рассказать чужому, приобрела несколько мистические тона. Сифте, старшая дочь, особенно заинтересовалась, и даже потом, когда ей исполнилось двадцать и детское, не задающее вопросов обожание дяди Эндера прошло, он все еще оставался центром ее жизни, легендарным человеком, еще живущим на планете, до которой не так уж далеко лететь.

Она не говорила с матерью и отцом, но доверилась своей учительнице.

– Когда-нибудь, Пликт, я встречу его и стану помогать ему в работе.

– Что заставляет тебя думать, что он нуждается в помощи? В твоей помощи? – Пликт относилась к людям скептически; чтобы заслужить ее уважение, нужно было очень много сделать.

– То, что в первый раз, в самом начале, он тоже не был один; разве не так?

И мечты Сифте летели вдаль, прочь от ледяных скал Трондхейма, к далекой планете, на которую еще не ступила нога Эндера Виггина. «Люди Лузитании, вы даже не подозреваете, какой великий человек ступит на вашу землю и возьмет на себя наше бремя. И я пойду за ним, когда настанет время, даже если это случится поколение спустя. Будь готова, встречай и меня тоже, Лузитания!»

А в космосе, на корабле, Эндер Виггин и не знал, мечты скольких людей он везет с собой. Для него прошло всего несколько дней с тех пор, как он

Страница 33

оставил Валентину плачущей на причале. Он не знал имени Сифте, для него она была зародышем в животе Валентины – не более того. Он едва начал ощущать боль потери, которая для Валентины уже миновала. И мысли его были далеки от племянников и племянниц, живущих во льдах Трондхейма.

Он думал об одинокой измученной девочке по имени Новинья, о том, как она изменится за двадцать два года, которые пройдут на планете за время его путешествия, гадал, кем она будет, когда они встретятся. Потому что он любил ее, как только можно любить человека, в котором видишь самого себя в минуту самого большого горя.




6

Ольяду




Судя по всему, свинксы сталкиваются с представителями других племен только во время войны. Когда они рассказывают друг другу истории (обычно в дождливую погоду), это чаще всего повествования о сражениях и героях. И завершается рассказ смертью и для героя, и для труса. Если верить этим историям, свинксы не рассчитывают уцелеть на войне. И они никогда не выказывали даже намека на интерес к самкам врага, не говорили ни об убийстве самок, ни об изнасиловании, ни о рабстве – традиционное обращение людей с женами погибших солдат явно несвойственно свинксам.

Значит ли это, что между племенами вовсе нет генетических контактов? Отнюдь. Возможно, генетический обмен производят самки. Какой-нибудь традиционный праздник, обмен услугами. В обществе свинксов самцы полностью подчинены самкам, и поэтому обмен может легко происходить без ведома самцов, или они настолько стыдятся его, что избегают говорить о нем с нами.

Зато они очень любят рассказывать о сражениях. Типичное описание, взятое из записей моей дочери Кванды (2:21, прошлого года, записано во время дождя).

Свинкс (говорит на звездном): «Он убил троих моих братьев и не был даже ранен. Никогда раньше я не видел такого сильного и бесстрашного воина. Его руки были по локоть в крови, а расщепленная дубинка измазана мозгами моих братьев. Он знал, что достоин чести, пусть даже его слабое племя проиграло бой. Dei honra! Eu lhe dei! („Я воздал честь! Я воздал ему честь!“)».

(Слушатели прищелкивают языками и кричат.)

Свинкс: «Я дал ему подножку и повалил на землю. Он отчаянно сопротивлялся, пока я не показал ему траву, зажатую в моей руке. Тогда он открыл рот и запел странную, незнакомую песню дальней страны. Нунка сера мадейра на мано да генте! („Никогда не будет он палкой в наших руках!“)».

(Тут рассказ прервался, и свинксы хором запели песню на языке жен. Я еще никогда не слышала такую длинную. Замечу, что это вполне типичный оборот: свинкс ведет рассказ на звездном, а в кульминационный момент переходит на португальский. Немного подумав, мы поняли, что ведем себя так же: в минуты эмоционального напряжения говорим на родном языке.)

Это описание сражения вовсе не кажется странным, но мы слышали десятки историй, и все, все они кончаются смертью главного героя. По всей видимости, свинксы не любят мелодраму.

    Либердад Фигуэйра де Медичи. Доклад о межплеменных отношениях аборигенов Лузитании. «Культурный обмен». 1964:12:40

Во время межзвездного перелета заняться особенно нечем. Курс проложен, корабль вышел на точку перехода и стартовал. Остается только подсчитать, насколько близка скорость корабля к скорости света. Корабельный компьютер вычислял точную скорость, а затем устанавливал, сколько дней субъективного времени пройдет, прежде чем корабль сможет переключиться на достойную досветовую скорость. «Как хронометр, – подумал Эндер, – вернее, секундомер. Один щелчок, потом второй – и скачки окончены».

Личность Джейн не помещалась в корабельный компьютер, а потому Эндер провел восемь дней путешествия почти в полном одиночестве. Корабельный мозг оказался достаточно умным, чтобы помочь Эндеру изучить португальский на базе испанского. Эндер понял, что сможет говорить, а вот с пониманием возникли сложности: слишком много непроизносимых согласных.

Но нельзя же все время разговаривать по-португальски с примитивным компьютером. После двух-трех часов занятий Эндер начинал звереть. Раньше Вэл всегда была рядом. Они могли и не разговаривать друг с другом – Вэл и Эндер так давно знакомы, что почти не нуждались в словах. Но когда Валентины не было, Эндер не мог справиться с собственными мыслями. Они переставали принимать завершенную форму, потому что некому было их высказать.

И от Королевы Улья помощи тоже ждать не приходилось. Ее мысли сиюминутны, привязаны не к синапсам, а к филотам, и релятивистские эффекты скорости света не сказываются на них. За каждую минуту времени Эндера Королева успевала прожить шестнадцать часов – разница слишком велика, чтобы сохранилась хоть какая-то возможность общения. Если бы Королева не пряталась в коконе, то распоряжалась бы тысячами подданных, жукеры выполняли бы свою работу, транслируя свои чувства и знания в огромный резервуар ее памяти. Но сейчас у Королевы была только память, и, проведя восемь дней в заключении, Эндер начал понимать ее страстное желание освободиться.

К концу восьмого дня Энд

Страница 34

р уже довольно прилично говорил по-португальски. Ему уже не требовалось переводить в уме фразу сначала на испанский, а уж потом на бразильский диалект. И еще он мечтал о человеческом обществе и был готов даже обсуждать вопросы религии с кальвинистом, лишь бы получить в собеседники кого-нибудь поумнее проклятого компьютера.

Корабль совершил переход. В какую-то неопределенную минуту скорость корабля относительно остальной Вселенной изменилась. Вернее, теория гласила, что все происходит как раз наоборот: изменяется скорость движения Вселенной, тогда как корабль пребывает в состоянии покоя. Проверить теорию было невозможно, ибо не существовало точки отсчета, с которой ученые могли бы наблюдать феномен. Наука располагала только догадками, и никто толком не понимал, как работает филотический эффект. Ансибль открыли по чистой случайности, а с ним и принцип одновременности, и переход. Принцип неясен, но работает.

В иллюминаторах корабля снова появились звезды. Переход завершен, и пассажиры корабля могут видеть внешние источники света. Когда-нибудь ученые узнают, почему для перехода нужно так мало энергии. Эндер не сомневался, что где-то далеко за эту кажущуюся легкость платят страшную цену. Ему приснилось однажды, что каждый раз, когда корабль совершает переход, в небе гаснет звезда. Джейн уверяла его, что это не так, но он-то знал, что бо?льшая часть звезд не видна человеку, исчезни завтра хоть триллион – мы не заметим разницы. Еще тысячи лет будем смотреть на фотоны, посланные уже мертвой звездой. К тому времени, как мы поймем, что Галактика гибнет, будет уже поздно что-либо предпринимать.

– Развлекаешься параноидальными фантазиями? – спросила Джейн.

– Ты же не можешь читать мысли.

– Ты начинаешь беспокоиться о судьбе Вселенной под конец каждого перелета. Верный признак того, что тебя укачало.

– Ты сообщила властям Лузитании, что я прибыл? Таможне…

– Это очень маленькая колония. Никакой таможни, никаких документов. Здесь почти никто не бывает. Есть челнок-автомат, он доставит нас на здешний смешной карликовый космопорт.

– И никаких иммиграционных барьеров?

– Ты – Голос. Они не могут захлопнуть дверь перед твоим носом. Да и всей иммиграционной власти тут – госпожа губернатор, она же мэр. Видишь ли, границы колонии совпадают с границами города. Ее имя Фария Лима Мария до Боске, прозвище – Босквинья, она шлет тебе привет и желает, чтобы ты поскорее убрался отсюда, потому что у нее и так достаточно хлопот, не хватало только пророка-агностика.

– Так и сказала?

– Ну, не совсем. Так выразился епископ Перегрино, и она согласилась. Но у нее такая работа. Если бы ты заявил ей, что католики – суеверные дураки и идолопоклонники, госпожа мэр ответила бы тебе тяжелым вздохом и спросила, сможешь ли ты держать это мнение при себе.

– Что-то ты крутишь, – сказал Эндер. – Ну, где твои неприятные новости?

– Новинья отменила приглашение. Через пять дней после твоего отлета.

Согласно Межзвездному Кодексу, приглашение нельзя официально отменить, если вызванный священник уже отправился в путь. Тем не менее это резко меняло ситуацию – Новинья не ждет его, боится его прихода. Он надеялся, что она встретит его как друга. А она, пожалуй, отнесется к нему еще враждебнее, чем местная католическая верхушка.

– Все, чтобы облегчить мне работу, – вздохнул он.

– Дела обстоят не так уж плохо, Эндрю. Видишь ли, в последующие годы еще несколько человек пожелали вызвать Говорящего от Имени Мертвых, и они приглашения не отменяли.

– Кто?

– Знаешь, невероятное совпадение. Дочь Новиньи Эла и ее же сын Миро.

– Они не могли знать Пипо. Почему они хотят, чтобы я Говорил о нем?

– Да нет, Пипо тут ни при чем. Эла вызвала Голос шесть недель назад. Она хочет, чтобы ты говорил о ее отце, Маркосе Рибейре, по прозвищу Маркано, отбросившем копыта в баре. Не от алкоголя – он был болен. Умер от какого-то внутреннего разложения.

– Ты начинаешь беспокоить меня, Джейн. Глубина твоего сопереживания просто…

– Сопереживание и прочие эмоции – твоя епархия. Зато я умею отыскивать полезную информацию.

– А мальчик – как его зовут?

– Миро. Вызвал Голос четыре года назад. Для сына Пипо, Либердада – Либо.

– Да ведь ему же нет сорока…

– Ну, ему помогли закончить жизненный путь пораньше. Понимаешь, он был ксенологом, или зенадором, как говорят португальцы.

– Свинксы…

– Так же, как и его отца. Даже расположение органов прежнее. Кстати, пока ты был в дороге, они казнили еще двух свинксов. Единственное отличие – для свинксов они посадили деревья. Люди не удостоились такой чести.

Два ксенолога убиты свинксами. Второе поколение подряд.

– Что решил Межзвездный Конгресс?

– Как тебе сказать. Они все еще думают и ни на что не могут решиться. До сих пор не утвердили нового ксенолога. У Либо было двое стажеров: его дочь Кванда и Миро.

– Они продолжают работать со свинксами?

– Официально – нет. В этом вопросе существуют разногласия. После того как Либо погиб, Конгресс приказал посещать свинксов не

Страница 35

чаще раза в месяц. А дочка Либо категорически отказалась подчиняться.

– И они не сместили ее?

– Решение о дальнейшем сокращении контактов прошло минимально необходимым большинством голосов. Предложение наказать девушку не набрало большинства. Их беспокоит, что Миро и Кванда так молоды. Два года назад с Калькутты вылетела группа ксенологов. Всего лишь через тридцать три года они прибудут на место и примут на себя ответственность за контакт.

– Есть хоть какие-нибудь предположения о причине второго… убийства?

– Никаких. Но ведь ты уже здесь.

Ответная шутка уже готова была сорваться с его языка, но тут он почувствовал, как в дальнем углу его сознания зашевелились мысли Королевы Улья. Эндер ощущал их как ветер в зеленой листве, как шорох, легкое движение, солнечный свет, да, он пришел сюда, чтобы Говорить над могилами. Но также чтобы воскресить мертвых.

«Это хорошее место».

«Почему все узнают новости раньше меня?»

«Здесь есть разум. Он говорит. Я слышу его лучше, чем когда-либо слышала людей».

«Свинксы? Они думают, они мыслят так, как мы?»

«Он знает о свинксах. Подожди немного, он нас боится».

Королева Улья ушла, оставив Эндера в одиночестве размышлять над вопросом: не окажется ли Лузитания тем самым большим куском, которым ему суждено подавиться.


* * *

Сегодня епископ Перегрино произносил проповедь сам. Это был дурной знак. Епископ не обладал ораторским даром, он волновался, говорил длинными и путаными фразами; бо?льшую часть проповеди Эла не могла разобрать, о чем он, собственно, ведет речь. Квим, естественно, делал вид, что ему все понятно, так как не сомневался, что епископ не может ошибиться или оговориться. А маленький Грего даже не притворялся заинтересованным. Даже когда сестра Эсквесименто, известная своим острым взглядом и железной хваткой, проходила по рядам, Грего продолжал бесстрашно творить очередную каверзу.

Сейчас он выковыривал заклепки из спинки передней пластиковой скамьи. Эла нервничала. Мальчик так силен! Обычный шестилетний ребенок не может просунуть отвертку под край вплавленной в скамью заклепки. Эла даже не была уверена, что сама может это сделать.

Если бы отец был здесь, он, конечно же, протянул бы свою длинную руку, осторожно отобрал у Грего отвертку и спросил бы шепотом: «Где ты ее взял?» – а Грего смотрел бы на него своими большими невинными глазами. Позже, после мессы, все вернулись бы домой и отец устроил бы Миро взбучку за то, что тот бросает отвертки где попало. Он обзывал бы Миро страшными словами, винил его во всех несчастьях семьи, а Миро слушал бы и молчал. Эла занялась бы хлопотами по хозяйству и ужином. Квим уселся бы в углу, перебирая четки и бормоча свои бесполезные глупые молитвы. Ольяду, счастливчик, обладатель электронных глаз, просто выключил бы их или прокручивал бы какое-нибудь счастливое воспоминание, не обращая внимания на то, что творится вокруг. Квара молча забилась бы в угол. А маленький Грего стоял бы счастливый посреди комнаты, ухватив отца за штанину, и радостно слушал, как тот ругает Миро за его, Грего, проступки.

От этих воспоминаний Элу просто передернуло. Если бы все кончалось здесь, это еще можно было бы вынести. Но потом Миро уходил, они ели и…

Тонкая рука сестры Эсквесименто вылетела вперед, ногти впились в плечо Грего. В тот же миг мальчик выпустил отвертку, конечно, чтобы она грохнула об пол. Но сестра Эсквесименто обладала хорошей реакцией. Она быстро наклонилась и поймала отвертку свободной рукой. Грего ухмыльнулся. Ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от его колена. Эла поняла, что он задумал, протянула руку, чтобы остановить его… Но поздно – он резко вскинул ногу и попал коленом прямо по зубам сестры Эсквесименто. Монахиня вскрикнула от боли и отпустила плечо Грего, а он выдернул отвертку из ее рук. Прижав ладонь к разбитому рту, сестра Эсквесименто побежала вниз по проходу, а Грего вернулся к своей разрушительной деятельности.

«Отец умер, – напомнила себе Эла. Эти слова звучали для нее восхитительной музыкой. – Отец умер, он мертв, но он все еще здесь. Он оставил нам свое страшное, омерзительное наследство. Яд, которым он отравил нас, все еще действует и со временем уничтожит всех нас. Когда он умер, его печень оказалась всего два дюйма длиной, а селезенку вообще не смогли найти. На их месте выросли непонятные опухоли. У этой болезни нет названия. Просто тело отца сошло с ума, отклонилось от чертежа, по которому созданы человеческие существа. И теперь болезнь живет в его детях. Нет, не в телах детей, а в душах. Мы родились, как и положено появляться на свет человеческим детям, мы даже выглядим как нормальные дети. Но каждый из нас в свое время потерял душу и получил подменыша, кривой, зловонный, омерзительный отросток души нашего дорогого отца. Может быть, все пошло бы по-другому, если бы мать хотя бы попыталась вмешаться. Но ей плевать на все, ее ничто не интересует, кроме ее микроскопов и генетически улучшенной овсянки, или чем еще она там у себя занимается».

– …Так называемый

Страница 36

оворящий от Имени Мертвых! Но лишь один может говорить от имени мертвых, и это Саградо Кристу…

Слова епископа Перегрино привлекли ее внимание. «Он говорит о Голосе? Откуда он мог узнать, что я обратилась с просьбой?..»

– …Закон требует, чтобы мы обращались с ним учтиво, но не требует веры! Не ищите правды в рассуждениях и гипотезах безбожников – она дана нам в учении Матери нашей, Святой Церкви. И когда он пройдет среди вас, улыбайтесь ему, но заприте сердца свои и…

«Почему он всех предупреждает? До ближайшей планеты, Трондхейма, двадцать два года пути, и вряд ли у них есть свой Голос. Пройдут десятки лет, пока Голос доберется сюда, если он прилетит вообще». Она перегнулась через плечо Квары, чтобы спросить Квима, – он-то наверняка слышал все до последнего слова.

– Что он сказал о Голосе? – прошептала Эла.

– Если бы ты внимательно слушала, то все бы знала сама.

– Если ты сейчас же не расскажешь, я тебя чем-нибудь заражу.

Квим ухмыльнулся, показывая, что не боится угроз. Но на самом деле он очень даже боялся, а потому произнес:

– Какой-то негодяй-недоверок пригласил сюда Голос. Давно, когда убили первого ксенолога. Голос приезжает сегодня днем, челнок уже в пути, и мэр поехала встречать его в космопорт.

Нет, это нечестно, она так не договаривалась. Компьютер не сказал, что Голос уже в пути. Он должен был прилететь через много лет и рассказать правду о чудовище, которое им приходилось называть отцом, о человеке, чья семья благословляла день его смерти. Правда пришла бы, словно луч света, она очистила бы ее, Элы, прошлое. Но отец слишком недолго мертв. Нельзя Говорить о нем сейчас. «Его щупальца все еще тянутся из могилы к нам. Мы все привязаны к нему».

Проповедь закончилась, а за ней и сама месса. Эла крепко сжимала руку Грего, надеясь вовремя пресечь его попытки покуситься на чью-то книгу или сумку. Они с трудом проталкивались через толпу. Хорошо хоть Квим на что-то годен – тащит Квару, которая всегда словно каменеет на людях. Ольяду способен сам о себе позаботиться: включил свои глаза и подмигивает всем этим пятнадцатилетним полудевственницам – развлекается сам и пугает их. Эла бросила короткий взгляд на статуи ос Венерадос – ее давно умерших и причисленных к лику святых бабушки и дедушки. «Ну как, гордитесь вы такими замечательными внуками?»

Грего ухмылялся во весь рот – ну как же, в его руке была зажата детская туфелька. Эла очень надеялась, что трофей достался брату без борьбы. Она отобрала у него туфельку и положила ее на маленький алтарь, где – вечное свидетельство чуда избавления от десколады – горели свечи. Кто бы ни был хозяином обуви, он сможет найти ее здесь.




Конец ознакомительного фрагмента.



notes


Примечания





1


Слезай, чувак!




2


Безумный Шляпник – персонаж сказки Льюиса Кэрролла «Алиса в Стране чудес».




3


Просперо, Ариэль, Калибан – персонажи пьесы У. Шекспира «Буря».




4


Жан Кальвин – французский богослов, реформатор Церкви и основатель кальвинизма. Мартин Лютер – немецкий богослов, переводчик Библии на немецкий язык, основоположник Реформации и одна из ключевых исторических фигур, определивших дух Нового времени, чьим именем названо одно из направлений протестантизма. В контексте «Говорящего…» наиболее важным отличием кальвинизма от лютеранства следует считать доктрину, согласно которой предопределение человека совершается на путях Промысла Божия вне зависимости от волеизъявления самого человека, его поступков и образа мыслей. Одни по воле Бога от века предназначены к спасению, другие – к погибели.




5


Раман (raman) – единственное число, рамен (ramen) – множественное.




6


Лезвие Оккама (Бритва Оккама) – методологический принцип, названный по имени английского философа Уильяма Оккама, хотя базовое его содержание известно со времен Аристотеля (принцип достаточного основания). В кратком виде гласит: «Не следует множить сущее без необходимости». То есть, если для нового явления имеются несколько логически непротиворечивых (а также полных и исчерпывающих) объяснений, имеет смысл выбрать самое простое из них. При этом Бритва Оккама – не аксиома и не запрещает применять сложные объяснения.




7


Джейн цитирует и пародирует эпизод из Евангелия от Матфея, когда Сатана искушал Иисуса на исходе Его сорокадневного отшельничества в Иудейской пустыне.




8


Разлом, раскол, отделение (шв.). Здесь, очевидно, употребляется в значении «автономная экспедиция».




9


Можно перевести и как «портной», и как «водомерка» (шв.).




10


Mareld (шв.) – в первом значении – биолюминесценция. Этим словом также нередко обозначают свет больших городов и сияние космических туманностей. Здесь – космопорт на морской платформе.