Читать онлайн “Томминокеры” «Стивен Кинг»
- 02.02
- 0
- 0
Страница 1
ТомминокерыСтивен Кинг
…Что-то странное происходит в тихом провинциальном городке Хейвен, где живет Роберта Андерсон. У каждого жителя открываются поразительные сверхъестественные способности, а сам городок превращается в смертельную ловушку для чужаков.
Неужели причина всего этого – в таинственном металлическом объекте, погребенном в земле тысячелетия назад и случайно найденном Робертой?
Неужели она и другие обитатели Хейвена заключили сделку с беспощадной и жестокой силой? Или Зло из далеких миров само нашло их – и теперь медленно, но верно завладевает их душами и телами?..
Читайте фантастический роман Стивена Кинга «Томминокеры» в новом переводе!
Стивен Кинг
Томминокеры
Если б только вы знали, как громко в ночи
В мою дверь томминокер стучит и стучит.
Хоть убейте – не выйду из дома теперь:
Я боюсь даже видеть проклятую дверь.
Серия «Темная башня»
Stephen King
THE TOMMYKNOCKERS
Перевод с английского Ю. Моисеенко, М. Казанской
Художник В. Лебедева
Компьютерный дизайн В. Воронина
Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg.
© Stephen King, Tabitha King, and Arthur B. Greene, Trustee, 1987
© Школа перевода В. Баканова, 2013
© Издание на русском языке AST Publishers, 2016
Предисловие
Как и многие «Песни Матушки Гусыни», стишок про томминокеров только на первый взгляд кажется простым. Между тем трудно даже понять, откуда взялось это слово. Полный словарь Уэбстера определил томминокеров как: а) троллей, живущих в подземных тоннелях, или же б) привидений, которые водятся в заброшенных пещерах и шахтах. Учитывая, что «томми» на устаревшем британском сленге означало армейский паек (когда-то в Британии так называли всех новобранцев, вспомним хотя бы строчки из стихотворения Киплинга: «Эй, Томми, так тебя и сяк…»), авторы Большого Оксфордского словаря, не посвятив томминокерам отдельной статьи, все же предполагают, что это могут быть призраки шахтеров, погибших голодной смертью, которые до сих пор стучатся в чужие дома, прося еды и приюта.
Первую часть стишка («Если б только вы знали, как громко в ночи») и я, и моя жена нередко слышали в детстве, хотя мы с ней выросли в разных городах, воспитывались в разных вероисповеданиях и происхождение у нас разное: ее предки прибыли в свое время из Франции, а мои – из Ирландии и Шотландии.
Остальные строчки – плод воображения автора.
Автор – то есть я – хочет выразить благодарность Табите, моей жене, как бесценному, хоть зачастую и раздражающему меня критику (если критик вас раздражает, можете быть почти уверены: он прав), редактору Алану Уильямсу за его доброту и внимание, Филлис Грэн за терпение (фактически этот роман был не столько написан, сколько выдолблен киркой каторжника в горах) и в особенности Джорджу Эверетту Маккатчону, который не только прочел каждую главу и отшлифовал ее – прежде всего, конечно, в отношении оружия и баллистики, – но и скрупулезно следил за тем, чтобы главы не противоречили друг другу. Когда Мак ушел из жизни, книга была в процессе переработки. Скажем так: я послушно правил очередной отрывок в соответствии с его замечанием – и вдруг узнаю, что Джордж все же пал жертвой лейкемии, с которой сражался около двух лет. Мне страшно его не хватает – не только как друга, помогавшего навести порядок в мыслях, но и как человека, по-настоящему близкого моему сердцу.
Следует поблагодарить еще многих, всех и не перечислить: пилотов, дантистов, геологов, сотоварищей по перу, даже моих сыновей, присутствовавших при чтении этой книги вслух. Отдельное спасибо Стивену Джею Гулду[1 - Стивен Джей Гулд (1941–2002) – известный американский палеонтолог, биолог-эволюционист и историк науки. – Здесь и далее примеч. пер.]. Хоть он и болеет за «Янки», а стало быть, не заслуживает полного доверия, его замечания насчет возможностей «эволюции отупления», как я это называю, помогли в обработке последнего варианта романа (см. его книгу «Улыбка фламинго»).
Хейвен не существует в реальности. Персонажи вымышлены. Все это выдумка, за одним исключением:
Томминокеры – настоящие.
И если, по-вашему, я шучу – должно быть, вы пропустили по телевизору вечерние новости.
Стивен Кинг
Книга первая
Корабль в земле
Тут нам попался Гарри Трумэн: из Миссури вместе плыли.
Мы спросили про войну, а он сказал: «Забыли!»
Мы напомнили про бомбу: «Вам не стыдно за нее?»
Он в ответ: «Плесни-ка выпить; это дело не твое!»
The Rainmakers. Downstream
Глава 1
Андерсон спотыкается
1
Королевство пало «оттого, что в кузнице не было гвоздя», – вот к чему сводится наша история. В конечном счете все на свете сводится к чему-то похожему; по крайней мере так думала Роберта Андерсон, хоть и много позже. Либо всем управляет случай, либо… рок. Двадцать первого июня 1988 года Андерсон буквально споткнулась о собственную судьбу в городишке под названием Хейвен, штат Мэн. Это и стало отправн
Страница 2
й точкой для всех последующих событий.2
Андерсон была в компании Питера, дряхлого бигля, подслеповатого на один глаз. Питера подарил ей Джим Гарденер, и случилось это в 1976-м. Годом ранее Андерсон бросила колледж за пару месяцев до получения степени, чтобы вселиться в дядюшкино имение в Хейвене. Она и не замечала, насколько была одинока, пока Гард не принес собаку. Хотя нет, тогда еще только щенка. Андерсон до сих пор иногда не верилось, что пес постарел, а между тем, по собачьим меркам, ему стукнуло восемьдесят четыре. Некоторым образом Питер напоминал ей о возрасте. 1976 год давно канул в Лету. Тут не поспоришь. Когда тебе двадцать пять, можно позволить себе такую роскошь – верить, что цифирки в паспорте означают всего лишь канцелярскую ошибку, которая рано или поздно будет исправлена. Но когда в одно прекрасное утро просыпаешься и понимаешь: твоему псу восемьдесят четыре, а тебе самой тридцать семь, приходится пересмотреть свои взгляды. Тут не поспоришь.
Андерсон искала подходящее место для рубки дров. Кое-что у нее лежало в запасе, но на зиму требовалось обычно в три раза больше. Сколько же она поработала топором с тех пор, как Питер был резвым щенком, который любил грызть старые тапочки и слишком часто прудил на ковер в столовой; а деревьев как будто и не убавилось. Участок (даже теперь, тринадцать лет спустя, местные жители по-прежнему называли его фермой Фрэнка Гаррика) протянулся вдоль шоссе номер 9 на каких-нибудь сто восемьдесят футов, однако каменные стены на его северной и южной границах расходились под неправильным углом. Еще одна, тыльная стена, которая от ветхости давно рассыпалась на отдельные груды камней, покрытых зеленым мхом, углублялась на целых три мили в чащу, поросшую как старыми, так и молодыми деревьями. Общая площадь этого клина земли впечатляла. К западу от владений Бобби Андерсон простирались необъятные безлюдные мили, собственность компании «Нью-Ингланд пейпер». «Горелый лес», как гласила надпись на карте.
По правде сказать, ей даже не нужно было искать хорошее место для вырубки. Дядя по материнской линии оставил племяннице землю, ценную как раз деревьями твердых пород, почти не пораженных личинками непарного шелкопряда. Просто после затяжной череды весенних ливней (из-за которых теперь в саду ни пройти, ни проехать от грязи) наконец-то выдался ясный и теплый день, а с новой книгой можно повременить. Так что Андерсон зачехлила пишущую машинку и вышла прогуляться в компании верного одноглазого старины Питера.
Оставив позади ферму, она прошла милю по старой трассе, проложенной некогда для перевозки леса, и повернула налево. С собой Бобби взяла рюкзак, где лежали книга и бутерброд, собачьи галеты, ворох оранжевых ленточек, чтобы помечать деревья, которые надо будет срубить ближе к концу сентября, когда тепло начнет уступать прохладной октябрьской погоде. Во фляжке плескалась вода. Карман оттягивал компас марки «Сильва». Пусть ей только раз довелось заблудиться в здешних местах, но и этого раза оказалось более чем достаточно. Жуткая выдалась ночь; Бобби никак не могла поверить, что потерялась на собственной, черт возьми, земле, и в то же время со страхом ждала погибели. Кстати, это было вполне возможно: пропажу заметил бы только Джим, а он имел привычку появляться, когда не ждешь. Наутро Питер благополучно вывел хозяйку к ручью, а тот, в свою очередь, к шоссе номер 9, где с беззаботным журчанием убежал в подземную трубу в каких-то двух милях от ее дома. На сегодняшний день она, наверное, достаточно хорошо освоилась на местности, чтобы в случае чего самостоятельно выйти к дороге или одной из каменных стен, но «наверное» – это не значит «точно». Так что компас в кармане лишним не будет.
Примерно в три часа дня ей встретилась подходящая кленовая рощица. На самом деле, хорошие деревья попадались и раньше, но эти росли у знакомой тропинки, где с легкостью мог проехать «Томкэт»[2 - Модель сельскохозяйственного трактора.]. В двадцатых числах сентября – если кто-нибудь до тех пор не взорвет этот мир ко всем чертям – надо будет прикатить сюда на тракторе с прицепленными позади санями и помахать топором. Бобби почувствовала, что на сегодня достаточно нагулялась.
– Что скажешь, Пит?
Тот сипло гавкнул. Хозяйка взглянула на него с жалостью, и внезапно у нее защемило сердце. Как же он сдал! В последнее время почти перестал гонять разных птиц, белок и редких лесных гостей – сурков. Не говоря уж о том, чтобы броситься за оленем… Похоже, на обратном пути не обойтись без частых привалов. А ведь совсем недавно (как упрямо твердил хозяйке рассудок) Питер мчался на добрую четверть мили впереди нее, оглашая заросли громким лаем. И вот уже не за горами день, когда Бобби решит: достаточно. И в последний раз хлопнет ладонью по пассажирскому креслу своего грузовичка «шевроле», приглашая Питера прокатиться в Огасту, к ближайшей ветеринарной клинике. Господи, только не этим летом! Не осенью и не весной, пожалуйста, Господи! И вообще никогда, если можно.
Без собаки ее захлестнет
Страница 3
диночество. Разве что… Впрочем, Джим Гарденер вот уже года три как напоминает чокнутого. Он все еще друг, но… как бы чокнутый.– Хорошо, что мы снова друг друга поняли, старина. – Бобби принялась завязывать ленточки, прекрасно понимая, что до сентября может несколько раз передумать и они так и сгниют на стволах. – Твой безупречный вкус уступает лишь твоему бравому виду.
Питер не стал с годами глупее и смекнул, чего от него ждут: махнул облезлым хвостом и подал голос.
– Покажи вьетконговца! – приказала Андерсон.
Пес покорно свалился на бок (при этом тоненько взвизгнув), перекатился на спину и вытянул ноги. Тот же трюк он проделывал по команде: «хуч!»[3 - Дословно: лачуга, хижина.] и «Милай!»[4 - Название вьетнамской деревенской общины, где 16 марта 1968 года произошло массовое убийство мирного населения американскими солдатами.]. Бобби обычно веселилась, однако сегодня притворная смерть любимца болезненно напомнила ей о собственных размышлениях.
– Хватит, Пит.
Тот с усилием поднялся, тяжело дыша. Какая же у него седая морда…
– Пошли домой.
Хозяйка бросила псу галету. Тот щелкнул челюстями, но промахнулся. Понюхал траву, прошел мимо угощения, вернулся и неторопливо, без особой радости принялся жевать.
– Молодец. Идем.
3
Не было подковы – королевство пало… выбрали тропинку – нашли корабль.
В течение тринадцати лет, за которые ферма Гаррика так и не превратилась в имение Андерсон, Бобби не единожды успела сюда наведаться. Вот знакомый склон, вот валежник, оставленный лесорубами (умершими, пожалуй, еще до войны с корейцами), вот могучая ель с раздвоенной верхушкой. Бобби бывала здесь раньше, а значит, без труда отыщет обратную дорогу, когда поведет «Томкэт». Раз или два, а то и раз шесть она проходила в считаных ярдах, футах, если не в дюймах от места, на котором сегодня споткнулась.
На этот раз Бобби взяла чуть левее тропинки, следуя за собакой, и вдруг мысок старого туристического ботинка во что-то врезался… больно врезался.
– Ой! – вскрикнула она и замахала руками, но было поздно.
Бобби повалилась на землю. Щеку задела острая ветка низенького кустарника – и, кажется, порезала до крови.
– Черт!
Голубая сойка отчитала ее за брань сердитой тирадой.
Тут вернулся Питер и, обнюхав хозяйку, лизнул ее в нос.
– Фу, не надо, воняешь!
Пес завилял хвостом. Бобби села и провела рукой по левой щеке: на ладони и пальцах осталась кровь.
– Ничего себе, – хмыкнула она, оглядываясь.
Что же такое ей подвернулось под ногу – ветка? Скорее всего, торчащий камень. Этого добра в Мэне хоть отбавляй.
Перед глазами блеснул металл.
Бобби дотронулась, провела пальцем и сдула черную грязь.
– Что это, Питер?
Пес подошел, понюхал – и вдруг, ни с того ни с сего, попятился, сел, разразился протяжным воем.
– Какая муха тебя укусила? – поинтересовалась хозяйка, но Питер не обращал на нее внимания.
Андерсон подползла поближе, испачкав сзади джинсы, и пригляделась. Что это за железка в земле?
Предмет торчал над слоем пожухлой травы на три дюйма – не захочешь, споткнешься. Наверное, ливни размыли почву на склоне. Первым делом Бобби подумала о лесорубах, трудившихся на этой земле в двадцатые и тридцатые, выезжая на пресловутые «лесоповальные выходные» трехдневки: должно быть, работники закопали здесь разный мусор.
Жестяная банка из-под бобов или супа? Э, нет, кто бы мог споткнуться о такую жестянку? Разве только младенец. Бобби поддела находку мыском ботинка. Та совершенно не поддавалась. Твердая, будто скала. Может, какое-нибудь орудие?
Андерсон из любопытства склонилась пониже, не замечая, что Питер поднялся, отошел еще на четыре шага и только тогда снова сел.
Металл имел мутно-серый оттенок; будь это жесть или железо, они блестели бы. Да и толщина для обычной банки неподходящая: чуть ли не с четверть дюйма. Бобби потрогала край указательным пальцем – и ощутила странную дрожь.
Отдернула палец. Озадаченно на него посмотрела…
И снова потрогала.
Ничего. Тишина.
Бобби сжала предмет между пальцами и попыталась выдернуть из земли, точно расшатанный зуб из десны. Никакого эффекта. Рука стиснула торчащий предмет примерно посередине. Он – если только Бобби не ошиблась в расчетах – уходил на два дюйма в землю. Да она бы лет сорок могла гулять рядом с этой штуковиной трижды в день и не спотыкаться, скажет Андерсон Джиму Гарденеру несколько позже.
Она стряхнула еще немного земли, затем погрузила пальцы в рыхлую лесную почву – та всегда легко поддается, если вам повезет не наткнуться на разветвленные корни – и прорыла небольшую канавку. Потом встала на колени и принялась копать с другой стороны. Гладкий предмет не кончался. Бобби еще раз попробовала его раскачать. Никакого толку.
Она быстрее заработала пальцами. Вот уже из-под земли показались шесть дюймов металла, девять, фут…
Внезапно ей пришло в голову: это какой-нибудь автомобиль, грузовик или трактор. Закопанный здесь, в глуши.
Или «печь Гувера»[5 - Переносная печь из автомобильных дет
Страница 4
лей со свалки. «Гувервиллями» называли многочисленные городские трущобы во время Великой депрессии. Название пошло от фамилии Герберта Гувера, в то время президента США, на которого возлагали вину за депрессию.]. Но почему здесь-то?Сколько Бобби ни думала, ей не пришло на ум ни одной причины. Ну, то есть ни единой.
Порой она находила в лесах какой-нибудь хлам – канистры из-под бензина, пивные банки (самые старые из них были даже без открывалки на крышке, зато с треугольными дырками от «церковных ключей», как их называли в смутные шестидесятые), конфетные фантики, прочую чепуху.
Конечно, Хейвен лежал в стороне от двух основных туристических маршрутов штата Мэн, один из которых проходил через озеро и горы на запад, а второй – через побережье на восток; но от первозданной природы здесь почти ничего не осталось. Однажды, когда Бобби проникла за развалины каменной ограды, тем самым нарушив земельное право компании «Нью-Ингланд пейпер», ей на глаза попались ржавые остатки «хадсон-хорнета» конца сороковых, брошенного посередине бывшей лесной дороги, у которой уж двадцать лет как не проводили плановых вырубок и которая к тому времени погрязла в непролазной путанице ветвей, называемой в простонародье Чертвудом. Машине там взяться неоткуда… И все же если появление автомобиля поддавалось хоть какой-то логике, то как объяснить эту печку, или рефрижератор, или еще невесть какую дрянь, столь основательно погребенную в земле?
Прокопав два углубления длиной в целый фут по обе стороны от предмета, Бобби так и не выяснила, где он заканчивается. Она и вглубь проникла на целый фут, но потом ногти стали царапать горную породу. Камни, по крайней мере, поддавались раскачиванию, – только вытаскивать их не было уж совсем никакого смысла. Незнакомая штука явно уходила гораздо глубже.
Питер начал поскуливать.
Андерсон посмотрела на пса и поднялась. Оба колена хрустнули. Левую щиколотку как будто покалывало иголками. Выудив из кармана часы марки «Саймон», потускневшие от времени (еще одна часть наследства дядюшки Фрэнка), Бобби с изумлением поняла, что потратила уйму времени – битый час с четвертью – и что уже давно пробило четыре.
– Идем, Питер, – позвала она. – Хватит здесь прохлаждаться.
Тот опять заскулил, но не тронулся с места. Внезапно Бобби заметила, как он весь дрожит, будто в лихорадке. Трудно сказать, болеют ли псы малярией; старые – может быть. Бобби помнила лишь один случай, когда Питера била такая дрожь. Осенью 1975 года (или 1976-го), когда по лесу бродила рысь. Ночей девять кряду окрестности глохли от воплей неразделенной страсти. Каждый раз Питер подходил к окну в гостиной и запрыгивал на бывшую церковную скамеечку возле книжного шкафа. Он никогда не лаял. Только пристально смотрел в темноту, раздувая ноздри, навострив уши, и вслушивался в этот мистический, по-женски отчаянный плач. Вот тогда его так же трясло.
Бобби покинула место своих раскопок, села на корточки рядом с Питом и взяла его дрожащую морду в ладони.
– Ну, что случилось, мой мальчик? – прошептала она.
Как будто и так непонятно.
Зрячий глаз гончей уставился на предмет в земле, а потом на хозяйку. Даже мерзкая молочная катаракта не могла скрыть отчетливую мольбу в этом взгляде: «Уходим отсюда, Бобби. Знаешь, не по душе мне эта штуковина, почти как твоя сестрица».
– Ладно, – смущенно произнесла Бобби.
А ведь и вправду: когда такое случалось, чтобы она совсем перестала следить за временем в этих местах? Бобби не сумела припомнить.
Питеру тут не нравится? Что ж, мне тоже.
– Идем.
Бобби двинулась вниз по склону. Пес с готовностью потрусил следом.
Они почти дошли до тропинки, когда Андерсон, подобно жене Лота, вздумала обернуться. Не будь этого последнего взгляда, она бы все забыла. С тех пор как Бобби оставила колледж перед самыми выпускными экзаменами (не помогли ни слезные увещевания матери, ни язвительные нападки сестры), у нее все лучше получалось пускать дела на самотек.
С расстояния были заметны две вещи. Во-первых, предмет вовсе не врос в землю, как ей показалось вначале, а просто торчал посередине свежего углубления, размытого бурными ливнями запоздалой весны. Он был почти незаметен между двумя небольшими холмами. И походил отнюдь не на автомобильный бампер. Скорее – и это во-вторых, – он напоминал край тусклой железной пластины или тарелки – нет, не той, для еды, а…
Питер залаял.
– Да-да, я слышу, – откликнулась Андерсон. – Идем.
Мы идем, а оно пусть катится…
И она зашагала посередине тропинки следом за Питером (поковылявшим обратно к лесной дороге), любуясь роскошной зеленью лета… наконец наступившего лета. Сегодня ведь солнцестояние. Самый долгий день в году. Она с улыбкой прихлопнула на щеке комара. А что, летом здесь хорошо. Даже лучше всего, пожалуй. Хоть и не сравнить с какой-нибудь там центральной Огастой, кишащей туристами, а все-таки отдыхается неплохо. Когда-то Бобби наивно верила, будто приехала сюда лишь на пару лет – залечить раны переходного возраста, связанные с сестр
Страница 5
й и уходом («позорным бегством», по выражению Энн) из колледжа, но пара лет как-то незаметно превратилась в пять, потом в десять, тринадцать, – и вот вам, пожалуйста: Пит одряхлел, а в ее некогда черных, как волны Стикса, локонах стали все чаще проблескивать светлые нити (года два назад Андерсон постриглась «под панка» и, к своему великому огорчению, обнаружила, что седина стала еще заметнее, после чего уже не пыталась ничего сделать с волосами).Возможно, она так и проведет всю жизнь в Хейвене, разве что будет по работе наведываться к редактору в Нью-Йорке каждый год или два. Этот город тебя затянул в свои сети. Это место, эта земля тебя не отпустят. Ну и подумаешь. В жизни бывают вещи похуже.
Как, например, тарелка. Металлическая тарелка.
Бобби сломала короткую ветку, густо покрытую сочной листвой, и замахала перед лицом. Комары уже обнаружили живую добычу и явно решили устроить банкет. Так и кишели над головой… А в голове кишели мысли. От них-то не отмахнешься.
Я чувствовала, как оно вздрогнуло под моим пальцем. Точно камертон. А потом сразу перестало дрожать. Что ж такое может вибрировать под землей?
Да ничего. Разве только…
Психическая вибрация? Бобби отнюдь не сказала бы, что совсем не верит в такие явления. Может, подсознание уловило какой-то сигнал и передало его единственно доступным образом, через тактильные ощущения? Питер тоже что-то почувствовал, недаром он даже близко не подошел.
Забудь.
Она и забыла.
Но ненадолго.
4
Вечером поднялся сильный, теплый ветер; Бобби вышла на порог покурить под его шелест и посвист. Еще год назад Питер бы не отпустил хозяйку одну; теперь же он так и остался лежать в гостиной, свернувшись калачиком на коврике возле плиты.
Мысли Андерсон продолжали крутиться вокруг тарелки, торчащей из-под земли. Не тогда ли (к примеру, бросив окурок на гравиевую дорожку) Бобби решила выкопать неизвестный предмет, чем бы он ни оказался? Как знать… Позже она так и не сумеет этого вспомнить.
А все-таки что там? Андерсон перестала сопротивляться неотступным вопросам и предположениям. Если, как бы вы ни старались, рассудок упорно возвращается к определенной теме, – значит, ему виднее. Бежать от навязчивых дум – верный шаг к одержимости ими же.
Промелькнула смелая мысль: может, это выступ какой-нибудь сборной постройки? Да нет, кому здесь, в лесу, мог понадобиться металлический хлам, когда трое мужчин с топорами и пилами соорудят маленькую сторожку буквально за шесть часов? Это и не машина – она заржавела бы. Двигатель? Очень похоже, но для чего опять же?
Теперь, когда тьма сгущалась, Андерсон была твердо уверена, что ощутила ту необъяснимую дрожь. Да-да, это контакт на уровне психики. Нечто вроде…
Вдруг на нее снизошло леденящее осознание: там кто-то похоронен. Штука в земле некогда могла быть хоть автомобилем, хоть частью стального грузовика или рефрижератора, но сейчас это гроб. Для убитого? А кого бы еще стали погребать таким образом? Мужчины, пришедшие в лес поохотиться, даже случись им сбиться с дороги и умереть, не таскали с собой железных контейнеров для подобной оказии. А если бы и таскали, – предположим такую чушь, – откуда вся эта земля, кто бы мог ее набросать? «Остынь, приятель», – как любили говорить на заре моей юности.
Дрожь – это знак. Зов человеческих останков.
Ой, да ладно, Бобби, ты только с ума не сходи!
Тем не менее Роберту передернуло. Невесть почему эта мысль показалась ей убедительной, как рассказы о привидениях викторианской эпохи, не нашедшие себе места в мире, несущемся, словно шар в кегельбане, навстречу неведомым чудесам науки и ужасам двадцать первого века, – от нее кожа точно так же покрылась мурашками. В голове зазвучал неприятный смех Энн: «Сестрица, ты скоро свихнешься, как дядя Фрэнк! Так тебе и надо! Сбежала от людей, живешь тут с какой-то вонючей шавкой!» Ну да. Лихорадка затворницы. Комплекс отшельницы. Звоните врачу, вызывайте сиделку: Бобби больна, и ей становится хуже…
Странно, ей вдруг захотелось – нет, даже приспичило – поговорить с Джимом Гарденером. Андерсон вошла в дом, набрала первые четыре цифры на телефоне – и только тут вспомнила: у него выездные чтения. Ими да поэтическими семинарами он и зарабатывал на жизнь. Для гастролирующего творческого человека лето – самая жаркая пора… в смысле работы. Бобби практически услышала его насмешливый голос: «Всем этим перезрелым дамочкам нечем заняться теперь, а мне зимой надо кушать. Вот мы и не даем умереть друг другу. Скажи спасибо, тебе не приходится гоняться за своими читателями!»
Это точно, гоняться не приходилось. Впрочем, Бобби подозревала, что Джиму по душе такой образ жизни. По крайней мере, вдоволь натрахается.
Она положила трубку на место и посмотрела на книжный шкаф у плиты. Ну, «шкаф» – это слишком громко сказано (не бывать тебе, Бобби, плотником), однако свое назначение он худо-бедно выполнял. Две нижние полки заняла серия выпусков «Тайм-лайф» о жизни на Диком Западе. Следующие две были бессистемно забиты правдой и вымысл
Страница 6
м на ту же самую тему: ранние вестерны Брайана Гарфилда силились оттеснить в сторонку внушительный труд Губерта Хэмптона «Исследуем территории Запада», серия «Братьев Саккетт» Луиса Ламура нежно жалась к чудесным романам Ричарда Мариуса «Приближение дождя» и «По дороге в Землю обетованную». «Кровавые письма и негодяи» Джея Роберта Нэша с одной стороны и «Западная экспансия» Ричарда Ф. К. Маджета – с другой – из последних сил сдерживали натиск обложек с фамилиями Рэя Хогана, Арчи Джойслен, Макса Бранда, Эрнеста Хейкокса и, конечно, Зейна Грея («Всадники полынных прерий» были зачитаны в клочья).На верхней полке выстроились книги, написанные хозяйкой. Ровно тринадцать штук, из них двенадцать – вестерны, от «Хэнгтауна», опубликованного в 1975-м, до «Долгой дороги обратно», изданной в 1987-м. Выход в свет нового романа, «Каньон Массакр», ожидался по сложившейся традиции в сентябре. Кстати: именно здесь, в Хейвене, Бобби взяла в руки первый экземпляр «Хэнгтауна», хотя начала работать над романом еще в той каморке в Кливз-Миллз, печатая на винтажном «Ундервуде» тридцатых годов, клавиши которого рассыпались от старости. Но закончила и получила его уже здесь.
Здесь, в Хейвене. Вся ее писательская карьера связана с этим местом… Кроме одной-единственной книжки.
Сейчас Бобби взяла ее с полки, удивившись, что вот уже лет, наверное, пять не прикасалась к тонкому томику. Печально было думать о том, как стремительно летит время; и еще печальнее – осознавать, что думает она об этом все чаще.
В отличие от своих собратьев, на чьих обложках красовались нарисованные холмы и горы, наездники и коровы на фоне пыльных пейзажей какого-нибудь придорожного городка, томик был оформлен гравюрой девятнадцатого столетия с изображением клипера, пристающего к берегу. Ярко-черная краска на ярко-белой бумаге так била в глаза, что почти давила на психику. Сверху название: «Против компаса», внизу пояснение: «Стихотворения Роберты Андерсон».
Она раскрыла книгу, перевернула титульный лист, чуть нахмурившись при виде указанной там даты (1968 год), и остановилась на страничке с посвящением, напечатанным той же контрастной краской, что и гравюра. «Джеймсу Гарденеру». Тому самому, чей номер Бобби только что набирала. Второму из трех мужчин, с которыми она делила постель, и единственному, кто умел довести ее до оргазма. Не то чтобы это было важно… Настолько уж важно… Так она полагала. Или полагала, что полагает. Или как там? А впрочем, без разницы; поезд давно ушел.
Бобби со вздохом вернула книгу на место, даже не взглянув на стихотворения. Все равно там только одно удачное. Оно появилось на свет в 1967-м, месяц спустя после смерти дедушки в больнице от рака. Все остальное – чушь, хотя неискушенный читатель мог этого и не понять: все-таки у нее талант… Правда, не в области лирики. Когда был издан «Хэнгтаун», круг знакомых писателей от нее отвернулся. Все, кроме Джима. Кстати, издателем томика стихотворений был он.
Перебравшись в Хейвен, Андерсон однажды накатала длинное неофициальное письмо Шерри Фендерсон, а в ответ получила открытку с лаконичным посланием: «Не надо мне больше писать. Я вас не знаю». И не менее лаконичной подписью в виде размашистого первого инициала. Бобби долго плакала над этой открыткой, сидя на пороге своего дома, и тут как раз появился Джим.
– Нашла о чем убиваться! – высказался он. – Ты что, доверяешь дуре, которая на каждом углу кричит: «Власть – народу», а от самой за милю несет духами «Шанель»?
– Зато она поэтесса хорошая, – всхлипнула Андерсон.
Джим отмахнулся с досадой.
– Это ей ума не прибавило. И не убавило ханжества, которому она как сама обучилась, так и других теперь учит. Имей в виду, Бобби: если хочешь заниматься тем, что тебе по нраву, то кончай дурить и распускать тут нюни. Надоело. Меня тошнит, как посмотрю. Ты что, из породы слабаков? Нет. Я же вижу. Ну и зачем тебе это надо – быть не собой, а кем-то другим? Хочешь превратиться в свою сестрицу? Так, что ли? Но ее здесь нет, и она – другой человек, и если тебе не хочется – не пускай ее сюда. Только чтобы я больше не слышал, как ты ноешь из-за сестры. Взрослеть пора. Бросай уже этот скулеж.
Бобби вспомнила, как посмотрела на него округлившимися глазами. А Джим продолжал:
– Разбираться в своем деле – одно, а в людях – совершенно другое. Шерри еще до этого не доросла. И ты тоже. Только будь проще, а то я с тоски помру слушать эти вечные жалобы. Кто жалуется, тот тряпка. А тебе не идет быть тряпкой.
В тот момент Бобби ненавидела и любила его, желала всей душой – и готова была послать. Джим говорил, будто хорошо разбирался в слабаках. Еще бы ему-то не разбираться, с такими наклонностями… Это было заметно уже тогда.
– Ну, так что? – спросил Джим. – Ты пойдешь в постель со своим бывшим издателем или будешь дальше реветь над дурацкой открыткой?
И Бобби пошла с ним в постель, сама не зная (как не знает и до сих пор), хотелось ли ей этого. И вскрикнула, когда кончила.
Это было почти перед самым разрывом. Да-да, перед самы
Страница 7
разрывом, припомнила она. Вскоре Джима женили, но и без этого все шло к расставанию. Он был слабаком и тряпкой.Ну и ладно. Пора дать себе привычный добрый совет: «Не думай об этом».
Легко сказать: «Не думай»… Андерсон еще долго в ту ночь не могла уснуть. Книжка стихов пробудила в душе позабытых призраков. Или все дело в разгулявшемся ветре, от которого гудели карнизы и со свистом раскачивались кроны деревьев?
Ей почти удалось забыться, когда Пит начал завывать во сне.
Андерсон в испуге вскочила. Пес и раньше вел себя по ночам неспокойно (к примеру, испускал невероятно вонючие газы), но не выл. Так плачут дети, когда им снятся кошмары.
Бобби в одних носках зашла в гостиную и опустилась на колени перед ковриком возле плиты.
– Питер, – шептала она, – Пит, успокойся.
И погладила пса. Питер и так весь дрожал, а от неожиданного прикосновения и вовсе отпрянул, оскалив полусгнившие зубы. Потом раскрыл оба глаза – больной и здоровый – и вроде бы очнулся от сна. Заскулил, постучал по полу куцым хвостом.
– Все хорошо? – спросила Бобби.
Пес лизнул ее руку.
– Вот и спи. Хватит уже скулить, надоело. Кончай выделываться.
Питер улегся обратно, закрыл глаза. Андерсон продолжала с тревогой смотреть на него.
Ему снится та странная штука.
Рассудок отвергал эту мысль, однако ночь диктовала свое: это так, и не сомневайся.
В конце концов ей пришлось лечь в постель, а около двух часов ночи ей даже приснился сон. Очень странный сон. Бобби пробиралась во мраке… Нет, ничего не искала, скорее наоборот – пыталась уйти от чего-то. Дело было в лесу. Ветки со свистом хлестали ее по лицу и кололи руки. Ноги запинались о корни, стволы упавших деревьев. И тут впереди вспыхнул страшный зеленый луч. Во сне Бобби вспомнился Эдгар По, «Сердце-обличитель», а точнее – фонарь безумного рассказчика, закрытый наглухо, за исключением маленькой дырочки для света, который он направлял прямо в «недобрый» глаз своего престарелого благодетеля.
А потом у Бобби выпали зубы.
Все до единого – правда, без боли. Нижние вывалились наружу или ввалились внутрь, на язык или под язык, где и остались лежать твердыми комочками. Верхние упали на грудь, прикрытую блузкой. Один провалился в лифчик с передней застежкой, которая вечно царапала кожу.
Свет. Зеленый свет. С ним что-то не то.
Сероватый, перламутрового оттенка, он лился в окно: похоже, поднявшийся ночью ветер дул не просто так, а к перемене погоды. Еще не посмотрев на будильник на ночном столике, Бобби почувствовала неладное. Потом схватила его и поднесла к самым глазам, хотя сохранила прекрасное зрение. Пятнадцать минут четвертого! Положим, она вчера припозднилась, но все равно должна была – по привычке или из-за мочевого пузыря – подняться в девять или хотя бы в десять. Но в этот раз Бобби провалялась в постели битых двенадцать часов… и теперь голодна как волк.
По-прежнему в одних носках, она вышла в гостиную. Питер лежал на боку, весь обмякнув, с вытянутыми лапами и запрокинутой головой, обнажив желтые зубы. «Умер, – Бобби похолодела. – Питер умер. Во сне». Она приблизилась, думая, как заставить себя прикоснуться к окоченелой плоти и безжизненной шкуре, когда вдруг из собачьей пасти вырвался сонный гортанный храп. У Бобби словно гора с плеч упала. Она позвала пса по имени.
Пит встрепенулся с виноватым видом, словно и он понимал, что ужасно заспался. А может, и так. У этой собаки было необычайно развито чувство времени.
– Вот такие вот мы с тобой сони, дружище.
Питер поднялся, вытянул по очереди задние лапы, огляделся с потешно-озадаченным видом и направился к двери. Бобби распахнула ее. Пес помедлил на пороге, отнюдь не обрадовавшись дождливой погоде, но все же пошел по своим делам.
Андерсон постояла, пытаясь понять, с чего это ей пришло в голову, будто Питер умер. Что на нее накатило, откуда эта мрачность? Что ж, пора идти на кухню готовить себе еду – завтрак или как там его называют, когда впервые садятся к столу в три часа дня…
По пути она заглянула в ванную. Постояла перед забрызганным пастой зеркалом. Перед ней было отражение женщины, которой вот-вот стукнет сорок. В волосах седина, а так все нормально: не пьяница, не курильщица, все свободное от писательства время – на свежем воздухе. Черные, как у некоторых ирландок, волосы (никаких тебе рыжих локонов, воспетых в романах) – длинноваты, пожалуй. Серо-голубые глаза… Внезапно она оскалилась перед зеркалом, на секунду поверив, что увидит одни лишь гладкие розовые десны.
Но зубы оказались на месте – все до единого, спасибо фторированной воде из водопровода Ютики. Бобби даже дотронулась до них, чтобы лишний раз убедить свой мозг в очевидном.
И все же что-то не так…
Мокро.
По бедрам течет.
О нет, на неделю раньше! И главное, она только вчера постелила свежие простыни.
Впрочем, когда она ополоснулась в душе, надела чистые хлопковые трусы и вернулась проверить постель, пятен там не было. Хоть «дела» и пришли не в срок, но, по крайней мере, дождались, пока она окончательн
Страница 8
не проснется. Возможно, это из-за диеты. Или в биологических часах начинают соскакивать с осей шестеренки. Не хотелось, конечно, быстро состариться. Однако время от времени Бобби приходило в голову, каким облегчением было бы наконец оставить в прошлом все беспокойства, связанные с менструальным циклом.Ночной кошмар был окончательно позабыт, и она пошла на кухню – завтракать.
Глава 2
Андерсон копает
1
Следующие три дня на улице лило как из ведра. Андерсон беспокойно слонялась по дому (разок даже прокатилась с Питом в Огасту накупить всяких в общем-то не нужных в хозяйстве мелочей), тянула пиво и занималась мелким ремонтом под старые записи «Beach Boys». Но где найти столько поводов для ремонта? На третий день она кружила вокруг пишущей машинки, раздумывая, не взяться ли за новую книгу. Уже и сюжет был готов: молоденькая, но строгая школьная учительница и охотник на бизонов втянуты в вооруженную междоусобицу из-за пастбищ в Канзасе. Дело происходит в девятнадцатом веке, в начале пятидесятых годов – тогда любой житель центральных районов страны вольно или невольно готовился к гражданской войне. Книга обещала получиться хорошей. Правда, Бобби считала, что «не дозрела» пока до новой работы (в голове зазвучал насмешливый голос Орсона Уэллса: «Мы не напишем ни строчки до срока!»[6 - В 1970-х Орсон Уэллс снялся в рекламном ролике вин марки «Поль Мэссон». Слоган гласил: «Мы не продадим ни бутылки до срока».]). Тем не менее это грызущее беспокойство, это нетерпение по отношению к книжкам, к музыке и к самой себе – все признаки налицо. Скоро Роберту начнет уносить в мир грез… И придется подолгу сидеть за пишущей машинкой, силясь переправить ее туда же.
Питера тоже мотало по дому: он то царапал дверь изнутри, чтобы выйти, то снаружи, чтобы войти; покружит, уляжется, снова вскочит. «Виновато низкое атмосферное давление, – думала Андерсон. – Из-за него мы такие квелые и неприкаянные».
Да еще «эти дни»… Обычно из нее лило, как из шланга, а потом словно кто-то резким движением заворачивал вентиль. На сей раз было не так: она подтекала, как неисправный кран, ха-ха, не смешно. На второй день дождя, с наступлением сумерек, Бобби вдруг очнулась перед пишущей машинкой с уже заправленным в каретку чистым листом. Пальцы сами застучали по клавишам, но выходили то какие-то детские крестики-нолики в виде бесконечно повторяющихся «Х» и «О», то вообще имитация математических уравнений… Глупо, учитывая, что в последний раз она имела дело с уравнениями еще в средней школе, а в настоящее время пользовалась клавишей «Х» исключительно для зачеркиваний. Наконец Бобби вытащила страницу и выбросила в корзину.
На третий дождливый день, ближе к обеду, она позвонила в университет, на кафедру английской литературы. Джим не преподавал там уже лет восемь, но сохранил кое с кем отношения. Мюриел, например, обычно была в курсе всех его дел.
Как и на этот раз.
Джим Гарденер, сообщила она, сегодня, двадцать четвертого июня, уехал на чтения в Фолл-Ривер, в качестве участника так называемого Поэтического каравана Новой Англии. Через три дня он дважды выступит в Бостоне, а потом его ждут со стихами и лекциями Провиденс и Нью-Хейвен. Андерсон не удержалась от улыбки, узнав фирменный стиль Патрисии Маккардл.
– То есть вернется он… когда? Четвертого июля?
Мюриел удивилась:
– Ууу, вот этого не могу сказать, Бобби. Я не в курсе, когда его ждать обратно. Ты же знаешь Джима. Известно только, что последнее чтение назначено на тридцатое июня.
Андерсон сказала спасибо и положила трубку. Потом задумчиво посмотрела на телефон, вызвав в памяти образ Мюриел. Вот настоящая ирландка – с «правильным», огненно-рыжим цветом волос, круглолицая, зеленоглазая, пышногрудая, в самом соку. Интересно, Джим с ней уже переспал? С него станется. Андерсон почувствовала укол ревности – так, легкий укольчик. Мюриел классная. Стоило с ней поболтать – и стало легче. Приятно поговорить с человеком, который знаком с тобой лично. Это вам не просто читатель у книжной витрины в Огасте или редактор, высылающий указания по почте. Бобби не слишком нуждалась в обществе, но и не чуралась его. Порой от обычной беседы она получала такое удовольствие, какого, представьте себе, сама не ожидала получить…
И кажется, до нее наконец дошло, зачем вдруг понадобился Джим. Да-да, после разговора с Мюриел все встало на свои места. Бобби преследовали мысли о том непонятном предмете в лесу, причем теперь она уже твердо верила: там что-то вроде тайного захоронения. На самом деле Роберту тянуло не к новой книге, а на раскопки. Просто ей не хотелось заниматься этим в одиночку.
– А похоже, придется, Пит, – произнесла она, сидя в любимом кресле-качалке для чтения перед восточным окном.
Пес коротко взглянул на нее, словно говоря: «Как скажешь, детка». Андерсон вдруг подалась вперед и впервые за долгое время по-настоящему присмотрелась к нему. Питер ответил вполне бодрым взглядом, заколотил по полу хвостом. На мгновение у хозяйки мелькнула мысль: он как-то п
Страница 9
ременился. Причем настолько, что это должно было броситься ей в глаза.Но почему-то не бросилось.
Бобби откинулась на спинку и снова раскрыла книгу – очерк одного из преподавателей университета в Небраске, посвященный увлекательной теме «Междоусобные конфликты и гражданские войны». На этом вся увлекательность очерка и заканчивалась. Вспомнилось вдруг, как недавно ей померещился голос Энн: «Сестрица, ты скоро свихнешься, как дядя Фрэнк!» А что… вполне может быть.
И вот она уже с головой погрузилась в очерк, время от времени делая пометки в отрывном блокноте, который нарочно для этой цели держала рядом. А за окном лило и лило.
2
Зато следующее утро выдалось образцовым – ясным, без единого облачка, хоть сейчас на открытку. Даже ветер, казалось, дул исключительно для того, чтобы отгонять разных мошек. До десяти утра Бобби расхаживала по дому, не зная, чем еще себя занять, и чувствуя, как в душе нарастает желание бросить все и отправиться в лес, на раскопки. Она честно пыталась бороться с позывом (опять этот Орсон Уэллс: «А вот ничего до срока не откопа…» Орсон, ты бы заткнулся, а?). Давно прошли те денечки, когда Бобби поддавалась любому порыву души, проводя свою жизнь под смелым девизом: «Нравится? Делай!» Не очень-то ей помогла эта философия. Даже наоборот: чуть ли не все неприятности происходили из-за необдуманных шагов. Другие пусть живут, как им заблагорассудится; вот только собственным импульсам она больше не доверяла.
После плотного завтрака (к слову, Питер – наверное, от радости, что дожди наконец закончились, – тоже ел с таким аппетитом, что пришлось добавить к обычной порции омлет из яйца) Бобби мыла посуду и думала: вот если закончатся «эти дела», тогда все получится. Но нет, вряд ли это произойдет раньше положенного срока. Да, Орсон? Мать твою…
На улице она надела на голову соломенную шляпу и целый час провозилась в саду. Вообще дела здесь обстояли гораздо лучше, чем следовало (если вспомнить эти жуткие ливни). Горошек всходил, и пшеница исправно поднималась, как сказал бы дядюшка Фрэнк. В одиннадцать Бобби все бросила к чертовой матери. Она обогнула дом, заглянула в сарай за лопатой и заступом, немножко подумала и захватила еще и лом. Вышла, потом вернулась, чтобы взять из ящика с инструментом отвертку и разводной гаечный ключ.
Пес по привычке двинулся было следом, но в этот раз Андерсон обронила:
– Нет, Питер, – и указала на дом.
Любимец остановился с обиженным видом. Поскулил. Сделал робкий шаг в ее сторону.
– Нет, Питер.
Тот сдался и поплелся обратно, понурившись и повесив хвост. Жаль бедолагу, но Андерсон еще помнила, как он отреагировал на тарелку в земле. Бобби чуть постояла на тропинке с лопатой в одной руке, заступом и ломом в другой, наблюдая, как пес взобрался по ступенькам, отворил носом заднюю дверь и скрылся в доме.
Нет, все-таки что-то с ним не так… По-другому… Вот только что? Если бы знать! На миг она почти вспомнила свой кошмар: пронзительный луч ядовито-зеленого света и зубы, выпавшие без боли.
Но только на миг.
А потом зашагала в лес, на встречу с той непонятной зарытой в землю штуковиной. На маленьком засеянном участке, оставшемся позади, мерно стрекотали цикады. Поле ждало первой жатвы.
3
В три часа дня Питер вырвал хозяйку из полуобморочного состояния, в котором та продолжала работать. Она вдруг осознала, что еще немного – и загнулась бы от голода и переутомления.
Питер выл.
Спина и руки Бобби покрылись гусиной кожей. Она уронила заступ и попятилась от таинственного предмета. Это была не тарелка, не ящик, а вообще неизвестно что. Бобби только помнила, как впала в бездумное оцепенение, и это ей очень не нравилось. Сегодня она не просто потеряла счет времени, она перестала чувствовать и саму себя. Словно кто-то забрался в голову, как забирается бульдозерист в кабину, заводит мотор и принимается дергать нужные ему рычаги.
А пес так и выл, подняв морду к небу. Протяжный, тоскливый звук, леденящий кровь.
– Перестань, Питер! – завопила Андерсон, и, к счастью, тот перестал. Еще немного – она сорвалась бы с места и бросилась в бегство.
Бобби попыталась взять себя в руки. Отступила еще на шаг… Но тут ее что-то мягко хлопнуло по спине. Услышав крик хозяйки, Питер издал еще один краткий визгливый звук, но тут же умолк.
Андерсон не глядя нащупала то, что ее задело. Трудно сказать, чего она ожидала. Впрочем, за секунду до прикосновения Бобби вспомнила – смутно, будто сквозь сон, – как прервала работу, чтобы повесить на куст свою блузку. Да, это она.
Бобби надела ее, но неправильно застегнула пуговицы, и блузка перекосилась на один бок. Пришлось переделывать всю работу заново. Андерсон, не отрываясь, смотрела на результаты своих раскопок (вот сейчас этот археологический термин как нельзя более подходил к ее действиям). Как она провела здесь эти четыре часа, Бобби помнила очень смутно; в голове всплывали даже не воспоминания, а их жалкие клочья.
Но теперь, глядя на плоды своего труда, она испытала благоговейный стр
Страница 10
х… смешанный с растущим восторгом.Что бы это ни было, оно оказалось огромным. Не просто большим, понимаете?
Лопата, заступ, лом лежали на некотором расстоянии друг от друга возле пятнадцатифутовой траншеи. А рядом с ними красовались аккуратные черные кучки лесной земли и груды камней. В том самом месте, где Андерсон запнулась ногой о трехдюймовую штуковину из серого металла, теперь возвышался четырехфутовый край какого-то титанического предмета. Серый металл… Какой-то предмет…
«Для писательницы я сама точность и конкретность», – мысленно усмехнулась Андерсон, вытирая рукавом вспотевший лоб. Но что поделать? Она и вправду не знала, что это за металл. Сталь? Навряд ли. Может быть, редкий сплав: бериллий, магний, что-то еще? Да не знает она!
Бобби принялась расстегивать джинсы, чтобы заправить блузку, но вдруг замерла от неожиданности. Выцветшие «Левайсы» были насквозь пропитаны кровью.
Ничего себе. Ну и ну. Это не месячные, это Ниагара какая-то. Андерсон охватил нешуточный страх. Впрочем, нашла чему удивляться, трусиха. Перед этим Роберта работала точно в трансе и наворотила столько – четверым здоровым мужикам не управиться… Это она-то, хрупкая женщина. Немудрено, что кровотечение усилилось. Да все нормально. Остается только порадоваться, что она просто течет, а не корчится в судорогах от боли.
Ой-ой-ой, какие мы романтичные, Бобби. Она подавила хриплый смешок.
Самое время наведаться в душ и переодеться. А по джинсам давно уже плачет мешок для ветоши. Одной проблемой меньше в этом тревожном и беспокойном мире, правильно? Правильно. Было бы о чем горевать.
Она застегнула молнию, не заправляя блузку: незачем марать еще и ее, хотя, положа руку на сердце, блузка тоже не «Диор». Липкая влажность внизу живота заставляла морщиться при любом движении. Боже, как же ей надо в душ! Срочно!
Но вместо того чтобы тронуться вверх по склону к тропинке, Бобби вновь подошла к предмету в земле, точно притянутая магнитом. Питер завыл, и она вновь покрылась мурашками.
– Да заткнешься ты там или нет?!
Она почти никогда не орала на пса всерьез. Но, черт побери, в этот раз Бобби чувствовала себя подопытной в лаборатории. Зазвенел колокольчик – выделилась слюна… То есть, тьфу, завыла собака – побежали мурашки. Никакой разницы.
Оказавшись близко к своей находке, Бобби в изумлении залюбовалась ею и сразу же позабыла о Питере. Прошла секунда, другая… Она протянула руку. Дотронулась. И вновь уловила необъяснимую вибрацию: та пробежала по пальцам и растворилась. Как если бы это был корпус гигантской машины, внутри которой на полную мощь работал мотор. Необычайная гладкость металла наводила на мысль о машинном масле; казалось, стоит коснуться поверхности – запачкаешься.
Она сложила ладонь в кулак и осторожно постучала костяшками пальцев. Предмет отозвался глухим, как от удара по деревянной колоде, звуком. Помедлив, Бобби вытащила из заднего кармана отвертку и нерешительно, отчего-то чувствуя себя чуть ли не вандалкой, провела острым концом по металлу. Царапины не осталось.
Если внимательно приглядеться, то начинало мерещиться… Но нет, это обман зрения… Будто предмет утолщается от торчащего края к центру, запрятанному глубоко под землей. И что край чуть заметно изогнут. Однако, если глаза не врут – можно предположить такое! Это нелепо, чудесно, страшно, невероятно… И с какой-то безумной точки зрения совершенно логично.
Бобби провела ладонью по гладкому металлу, потом очнулась и отступила на шаг. С какой стати она тут ласкает металлическое хрен-знает-что, в то время как по ногам хлещет кровь? Да, но если догадка верна, месячные станут самой мелкой из всех возможных напастей.
«Тебе надо кому-нибудь рассказать о происходящем. И как можно скорее, Бобби».
«Я Джиму позвоню. Когда он вернется».
«Ну разумеется. Позови поэта. Великолепно. А почему не преподобного Муна[7 - Мун Сон Мен (1920–2012) – южнокорейский религиозный деятель, основатель и лидер религиозного движения «Церковь объединения».]? Эдвард Гори с Гэханом Уилсоном[8 - Эдвард Гори (1925–2000) – американский писатель и художник, известный своими книжными иллюстрациями в стиле макабр.Гэхан Уилсон (р. 1930) – американский писатель, карикатурист и иллюстратор, прославившийся серией карикатур с изображением ситуаций в стиле хоррор-фэнтези.]тоже сойдут – они недурно рисуют. И еще найми две-три рок-группы, закатим здесь долбаный Вудсток 1988-го, а?! Пора быть серьезнее, Бобби. Звони в полицию».
«Нет. Сперва – Джим. Он должен это увидеть. Мы все обсудим. А пока я еще покопаю».
Но это может быть очень опасно.
Да, и не просто может, а будет. Она уже это почувствовала, не так ли? И Питер тоже.
Кстати, вот еще что странно: сегодня утром, спускаясь по склону, Бобби чуть было не наступила на дохлого сурка. Судя по запаху, бившему в ноздри, тот умер два дня назад, не меньше, но мухи над ним почему-то не вились, их жужжание предупредило бы неосторожную путницу. Андерсон не могла припомнить похожего случая. Причину смерти по внешнему виду
Страница 11
установить не удалось. Но ведь не связано же это с непонятной штукой в земле? Бред какой-то! Он, наверное, съел отравленную приманку на чьем-нибудь поле и приковылял сюда умирать.Иди домой, Бобби. Переоденься. Ты вся в крови, и пахнет от тебя плохо.
Она попятилась, а затем развернулась и принялась подниматься по склону. На тропинке ее чуть не сбил с ног Питер. Неуклюже налетев на хозяйку, он бросился облизывать ей лицо с такой радостью, что его даже стало немного жаль. Год назад Питер попытался бы сунуть нос ей между ног, привлеченный запахом, теперь же он лишь дрожал.
– Вот дурак! Кому было сказано оставаться дома?
Однако Бобби была даже рада его появлению; а вдруг она заработалась бы здесь до сумерек? Возвращаться затемно, зная, что где-то рядом в ночи торчит эта штука… Такая перспектива совершенно ее не прельщала.
Андерсон обернулась. С высоты было легче оценить масштабы. Предмет торчал из земли под небольшим наклоном. Передняя кромка и в самом деле чуть-чуть закруглялась.
Я же сразу подумала о тарелке, когда впервые пыталась ощупать его под землей. «Стальная тарелка, но не обеденная…» А ведь из земли торчала такая малая часть… Тарелка!
Летающая, черт возьми, тарелка.
4
Дома Бобби сходила в душ и переоделась, и, хотя кровотечение уже начало останавливаться, взяла самый надежный тампон. А затем приготовила плотный ужин из тушеной фасоли с колбасками. Остатки – то есть львиную долю – пришлось отдать Питеру. А Бобби ждали кресло-качалка возле окна и очерк на полу (нужное место она заложила спичечной этикеткой). Рядом лежал отрывной блокнот. Бобби взяла его и на чистой странице принялась рисовать загадочную штуковину из леса – такой, какой увидела ее с тропинки перед уходом.
Не сказать чтобы она была с ручкой на «ты», если дело не касалось написания текстов, но все же кое-какой талант имелся. Впрочем, рисунок продвигался медленно, и даже не из-за стремления к точности: просто новоявленная художница утомилась. А тут еще Питер пришел и стал тыкаться носом в руку, прося ласки.
Хозяйка рассеянно погладила его голову и отвела мокрый нос от рисунка.
– Да, ты хороший песик, отличный песик, сходи-ка проверь нашу почту, а?
Питер поплелся через гостиную и открыл носом дверь с натянутой на ней сеткой от комаров. Андерсон поспешила вернуться к рисунку, только разок оторвавшись, чтобы взглянуть, как пес выполнит свой фирменный трюк «собака, достающая письма». Оперевшись левой передней лапой о столб, правой он стукнул по дверце ящика. Джо Полсон, местный почтальон, нарочно оставлял ее приоткрытой для Питера. Та откинулась вниз, но и пес потерял равновесие, не успев схватить почту зубами.
Хозяйка болезненно поморщилась. До этого года Питер не допускал подобных оплошностей. А ведь он так гордился этой своей способностью – даже больше, чем умением изображать мертвого вьетконговца, и уж куда больше, чем выполнением банальных команд «голос» или «сидеть» за одну галету. Зрители каждый раз изумлялись, и Питер знал об этом. Однако в последнее время наблюдать за ним было грустно. Все равно как если бы по телевидению выступали Фред Астер и Джинджер Роджерс, пытаясь изобразить один из своих старых танцев.
Пес повторил попытку. На этот раз у него получилось вытряхнуть из ящика почту – каталог и письмо (или счет – да, скорее всего, ведь сейчас конец месяца) – одним ударом лапы. Пока Питер подбирал с земли разлетевшиеся бумажки, Бобби опустила взгляд на рисунок, мысленно одернув себя: нельзя же, в самом деле, каждые две минуты звонить по любимцу в похоронный колокол! Сегодня он еще ничего, а на днях вообще раза три-четыре поднимался на задние лапы, прежде чем вытащил почту, состоявшую, как обычно, из бесплатных пробников «Проктер энд Гэмбл» и буклетов из «Кей-март».
Бобби присмотрелась к рисунку и задумчиво заштриховала тень на высокой сосне с расщепленной верхушкой. Не стопроцентное попадание, но в целом узнаваемо. Во всяком случае, суть она ухватила.
Ей захотелось заключить рисунок в квадратную рамку. А потом из квадрата сделать грань куба… Словно так можно было отгородить непонятный предмет от остального мира. На рисунке изгиб заметен, а вот существует ли он в реальности?
Да. И эта металлическая тарелка – действительно корпус. Гладкий, как зеркало, и без единой заклепки.
Бобби, ты сходишь с ума… Но ты уже в курсе, верно?
Питер поскреб москитную сетку, чтобы его впустили. Бобби направилась к двери, все еще глядя на свой рисунок. Пес положил добытую почту на стул в коридоре и медленно поковылял на кухню в надежде найти в миске незамеченный ранее кусочек.
Бобби, привычно поморщившись, вытерла почту о джинсы. Занятный трюк, кто бы спорил, но ее никогда не радовала собачья слюна на конвертах. Каталог был от «Радио шэк»: ей предлагали купить текстовый процессор; ну а счет – из Центральной энергетической компании штата Мэн (почему-то снова вспомнился Джим Гарденер). Бросив и то и другое на стол, Бобби вернулась в кресло-качалку, раскрыла блокнот на новой страничке и стала то
Страница 12
опливо копировать свой первый рисунок.Потом чуть нахмурилась: может, она додумывает изгиб? Словно прокопала не на четыре фута в глубину, а на двенадцать-четырнадцать. Ну и что? Она же писательница, это часть ее ремесла – додумывать. Те, кто считает вымысел прерогативой научных фантастов или авторов фэнтези, просто незнакомы с литературной кухней и не имеют понятия о проблеме заполнения белых пятен в истории. Куда, например, исчезли однажды все колонисты с острова Роанок, неподалеку от побережья Северной Каролины, оставив только необъяснимую надпись, вырезанную на дереве: «КРОАТОАН»? Откуда взялись монолиты с острова Пасхи? И почему обитатели маленького городка Благословенный, штат Юта, все разом сошли с ума (по крайней мере, так полагают) одним летним днем 1884 года? Пока это никому не известно, можно сколько угодно строить догадки… Должен же быть какой-то способ рассчитать диаметр окружности по ее изгибу! Точно должен, наверняка. Загвоздка в том, что Бобби запамятовала треклятую формулу. Но хоть приблизительно? Допустим, она не ошиблась в предположениях. Можно, к примеру, попробовать найти центр…
Роберта поспешила к рабочему столу и вытащила средний ящик, куда сваливала всякую всячину: потрепанные пачки оплаченных счетов, сдохшие батарейки (по какой-то причине у Бобби не поднималась рука их выбрасывать, так что там, где женщины обычно копят подаренные фигурки слоников, у нее было самое настоящее Кладбище Батареек), мотки тонких резиночек, неотвеченные письма фанатов (избавиться от них рука тоже не поднималась), карточки с рецептами… На дне лежали вразброс карандаши и прочая мелочь; там она и нашла то, что нужно: циркуль с обломком желтого карандаша.
Бобби вернулась в кресло-качалку, открыла блокнот на новой странице и в третий раз нарисовала торчащий из земли металлический край. Теперь она увеличила свой набросок, стараясь тщательно соблюдать пропорции, а вот очертания деревьев вокруг только-только наметила, чтобы не потерять перспективы.
– Ладно, попробуем, – произнесла Бобби, втыкая иголку в желтую страницу отрывного блокнота.
Затем настроила ножку циркуля и провела через нарисованную дугу полную окружность. Посмотрела на то, что у нее получилось, – и зажала себе ладонью рот.
– Это бред, – только и смогла прошептать Бобби.
А вот и не бред.
Если она не слишком грубо прикинула изгиб и не сильно ошиблась, когда искала центр, то этот предмет под землей должен иметь по меньшей мере три сотни ярдов в окружности.
Андерсон уронила блокнот и циркуль и стала смотреть в окно, слушая учащенное биение своего сердца.
5
Когда наступило время заката, Бобби уселась на заднем крыльце и, глядя поверх садовых деревьев на темнеющий лес, слушала голоса у себя в голове.
Однажды в колледже, еще на первом курсе, она принимала участие в семинаре кафедры психологии, посвященном теме творческих способностей. И поразилась, а также испытала немалое облегчение, узнав, что почти все люди с развитым воображением слышат голоса (она-то всю жизнь думала, что страдает каким-то неврозом, и старалась это скрывать). Не просто мысли, а именно голоса – чужие, отчетливые, несхожие между собой, как у дикторов радио прошлых лет. Преподаватель объяснил, откуда они берутся: из правого полушария, зачастую ответственного за такие явления, как виде?ния, телепатия и поразительная способность некоторых людей создавать яркие образы при помощи сравнений и метафор.
Летающих тарелок не существует.
Да что вы? Кто вам сказал?
Ну, хотя бы ВВС. Их представители еще двадцать лет назад закрыли эту тему, заявив, что девяносто семь процентов подтвержденных свидетельств легко объясняются с точки зрения традиционной науки, а остальные три можно списать на необычные явления в атмосфере: паргелий[9 - Оптический феномен, который выглядит как светлое радужное пятно на уровне солнца. Возникает вследствие преломления солнечного света в кристалликах льда, парящих в атмосфере.], турбулентность при ясном небе, атмосферные разряды… Черт, а лаббокские огни?! В свое время это была сенсация, и что же выяснилось в итоге? Крупные стаи мигрирующих мошек, вы понимаете? Свет от лаббокских фонарей отражался от их бесчисленных крыльев и, падая на низкие облака, затянувшие небо над городком на целую неделю, создавал видимость огромных освещенных объектов, движущихся с невероятной скоростью. И кто из американцев в те дни не верил, что на главную улицу Лаббока вот-вот заявится существо в легком космическом скафандре с закрытым лицом, как у Майкла Ренни в фильме «День, когда остановилась Земля», и, подозвав к себе ручного гигантского робота, потребует личной встречи с правителем планеты? А это были всего лишь мошки. Нет, как вам нравится?! И должно ли вам это нравиться?
Между прочим, голос в голове звучал на удивление четко и принадлежал он доктору Клингельману, проводившему тот семинар. Старый добрый Клинги, сколько энтузиазма он вкладывал в свои выступления. Андерсон с улыбкой зажгла сигарету. Что-то она много курит в последние дни – переут
Страница 13
милась, наверное.В 1947-м капитан ВВС по фамилии Мантел залетел чересчур высоко, преследуя летающую тарелку (так он думал), – и потерял сознание. Самолет разбился, Мантел погиб. Он умер, погнавшись за отражением Венеры на стремительно скользящих облаках, иными словами, за паргелием. Так что отражения мошек существуют, Бобби, отражение Венеры – тоже, а летающие тарелки – нет.
Но что закопано там, в земле?
Голос лектора замолчал – видимо, не нашел, что ответить. Вместо него зазвучала Энн, чтобы в третий раз повторить одно и то же: ее сестричка уже готова свихнуться, как дядя Фрэнк; скоро ее оденут в поношенную смирительную рубашку и доставят с комфортом в клинику для душевнобольных в Бангоре или в Джунипер-Хилл, где Роберта будет до скончания дней бредить об НЛО, зарытых в лесу, и плести корзины… Да, это вполне в стиле Энн. Можно прямо сейчас набрать номер сестрицы, поведать ей о случившемся и услышать точно такое же наставление, слово в слово.
Но права ли она?
Нет. Неправа. Сестрица не видела разницы между уединенной жизнью и безумием, и переубедить ее не было ни малейшей надежды. Положа руку на сердце, мысль о спрятанном в лесу космическом корабле и впрямь кажется бредовой… Но отчего бы не допустить такую возможность, раз других версий все равно пока нет? Энн была бы против, а Бобби – наоборот. Что плохого случится, если открыть разум для новых, невероятных идей? Вот только не слишком ли быстро пришла к ней подобная мысль?
Андерсон поднялась и вернулась в дом. В прошлый раз, покрутившись у неизвестного предмета в лесу, она проспала двенадцать часов. Вот бы и сегодня устроить такой же постельный забег. Видит бог, при ее усталости это не повредило бы.
«Оставь эти игры, Бобби. Ты в большой опасности».
Но она не оставит, разве не ясно? «Не теперь», – подумала она, стягивая футболку с надписью «Голосуйте за Опуса»[10 - Опус-пингвин – популярный персонаж комиксов, по сюжету выдвигавшийся на должность вице-президента США во время президентских выборов 1984 года.].
Как выяснилось, уединенная жизнь отличается одним неудобством, и именно поэтому большинство ее знакомых боялись остаться в одиночестве даже ненадолго: проходит немного времени – и начинаешь слышать голоса из правого полушария. Чем дальше, тем громче и отчетливее они звучат. Критерии рационального утрачивают актуальность в молчании, а голоса набирают силу, уже не просят, а требуют твоего внимания. Немудрено испугаться и счесть их признаком сумасшествия.
«Энн точно сочла бы», – невесело усмехнулась Бобби, забираясь в кровать. Лампа отбрасывала на стеганое одеяло четко очерченный круг света; жаль, очерк о войнах так и остался лежать на полу. Она целый день ожидала болезненных спазмов, которые сопутствовали ранним обильным месячным, но пока что так и не дождалась. Ну и не очень-то хотелось, сами понимаете.
Бобби сцепила пальцы за головой и уставилась в потолок.
«Нет, Бобби, ты не сошла с ума, – размышляла она. – Вот Гарденер – тот немного рехнулся, но ты…» Ох, а это разве не признак безумия? Психологи говорят в таких случаях об отрицании и подмене понятий. Типа, я в норме, это все вокруг сумасшедшие…
Все верно. Вот только она действительно чувствует, что держит себя под контролем. Одно можно сказать точно: здесь, в Хейвене, Бобби намного здоровее умом, чем была в Кливз-Миллз, и уж куда здоровее, нежели в Ютике. Еще пара лет, проведенных рядом с сестрой, и наверняка пришлось бы составить компанию Безумному Шляпнику. Похоже, Энн считала, что сводить своих ближних с ума – ее… даже не работа, нет, это слишком приземленное слово… Ее священная миссия.
Впрочем, Бобби беспокоилась не столько из-за того, что так легко пришла к мысли о существовании НЛО; сейчас ее больше тревожило чувство твердой уверенности в этом. Открытый разум – конечно, неплохо, но хорошо бы еще сохранить то, что Энн зовет здравомыслием. Бобби больше не сомневалась. И это наполняло ее смятением, страхом, тревогой, но в первую очередь – нарастающим неуемным восторгом.
«Видишь ли, Энн, старушка Роберта могла бы вернуться в Стоквилль и слететь с катушек, но предпочла переехать сюда и выздороветь. Безумие всегда означает ограничение наших возможностей, ясно тебе? Сумасшедший откажется проследовать за собственной мыслью, даже увидев в ней логику… У него словно нет жетончика на проезд, понимаешь? Нет? Ну еще бы. И никогда бы не поняла. Вот и шагай отсюда. Оставайся-ка ты в своей Ютике, Энн, и скрипи зубами во сне, пока не сотрешь их до самых десен, доводи до безумия каждого, кто рискнет оказаться в зоне действия твоего голоса, будь так любезна, только шагом марш из моей головы.
Эта штука в земле – корабль, прилетевший из космоса.
Вот так. И все. И никакого бреда. Плевать на Энн, плевать на лаббокские огни и даже на ВВС, закрывшие тему НЛО. Плевать на колесницы богов, на Бермудский треугольник или на то, как Илия был живым взят на небо в огненном шаре. Там корабль, приземлившийся или разбившийся, может быть, миллионы лет назад.
Боже!»
Она продолж
Страница 14
ла лежать, скрестив руки за головой. Несмотря на внешнюю холодность и спокойствие, сердце в груди колотилось быстрее, быстрее, быстрее…И вдруг уже кое-кто другой, а именно покойный дедушка повторил вслед за голосом Энн: «Не лезь туда, Бобби. Это опасно».
Необъяснимая дрожь под пальцами. Стремительно возникшая, пугающе неколебимая уверенность в том, что из-под земли торчит край чьего-то гроба. Поведение Питера. Преждевременно наступившие месячные – причем здесь, на ферме, они еле-еле капают, а возле того предмета Андерсон истекает кровью, будто зарезанная свинья. Утрата чувства времени. Ненормально долгий сон. И плюс еще старина сурок, провонявший смертью и разложением, но почему-то без мух. Даже не спросишь, что за муха его укусила…
«Чепуха какая-то. Я готова поверить в летающую тарелку, потому что, как бы дико это ни прозвучало вначале, в этой мысли есть хоть небольшая логика. Но где же логика в этих разрозненных фактах? Они словно бусинки, раскатившиеся по всему столу. Вот если бы нанизать их на нитку – другое дело, а так… Я даже думать об этом не собираюсь. Понятно?»
И снова неторопливый, властный дедушкин голос, единственный в мире умевший заставить девочку Энн замолчать: «Все это произошло сразу после твоей находки, Бобби. Вот тебе и нитка для связи».
Нет. Недостаточно.
Легко ей перечить дедушке – теперь, когда он шестнадцать лет пролежал в могиле. Тем не менее его голос преследовал ее и во сне:
«Не лезь туда, Бобби. Это опасно…
Сама знаешь…»
Глава 3
Питер видит свет
1
И почему, интересно, Бобби сразу не поняла, что не так с Питером? На следующее утро ей это бросилось в глаза первым делом.
Проснувшись в привычное время, около девяти, она прошла на кухню и высыпала полпачки «Грейви трейн» в старую красную миску. Пес, как всегда, радостно пришел на звук. «Грейви трейн» в их доме появился недавно. Вплоть до этого года на завтрак были «Гейнз мил», на ночь – полбанки «Ривал догфуд», а днем – все, что Питер сумеет переварить во время лесной прогулки. А потом он вдруг перестал есть «Гейнз мил», и до хозяйки дошло только через месяц: дело не в том, что любимый корм ему надоел; просто Пит больше не мог пережевывать пеньками зубов даже маленькие кусочки. И тогда ей пришлось купить «Грейви трейн»… Так старые люди когда-нибудь начинают кушать яйца-пашот на завтрак.
Бобби залила корм теплой водой из-под крана и помешала его старой ложкой. Вскоре набухшие гранулы уже плавали в грязной жиже, которая, по идее, должна была напоминать подливку… или засор из трубы под мойкой.
– Ага, вот и ты, – сказала Бобби, оборачиваясь.
Питер сидел в условленном месте – то есть на таком расстоянии, чтобы Роберта, повернувшись, на него не наткнулась, – и бил хвостом по линолеуму.
– Надеюсь, тебе это хоть немного нравится. Потому что меня бы наизнанку выверну… – Тут она замерла с красной миской в руке, не успев наклониться. Упавшие волосы закрыли глаз; она отвела их в сторону. И услышала собственный голос: – Пит?
Пес удивленно посмотрел на нее – и побрел к подстилке. Мгновение спустя он уже бодро лакал свой завтрак.
Бобби выпрямилась. Хорошо, что она не видит сейчас его морду. В голове вновь настойчиво зазвучал голос дедушки, убеждающий не лезть туда, где опасно, ведь Бобби сама это знает, и разве этого не достаточно?
«В этой стране найдется миллион человек, которые с радостью сбежались бы сюда, узнай они о подобной «опасности»… И еще бог знает сколько таких во всем мире… А если штуковина еще на что-то способна? Как насчет рака, к примеру?»
У нее подкосились ноги. Бобби попятилась и рухнула на подвернувшийся стул, неотрывно глядя на Питера.
Молочная катаракта, закрывавшая его левый глаз, наполовину исчезла.
2
– Нет, даже не представляю, – произнес ветеринар несколько часов спустя.
Питер послушно сидел на столе для осмотров, а Бобби занимала единственный стул для посетителей. Еще недавно ее страшила мысль о том, что придется везти любимца к ветеринару… А теперь, похоже, его вообще не придется усыплять.
– Но это же правда, мне это не показалось?
Бобби хотела услышать утвердительный ответ врача, нежели недовольный голос Энн у нее в голове: «Так тебе и надо! Сбежала от людей, живешь тут с какой-то вонючей шавкой!»
Эйзеридж покачал головой:
– Нет. Но ваше замешательство мне понятно. Надо сказать, я и сам несколько сбит с толку. Катаракта находится в стадии активной ремиссии. Можешь слезать, Питер.
Тот спустился со стола на стул ветеринара, на пол, а оттуда забрался на колени к хозяйке.
Андерсон погладила его по голове, пристально глядя на Эйзериджа и не решаясь произнести вслух вопрос, который ясно читался в глазах: «Вы точно видели это?» Ветеринар поспешил отвести взгляд. «Да, видел, но ни за что не признаюсь».
Как осторожно Питер слез со стола! Теперь его движения не сравнить с безудержной резвостью щенка, каким он был когда-то… А ведь еще неделю назад он бы робко, дрожа всем телом, неуклюже сполз на пол, неестественно вывернув голо
Страница 15
у вправо, чтобы посмотреть, куда наступает, и притом так шатался бы, что Бобби, наверное, выдохнула бы только после того, как увидела его внизу целым и невредимым. На этот раз Питер спустился неспешно, но с твердой уверенностью пожилого политика (так он двигался года два-три назад). И пожалуй, дело не только в восстановлении левого глаза, которое Эйзеридж подтвердил при помощи серии тестов. Мало того: улучшилась координация всего тела. Вот так вот. Запросто. Невероятно, но факт.Но ведь не из-за исчезнувшей катаракты морда Пита, целый год как белая, переменила цвет на соль с перцем? Бобби заметила это уже в машине – и чуть не съехала на обочину.
Интересно, сколько еще мелочей заметил Эйзеридж, но не захотел признавать? Бобби предположила, что много. Хотя, конечно, это не доктор Даггет. Тот обследовал Питера самое меньшее дважды в год целых десять лет. Ну и между плановыми осмотрами бывали разные случаи – например, когда годовалый щенок решил помериться силами с дикобразом, а Даггет потом вытаскивал из него иголки, насвистывая мелодию из фильма «Мост через реку Квай» и поглаживая дрожащего бедолагу свободной ладонью, такой большой и чуткой… А в другой раз Питер приковылял домой с дробью в филейной части – суровым подарочком от охотника, либо слишком глупого, чтобы смотреть, куда он целится, либо садиста, готового причинить боль собаке, раз под руку не подвернулась куропатка или фазан. Доктор Даггет заметил бы перемены и даже при всем желании не смог бы их отрицать. Доктор Даггет снял бы очки в розовой оправе, протер их о край белого халата и проговорил бы: «Надо срочно проверить, где он побывал и куда вляпался. Это очень серьезно, Роберта. Собаки не молодеют ни с того ни с сего, а с Питером, кажется, именно это и происходит». Андерсон пришлось бы ответить: «Я в курсе, где он побывал, и даже точно знаю, в чем дело». Вот оно, решение всех проблем, верно? Но доктор Даггет продал частную практику Эйзериджу – неплохому на первый взгляд специалисту, который, однако, так и остался здесь чужаком, – а сам укатил во Флориду. Тем временем Питер старел, дряхлел и все чаще – теперь уже до четырех раз в год – нуждался в осмотрах. И новый ветеринар проводил их со всей исправностью, но… видел он куда меньше. Возможно, ему не хватало проницательности предшественника. Или его характера.
Тут в палате у них за спиной разразилась басистым лаем, напоминающим пулеметную очередь из проклятий, немецкая овчарка. Остальные псы подхватили. Питер навострил уши и начал вздрагивать. Приключившаяся с ним «Загадочная история Бенджамина Баттона», как видно, не прибавила Питу невозмутимости. Едва выйдя из щенячьего возраста, он сделался настолько спокойным и непробиваемым, что иногда напоминал паралитика. Эта дрожь – что-то новенькое.
Эйзеридж слушал с нахмуренным лбом. Теперь залаяли чуть ли не все собаки разом.
– Спасибо, что уделили нам время… – Роберте пришлось повысить голос. Уже и в приемной отрывисто, нервно залаяла какая-то мелкая собачка – шпиц или, скорее всего, пудель. – Вы очень… – Она запнулась, ощутив под пальцами
(летающая тарелка)
вибрацию, как от того предмета в лесу. Правда, на сей раз не настолько таинственную. Это явление Бобби хоть и редко, очень редко, но приходилось уже наблюдать. В горле Питера клокотал глухой рокот.
– …любезны, но, кажется, нам пора уходить. У вас тут просто митинг какой-то.
Это задумывалось как шутка, но прозвучало вполне серьезно. По всей маленькой клинике, состоящей из приемного и процедурного кабинетов, палаты и операционного зала, словно шквал прокатился. Шпица в приемной поддержали еще два собачьих голоса… и визгливые завывания – несомненно, кошачьи.
– Доктор Эйзеридж… – испуганно позвала миссис Алден, просунув голову в дверь.
– Иду, – резко бросил он. – Прошу прощения, мисс Андерсон. – И быстро вышел.
Стоило ему открыть дверь, и лай стал вдвое громче. «Они там с ума посходили, что ли?» – не успела подумать Андерсон, как вдруг Питер резко рванулся из рук. Нарастающий рокот прорвался из его горла угрожающим рыком. Эйзеридж не услышал этого: он торопился по главному коридору, оглушенный лаем со всех сторон, да и дверь как раз закрывалась… зато услышала Андерсон. И не схвати она Питера за ошейник – любимец вылетел бы стрелой из кабинета вслед за ветеринаром. Дрожание, рык – явно не признаки страха, вдруг осознала хозяйка. Тут самая настоящая ярость, хотя откуда, казалось бы? Это так не похоже на Питера… Она натянула ошейник, и рык превратился в сдавленное: «Гав!» Пит обернулся. В его вращающемся, налитом кровью глазе сверкало нечто ужасно похожее (как потом признается себе Андерсон) на гнев существа, которому помешали броситься на добычу.
Ну, знаете… Бобби могла смириться с тем, что на ее земле закопана летающая тарелка окружностью в добрых три ярда; что загадочные вибрации или эманации корабля отняли жизнь у неосторожно приблизившегося сурка, причем даже мухи не пожелали лакомиться останками; плевать на обильные месячные, на почти пропавшую катаракту, даже на
Страница 16
то, что старый пес начал ни с того ни с сего молодеть.Пустяки.
Но увидеть безумную ненависть к себе, к Бобби Андерсон, в глазах своего любимца Питера… это уж слишком.
3
К счастью, все быстро закончилось. Дверь кабинета захлопнулась, приглушив какофонию, и Питер как будто бы начал успокаиваться – еще дрожал, но хотя бы уселся.
– Уходим отсюда, Пит, – позвала хозяйка, потрясенная гораздо сильнее, чем она потом признается Джиму Гарденеру. А все потому, что ей будет невыносимо в подробностях вспоминать плотоядную злость, сверкнувшую в здоровом глазе любимца.
Судорожно нащупав и чуть не уронив непривычный поводок, снятый с Питера при входе в кабинет, Бобби (ее всегда раздражало это правило, обязывавшее приводить в клинику каждую собаку на поводке – да, всегда раздражало, но только не теперь) кое-как пристегнула его к ошейнику, подвела пса к двери и толкнула ее ногой. В коридоре поднялся невообразимый гам. Визгливый голос и впрямь принадлежал шпицу, питомцу тучной дамы в желтых слаксах и желтой же кофточке. Толстуха едва удерживала песика, причитая: «Ну, Эрик, будь паинькой, ради мамули!» Крысиные глазки Эрика ярко сверкали между ее дряблыми большими руками, остального почти не было видно.
– Мисс Андерсон… – начала миссис Алден. Ошеломленная, даже немного испуганная, она пыталась привычно вести дела в месте, неожиданно превратившемся в дурдом. Бобби прекрасно понимала ее чувства.
Тут шпиц увидел Питера – и началось. Бобби позже могла бы поклясться, что началось именно с этого. Не долго думая, песик вонзил свои острые зубки в пухлую руку.
– Вот сволочь! – взвизгнула «мамуля» и уронила Эрика на пол.
По руке побежала кровь.
В то же мгновение Питер устремился вперед, рыча и лая, буквально сорвав с места Роберту с ее коротким поводком. Ясным внутренним взглядом писательницы Андерсон уже видела, что случится дальше. Эрик и Питер сойдутся точно в центре, подобно Давиду и Голиафу; вот только малышу недостанет смекалки, не говоря уже о праще, чтобы победить великана. Питер единым махом откусит ему башку.
Катастрофу предотвратила девочка лет одиннадцати, сидевшая слева от «мамули» с сумкой-переноской на коленях (внутри поблескивал крупный полоз, каждая чешуйка которого сияла здоровьем). С молниеносной реакцией, свойственной только детям, она выбросила вперед ногу и придавила к полу поводок шпица. Песик аж перекувыркнулся в воздухе. Сохраняя спокойствие среди полного бедлама, девочка подтащила его к хозяйке.
– А вдруг у этого засранца бешенство? – продолжала голосить та, направляясь к миссис Алден.
Между пальцами, сжимающими место укуса, сочилась кровь.
Когда толстуха прошла мимо, Питер мотнул головой в ее сторону, и Бобби пришлось тащить его к выходу, натянув поводок. На двери висела маленькая табличка с надписью: «ПРОСЬБА ОПЛАЧИВАТЬ УСЛУГИ НАШИХ СПЕЦИАЛИСТОВ НАЛИЧНЫМИ ЗА ИСКЮЧЕНИЕМ ОТДЕЛЬНО ОГОВАРИВАЕМЫХ СЛУЧАЕВ».
«Да пошли вы!» – подумала Андерсон. Скорее на улицу – и гнать машину на всей скорости до самого дома, а там как следует выпить. И выкурить сигаретку. Нет, две. А вообще, лучше сразу три.
Откуда-то слева донеслось озлобленное шипение. Андерсон повернулась и увидела кошку, будто сошедшую с плаката-страшилки ко дню Хэллоуина. Черная, не считая белого кончика хвоста, зверюга вдавилась в дальнюю стенку сумки-переноски: спина дугой, шерсть – торчащие в разные стороны клочья, зеленые, неестественно блестящие глаза так и буравят Питера, не мигая; розовая пасть широко разинута, зубы оскалены.
– Женщина, уберите своего пса, – проговорила кошатница ледяным голосом. – Блэкки их недолюбливает.
Позже Бобби жалела, что не выразила всей глубины своего равнодушия к этому факту, пусть Блэкки там хоть на губной гармошке играет при помощи заднего выхлопного отверстия… Жаль, столь изысканно уместные, хотя и немного витиеватые выражения редко приходили в голову вовремя. Вот герои ее романов не лезли за словом в карман; Бобби даже не напрягалась, чтобы вложить в их уста достойный хлесткий ответ, все получалось как-то само собой. К сожалению, жизнь – это не роман.
– Помолчали бы, – малодушно пробормотала она себе под нос, так что кошатница при всем желании не смогла бы ее расслышать, а сама продолжала тянуть упирающегося Питера за поводок… Ох, как ее бесили хозяева, которые вот таким же образом обращались на улице со своими собаками!
Пит начал задыхаться и кашлять, высунув язык, с которого бежала слюна; но теперь его внимание привлек боксер с гипсом на правой передней лапе. Хозяин – здоровяк в синем рабочем комбинезоне механика – обеими руками тянул к себе пса за поводок, дважды намотанный на кулак с пятнами от машинного масла, – и еле-еле справлялся с питомцем, которому ничего не стоило разделаться с Питером еще быстрее, чем тот разорвал бы шпица. Боксер неудержимо рвался вперед, позабыв о больной лапе. Уж лучше бы хозяин сам ухватил его за загривок. Потрепанный поводок совершенно не внушал доверия.
Бобби казалось, что она возится с ручкой двери целую вечность. Это к
Страница 17
к в ночном кошмаре, знаете: когда руки заняты, а штаны вдруг медленно, неумолимо начинают сползать.«Это все из-за Питера. Черт знает почему».
Наконец ручка повернулась, и Андерсон бросила короткий прощальный взгляд назад. В коридоре творилось невесть что. Миссис Алден оказывала «мамуле» первую медицинскую помощь, в которой та явно нуждалась: бегущая струями кровь успела запачкать и желтые слаксы, и белые туфли. Кошка Блэкки еще шипела. С ума посходили даже мыши-песчанки доктора Эйзериджа, обитавшие в пластиковом лабиринте из труб и башенок на стеллаже у дальней стены. Эрик, он же Отчаянный Шпиц, стоял на задних лапах, натянув поводок, и хрипло тявкал на Питера. Бигль ответил глухим рычанием.
Андерсон бросила мимолетный взгляд на полоза в сумке у девочки; тот сделал стойку подобно кобре, неотрывно смотрел на Питера и, разинув пасть без клыков, угрожающе колол воздух узким розовым языком.
«Полозы никогда так не делают. Я ни разу в жизни такого не видела».
Поняв, что близка к настоящему ужасу, Бобби ударилась в бегство.
4
Стоило двери закрыться у них за спиной, как Питер начал приходить в чувство. Он уже не кашлял, не сопротивлялся, а просто шел рядом, искоса поглядывая на хозяйку, словно хотел сказать: «Не нравится мне эта удавка на шее и никогда не понравится, но раз ты так хочешь – пожалуйста, пожалуйста».
К тому времени как они оказались в кабине пикапа, он уже был прежним.
А вот Бобби – нет.
Руки дрожали так сильно, что она только с третьего раза вставила ключ зажигания, неудачно его повернула и заглушила мотор. «Шевроле» резко дернуло, и Питер вывалился из кресла на пол, после чего смерил хозяйку фирменным упрекающим взглядом (вообще-то все псы мастера на такие взгляды, но у его породы страдальческое выражение получается особенно хорошо), словно хотел спросить: «Так откуда, говоришь, у тебя права, Бобби? Заказала почтой по каталогу?» Потом он полез обратно. Бобби уже и не верилось, что каких-нибудь пять минут назад Питер глухо рычал и лаял, словно чужая дурно воспитанная собака, и был готов растерзать все, что движется, и так смотрел, будто… Бобби не стала заканчивать эту мысль, поспешив выбросить ее из головы.
Со второго раза мотор завелся, и машина благополучно покинула парковку. Проезжая мимо здания с аккуратной табличкой «ВЕТЕРИНАРНАЯ КЛИНИКА ОГАСТЫ», Бобби опустила стекло. До нее донеслось вполне мирное тявкванье. Ничего особенного.
Похоже, хаос прекратился.
И, кстати, не только в клинике. Бобби была почти уверена: ее «критические дни» тоже успели закончиться.
Ну и скатертью им дорожка, как говорится.
5
Бобби не собиралась ждать обещанной себе выпивки до конца поездки. Сразу же за границей Огасты расположилась придорожная закусочная с очаровательной вывеской «Большой потерянный уик-энд, бар и гриль (попробуйте наше фирменное блюдо: потрясающее мясо на ребрышках)».
Андерсон втиснулась между старым универсалом и трактором «Джон Дир» с грязной бороной зубьями кверху. Чуть поодаль стоял большой старый «бьюик» с фургоном для лошадей на прицепе, от которого Бобби предпочла держаться подальше.
– Жди здесь, – приказала она.
Свернувшийся на сиденье пес ответил взглядом, как бы говорящим: «Охота за тобой таскаться, чтобы ты снова душила меня этой глупой веревкой!»
В «Большом потерянном уик-энде» было сумрачно и почти безлюдно: все-таки близился только вечер среды. Танцплощадка напоминала пустую пещеру, в глубине которой что-то поблескивало. Пахло прокисшим пивом. Бармен, он же и продавец, подошел к ней и произнес:
– Мое почтенье, красотка. Сегодня у нас в меню…
– Я буду «Катти Сарк», – перебила она. – Двойную порцию. И воды.
– Вы всегда пьете, как мужчина?
– Нет, обычно я пью из стакана.
Дурацкая шутка. Все это из-за усталости. Бобби выжата как лимон. Она поспешила в дамскую комнату, чтобы сменить использованный тампон на простую мини-прокладку – так, на всякий случай, пусть будет. К счастью, прокладка действительно оказалась нужна только «на всякий случай». Уф, можно отдыхать целый месяц.
Андерсон вернулась за столик уже в лучшем расположении духа, а осушив половину порции, еще немного оттаяла.
– Эй, вы только не обижайтесь, – извинился бармен. – Здесь очень пустынно в такие дни, так что радуешься каждому новому лицу. Вот у меня и развязался язык…
– Сама виновата, – отмахнулась Андресон. – Просто неудачный выдался день.
И, прикончив напиток, вздохнула.
– Налить вам еще, мисс?
«Уж лучше бы продолжал звать красоткой…»
Она отрицательно покачала головой.
– А вот молока принесите. Иначе к вечеру у меня изжога начнется.
Бармен принес молока. Бобби пригубила стакан, размышляя о том, что случилось в ветеринарной клинике. На ум пришел быстрый и простой ответ: «Я не знаю».
Зато Бобби помнила, что произошло, пока они с Питером дожидались очереди на прием. Ровным счетом ничего. Ее разум уцепился за эту мысль. А ведь посетителей там сидело не меньше, чем после, когда случился этот хаос и Пита пришлось насильно та
Страница 18
ить к выходу. Конечно, там не было тихо: все-таки клиника – не библиотека, туда приводят животных самых разных пород, многие из которых в природе не выносят друг друга, – но шум стоял в пределах приличий. Под влиянием выпивки Бобби вспомнился хозяин боксера, мужчина в комбинезоне механика. Боксер просто посмотрел на Питера. Тот ответил кротким взглядом. Ничего особенного.Ну и какие выводы?
«Какие-какие… Допивай свое молоко, вали домой и забудь обо всем».
Хорошо. А как насчет той штуки в лесу? Про нее тоже надо забыть?
Вместо ответа в голове зазвучал голос дедушки: «Кстати, Бобби, а как эта хреновина действует на тебя? Ты хоть задумывалась над этим?»
Нет.
О, а теперь задумалась… И сразу же захотела выпить еще. Но стоит поддаться порыву, и она захмелеет. И это большой вопрос, хочется ли Бобби хмелеть в одиночестве, ближе к вечеру, в этом огромном сарае, дожидаясь, пока кто-нибудь (может, даже сам бармен) подкатит и спросит, что же делает столь прелестное место вокруг такой девушки…
Оставив на стойке пятерку и попрощавшись, она пошла к выходу, но по дороге заметила телефон-автомат. Это ничего, что от грязной, засаленной будки разило старым бурбоном. Андерсон опустила монетку и, прижимая трубку к уху плечом, отыскала в «Желтых страницах» номер клиники Эйзериджа. Миссис Алден ответила ровным тоном. Где-то на заднем фоне слышался лай собаки. Одной собаки.
– Не хотела, чтобы вы считали меня нечестной клиенткой, – объяснилась Бобби. – Я заплачу?, а ошейник вышлю вам завтра по почте.
– Не волнуйтесь, мисс Андерсон, мы столько лет вас знаем, что не стали бы беспокоиться. А насчет поводков – так у нас их тут целый шкаф.
– Шумновато сегодня было, да?
– Ой, и не говорите! К миссис Перкинс пришлось вызывать врача. Ей наложили несколько швов… Хотя, по-моему, она довольно легко отделалась, и вообще-то люди с такими проблемами обычно сами добираются до больницы. – Миссис Алден доверительно понизила голос. – Слава богу, ее покусала своя же собака. Дамочки такого сорта готовы таскать людей по судам из-за всякого пустяка.
– А вы случайно не знаете, что могло стать причиной?
– Не знаю, и доктор Эйзеридж тоже не представляет. После дождя было душно… Хотя… Доктор Эйзеридж вроде бы слышал об одном схожем случае на выездном конвенте. Калифорнийский ветеринар рассказывал, как все животные в клинике разом «поддались заклятию бешенства» перед началом большого землетрясения.
– Серьезно?
– В прошлом году в Мэне было одно, – вздохнула миссис Алден. – Надеюсь, другого не будет. Да еще эта атомная станция неподалеку, в Уискассет, – как представлю, мороз по коже.
«Скажите об этом Гарду», – мысленно усмехнулась Бобби. И, поблагодарив, повесила трубку.
А потом вернулась к машине. Питер спал. Когда Бобби залезла в кабину, он приоткрыл глаза, но тут же снова закрыл их и продолжал лежать, положив морду на лапы. Явно помолодевшей мордой, судя по исчезающей седине.
«Кстати, Бобби, а как эта штука действует на тебя?»
«Помолчи, дедушка».
Приехав домой, она выпила еще одну порцию виски, разбавленного, прежде чем зашла в ванную и замерела перед зеркалом. Бобби долго изучала собственное лицо, потом наконец решилась провести пальцами по волосам. Даже приподняла пару прядок – и отпустила.
Седина никуда не исчезла, осталась на месте – вся до последнего волоска. Вроде бы.
Бобби никогда не подумала бы, что будет настолько рада видеть эти тонкие белые нити. Но она им обрадовалась. Почти.
6
Ближе к вечеру небо на западе затянуло тучами, и с наступлением сумерек разразилась гроза. Похоже, ливни вернулись – как минимум еще на одну ночь. Значит, Питера снова будет не выгнать на улицу, разве что ему очень сильно приспичит. Грозы пес ужасно боялся еще с щенячьего возраста.
Андерсон сидела перед окном в кресле-качалке, и со стороны могло показаться, будто бы она читает. На самом деле Бобби мучилась… мучилась над унылым очерком о Гражданской войне. Сухой, точно пыль под кроватью, он еще пригодится в случае, если вдруг грянет новая война. Что, кстати, может произойти в любой момент.
С каждым раскатом грома Питер еще чуть-чуть придвигался к хозяйке, изображая на морде несколько виноватую ухмылку. Да, мол, знаю-знаю, эти глупости неопасны; я просто подсяду ближе, ладно? А если по-настоящему грохнет, сгоню тебя к чертям собачьим с этого кресла, что скажешь? Ты ведь не против, Бобби?
Гроза усилилась к девяти часам вечера; к тому времени Андерсон была уже твердо уверена: ночью им мало не покажется. «Да уж, льет как из ведра», – подумала Бобби. Пришлось идти на кухню за газовой лампой и искать в кладовке. Пес поплелся следом, поджимая хвост и не расставаясь с виноватой ухмылкой. Хозяйка чуть не споткнулась об него на выходе.
– Дорогу, Питер.
Тот немного подвинулся… но тут же бросился прямо к ее ногам, испугавшись ужасного громового раската, от которого задрожали оконные стекла. Когда Андерсон вернулась к креслу-качалке, комнату заливали голубоватые вспышки. За окном шумели и вздыхали
Страница 19
еревья под сильным ветром.Питер уселся у самого кресла и поднял на хозяйку выразительный умоляющий взгляд.
– Ну ладно, – вздохнула она. – Иди сюда, размазня.
Пса не пришлось просить дважды. Он резво вскочил к ней на колени, больно дав лапой под дых. Питер всегда попадал или туда, или по груди. Не то чтобы специально целился – так уж получалось. Это одна из загадок Вселенной – ну, вы знаете, из серии: почему, когда вы страшно спешите, лифт непременно останавливается на каждом этаже? Если и можно было как-нибудь уберечься от этих ударов, то Бобби Андерсон еще только предстояло это выяснить.
Гром расколол небеса. Пес прижался к хозяйке вплотную. Его запах марки «одековонь» ударил прямо в нос.
– Давай, осталось только мне в горло вцепиться, и дело с концом!
Питер в который раз виновато осклабился, точно говоря: «Сам знаю, могла бы и промолчать».
Вой ветра звучал все громче. Лампочки уже начинали мерцать. Верный знак: скоро Роберта Андерсон и система электроснабжения помашут друг другу ручкой. Часов до трех-четырех утра как минимум. Бобби отложила очерк в сторону и обняла своего любимца. На самом деле она ничего не имела против редких летних гроз, да и зимних метелей тоже. Ей нравилось ощущать их мощь, наблюдать и слушать, как действуют могущественные силы природы – грубо, слепо, уверенно, с неким безрассудным состраданием к земле. Те же самые стихийные силы словно заряжали ее энергией, заставляли шевелиться волоски на руках и затылке при каждой особенно яркой вспышке…
Как-то раз между Бобби и Джимом Гарденером произошел один очень странный разговор. В голове у Гарда была стальная пластина, пожизненное напоминание о несчастном случае во время лыжной прогулки, чуть не убившем его в возрасте восемнадцати лет. Так вот однажды, меняя лампочку, он по неосторожности угодил указательным пальцем в патрон и получил весьма ощутимый удар током. В принципе, это было предсказуемо, а вот последствия – нет. Всю неделю потом он слышал музыку, выпуски новостей и рекламу прямо у себя в голове. Гард признался, что очень боялся тогда сойти с ума. На четвертый день ему даже удалось разобрать позывные передающей станции, одной из бангорских, вещающих на средних волнах. Джим записал названия трех песен, прозвучавших друг за другом, и позвонил узнать, действительно ли их передавали в это время (плюс рекламу полинезийского ресторанчика «У Синга», автомобилей «виллидж субару» и музея птиц в Бар-Харбор). Оказалось, передавали.
На пятый день, по его рассказам, сигнал стал слабее, а через двое суток и вовсе пропал.
«Это все из-за дурацкой железки, – посетовал Гард, легонько стукнув кулаком по шраму на левом виске. – Даже не сомневаюсь. Ясное дело, тысячи людей надо мной бы сейчас посмеялись, но я абсолютно уверен».
Услышав подобную байку от кого-то другого, Бобби решила бы, что над ней подшутили. Но это был Джим: достаточно посмотреть ему в глаза – и вы бы тоже все поняли.
Большие бури несут в себе большую силу…
Полыхнувшая молния залила комнату голубоватым сиянием, оборвав все мысли. Бобби увидела в окне машину с первыми каплями дождя на лобовом стекле, короткую грязную подъездную дорожку, почтовый ящик с опущенным и надежно прикрепленным к алюминиевой стенке флажком, и деревья, гнущиеся под ветром. Спустя мгновение раздался и гром. Питер подскочил, жалобно скуля. И тут отключился свет. Без прелюдий, мерцаний… Просто взял и отключился. Сразу повсюду.
Андерсон потянулась за фонарем – и вдруг замерла.
На дальней стене, по правую сторону от уэльского комода дядюшки Фрэнка светилось зеленое пятно. Оно подпрыгнуло на два дюйма, двинулось вправо, влево, на миг исчезло, потом возникло снова.
Ночной кошмар вернулся в виде жуткого дежавю. Вспомнилась лампа из рассказа Эдгара По, и почему-то в связи с другой книгой – с «Войной миров» Уэллса. Или даже так: с марсианскими тепловыми лучами, что сеяли смерть по всему Хаммерсмиту.
Бобби медленно (так что шея хрустнула, будто дверь на несмазанных петлях) повернулась к псу, уже догадываясь, что она там увидит. Свет струился из глаза Питера. Из левого. Тот просто сочился колдовским зеленым сиянием, вроде огней святого Эльма, которые плавают над болотной трясиной после удушливых дней.
Даже нет… Светился не глаз. Катаракта… Точнее, ее остатки. Она заметно уменьшилась со времени утреннего визита в клинику. Зато теперь левая часть морды излучала зеленоватое свечение, и пес напоминал какого-то монстра из комиксов.
Первым порывом хозяйки было скинуть его с колен и удариться в бегство…
Но ведь это же Питер, в конце концов. А он и так перепуган до полусмерти. Брось его – вообще придет в ужас.
Кромешная тьма взорвалась громовым раскатом. На этот раз подпрыгнули оба. А потом хлынул ливень – нескончаемым шумным потоком. Андерсон снова обернулась к стене, где продолжал качаться и плавать зеленый блик. Когда-то в детстве Бобби, лежа в постели, подолгу играла с наручным «Таймексом», заставляя похожие отсветы от экрана плясать по комнате.
«И кстати, Бобби,
Страница 20
что эта штука творит с тобой?»Потаенный зеленый огонь в глазу Питера уничтожает его катаракту. Пожирает ее. Бобби повернулась обратно и чуть было не передернулась, когда Питер лизнул ей руку.
В ту ночь она долго лежала без сна.
Глава 4
Раскопки продолжаются
1
Когда Бобби наконец-то проснулась, на часах было около десяти. По всему дому горел свет – значит, подсуетились-таки на местной подстанции. Андерсон прошлась по комнатам в носках, выключая лампы, а потом выглянула в окно. Питер сидел на пороге. Она впустила его и первым делом осмотрела глаз. Кошмар, пережитый ночью, еще не забылся, но в ярком свете летнего утра он уступил место приятному изумлению. Да кто угодно бы испугался, увидев что-то подобное в темном доме без электричества, во время бушующей за окном грозы.
Да, но почему Эйзеридж ничего не заметил?
Ну, это просто. Светящийся циферблат на часах светится и днем, но видно его только ночью. Бобби слегка недоумевала, как это ей самой удалось не заметить сияния в предыдущие вечера… И даже не обратить внимания на уменьшение катаракты. И все же Эйзеридж осматривал пса очень тщательно. Разве нет? И он заглядывал Питеру в глаз при помощи старого офтальмоскопа. На уменьшение катаракты он указал, а вот о свечении умолчал почему-то.
Может, увидел, да только решил «развидеть»? Предпочел же доктор закрыть глаза на заметное омоложение своего пациента…
Не нравился Бобби этот новый ветеринар, очень не нравился. Возможно, из-за сильной симпатии к его предшественнику, которая привела к неизбежному, хотя и довольно нелепому заблуждению, что доктор Даггет будет всегда рядом, пока жив Питер. Но не глупо ли из-за этого подозревать новичка в некомпетентности? Даже если он не увидел (или не захотел увидеть) явное исцеление пораженного глаза, он все же кажется безупречным специалистом.
Между тем катаракта светилась зеленым… Не мог же Эйзеридж не заметить! Отсюда вывод: ветеринару нечего было видеть. По крайней мере, на тот момент. Ведь шум в приемной тоже поднялся не сразу, правда? Не во время сидения в очереди. Не во время приема. Только тогда, когда они собирались на выход. Что, если свечение появилось именно в ту минуту?
Бобби насыпала в миску гранулы «Грейви трейн» и встала у мойки, ожидая, пока пойдет вода потеплее. Ждать приходилось с каждым разом все дольше. Нагреватель работал медленно, чаще упрямился и, к сожалению, тоже не молодел. Бобби давно собиралась его заменить, – тем более что на носу зима, – однако единственный водопроводчик в Хейвене и окрестностях показал себя крайне противным типом. Делберт Чайлз, так его звали, вечно пялился на нее, словно на голую (причем в глазах читалось: «Я, разумеется, не впечатлен, но на худой конец и ты сгодишься»). А еще он каждый раз любопытствовал, пишет ли Андерсон «свои новые книжки». Любил ввернуть в разговор, что и сам стал бы недурным писателем, «если бы не шило в одном месте, ну, вы понимаете?». В последний раз, когда пришлось прибегнуть к его услугам (трубы лопнули на двадцатиградусном морозе), он, едва управившись, предложил клиентке «куда-нибудь прошвырнуться». Та вежливо отказалась. В ответ Чайлз подмигнул ей с видом многоопытного мужа, взирающего на невинную простоту. «Эх, малышка, знала бы ты, что теряешь!»
«Прекрасно знаю, потому и отказываюсь», – чуть было не сорвалось с ее губ. Но Бобби вовремя прикусила язык, понимая, что Чайлз еще не единожды ей понадобится. Ну вот, почему отменные остроты приходят на ум немедленно именно в тех ситуациях, когда ими нельзя воспользоваться?
«Ты кое-что можешь сделать с этим нагревателем», – прозвучало у нее в голове. Голос был незнакомым. Какой-то чужак вломился в мысли? Ох ты… чтоб ей провалиться, не вызвать ли копов? «Да можешь же, – не унимался голос. – Для этого надо всего лишь…»
Но тут вода потеплела. Забыв о нагревателе, Бобби размешала подливу и позвала Питера есть. В последнее время его аппетит заметно улучшился.
Надо бы зубы ему проверить, подумала вдруг хозяйка. Может, пора возвращаться к «Гейнз мил»? Лишние деньги на дороге не валяются, да и американская читательская публика не ломится валом к твоим дверям, да, малышка? Но…
Но когда же началась та неразбериха в ветклинике?
Андерсон попыталась вспомнить все до мельчайших подробностей. Она не дала бы руку на отсечение, но тем не менее уверенность возрастала с каждой минутой: да-да, пожалуй, все началось сразу после того, как доктор Эйзеридж окончил осмотр и убрал свой офтальмоскоп.
«Обратите внимание, Ватсон, – внезапно затараторил в голове настойчивый голос Шерлока Холмса в исполнении Бэзила Рэтбоуна. – Глаз у собаки светится. Но… не весь глаз, одна катаракта. Андерсон этого не замечает, хотя могла бы. Эйзеридж тоже не замечает, хотя уж он-то обязан. Допустим теперь, что животные в клинике не бесились, пока катаракта не начала светиться… Другими словами (рассуждая чисто теоретически), пока не возобновился процесс исцеления. Предположим. А что, если сияние намеренно исчезает в определенных ситуациях,
Страница 21
тобы не привлекать к себе лишнего внимания? Ах, Ватсон, какое безосновательное и пугающее допущение! Ведь это значит, что у зеленого света есть…Есть что-то вроде разума».
Такой ход мыслей Бобби совсем не устраивал, и она отсекла их привычным, давно проверенным способом: посоветовала себе обо всем забыть.
Способ сработал и в этот раз.
Временно.
2
Андерсон захотелось пойти и продолжить раскопки.
Сознанию эта мысль пришлась не по нраву.
Решительно.
«Оставь эту штуку, Бобби. Она опасна».
Это точно.
«И кстати, как она действует на тебя?»
Да ничего такого пока не заметно. Однако влияние сигарет на легкие тоже не видно, иначе никто не курил бы. А вдруг у нее уже загнивает печень, или сердечные камеры сплошь забиты холестерином, или она уже бесплодна? Откуда Бобби знать: может, прямо сейчас ее костный мозг с бешеной скоростью вырабатывает лишние лейкоциты. Только ли месячные пришли пораньше, или вместе с ними пришло что-то поинтереснее – лейкемия, к примеру?
И все равно ее тянуло копать.
Этот простой, неконтролируемый порыв не имел отношения к деятельности сознания, но, судя по многим признакам, исходил от самого? тела: так оно иногда настоятельно требует соли, крепкого кофе, сигарет или героина. На стороне сознания – логика, в то время как здесь – неистребимое желание: «Иди копать, Бобби, да все нормально, подумаешь, покопаешь немного, ерунда, тебе ведь хочется выяснить, что там, и ты это знаешь, так почему бы не покопаться в земле еще, пока не разберешься в этом вопросе, копай, копай, копай…»
Андерсон, конечно, могла усилием воли отключить этот голос… Но спустя пятнадцать минут уже снова внимала ему, словно дельфийскому оракулу.
«Ты должна с кем-то поделиться, Бобби».
«С кем? В полицию обратиться, что ли? Ха-ха. Ни за что. Или…»
Что «или»?
В это время Бобби была в саду и рьяно пропалывала грядки… чувствуя себя наркоманом в период ломки.
«Или к любым другим представителям власти», – закончил голос.
Правое полушарие отозвалось саркастическим смехом Энн, чего и следовало ожидать. Как и многие люди ее поколения, Андерсон не питала доверия к представителям власти. В их способности решать проблемы она разубедилась еще в возрасте двенадцати лет. Дело было в Ютике; Бобби сидела на диванчике между мамой и Энн, жевала гамбургер и наблюдала, как полицейские Далласа сопровождают Ли Харви Освальда к подземной парковке. Копов, этих типичнейших «представителей власти», было ну очень много. Столько, что, когда Освальда кто-то застрелил на их глазах, диктор новостей поведал об этом с искренним изумлением: дескать, неужели что-то пошло не так? Он даже поверить не мог. Но ведь пошло же.
Бравые полисмены Далласа постарались на славу, охраняя Освальда и Джона Ф. Кеннеди. Два года спустя – очевидно, в качестве реванша – их послали усмирять межрасовые разборки, а потом воевать во Вьетнаме. Затем, через десять лет после выстрела в Кеннеди, – решать проблему нефтяного эмбарго, вести переговоры об освобождении американских заложников в Тегеранском посольстве, и наконец, когда стало ясно, что молодчикам наплевать на доводы власти и разума, Джимми Картер велел копам силой вызволить бедолаг. Неужели эти «защитники закона», в свое время с таким хладнокровием и апломбом «уладившие дело» осады Кентского университета[11 - Расстрел 4 мая 1970 года Национальной гвардией штата Огайо студентов Кентского университета, которые после вторжения американских войск в Камбоджу устроили массовые акции протеста на территории университетского городка. Четверо студентов были убиты и девять получили ранения. Позднее Президентская комиссия по расследованию беспорядков в университетах признала действия Национальной гвардии незаконными и «непростительными».], не могли нормально исполнить свою рутинную «невыполнимую миссию»? Ладно, допустим, не повезло парням, но, в общем и целом, они же как-то справлялись с работой? О да. Достаточно посмотреть, как надежен и безопасен стал этот чертов мир с тех пор, как мужчина в драной рубашке, с редеющей, блестящей от тоника шевелюрой и остатками жира от купленных в «Макдоналдсе» окорочков под ногтями разнес мозги президенту на заднем сиденье «кадиллака», катящего по улице Далласа.
«Я расскажу обо всем Джиму Гарденеру. Когда он вернется. Гард разберется, как поступить. Хоть что-нибудь дельное, да придумает».
«Отлично, – съехидничала Энн. – Иди за советом к лунатику».
«Он не лунатик. Просто немного не в себе».
«Ну конечно. Когда во время последней демонстрации в Сибруке[12 - АЭС в Сибруке, штат Нью-Хэмпшир. Строительство АЭС «Сибрук» было завершено на десять лет позже ожидаемого срока и обошлось в семь миллиардов долларов. Огромный долг привел к банкротству главного владельца, «Компании коммунальных услуг Нью-Хэмпшира». За восемь лет до начала строительства АЭС местные жители проголосовали против. Разочарованные своей неудачей, они вдохновились успехом крупного антиядерного пикета в Виле (Германия). 1 августа 1976 года более 600 протестующих пикетиро
Страница 22
али место строительства АЭС. В мае 1977 года их было уже более двух тысяч. 1414 протестующих были задержаны и находились под арестом две недели.] Джима задержала полиция, при нем был рюкзак, а внутри – заряженный «кольт» сорок пятого калибра. Немного не в себе, говоришь?»«Отвали, Энн».
И Бобби продолжала полоть – все утро, на самой жаре. Футболка на спине насквозь промокла от пота. Шляпа, обычно хорошо защищавшая лицо от палящих лучей, так и осталась висеть на прошлогоднем пугале.
После ленча Бобби решила прилечь, но задремать не смогла. В голове беспрестанно спорили голоса – в том числе и тот, незнакомый. «Копай, Бобби, все обойдется, копай!»
Наконец она поднялась и, захватив с собой лом, заступ и лопату, отправилась в лес. На дальнем от дома конце поля она постояла, нахмурившись, а затем повернула обратно к пикапу. Питер сидел на крыльце. Он только взглянул на хозяйку, но даже не сделал попытки пойти за ней. Андерсон этому не особенно удивилась.
3
Наверное, двадцать минут Бобби простояла на склоне, глядя вниз на траншею, прокопанную (внутренне она уже не сомневалась) вокруг крошечного фрагмента инопланетного космического корабля. Прочный, гладкий, вполне осязаемый корпус – не вымысел, не «пар и сновидения». Вот он, перед глазами. Материальный, точно отвертка или гаечный ключ. Влажный лесной чернозем, отброшенный в сторону в прошлый раз, теперь побурел и блестит после ночного дождя.
Она начала спускаться… И тут под ногой что-то хрустнуло, точно смялась новая газета. Вот только это была не газета. Воробей. Мертвый. А футах в двадцати от него на спине лежала ворона, комично, словно в мультфильме, задрав лапы кверху. Андерсон замерла, оглядываясь вокруг. Ей удалось заметить еще трех птиц: другую ворону, голубую сойку и красно-черную пирангу. И ни единой ранки. Просто мертвы, и все. Ни мухи рядом.
Бобби пошла вперед и, бросив инструменты возле траншеи, спустилась вниз. Под подошвами ботинок громко чавкала грязь. Вот он, серый край, выступающий прямо из лужи.
«Что же ты такое?»
Она положила ладонь на металл. Дрожь проникла в руку, пробежала по всему телу и через мгновение стихла.
Бобби повернулась, чтобы взять лопату, гладкая деревянная ручка которой успела нагреться на солнце.
Между тем лес, казалось, лишился привычных, да и вообще любых звуков. Вокруг не свистели птицы, и животные не ломали сучья, удирая через подлесок подальше от человеческого запаха. Однако сознание Бобби лишь самым-самым краешком воспринимало неестественную тишь вокруг. Запахи ощущались куда отчетливее: земля, торф, хвоя, кора и древесные соки…
Голос откуда-то изнутри, уже не из правого полушария, а словно из самых сокровенных уголков разума, начал визжать от ужаса.
«Здесь творится неладное, Бобби, здесь что-то происходит, и прямо сейчас! Беги отсюда… Мертвый сурок, издохшие птицы… Бобби, пожалуйста, пожалуйста, ПОЖАЛУЙСТА!»
Рука крепче сжалась вокруг черенка лопаты. Все в точности как на рисунке в блокноте: это край чего-то гигантского, спрятанного глубоко под землей. Снова вернулись месячные; не страшно, она заранее поместила тампон куда нужно; до того как вышла на прополку. Версию «макси». А в рюкзаке припасла еще с полдюжины – так ведь? Или больше дюжины? Она не помнила, да и какая разница? Где-то в глубине души она чувствовала, что в конце концов непременно окажется здесь, несмотря на все свои наивные притязания на «свободу» воли и разума… Но даже это уже не пуга?ло. На Роберту снизошел сияющий, неземной покой. Пусть себе дохнут животные, птицы… Месячные заканчиваются и вновь начинаются, когда им угодно… Пусть она заблаговременно подготовилась идти туда, куда якобы не собиралась… Это мелочи, даже меньше, чем мелочи, – сущая чепуха. Она просто покопает немного, посмотрит, что там за дрянь из металла спрятана под землей… Ведь на самом-то деле все…
– Все путем, – проговорила Бобби среди неестественной тишины.
И принялась за работу.
Глава 5
Гарденер переживает падение
1
В то время как Бобби Андерсон обводила циркулем гигантские контуры неизвестно чего, а ее утомленный донельзя мозг выстраивал немыслимые догадки, Джим Гарденер занимался единственным делом, на которое был способен в последнее время. Все происходило в Бостоне. Двадцать пятого июня в местном университете прошли очередные поэтические чтения. Причем прошли, надо сказать, отлично. Двадцать шестого, согласно плану, устроили выходной. Тогда-то Джим и споткнулся… Хотя нет, это не совсем подходящий оборот, к сожалению. Что значит споткнуться? Скажем, задеть ногой корень в лесу и шлепнуться. А тут получилось долгое, бесконечно затянутое падение; это как сверзиться с лестницы и кувырком лететь по ступеням, ломая кости. Ничего себе, «с лестницы»! Да он чуть не покинул землю!
Все началось в гостиничном номере, а закончилось на волнорезе возле пляжа в Аркадии, штат Нью-Хэмпшир, восемь дней спустя.
Как Бобби тянуло копать (хотя она и отвлеклась на время на разные глупости вроде осмотра Питера и его катаракты
Страница 23
, так Гарда утром двадцать шестого вдруг неодолимо потянуло выпить.Он прекрасно знал: полуалкоголиков не бывает. Ты или пьешь, или нет. В настоящее время Джим не прикладывался к бутылке, и его это устраивало. Но вообще-то и раньше случалось, что он целыми месяцами не вспоминал о спиртном. Время от времени Гард посещал собрания Общества (желательно каждые две недели, иначе его начинало снедать беспокойство; словно он за обедом опрокинул солонку, а соль за плечо не бросил), чтобы встать и сказать перед всеми: «Здравствуйте, меня зовут Джим, и я алкоголик». Но в те периоды, когда желание выпить совсем пропадало, он сам себе не верил. И не считал себя трезвенником. Гард мог даже выпить, но не бухать: скажем, опрокинуть пару коктейлей после пяти на вечеринке или корпоративе, не более того. Или позвонить Бобби Андерсон и сходить вместе с ней куда-нибудь пропустить пару рюмочек. Без излишеств. Легко.
А потом наступало утро вроде сегодняшнего – когда, проснувшись, Джим мечтал поглотить все горючее в мире. Это была не просто жажда. В такие дни ему вспоминались карикатуры Верджила Парча в «Сэтеди ивнинг пост», на которых небритый мужик ползет по пустыне со свешенным языком, озираясь в поисках источника воды. Когда нападало такое желание, Гарденеру оставалось одно – бороться, терпеть, пытаться преодолеть себя. Хорошо, если он оказывался в месте типа Бостона; тут можно было ходить на собрания – хоть каждые четыре часа, если нужно. Трое-четверо суток – и его отпускало…
Как правило.
Вот и в этот раз он надеялся перетерпеть. Отсидеться в номере, круглосуточно смотря фильмы по кабельному за счет гостиницы. Последние восемь лет после развода и увольнения из университета Джим занимался поэзией на полную ставку – другими словами, влился в ту субкультуру, где бартер порой был важнее денег.
Гарденер писал за еду. Как-то раз один фермер заказал ему поздравительный сонет для своей жены в честь ее именин, а взамен притащил три мешка картошки.
– Только, ты это, покруче там чего-нибудь нарифмуй, – предупредил заказчик, буравя Гарда холодным тяжелым взглядом. – Чтоб прямо по-настоящему забирало!
Джим хорошо понимал намеки, особенно если дело затрагивало интересы его желудка. В итоге он наводнил сонет настолько преувеличенными выражениями супружеских чувств, что сам хохотал во все горло, когда правил второй черновик. Потом набрал номер Бобби, и они посмеялись уже вдвоем. Вслух это было даже забавнее. Прямо как пылкое любовное признание от Доктора Сьюза[13 - Сьюз Гейзель, или Доктор Сьюз (1904–1991) – один из самых популярных американских детских писателей, автор книг «Кот в шляпе», «Гринч – похититель Рождества», «Лоракс» и др.]. Впрочем, Джим и без замечаний Бобби знал, что не унизился до халтуры, сочинив эту, хоть и попсовую, но все-таки недурную вещицу. В другой раз маленькое издательство в Уэст-Майнот согласилось опубликовать его поэтический сборник, а расплатилось дровами. Гарденер был не против. Это произошло в начале 1983 года; он отлично запомнил дату, потому что с тех пор ни единого сборника так и не выпустил.
– Надо было взять с них раза в полтора больше, – сказала ему в тот вечер Бобби, когда они вдвоем, покуривая, сидели у печи, грели ноги на железной решетке и слушали завывания ветра в саду и в поле. – Стихи-то ведь очень хорошие. И потом, их так много.
– Знаю, но я замерзал. А на этом как раз продержусь до весны. – Гарденер подмигнул. – Мне еще повезло, что эти чудики – из Коннектикута. Им ни за что не понять, какое фуфло я им на самом деле всучил!
Бобби округлила глаза и со стуком опустила ноги на пол.
– Да ладно?
– Честное слово.
Она захихикала, и Джим ее крепко поцеловал. Позже они заснули в обнимку. Правда, Гарденер быстро проснулся и долго лежал – слушал ветер, представлял себе, как темно и холодно за окном, наслаждался теплом и покоем их общей постели, укрытой парой стеганых одеял, и мечтал о том, чтобы это продлилась вечно. Но, разумеется, ничего не продлилось. Трудно сказать, почему бог, который, как говорят, есть любовь, ухитрился создать людей достаточно умными, чтобы летать на Луну, – и в то же время заставил их верить в наивные сказки вроде «потом они жили долго и счастливо».
Наутро Бобби опять пыталась всучить ему денег, а он, как обычно, не взял. Не то чтобы Джим в то время купался в золоте, но концы с концами сводил. И к тому же его немного взбесил ее прозаичный тон.
– Ты в курсе, кому обычно платят за ночь любви? – ухмыльнулся поэт.
Бобби приподняла подбородок.
– Кажется, ты назвал меня шлюхой?
Он продолжал скалить зубы.
– Хочешь, пойду к тебе в сутенеры? Говорят, они хорошо зашибают.
– Гард! Ты будешь завтракать или гадости говорить?
– Разве одно другому мешает?
– Мешает.
Она уже по-настоящему завелась; Джиму сделалось не по себе. Как так? Только что все было легко и прекрасно… «Разве она не видит, что я шучу? – подумал он, заключая Бобби в объятия. – Всегда понимала, а тут вдруг…» Но она, конечно, не видела. Потому что Джим не шутил.
Страница 24
ого он пытается обмануть? Подружка поставила его в неловкое положение; Гард хотел ее уколоть побольнее. А ведь на самом деле, глупостью было не столько ее предложение, сколько его непонятный гнев. Чего же смущаться, если он сам себе выбрал такую жизнь?Нет, Джим вовсе не думал отталкивать от себя Бобби. В постели с ней было классно, но даже не это главное. Главное, что они друзья; а в последнее время с Гардом и так творилось неладное: его близкий круг общения очень быстро сужался. Пугающе быстро.
«Это друзья разбежались в разные стороны? Или ты сам разогнал их, а, Гард?»
Обнимать Бобби в таком состоянии было все равно, что прижимать к себе гладильную доску. Еще немного – и подружка начнет вырываться, а Джим попытается удержать ее, и это станет последней ошибкой… Но она потихоньку смягчилась.
– Хочу завтракать, – сказал Гард. – И еще хочу извиниться.
– Ладно. – Андерсон отвернулась, не желая показывать глаза; судя по дрожащему голосу, она была готова расплакаться. – Вечно забываю, что предлагать деньги янки – признак дурного тона.
Джим бы не поручился, что это так; однако денег у Бобби он никогда не возьмет. Не брал и не собирается.
Другое дело – проехаться с «Поэтическим караваном».
«Смотри не упусти добычу, сынок, – сказал бы Рон Каммингс, нуждавшийся в деньгах не больше, чем папа римский – в какой-нибудь новой шляпе. – Раз эта жирная сучка сама идет к тебе в руки – хватай!»
«Поэтический караван Новой Англии» приносил наличные. Три сотни вперед и три сотни – по окончании. Купюры в обмен на грезы. «И слово стало плотью», если можно так выразиться. Но даже наличные – это еще цветочки.
Самое сладкое в этом деле – халява.
Во время турне открывается столько разных возможностей! Заказать еду прямо в номер, сделать стрижку в гостиничной парикмахерской или как-нибудь вечером выставить в коридор не повседневную обувь, а выходные ботинки (если такие имеются), чтобы их тоже отполировали до блеска.
Потом, опять же, фильмы. В кинотеатре он бы таких не увидел, там почему-то упорно требуют денег за то, что поэты, по мнению общества, просто обязаны делать бесплатно. Или за три мешка картошки за сонет (одну штуку). Конечно, фильмы в номер тоже приносили не за красивые глазки, но кого это волновало? Все записывалось на общий счет – автоматически, при помощи какого-то продвинутого компьютера. Гарденеру лишь оставалось благодарить небеса за халяву и отрываться по полной. Он посмотрел все, что смог достать: от «Эммануэль в Нью-Йорке» (сцена в манхэттенском ресторане, где героиня тискает под столом своего дружка, показалась ему верхом искусства: у Джима сразу же поднялось настроение) до «Индианы Джонса и Храма судьбы» и мультика «Яркая радуга и похитительница звезд».
«Да, вот этим я сейчас и займусь, – думал он, потирая шею и мечтая о виски хорошей выдержки. – Именно этим. Пересмотрю их заново, даже «Яркую радугу». Потом закажу три чизбургера с беконом. Один съем холодным, около трех. Ну ладно, «Яркую радугу» можно и пропустить, лучше прикорнуть ненадолго. Вечером из номера выходить не буду. Спать лягу рано. Вот так и перекантуюсь».
Бобби Андерсон, гуляя по лесу, споткнулась о трехдюймовый кусок металла, торчавший из земли.
Для Джима Гарденера камнем преткновения стал Рон Каммингс.
Разные ситуации – результат один.
«Оттого, что в кузнице не было гвоздя…»
Рон заглянул в тот же вечер, когда примерно за двести десять миль от Бостона Андерсон с Питером наконец-то вернулись домой после более чем необычного визита к ветеринару. Каммингс предложил сойти в бар и выпить по стакану, а то и по десять.
– Или так, – продолжал он с радостным возбуждением. – Опускаем все эти прелюдии, сразу надираемся в хлам!
Вот если бы он сказал это чуть помягче, Гард еще бы смог отказаться… Но вместо этого вскоре сидел у стойки, тянул шикарный коньяк и тешил самого себя старой байкой о том, что в любой момент может «завязать» – если только захочет.
Рон Каммингс… Хороший, серьезный поэт. При этом – так уж распорядилась судьба – он разве что не испражнялся деньгами. «Я – новый Медичи, – любил говорить людям Рон. – Я разве что не испражняюсь деньгами».
Его предки вот уже лет девятьсот занимались текстилем; теперь им принадлежала львиная доля южного Нью-Хэмпшира. Рона они считали помешанным, но поскольку он имел счастье родиться вторым, а первенец был в своем уме (то есть интересовался текстилем), парню позволили заниматься чем душе угодно. Он и занимался: писал стихи, читал их и вечно ходил в стельку пьяным. Гарденер ни разу не видел, чтобы этот худощавый молодой человек с лицом телезвезды ел что-нибудь, кроме соленых орешков и крекеров. Надо заметить в защиту Рона: он и понятия не имел о проблемах Гарденера с алкоголем… например, о том, что Джим едва не прикончил свою жену, когда напился.
– Ладно, – махнул рукой Гарденер. – Надираться так надираться.
Пропустив еще несколько бокалов, Рон решил, что двум столь бравым парням не стоит киснуть под писклявую фоновую музычку, которая капала зде
Страница 25
ь из динамиков под потолком.– Душа просит чего-то такого… – высказался он. – То есть я еще сам не знаю, но…
– Бог трусов не терпит, – вмешался Гард.
Рон осклабился, хлопнул его по плечу и потребовал общий счет. Поставил размашистую подпись, а потом – уже из личного кошелька – добавил щедрые чаевые.
– Гулять так гулять!
И они вышли на улицу. Солнечные лучи пронзительно били в глаза. Внезапно у Джима появилось дурное предчувствие.
– Рон, послушай, – начал он. – Я, наверное, лучше…
Каммингс хлопнул его по плечу. На его вечно бледных щеках теперь горел румянец, обычно затуманенные глаза ярко блестели – ни дать ни взять мистер Джабс, купивший себе очередную машину[14 - Мистер Джабс (Жабби) – герой сказочной повести шотландского писателя Кеннета Грэма «Ветер в ивах». Богатый повеса, крайне увлекающаяся натура, мистер Джабс покупает себе автомобиль. Но, став фанатом быстрой езды, он разбивает его, а потом один за другим приобретает новые – после каждой очередной аварии.].
– Только не надо сейчас вот этого, Джим! – взмолился Рон. – Весь Бостон с его возможностями лежит у наших ног, сверкая, как след от первой мальчишеской эякуляции…
Джим не удержался и закатился хохотом. Рон тоже прыснул.
– Вот такого Гарденера мы все знаем и любим!
– Бог трусов не терпит, – ответил Джим. – Поймаешь для нас такси, Ронни?
И тут он заметил воронку в небе. Гигантскую, черную, наползающую… Еще немного – и Гарда унесет ураганом…
Жаль только, что не в страну Оз.
Такси подкатило к бордюру, и они залезли внутрь. Водитель спросил, куда ехать.
– В Оз, – буркнул Джим.
Рон хохотнул.
– Он хотел сказать, куда-нибудь, где быстро напиваются и еще быстрее танцуют. Найдешь нам такое местечко?
– Отчего не найти, – отозвался таксист, и машина тронулась.
Гарденер обнял приятеля за плечи, воскликнув:
– Вперед, и с песнями!
– Отличный тост, – кивнул Рон.
2
На следующее утро Джим проснулся в ванне, полной холодной воды. Его лучшая выходная одежда (на свою беду, Гард был именно в ней, когда Рону вздумалось отправиться в свободное плавание) противно липла к коже. Пальцы побелели, точно рыбье филе, подушечки сморщились. Похоже, давно он сюда забрался. Может быть даже, вода поначалу была горячей. Джим этого не помнил.
Выбравшись и открыв отверстие стока, он заметил на туалетном сиденье бутылку бурбона. Полупустую, в каких-то масляных пятнах. Джим взял ее в руки, принюхался. От пятен едва уловимо пахло жареной курицей. Но аромат, исходивший из горлышка, был куда привлекательнее. Ох, не надо бы… Но бутылка стремительно стукнула его по зубам, и мысль осталась незаконченной. Гарденер выпил залпом. И отключился.
А когда пришел в себя, то стоял без одежды, с телефонной трубкой возле уха, и набирал чей-то номер. Он не имел представления чей… пока не услышал голос Рона. Судя по интонации, бедолага чувствовал себя еще более паршиво, хотя Гард мог поклясться, что это в принципе невозможно. Тут он как бы со стороны услышал собственные слова:
– Что вчера было?
И вот так каждый раз, когда его затягивает циклон. Даже в полном сознании (а Джим почти никогда не чувствовал себя в полном сознании) он воспринимал окружающую реальность немного серой и зернистой, точно снимок в газете. По большей же части – как бы парил над собственной головой, словно детский воздушный шарик.
– Много мы дел наворочали?
– Наворочали? – повторил Каммингс и замолчал.
Наверное, напрягал извилины. По крайней мере, Гарденер очень надеялся, что парень просто пытается вспомнить. Или наоборот – боялся этого. Руки противно похолодели.
– Да ничего мы не наворочали, – наконец выдал Каммингс, и Гарда слегка отпустило. – Вот только бедная моя голова! Как ей туго сейчас приходится! Уууужас!
– Точно ничего? Совсем ничего?
Вспомнилась Нора.
Внутри головы почему-то вдруг прозвучал голос помощника шерифа: «Жену ты подстрелил, вот что. Доволен, засранец?»
– Н-ну… – нерешительно протянул Каммингс и замолчал.
Гарденер так и впился пальцами в трубку.
– Что «ну»?
Почему вдруг стало так нестерпимо светло? Точно вчера на улице, когда они вдвоем покидали отель.
Значит, что-то он все-таки натворил. Снова отключился и выкинул какую-нибудь глупость. Большую. Ужасную. Когда он только научится держать себя под контролем? И вообще, научится ли?
Память подсунула диалог из старого фильма…
Злобный Эль Команданте: «Завтра, сеньор, вы умрете еще до рассвета! Вы видели солнце в последний раз!»
Храбрый американец: «Велика беда; а ты зато лысый, и останешься таким до конца дней!»
– Что? Что я там выкинул?
– Ввязался в какой-то спор в гриль-баре «Каменистая пустошь». – Каммингс хохотнул. – Ай! Господи! Уже и смеяться больно; кажется, я действительно перестарался… Джеймс, дорогой, ты хоть что-нибудь помнишь? Гриль-бар или этих козлов?
Гарденер сказал, что не помнит. Потом хорошенько поднатужил извилины. Мысленно увидел вывеску «Братьев Смит» со знаменитыми близнецами[15 - Братья Смит – создатели леденцо
Страница 26
от кашля.] и солнце, ныряющее в кровавую лужу. Когда это было? Июнь близится к концу, значит… в половине девятого? или в четверть? В общем, часов через пять после того, как они с Роном пустились в свободное плавание. Еще вспоминался их яростный спор об Уоллесе Стивенсе[16 - Уоллес Стивенс (1879–1955) – американский поэт-модернист.]. Джиму приходилось напрягать горло, чтобы перекричать музыкальный автомат, грохочущий голосом Джона Фогерти[17 - Джон Кэмерон Фогерти (р. 1945) – американский певец, песенник и гитарист, более всего известный как лидер и автор большинства песен группы «Creedence Clearwater Revival».]. На этом лента памяти резко оборвалась.– Ну, там еще прямо над баром приклеили автомобильный стикер «Вэйлона Дженнингса[18 - Вэйлон Дженнингс (1937–2002) – американский певец, один из самых популярных исполнителей кантри XX века.] в президенты», – подсказал Каммингс. – Теперь вспоминаешь?
– Нет, – промямлил Гарденер.
– В общем, ты с какими-то парнями поцапался. Слово за слово – сначала вы как следует разогрелись, потом раскалились. Дошло и до кулаков.
– Моих? – У Гарда совершенно упал голос.
– А чьих же, – радостно подтвердил Рон. – Тут мы оба красиво так пролетели по воздуху и приземлились на тротуар. Знаешь, сказать по правде, мы еще легко отделались. Они уже прямо копытом били!
– Что мы обсуждали – Чернобыль или Сибрук?
– Ага! Значит, помнишь?
– Если бы помнил, не уточнял бы.
– Собственно говоря, и то, и другое… – Каммингс замялся. – Ты как там, Гард? Что-то у тебя голос не очень.
«Да ладно, Рон. Я прямо летаю. Лечу с циклоном. По кругу, все выше, и выше, и выше, и вниз, и неизвестно, когда этому настанет конец».
– Я – отлично.
– Ну и хорошо. Надеюсь, ты в курсе, кого за это благодарить.
– Тебя, что ли?
– Ну а кого же? Дружище, я шлепнулся об асфальт, прямо как неумелый младенец с горки. Не видел еще свою задницу в зеркале, но готов поклясться, зрелище не для слабонервных. Совсем как плакат «Грейтфул дэд» шестьдесят девятого года. Но ты ведь еще собирался вернуться и потолковать о чернобыльских детях, которые все перемрут от лейкемии за пять ближайших лет. О каких-то парнях, что чуть не подняли на воздух весь Арканзас, разыскивая со свечкой в руках неисправность проводки на атомной электростанции. И вроде бы даже устроили небольшой пожар. Могу поспорить хоть на свои часы (а у меня ведь «Ролекс»), это ты про Сноупсов с Миссисипи[19 - Герои трилогии Уильяма Фолкнера о людях и судьбах американского Юга «Поселок» (1940), «Город» (1957), «Особняк» (1959).]. Я тебя чудом в такси затащил; пришлось обещать, что мы непременно вернемся и поотрываем им головы. Потом долго заговаривал зубы, чтобы ты в номер поднялся. Я даже ванну набрал! Ты сказал, что уже очухался. Собирался немного поплавать и позвонить своему дружку по имени Бобби…
– Это подружка, – рассеянно обронил Гарденер, потирая правый висок свободной рукой.
– Хорошенькая?
– Ничего, сойдет.
Голову вдруг пронзила странная, но очень четкая мысль: «Бобби в беде». Так запоздалый бильярдный шар с грохотом катится по зеленому игровому столу. И через мгновение проваливается в сетку.
3
Гарденер медленно подошел к стулу и опустился на него. Теперь уже он массировал оба виска. АЭС, вечно эти АЭС. А что еще? Если не Чернобыль, то Сибрук, не Сибрук – так Три-Майл-Айленд[20 - Атомная электростанция, расположенная на острове на реке Саскуэханна в 16 км к югу от Гарисберга, штата Пенсильвания. 28 марта 1979 года на ней произошла авария, до сих пор считающаяся самой страшной ядерной аварией в США.], или Мэн Янки в Вискассете[21 - АЭС на полуострове Бейли, Вискассет, штат Мэн. Проработала с 1972 по 1996 год, когда возникшие проблемы потребовали слишком больших расходов. В конце концов АЭС была списана и демонтирована.], или Хэнфордский комплекс[22 - В настоящее время выведенный из эксплуатации комплекс по производству радиоактивных материалов, расположенный на берегу реки Колумбия, штат Вашингтон.] и то, что могло бы остаться от штата Вашингтон, если бы кто-то случайно не обнаружил сваленные в неогороженную канаву отработанные стержни, готовые взвиться к небу.
Сколько их было, таких вот случаев?
Топливные стержни, набросанные огромными саморазогревающимися кучами. Кого там пугало проклятие Тутанхамона? Погодите, ребята, пока археолог двадцать пятого века наткнется на одну из таких вот свалок атомного дерьма!
Гард, ты всего лишь пытался поведать о лжи, о наглой, бессовестной лжи. О том, что ядерная энергия в конце концов убьет миллионы людей, превратив гигантские пространства в бесплодные и непригодные для обитания. В ответ на тебя таращились пустые глаза. Ты обращался к современникам, которые в течение многих лет избирали себе то одну, то другую администрацию и слушали ложь за ложью и даже ложь о лжи, а стоило какому-нибудь вранью раскрыться, вруны говорили: «Ой, извините, мы просто ошиблись», и электорат их по-христиански прощал. Ты все не мог поверить, черт побери, как много людей готовы так п
Страница 27
ступать, пока не вспомнил, что Ф. Т. Барнум писал о сверхъестественно высокой рождаемости простаков на белом свете[23 - Финеас Тейлор Барнум (1810–1891) – американский шоумен, антрепренер, крупнейшая фигура американского шоу-бизнеса XIX века. Снискал широкую известность мистификациями, организовал цирк, названный его именем. «Каждую минуту рождается еще один простак» – таков был девиз этого человека.]. В ответ на истину люди, похлопав глазами, объявляли тебя последним жуликом, ибо американское правительство не способно врать, иначе это была бы уже не Америка, и «Ох, отец, я не смолчу; да, это сделал я, и врать не стану ни за что, пусть хоть прибьют меня!»[24 - Поэтически переосмысленная фраза из назидательной истории, якобы случившейся с Джорджем Вашингтоном в детские годы. Однажды Джордж, желая испробовать новый топорик, срубил любимую вишню отца. В ответ на расспросы своего батюшки он, как полагают, и произнес свою знаменитую фразу: «Я не умею лгать. Это я срубил вишню».]. Ты говорил, а на тебя пялились, будто на иностранца, лепечущего невесть что на своем наречии.Восемь лет назад он чуть было не убил жену, а три года назад их с Бобби арестовали в Сибруке; ее – по общему обвинению, за участие в нелегальной демонстрации, а вот Гарденера уже с куда более серьезной формулировкой: «хранение личного огнестрельного оружия без лицензии». Все остальные вышли под залог. Джима продержали два месяца, и адвокат заявил, что ему еще повезло. Гард поинтересовался у него, каково это – прикуривать от бомбы, готовой взорваться в любую минуту. Тогда адвокат спросил, не угодно ли Джиму обратиться к хорошему психиатру. В ответ Джим послал его самого – и не к врачу, а немного дальше.
Впрочем, ему хватило здравого смысла не участвовать более ни в каких демонстрациях. Хотя бы на это – хватило, да. Обходить их за несколько миль, только бы не отравиться снова. Но стоило напиться, и разум (те жалкие остатки, что пощадил алкоголь) с навязчивой одержимостью возвращался к теме реакторов, отработанных стержней, захороненных контейнеров с отходами, а главное – к невозможности остановить крушение этого мира, едва лишь тот покатится под откос.
Другими словами, к АЭС.
Стоило выпить, и сердце начинало саморазогреваться. АЭС, чертовы АЭС… А что, символично. Тут даже не надо быть Фрейдом, чтобы раскусить: на самом-то деле Гард протестует против реактора в собственном сердце. Что касается системы самоконтроля, она уже вышла из строя, и специалиста, отвечающего за нее, давно бы следовало уволить. Этот козел попросту сидел на рабочем месте, играясь с разными переключателями, и, похоже, не собирался успокаиваться, пока Джима не хватит китайский синдром[25 - Ироническое выражение, возникшее в среде американских специалистов по ядерной энергетике в середине 60-х и означающее гипотетическую тяжелую аварию на АЭС с расплавлением ядерного топлива и проникновением его в почву. Крайне малая вероятность такого события подчеркивалась названием, произошедшим от шутки, что при тяжелой аварии на АЭС ядерное топливо способно прожечь всю Землю насквозь и дойти до Китая.].
Да чтоб им пусто было, этим АЭС!
«Забудь ты о них».
Он честно попытался. Для начала решил подумать о своем вечернем выступлении в Северо-восточном университете. Это невинное развлечение спонсировал сам университет и еще группа, окрестившая себя «Друзьями поэзии». Название наводило на Гарденера страх и трепет. Группы с такими названиями, как правило, сплошь состоят из дамочек преклонного возраста, величающих себя «леди». Творения какого-нибудь Рода Маккуина[26 - Род Маккуин (1933–2015) – американский поэт, автор и исполнитель песен, композитор.] им куда ближе, нежели стихи Джона Берримена[27 - Джон Берримен (1914–1972) – американский поэт.], Харта Крейна[28 - Харт Крейн (1899–1932) – американский поэт. Тяготел к архаической лексике и усложненному синтаксису.], Рона Каммингса или старины Джеймса Эрика Гарденера, запойного пьянчужки, однажды выстрелившего в собственную жену.
«Вали ты отсюда, Гард. Пошли подальше «Поэтический караван Новой Англии». Забудь про Северо-Восточный университет, про подружек поэзии, про суку Маккардл. Беги, пока не стряслось беды. Настоящей беды. Потому что, если ты здесь останешься, ее точно не миновать. «Луна сделалась как кровь…»[29 - Откровение Иоанна Богослова, 6:12.]
Но будь он проклят, если сбежит обратно в Мэн, поджав хвост! Только не он! И потом, эта сучка…
Патрисия Маккардл. Или Гарденер совершенно не разбирается в стервах, или эта – стерва высшего класса.
В контракте, который она заставила всех подписать, было четко сказано: отрабатывай свой хлеб с маслом – или ни черта не получишь.
– Боже! – Джим закрыл ладонью глаза, тщетно пытаясь отгородиться от усиливающейся мигрени.
Хотя точно знал, что здесь поможет одно-единственное лекарство. И вот оно-то как раз грозило серьезными бедами. Но думать об этом хотелось меньше всего. Вскоре спиртное уже текло рекой, а в небе сворачивалась новая воронка смерча.
Джим Гарденер был
Страница 28
свободном падении.4
Патрисия Маккардл – главный сотрудник и предводительница «Поэтического каравана Новой Англии». Ноги от ушей, но костлявые. Нос аристократический, но непривлекательный: слишком остро заточен. Гард как-то хотел ее мысленно поцеловать и ужаснулся непрошено всплывшей картинке; этот клюв не просто скользнул по его щеке, а распорол ее, словно бритва. Высокий лоб, нулевая грудь, глаза – серые, точно горные ледники под пасмурным небом. И еще она вела свое происхождение от первых британских переселенцев, прибывших в Северную Америку на галеоне «Мэйфлауэр».
Гарденер раньше работал с ней – и уже знал, что не оберется проблем. В 1988-м его неожиданно включили в состав «Поэтического каравана Новой Англии» при довольно жутких обстоятельствах… впрочем, не столь уж неслыханных в мире поэзии, как и, скажем, в мире джаза или рок-н-ролла. В последнюю минуту в заявленной программе вдруг образовалась дыра, которую требовалось срочно кем-то заткнуть: один из шестерых участников предстоящего веселенького круиза взял и повесился на ремне в сортире.
– Прямо как Фил Оукс[30 - Филип Дэвид Оукс, «Фил Оукс» (1940–1976) – американский музыкант, автор и исполнитель «песен протеста», в которых критиковались нарушения прав человека, война во Вьетнаме.], – высказался Рон Каммингс в первый день тура, когда они с Гардом тряслись на смежных сиденьях в хвосте автобуса. И нервно хихикнул, будто школьник на задней парте. – Впрочем, наш сукин сын Билл Клотсуорт никогда не блистал оригинальностью.
Патрисии предстояло устроить двенадцать публичных чтений, причем аванс уже был заплачен, что, если отбросить высокопарную риторику, означало попросту: предъявить шестерых поэтов в одной упряжке.
Самоубийство Клотсуорта поставило Маккардл перед необходимостью за три дня отыскать публикующегося поэта в разгар сезона, когда все они были уже нарасхват («Или на вечных каникулах, как дурачок Билли Клотсуорт», – заметил Каммингс, криво ухмыльнувшись).
Никто из потенциальных спонсоров не отказался бы уплатить оговоренную ранее сумму только из-за того, что «Караван» уменьшился на одного поэта, – поступить так было бы «некультурно», особенно если учесть причину случившегося. И все же с формальной точки зрения это значило нарушить условия контракта, а Патрисия не из тех, кому по нраву какие бы то ни было нарушения.
Выслушав четверых поэтов – один хуже другого – менее чем за тридцать шесть часов до первого выступления, она наконец позвонила Гарденеру.
– Все еще пьянствуешь, Джимми? – напрямик спросила она.
«Джимми»! Он терпеть не мог подобного обращения. Вот «Джим» – то, что надо. Так его в основном и звали. Сам он мысленно именовал себя Гардом… и Бобби Андерсон тоже.
– Пью помаленьку, – ответил Джим. – Не так чтобы очень.
– Что-то я сомневаюсь, – холодно проронила она.
– Ты снова в своем репертуаре, Патти. – Гарденер знал, что Патрисия ненавидит это обращение даже сильнее, чем он – «Джимми». Вся ее пуританская кровь восставала против фамильярностей. – А почему ты спрашиваешь, из любопытства? Или вдруг появилась во мне нужда?
Разумеется, он был в курсе, и она это знала, как и то, что Джим сейчас ухмыляется, и это ее не могло не бесить, зато его самого забавляло до жути, и это Патрисии тоже было известно, что радовало Гарденера больше всего.
Еще несколько минут они скрещивали шпаги, а затем заключили нечто вроде брачного договора – только не по расчету, а скорее по необходимости. Джиму нужна была дровяная печка для предстоящей зимы – подержанная, но в рабочем состоянии; он устал как собака ютиться в холод на кухне перед плитой под стук расшатавшегося оконного косяка. А Патрисии срочно понадобился поэт. Они могли бы договориться и на словах, но вы не знаете сучку Маккардл. Она прикатила из Дерри с контрактом (в трех экземплярах) и нотариусом. Гард даже слегка удивился, почему она не взяла с собой и второго нотариуса – на случай если первого хватит удар, или просто так, на всякий случай.
Плевать на плохие предчувствия: стоит Гарденеру прямо сейчас улизнуть, и не видать ему дровяной печи как своих ушей. Половина-то гонорара получена. Патрисия потащит беглого поэта в суд и не пожалеет тысячи долларов, только бы вытянуть из него уплаченные «Караваном» три сотни. С нее станется. Хотя Джим отработал почти все назначенные выступления, однако в контракте за его подписью черным по белому было указано: если Гарденер удерет по любой причине, которую Координаторы Тура посчитают неуважительной, вся не выплаченная ему сумма аннулируется, а весь аванс подлежит возвращению зарегистрированной корпорации «Караван» в течение тридцати (30) суток.
Патрисия ни за что не отвяжется. И вовсе не из принципа, как будет думать она сама, а потому что в трудную минуту Джим назвал ее «Патти».
Но если бы только это. Попробуй он устраниться, и эта сучка не устанет поливать его грязью. Никогда уже Гарденеру не доведется принимать участие в поэтических турах, с которыми она хоть как-нибудь связана, а это чертова уйма туров. И
Страница 29
едь еще этот деликатный вопрос грантов. Муж Патрисии, вот уже десять лет как покойный, оставил ей кучу денег… Нет, Джим, конечно, не думал, что у нее, как у Рона Каммингса, например, монеты выходят из задницы: тело мисс Маккардл в принципе не могло иметь столь вульгарных отверстий, не говоря уже о прямой кишке; в случае необходимости она, скорее всего, прибегала к непорочному выделению шлаков… Как бы там ни было, Патрисия обошлась с деньгами по-умному и учредила свой премиальный фонд. Этот шаг превратил ее одновременно в серьезную меценатку и чрезвычайно ловкую деловую женщину, ведь гранты налогами не облагались. Часть из них выдавалась авторам в назначенные сроки, другие служили наградами в конкурсах, а третьи страховали современные литературные журналы. Распределением ведали комитеты, за каждым из которых стояла сама Патрисия, чьи холеные руки подгоняли их друг к другу, словно части китайской головоломки… или, вернее, сплетали их вместе, будто нити паучьей сети.Маккардл не просто вытрясет из Гарденера жалкие шесть сотен баксов – она наденет на него намордник. А ведь еще существует возможность – пусть слабая, но возможность, – что Джим напишет два-три хороших стихотворения до того, как безумец, уже засунувший дуло в задницу мира, решится спустить курок.
Значит, придется идти до конца. Гард заказал в номер бутылку «Джонни Уокера» (боже, благослови халяву отныне и вовеки, аминь) и вскоре уже наливал себе по второй, причем руки на этот раз совсем не дрожали. Решил – значит, вытерпит.
Однако день продолжал тянуться, и поэта все чаще посещала мысль о том, чтобы выйти к остановке на Стюарт-стрит, забраться в автобус с борзой на капоте, через пять часов сойти у пыльной придорожной аптеки в Юнити. Оттуда уже автостопом до Трои. Позвонить и сказать: «Меня почти унесло циклоном, Бобби, но я вовремя скрылся в убежище. Здорово, правда?»
«Брось, Гард. Каждый сам кует свое счастье. Проявишь силу – будет и удача. Взялся за дело – терпи».
Джим перерыл дорожную сумку в поисках самой приличной одежды: костюм для выступлений, увы, восстановлению не подлежал. Пара линялых джинсов, незатейливая белая рубашка, потрепанная майка с трусами и носки полетели на ровно расстеленное покрывало («Мерси, мадам, но уборку делать не нужно: я отлично выспался в ванной»). Одевшись, Гарденер проглотил мятную конфету, запил алкоголем, бросил в рот еще мятных конфет и вновь принялся потрошить свою сумку, на этот раз пытаясь найти аспирин. Нашел. Проглотил сразу несколько штук. Посмотрел на бутылку. Отвел взгляд. В голове все отчетливее пульсировала боль. Джим сел у окна с тетрадями: надо же выбрать, что прочесть вечером.
При скудном свете стихи казались написанными на карфагенском. Вместо того чтобы бороться с мигренью, аспирин явно решил с ней сотрудничать. Трам-бам-мерси, мадам. Голова раскалывалась с каждым биением сердца. Словно тупой стальной бур медленно ввинчивался внутрь – над левым глазом, чуть в стороне. Знакомое дело… Гарденер дотронулся до бледного шрама и задумчиво обвел его, еле касаясь подушечкой пальца. Там, под кожей, таилась стальная пластина – напоминание о несчастном случае в юности, во время лыжной прогулки. Доктор тогда сказал: «Сынок, иногда тебя будут терзать головные боли. В такие дни говори спасибо, что ты вообще что-то чувствуешь. Считай себя невероятным везунчиком».
Но Гарденер сомневался, что это так.
Весьма сомневался, когда начинало накатывать.
Дрожащей рукой отложив тетради, он прикрыл глаза.
«Я не смогу».
«Ты сможешь».
«Нет. Луна уже сделалась кровью, я это чувствую, черт, почти вижу».
«Завязывай с этой ирландщиной, девка, никчемный слабак! Сильнее надо быть, сильнее!»
– Постараюсь, – пробормотал он, не открывая глаз.
Четверть часа спустя из носа закапала кровь, но Гард не заметил этого. Он заснул сидя.
5
Перед выходом на сцену Джима всегда охватывал страх. Даже если его ждала совсем небольшая аудитория (а большие и не собираются, чтобы послушать современных поэтов). Но в этот вечер, двадцать седьмого июня, к привычному страху прибавилась головная боль. Очнувшись у себя в номере у окна, Гарденер обнаружил, что дрожь и нытье в желудке бесследно пропали, зато мигрень усилилась в несколько раз и достигла высшего, неведомого ранее уровня. Словно гигантский кролик нервно колотил по черепу тяжелой лапищей.
Когда наконец подошла его очередь выступать, Джим слышал сам себя точно со стороны – в записи, по испорченному приемнику, на коротких волнах, откуда-то из Испании, а то и из Португалии. Все мысли будто смыло волной; осталось лишь притвориться, что он не может найти особое стихотворение, которое задевал куда-то. Гарденер зашелестел листами, перебирая их негнущимися, потерявшими чувствительность пальцами. «Кажется, я сейчас упаду, – подумал он. – Прямо здесь, у всех на глазах. Вместе с кафедрой опрокинусь на первый ряд. Если повезет, приземлюсь на эту аристократическую сучку и прикончу ее. А значит, не зря проживу свою жалкую жизнь».
«Не сдавайся! – отозвался
Страница 30
безжалостный внутренний голос. Иногда он звучал как отцовский, но чаще – как голос Бобби Андерсон. – Держись, и все тут. Больше от тебя ничего не требуется».Аудитория, как назло, именно в этот вечер собралась внушительная. Человек сто набилось за парты лекционного зала Северо-Восточного университета. Какие большие у них глаза. «Почему у тебя такие большие глаза, бабушка?» – «Чтобы съесть тебя!» Они просто выпьют до дна его душу, ка, или как там ее еще называют. Вспомнился отрывок из песни группы «T. Rex»: «Детка, я вампир твоей любви… И я тебя ВЫСОСУ!»
Ну да, конечно, «T. Rex» давно уже нет. Марк Болан, их лидер, впечатался на спортивной машине в дерево и может считать себя везунчиком, потому что не выжил. Бейте в гонг в честь Марка, которому удалось… Или не удалось. Неважно. В 1986-м их мелодию перезапишут на студии «Пауэр стейшн», и это будет кошмар, это… это…
Джим поднял дрожащую руку ко лбу, и по аудитории прокатился обеспокоенный шепоток.
«Лучше продолжай, Гард. Аборигены волнуются».
Ага, это голос Бобби, конечно.
Квадратные светильники, вделанные в потолок впритык друг к другу подобно камням мостовой, начали странно пульсировать, причем почему-то в такт волнам накатывающей боли. Гарденер видел перед собой Патрисию. Она сидела в маленьком черном платье, которое наверняка обошлось не дороже трех сотен и было куплено с молотка в одной из прогоревших лавок на Ньюбери-стрит. Вытянутое, бледное, суровое лицо пуританки, чьи предки, эти славные жизнелюбивые парни, с радостью могли сгноить за решеткой всякого, кто выйдет в субботу из дома, позабыв положить в карман носовой платок, и, на его несчастье, будет пойман с поличным. Темные глаза Маккардл давили на него, точно огромные пыльные камни. Гарденер понял: она все видит. И очень довольна. «Вы только посмотрите. Она ждет моего падения. Знаете, что подумает Патрисия, когда я не выдержу и свалюсь? Прекрасно знаете…»
«Ну разумеется. Это тебе за то, что назвал меня «Патти», спившийся сукин сын». Именно так и подумает. «За то, что назвал меня «Патти», унизил, заставил себя упрашивать… Так что смелее, Гарденер. Может быть, я даже не отберу у тебя карманные деньги. Три сотни – совсем небольшая цена за ни с чем не сравнимое удовольствие наблюдать, как ты тут загнешься у всех на глазах. Вперед, не стесняйся!»
Теперь уже зрители по-настоящему начали волноваться. Пауза между стихами затягивалась куда дольше обычного. Шепот перерастал в приглушенный гул. Где-то за спиной неуверенно кашлянул Рон Каммингс.
«Соберись!» – рявкнул голос Бобби Андерсон… и вдруг начал затихать, затихать.
Готовясь упасть, поэт посмотрел в лица зрителей – и увидел пустые круги, нули, большие белые дыры вселенной.
Гул усиливался. Гарденер заметно качнулся и языком провел по пересохшим губам, с немым испугом глядя в аудиторию. И вот он уже не слышит Бобби, но ясно и четко видит ее.
Прямо сейчас она в Хейвене – и в то же время здесь, перед ним. Сидит в кресле-качалке. На ней шорты и топ на завязочках, прикрывающий… назовем это «грудью». У ног, обутых в потрепанные старые мокасины, свернулся Питер и крепко спит. Книжка есть, но она ее не читает. (Джим сумел даже разобрать название. Это были «Ангелы-хранители» Дина Кунца.) Бобби молча смотрит во тьму и думает о своем. Мысли у нее всегда движутся ровно, по правилам, одна за другой, как вагоны поезда. Не спешат, не запаздывают, не сходят с рельсов. Бобби – образцовый железнодорожник.
Джим даже расслышал, о чем она думает. Что-то такое в лесу… Ей что-то попалось в чаще. Ну да. Бобби, пытается разобраться с этим и сообразить, почему она так устала. Ей и в голову не приходит вспомнить о Джиме Эрике Гарденере, известном поэте и бунтаре, пустившем пулю в собственную жену в День благодарения, а ныне стоящем на сцене Северо-Восточного университета, под ярким пульсирующим сиянием, в компании еще пятерых литераторов и какого-то жирного тюфяка по прозванию не то Арберг, не то Аргльбаргль, и почти готовом грохнуться в обморок. Мистер Катастрофа собственной персоной. Боже, благослови разумную Бобби; ей всегда удавалось «владеть собой наперекор уродам». Вот и сейчас она размышляет, как положено нормальному человеку…
Или нет. Все совсем не так.
И тут впервые мысль настойчиво прорвалась к нему сквозь звукоизолирующую оболочку, сияя, как пламенный шар в ночи: «Бобби в беде! В НАСТОЯЩЕЙ БЕДЕ!»
Эта уверенность поразила его, как боксерский удар в челюсть; даже голова перестала кружиться. Джим весь сжался, передернувшись от стука собственных зубов. Накатил новый приступ мигрени, но это было даже неплохо: если он ощущает боль, значит, вернулся в реальность, а не плавает неизвестно где посреди озонового слоя.
А потом что-то переключилось, и перед глазами мелькнула другая картинка, очень зловещая и отчетливая. Бобби находилась в подвале дома, унаследованного от дядюшки. Копалась в каком-то механизме… Вроде бы. В темноте было не разобрать, да и Бобби никогда раньше не дружила с техникой. Но теперь она явно пыталась что-то так
Страница 31
е сделать: язычки призрачного голубого пламени плясали между пальцами, погруженными в путаницу из проводов внутри… чего? Мало света, не разобрать… Что там за темный цилиндр? Гарденер уже где-то видел его. Но тут…Тут он начал еще и слышать. И это было даже страшнее, чем видеть недоброе синее пламя. Джим услышал Питера. Тот завывал. А Бобби не обращала внимания. Вот уж совсем на нее не похоже! Она продолжала себе распутывать провода в глубине сырого, неосвещенного, пахнущего корнями подвала.
Тут раздался гул голосов, и видение испарилось.
Лица зрителей уже не напоминали вселенские белые дыры, а обрели узнаваемые человеческие черты. Кто-то (не очень многие) смотрел с любопытством, кто-то с досадой, но большинство – с тревогой и беспокойством. Ну да, на их месте он бы точно так же смотрел. Неужели Джим только что боялся этих людей? Серьезно? Почему?
Только Патрисия Маккардл выбивалась из общей картины. В ее взгляде сквозила спокойная, сытая уверенность в его провале, мгновенно приведшая Гарденера в чувство. Поэт внезапно заговорил, мысленно сам удивившись тому, как естественно и приятно прозвучал его голос:
– Прошу прощения. Извините. У меня целая пачка новых стихов; боюсь, я тут зачитался и малость ушел в себя.
Пауза. Улыбка. Многие люди снова откинулись на спинки сидений, на встревоженных лицах было теперь написано облегчение. Кто-то сочувственно хохотнул. На щеках Патрисии проступили гневные пятна, при виде которых у Гарденера даже прошла головная боль.
– Честно говоря, – продолжал он, – это еще не вся правда. Вообще-то я размышлял, прочитать ли вам что-нибудь новенькое. Благоразумие сошлось в нелегком спарринге с тяжеловесом под именем Авторская Гордость – и одержало победу, но спорную. Соперник просит реванша…
Смех в зале звучал уже веселее.
Щеки старушки Патти пылали, как раскаленная плита у него на кухне, если взглянуть на нее в обледеневшее окошко морозным вечером, а руки так крепко переплелись, что побелели костяшки пальцев. Она не оскалила зубы, но, о братья и сестры, была к этому близка, ужасно близка.
– Тем временем я собираюсь исполнить опасный трюк и прочесть перед вами довольно длинное стихотворение из своего первого сборника «Гримуар». – Подмигнув Патрисии, Гарденер закончил с доверительно-иронической интонацией: – Бог трусов не терпит, верно?
За спиной хрюкнул Каммингс, весь зал рассмеялся. Поэт наконец увидел, как из-под гневно сжавшихся в линию губ ярко блеснули жемчужные зубки. Ох, мама дорогая, как это было прекрасно, лучшего и желать нельзя!
«Гард, осторожнее с ней. Думаешь, твой ботинок уже стоит у нее на шее? Может, и так, но это всего лишь мгновение. Не расслабляйся. Она не забудет. И не простит».
Ладно, потом, потом… А сейчас он раскрыл свой первый потрепанный сборник. Тот сам распахнулся на нужном стихотворении – «Лейтон-стрит». Глаза пробежали по надписи: «Посвящается Бобби, которая первой учуяла запах полыни в Нью-Йорке».
Стихотворение родилось в год их знакомства. Тогда Бобби только и говорила, что про улицу в Ютике, на которой выросла и откуда ей пришлось совершить побег, чтобы стать собой – простой сочинительницей простых историй. У нее были способности, яркость и легкость. Гард почувствовал это практически сразу. А в течение последующего года увидел и большее: как она переросла свой поверхностный, расточительный стиль и стала писать пусть не как великий, но как очень смелый автор. Однако вначале ей нужно было вырваться с Лейтон-стрит. Не с настоящей, конечно, а с той демонической улицы, которую Андерсон продолжала носить в своем сердце, где среди унылых, населенных призраками многоэтажек обитали больной любимый отец и безвольная любимая мать, а надо всеми царила надменная и всесильная, словно дьявол, сестра. В том же году как-то раз Бобби умудрилась заснуть во время занятия. Гарденер был с ней предельно мягок – потому что уже понемногу влюблялся и потому что заметил огромные круги у нее под глазами.
– Я ночью почти не спала, – оправдывалась она, задержавшись после звонка. Бобби еще находилась в полудреме, иначе не стала бы продолжать; так сильна была хватка Энн и Лейтон-стрит. Но сейчас Бобби словно накачали наркотиками, она будто стояла ногами по разные стороны каменной темной стены из грез. – Стоит забыться, и я начинаю слышать ее.
– Кого? – спросил Джим с теплотой в голосе.
– Сеструху… то есть мою сестру Энн. Она скрежещет зубами, и звук такой, будто к-к-к…
«Кости трещат», – хотела сказать она, но вместо этого разразилась истерическим плачем, сильно перепугав поэта.
Энн…
Живое воплощение Лейтон-стрит.
Именно Энн была препятствием
(«В мою дверь томминокер стучит и стучит»)
на пути творческих устремлений сбежавшей сестры.
«Ну хорошо, – решился Гард. – Ради тебя, Бобби. Только ради тебя».
И начал читать «Лейтон-стрит» – спокойно, неторопливо, как если бы репетировал у себя в комнате.
– Такие улицы от начала залиты битумом, Откуда торчат булыжники, Похожие на головы заживо погребенных младенцев. «Из ка
Страница 32
ого это мифа?» – спросим мы с тобой. «Какой такой миф? – рассмеются дети с обочины, Продолжая скакать на палках и перебрасываться мячом. – Какой еще миф, никакого мифа, сука, здесь только Лейтон-стрит, и все, и кругом ничего, кроме вросших в землю домов, ничего, кроме задних крылец, где наши мамаши чешут между собой языками». Душными летними днями на Лейтон-стрит слушают радио, а над крышами, между антеннами, так и шмыгают птеродактили. «Эй, сука, эй, сука! – скажут они. – Какой тебе миф? Никакого мифа! Ты слышишь, сука, здесь нет ничего, кроме Лейтон-стрит. Сгинь и умолкни, пока не сгинешь, молчи, – говорят они, – сука». И мы с тобой повернемся спиной к этим улицам, к магазинам с глухими витринами из кирпича, и ты промолвишь: «О, я достигла пределов знания, но до сих пор слышу этот ее зубовный скрежет, этот скрежет в ночи…»Джим так давно не перечитывал это стихотворение, что сейчас не просто его «исполнял», но заново открывал для себя. Да и какое там «исполнение» может быть в конце тура, о чем вы? Большинство из явившихся на выступление в Северо-Восточный тем вечером, даже наблюдавшие жуткую, отвратительную развязку, позже сошлись в одном: «Лейтон-стрит» в прочтении Гарденера – лучшее, что им когда-либо приходилось слышать.
Неплохо, учитывая, что это было последнее выступление в его жизни.
6
Читал он примерно двадцать минут, а закончив, тревожно устремил взгляд в бездну притихшего зала. Гарденеру даже успело почудиться, что ничего он на самом деле не прочитал, просто пережил еще одну яркую галлюцинацию перед обмороком.
Потом кто-то поднялся с места и зааплодировал – громко, отчетливо. Это был молодой человек с мокрыми от слез щеками. Рядом с ним встала девушка и тоже захлопала, тоже плача. А потом они все поднялись и устроили ему – да-да, представляете? – овацию. Джим увидел на лицах то самое выражение, о каком и мечтает любой поэт: люди словно только что пробудились от сказочно яркого сна, рядом с которым блекнет любая реальность. Вид у них был как у Бобби в тот памятный день, когда, казалось, она с трудом соображала, где вообще находится.
Впрочем, не все поднялись и хлопали. Патрисия Маккардл, прямая как палка, продолжала сидеть, судорожно вцепившись в маленькую вечернюю сумочку. Губы ее были плотно сжаты, напоминая тонкий бескровный разрез. Жемчужные зубки надежно спрятались. Гард устало порадовался. Что скажешь, Патти? Правда ведь, настоящая этика пуритан в том и заключается, чтобы не дать белой вороне каркать громче положенного? Однако в контракте ни слова не было про обязанность лицемерить, верно?
– Спасибо вам, – пробормотал поэт в микрофон, дрожащими руками сгребая свои тетрадки и записи в одну неровную кучу, которую чуть было не рассыпал по полу, покидая трибуну.
И с глубоким вздохом рухнул в кресло рядом с Каммингсом.
– Господи, – шепнул Рон, не переставая рукоплескать. – Боже мой!
– Кончай уже хлопать, болван, – зашипел в ответ Гарденер.
– Черта с два. Не знаю, когда ты успел написать эту вещь, но она просто великолепна! С меня сегодня бутылка.
– Сегодня – разве что газировка, – ответил Джим, точно зная, что врет.
Мигрень уже возвращалась. Аспирином или каким-нибудь перкоданом ее не вылечить. Кваалюдом[31 - Антидепрессант.] – тоже. Тут поможет одно – изрядные алкогольные возлияния. Всю боль разом снимет.
Аплодисменты начали затихать. Патрисия выдавила из себя вымученную улыбку благодарности.
7
Толстяка, представляющего поэтов публике, звали все-таки Арбергом (хотя Гарденеру по-прежнему хотелось величать его Аргльбарглем). Будучи доцентом английской кафедры, он возглавлял группу спонсоров. Отец Джима окрестил бы такого «крепким шлюхиным сыном».
После чтения крепкий шлюхин сын закатил у себя на дому вечеринку для участников «Каравана», «Друзей поэзии» и кое-кого из коллег по кафедре. Все началось в одиннадцать и сперва шло чинно, благопристойно, как это обычно бывает: мужчины и женщины в неудобных позах стояли мелкими группами со стаканами и одноразовыми тарелками в руках, ведя осторожные академические беседы. Гарденера всегда бесила столь бесполезная трата времени – и в его бытность преподавателем, да и теперь… Хотя, пожалуй, теперь в этом было нечто ностальгическое, какая-то приятная меланхоличная нотка.
Тем более внутренний голос завсегдатая вечеринок подсказывал, что лучшее – впереди. Ближе к ночи на смену этюдам Баха придет рок-группа «Pretenders», а болтовня о классовых различиях, политике и литературе уступит место куда более увлекательным темам: как сыграли «Бостон ред сокс», кто на кафедре пьет больше всех, кто с кем переспал…
Сочинители в основном теснились у шведского стола, явно следуя золотому правилу Гарденера для поэтических туров: «Не упусти халяву». Под взглядом Джима Энн Делани, написавшая несколько не блестящих, но назойливо застревающих в памяти стихотворений о сельских тружениках Новой Англии, широко открыла рот, чтобы впиться зубами в огромный сандвич. Майонез, похожий оттенком и консистенцией на бычью сперму, брыз
Страница 33
ул ей прямо на пальцы. Поэтесса некрасиво их облизала и подмигнула Гарденеру. По левую руку от Энн обладатель прошлогодней премии Бостонского университета имени Натаниэля Готорна (за длинную поэму «Прибежище грез 1650–1980») проворно запихивал в рот оливки. Джон Эдвард Симингтон, так звали этого парня, сделал передышку, чтобы набить карманы вельветового пиджака (с заплатками на локтях, разумеется) кружочками сыра «Бонбел» в обертках, и снова набросился на оливки.Тут к Джиму подрулил Рон Каммингс. Этот, как всегда, ничего не ел. В руке у него был бокал уотерфордского хрусталя, наполненный неразбавленным виски. Рон кивнул в сторону закусок:
– Замечательно. Просто рай для ценителя болонских колбас и кочанных салатов.
– Умеет жить этот Аргльбаргль, – кивнул Гарденер.
Каммингс прыснул напитком так, что у него даже выпучились глаза.
– Аргльбаргль? Боже мой, Джим, ты сегодня в ударе. – И, выразительно посмотрев на бокал товарища (там была сильно разведенная тоником водка – правда, уже вторая за вечер), лукаво спросил: – Значит, газировка и ничего, кроме газировки?
– Ну… По большей части.
Рон опять засмеялся и отошел.
К тому времени, когда вместо записей Баха поставили Б. Б. Кинга, Гард уговаривал четвертый бокал. На этот раз он просил бармена, присутствовавшего на выступлении, сделать упор на водку. И принялся на все лады повторять две шутки, которые с каждой порцией все сильнее его смешили. Первая – про ценителей болонских колбас и кочанных салатов, а вторая – про то, что все доценты подобны «Кошкам» Т. С. Элиота, по крайней мере, в одном: у каждого из них есть тайное имя. Тут Гарденер сообщал под большим секретом, что разгадал имя хозяина: Аргльбаргль. Когда подошло время пятой порции, Джим велел бармену просто помахать тоником перед водкой: этого, мол, вполне достаточно. Парень с каменным выражением на лице покачал банкой перед наполненным водкой стаканом. Гарденер хохотал до слез и до колик в животе. Ему действительно начинал нравиться этот вечер… И скажите по чести, дамы и господа, разве не заслужил он немного радости? Сегодня Джим отработал лучшее выступление за многие годы, а то и за всю свою жизнь.
– Знаете, – подмигнул он бармену, нуждающемуся в деньгах аспиранту, нанятому специально для этой оказии, – все доценты напоминают «Кошек» Томаса Элиота, по крайней мере, в одном…
– Да, мистер Гарденер?
– Джим. Просто Джим.
Поэт по глазам видел, что этому никогда не бывать: сегодня вечером он блистал перед парнем на сцене, а значит, уже не станет в его глазах каким-то банальным «Джимом».
– У каждого из них есть тайное имя, – продолжал Гарденер. – У хозяина вечеринки тоже такое имеется, и я его разгадал. Аргльбаргль. Это как горло прополоскать для приятного запаха… – Он задумался. – Что, кстати, означенному джентльмену вовсе не помешало бы.
Тут он расхохотался. Какое милое дополнение к шутке. «Все равно что стильный рисунок на капоте крутого авто», – подумал он и опять рассмеялся.
Люди, стоявшие рядом, с недоумением посмотрели на него и вернулись к прерванным разговорам.
«Тише, Гард, старина. Пора немного убавить громкость». Поэт широко ухмыльнулся: все-таки у него намечался чудесный вечер. Даже мысли, чтоб им, в голову лезли одна другой забавнее.
Бармен ответил кислой улыбкой.
– Поосторожнее с профессором Арбергом, – посоветовал он, – или о ком вы там говорили. Он у нас… малость обидчивый.
– Да вы что! – Джим выпучил глаза и энергично задвигал ими вверх-вниз, подражая Граучо Марксу[32 - Джулиус Генри «Граучо» Маркс (1890–1977) – американский актер, комик, участник комик-труппы, известной как Братья Маркс.]. Но громкость и вправду убавил. – И наверное, даже не «малость», судя по габаритам. Крепкий шлюхин сын, ага?
– Ну… да. – Украдкой оглядевшись, бармен перегнулся через импровизированную барную стойку. – В прошлом году было дело… Профессор случайно услышал в фойе, как один студент пошутил: ему, дескать, всегда хотелось учиться в таком заведении, где Моби Дик был бы не сухой и казенной классикой, а живым членом кафедры. Говорят, этот парень числился среди наших одним из первых, но уже до конца семестра он вылетел. Как и все, кто смеялся над шуткой. Остальные учатся до сих пор.
– Господи, – выдохнул Гарденер.
Он и раньше слышал подобные истории (две или три из них были даже еще гнуснее), но все равно каждый раз испытывал омерзение. Проследив за взглядом бармена, поэт обнаружил Аргльбаргля возле фуршетного столика, в обществе Патрисии. Жирдяй жестикулировал глиняной кружкой с пивом, а другой рукой загребал картофельные чипсы, погружал их в устричный соус и переправлял себе в рот, не переставая болтать и брызгать слюной. Гарденер не мог вспомнить, когда в последний раз видел что-то более гадкое. При этом на лице у сучки Маккардл был написан такой неподдельный восторг, что казалось, еще немного – и она падет на колени, чтобы ему отсосать. А жирный хрен, вдруг представилось Джиму, даже жрать в это время не перестанет, так и будет ронять на ее прическу к
Страница 34
ошки от чипсов и капли вонючего соуса.– Иисус разрыдался бы, – протянул поэт и медленно осушил полбокала водки-уже-без-тоника.
Напиток почти не обжег… Обожгло другое – накатившая вдруг волна враждебности, предвестница немого и необъяснимого гнева, который терзал его с самых первых дней пьянства.
– Долей-ка, приятель.
Бармен плеснул еще водки. А потом робко сказал:
– Мистер Гарденер, по-моему, вы сегодня просто чудесно выступили.
– Спасибо.
Глупо, но Джим растрогался. Этот мальчишка, которому самому-то не во всех заведениях подадут спиртное без документов, чем-то напомнил ему Бобби Андерсон в ее первые дни в университете. Стихотворение «Лейтон-стрит» посвящалось именно ей.
– Вам надо поаккуратнее с этой водкой, – предупредил мальчишка. – Она забирает не сразу, но крепко.
– Все под контролем, – заверил Гарденер и подмигнул. – Идеальная видимость в радиусе десяти миль.
С этими словами он отошел от бара, покосившись в сторону крепкого шлюхина сына и сучки Маккардл. Та мгновенно почуяла и ответила холодным неулыбчивым взглядом двух синеватых льдинок.
«Выкуси, фригидная стерва», – подумал Джим и по-трактирному неучтиво отсалютовал ей бокалом, дерзко осклабившись.
– Газировка, значит? Чистая газировка?
Гарденер обернулся. Рон Каммингс возник за его спиной, как чертик из коробочки. Он даже ухмылялся по-мефистофельски.
– Отвали, – сказал Джим, и многие из стоящих поблизости обернулись.
– Дружище…
– Знаю-знаю, пора убавить громкость, – проворчал Гарденер.
А в голове уже все настойчивее нарастала пульсация, но не та, о которой предупреждал доктор после несчастного случая, – не ото лба, а со стороны затылка, из глубины. И она не несла с собой боли…
Скорее наоборот, было даже приятно.
– Доволен? – Каммингс еле заметно кивнул в сторону Патрисии. – Ты здорово ее разозлил, Джим. Она спит и видит, как от тебя избавиться. Не вздумай дать повод.
– А пошли бы вы оба и трахнулись.
– Сам с ней трахайся, – возразил Рон. – Я еще понимаю – загнуться от рака, цирроза печени, повреждения мозга: это все статистически доказанные последствия пьянства, так что если накроет – винить буду только себя. Диабет, глаукома, преждевременный износ организма в нашем роду были тоже в порядке вещей. Но отморозить пенис? Слуга покорный, как-нибудь без меня.
Гарденер озадаченно посмотрел товарищу вслед. Потом до него дошло, и он разразился диким хохотом. Слезы не просто выступили на глазах, а потекли в три ручья по щекам.
Окружающие опять на него покосились – вот уже в третий раз за вечер. Здоровый мужик в обносках с бокалом, наполненным, судя по виду, неразбавленной водкой, стоит один и хохочет в голос.
«Легче на поворотах!» – подумал Джим.
«Громкость убавь!» – приказал он себе.
«Отморозить пенис!»
Гарденер вновь зашелся смехом.
Мало-помалу он взял себя в руки. И двинулся в другую комнату, к стереоустановке. В таких местах обычно тусуются самые интересные люди на вечеринках. По дороге Джим жадно проглотил пару канапе с подноса, не переставая думать о том, что Маккардльбардль все еще пристально глядит ему в спину, а тем временем выкладывает Аргльбарглю всю подноготную неугодного стихоплета, не расставаясь со своей коронной холодной улыбочкой. «Вы разве не знали? Ну как же! Выстрелил, да. Прямо в лицо. Она согласилась отозвать обвинение, если развод состоится полностью на ее условиях. Кто знает, правильное это было решение или нет. В других женщин он еще не стрелял… Пока что. Сегодня ему удалось недурно выступить, даже несмотря на ту подозрительную отключку между стихами, но вы же сами видите, Гарденер не в себе, да и с выпивкой у него нелады…»
«Спокойнее, Гард. – Во второй раз за вечер в голове зазвучал голос Бобби Андерсон. – Не будь параноиком. Бога ради, что им, поговорить больше не о чем?!»
В дверях он все-таки замер и обернулся.
Парочка смотрела на него в упор.
Джима захлестнула опасная, пугающая волна потрясения. Он выдавил из себя еще одну широкую оскорбительную ухмылку и снова приветственно поднял бокал.
«Не надо, Гард, уходи. Это может кончиться плохо. Ты пьян».
«Все в порядке, я держу себя в руках. Она хочет, чтобы я вылетел, потому и сверлит меня взглядами, потому и рассказывает этому жирному борову о жене, в которую я стрелял, про заряженный кольт, с которым меня задержали в Сибруке; ей позарез нужно от меня избавиться – а иначе придется признать, что алкаш и женоубийца, коммуняка и демонстрант стал гвоздем программы. Но я не хочу пороть горячку. Будь спокойна, детка. Я еще потусуюсь немного, воздерживаясь от огненной воды, выпью кофе и пораньше свалю к себе в номер. Без вопросов».
И хотя кофе он пить не стал, не свалил пораньше, и уж тем более не воздерживался от огненной воды, ближайший час прошел очень мирно. Всякий раз, когда громкость угрожающе нарастала, Гарденер убавлял ее и предусмотрительно умолкал, когда чувствовал, что его, по выражению бывшей, «заносит». «Джим, когда ты напьешься, язык развязывается, и тебя заносит; в этом
Страница 35
дна из главных твоих проблем».Держался он в основном в гостиной Арберга, среди молодежи, еще не успевшей набраться осмотрительности и чопорности. Беседы здесь вели оживленно, весело, интеллигентно. Время от времени в памяти Гарденера возникала тема АЭС – в такие часы, как этот, она всплывала всегда, словно разлагающийся утопленник в ответ на пушечный выстрел. В такие часы, а особенно на этой стадии опьянения, уверенность, что людей нужно срочно предупредить об угрозе, поднималась из глубины на поверхность, неизбежно таща за собой возбуждение, злость и потерю логики, словно полусгнившие водоросли. Как всегда… Последние восемь лет подобной жизни были скверными, из них самые последние три – вообще кошмарными; за это время он сам себя перестал понимать и распугал почти всех своих близких знакомых. Стоило выпить, и гнев, ужас, а главное – неспособность объяснить хоть кому-то, что же на самом деле произошло с Джимом Гарденером, – находили единственный выход в разговорах об АЭС.
Однако сегодня вечером, едва лишь он затронул коронную тему, как в гостиную ввалился Рон с лихорадочными пятнами на впалых щеках. Пьяный ли, нет ли, Каммингс мгновенно почуял, куда ветер дует, и ловко повернул разговор обратно в русло поэзии. Джим испытал к нему смутную благодарность, но, если честно, и разозлился. Нелогично? Да, и все-таки факт остается фактом: Гарденера сбили с любимой темы.
Итак, благодаря отчасти самоконтролю, отчасти своевременному вмешательству Каммингса, Джим избегал проблем чуть ли не до конца вечеринки. Еще полчаса – и он вышел бы сухим из воды… по крайней мере, на этот раз.
Но тут Рона с его убийственным остроумием потянуло язвить о поэтах-битниках, и Гарденер решил наведаться в столовую – плеснуть себе горячительного и, возможно, перекусить у фуршетного столика. То, что произошло дальше, мог подстроить лишь исключительно злющий и остроумный бес.
– Когда запустят «Ирокез», вы сможете раздать хоть три дюжины дополнительных стипендий, – послышалось откуда-то слева.
Гарденер так резко развернулся, что чуть было не расплескал напиток. Этого просто не может быть; ведь ему померещилось, правда?
У фуршетного столика стояли трое мужчин и столько же женщин. Разумеется, не обошлось без всемирно известной комической парочки – Аргльбаргля и Мисс Маккардльбардль. Речь держал человек, похожий на торговца автомобилями, только прилично одетого. Рядом стояла его жена – с натяжкой можно сказать, что симпатичная. Ее блекло-голубые глаза казались огромными за толстыми линзами очков. Гарденер, которого ни пары? алкоголя, ни одержимость еще никогда не лишали зоркой жизненной наблюдательности, сразу подметил одну деталь. У этой дамы в толстых очках был сейчас точно такой же взгляд, как у Норы, его бывшей жены, когда пьяного Джима на вечеринках «несло». Очевидно, ей очень хотелось вывести благоверного из этого состояния, но как?
Гард присмотрелся внимательнее: эти двое женаты месяцев восемь. Или, может быть, год. Нет, все же месяцев восемь.
Говорящий – скорее всего, какая-нибудь мелкая шестеренка из «Бэй стейт электрик». Да, точно «Бэй стейт»: это им принадлежит «Ирокез». Мужчина расхваливал будущую АЭС как лучшее изобретение человечества (не считая идеи продавать хлеб уже нарезанным), и по его убежденному виду Гарденер заключил: нет, даже не мелкая шестеренка. Просто «шестерка». Большие шишки не проявляли такого энтузиазма. Даже если на время забыть абсурдность самой идеи связываться с ядерной энергией, «Ирокез» вот уже пять лишних лет «запускали» и «запускали», а ведь от непредсказуемого исхода этого мероприятия зависела судьба трех крепко связанных между собой банковских цепей Новой Англии. Их главы стояли по горло в зыбучих радиоактивных песках и торговали бумажками, не обеспеченными ничем, кроме громких посулов. Чем-то все это напоминало безумную версию детской игры «Успей занять стул, когда музыка кончится».
Месяц назад, как и ожидалось, компания получила судебное разрешение на загрузку урановых стержней. То-то, должно быть, полегчало засранцам!
Арберг слушал с благоговением на лице. Пусть он не числился в попечительском совете своего института, но и не был простым педагогом – следовательно, уже понимал, как важно уметь подмаслить посланника от «Бэй стейт электрик», пусть даже самую что ни на есть «шестерку». Электроэнергетика могла многое сделать для вуза, если бы захотела.
Интересно, этот Редди Киловатт[33 - Рисованный персонаж комиксов, бывший более 60 лет символом энергетической индустрии США. Его использовали более 300 различных электрических компаний в продвижении своих услуг. По сути, он стал одним из американских символов середины XX века.] – тоже «Друг поэзии»? Ну да, такой же, как Гарденер – «Друг нейтронной бомбы». А вот его жена, с ее толстыми линзами в очках и хорошеньким озабоченным личиком, – та походила на «Друга поэзии».
Зная, что совершает чудовищную ошибку, Джим медленно, словно во сне, направился к этим людям. На его лице продолжала играть дежурная улыбка немного усталого
Страница 36
завсегдатая вечеринок, но в левой части головы уже нарастала пульсация. До боли знакомый беспомощный гнев поднимался багровой волной, а в сердце рождался крик: «Вы хоть понимаете, о чем говорите?» Время от времени Гард мог вести логичные споры на тему АЭС, но в случаях, подобных сегодняшнему, ему оставалось одно: безмолвные вопли души.«Разве вы ничего не знаете? Не понимаете, что стоит на карте? Неужели никто не помнит, что было в России всего лишь два года назад? Им не хватит и следующего столетия, чтобы захоронить всех жертв!» Не помнят. Откуда им помнить. Господи… Боже ты мой! Эти люди готовы воткнуть урановый стержень себе же в задницу, а потом любоваться светящимися какашками, продолжая всех убеждать в безобидности и безопасности ядерной – мать ее – энергии. Иисус! ИИСУСЕ! Придурки стоят и внимают козлу, словно он вменяем!
«Шестерка» продолжал нести ахинею. Гарденер тихо стоял с бокалом в руке и с любезной улыбкой слушал.
Третий в группе мужчина, лет пятидесяти с виду, смахивал на декана. Величая «шестерку» Тэдом, он полюбопытствовал, не возобновятся ли осенью акции протеста.
Тэд Ядерная Шишка заверил его, что и тут беспокоиться не о чем. В Сибруке пошумели и перестали, Мэн тоже забыл эту моду. С тех пор как федеральные судьи вынесли несколько суровых приговоров за «уличные безобразия», демонстранты подрастеряли свой пыл. «Эти храбрецы меняют лозунги чаще, чем любимые рок-группы», – высказался он. Арберг, Маккардл и прочие рассмеялись. Все, кроме жены Тэда Ядерной Шишки, вымученно растянувшей уголки рта.
Зато Гарденер продолжал ухмыляться вовсю. Улыбка просто примерзла к его лицу.
Тэд Ядерная Шишка усилил напор. Дескать, пора показать арабам раз и навсегда, что американцы в них не нуждаются. Дескать, даже самые современные электростанции на угольном топливе все равно чересчур грязны, чтобы Управление по охране окружающей среды сочло их приемлемыми. Дескать, солнечная энергия – это прекрасно, «но только в солнечный день». Собеседники снова прыснули.
В голове у Гарденера стучало и дергало, дергало и стучало. Чутко уловив еле слышный треск, будто от сломавшейся льдинки, Джим поспешил чуть ослабить хватку, чтобы не раздавить бокал.
Потом моргнул – и вдруг увидел над шеей хозяина вечеринки голову хряка. Галлюцинация была удивительно, даже сверхъестественно правдоподобной, вплоть до жесткой щетины на морде. Фуршетный столик давно разорили, но Арберг ловко подбирал объедки. Дожевывая последние печенья «Трисквит», он нанизал на зубочистку одинокий ломтик салями и вместе с кусочком сыра отправил его себе в сопящую пасть, а вдогонку – еще и крошки картофельных чипсов. Все это время он не переставая кивал в ответ на заверения Тэда, что ядерная энергия – единственно правильный выбор для человечества.
– Слава богу, американцы наконец посмотрели на эту шумиху вокруг Чернобыля более трезвым взглядом, – вещал Ядерная Шишка. – Погибло тридцать два человека. Согласен, это ужасно, однако месяц назад авиакатастрофа унесла сто девяносто с лишним жизней. Не знаю, как вы, а я что-то не слышал воплей: «Закроем авиалинии!» Да, это страшно, когда погибают тридцать два человека, но зачем же делать из мухи слона, как эти протестующие чудики? Тоже мне, Армагеддон! – Тут он заговорщически понизил голос. – Они же психи, как те ларушисты[34 - Линдон Ларуш (р. 1922) – американский экономист и левый политический активист, основатель нескольких политических организаций, именуемых также движением Ларуша. В 1973 году последователи Ларуша произвели так называемую «операцию зачистки» – избиение членов Коммунистической партии США, Социалистической рабочей партии, а также членов других групп, классифицированных Ларушем как «левые протофашисты».], только в некотором роде опаснее их, потому что умеют косить под нормальных людей. Дайте им то, чего они требуют, – и завтра поднимется крик: «Почему не работают наши фены? Почему отключился блендер? Как же я приготовлю мой макробиотический завтрак?»
Гард уже перестал видеть в нем человека. Над белым воротничком рубашки торчала волчья морда. Она хищно вращалась, поблескивая зеленовато-желтыми глазами и свесив розовый язык. Арберг одобрительно хрюкнул, загружая в щетинистое рыло очередную порцию объедков. У Патрисии теперь была узкая лоснящаяся голова гончей. Декан с супругой превратились в горностаев. А жена электрика стала испуганным кроликом в толстых очках, за которыми бегали красноватые глазки.
«О нет, Гард!» – только и простонал его разум.
Джим на миг зажмурился. Люди снова стали людьми.
– Кстати, все эти протестующие молчат на своих митингах об одном, – продолжал Тэд Ядерная Шишка, оглядываясь вокруг с видом адвоката, достигшего кульминации выступления. – За тридцать лет в Соединенных Штатах Америки не зафиксировано ни единого смертного случая, хоть как-то связанного с мирным применением атома. – Тут он скромно улыбнулся и допил свое виски.
– Что же, вы всех нас успокоили, – подал голос человек, напоминающий декана. – Думаю, теперь мы с женой…
– А вы
Страница 37
в курсе, что Мария Кюри умерла от радиоактивного заражения? – дружелюбно спросил Гарденер, и все головы развернулись к нему. – Да-да. Лейкемию вызвало прямое воздействие гамма-лучей. Она стала первой жертвой в длинной цепочке смертей, приведших к созданию вашего хваленого «Ирокеза». Знаете, Мария Кюри провела очень много исследований и старательно документировала их результаты… – Джим обвел взглядом внезапно притихшую комнату. – Но все ее записи заперты в одном из парижских подвалов. Со свинцовыми стенами. Тетради до сих пор целы, но так облучены, что никто к ним не прикасается. А насчет погибших в Америке – трудно сказать. Комиссия по атомной энергии и Управление по охране окружающей среды ни за что не откроют вам правды. – Патрисия помрачнела. Арберг продолжал обчищать и без того разграбленный столик. – Пятого октября тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, – сообщил Гарденер, – в реакторе Энрико Ферми, в Мичигане, частично расплавился топливный элемент.– И ничего не произошло! – Тэд Ядерная Шишка развел руками, как бы говоря собравшимся: вот видите? Что и требовалось доказать.
– Да, не произошло, – отозвался Джим. – Бог весть почему. Боюсь, что, кроме него, это никому больше не известно. Цепная реакция остановилась сама по себе. Строители-подрядчики вызвали инженеров. Один из них с нервной улыбкой сказал: «Парни, мы только что чуть не лишились Детройта». И грохнулся в обморок.
– Но мистер Гарденер! Это было…
Поэт поднял руку.
– Посмотрите на статистику смертей от рака в районах вокруг любой АЭС по стране, и вы обнаружите аномалии. Внушительные отклонения от нормы.
– Это полная чушь, и к тому же…
– Я не закончил. Это уже ничего не изменит, и все же позвольте договорить. Задолго до чернобыльской катастрофы русские пережили еще одну аварию ядерного реактора, в местечке под названием Кыштым. Правда, в то время премьером у них был Хрущев, и КГБ куда лучше умел держать язык за зубами. Судя по всему, использованные стержни просто сбрасывали в неглубокую яму. А что особенного? «Тогда это показалось уместным», – как могла бы сказать мадам Кюри. Произошла реакция окисления, только вместо оксида железа, или попросту ржавчины, эти стержни покрылись чистым плутонием. С тем же успехом можно было бы разводить костер под канистрой со сжиженным нефтяным газом, но люди ни о чем не догадывались. Надеялись на авось. Они просто… – Гарденер слышал, как в его голосе нарастает гнев, но уже не в силах был остановиться. – Они просто играли с чужими жизнями, будто с кучей тряпичных кукол, а потом… Догадайтесь, что случилось потом? – Наступила мертвая тишина. Рот Патти застыл на белом от злости лице кровавым разрезом. – Дождь пошел, – сказал Джим. – Очень сильный. Началась цепная реакция, за ней последовал взрыв. Это как извержение отравленного вулкана. Тысячи были срочно эвакуированы. Каждой беременной женщине поспешили сделать аборт. Без вариантов. Главную дорогу через Кыштым закрыли на год. Потом, когда информация о катастрофе начала по капле просачиваться в мир, русские сняли все заграждения. Но повесили очень любопытные дорожные щиты. Я видел снимки. Языком не владею, но попросил четверых или пятерых различных знакомых перевести. Их тексты совпали. Это звучит, будто скверная местная шутка. Представьте, вот едете вы по американской автостраде и вдруг читаете на большом щите: «ПОЖАЛУЙСТА, ЗАКРОЙТЕ ВСЕ ОКНА, ВКЛЮЧИТЕ ВСЕ ВЕНТИЛЯЦИОННЫЕ СИСТЕМЫ, НАБЕРИТЕ МАКСИМАЛЬНО ВОЗМОЖНУЮ СКОРОСТЬ И НЕ СНИЖАЙТЕ ЕЕ БЛИЖАЙШИЕ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ».
– Это бред! – громко высказался Тэд Ядерная Шишка.
– Фотографии в открытом доступе согласно закону о свободе информации, – отчеканил Гарденер. – Понимаете, если бы этот парень вам просто врал, я бы не стал встревать в разговор. Но он и прочие совершают куда более грязное дело. Они словно продавцы сигарет, убеждающие легковерную публику, будто курение не только не вызывает рак, но и пополняет запасы витамина С в организме, защищая нас от простуды.
– Вы обвиняете…
– Тридцать две жертвы в Чернобыле – это только по официально подтвержденным данным. Хорошо, пусть даже будет всего тридцать две. Хотя, если верить снимкам, сделанным американскими докторами, их было как минимум двести, давайте остановимся на тридцати двух. Это не меняет сути: ни для кого не секрет, что представляет собой высокая радиация. Статистика обманчива, потому что не все жертвы погибают сразу. Смерть собирает три жатвы, не меньше. Первая волна – это люди, сгоревшие при взрыве. Вторая – пораженные лейкемией, в основном дети. И третья, самая мощная – рак у взрослых старше сорока. Не просто отдельные случаи, а настоящая эпидемия. Чаще всего это рак костей, груди, печени и меланома – другими словами, поражение кожи. Но есть еще рак яичек, мочевого пузыря, опухоль головного мозга и…
– Замолчите, пожалуйста! – вырвалось у жены Тэда. Начинающаяся истерика придала ее голосу неожиданную силу.
– Хотелось бы, дорогая, но не могу, – мягко промолвил Джим. – В тысяча девятьсот шестьдесят четвертом наша Комиссия по а
Страница 38
омной энергии провела исследование: что может произойти в худшем случае, если американский реактор в пять раз меньше Чернобыльского взлетит на воздух. Отчет получился настолько жуткий, что о нем предпочли забыть. Там говорилось…– Гарденер, замолчи, – громко сказала Патти. – Ты же пьян.
Поэт даже не взглянул в ее сторону, сосредоточившись на жене шестерки.
– Там говорилось, что, если такое произойдет в сельском районе страны (в качестве примера выбрали Пенсильванию, где, кстати, находится Три-Майл-Айленд), это повлечет гибель сорока пяти тысяч человек, заразит территорию штата на семьдесят процентов и принесет убытки в семнадцать миллионов долларов.
– Врешь, скотина! – воскликнул кто-то.
– Нет, – отозвался Гарденер, не отрывая взгляда от женщины, словно застывшей от страха. – Умножим на пять. Получается двести двадцать пять тысяч мертвецов и восемьдесят пять миллионов долларов ущерба.
В наступившей мертвой тишине Джим снова наполнил бокал, грубо поприветствовал им Арберга и сделал пару глотков чистой водки. Незараженной водки, надо надеяться.
– Итак! Мы здесь толкуем о том, как третья волна унесет почти четверть миллиона людей примерно к две тысячи сороковому году. – Он подмигнул Тэду, растянувшему губы в хищном оскале. – Столько не поместится даже в «Боинге-767», правда?
– Все эти цифры высосаны из пальца, – со злостью бросил Тэд Ядерная Шишка.
– Тэд, – обеспокоенно подала голос его жена. Она побледнела как полотно, только на щеках пылали два алых пятнышка.
– А что, я должен стоять и выслушивать этот… пьяный треп? – произнес тот, надвигаясь на Гарденера. – С какой стати?
– В Чернобыле были убиты дети, – промолвил Джим. – Ты хоть понимаешь? Кому-то из них едва стукнуло десять, кто-то не успел покинуть утробу. Многие пока еще живы, но умирают прямо сейчас, пока мы тут стоим и тянем спиртное. Некоторые даже не научились читать. Большинство ни разу не поцелуется. Они гибнут прямо сейчас, пока мы тут стоим и пьем… Они убили своих детей. – Он продолжал смотреть на жену Тэда. Голос начал умоляюще дрожать и срываться. – Нам известно о Хиросиме, о Нагасаки, о наших собственных ядерных испытаниях в Тринити и Бикини. Они убили своих детей, до вас что, не доходит? В Припяти полно девятилетних ребятишек, которым еще предстоит испражняться собственными кишками! Они убили детей!
Жена Тэда отпрянула. Ее глаза за стеклами очков расширились, рот нервно дергался.
– Мистер Гарденер – тонкий поэт, думаю, все здесь со мной согласятся. – Тэд Ядерная Шишка обхватил супругу рукой и притянул к себе – ни дать ни взять ковбой, заарканивший упрямого теленка. – Но, боюсь, он не слишком информирован в вопросах ядерной энергии. Нам очень мало известно о том, что на самом деле случилось – и случилось ли вообще – в Кыштыме, а русские данные о чернобыльской катастрофе…
– Не свисти, – оборвал его Джим. – Уж ты-то в курсе, о чем я. Все данные содержатся в папках «Бэй стейт электрик». Там же говорится и о повышенной смертности от рака в окрестностях американских атомных станций, о радиоактивных отходах, которые просачиваются в глубокие водоносные слои, – а это, между прочим, вода, в которой люди стирают одежду, моют посуду, купаются; та, которую они пьют. Все вам известно. Как и представителям любой – хоть частной, хоть муниципальной, хоть федеральной компании в Соединенных Штатах.
– Гарденер, прекрати. – Маккардл угрожающе выступила вперед. А потом озарила всех чересчур белозубой улыбкой. – Простите, он малость…
– Ты знал, Тэд? – внезапно сказала женщина в толстых очках.
– Конечно, я видел кое-какую статистику, однако…
Мужчина осекся. И громко захлопнул рот. Не так уж много он и успел сказать… Но этого оказалось достаточно. Присутствующие – все до единого – поняли: этот проповедник утаил от них очень приличный кусок из Писания.
Гарденер испытал неожиданное чувство триумфа, хоть и несладкого.
Повисла неловкое молчание, после которой женщина в толстых очках совершенно намеренно отстранилась от мужа. Тот вспыхнул. «Как человек, ударивший себя молотком по пальцу», – подумалось Джиму.
– Да у нас уйма разных отчетов хранится. Большинство из них – это наглая ложь и русская пропаганда. Такие вот идиоты, как ты, глотают ее вместе с леской, крючком и грузилом. Насколько известно, взрыв в Чернобыле не был случайностью, а скорее попыткой помешать нам…
– Боже, – поморщился Гарденер, – скажи еще, что Земля плоская. Или ты не видел снимки солдат в антирадиационных костюмах, марширующих вокруг атомной станции в получасе езды от Гаррисберга? Знаешь, как они пытались заделать прорвавшуюся сливную трубу? Баскетбольным мячом, обмотанным изолентой. Это помогло, только ненадолго. Потом его выбросило напором отходов, и он пробил дыру в стене заграждения.
– Я вижу, вы здорово натасканы в пропаганде, – яростно выплюнул Тэд. – Русским такие по нраву! Скажите, сколько вам платят? Или за спасибо стараетесь?
– Ну и кто из нас сейчас говорит, как мунист из аэропорта? – усмехнулся Гарденер и шагнул к н
Страница 39
му. – По-вашему, ядерные реакторы сложены лучше, чем Джейн Фонда?– Если хотите – да, что-то вроде того.
– Прошу вас, – вмешалась не на шутку расстроенная жена декана. – Беседа беседой, но голос-то зачем повышать? Мы же образованные люди…
– Черт, о таких вещах не грех и орать! – выкрикнул Гарденер. Дама отшатнулась и заморгала, а ее муж так уставился на поэта ледяными сверкающими глазами, словно хотел навсегда запомнить его физиономию. Пожалуй, что и запомнил. – Представьте: просыпаетесь вы среди ночи, а в доме пожар. Вы одна изо всей семьи не спите и знаете, что происходит. Вы повысите голос или начнете ходить по дому на цыпочках и шептать, как положено «образованному человеку»?
– Мне просто кажется, что вы слишком далеко за…
Гарденер отвернулся и доверительно подмигнул мистеру Бэй Стейт Электрик:
– Кстати, Тэд, а далеко ли ваш собственный дом расположен от хваленого ядерного сортира, который никак не построят ваши бравые парни?
– Я не обязан все это выс…
– Значит, не очень близко? Я так и думал.
Он посмотрел на миссис Тэд; та отпрянула, схватившись за руку мужа. Боится? Но почему? Что она такого увидела?
К вящему огорчению Гарденера, ему ответил голос помощника шерифа, листающего журнал: «Жену ты подстрелил, вот что. Доволен, засранец?»
– Вы думаете обзаводиться детьми? – мягко спросил Джим. – Если да – я надеюсь, ради вашего блага, что ваша семья действительно поселится как можно дальше от этой АЭС. Понимаете, они продолжают дурить. Как на Три-Майл-Айленд. Еще до открытия той станции, буквально за неделю, случайно выяснилось, что подрядчики слили три тысячи галлонов радиоактивных отходов прямо в питьевые фонтанчики. Как вам это нравится?
Женщина заплакала.
Да, заплакала, но Джим уже не мог остановиться.
– Следователь потом записал, что присоединять трубы для охлаждения радиоактивной жидкости к резервуарам для питьевых фонтанчиков «обычно не рекомендуется». В общем, если благоверный однажды захочет показать вам свой кабинет, я бы на вашем месте у них ни за что не пил. Как в Мексике. А уж если он позовет вас, когда вы будете беременны (или только заподозрите, что беременны), скажите ему… – Гарденер улыбнулся ей, а потом и мужу: – …Что у вас голова болит.
– Замолчите, – выпалил Тэд, а его жена тихо застонала.
– Точно! – поддакнул Арберг. – Думаю, вам самое время заткнуться, мистер Гарденер.
Джим посмотрел на них, потом на других участников вечеринки, застывших в молчании, с широко раскрытыми глазами, возле фуршетного столика. Среди них был и тот молоденький бармен.
– «Заткнуться»?! – Боль пронзила левую часть головы сверкающим хромированным копьем. – Вот-вот! Помалкивай, и пусть чертов дом выгорает дотла! Не сомневайтесь, хозяева этой халупы явятся позже, на холодное пепелище, чтобы выгрести из пепла наши обугленные останки и получить страховку! «Заткнуться»! Только этого от нас и ждут! Попробуй сам не умолкнуть, и тебе заткнут рот, как той же Карен Силквуд…[35 - Карен Силквуд была работником плутониевого завода в Оклахоме и одновременно являлась активисткой профсоюза работников нефтяной, химической и атомной промышленностей. В 1974 году Силквуд от профсоюза включили в комиссию, целью которой было проверить соблюдение норм безопасности на заводе. Она обнаружила многочисленные нарушения, в том числе переоблучение персонала, дефектное оборудование и огрехи в системе учета и контроля продукции, позволявшие при желании организовывать хищения плутония. 13 ноября Силквуд выехала на встречу с лидерами профсоюза и репортером «Нью-Йорк таймс», намереваясь передать собранные материалы, и погибла в автомобильной катастрофе. По утверждению полиции, Силквуд уснула за рулем. Документы, находившиеся при Силквуд, исчезли без следа.]
– Гарденер, прекрати! – прошипела Маккардл. Бог весть, как ей это удалось, поскольку во фразе не было ни одной шипящей согласной.
Джим подался к жене Тэда, чьи бледные щеки теперь блестели от слез.
– Заодно посмотрите статистику СДС – синдрома внезапной детской смертности. Она тоже вырастает в разы вокруг любой АЭС. Прибавьте сюда врожденные пороки развития, такие, как синдром Дауна, он же монголоидизм, или слепоту, или…
– Сейчас же покиньте мой дом, – отчеканил Арберг.
– У вас чипсы на подбородке, – бросил поэт и вернулся к мистеру и миссис Бэй Стейт Электрик. Голос его поднимался уже откуда-то из глубины, точно из колодца. Все внутренние системы слетели с катушек. Панель управления угрожающе мигала сплошь красными индикаторами. – Тэд будет сколько угодно плести вам про «сильные преувеличения», про малые жертвы и богатую фантазию журналистов. Вы можете даже ему поверить. Но факт остается фактом: во время чернобыльской катастрофы в атмосферу Земли было выброшено больше радиоактивного мусора, чем после всех наземных атомных взрывов со времен испытаний «Тринити»[36 - Первое в мире испытание ядерного оружия, произошедшее 16 июля 1945 года в штате Нью-Мексико, США, на полигоне Аламогордо.]. В Чернобыле до сих пор опасно. И будет о
Страница 40
асно очень долгое время. Как долго? Никто не знает. Да, Тэд? – Гарденер отсалютовал ему бокалом и еще раз обвел взглядом замерших вокруг участников вечеринки, умолкнувших с испуганным видом. – Когда-нибудь это снова произойдет. Например, в штате Вашингтон. В Хэнфорде топливные стержни сбрасывали в обыкновенные ямы – точно так же, как и в Кыштыме. Интересно, где тряхнет в следующий раз? В Калифорнии? Во Франции? В Польше? А может быть, прямо здесь, в Массачусетсе, если этот молодчик добьется своего и «Ирокез» будет запущен к весне… Достаточно, чтобы один кретин не вовремя дернул рычаг, и в следующий раз «Ред сокс» смогут выйти на стадион Фенуэя не раньше две тысячи семьдесят пятого года.Патрисия побелела, как восковая свеча. Только глаза плевались снопами голубоватых искр, точно сварочный аппарат.
Арберг, наоборот, весь побагровел под цвет старинного кирпича, из которого обычно сложены респектабельные дома в престижных районах.
Миссис Тэд смотрела то на Гарденера, то на мужа, как на оскаленных псов, готовых ее укусить. Мистер Ядерная Шишка перехватил ее взгляд, мало того – почувствовал, как она вырывается из его железных объятий. Джим заподозрил, что его слова спровоцировали серьезное – возможно даже, роковое – обострение в отношениях между ними. Без сомнения, Тэда учили давить истерики вроде той, что устроил Гард. Для бесчисленных тэдов это столь же обыденная рабочая рутина, как для стюардесс – демонстрировать пассажирам аварийные кислородные системы самолетов. Просто был уже поздний час; пьяная, но красноречивая и аргументированная речь Гарденера привела к настоящему взрыву – пьянчуга точно шаровую молнию из кармана вытащил. И вот результат: собственная жена смотрит как на «Рижского мясника»[37 - Эдвард Рошман (1908–1977) – нацистский военный преступник, член СС. В годы Второй мировой войны – комендант Рижского гетто (1943) и концлагеря Рига-Кайзервальд (1943–1944). Благодаря роману Фредерика Форсайта «Досье Одесса» и снятому на его основе фильму получил прозвище «Рижский мясник».].
– Господи, как я устал от нытья! Сегодня весь вечер вы лопотали свои бессвязные вирши в электрический микрофон, ваш резкий голос усиливался электродинамиками, вашу рожу подсвечивали электросветильники… Откуда, вы думаете, вообще берется ток? Может, его поставляет Волшебник из страны Оз? Боже мой!
– Уже поздно, – поспешила вмешаться Маккардл, – и нам пора…
– Лейкемия, – проговорил Джим, обращаясь прямо к жене Тэда с пугающей откровенностью. – Дети. Они всегда первыми страдают после аварий. Одно хорошо: взрыв «Ирокеза» на долгие годы обеспечит «Фонд Джимми»[38 - «Фонд Джимми» занимается сбором средств на научные исследования и лечение раковых опухолей в онкологическом институте Дана-Фабер в Бостоне, штат Массачусетс.] работой.
– Тэд? – всхлипнула женщина в толстых очках. – Скажи, что это неправда! То есть… – Она полезла в сумочку за носовым платком, но та выскользнула из рук и упала на пол со странным звуком: внутри явно что-то разбилось.
– Уймитесь, – проговорил Тэд. – Если хотите, мы потолкуем об этом позже, но перестаньте намеренно доводить мою жену.
Гарденера окончательно захлестнула тьма, он отдался ей и впустил в себя. Да, то, что надо!
– А я хочу ее довести. Похоже, она о многом и не догадывалась. Хотя должна была знать. Учитывая, за кого вышла замуж.
Поэт сверкнул на женщину красивым хищным оскалом. В этот раз она даже не отшатнулась – наоборот, оцепенела, как олениха, вдруг ослепленная фарами на дороге.
– Теперь к вопросу об отработанных стержнях. Вы в курсе, как с ними поступают после использования? Может, он вам рассказывал, что их по ночам забирают особые феи? Ответ неправильный. Саморазогревающиеся стержни валяются кучами где попало, в том числе прямо в лужах. Мадам, они очень опасны. И еще долго будут.
– Гарденер, уйдите, – вновь подал голос Арберг.
Не обращая на него внимания, он продолжил говорить мистеру и миссис Тэд:
– Многих из этих свалок уже и след потерян, вы знали? Так малые дети за день наиграются, потом завалятся спать, а наутро не могут вспомнить, где побросали свои машинки с кубиками. Вот и отходы все равно что испаряются. Идеальное сырье для Безумного Бомбера[39 - Джордж Метески (1903–1994), более известный как Безумный Бомбер, терроризировал Нью-Йорк в течение 16 лет в 1940-е и 1950-е годы, устраивая взрывы в театрах, библиотеках и офисах.]. Плутоний исчезает в таких количествах, что хватит поднять на воздух все Восточное побережье Соединенных Штатов. Но мне же необходим микрофон, чтобы лопотать бессвязные вирши. Боже меня упаси возвысить го…
Внезапно Арберг – грузный и дряблый, однако чертовски мощный, – схватил его в охапку. Рубашка Гарденера выскочила из брюк. Выскользнувший на пол бокал разлетелся вдребезги. Зычным, хорошо поставленным голосом преподавателя, много лет читавшего лекции в аудиториях, хозяин вечеринки с негодованием объявил:
– А сейчас я вышвырну эту скотину прочь.
Ему захлопали. Правда, не все собравшиеся, может, даже меньше пол
Страница 41
вины.Жена Ядерной Шишки рыдала у того на плече, прижимаясь всем телом, больше не пытаясь отстраниться. Только что Гарденер возвышался над ней, явно представляя собой угрозу, – и вот уже болтается в объятиях Арберга. Мыски ботинок чиркнули по полу, а потом и вовсе оторвались от него.
Взгляд упал на Патрисию. Плотно сжатые губы, полыхающие глаза, ладони смачно и яростно хлопают друг о друга. Наконец-то, аплодисменты! А тогда, после выступления на поэтическом вечере – постеснялась, что ли?
Вот и Рон Каммингс – стоит в дверях библиотеки с гигантским бокалом, одной рукой приобнимая хорошенькую блондинку и незаметно тиская ее грудь. Вид у него озабоченный, но не то чтобы удивленный. В конце концов, это просто продолжение потасовки в гриль-баре «Каменистые земли», ведь правда?
«И ты позволишь этому мешку с дерьмом выставить себя за порог, будто нашкодившего кота?» Гарденер подумал и решил: нет, не позволит.
И что есть мочи двинул назад левым локтем. Он угодил в грудную клетку. Ощущение было такое, словно рука попала в миску со студнем. Арберг сдавленно вскрикнул и выпустил Джима. Тот развернулся, сжимая перед собой кулаки, готовясь дать отпор и почти надеясь, что враг захочет продолжить драку. Пусть только дотронется!
Но крепкий шлюхин сын, казалось, вдруг растерял свой пыл и не проявлял желания вышвырнуть Гарда за дверь. Он только схватился за грудь, словно плохой оперный певец во время скверной арии. Кирпичный оттенок покинул его лицо, если не считать горящих полос на щеках. Жирные губы сложились буквой «О», обвисли, снова сложились в «О» и опять обвисли.
– Сердце! – прохрипел он.
– Какое сердце? – презрительно бросил поэт. – Разве оно у вас есть?
– Приступ… – сипел толстяк. – Вызо…
– Приступ? Да черта с два. Пострадало разве что ваше самолюбие. Так вам и надо, сукин сын.
Джим обогнул толстяка, застывшего в театральной позе с руками, прижатыми к груди в месте, куда пришелся удар. В дверях между столовой и коридором толпились люди; как только Гарденер к ним приблизился, все расступились. Он торопливо направился к выходу.
Тут за спиной послышался женский визг:
– Выметайся отсюда, понял? Проваливай, гадина! Вон! И чтоб я тебя больше не видела!
Пронзительный бабский визг настолько не вязался с образом Патрисии Маккардл, этой вечно мурлыкающей леди с острыми коготками под бархатными подушечками, что Гарденер остановился как вкопанный. Обернулся… И схлопотал тяжелую, оглушительную пощечину. Лицо Патти неузнаваемо перекосилось от гнева.
– Я должна была знать, – выдохнула она. – Ты просто неудачник и пьянь, вздорный, помешанный дебошир и урод. Но я тебе покажу. Вот увидишь. Ты в курсе, о чем я.
– Надо же, Патти, с чего бы вдруг такое внимание? Очень любезно с твоей стороны. Может, я много лет ожидал, пока ты мне покажешь. Наверх подниматься будем? Или доставим гостям удовольствие, пусть вместе со мной полюбуются?
Рон Каммингс, успевший подобраться поближе к театру действий, расхохотался. Патрисия оскалила зубы. Ее ладонь снова взметнулась в воздух. На этот раз Гарденера задело по уху.
Голос Маккардл прозвучал хоть и глухо, но так, чтобы слышали все присутствующие:
– Чего и ждать от козла, стрелявшего в собственную жену?
Джим обернулся, спросил у Рона:
– Прости, можно? – выхватил у него бокал и, молниеносным движением подцепив пальцами лиф ее черного платьица (эластичная ткань отлично тянулась), выплеснул туда виски. – Чао, дорогуша, – бросил Гард напоследок и снова направился к двери. Пожалуй, это был самый достойный выход из сложившейся ситуации.
Арберг так и стоял на месте, держась за сердце. Губы его по-прежнему то сжимались в «О», то беспомощно обвисали.
– Сердце, – еще раз хрипло выдавил он, обращаясь к Гарденеру – или к любому, кто услышит.
Тем временем Патрисия была уже в другой комнате и визжала:
– Все в порядке! Не трогайте вы меня! Отстаньте! У меня все в порядке!
– Эй, вы!
Джим повернулся на голос – и в его щеку впечатался кулак Тэда. Гард пошатнулся, пролетел через весь коридор, тщетно цепляясь руками за стену, наткнулся на стойку для зонтиков, опрокинул ее и наконец ударился о парадную дверь, да так, что задребезжали оконные стекла. Тэд шагал прямо на него с воинственным видом.
– Моя жена заперлась там, в ванной, и у нее истерика. Это все из-за вас. Сейчас же убирайтесь отсюда, или я вас так отметелю…
Темнота взорвалась, точно вздувшийся от газов пакет со сгнившими кишками внутри.
Гарденер схватил ручку зонтика – длинного, черного, какими, должно быть, пользуются английские лорды, – и бросился на противника. Тот прекрасно знал, каковы ставки в этой игре, но упрямо шагал вперед. Собственно, почему бы и нет? За японский автомобиль осталось всего семь выплат, еще восемнадцать – за дом для семьи, так куда ему отступать? Что значит для этого парня шестикратное увеличение детской смертности? Только бы благоверная не рыдала там, в ванной! Добрый старина Тэд… Тебе повезло, что в коридоре стояли зонтики, а не боевые винтовки.
Страница 42
Тэд тут же замер, в изумлении расширив глаза. Выражение бешеной ярости сменилось неуверенностью и страхом, какой нападает на человека, столкнувшегося с чем-то иррациональным.
– Эй…
– Карамба, собака! – вскрикнул Гарденер и, взмахнув зонтом, ткнул Ядерную Шишку в живот.
– Эй! – Тэд охнул и согнулся пополам. – Хватит!
– Andale, andale! – вскричал поэт и принялся охаживать Тэда своим грозным оружием: взмах – удар, взмах – удар, взмах – удар. Застежка еще держалась, но вскоре ослабла, и ткань стала хлопать по ручке. – Arriba, arriba![40 - Andale, andale! Arriba, arriba! – подбадривающие крики на испанском. В таком сочетании их использовал только Спиди Гонзалес – мультипликационный персонаж из серии «Луни Тюнз», «самая быстрая мышь во всей Мексике».]
Обескураженный Тэд уже и не думал о драке, он вообще ни о чем не думал, кроме спасения собственной шкуры. Мистер Бэй Стейтс Электрик повернулся и бросился наутек. Джим устремился следом, колотя врага по макушке и по затылку. Поэт гоготал во все горло… Хотя ему было отнюдь не до смеха. Голова гудела, разваливалась на части. Ну что это за победа, судите сами: переспорить надутого индюка, довести до слез его дражайшую половину, а самого отлупить зонтом? Может, что-то из этого помешает запуску АЭС «Ирокез» в следующем мае? Или спасет от дальнейшего разрушения руины его собственной жалкой жизни? Или убьет червей, что растут, и плодятся, и ползают у него в голове, пожирая остатки разума?
Нет, конечно же. Но прямо сейчас он не видел другого выхода, нежели совершать бессмысленные движения… за неимением лучшего.
– Arriba, гад! – кричал он, загоняя Тэда в столовую.
Ядерная Шишка прикрывал голову руками, неловко пытаясь отмахиваться, как от летучих мышей, одну из которых и вправду напоминал черный, хлопающий на лету зонтик.
– Помогите! – визжал Тэд. – Помогите, он сумасшедший!
Но все только пятились, округлив глаза от испуга.
Ядерная Шишка задел бедром фуршетный стол, и тот закачался. Серебряная посуда посыпалась со сморщенной скатерти. Следом с грохотом полетели тарелки. Уотерфордская чаша для пунша, гордость Арберга, после падения взорвалась, точно бомба, и какая-то женщина заголосила. Стол еще покачался немного и опрокинулся.
– На помощь! На помощь! Спаси-и-иите!
– Andale!
После особенно сильного удара о голову кнопка на ручке сработала, зонт тихо зашипел и раскрылся. Теперь Джим напоминал Мэри Поппинс под кайфом. Позже он вспомнит примету: раскрывать зонт внутри дома – не самое доброе предзнаменование.
Кто-то обхватил его со спины.
Джим рывком развернулся. Значит, Арберг все же оправился от своего неуместного приступа и решил-таки выставить дебошира за дверь?
Но это был не Арберг, а Рон. Причем совершенно невозмутимый с виду. Только во взгляде его сквозило что-то пугающее… Сочувствие? Да, очевидно.
Внезапно зонтик показался ненужным, и Гарденер отшвырнул его прочь. На мгновение комната погрузилась в мертвую тишину. Слышалось только судорожное дыхание Джима да резкие всхлипы побитого.
Опрокинутый столик лежал на груде смятого льна, гнутых вилок, хрустальных осколков. Запах разлитого пунша наполнил комнату испарениями, от которых слезились глаза.
– Патрисия Маккардл уже звонит копам, – сообщил Рон. – Это престижный район, они быстро явятся. Уносил бы ты ноги подобру-поздорову, Джим.
Гарденер огляделся. Участники вечеринки группками жались к стенам и дверям, не сводя с него округлившихся, испуганных глаз. Наутро никто и не вспомнит, что стало предметом спора: атомные ли станции, поэзия Уильяма Карлоса Уильямса или вопрос, сколько ангелов помещается на конце иглы. Половина гостей будет завтра рассказывать другой половине, будто Гарду взбрело на ум наставить Тэду рога. Да-да, просто наш добрый старый весельчак Джим Гарденер, любитель пострелять в женщин, съехал с катушек и выбил дерьмо из какого-то парня при помощи зонтика. Ага, и еще вылил пинту шотландского виски на мелкие титьки собственной работодательницы перед самым уходом. При чем здесь АЭС, правда?
– Ерунда какая-то получилась, – хрипло сказал он Рону.
– Черт, они сроду этого не забудут, – ответил Каммингс. – Лучшее в истории литературное чтение завершилось самой крутой в истории вечеринкой. А теперь уходим. Скорее тащи свою задницу в Мэн. Я позвоню.
Тэд Ядерная Шишка, выпучив блестящие от слез глаза, рванулся к Джиму, но двое парней (в том числе бармен) его удержали.
– До свидания, – обратился Гарденер к гостям. – Благодарю за приятный вечер.
И пошел было к выходу, но вернулся.
– Если забудете все, что здесь было сказано, помните эти два слова: «лейкемия» и «дети». Помните…
Ничего они не запомнят, кроме финальной драки с зонтом. Это было написано на их лицах. Джим кивнул, прошел в коридор мимо Арберга, так и застывшего с прижатыми к сердцу руками и беззвучно шевелящимся ртом, даже не оглянувшись, потом распихал ногами поваленные зонты, открыл парадную дверь и вышел в ночь. Еще никогда в жизни ему так не хотелось напиться. Очевидно, Га
Страница 43
д нашел способ утолить свою жажду, потому что вскоре он уже провалился в живот большой рыбы, и мрак поглотил его целиком.Глава 6
Гарденер на волнорезе
1
На рассвете четвертого июля 1988 года Джим проснулся – вернее, пришел в себя – на краю скалистого волнореза, протянувшегося в Атлантику неподалеку от развлекательного парка «Аркадия», штат Нью-Хэмпшир, Новая Англия. Не то чтобы Гард имел представление, где он находится… Хорошо хоть, имя свое не забыл. Сейчас он, пусть и с большим трудом, понимал только две вещи. Первое – все его тело ужасно страдает. Второе, менее важное – ночью он чуть было не утонул.
Джим лежал на боку, а ноги покачивались в воде. Вероятно, уснул он гораздо выше, но потом скатился во сне… а тут вдобавок начался прилив. Еще полчаса отключки – и тело пошло бы гулять по волнам, словно корабль, неожиданно снявшийся с отмели. Одна нога была по-прежнему обута, но что толку? Гарденер скинул скукоженный от воды мокасин и вяло наблюдал, как тот медленно погружается в зеленоватую тьму. Может, омары теперь туда будут какать… Джим выпрямился и сел.
Голову прострелила такая невыносимая боль, что Гарденер подумал: уж не удар ли? Может, он пережил эту ночь на волнорезе только для того, чтобы наутро скончаться от закупорки кровеносного сосуда?
Понемногу его отпустило, краски мира вновь проступили сквозь сизую дымку, и Джим начал осознавать, как ему плохо. Бобби Андерсон, можно не сомневаться, сказала бы что-то вроде: «Ведь ты этого достоин…» Ну, как в рекламе, знаете? Что может быть лучше, чем наслаждаться своим состоянием после ночи внутри циклона…
«После ночи? Ой ли?
Нет-нет-нет, малыш Джимми. Это был настоящий, долгий запой. Такой, что и черту не поздоровится».
Живот крутило и пучило. Во рту стоял гнусный привкус разложившегося дерьма. Гарденер покосился влево: так и есть, на камнях осталась типичная подпись алкоголика – большая лужа подсыхающей рвоты.
Боже, как ломит все тело!
Джим провел трясущимся грязным пальцем под носом и обнаружил мелкие хлопья спекшейся крови. Значит, снова текло. Так часто бывало после того инцидента во время лыжной прогулки в Сандей-Ривер. Стоило набраться как следует – и вот, пожалуйста. Кроме того, большие попойки (а Гарденер почти три года не надирался в хлам) оставляли и другие малоприятные последствия в виде жуткой мигрени, озноба и готового лопнуть от кислоты желудка; но хуже всего была невероятно глубокая тоска – нет, даже не тоска… а чувство полной обреченности.
Однако настолько худо ему еще не приходилось. Даже если вспомнить депрессию после Великой пьянки на День благодарения в 1980 году, в результате которой оборвались его преподавательская карьера и брак… и которая чуть не стоила жизни Норе. Тогда Гард очнулся в окружной тюрьме Пенобскота, штат Мэн. Снаружи, у двери камеры, дежурил охранник, почитывая последний выпуск «Крейзи»[41 - Иллюстрированный сатирическо-юмористический журнал.] и ковыряя в носу. Позже Джиму расскажут то, что известно в каждом полицейском управлении: запойные часто приходят в себя в подавленном состоянии и слетают с катушек. Поэтому лучше за ними приглядывать, чтобы не отвечать потом, если что… сначала пусть отсидит, сколько ему положено по закону, и покинет пределы казенного учреждения.
– Где я? – прохрипел Гарденер.
– Сам-то как думаешь?
Охранник вытащил из носа большую зеленую гадость и с явным удовольствием размазал ее по грязной подошве ботинка. Гард наблюдал за ним, не отрываясь. Год спустя он напишет об этом стихотворение.
– Что я натворил?
Вчерашний день зиял в памяти черным провалом, если не считать пары коротких проблесков сознания – бессвязных, похожих на солнечные лучи, что прорываются сквозь прорехи в тучах перед началом бури. Вот Джим подает Норе чай, разглагольствуя об атомных станциях. Ну конечно, а то о чем же? Славься, Чернобыль, во веки и веки. Гарденер и перед смертью произнесет: «АЭС», а не «бутон розы». А еще он упал на дорожке у гаража… И жадно ел пиццу, так что большие куски расплавленного сыра падали за пазуху, обжигая грудь под рубашкой… И набрал номер Бобби. Потом бормотал в трубку что-то ужасное, а Нора визжала… визжала?
– Что я натворил? – повторил он уже настойчивее.
Помощник шерифа покосился на него с плохо скрываемым презрением.
– Жену ты подстрелил, вот что. Доволен, засранец?
И опять погрузился в свой «Крейзи».
Скверно… нет, хуже. Скверно – это когда заранее глубоко презираешь себя, но не можешь вспомнить, в чем провинился. Например, перебрал шампанского, как однажды на Новый год, и прыгал по комнате с абажуром на голове, поминутно сползающим на глаза, отчего все вокруг (за исключением жены, разумеется) пришли в восторг: ничего подобного они в жизни не видели. Тебе плохо, но ты еще не в курсе, что на самом-то деле врезал полисмену на улице. Или стрелял в жену.
Так вот, сегодня на волнорезе Гарденер чувствовал себя еще хуже. Он и не представлял, что такое возможно. Голова наотрез отказывалась даже пытаться восстановить события
Страница 44
оследних дней.Джим молча смотрел на вздымающиеся волны, повесив голову и обхватив колени руками. Вода откатывала, оставляя мелких рачков копошиться в зеленых водорослях… Или нет, в какой-то зеленой слизи, похожей на сопли.
«Жену ты подстрелил, вот что. Доволен, засранец?»
Гард зажмурился от пульсирующей боли, снова открыл глаза…
И вдруг тот же голос мягко поманил его: «Прыгай. А что, разве ты не устал от всех этих мерзостей?» Занятно, наверное, там, на дне. Никто не хватится. Представим, что Джима смыло дождем. Однажды он возродится – с очередным поворотом кармического колеса… Каким-нибудь навозником, в наказание за все, что успел натворить. «Давай не тушуйся, Гард. В нынешнем состоянии у тебя наверняка сведет ноги, долго мучиться не придется. Думаешь, на тюремных нарах лучше будет? Прыгай смелее».
Он встал на камнях и начал покачиваться, глядя в пучину. А ведь это могло бы само случиться, во сне. Черт, почти случилось…
Нет, рано. Сперва надо поговорить с Бобби.
Его разум ухватился за эту идею. Бобби… Единственное, что уцелело из прошлого. Она до сих пор обитает в Хейвене, пишет вестерны, здраво мыслит. Они больше не любовники, но до сих пор друзья. Последняя ниточка, последняя связь.
Значит, сначала – Бобби, да? Для чего? Хочешь и ее доконать? По твоей милости полицейские завели на Бобби досье, а стало быть, и фэбээровцы тоже. Не впутывай ее в это дело. Прыгай – и всем полегчает.
Гард покачнулся вперед. Очень близко…
В его голове больше не осталось доводов в пользу того, чтобы жить. Его разум мог бы напомнить, что Джим уже года три более или менее хранил себя в трезвости, не уходил в запои с тех пор, как их с Бобби арестовали в Сибруке в 1985 году. Но все это чепуха. Не считая Бобби, он один на свете. Почти все это время его рассудок находился в полном хаосе, снова и снова – даже на трезвую голову – возвращаясь к теме АЭС. От первоначального беспокойства и злости Гард скатился в состояние одержимости. Да, но осознать проблему и исцелиться – разные вещи. Его поэзия деградировала. Мозги – тоже. Самое гнусное: даже не прикасаясь к спиртному, он мысленно тянулся к бутылке. Просто в последнее время тяга сделалась невыносимой. «Я – словно ходячая бомба, готовая сдетонировать где и когда угодно. Пора самообезвредиться».
Ну и ладно. Ладно. Джим закрыл глаза и приготовился.
Но тут его посетила непонятная, интуитивная убежденность – мощная, на грани предвидения. Это Бобби нужно поговорить с ним, а не наоборот. Шутки разума? Не похоже. Она явно попала в беду. Причем в серьезную.
Гард открыл глаза и огляделся с видом человека, очнувшегося от глубокой дремы. Долго ли найти телефонную будку и позвонить? Он даже не скажет: «Привет, а я тут вышел из запоя» или «Не представляю, куда я попал; по крайней мере, здесь не сидит помощник шерифа, любитель поковыряться в носу…». Только одно: «Как ты поживаешь, Бобби?» Если все у нее отлично, надо бы лучше, да некуда, банда Джеймса затеяла перестрелку в Нортфилде, Сандэнс Кид и Бутч Кэссиди ударились в бегство, «а ты-то как, старина?» – Гард ответит: «Великолепно! Пишу для разнообразия кое-что стоящее. Думаю съездить в Вермонт, навестить друзей», а потом вернется на волнорез и прыгнет. Больше никаких проволочек – нырнет, и все. Пожалуй, это будет в самый раз. Жил, как в омуте, и помрет в пучине. Океан был здесь миллионы лет, так что подождет еще пять минут.
«Только не переваливай на нее свои горести, слышишь? Обещай, Гард. Не вздумай сломаться и лепетать, как обиженное дитя. Она – подруга, а не жилетка для слез. Обойдемся без этого!»
Бог весть сколько тысяч раз Джим не выполнял обещаний, особенно данных самому себе, но это слово он сдержит.
Поэт неуклюже вскарабкался на волнорез – каменистый, суровый, того и гляди, сломаешь лодыжку, – и рассеянно огляделся в поисках потрепанной бурой сумки, которую таскал с собой в любые поездки и просто на длительные прогулки: она, должно быть, валяется где-то рядом или в какой-нибудь щели застряла… Сумки не было. Жаль: эта боевая подруга, помятая, замызганная, сопровождала Гарденера со времен его неудачного брака, одна из немногих ценностей, чудом сохранившихся за эти годы сплошных потерь. Что же, теперь и сумка исчезла. А с ней и смена белья, зубная щетка, мыло в пластмассовой коробочке, зубочистки (Бобби время от времени для потехи вялила мясо в сарае), двадцать долларов за подкладкой… и конечно, все неопубликованные стихи.
Впрочем, последнее беспокоило меньше всего. Ведь речь о стихах, написанных за минувшие несколько лет, собранных вместе под неподражаемо остроумным и оптимистичным названием «Радиоактивный цикл» и отвергнутых пятью издательствами подряд. Один безымянный редактор вернул их с припиской: «Поэзия и политика редко сочетаются; поэзия и пропаганда – никогда». Джим понимал всю правоту этой лаконичной нотации… Но и остановиться уже не мог.
Что ж, прилив теперь внесет свою правку волшебным синим карандашом. «Иди и ты поступай так же», – промелькнуло вдруг в голове. И Гарденер, шата
Страница 45
сь, медленно двинулся по каменистому волнорезу по направлению к пляжу, изумляясь тому, как он вообще ухитрился забраться туда, где проснулся: то-то, должно быть, занятно смотрелся со стороны этот смертельный акробатический трюк. Поэт шагал, а за его спиной поднимался над Атлантикой алый пузырь солнца, впереди под ногами, тянулась по гальке неровная тень, а на берегу какой-то мальчишка в джинсиках и футболке поджигал петарды.2
Надо же, чудо: сумка не пропала. Лежит себе на берегу кверху дном, немногим выше линии прилива, молния расстегнута. Словно кожаный рот раскрылся и жадно кусает песок. Джим подобрал ее и заглянул внутрь. Пусто, все исчезло. Даже пара грязных подштанников. Гард проверил двойное дно из кожзаменителя. Двадцатка тоже испарилась. Мечты были сладки, но кратки…
Гарденер выпустил сумку из рук. Записные книжки, все три, валялись поодаль на пляже. Одна – вверх обложкой, в виде палатки, вторая мокла пониже приливной линии, распухнув до размеров телефонного справочника, а третью задумчиво перелистывал ветер. «Спокойно, – сказал себе Джим. – Так проходит вся жопа мира».
Мальчик с петардами осторожно, бочком, приблизился. «Боится, что я окажусь таким же дурным на всю голову, как и выгляжу, – мысленно усмехнулся поэт. – Думает рвануть, если что. Сообразительный ребенок».
– Это ваше? – спросил мальчишка.
На его футболке с изображением парня, взорвавшего бакалейную лавку, красовалась крупная надпись: «ЖЕРТВА ШКОЛЬНЫХ ЗАВТРАКОВ».
– Ага. – Гарденер наклонился за отсыревшей записной книжкой, посмотрел на нее и отбросил.
Мальчик протянул ему остальные две. Что тут было сказать? «Не трудись, парнишка, это не стихи, а сплошная галиматья»? «Поэзия и политика редко сочетаются, поэзия и пропаганда – никогда»?
– Спасибо, – решил сказать Джим.
– Да ладно. – Мальчик подержал раскрытую сумку, чтобы Гарденер мог положить туда сухие записи. – Странно, что вам хоть что-то оставили. Тут летом воров – как собак нерезаных. Наверное, из-за парка. – Он не глядя ткнул за спину большим пальцем, и Гард увидел на фоне облаков силуэт американских горок.
Первая мысль: неужели во время запоя его занесло на самый север штата, к Олд-Орчард-Бич? Хотя нет. Тогда рядом был бы пирс.
– Где я? – спросил Джим, моментально всеми чувствами переносясь в тюремную камеру, за дверью которой помощник шерифа листал журнал, ковыряясь в носу.
Что, если он сейчас пробасит: «Сам-то как думаешь?»
– Аркадия-Бич. – Во взгляде парня читалось одновременно удивление и презрение. – А вы вчера здорово набрались, мистер.
– Если б только вы знали, как громко в ночи в мою дверь томминокер стучит и стучит, – скрипучим, жутким голосом нараспев продекламировал Гарденер.
Мальчик изумленно моргнул… А потом, к восторгу поэта, неожиданно прибавил ни разу не слышанный им куплет:
– Хоть убейте – не выйду из дома теперь: я боюсь даже видеть проклятую дверь!
Гард ухмыльнулся, но тут же поморщился от нового приступа боли.
– Откуда ты это взял?
– От мамы. В детстве.
– Мне тоже мама про них рассказывала, но только первую половину.
Ребенок пожал плечами, словно тема уже потеряла для него интерес.
– Моя много чего выдумывала. – А потом оглядел собеседника с головы до ног. – Вам плохо?
– Ох, парень! – Гарденер торжественно поклонился. – По бессмертному выражению Эда Сандерса и Тули Купферберга[42 - Авангардные поэты и музыканты, в 1965 году основавшие в США группу «The Fugs». «Дерьмо ручной работы» – название одной из их песен.], я себя чувствую, словно дерьмо ручной работы.
– Похоже, вы долго бухали.
– Да? А ты-то что в этом понимаешь?
– Мама… Она всегда или плела что-нибудь типа дурацких стишков, или вообще пару слов связать не могла.
– Но теперь-то все позади?
– Да. На машине разбилась.
Джима передернуло. Парнишка, похоже, этого не заметил; он уставился на небо, провожая взглядом чайку. Птица прочертила утреннее небо нежного оттенка макрелевой чешуи, мелькнула черной тенью на фоне встающего алого солнца и опустилась на волнорез – поискать что-нибудь съедобное, с ее точки зрения.
Обескураженный Гарденер перевел взгляд с чайки на мальчика, чувствуя себя более чем… странно. Весь этот разговор показался ему чуть ли не знамением свыше. Парень знал о пресловутых томминокерах. Интересно, много ли в мире найдется детей, которые вообще о них слышали? И каковы были шансы, что Гард повстречает парнишку, который: а) помнил стишок наизусть и б) потерял бы пьяницу-мать?
Мальчик вытащил из кармана небольшую связку петард. «Сладкоголосые птицы юности»[43 - Название пьесы Теннесси Уильямса, считающейся классикой американской драматургии.], – с улыбкой подумал Джим.
– Хотите, дам пару штук зажечь? Хоть отпразднуете. Может, полегчает немного?
– Что я отпраздную? Четвертое июля? Это сегодня, да?
– Да уж не праздник древонасаждения.
Постойте, двадцать шестое июня было… Он подсчитал. О боже. Восемь дней полной отключки. Ну почти. Но лучше бы полной… Солнечные лучи (кто их звал?!) уже нача
Страница 46
и пробиваться сквозь мглу, освещая мрачные закоулки памяти. Он причинил кому-то боль – снова. Да, теперь Джим был в этом уверен. Гард, тебе в самом деле хочется знать, кто это(аргльбаргл)
и что ты ему, или даже ей, сделал дурного?
А может, не стоит? Может, лучше позвонить Бобби и сразу покончить с собой, пока не припомнил подробности?
– Мистер, почему у вас шрам на лбу?
– Катался на лыжах, врезался в дерево.
– Вот, наверное, больно было!
– Да уж, не поздоровилось, но терпимо. Здесь поблизости есть телефон-автомат?
Мальчишка махнул рукой в сторону экстравагантного особняка под зеленой крышей, что возвышался в миле от них, на гранитном мысе. Должно быть, гостиница. Ни дать ни взять пейзаж с бумажной обложки готического романа.
Гард попытался вспомнить название.
– Это ведь «Альгамбра», верно?
– Она самая.
– Спасибо, – сказал он и тронулся в путь.
– Мистер?
Джим обернулся.
– Последнюю тетрадку свою не возьмете? – Парень ткнул пальцем в отсыревшую записную книжку, так и оставшуюся возле приливной линии. – Ее можно просушить.
Гарденер покачал головой.
– Друг, мне бы самому просохнуть.
– Может, все-таки подожжем петарды?
Джим опять мотнул головой и вдруг улыбнулся:
– Ты только осторожнее с ними, ладно? Эти штуки могут и покалечить при взрыве.
– Хорошо. – Мальчик тоже застенчиво улыбнулся в ответ. – А знаете, моя мама довольно долго пила, прежде чем… ну, вы понимаете…
– Да, я понимаю. Как тебя зовут?
– Джек. А вас?
– Гард.
– С Четвертым июля, Гард.
– С Четвертым июля, Джек. И держись подальше от томминокеров.
– Когда они постучат в мою дверь… – серьезно кивнул мальчишка и посмотрел на поэта так, словно знал что-то запредельное.
Гарденера вновь посетило предчувствие – правда, только на миг. «Кто бы мог подумать, – проскрипел в голове язвительный голос, – что человек с бодуна получает доступ к психическим эманациям самой Вселенной?» В который раз накатила тревога за Бобби. И, махнув парнишке рукой на прощание, он зашагал по пляжу. Сначала – довольно бодро, хотя ноги все время вязли в песке, застревали, тонули… Сердце колотилось все быстрее; гул в голове нарастал; вскоре даже глазные яблоки стали ощущать биение пульса.
Между тем «Альгамбра» и не думала приближаться.
«Сбавь скорость, а то заработаешь приступ. Или удар. Или и то, и другое сразу».
Он и в самом деле замедлил шаг… А потом подумал: какие глупости. Через четверть часа, не позже, он собирается пойти на корм рыбам, а вот поди ж ты: переживает за сердце. Прямо как тот приговоренный к высшей мере, которому перед расстрелом предложили закурить, а он отказался: «Нет, я как раз завязать пытаюсь…»
Гарденер снова ускорил шаг, и в ритме пульсирующей боли ему внезапно послышались корявенькие стишки:
Если б только вы знали, как громко в ночи В мою дверь томминокер стучит и стучит. Я чокнутым был, зато Бобби – о’кей, Но это пока не явились и к ней.
Поэт даже остановился. Дались ему эти томминокеры!
А в голове опять прозвучал этот жуткий, но очень реальный голос, похожий на крик одинокой гагары в ночи над пустынным озером: «Бобби попала в беду!»
Гарденер опять зашагал с прежней резвостью… а потом еще и прибавил ходу. «Хоть убейте – не выйду из дома теперь, – продолжало стучать внутри. – Я боюсь даже видеть проклятую дверь!»
Уже поднимаясь по выбеленным солнцем ступеням лестницы, ведущей по краю мыса от пляжа к отелю, Джим машинально вытер под носом – и снова увидел кровь.
3
В фойе гостиницы Гард провел одиннадцать секунд – ровно столько потребовалось портье, чтобы заметить его необутые ноги. Стоило Джиму возмутиться, как портье кивнул мускулистому коридорному, и они на пару его вытолкали.
«Меня бы вышвырнули даже обутого, – с горечью подумал Гард. – Черт, я бы сам себя вышвырнул».
Он успел посмотреться в стеклянную дверь фойе. Красавчик… Кровь вытирал рукавом – больше размазал. Глаза – красные, налитые, остекленевшие. Дикая поросль на щеках напоминала торчащие иглы дикобраза, остриженного шесть недель назад. В изысканной атмосфере «Альгамбры», где джентльмены расхаживали с красотками, облаченными в короткие теннисные юбочки, Гард определенно напоминал бомжа.
Только потому, что постояльцы в основной своей массе еще продирали глаза у себя в номерах, у коридорного нашлось время на короткое объяснение:
– Телефон-автомат есть на бензоколонке «Мобайл». А теперь вали отсюда, пока я в полицию не позвонил.
Если бы Гарденер еще хоть чего-то не знал о себе, он бы все прочитал в глазах этого здоровяка-коридорного.
Пришлось тащиться вниз по склону холма в направлении бензоколонки. Носки шлепали на ходу и липли к нагретому солнцем асфальту. Сердце стучало с присвистом, как мотор малобюджетного «форда», который долго и нещадно эксплуатировали. Головная боль постепенно перемещалась влево; в конце концов она соберется в точку, словно от укола блестящей острой булавкой… Разумеется, если Джим до этого доживет.
И вдруг ему снова стало семнадцать. В то в
Страница 47
емя Гард был одержим не трехбуквенными АЭС, а четырехбуквенным сексом. Девушку звали Анна-Мари. Гарденер верил, что скоро добьется ее благосклонности, если только не сдрейфит. Если не покажет себя слабаком. Может, даже прямо сегодня. Да, но доказывать, что он не слабак, придется тоже сегодня, здесь, на промежуточной лыжне «Прямая стрела» в Вермонте. Уже на ходу Гард уставился на свои лыжи, мысленно повторяя основные шаги и способы остановки. Он чувствовал себя как перед серьезным испытанием, которое во что бы то ни стало хотелось пройти. Ведь Джим в первый раз покинул учебные склоны для новичков, а вот Анна-Мари… В общем, вряд ли она пожелает отдаться парню, который на финише будет напоминать дурацкого снеговика из мультфильма. Выглядеть в глазах девушки слегка неопытным – в этом был бы определенный шик; но не круглым же дураком! И вот он едет, уставившись на свои лыжи, вместо того чтобы посмотреть вперед, а между тем прямо по курсу – старая кривая сосна с ярко-красной предупреждающей пометкой на стволе. И лишь ветер свистит в ушах, да сухо поскрипывает снег, и эти звуки сливаются в усыпляющее: шшш…Тут мерзкий стишок ворвался в воспоминания, вынудил Гарденера остановиться в нескольких шагах от заправки, и вновь зазвучал в голове под мучительное биение пульса: «Если б только вы знали, как громко в ночи в мою дверь томминокер стучит и стучит…»
Поэт откашлялся, ощутив во рту медный привкус крови, и сплюнул красноватый комочек флегмы на замусоренную обочину. Как-то раз он взялся расспрашивать маму о томминокерах. Ответа (если тот вообще прозвучал) Джим не запомнил, но почему-то всегда считал их грабителями с большой дороги, что в лунном свете крадутся за жертвами, в сумраке – убивают, а в самую темную пору ночи закапывают холодные трупы. Однажды мальчик провел полчаса – чуть не целую вечность, – лежа в постели без света и мучительно размышляя о том, что загадочные томминокеры могут оказаться не просто грабителями, а, например, каннибалами, и своих жертв они не закапывают, а готовят, и… ох…
Гарденер поежился, обхватив себя тощими руками за плечи (похоже, во время запоя он очень редко питался). А потом перешел дорогу к заправке, еще не открывшейся, но уже увешанной баннерами. Самые заметные из них гласили: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ БЕНЗИН ВЫСШЕГО СОРТА.89», «БОЖЕ, БЛАГОСЛОВИ АМЕРИКУ» и «“ВИННЕБАГО” – ДОМА НА КОЛЕСАХ, КОТОРЫЕ РУЛЯТ!» Действительно, на стене заправки висел телефон-автомат. К счастью, это была одна из новейших моделей, позволявшая звонить на большие расстояния без предоплаты. По крайней мере, не придется тратить последнее в жизни утро на попрошайничество. Гард набрал ноль – и остановился. Рука сильно тряслась, не попадала по нужным клавишам. Тогда он зажал трубку между плечом и ухом, чтобы освободившейся правой рукой более или менее зафиксировать левую кисть… насколько это возможно. А потом до ужаса медленно, точно подрывник, боящийся ошибиться, стал указательным пальцем давить на кнопки. Автоматический голос велел ему либо ввести номер своей кредитки (совершенно невыполнимый для Гарда трюк в его теперешнем состоянии – даже если бы у него и была кредитка), либо ноль, чтобы связаться с оператором. Джим выбрал второе.
– Здравствуйте, с праздником, с вами говорит Элейн, – радостно прощебетала телефонистка. – Не могли бы вы сообщить, кто будет оплачивать разговор?
– Здравствуйте, Элейн, и вас тоже с праздником. Запишите на счет Джима Гарденера.
– Благодарю вас, Джим.
– Не за что. – Вдруг он встрепенулся: – Скажите ей, это Гард.
Пока где-то в Хейвене звонил аппарат, в ожидании ответа Джим засмотрелся на солнце, которое, раскрасневшись еще сильнее, будто гигантский волдырь, неспешно вставало навстречу макрелевым облакам; те понемногу сгущались, обещая к обеду ливень. В памяти всплыл стишок из детства: «Небо ало вечером – плыви, бояться нечего. Небо ало на рассвете – моряку невзгоды светят».
Что-то слишком много поэзии для последнего утра… Гарденер мысленно извинился перед Бобби: сегодня придется поднять ее ни свет ни заря, но ведь это больше не повторится. Впрочем, будить оказалось некого. Телефон продолжал звонить, но без толку. Дзинь… дзинь… дзинь.
– Вызываемый абонент не отвечает, – сообщила телефонистка на случай, если Джим оглох или забылся и приложил трубку к заднице вместо уха. – Попробуйте повторить попытку немного позже.
Ага, разве что во время спиритического сеанса.
– Хорошо, – сказал Джим. – Желаю вам приятного дня, Элейн.
– Спасибо, Гард!
Он оторвал трубку от уха, словно та его укусила, и в испуге уставился на нее. На мгновение поэту почудился голос Бобби… Господи, так похоже…
– Простите, что вы сейчас ска?.. – только и выдавил он из себя, вернув трубку на место.
Но жизнерадостная Элейн уже отключилась.
Да, именно Элейн. Элейн, а не Бобби. Однако…
Почему «Гард»?
Джима никто так не называл, кроме…
А, ну да. «Скажите ей, это Гард».
Разумеется. Идеальное объяснение.
Но почему ему так не кажется?
Он медленно повесил трубку. Постоял у бен
Страница 48
околонки в отсыревших носках, заметно помятых штанах и незаправленной рубашке, глядя на свою длинную-предлинную тень. По дороге в сторону Мэна промчалась вереница мотоциклистов.«Бобби в беде».
Может, хватит уже? Все это чепуха на постном масле – как она сама бы выразилась.
«Дружище, а кто тебе вообще сказал, что люди ездят домой только в Рождество? Она отправилась в Ютику, чтобы отметить Великий День Независимости с семьей, всего-навсего».
Ну да. Конечно. Скорее Джим устроится работать на массачусетскую АЭС, чем Бобби лишний раз сорвется в гости к родным. Энн ничего не стоит ради потехи сунуть несколько петард сестре между ног и поджечь.
«Значит, ее пригласили быть маршалом на параде… или даже шерифом, ха-ха! – в одном из тех скотоводческих городков, о которых она всегда писала. Дэдвуд, Эйбилен, Додж-Сити – что-нибудь в этом роде. Ты сделал все, что мог. А теперь доверши задуманное».
Его рассудок уже не спорил, махнув на все рукой. Только повторил заезженное: «Бобби в беде».
«Это просто отговорка, трус несчастный».
Или нет?
Неясное предчувствие превратилось в железобетонную уверенность. Чепуха или нет, на постном или сливочном масле, а внутренний голос продолжал твердить, что Бобби попала в серьезную передрягу. Нужно выяснить наверняка, а до тех пор… Как Гард уже сказал себе утром, океан все равно никуда не денется.
– Вдруг до нее добрались томминокеры? – произнес Джим вслух и разразился хриплым, испуганным смехом.
Сомнения прочь: он сходит с ума.
Глава 7
Гарденер приезжает
1
Шшшуххххх…
Он пристально смотрел вниз, на гладкие коричневые деревяшки, скользящие по снегу. Джим опустил взгляд, чтобы убедиться, что держит их параллельно друг другу, а не как сопливая девчонка, впервые увидевшая склон, – и уже не смог оторваться от завораживающего движения искристой белой полосы между лыжами, стремительно летящей назад. Почти загипнотизированный, он очнулся только от крика Анны-Мари:
– Гард, берегись! Смотри!
В голове туман, как после крепкого сна. До Джима с трудом доходит, что он глазел вниз, на бегущую сверкающую полосу куда дольше положенного.
Анна-Мари визжит:
– Поворачивай, Гард! Поворачивай!
И снова что-то кричит – кажется, советует ему падать. Просто взять и упасть? Боже, так можно и ногу сломать!
В эти последние, считаные секунды до жуткого столкновения Джим по-прежнему не понимает: как все могло так быстро пойти наперекосяк?
Каким-то образом он умудрился съехать с накатанной дорожки влево. Теперь сосны и ели с тяжелыми от налипшего снега голубовато-сизыми лапами проносятся в каких-нибудь трех ярдах от него. Левая лыжа чудом не натыкается на торчащий острый валун. Джим холодеет от ужаса: он больше не управляет собой, он забыл все, чему его научила Анна-Мари и что казалось детской забавой на склонах для новичков.
И вот он мчится на скорости… двадцать миль в час? Или тридцать? Сорок? Ветер обжигает лицо. Линия деревьев у края лыжни «Прямая стрела» стремительно надвигается. Между тем его собственная лыжня – уже не прямая, а плавно изогнутая диагональ. Этого вполне хватит, чтобы убиться. Скоро он совсем покинет лыжню, а потом остановится, и можно спорить на что угодно, это будет очень быстрая остановка.
Анна-Мари снова что-то кричит. «Повернуть»? Она что, серьезно? Гарда сейчас хоть озолоти – он даже затормозить не сможет, а тут… «повернуть»!
Он пытается вырулить вправо, но лыжи упорно несутся выбранным курсом. Перед глазами встает то самое дерево, в которое Джим сейчас врежется, – старая, припорошенная снегом сосна. На кривом стволе – ярко-красная метка, совершенно ненужный сигнал опасности. Гард еще раз пытается повернуть, но понимает, что напрочь забыл, как это правильно делается.
Дерево угрожающе растет в размерах. Кажется, это оно само летит навстречу, а Джим застыл на месте. Он успевает различить шершавые наросты, острые обломки ветвей, на которые ему суждено наткнуться, трещины в старой коре, неряшливые потеки алой краски.
Анна-Мари кричит снова. Он – тоже.
Шшшуххххх…
2
– Мистер? Мистер, вам плохо?
Гарденер резко выпрямился от неожиданности, мельком успев подумать, что боль ударит молотом по голове. Однако мигрень отступила. Немного подташнивало от голода, но в голове царил полный штиль. Боль загадочным образом исчезла, пока он видел сон о том несчастном случае.
– Все хорошо, – сказал он, озираясь.
И тут голова опять загудела – Джим ударился о барабан.
Девушка в обрезанных джинсах рассмеялась:
– Вообще-то по ним бьют палочками! А вы бормотали во сне.
Тут Джим разглядел, что едет в фургоне, и все встало на свои места.
– Правда?
– Ага. И голос у вас был не очень.
– Кошмар увидел, – ответил Гарденер.
– Угощайтесь. – Девушка протянула ему самокрутку с марихуаной, свернутую из обрывка газеты. С фотографии улыбался добрый старина Ричард Никсон в синем костюме. Пальцы у него были сложены в виде буквы W. Даже самые взрослые пассажиры фургона вряд ли помнили этот жест.
– Гаран
Страница 49
ия от любых кошмаров, – серьезно добавила девушка.«Милая, то же самое мне говорили об алкоголе. Знаешь, иногда люди врут. Так и знай на будущее. Сильно врут».
Из вежливости Гард сделал одну затяжку; голова поплыла чуть ли не сразу. Он поспешил вернуть самокрутку девушке, сказав:
– Мне бы сейчас лучше пожевать чего-нибудь.
– Крекеры подойдут? – подал голос водитель, протягивая назад упаковку. – Остальное мы все подчистили. Бивер даже чернослив уничтожил, так что извини…
– Бивер что хочешь слижет, – сказала девушка в обрезанных джинсах.
Парень рядом с водителем повернул к ним пухлое, но приятное лицо.
– Ну, вот еще. Глупости. Матушку свою я, например, не лизал.
Все, включая Гарденера, громко расхохотались.
Потом Джим произнес:
– Хорошие крекеры. Честно.
Так оно и было. Сначала он ел осторожно и понемногу, прислушиваясь к желудку: не взбунтуется ли? Но тот молчал, и Гард начал ускоряться. Под конец он уже запихивал крекеры в рот большими горстями под раздраженное урчание в животе.
Когда же Джим в последний раз ел? Трудно сказать. Запой есть запой. Судя по прошлому опыту, поэт не слишком увлекался едой в то время, когда пытался запить спиртным целый мир, – а если что-то и попадало в рот, то неизменно оказывалось потом у него на коленях или рубашке. Вспомнить хотя бы ту гигантскую жирную пиццу, которую Гард пытался умять на День благодарения в 1980-м… В тот самый вечер, когда прострелил Норе обе щеки.
«Вы же могли задеть зрительный нерв, а то и оба! – возмущенно рявкнул в голове голос адвоката жены. – Это же частичная, если не полная слепота! А мог наступить паралич! Смерть! Достаточно, чтобы пуля задела зуб и кусок отлетел в какую угодно, мать ее, сторону! Хватило бы одного обломка! А вы тут сидите и мямлите, будто не имели намерения убивать! Что еще собираются сделать, когда целятся человеку в лицо?»
На Гарда накатила волна уныния – черная и гигантская, высотой в целую милю. Надо было все-таки покончить с собой. Зря он отложил это дело.
«Но Бобби в беде».
«Может быть. Только дожидаться помощи от такого, как ты, – все равно что просить пиромана починить газовую горелку».
«Заткнись».
«Ты конченый человек, Гард. Отработанный материал. У тебя мозги от спиртного спеклись, как выразился бы тот мальчик на пляже…»
– Вы уверены, что хорошо себя чувствуете? – встревожилась девушка с красными волосами, коротко подстриженными под панка. Ноги – практически от ушей.
– Угу. А что, я так плохо выгляжу?
– Минуту назад – просто жуть, – мрачно подтвердила она.
Джим усмехнулся – не над ее словами, конечно, а над загробным тоном, и девушка с облегчением ухмыльнулась в ответ.
Гард посмотрел в окошко: оказывается, не так уж долго он и проспал. Перистые облака цвета макрелевой чешуи еще два часа назад начали сгущаться в однотонную серую массу: после обеда жди проливного дождя. Пока Джим доберется до Хейвена, там уже стемнеет, и наверняка он весь промокнет до нитки.
Повесив трубку там, на бензоколонке, он стянул носки и забросил их в урну. Затем вышел на нужную магистраль и с сумкой в руке принялся голосовать.
Двадцать минут спустя появился этот фургон – почти новый «додж-караван» с делаверскими номерами. Сбоку были намалеваны две гитары со скрещенными, точно боевые мечи, грифами, а под ними – название группы: «ЭДДИ ПАРКЕР БЭНД». Машина притормозила, и Гарденер бросился к ней. Он задыхался, сумка больно била по ногам, левая сторона головы готова была взорваться, но Джим все-таки успел усмехнуться над забавным слоганом, тщательно выписанным на задних дверцах: «ЕСЛИ ЭДДИ БАЛДЕЕТ – НЕ СТУЧИСЬ, А ТО ОГРЕЕТ!»
И вот он сидит на полу, постоянно напоминая себе не поворачиваться резко, чтобы снова не врезаться в барабан. Как только впереди показался щит с надписью «Олд-Орчард», по ветровому стеклу застучали первые капли.
– Слушай, – притормозив, начал Эдди. – Не могу тебя отпустить просто так. Дело к дождю, а ты ведь даже без обуви.
– Обойдусь.
– Не так уж вы круто выглядите, – мягко заметила девушка в обрезанных джинсах.
Эдди сорвал с себя шляпу (над козырьком красовалась надпись: «Я ЗДЕСЬ НИ ПРИ ЧЕМ, Я ВООБЩЕ ГОЛОСОВАЛ ЗА ГОВАРДА-УТКУ»[44 - Популярный персонаж комиксов, по сюжету участвовавший в президентских выборах в 1976 году.]).
– Скидываемся, ребята.
Откуда ни возьмись появились бумажники, в карманах джинсов зазвенела мелочь.
– Спасибо, не надо! Вы что?
Кровь бросилась Гарденеру в лицо. Это было даже не смущение, а самый настоящий стыд. Где-то внутри поэт ощутил сокрушительный удар, от которого не ломаются зубы или, к примеру, кости, а вот душа – запросто. Эта мысль прозвучала мелодраматично, как колокольный звон. И, что самое ужасное, принесла вполне реальную боль. «Ага, – подумалось Джиму. – Значит, вот как оно бывает. Всю жизнь ты только слышал про людей, опустившихся на самое дно, а теперь понимаешь их. Вот оно. Джеймс Гарденер, собиравшийся стать вторым Эзрой Паундом[45 - Эзра Лумис Паунд (1885–1972) – американский поэт, один из о
Страница 50
новоположников англоязычной модернистской литературы, издатель и редактор.] для своего поколения, принимает лишнюю мелочь от делаверской группы, играющей в барах».– Ну, правда же… зря вы…
Эдди Паркер продолжал невозмутимо передавать шляпу. Среди монет там лежало несколько однодолларовых купюр. Бивер был последним в очереди. Подумав, он бросил пару четвертаков.
– Послушайте, – настаивал Гарденер, – честно, я тронут, но…
– Давай, Бивер, – подначил Эдди. – Ты же не какой-нибудь долбаный Скрудж?
– Нет, правда, у меня друзья в Портленде, я просто звякну им… и вообще вспомнил: я как-то оставил чековую книжку у одного знакомого в Фалмуте, – с горячностью приврал поэт.
– Би-вер – Скрудж, – весело выкрикнула девушка в джинсах. – Би-вер – Скрудж! Би-вер – Скрудж!
Остальные дружно подхватили и не унимались до тех пор, пока их товарищ, рассмеявшись и закатив глаза к потолку, не прибавил еще четвертак и один лотерейный билетик.
– Все, я пуст, – заявил он. – И опустею еще сильнее, когда чернослив подействует.
Его друзья и девушка в джинсах закатились хохотом. Бивер отчаянно взглянул на Джима, словно говоря: «Видишь, с каким придурками приходится иметь дело? Попробуй тут…» И всучил ему шляпу. Гарду пришлось подхватить ее, чтобы мелочь не раскатилась по полу фургона.
– Нет, серьезно, – промямлил он, пытаясь вернуть подношение, – все со мной будет в порядке…
– Не похоже, – отрезал Эдди. – Перестань нести чушь; что ты сказать-то хотел?
– Наверное, спасибо, – ответил Джим. – Ничего больше не приходит в голову.
– М-да, такую мелочевку можно даже не заносить в декларацию о доходах, зато тебе хватит на гамбургеры и на пару резиновых шлепанцев.
Девушка распахнула боковую дверь «додж-каравана».
– Удачи тебе! – сказала она, а потом, не дав Гарденеру опомниться, заключила его в объятия и поцеловала влажными, податливыми, полуоткрытыми губами, от которых сильно разило «травкой». – Береги себя, старина.
– Постараюсь. – Девушка уже разжимала руки, когда вдруг Джим сам порывисто прижал ее к себе. – Спасибо. Спасибо вам всем.
Он постоял на разбитой дороге, провожая взглядом громыхающий фургон и не торопясь опускать поднятую для прощания руку: а вдруг кто-нибудь из них еще смотрит в заднее окошко… Ведь помахала же девушка напоследок! С неба накрапывало все ощутимее. Слезы свободно лились по щекам вперемешку с дождем.
3
Гарденер так и не нашел возможности купить себе шлепанцы, зато в Хейвене оказался еще дотемна. Ему не пришлось даже топать последние десять миль пешком, как он рассчитывал. Может, кому-то и кажется, что в дождливые дни водители с большей охотой должны подбирать автостопщиков, но именно в это время они куда чаще проносятся мимо. Кому нужна лужа на заднем сиденье? Тем не менее возле Огасты Гарда подобрал один фермер, который потом всю дорогу до Чайна-тауна бранил правительство на чем свет стоит. Оттуда Гарденер снова двинулся пешком и одолел пару миль в раздумьях, на самом ли деле его ступни превратились в лед или это галлюцинация, когда у обочины резко притормозил лесовоз. Джим проворно забрался в кабину. Там пахло стружкой и застарелым потом… зато было несказанно тепло.
– Спасибо.
– Не за что. – Водитель протянул пятерню и представился: – Фриман Мосс.
Автостопщик схватил ее и потряс, еще не зная, что им суждено снова встретиться в самом ближайшем будущем, и уже не при столь приятных обстоятельствах.
– Джим Гарденер. Еще раз спасибо.
– Развели тут церемонии, – фыркнул водитель, заводя мотор.
Грузовик начал набирать скорость. При этом он так грохотал, что Гард проникся искренним сочувствием к бедной развалине. Все в ней содрогалось, стонало и завывало голосом старой ведьмы, укрывшейся в дымоходе. Самая ветхая в мире зубная щетка, на стершихся щетинках которой чернело машинное масло, недавно вытертое с какой-нибудь шестеренки, скакала по всей приборной панели, периодически задевая освежитель воздуха, изображающий дамочку с весьма аппетитными формами. Мосс бесконечно долго пытался выжать вторую скорость, дергая упрямый рычаг, и еле-еле вывел громыхающий грузовик с края обочины на дорогу.
– Слушайте, вы здорово напоминаете утопленника. Я тут обедал в Огасте, в «Пьяных пончиках», осталось полтермоса кофе… Будете?
Джим благодарно принял напиток (тот оказался крепким, горячим и очень сладким), а потом с наслаждением затянулся предложенной сигаретой, хотя от нее больно запершило в горле, которое явно успело воспалиться от холода.
Мосс высадил пассажира у самой границы Хейвена без четверти семь. К тому времени дождь утих, и небо на западе начинало светлеть.
– Бог пошлет сегодня роскошный закат, помяните мое слово, – предрек водитель. – Эх, жаль, я не взял запасные кроссовки, мистер, а то непременно бы поделился с вами. Всегда вожу их вот тут, за сиденьем, но сегодня с утра так лило, что у меня с собой только резиновые сапоги.
– Да не волнуйтесь, тут шагать меньше мили. Как-нибудь обойдусь.
На самом деле до дома Бобби оставалось больше трех
Страница 51
миль, но если бы Мосс об этом узнал – без разговоров повез бы Гарда прямо туда. Джим, конечно, устал и заметно температурил; мало того – ухитрился не просохнуть даже за сорок пять минут в продуваемой горячим воздухом кабине… и все-таки хватит пользоваться чужой добротой сегодня. В теперешнем состоянии от этого можно свихнуться.– Ладно. Тогда – удачи вам.
– Спасибо.
Он спустился на землю и долго махал на прощание Моссу и его лесовозу, похожему на доисторическое чудовище из музея. Грузовик уже скрылся за поворотом, а Гард продолжал стоять с отсыревшей сумкой в руке, увязнув побелевшими, точно садовые лилии, ногами в дорожной грязи. Фрост как-то сказал: «Дом – это место, где тебя всегда примут, поскольку им некуда деться». Но Джим прекрасно понимал, что приехал совсем не в такое место. Возможно, это одна из самых грубых ошибок в жизни – принимать дом друга за собственный. Особенно если друг – женщина, с которой ты раньше спал.
Ну и пусть… А все-таки Гарденер был почти у цели.
Повернувшись, он пустился в путь.
4
Четверть часа спустя, когда облачная завеса на западе наконец-то разорвалась, пропустив предзакатные солнечные лучи, произошло нечто очень странное: в голове у Гарда грянула громкая и отчетливая музыка.
Он замер на месте, залюбовавшись сиянием, излившимся на многие мили вперед на блестящие от влаги леса и скошенные поля. Лучи живописно пронизывали пейзаж, словно в эпическом фильме Де Милля. Дорога здесь поднималась в гору, и перед Джимом раскинулся дивный торжественный вид – хрустально-чистый в закатном свете, пасторальный, немного на староанглийский лад. После проливного дождя все выглядело особенно гладким, промытым, мир был гораздо ярче, фактурнее. Неожиданно для себя Гарденер даже обрадовался, что не успел совершить самоубийство, – просто потому, что удостоился этого мгновения незамутненной сияющей красоты и гармонии. Вконец обессиленный, дрожащий от озноба, он пребывал в наивном детском изумлении.
Вокруг стояла особая тишина медленно догорающего вечера. Взгляд не цепляли признаки прогресса и современных технологий, только следы присутствия человека – просторный красный амбар возле чисто выбеленного фермерского дома, несколько сараев, трейлер-другой, вот, пожалуй, и все.
Но свет… Вот что так потрясло душу Гарда.
Ясный и нежный, насыщенный, он косо, чуть ли не горизонтально пробивался сквозь обрывки рассеянных туч, возвещая о том, что долгий и утомительный день подходит к концу. Древние как мир лучи словно принадлежали другому времени; Гарденер вовсе не удивился бы, заслышав теперь охотничий рог, лай собак и топот звонких подков… Но в голове неожиданно загремела современная музыка, и очарование вечера было потеряно. Он испуганно прижал руки к вискам. Вспышка длилась не меньше пяти секунд – наверное, десять, так что Джим успел узнать песню Доктора Хука «Крошка, твои джинсы все расскажут за тебя». Голос чуть дребезжал, но слышался четко, словно из маленького транзистора вроде тех, что люди раньше брали с собой на пляжи, пока мир не завоевали плееры и здоровенные переносные кассетники с панк-рок-исполнителями внутри. При этом звуки лились не в уши, а непосредственно в мозг, в то злосчастное место, где врач много лет назад заделал отверстие в черепе кусочком металла.
Ты ночная пташка, Ты играешь, не любя. Ты молчишь, но джинсы Все расскажут за тебя.
Громкость была почти непереносимая. За долгие годы такое случилось всего лишь раз, когда Гард сунул палец в патрон от лампочки. «По пьяни?» – спросите вы. Они еще спрашивают!
К тому времени он уже выяснил, что музыкальные феномены подобного сорта – не галлюцинация и даже не редкость: люди ухитрялись ловить радиоволны с помощью фигурки фламинго в саду, пломбы в зубе или стальной оправы очков. В 1957 году одна семья из Шарлотты, штат Северная Каролина, в течение полутора недель принимала сигналы от музыкальной студии, расположенной во Флориде. Сначала классика грянула в ванной, в стаканчике для полоскания рта. Вскоре звучали уже все бокалы в доме, а перед самым концом каждая комната, к ужасу хозяев, наполнилась звоном хрусталя, передающего произведения Баха и Бетховена вперемешку с сигналами точного времени. Потом дюжина скрипок разом взяли высокую ноту и так долго держали ее, что бокалы взорвались; на этом все прекратилось.
Гарденер знал: он не один такой и не сходит с ума. Жалкое утешение, если вдуматься. И потом, эта нестерпимая громкость…
Доктор Хук замолчал так же резко, как и ворвался в голову. Джим напрягся: а вдруг вернется? Но тот не вернулся. Зато еще громче, с новыми силами зазвучал прежний голос, повторяющий: «Бобби в беде».
Гарденер повернулся спиной к закату и снова двинулся по дороге. Измученный, с температурой, он шагал все быстрее… а потом сорвался почти на бег.
5
В половине восьмого Джим наконец добрался до дома, который местные жители даже спустя столько лет по-прежнему величали «логовом старого Гаррика». Тяжело дыша, с пятнами нездорового румянца на щеках, он остановился возле поч
Страница 52
ового ящика, под железной дверцей которого, как обычно, темнел зазор: почтальон Джо Полсон и Бобби нарочно оставляли ее в приоткрытом положении, чтобы Питеру было удобнее доставать газеты. На подъездной дорожке стоял синий пикап Бобби. Инструменты в кузове бережно прикрывал от дождя брезент. В доме светилось восточное окошко – то самое, у которого Бобби любила читать, устроившись в кресле-качалке.Какое спокойное, мирное зрелище, ни малейшего диссонанса. Конечно, пять лет назад – или даже три года назад – Питер непременно возвестил бы о прибытии гостя заливистым лаем. Но что поделать, пес одряхлел. А кто молодеет?
Отсюда, с дороги, все выглядело так мило и тихо; еще одна прелестная пасторальная картинка, наравне с тем закатным пейзажем на окраине города. В ней было то, чего Гарденеру недоставало вот уже долгие годы, – покой и уют. И никаких тебе странностей. Просто жилье человека, довольного своей жизнью. Не то чтобы вовсе отшельника, удалившегося от суеты, но… сводящего потихоньку концы с концами. Дом уравновешенной, относительно счастливой женщины, построенный явно не в зоне черных торнадо. И все-таки что-то было неладно.
Гарденер замер у ящика, эдакий незнакомец во мраке,
(«но я не чужак, я же друг…»)
и неожиданно ощутил сильнейший порыв – бежать отсюда. Развернуться на пятке и удрать. Внезапно ему расхотелось выяснять, что творится в стенах этого дома, в какую именно беду угодила Бобби.
(томминокеры, Гард, это томминокеры)
Его передернуло.
(если б только вы знали, как громко в ночи в ее дверь томминокер стучит и стучит…)
Хватит!
(Гард и видеть не может проклятую дверь.)
Он провел языком по губам – кажется, они пересохли от лихорадки. Конечно, от лихорадки, от чего же еще?
«Уноси ноги, Гард! Луна уже стала кровавой!»
Страх проник в душу настолько глубоко, что если бы речь шла не о Бобби – последнем на свете друге Джима, – он бы, не раздумывая, бросился наутек. От дома, особенно от светящегося окна, так и веяло деревенской прелестью, все выглядело до крайности правильно… но доски и стекла, булыжники подъездной дорожки, сам воздух, плотно сгустившийся у лица, – все в один голос кричали: «Беги! Спасайся! Там, внутри – скверно, опасно, там поселилось зло!»
(томминокеры)
Плевать, ведь Бобби тоже внутри. Не для того Гард преодолел столько миль под проливным дождем, чтобы в последний миг развернуться и убежать. Вопреки всем страхам он оторвался от почтового ящика и медленно двинулся вперед по подъездной дорожке, морщась от боли, когда слишком острые камни впивались в беззащитную кожу ступней.
Тут парадная дверь отворилась, и сердце Джима подскочило к самому горлу. «Это один из них, это томминокер! Сейчас он набросится и сожрет меня!» Гарденер едва нашел в себе силы подавить крик.
Силуэт, возникший в дверях, выглядел чересчур худым, чтобы напоминать Бобби Андерсон – хотя и не пышечку, но плотно сложенную, мягкую везде, где нужно. При этом голос, пусть даже дрожащий и резкий, мог принадлежать лишь ей… правда, в нем слышался еще больший ужас, чем тот, что только что, стоя на подъездной дорожке, испытал сам Гарденер.
– Кто там? Кто пришел?
– Это я, Гард.
Воцарилось долгое молчание. Затем прозвучали шаги. И осторожное:
– Гард? Это правда ты?
– Ну да.
Он прошел остаток дорожки по жалящим острым камням и, ступив на лужайку, задал вопрос, ради которого проделал долгий путь, отложив даже самоубийство:
– Бобби, у тебя все хорошо?
Ее было не разглядеть: солнце уже закатилось, в саду лежала непроглядная тьма. Интересно, куда подевался Питер?
– Все замечательно, – ответила она как ни в чем не бывало, уже совершенно без дрожи в голосе. Можно подумать, для нее это в порядке вещей – выглядеть словно скелет и, окликая ночных гостей, срываться от страха на визг.
Тут она спустилась с крыльца, вышла из-под нависающей тени в сумерки сада, и Гарду впервые удалось ее рассмотреть. То, что он увидел, повергло поэта в изумление и ужас.
Бобби шагала ему навстречу с радостной улыбкой. Джинсы болтались на ней, как чужие, и блузка – тоже. Лицо изменилось до неузнаваемости: глаза глубоко запали в глазницы, лоб побледнел и даже как-то увеличился в размерах, кожа натянулась и болезненно блестела. Нечесаные волосы лежали на плечах, точно спутанные водоросли, выброшенные на берег. Рубашка была застегнута не на ту пуговицу. Молния на джинсах разошлась на три четверти. А этот запах пота и грязи… и еще, кажется, недавно она позабыла сходить в туалет, но не обратила на это внимания и не сменила белья.
Внезапно перед глазами Гарденера встало фото Карен Карпентер[46 - Карен Энн Карпентер (1950–1983) – американская певица и барабанщица, участница группы «Carpenters», основанной ею вместе с братом Ричардом Карпентером.], сделанное незадолго до ее смерти, наступившей, как официально считается, в результате нервной анорексии. Там тоже была наполовину живая, наполовину мертвая женщина, чья улыбка сильно смахивала на оскал, а глаза светились лихорадочным блеском. Ох, как
Страница 53
охоже…Бобби сбросила фунтов двадцать, не больше, иначе уже не стояла бы на ногах, но потрясенному Гарду казалось, что все тридцать с лишним. Она явно достигла крайней степени истощения. Огромные и блестящие, как у той несчастной девушки с журнальной обложки, глаза; широкая бессмысленная ухмылка нокаутированного боксера за миг до того, как у него подкосятся ноги.
– Замечательно, – повторил этот грязный, шатающийся скелет, приближаясь, и Гарденер снова услышал в голосе дрожь, но уже не от страха, а от усталости. – Я думала, ты меня позабыл. Какая приятная встреча!
– Бобби! Господи, Бобби, что здесь…
А она уже отчаянно трясла ему руку. Оставалось лишь изумляться, какой призрачной и невесомой стала ее ладонь.
– Тут столько всего происходит, – прохрипела Бобби надтреснутым голосом. – Я много сделала, впрочем, главное – впереди, но я почти у цели, почти у цели, ты сам увидишь…
– Бобби, а что…
– Да все хорошо, все отлично, – еще раз произнесла она.
И в полубессознательном состоянии рухнула на руки Гарду. Бобби еще что-то пробулькала напоследок, выпустив из уголка рта струйку слюны. Ее грудь на ощупь напоминала маленькие, плохо набитые подушечки подплечников.
Подхватив подругу, Джим поразился, какой она стала легкой. Нет, все-таки тридцать фунтов. Хоть это и невероятно, но, к сожалению, правда. Содрогнувшись от жалости, Гарденер вдруг подумал: да нет же, это вовсе не Бобби. Это он сам на исходе запоя.
И Джим торопливо понес ее в дом.
Глава 8
Перемены
1
Положив Бобби на кушетку, Джим кинулся к телефону и уже собирался набрать ноль, чтобы узнать у телефонистки номер ближайшего пункта «Скорой помощи». Его подруге нужно в Дерри, в больницу, срочно. Похоже, у нее нервный срыв или что-то вроде того. Хотя, конечно, измученный, сбитый с толку Гарденер плохо соображал и едва ли мог поставить диагноз. К тому же Бобби никогда не казалась ему той, кто способен перегореть от работы… но именно так и случилось.
Она что-то слабо прохрипела с кушетки. Гарденер ни слова не понял.
– Что, Бобби?
– Никому не звони, – повторила Бобби чуть громче, и это усилие вконец истощило ее. На щеках пылали пунцовые пятна, само же лицо напоминало восковую маску с глазами, сверкающими подобно сапфирам или синим бриллиантам. – Гард… Не вздумай!
Тут Андерсон откинулась на кушетку, учащенно дыша. Джим повесил трубку и в недоумении подошел. Нет, он не собирался отказываться от своего намерения: Бобби явно нуждалась в помощи докторов… просто в данную минуту ее беспокойство перевесило чашу весов.
– Я тебя не оставлю, если ты об этом. – Гард взял ее за руку. – Бог знает, сколько раз ты была со мной и в худшие…
Она с возрастающей горячностью затрясла головой и прошептала:
– Просто надо поспать… А завтра покушать. Но сон главнее. Я не отдыхала уже… дня три. А то и четыре.
Гарденер потрясенно уставился на подругу. Потом сопоставил ее слова с внешним видом.
– На что ты подсела? – «И почему?!» – мысленно добавил он. – Амфетамины? «Колеса»?
Он подумал о кокаине – и отбросил эту мысль. Конечно, если бы ей приспичило, денег бы хватило, но даже от чистого «снега» нельзя потерять тридцать с лишним фунтов за… сколько они не виделись?… за каких-нибудь три недели, да и бодрости на четыре дня он тоже не даст.
– Никакой наркоты. – Бобби закатила блестящие глаза и втянула обратно вытекшую струйку слюны.
На ее лице промелькнула гримаса, которая совершенно не понравилась Гарду… он даже малость перетрухнул. Это было выражение состарившейся Энн, ее коварной сестрицы. Потом веки опустились, продемонстрировав сеть из тонких фиолетовых прожилок – признак крайнего истощения. А когда она открыла глаза, то вновь превратилась в Бобби… Беспомощную, несчастную, нуждающуюся во враче.
Джим поднялся с кушетки.
– Я все-таки вызову «Скорую». Ты, правда, ужасно выглядишь…
Он повернулся к телефону, но вдруг ощутил, как его запястье неожиданно сильно сжала Бобби.
У нее по-прежнему был отчаянно изможденный вид, почти безнадежный, но глаза вдруг утратили пугающий блеск и смотрели прямо, ясно, осмысленно.
– Попробуй кому-нибудь позвонить, – проговорила Бобби почти нормальным, еле заметно дрожащим голосом, – и мы больше не друзья. Так и знай. Набери хоть «Скорую», хоть больницу в Дерри, хоть самого дока Уорвика – и дружбе конец. Ты никогда больше не переступишь порог этого дома. Моя дверь закроется навсегда.
Гарденер смотрел на нее с возрастающим беспокойством и ужасом. Если бы он только мог, то обязательно убедил бы себя, что Андерсон бредит… Но это явно было не так.
– Бобби, ты…
«…не понимаешь, что говоришь»? Ах, если бы! Ужас заключался в том, что она-то как раз понимала. Бобби на самом деле угрожала разорвать отношения, впервые за все годы знакомства превратив их в дубинку для наказания Джима за неподчинение своей воле. Причем в ее глазах читалось четкое осознание ценности этих отношений – возможно, последнего, чем Гарденер еще дорожил на свете.
Может, сказать тебе, Бобби, как ты
Страница 54
сейчас похожа на свою сестру? Нет, по лицу видно: это ничего не изменит.– …даже не представляешь, насколько плоха, – жалко промямлил он.
– Отчего же. – Она изобразила нечто наподобие улыбки. – Представляю, поверь мне. Все написано у тебя на лице… Оно лучше любого зеркала. Но, Гард, мне всего лишь нужно поспать. Выспаться и… – Она снова прикрыла глаза, но тут же с явным усилием открыла их. – Позавтракать. Да, сон и завтрак.
– Бобби, этого мало.
– Точно. – Ее рука с новой силой вцепилась в запястье Джима. – Еще мне нужен ты. Я звала тебя. Мысленно. Ты ведь услышал?
– Ну… – Поэт нервно поерзал. – По-моему, да.
– Гард… – Ее голос вдруг оборвался.
Джим ожидал продолжения. Мысли у него в голове путались. Бобби необходимо к врачу… Но как же их дружба, которой наступит конец, если позвонить хоть кому-нибудь?
Мягкий поцелуй прямо в перепачканную ладонь вывел его из задумчивости. Гард изумленно уставился сверху вниз на подругу. Лихорадочный блеск покинул ее глаза, теперь в них осталась только мольба.
– Подожди до завтра, – спросила Андерсон. – Если завтра мне не станет лучше… в тысячу раз лучше, чем теперь… можешь звонить врачам. Уговор?
– Бобби…
– Уговор? – Ее костлявые пальцы усилили хватку.
– Ну… посмотрим.
– Дай слово.
– Даю.
«Если только ты не начнешь задыхаться во сне, – мысленно прибавил Гарденер. – Если в полночь твои губы не посинеют, как от черники. И не начнется припадок».
Глупый, конечно, поступок. Опасный, трусливый… но главным образом глупый. Покинув черный смерч, Джим был убежден, что убить себя – лучший способ покончить со своими несчастьями и перестать приносить их другим. Он ведь на самом деле собирался нырнуть в холодную воду. Потом пришла твердая уверенность,
(«Я звала тебя… Ты ведь услышал?»)
что Бобби в опасности, и вот он здесь. «А теперь, дамы и господа, – бодро, весело отчеканил в голове голос Алена Лудена, ведущего телевикторины, – вопрос на засыпку! Десять очков тому, кто скажет, с какой стати Джима испугала угроза подруги, если он все равно намерен покончить с собой? Что? Ни у кого нет версий? Вот удивительно-то! Я тоже не знаю!»
– Хорошо, – говорила тем временем Бобби. – Хорошо, прекрасно.
Ее волнение, почти на грани ужаса, куда-то исчезло. Дыхание стало размеренным, даже пятна на щеках чуть побледнели. Может быть, она все-таки знает, о чем говорит?
– Поспи, Бобби. – А Гарденер сядет на край постели и будет ждать. Да, он тоже измотан, но можно же выпить кофе (или найти запасы подруги, что бы она там ни принимала). Он задолжал ей такую ночь. Даже не одну, если хорошенько припомнить. – Засыпай.
Он осторожно высвободил руку из ее пальцев.
Бобби закрыла глаза, потом с трудом приоткрыла их на прощание… и улыбнулась. Так сладко, что Гарденер снова влюбился. Все-таки эта женщина обладала властью над ним.
– Прямо… как в старые добрые времена, Гард.
– Да, Бобби. Как в старые добрые времена.
– Я… люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя. Спи.
Она глубоко задышала. Гарденер посидел у постели три минуты, потом еще пять минут, глядя на тихую улыбку своей мадонны, а когда окончательно поверил, что она уснула, Бобби медленно, с усилием разлепила веки и прошептала:
– Фантастика…
– Что? – Джим наклонился, не зная, верить ли ушам.
– Оно… и все, что оно делает… и что еще сделает…
«Это она во сне», – подумал Гарденер, но почему-то ощутил на спине мурашки. На лице Бобби вновь появилось коварное выражение. Хотя нет, даже не на лицке, оно словно проступило сквозь кожу.
– Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард.
– Что – по мне?
– Походи, оглядись, – прошептала она. – Сам увидишь. Мы вместе закончим раскопки. Вот посмотришь, оно решает… проблемы… все проблемы…
Гарденеру пришлось податься вперед, чтобы хоть что-то расслышать.
– Ты о чем?
– Оглядись, – повторила Бобби.
Последний слог утонул в размеренном храпе, потому что она уснула.
2
Джим хотел уже броситься к телефону, но на полпути развернулся и направился к любимому креслу-качалке Бобби. Может быть, и вправду сначала оглядеться вокруг? Оглядеться и попытаться понять, что здесь происходит.
Он сглотнул и поморщился: в горле вновь запершило. Температура не спадала, болезнь продолжала делать свою работу на совесть. Гарденеру не просто нездоровилось; он утратил чувство реальности.
«Фантастика… Оно… и все, что оно делает…»
Надо просто присесть и подумать. Потом заварить себе кофе покрепче и бросить в чашку штук шесть аспиринок. Это уймет простуду и боль в горле, хотя бы на время.
«И что еще сделает…»
У Джима закрылись глаза, и он задремал. Это ничего. Он только чуть-чуть отдохнет – все равно никогда не умел спать сидя. Да и Питер может явиться в любую минуту. Он увидит старину Гарда, запрыгнет к нему на колени и обязательно попадет по яйцам. Как всегда. Что касается прыжков на колени и попадания лапой по яйцам, пес ни разу еще не промахнулся. Самый надежный в мире будильник, попробуй только задремать где попало. Пять ми
Страница 55
ут, и все. Не страшно и не опасно.«Ты должен был это найти, не я… Оно как раз по тебе, Гард…»
Мысли куда-то поплыли; вскоре Джим уже погрузился даже не в сон, а почти что в кому.
3
Шшшуххххх…
Он смотрит вниз, на гладкие коричневые деревяшки, на скользящую между ними полосу снега, завороженный блеском и скоростью. Гарденер не понимает, что близок к состоянию транса, пока слева не раздается голос:
– Вот о чем вы, подонки, всегда забываете упомянуть на своих коммунячьих антиядерных митингах: за тридцать лет мирного использования атома нас ни разу еще не поймали за руку.
Тэд одет в линялые джинсы и свитер с оленем. Едет он ловко и быстро. Не то что Гард, потерявший всякий контроль.
– Врежешься, – произносят справа.
Он поворачивается и видит Аргльбаргля. Толстяк уже начал разлагаться. Жирное лицо, багровое от горячительных излияний в тот вечер, теперь стало желтовато-серым, точно старая штора за грязным окном. Плоть сползает вниз, натягивается и рвется. Прочитав на лице Джима потрясение и ужас, толстяк раздвигает сизые губы в ухмылке.
– Такие дела, – произносит он. – Умер я. Это был настоящий сердечный приступ. Не желчный пузырь, не проблемы с пищеварением. Я свалился через пять минут после твоего ухода. «Скорую» вызвали. Парень, которого в тот вечер наняли барменом, сделал мне непрямой массаж и вновь запустил мое сердце. Но я все равно загнулся по дороге. – Оскал становится шире и бессмысленнее, как у форели, умирающей на заброшенном берегу ядовитого озера. – Я помер у светофора на Сторроу-драйв, – сообщает Аргльбаргль.
– Нет, – шепчет Гарденер.
Вот, вот чего он всегда боялся. Совершить по пьяному делу что-то по-настоящему непоправимое.
– Да-да, – возражает мертвец, плавно скользя по склону и неуклонно приближаясь к деревьям. – Я пригласил тебя в собственный дом, напоил, накормил, а чем ты мне отплатил? Затеял пьяную склоку, довел до смерти…
– Пожалуйста… я…
– Ну что? Что «ты»? – подхватывают слева. Олень со свитера Тэда куда-то исчез, зато появились желтые знаки, предупреждающие о радиоактивной опасности. – Ты ничто, ты пустое место! Чертовы современные луддиты[47 - Участники первых стихийных выступлений против применения машин, кон. XVIII – нач. XIX века.], откуда, по-вашему, ток берется?
– Убийца, – не унимается справа Арберг. – Скоро за все заплатишь. Ты расшибешься в лепешку, Гарденер.
– Думаешь, ток поставляет волшебник из страны Оз? – визжит Тэд.
Внезапно его лицо покрывается кровоточащими язвами. Губы раздуваются, лопаются, гноятся. Один глаз затягивает молочно-белая катаракта. Джим с ужасом понимает, что наблюдает симптомы последней стадии лучевой болезни.
Между тем ярко-желтые предупредительные знаки на свитере быстро чернеют.
– Расшибешься как пить дать, – гудит Аргльбаргль. – Трах!
Гарденер уже плачет от страха – точно так же, как тогда, после выстрела в собственную жену. Рука дернулась от неожиданно сильной отдачи, Нора покачнулась и завалилась на кухонный стол, прижимая ладонь к щеке, точно собиралась воскликнуть: «Да ты что? Вот сроду бы не подумала!» Между пальцами у нее сочилось красное, и сознание Джима сделало последнюю отчаянную попытку все объяснить: «Это кетчуп, расслабься, это же просто кетчуп!» А потом его затрясло от рыданий, вот как сейчас.
– Конечно, парни, вам лишь бы вилку в розетку воткнуть, остальное – не ваша забота! – Гной стекает по лицу Тэда и капает на снег. Волосы отваливаются клочьями. Череп весь покрывается язвами. Рот растягивается в безумном оскале, как у Арберга.
В ужасе Гарденер понимает, что совершенно потерял управление на этой «Прямой стреле», да еще должен ехать в компании двух покойников.
– Но знаешь, тебе нас не остановить. Это никому не под силу. Ситуация вышла из-под контроля… дай подумать… году еще в тридцать девятом. А к шестьдесят пятому мы достигли критической массы. Мир летит под откос. Скорого взрыва не миновать.
– Нет… нет…
– Ты высоко заехал, но тем больней будет падать, – гудит свое Арберг. – Прикончить гостеприимного хозяина – самое мерзкое из убийств. Ты разобьешься… Трах! Трах! Трах!
И это чистая правда. Джим пытается повернуть, но лыжи неотвратимо следуют выбранному курсу. Вот и большая заснеженная сосна. Аргльбаргль и Ядерная Шишка бесследно растворяются в воздухе. «Так это и были томминокеры, Бобби?» – успевает подумать Гард.
Красная полоса вокруг искривленного ствола внезапно раздваивается, осыпаясь на снег ошметками. На глазах у беспомощно мчащегося вперед Джима сосна оживает и разевает пасть, чтобы проглотить его. Все шире, шире… Теперь уже кажется: дерево само несется ему навстречу, шевеля ветвями, как щупальцами. И эта жуткая чернота между двумя ярко-красными полосами, изгибающимися, словно накрашенные губы коварной шлюхи… Во мраке воют гнилые ветра… И…
4
Тут он не просыпается, хотя поначалу кажется именно так. Всем известно: даже в самых запутанных грезах присутствует своя странная логика… Гарденер просто меняет один сон на другой. Такое случается
Страница 56
сплошь и рядом, верно?Только что он летел на лыжах (уже второй раз за сутки, вы представляете?) навстречу дереву, из-за которого чуть не погиб и которое внезапно разинуло страшную пасть, – и вдруг обнаружил себя сидящим в кресле-качалке Бобби. Все тело у него затекло, а в горле словно застрял моток колючей проволоки, но Джим рад уже и тому, что оставил кошмар позади.
Пора бы сходить на кухню за кофе и аспирином, как он и задумывал. Гарденер начинает приподниматься, и вдруг Бобби открывает глаза. Вот тут-то он понимает, что даже не думал просыпаться, ведь из глаз у нее вырываются зеленые лучи. Знаете, как у Супермена из комиксов, с его рентгеновским зрением. Их еще всегда рисуют с оттенком недозрелого лайма. Правда, этот свет скорее напоминает огни, что плавают над болотами в особенно душные ночи. Чувствуется в нем нечто пугающее, недоброе. Бобби медленно садится, оборачивается… смотрит в упор на Джима. Он хочет воскликнуть: «Не надо! Убери эти лучи!»
Но из горла не вырывается ни звука. Глаза Бобби уже пылают, как солнце, только ярко-изумрудным сиянием. Гарденер поскорее отводит взгляд, чтобы не ослепнуть. Хочет прикрыться ладонью, но руки не слушаются. «Все, теперь будет ожог, – проносится у него в голове. – Непременно будет. Через несколько дней начнут появляться язвы, похожие сначала на безобидные прыщики: это самые первые вестники лучевой болезни. С виду – ничего особенного, только не заживают. А потом состояние ухудшается. И ухудшается…»
В голове обрывочным эхом из предыдущего сна звучит торжествующий голос Арберга: «Так и знал, что ты расшибешься, Гарденер!»
Лучи прикасаются к Джиму… и омывают его, пробиваясь даже сквозь крепко зажмуренные веки. Он словно смотрит на циферблат, светящийся в темноте. Но ведь во сне человек не может испытывать настоящую боль; вот и здесь ее нет. Зеленое сияние не холодит и не обжигает. Гард вообще ничего не чувствует. Разве что…
Горло.
Оно больше не болит.
И слышится громкое, отчетливое: «…процентов! Таких сногсшибательных скидок вы больше нигде не найдете! Кредит выдается ЛЮБОМУ! Удобные кресла с откидными спинками! Водяные матрасы! А для вашей гостиной…»
Это пластинка в черепе снова заговорила – и тут же заткнулась. Голос исчез.
Как и першение в горле.
Вслед за ними пропал и зеленый свет.
Гарденер осторожно приоткрывает глаза.
Бобби лежит на кушетке; веки сомкнуты, дыхание глубокое… Все по-прежнему мирно. А как же рентгеновские лучи из глаз? Боже!
Джим садится обратно в кресло. Сглатывает. Не больно. Жар тоже почти спал.
Гарденер вспомнил, что собирался принять кофе с аспирином.
«Обязательно, – думает он, удобно откидываясь в кресле и закрывая глаза. – Но ведь это невозможно сделать во сне. Вот проснусь, тогда и…»
«Гард, ты уже пробудился».
Нет, не может этого быть. В мире бодрствующих люди не выпускают из глаз зеленый свет, исцеляющий от жара и першения в горле. Во сне – пожалуйста, в реальности – нет.
Скрестив руки на груди, Джим опять погружается в дрему и в таком состоянии – не понимая, на самом деле он спит или нет, – проводит в кресле-качалке остаток ночи.
5
Когда Гарденер наконец проснулся, ему в лицо бил яркий свет из окна. Спина зверски ныла, а стоило встать – еще и шея так жутко хрустнула, что он поморщился.
Четверть девятого.
Взглянув на Бобби, Джим чуть не задохнулся от страха: на миг ему померещилось, что она умерла. Но нет, это просто глубокий сон, настолько спокойный и неподвижный, что всякий на месте Гарда мог ошибиться. Ее грудь медленно вздымалась и после долгой паузы так же медленно опускалась – не чаще шести раз в минуту, подсчитал Джим.
Но выглядела Бобби при этом гораздо лучше. Не то чтобы замечательно, но и не как изможденная карга, рухнувшая ему на руки вчера вечером. «Я и сам-то сейчас хорош», – подумал Гард и отправился в ванную.
Лицо в зеркале оказалось не настолько жутким, как он ожидал. Правда, к его легкой досаде, в желобке под носом и на верхней губе темнела спекшаяся кровь – значит, ночью опять лило. Джим взял из шкафчика мягкую мочалку и сунул ее под горячую воду, чтобы протереть лицо.
Он сделал это автоматически, по опыту зная, что с нагревателем Бобби можно сварить себе кофе и покурить, пока дождешься более-менее теплой воды, да и то если повез…
– Ай!
Гард отдернул руку из-под шипящей струи кипятка. И потрясенно уставился на плюющийся паром кран, прикрыв рот ошпаренной ладонью. Зеркальце для бритья на задней стороне аптечки уже начало затуманиваться. Джим на ощупь нашел ручку смесителя и, обернув руку мочалкой, чтобы не обжечься, закрыл наконец горячую воду. Потом, закупорив слив затычкой, пустил ее снова, но уже осторожнее, и добавил холодной.
Затем открыл аптечку. Среди разных бутылочек и пузырьков нашелся валиум – с именем Гарденера на прикрепленном рецепте. Если эти таблетки и вправду лишь набирают силу с годами – можно представить, как они должны действовать теперь! Кстати, запас практически не израсходован. Ну а чего он ждал? Если Бобби и вп
Страница 57
ямь на что-то подсела, это уж точно не на успокоительное.Да и Джиму оно не нужно. Зато прямо за пузырьком…
Есть! Ура!
Гард вытащил обоюдоострую бритву и упаковку лезвий. С грустью посмотрел на слой скопившейся пыли: давненько же он не брился с утра у Бобби. Ладно, спасибо – не выбросила. Это было бы куда хуже, чем пыль, которую всегда можно протереть.
Побрившись, Гарденер почувствовал себя намного лучше. Потом убрал все на место и задумчиво посмотрел на ручку смесителя с красным кружочком посередине. Надо бы спуститься в подвал и проверить, что там за чудо-нагреватель теперь висит. Все равно больше нечем заняться, разве что наблюдать за спящей Бобби, но она и без его наблюдений справляется.
Странно: ему действительно стало намного лучше, в особенности теперь, когда затекшие после ночи в кресле спина и шея начали «отходить». «Значит, мы сидя не засыпаем, да? – мысленно усмехнулся Джим. – Нам бы все больше на каменных волнорезах?» Впрочем, это легкое поддразнивание нечего было и сравнивать со вчерашним самоуничижением, язвительным и беспощадным. Каждый раз, жестоко мучаясь от похмелья и накатывающей тоски, Гарденер забывал о чудесном чувстве, которое иногда приходило после, – чувстве, как будто бы он родился заново. В один прекрасный день просыпаешься и понимаешь: вчера ты не влил в свое тело ни капли яда… а то и неделю… или целый месяц… фантастически приятное ощущение.
Да, но ведь и начинавшийся грипп, если не воспаление легких, тоже куда-то исчез. Горло не болит. Нос не заложен. Температура нормальная. Бог весть какие бактерии и микробы могли запросто поселиться в его организме после восьми дней беспробудного пьянства, семи где попало проведенных ночей и возвращения в Мэн автостопом, в сильнейший ливень, без обуви. Однако к сегодняшнему утру все симптомы бесследно исчезли. Господь иногда бывает милостив.
Размышляя так, Гард вошел на кухню – и вдруг замер на полпути. Улыбка пропала с его лица, уступив место озадаченному и немного встревоженному выражению. Что же такое сегодня ему приснилось?
Вроде бы там была реклама по радио, непонятным образом связанная с прекрасным утренним самочувствием…
Однако воспоминание, не успев промелькнуть, угасло, и Джим решил не забивать себе голову чепухой. Главное, что ему стало лучше. Да и Бобби, кажется, тоже: вид у нее был посвежевший. Если не проснется до десяти – половины одиннадцатого, придется ее разбудить. Сможет разговаривать связно и держаться бодрячком – тогда ладно. Они спокойно обсудят, что здесь приключилось (а что-то, без сомнения, приключилось: скорее всего, пришли дурные вести из дома, красочно описанные сестрицей Энн) и как быть дальше. Но если она хоть отдаленно будет напоминать вчерашнюю жуткую Бобби под кайфом, Гард непременно вызовет доктора, нравится ей это или нет.
Но вот и подвал. Джим нащупал старенький выключатель, щелкнул – и пережил сильное потрясение. Выключатель был прежним. Но свет! С незапамятных пор тут висели две хилые лампочки по шестьдесят ватт каждая, а теперь подвал залило ослепительно белое сияние. Такое бывает лишь в супермаркетах над отделами распродаж. Гарденер привычно потянулся рукой к расшатанным ветхим перилам, но обнаружил на их месте новые, добротные, крепко привинченные к стене блестящим латунным креплением. Все гнилые ступеньки на лестнице тоже были заменены.
Гард спустился и осмотрелся вокруг. Его изумление нарастало, теперь это был практически шок.
Куда подевался приторный затхлый запах?
Да, Бобби выглядела сильно переутомленной, буквально на грани; она даже не помнила, сколько ночей не спала, так что удивляться особенно нечему… Бывает, люди берутся вдруг приводить свои дома в порядок, но здесь очень странный случай. Она не могла сделать это все в одиночку. Или могла? Разумеется, нет.
Но внутренний голос подсказывал: так и было.
Проснись Джим после запоя не на краю волнореза возле Аркадии-Пойнт, а здесь, он бы нипочем не сообразил, где находится, хотя бывал тут бессчетное количество раз. Он и сейчас не поверил бы собственным чувствам, если бы не спустился сюда из кухни Бобби.
Запах сырости и корнеплодов не то чтобы совсем выветрился, но заметно ослаб. Хозяйка успела тщательно выскрести пол… нет, если бы только выскрести! Время от времени земляной пол в каждом погребе превращается в грязное месиво; с этим нужно бороться, если вы собираетесь проводить здесь достаточно времени. Так вот, похоже, Андерсон привезла сюда несколько тачек свежей почвы, рассыпала ее повсюду равномерным слоем, дала подсохнуть, а потом уже утрамбовала и выскребла. Вот запах и поменялся к лучшему. Флуоресцентные лампы тянулись над головой ровными рядами, свисая с древних балок на цепях и все тех же латунных креплениях, и разливали вокруг белый свет. А над рабочим столом их даже объединили попарно; сияло тут словно в операционной палате. Гарденер направился прямо туда. К новому рабочему столу Бобби.
Когда-то здесь была развалюха из кухни, покрытая слоем клейкой бумаги. На грязной поверхности, рядом с обы
Страница 58
ной настольной лампой, россыпью лежали разные инструменты, по большей части не в лучшем состоянии, а между ними стояли пластмассовые коробочки с гвоздями, болтами, гайками. В общем, рабочее место для мелкого ремонта, принадлежащее женщине, которая не умеет и не горит желанием заниматься этим самым мелким ремонтом.Теперь же целых три длинных и легких стола выстроились вдоль левой стены погреба в ряд, будто в церкви на благотворительной распродаже печенья, а на них чего только не было: инструменты, оборудование, катушки с проводами различной толщины, кофейные банки, доверху наполненные штифтами, скобами, клеммами… Дюжины всевозможных предметов. А то и сотни.
На полу возвышались груды коробок с долговечными батарейками каждого существующего сорта в нераспечатанных блистерах. «Тут их на две сотни куплено, не меньше, – прикинул Джим. – Какого дьяво…»
Ошеломленный, он медленно прошелся вдоль столов, словно разборчивый покупатель на рынке. Похоже, Бобби работала над несколькими устройствами сразу… и Гарденер ни одного из них не узнавал. Вот, например, большой квадратный ящик со сдвинутой вбок передней панелью, а на ней – восемнадцать кнопок. И возле каждой напечатано название популярной песни: «Нью-Йорк, Нью-Йорк», «Тема Лары» и так далее. Рядом к столешнице была аккуратно приклеена изолентой инструкция для «единственного в своем роде цифрового звонка «Серебряный колокольчик» (сделано в Тайване)».
Джим даже представить себе не мог, для чего Бобби понадобился дверной звонок со встроенным микрочипом, позволяющим выбирать песни по вкусу. Ведь не для того, чтобы привести в восторг Джо Полсона. Ну, услышит он «Тему Лары», застряв у двери с бандеролью в руках, – и что? Впрочем, «Серебряный колокольчик» – это полбеды; хотя бы понятно, зачем он нужен, пусть и не в этом конкретном доме. Но Бобби явно пыталась его еще и усовершенствовать. Звонок был подключен к стереопроигрывателю величиной с небольшой чемодан. С полдюжины проводов – четыре тонких и два потолще – змеились между «чемоданом» (инструкция от которого тоже белела рядом, аккуратно приклеенная к столу изолентой) и обнаженными внутренностями «Серебряного колокольчика».
Гарденер озадаченно посмотрел на прибор и двинулся дальше.
Срыв. У нее что-то вроде нервного срыва.
А вот еще кое-что отдаленно знакомое: ребризер. Его крепят к воздуховоду, якобы затем, чтобы сэкономить растрачиваемое понапрасну тепло. Бобби могла наткнуться на это устройство в каком-нибудь каталоге – к примеру, в Огасте, в магазине бытовой техники, могла даже завести разговор о покупке – но ни за что не приобрела бы, ведь тогда ей пришлось бы заняться его установкой.
И вот вам, пожалуйста: купила, установила…
Понимаете, в случае с Бобби нельзя сказать: «просто свихнулась». Это же по-настоящему творческий человек, а они редко могут «просто свихнуться». Психи – вообще компания не из приятных, но если слетает с катушек человек уровня Бобби, остается лишь рот раскрыть от изумления. Нет, вы только посмотрите на все это барахло!
Верите, нет?
Гарденер – верил. Не потому, что творческие натуры в чем-то утонченнее или, скажем, чувствительнее других и потому даже в помешательство впадают изящнее прочих, – оставьте подобную чушь для поклонников Сильвии Плат. Но, во всяком случае, люди искусства и сходят с ума искусно. Хотите возразить? Повторяю: взгляните на все это барахло.
Справа от двери белел цилиндрический нагреватель – вроде бы тот же самый.
Джим подошел к нему. Интересно, что же придумала Бобби, если вода так быстро…
Да, подруга «сдвинулась» на усовершенствовании дома. Как полагается безумцам, она теперь не замечает разницы между починкой нагревателя и улучшением дверного звонка. Новые перила. Свежая почва, доставленная в погреб и равномерно рассыпанная по полу. Бог знает что еще. Неудивительно, что она без сил. К слову, Гард: как же она ухитрилась постичь мудреные технологии? Окончила в спешном порядке заочные курсы популярной механики? Ох и пришлось же ей торопиться в таком случае!
Изумление, охватившее Джима при входе в безумную подземную мастерскую, понемногу сменялось растущей тревогой. Гарденера беспокоили даже не признаки одержимости вроде приклеенных за все четыре уголочка инструкций между симметрично расставленными приборами. И не явная неспособность отличить полезное усовершенствование от бесполезного (на первый взгляд бесполезного – поправил себя Джим).
Нет, его ужасала мысль – сама попытка подумать – об огромных, невообразимых затратах энергии, которых потребовали от Бобби все эти действия. Чтобы исполнить хотя бы то, что он успел увидеть, она должна была пылать как факел. Проект с флуоресцентными лампами, например, завершен, а сколько еще незаконченных? И сколько раз ей пришлось мотаться в Огасту, чтобы купить гору оборудования, инструментов, батареек? Плюс ко всему – не забудьте! – свежая земля на полу взамен затхлой.
Что же вселилось в Бобби?
Гарденер этого не знал, но ему не нравилось представлять себе, как она тут носилась взад и в
Страница 59
еред, работая над парой проектов – нет, над тремя, пятью, над целым десятком сразу. Картинка получалась уж больно четкая. Рукава у Бобби закатаны, три верхних пуговицы на блузке расстегнуты, в ложбинку между грудей стекает каплями пот, волосы кое-как забраны в конский хвост, глаза горят, лицо покрывает бледность, и лишь на щеках пылают лихорадочные пятна. Похожая на ополоумевшего мистера Визарда[48 - «Наблюдаем за мистером Визардом» – американская телепередача для детей (1951–1965), демонстрирующая научные законы, лежащие в основе будничных явлений.], она старится на глазах, заворачивая шурупы, прикручивая гайки, паяя провода, вываливая из тачки землю, сутулясь на вершине стремянки, прогибаясь назад, словно балетная танцовщица, и пытаясь подвесить новые лампы. По лицу бегут струи пота, на шее вздуваются жилы… О, и раз уж об этом зашел разговор: достаточно вообразить, как Бобби меняет проводку и чинит свой водонагреватель.Гарденер дотронулся до эмалированного котла и тут же отдернул руку. Тот хоть с виду и остался прежним, на самом деле пылал, будто раскаленная печь. Джим присел на корточки, чтобы заглянуть внутрь снизу, откинув специальную дверцу.
И вот тут Гард почувствовал, что его уносит куда-то вдаль, на край мира.
6
Нагреватель всегда работал на сжиженном нефтяном газе, который при помощи малокалиберных медных трубок подавался в топку из резервуара за домом. Раз в месяц из Дерри приезжал на грузовичке представитель компании «Дэд ривер гэс» и заменял баллоны по мере надобности, а надобность возникала часто, ибо все они производились с браком и служили чрезвычайно неэффективно. Так вот, первым делом Гарденеру бросились в глаза обрезанные концы медных трубок, заткнутые ветошью.
Господи, как же тогда вода нагревается? Тут Джим все-таки заглянул внутрь – и на мгновение весь похолодел. Разум, казалось, работал ясно, однако вернулось неприятное чувство отделенности, оторванности от самого себя и от мира. Старина Гард опять полетел к небесам, точно упущенный малышом серебристый воздушный шарик на ниточке. Он испугался, однако что значил какой-то там страх по сравнению с тягостным ощущением раздвоения личности? «Боже, только не это, Гард!» – тоскливо прокричал внутренний голос из самой глубины его сердца.
Вспомнилось вдруг, как в детстве (Гарду тогда не было и десяти) мать привезла его повеселиться на Фрайбургскую ярмарку. И вот они вместе вошли в Лабиринт Зеркал, а потом разделились. Тут Джим впервые по-настоящему испытал это чувство внутреннего раскола, улетающей вверх души – прочь от физической оболочки и телесного (если можно так сформулировать) разума. Конечно, мальчик видел маму – да не одну, а пять, десять, сто мамочек, длинных и коротышек, толстых и тощих, будто скелеты. И в то же время перед глазами у него шевелились пять, десять, сто Гардов. Иногда их отражения наконец-то соприкасались, и Джим несмело протягивал руку, ожидая, что коснется широких маминых брюк… но хватал пустоту или упирался в очередное зеркало. Мальчик бродил очень долго, минут пятнадцать, и, наверное, ударился в панику, но ощутил ее как-то неправильно. Насколько он помнил, все находили дорогу куда быстрее. Но когда наконец после бесчисленных поворотов, возвращений и столкновений с отражательными поверхностями Гард вышел из лабиринта, мать лишь еле заметно наморщила лоб, да и то на мгновение. И все. Но ему тогда – впрочем, как и сейчас, – было действительно страшно ощущать, как рассудок отделяется и уплывает, точно отвинтившаяся деталь ракеты в условиях невесомости.
«Да, но это проходит, Гард. Просто чуть-чуть подожди. Потерпи, тебя скоро отпустит».
И он продолжал сидеть на корточках, заглядывая через открытую дверцу в нагреватель Бобби, дожидаясь, пока «отпустит». Как когда-то ждал, что ноги сами выведут из ужасного Лабиринта Зеркал на Фрайбургской ярмарке.
На месте удаленной горелки в основании бака осталась пустота, которую теперь заполняла дикая путаница проводов – красных, зеленых, синих и желтых. А в середине располагался картонный контейнер из-под яиц «ХИЛКРЕСТ ФАРМЗ». В каждой ячейке разместилось по щелочной D-батарейке «ЭверРэди», плюсом кверху. Над ними были закреплены воронкообразные колпачки, двенадцать штук, через отверстия в которых и проходили все провода – где по одному, где попарно, а где-то по шесть штук сразу. Немного справившись с паникой, Гарденер пригляделся и понял: в том, что он с первого взгляда принял за путаницу, была своя строгая система, как и среди приборов, разложенных на рабочих столах. Провода даже изгибались одинаковыми короткими арками. Некоторые из них уходили обратно в такие же колпачки, но большинство – к электрическим схемам, прикрепленным на стенках нагревательного отделения. Причем схемы эти были явно добыты из корейских электронных игрушек: серебристый дешевый припой в избытке на гофрированных картонках. Такое мог бы собрать Винт Разболтайло…[49 - Рассеянный изобретатель из диснеевского телевизионного мультсериала «Утиные истории».] И все же эта причудливая штука
Страница 60
аботала. Даже более чем. Как минимум нагревала воду с бешеной скоростью: того и гляди ошпаришь пальцы.А прямо над яичным контейнером, под изгибом арок из проводов, висел светящийся шарик, не крупнее четвертака, но яркий, как солнце. Гарденер невольно вскинул руку, чтобы прикрыться от нестерпимого сияния, мощным лучом ударившего через открытую дверцу, так что на земляной пол легла четкая тень заглянувшего в нагреватель Джима. Смотреть на шарик он мог, только сильно сощурившись и чуть раздвинув пальцы.
Яркий, как солнце…
Правда, не желтый, а ослепительно голубоватый, словно сапфир. Сияние пульсировало, переливалось, застывало на какое-то время, и все повторялось снова, по определенному циклу.
«Но где же сам жар? – удивился Джим, мало-помалу приходя в себя. – Где жар?»
Он еще раз приложил ладонь к гладкой эмалированной поверхности бака – и через миг отдернул. Там, в ванной, струя испускала пар, выходя из-под крана. В котле, разумеется, помещалось много горячей воды, но для такого эффекта она должна была вся испариться еще здесь, в погребе, и, выкипев, давно взорвать нагреватель. Почему этого не произошло? Загадка. Но что еще более странно: Джим не чувствовал, чтобы из дверцы тянуло жаром. Или хотя бы теплом. Он чуть не обжег себе пальцы до волдырей, когда открывал ее, так что маленькое солнце внутри могло бы запросто оставить его лицо без кожи. Ну и?..
Медленно, с опаской Гарденер потянулся к отверстию левой рукой, не отнимая правой от глаз, чтобы не ослепнуть. Рот у него заранее сложился в болезненную гримасу в ожидании сильного ожога.
Пальцы робко проникли в люк… и наткнулись на что-то упругое. Словно растянутые нейлоновые колготки, как он подумает позже. Вот только колготки можно порвать, а эта преграда, еле заметно поддавшись, не пропустила его дальше.
Но никакого барьера там не было! Видимого, по крайней мере.
Джим перестал давить, и мембрана мягко вытолкнула его руку обратно. Гарденер посмотрел на пальцы; они дрожали.
«Это силовое поле, вот почему меня не обожгло. Силовое поле, которое не проводит температуру. Господи, я угодил в научно-фантастический рассказ из серии «Стартлинг сториз»[50 - Дешевый журнал научной фантастики, издававшийся с 1939 по 1955 годы.] примерно 1947 года выпуска. Может быть, даже попал на обложку? Интересно, кто бы взялся меня рисовать – Верджил Финлэй или Ханнес Бок[51 - Верджил Уорден Финлэй (1914–1971) – художник, один из самых известных мастеров фантастической иллюстрации XX века.Ханнес Бок (наст. имя Уэйн Фрэнсис Вудард; 1914–1964) – американский художник и иллюстратор, поэт, писатель-фантаст. Создал примерно 150 обложек для научно-фантастических, фэнтезийных и детективных журналов.]?»
Рука задрожала сильнее. Он потянулся к дверце, промахнулся с первого раза, потом все-таки нащупал ее и захлопнул, перекрыв поток ослепительно белого сияния. Наконец опустил правую ладонь. Перед глазами пульсировало остаточное изображение, как бывает, если выключить лампочку, на которую вы перед этим пристально смотрели. Только Гарденер увидел большую зеленую ладонь с голубыми просветами между пальцев.
Потом изображение понемногу исчезло. А дрожь – не прошла.
Гарду еще ни разу в жизни так не хотелось выпить.
7
В кухне Андерсон было все, что нужно.
Бобби сама почти не употребляла спиртное, но хранила запасы горячительного в шкафчике за кастрюлями и сковородками: джин, шотландское виски, бурбон и водка, все – по одной бутылке. Джим вытащил бурбон (не лучший сорт с какой-нибудь распродажи, но не в его положении привередничать), плеснул себе в бокал из цветного пластика пару глотков и выпил.
«Ты бы поосторожнее, Гард. Не искушай судьбу».
А он и не искушал. Ему почти хотелось набраться, но циклон в этот раз унесся в неизвестную даль… по крайней мере, на время. Гард налил себе еще. Задумался. Выплеснул больше половины в раковину, добавил воды и льда. Пусть уж вместо жидкого динамита будет цивилизованное пойло.
Тот мальчик с пляжа одобрил бы.
Полусонное оцепенение, охватившее Джима когда-то, при выходе из Лабиринта Зеркал, и вернувшееся сейчас, было, наверное, защитной реакцией психики. Чтобы не рухнуть на пол и не вопить до потери сознания. Больше всего Гарда напугала готовность разума убедить его, что все увиденное сегодня – одна сплошная галлюцинация.
К примеру, – хотите верьте, хотите нет, – маленькое солнце внутри нагревателя казалось теперь просто излишне яркой, где-то на двести ватт, лампочкой.
«Но только это была не лампочка и не галлюцинация, а солнце, хотя и крошечное, но ослепительно сияющее, горячее, зависшее в воздухе под аркой из проводов, над яичной картонкой, наполненной батарейками. А теперь сходи с ума сколько влезет, обратись к Иисусу, пей до беспамятства, но ты видел то, что ты видел, и давай не будем подслащивать пилюлю, договорились? Вот и ладненько».
Андерсон все еще спала крепким сном. Гарденер вспомнил, что собирался разбудить ее в половине одиннадцатого. Он посмотрел на часы. Всего лишь двадцать минут дес
Страница 61
того. Да неужели? Оказывается, Джим провел в погребе куда меньше времени, чем ему показалось.Стоило подумать о погребе – вспомнилось это сюрреалистическое солнце в миниатюре, застывшее под изогнутыми проводами… и мерзкое чувство раздвоения собственного сознания. Гарденер постарался отогнать мысль подальше, но она упорно не уходила. Он поднажал, пообещав непременно вернуться к ней, как только проснется Бобби и объяснит, что же тут происходит.
Джим посмотрел на свои руки: оказывается, он сильно вспотел.
8
Гарденер вышел с напитком во двор и свернул за дом, где наткнулся на очередное последствие вспышки нечеловеческой активности, обуявшей Бобби.
Ее трактор «Томкэт» стоял у дверей большого сарая в левой половине сада. Обычное дело, хозяйка часто его там бросала в тех случаях, когда по радио не обещали осадков. Однако теперь даже с расстояния в двадцать футов Джим заметил, что Андерсон кардинально переделала двигатель.
«О нет, только не это. Забудь, Гард, и возвращайся скорее в дом».
А вот в этом голосе уже не было и следа полусонной отрешенности – он звенел от испуга и беспокойства. Джим чуть не поддался… но не решился пойти на столь отвратительное предательство по отношению к Бобби и к самому себе. Мысль о подруге вчера удержала его от самоубийства. Теперь нужно и о ней позаботиться. Как говорят китайцы: «Спас чью-то жизнь – отвечай за нее». И если Бобби действительно в нем нуждается, как можно ей помочь? Для начала не мешало бы разобраться, что происходит вокруг, верно?
Он опрокинул в рот остатки бурбона со льдом, поставил пустой бокал на верхнюю ступеньку крыльца и направился к «Томкэту». Где-то в высокой траве трещали кузнечики. Гарденер был не пьян и даже не навеселе, насколько он мог судить; он принял на грудь в самый раз, чтобы привести в порядок нервы.
(Лепреконы в сказках часто тачали сапоги, пока спал сапожник… Тук-тук-тук-перестук!)
Да, но Бобби как раз не спала. Она вкалывала как одержимая, пока не рухнула – в буквальном смысле – на руки Гарду.
(Туки-туки-перестуки! Если б только вы знали, как громко в ночи в мою дверь томминокер стучит и стучит.)
Заглянув в открытый моторный отсек «Томкэта», Джим даже не содрогнулся – его затрясло, будто умирающего. Гарденер закусил нижнюю губу. Его побледневший лоб и виски взмокли от пота.
(Они в котел полезли и в трактор: чух-чух-чух. Раздолье томминокерам – работай, не хочу!)
«Томкэт» прежде был довольно скромной рабочей машинкой, практически бесполезной для тех, кто живет и кормится фермерством. Чуть крупнее газонокосилки, но мельче самого мелкого трактора «Джон Дир» или «Фармолл». В самый раз для хозяйства Бобби, занимающего полтора акра земли, на которых произрастали фасоль, огурцы, горошек, редис и картошка. А вот, например, морковью, капустой, баклажанами и кабачками здесь и не пахло.
«Я не развожу то, что мне не нравится, – сказала однажды хозяйка Гарду. – Жизнь и так слишком коротка».
«Томкэт» был довольно универсален (еще бы: даже состоятельному фермеру нужны веские причины, чтобы купить мини-трактор за две с половиной тысячи для огорода в полтора акра) – он мог пахать по прямой, одной насадкой стричь траву, другой – косить сено, мог перетаскивать тяжести по пересеченной местности (осенью Бобби даже перевозила с его помощью поваленные деревья и лишь однажды застряла), а зимой расчищал подъездную дорожку от снега за полчаса. Мотор у него был крепкий…
В том-то и дело, что был.
Нет, он остался на месте, но… весь, как елка, обвешанный самыми замысловатыми приборами и приспособлениями. Гарденер вспомнил о тандеме проигрывателя и «Серебряного колокольчика» – уж не сюда ли тот предназначался? «Может, это вообще разновидность радара?» – подумал он и нехорошо хохотнул, точно пролаял.
Сбоку к одной из головок мотора была надежно прикручена майонезная банка, наполненная совершенно прозрачной жидкостью – явно не бензином. На капоте красовался воздухозаборник, подходящий скорее для «шевроле-нова» или «суперспорт».
На месте скромного карбюратора стоял четырехцилиндровый; чтобы его впихнуть, Бобби даже пришлось прорезать дыру в капоте.
И снова эти провода, змеящиеся повсюду, ползущие вправо и влево, вверх и вниз и кругом, соединяющиеся между собой как попало… по мнению Гарденера, конечно. Он мельком посмотрел на остатки приборной панели, отвел рассеянный взгляд – и резко вернулся обратно. Глаза Джима округлились. У трактора была толстая рукоятка и схема переключения передач на металлической пластинке, привинченной к щитку над датчиком масла. За долгие годы Гарденер неоднократно видел эту пластинку: все-таки он частенько водил «Томкэт». Раньше здесь было написано:
3
N 4
2 R
Теперь же добавилась очень простая, но от этого не менее пугающая надпись:
3
N 4 ВВЕРХ
2 R
«Ты ведь не веришь, Гард?»
«Я не знаю».
«Да ладно тебе, не гони: летающий трактор?»
«У нее в нагревателе – миниатюрное солнце».
«Чушь. Думаю, это обыкновенная лампочка, только яркая, ватт эдак на двести».
«Э
Страница 62
о не лампочка!»«Хорошо, спокойнее, тихо. Просто занятный бы получился рекламный слоган для фильма про похищение инопланетянами: “Вы поверите даже в летающий трактор!”»
«Да заткнись ты».
«Или так: «Спасибо, что выбрали для полета «Джон Дир»! Потянет?»
Он снова стоял на кухне Бобби и жадно смотрел на шкафчик с бутылками. Потом отвел взгляд – это было не легче, чем сдвинуть с места штангу, – и пошел в гостиную. Андерсон переменила позу и дышала уже немного быстрее. Первые признаки близкого пробуждения. Гарденер еще раз покосился на часы: почти десять. Может, почитать что-нибудь, чтобы отвлечься? Джим направился к книжному шкафу, но по дороге случайно взглянул на письменный стол, и тут его ожидало самое сильное потрясение. Такое, что он не сразу заметил еще одну перемену: на стене рядом со старой раздолбанной пишущей машинкой висел рулон компьютерной перфорированной бумаги для принтеров – словно гигантская катушка с бумажными кухонными полотенцами.
9
БИЗОНЬИ СОЛДАТЫ
Роман
Роберта Андерсон
Гарденер отложил первый лист текстом вниз и вдруг прочитал на следующем свое имя – вернее, прозвище, известное только ему и Бобби.
Посвящается Гарду, который всегда оказывается рядом, когда он нужен.
По спине пробежал холодок. Джим отложил второй лист к первому.
В те дни, незадолго до того как по Канзасу побежали кровавые реки, на равнинах было еще довольно бизонов – так много, что бедняков, равно индейцев и белых, вместо гробов зашивали в свежие шкуры.
«Отведай хоть раз бизоньего мяса – и ты никогда больше не захочешь говядины». Похоже, старики и впрямь свято верили в эту поговорку. Охотники равнин, «бизоньи солдаты», буквально переселялись в мир крутоспинных косматых духов. Все в них напоминало о бизонах, даже запах. Да, запах – многие натирали добытым салом лицо и шею, чтобы солнце прерий дочерна не спалило кожу. Кочевники носили связки больших зубов в виде ожерелий, а иногда и серег, и кроме того, щеголяли толстыми кожаными наштанниками. Не один из них хранил в кармане засушенный пенис бизона – на счастье или чтобы сохранить мужскую потенцию.
Подобно призракам, охотники неотступно следовали за стадом, которое медленно двигалось по короткой жесткой траве подобно тучам в небе, отбрасывающим на прерию мимолетные тени. Тучи остались, а вот великих стад уже нет… Как нет больше и «бизоньих солдат» – безумных питомцев пустыни, не знавшей оград в ту пору; мужчин в самодельных кожаных мокасинах и с гремящими ожерельями на загорелых шеях; странников, торжественно шествовавших из ниоткуда в никуда; нездешних, не ведающих о Времени духов. Они были здесь прежде, чем по стране потекли кровавые реки.
Поздно вечером двадцать четвертого августа 1848 года Роберт Хоуэлл, еще не знавший тогда, что ему суждено умереть лет пятнадцать спустя в Геттисберге, разбил лагерь у ручья на окраине Небраски, в жутковатом месте, известном как Земли Хилл-Сэнд. Ручей был маленький, но от его воды так сладко пахло…
Гарденер совсем зачитался и дошел до сороковой страницы, когда Бобби Андерсон сонным голосом позвала его:
– Гард? Ты еще здесь, Гард?
– Да, Бобби, я здесь.
Джим поднялся. Что же дальше? Кажется, он действительно сходит с ума. Ну а как же иначе? Может, и не было никакого солнышка в нагревателе; или новых устройств на «Томкэте», которые якобы помогают ему левитировать… Но, честное слово, легче поверить в них, нежели в то, что Бобби сумела выдать четырехсотстраничный роман про бизоньих солдат за три с небольшим недели (а именно столько Гард сюда не наведывался), да еще и – по любопытному совпадению – лучшее произведение в своей жизни. Господи, так не бывает. Куда проще думать, что Гарденер просто свихнулся, а всю эту чепуху – забыть.
Если б только он мог.
Глава 9
Рассказ Бобби Андерсон
1
Бобби медленно, морщась, как старая женщина, поднималась с кушетки.
– Знаешь… – начал Гарденер.
– Ох, как все болит! – простонала она. – И мне надо срочно сменить… Неважно. Сколько я проспала?
Джим сверился с наручным циферблатом.
– Часов четырнадцать, может чуть больше. Бобби, твоя новая книга…
– Сейчас. Подожди, я скоро вернусь. Не забудь, что хотел сказать.
Она медленно побрела к ванной комнате, на ходу расстегивая рубашку, в которой спала. Между тем Гарденер успел разглядеть – даже слишком хорошо разглядеть, – как же сильно исхудала Бобби. Это уже не просто потеря веса: от Бобби буквально остались кожа да кости.
Она вдруг замерла, точно почувствовала на себе его пристальный взгляд, и, не оборачиваясь, легко обронила:
– Видишь ли, я все могу объяснить.
– Серьезно? – приподнял бровь Гарденер.
2
Андерсон долго не появлялась из ванной комнаты – гораздо дольше, нежели требуется, чтобы сходить в туалет и сменить тампон, а Гарденер не сомневался, что она нуждалась именно в этом. У нее на лице так и было написано: «Опять эти муки!» Джим прислушался, но не услышал, чтобы из душа лилась вода. Ему вдруг стало не по себе. После пробужде
Страница 63
ия Бобби выглядела вполне вменяемой, однако так ли это на самом деле? В голову полезли непрошеные картинки: Бобби, изворачиваясь, будто змея, выбирается через маленькое окошко и с диким хохотом, в одних голубых джинсах, бежит прямо в лес.Левая сторона головы начала слегка пульсировать. Прижав ладонь к старому шраму на лбу, Гард подождал еще пару минут, поднялся и направился к ванной. Он почти бессознательно старался не издавать при этом ни звука. А вдруг Бобби не удирает от лишних расспросов через окошко, а преспокойно вскрывает вены одним из его же бритвенных лезвий, чтобы уж наверняка никогда ничего ему не объяснять?
И все-таки лучше сначала послушать. Будет за дверью нормальный утренний шум – Джим пойдет на кухню и сварит кофе. Может, даже приготовит омлет. А если не будет?..
Напрасно он волновался. Эта дверь не запиралась и всегда была чуть приоткрыта. Если бы Бобби захотела, чтобы все двери плотно захлопывались, ей пришлось бы, помимо прочего, выравнивать всю северную часть дома. Хотя… возможно, и этот пункт был в ее ближайших планах.
Итак, через щель он увидел Бобби, застывшую перед тем же самым зеркалом, у которого недавно стоял Гарденер, – только с тюбиком зубной пасты в руке… Причем с неоткрытым. Андерсон напряженно, будто загипнотизированная, всматривалась в отражение. Губы у нее были растянуты, зубы – обнажены.
Уловив движение в зеркале, она обернулась. Бобби даже не попыталась прикрыть обвисшие груди.
– Гард, как тебе мои зубы?
Джим посмотрел и не заметил ничего необычного. Вот только ему показалось, что их даже слишком много. И снова вспомнилось то ужасное фото несчастной Карен Карпентер.
– Нормально. – Он старательно отводил взгляд от ее торчащих ребер и выпирающих над поясом джинсов тазовых костей. Штаны спадали, хотя она очень туго затянула ремень, и тот уже чем-то напоминал бельевую веревку, какими подвязываются бродяги. – По-моему, да. – Гард неловко улыбнулся и пропищал: – «Мам, смотри: ни одной новой дырочки!»
Андерсон попыталась ответить ему улыбкой со все еще отведенными от десен губами; получилось немного нелепо. Она дотронулась до коренного зуба, нажала на него указательным пальцем.
– Ахи, ахаеха, ага я аехаю?
– Что?
– Смотри: шатается, когда я так делаю?
– Нет. Незаметно. А что?
– Это просто какой-то сон. Даже… – Она опустила взгляд. – Выйди немедленно, Гард. Я не при параде.
«О, можешь не беспокоиться, Бобби: я не собака, чтобы бросаться на кости… В буквальном смысле».
– Прости, – сказал он. – Дверь была открыта. Я думал, ты уже выходишь.
Джим поднажал снаружи на дверь и закрыл поплотнее.
Тут из ванной отчетливо донеслось:
– Я догадываюсь, о чем ты думаешь.
Гард ничего не сказал, но остался на месте. У него было странное чувство, как будто бы эта женщина знала – нет, даже видела, что он не ушел.
– Думаешь, я потеряла рассудок.
– Нет. Нет, Бобби. Просто…
– Я настолько же в своем уме, как и ты, – раздалось из-за двери. – У меня затекло все тело, я еле хожу; правая коленка невесть почему забинтована; я голодна как волк и сильно исхудала, знаю… Однако с моей головой все в порядке, Гард. Думаю, ты сегодня не раз усомнишься, все ли в порядке с твоей, но и это будет неправильно. Скажу заранее: мы с тобой оба в здравом уме.
– Бобби, что здесь творится? – В его голосе прозвучала растерянность, чуть ли не слезы.
– Мне надо отлепить этот дурацкий бинт и посмотреть, – ответила Андерсон через дверь. – Кажется, я знатно натрудила вчера колено… В лесу, наверное. Потом я приму горячий душ и переоденусь в чистое, а ты пока мог бы приготовить нам завтрак. За едой и поговорим.
– Обещаешь?
– Да.
– Хорошо, Бобби.
– Как здорово, что ты здесь, Гард, – сказала она. – Пару раз у меня было скверное предчувствие. Как будто бы у тебя проблемы.
Пространство у Джима перед глазами вдруг стало двоиться, троиться и расплываться в разные стороны мелкими призмами. Он провел по лицу ладонью.
– Терпенье и труд все перетрут – даже колено, – пробормотал Гард. – Я пойду сделаю завтрак.
– Спасибо.
И он действительно двинулся в нужную сторону; только очень медленно, потому что перед глазами, как их ни потирай, продолжало все расплываться.
3
У входа в кухню он вдруг остановился, пораженный новой мыслью, и чуть ли не на ощупь вернулся к ванной. Теперь из-за двери, по крайней мере, слышался шум воды.
– Бобби, а где же Питер?
– Что? – прокричала она.
– Я говорю, где Питер?
– Умер, – ответила она, силясь перекричать грохот. – Я много плакала, Гард. Но ты же знаешь, он был…
– Стареньким, – пробормотал Джим. Потом опомнился и повысил голос: – Это из-за возраста, да?
– Да, – донеслось сквозь барабанную дробь в душевой.
Гарденер постоял и опять направился в кухню. Почему-то ему не верилось в эту историю.
4
Джим приготовил омлет из восьми яиц и пожарил бекон на гриле, попутно заметив, что помимо кухонной печи появилась микроволновка, а над рабочей поверхностью и там, где Бобби обычно ела с книжкой
Страница 64
свободной руке, – трековые светильники. Потом он заварил крепкий кофе без молока и уже накрывал на стол, когда вошла Бобби с тюрбаном из полотенца на мокрых волосах. На ней были чистые джинсы и футболка с изображением кровососущей мошки и подписью «ОФИЦИАЛЬНЫЙ СИМВОЛ ШТАТА МЭН».Андерсон пристально посмотрела на стол.
– А где мои тосты?
– Перебьешься, – добродушно проворчал Гарденер. – Можно подумать, я для того проехал двести миль автостопом, чтобы на кухне прислуживать. Сама приготовь.
Бобби округлила глаза.
– Как это – автостопом? Вчера? В этот ливень?
– Угу.
– Господи, что случилось? Мюриел говорила: ты на чтениях и освободишься не раньше тридцатого.
– Ты звонила Мюриел? – Невесть почему он растрогался. – А когда?
Андерсон отмахнулась, словно это было совсем неважно (нет, правда: какая разница), и повторила вопрос:
– У тебя что-то стряслось?
К досаде Джима, он вдруг ощутил желание обо всем рассказать. Но разве Бобби – всего лишь его личная Стена плача? Нет, пожалуй, не стоит этого делать. Разве что позже… Возможно…
– Потом. Я хочу знать, что здесь, у тебя, происходит.
– Сначала позавтракаем, – возразила Андерсон. – Это приказ.
5
Гард отдал подруге львиную долю яичницы и бекона, и она, не теряя времени даром, накинулась на угощение с таким видом, словно сто лет не ела. Наблюдая за ней, Джим вспомнил отрывок из биографии Томаса Эдисона, прочитанной в юности – лет в десять, в одиннадцать. Время от времени ученый впадал в такой раж, когда одна блестящая мысль опережала другую, открытия шли на ум одно за другим, и в это время он забывал о семье, о необходимости мыться, спать и питаться. Не приноси ему жена еду на подносе, Эдисон буквально загнулся бы от истощения где-то между изобретением лампочки и фонографа. В книге был даже снимок, на котором ученый яростно ерошил руками волосы, словно пытался выцарапать из головы мозг, не дававший ему ни минуты покоя. Вид у бедняги был более чем нездоровый.
Однако (тут Гарденер рассеянно прикоснулся к левой половине лба) Эдисон был подвержен мигреням. Его мучили головные боли и приступы беспричинной тоски.
Бобби же, судя по всему, тосковать и не собиралась. Она умяла яичницу, семь или восемь ломтей бекона с тостами, щедро сдобренными маслом, осушила залпом два больших бокала с апельсиновым соком и под конец еще разразилась звучной отрыжкой.
– Фу, как неприлично.
– В Португалии, чтоб ты знал, громкая отрыжка считается лучшим комплиментом повару.
– Да? А что они делают, если классно потрахаются? Пердят?
Андерсон запрокинула голову и расхохоталась, даже полотенце с волос уронила. Гарду внезапно захотелось прямо сейчас затащить в постель этот мешок с костями. Он скромно улыбнулся:
– Ладно, принято. Как-нибудь в воскресенье приготовлю тебе шикарные яйца «Бенедикт». А теперь – выкладывай.
Андерсон вытащила откуда-то из-за его спины полпачки «Кэмела» и, прикурив, протянула сигареты Гарду.
– Нет уж, спасибо, – отказался Джим. – С этой вредной привычкой я худо-бедно пока справляюсь.
Однако еще до конца рассказа он выкурил четыре сигареты.
6
– У тебя ведь было время здесь осмотреться, – начала Андерсон. – Я смутно помню, что предлагала тебе это сделать; уверена, так ты и поступил. У меня был ну очень похожий вид, когда я наткнулась в лесах на ту штуку…
– Какую штуку?
– Если скажу, ты сочтешь меня сумасшедшей. Лучше сам потом посмотри, а сейчас давай просто поговорим. Что ты успел здесь заметить? Какие перемены?
Гарденер перечислил: улучшения в погребе, кучу незаконченных проектов, странное крошечное солнце в котле нагревателя, новый мотор «Томкэта», обвешанный непонятными приспособлениями… Подумав, он решил не упоминать ту чудну?ю надпись на панели управления трактора. Бобби все равно догадается, что он ее видел.
– И в разгар всей этой работы, – прибавил Джим, – ты ухитрилась найти время для новой книги. Причем довольно длинной. Я прочел тридцать-сорок страниц, дожидаясь твоего пробуждения, и, на мой взгляд, она по-настоящему хороша. Пожалуй, даже лучше всего, что ты раньше писала… Хотя у тебя всегда были достойные романы.
Андерсон покивала с польщенным видом.
– Спасибо, мне тоже так показалось. – Она ткнула пальцем в последний ломоть бекона. – Будешь?
– Нет.
– Уверен?
– Да.
Бекон тут же исчез у нее во рту.
– Сколько же ты над ней работала?
– Я точно сейчас не могу сказать. Дня три, наверное. Но не больше недели. Причем в основном я писала во сне. – Гард улыбнулся. – А ведь это не шутка, – заметила Бобби. Гард перестал улыбаться. – С чувством времени у меня сейчас нелады, – призналась Андерсон. – Знаю только, что двадцать седьмого (последний день, когда его течение еще имело для меня смысл) я ничего не писала. Ты появился вчера, четвертого, и роман был уже готов. Получается… неделя работы, самое большее. Но мне лично кажется, что ушло дня три.
Андерсон преспокойно выдержала изумленный взгляд Гарда и принялась вытирать салфеткой пальцы.
– Бобби, это невозм
Страница 65
жно, – выговорил он наконец.– Значит, ты не обратил внимания на мою пишущую машинку?
Джим, конечно, успел бросить взгляд на старенький черный «Ундервуд», когда присаживался читать, но тогда его вниманием целиком завладела рукопись. Машинку он видел бессчетное количество раз, а вот роман был новым.
– Если бы ты присмотрелся, то наверняка заметил бы рулон компьютерной бумаги на стене и еще один из моих приборов. Сверхмощные батарейки в картонке из-под яиц и все в таком роде. А? Нет?
Она подтолкнула к Гарденеру одну пачку сигарет, и тот машинально взял сигарету.
– Не представляю себе, как работают эти штуки. Ни одна из них, даже главная, что снабжает тут все электричеством. – Бобби улыбнулась, увидев, как вытянулось лицо Джима. – Да, Гард, я отключилась от центральной электрической сиськи штата Мэн. «Временно отказалась от их услуг», – по выражению этих молодчиков; они словно заранее были уверены, что я скоро прибегу проситься обратно. И случилось это… погоди, как бы не соврать… четыре дня назад. Точно помню.
– Бобби…
– Одна такая штуковина греет воду в котле, другая – там, за машинкой, но над ними всеми есть главный прибор, старейшина, если можно так выразиться. В него загружено два или три десятка D-батареек… – Андерсон хихикнула, словно вспомнила что-то приятное. – Теперь Полли Эндрюс наверняка считает меня тронутой: я скупила у них в супермаркете весь запас батареек, а потом еще в Огасту поехала за остальными. Дай сообразить: это было не в тот же день, когда я засыпала пол в подвале? – Она задумчиво наморщила лоб, а потом просияла. – Ага, точно. Историческая Гонка за Батарейками 1988 года! Я скупала их сотнями, обчистила склады семи магазинов, а по дороге домой тормознула в Альбионе и затарилась грунтом, чтобы освежить подвал. Да-да, я почти уверена, это произошло в один и тот же день.
Она снова беспокойно нахмурилась, и на мгновение перед Джимом предстала другая Бобби – замотанная, испуганная. Разумеется: разве могла она так быстро оправиться? Накануне Андерсон выглядела измученной до предела. Одна ночь сна, пусть даже самого глубокого, – неужели этого достаточно? Да и разговоры ведет бредовые, непонятные: то роман написала во сне, то весь дом у нее работает на батарейках, то в Огасту она каталась по странным делам… Да, но каждому слову есть вещественное подтверждение. Джим видел все собственными глазами.
– …Он самый, – проговорила Бобби со смехом.
– Что, прости?
– Я говорю, с этим самым, с прибором, который гоняет по дому ток, пришлось до седьмого пота работать, а у меня ведь еще раскопки…
– Раскопки? Ты про ту штуку в лесу, которую хочешь мне показать?
– Да. Уже скоро. Дай еще пару минут.
У нее на лице вновь появилось выражение удовольствия, и Гарденер вдруг подумал: вот, оказывается, как выглядит со стороны человек, который не просто хочет, а рвется поведать о чем-то; человек, которого распирает. Начиная от зануды, приглашенного выступить перед студентами с рассказом об антарктической экспедиции 1937 года и потускневшими слайдами в качестве иллюстраций, до моряка Измаила, выжившего после гибели злосчастного «Пекода», чья история заканчивается фразой, грубо замаскированной под нейтральное сообщение, но на деле – отчаянным криком: «И спасся только я один, чтобы возвестить тебе»[52 - Перевод с английского И. Бернштейн. Измаил – герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик», моряк с китобойного судна «Пекод».]. Безумие и отчаяние… Не они ли слышались Гарду за жизнерадостным и бессвязным щебетом Бобби о Десяти Сумасшедших Днях в Хейвене? Похоже на то… Да, так и есть. Кто лучше писателя умеет читать между строк? С чем бы тут ни столкнулась Бобби, пока Джим развлекал поэзией тучных матрон и наводил зевоту на их мужей, это почти свело ее с ума.
Андерсон зажгла еще одну сигарету. Рука у нее дрожала, это было заметно по дернувшемуся пламени. На подобные тонкости обращаешь внимание, только когда ты внутренне готов их увидеть.
– К тому времени у меня закончились картонки для яиц, да и батареек потребовалось столько, что одного-двух контейнеров все равно не хватило бы, и в ход пошли ящики дядюшки Фрэнка из-под сигар; на чердаке нашлась целая дюжина. Знаешь, такие старые, деревянные – думаю, даже Мэйбл Нойз из «Джанкатория» выложила бы за них несколько баксов, а мы с тобой в курсе, какая она скупердяйка. Я напихала туда туалетной бумаги, попробовала устроить гнезда для батареек. Понимаешь? Гнезда!
Андерсон принялась быстро тыкать вниз указательным пальцем, глядя на Гарденера блестящими глазами и как бы спрашивая, доходит ли до него. Поэт кивнул. Его опять начало охватывать ощущение нереальности, словно разум готовился ускользнуть сквозь череп и взлететь к потолку. «Выпивка помогла бы делу», – подумал он. В голове запульсировало сильнее и чаще.
– Но батарейки вываливались. – Андерсон затушила свою сигарету и тут же зажгла новую. – Эти совсем тогда разозлились, просто ужас. Ну и я тоже… И тут меня осенило…
– Кто «эти»?
– Я наведалась к Чипу Маккосланду. Ну, это еще в
Страница 66
онце Дагаут-роуд, ты знаешь, да?Джим покачал головой. Ему еще не приходилось ездить по Дагаут-роуд.
– В общем, он живет с этой женщиной – думаю, они даже официально женаты, – и десятью ребятишками. Боже, вспомнить жутко, что за неряха! Такая грязная шея, Гард… Не отчистишь без помощи отбойного молотка… Кажется, он был женат до нее… Неважно! Понимаешь… Я давно ни с кем не общалась… То есть эти же не умеют разговаривать между собой, как люди… Поэтому я сейчас путаю важные события, о которых следует рассказать, и не очень важные…
Речь Андерсон все ускорялась, пока слова не начали набегать друг на друга. «Очень скоро она примется визжать или плакать», – с тревогой подумал Джим, не зная, какой из этих двух вариантов пугает его сильнее. Ему снова представился Измаил, бредущий по улицам Бедфорда, штат Массачусетс. От моряка разит китовым жиром, но еще сильнее – безумием. Наконец он хватает за плечи зазевавшегося прохожего и кричит: «Послушай! Черт, я единственный выжил, чтобы все рассказать, так что лучше слушай, чтоб тебя! Попробуй отвлечься, и вот этот самый гарпун воткнется тебе прямо в… Я должен рассказать о треклятом белом ките, и ТЫ БУДЕШЬ СЛУШАТЬ!»
Гарденер потянулся через стол и похлопал Бобби по руке.
– Можешь не торопиться. Рассказывай как знаешь. Я здесь, и я тебя внимательно слушаю. Времени у нас предостаточно, сама говоришь: выходной. Так что сбавь обороты, ладно? А если я вдруг засну – знай, что слишком сильно отклонилась от темы. Уговор?
Андерсон улыбнулась и успокоилась на глазах. Джиму хотелось спросить, что же происходит в лесу. А главное, кто такие «эти». Но, может, и вправду не стоило торопиться. «К тому, кто умеет ждать, все плохое приходит само», – внутренне усмехнулся он. Бобби помедлила, собираясь с мыслями.
– У Чипа Маккосланда три или даже четыре курятника, вот к чему я вела. Всего за несколько баксов он надавал мне кучу картонок… и даже большие листы на сто двадцать ячеек каждая. – Бобби беспечно расхохоталась, а потом прибавила слова, от которых по коже Гарденера побежали мурашки. – Я ими пока не пользовалась, но когда руки дойдут – полагаю, у нас будет вдоволь электричества, чтобы отключить от центральной силовой титьки весь Хейвен. Пожалуй, хватит и Альбиону, да еще и на львиную долю Трои останется. – Между тем Бобби продолжала: – В общем, когда у меня завелся ток… Боже, опять я путано все рассказываю… и тот приборчик уже был подцеплен к машинке… Тут я отправилась спать – ну, или задремала, по крайней мере… А затем появился ты. Вот.
Джим только молча кивал. Мимоходом брошенная подругой фраза о возможности сделать из картонок и батареек прибор, якобы способный снабжать током три городка, могла оказаться и бредом, и правдой. Все это с трудом укладывалось у него в голове.
– А прибор за пишущей машинкой работает так… – Нахмурившись, Андерсон чуть склонила голову набок, будто прислушивалась к некому беззвучному голосу. – Проще, наверное, показать. Иди в ту комнату и заправь новый рулон бумаги, хорошо?
– Как скажешь. – Он направился было к дверям, но на полпути обернулся. – А ты?
Бобби с улыбкой ответила:
– Я останусь здесь.
И тут до Гарда дошло. Он не просто понял – он принял понятое на том уровне сознания, где обитает лишь чистая логика. В конце концов, разве не учит бессмертный Холмс: «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни оказался»[53 - Цитата из книги Артура Конан Дойла «Знак четырех».]? А ведь новый роман – не выдумка; он в самом деле лежит на столе, возле устройства, которое Бобби несколько раз назвала своим «прозо-аккордеоном».
«Вот только машинки не могут печатать книги сами по себе, старина. Знаешь, что сказал бы Холмс в этом случае? Если возле машинки лежит роман, которого ты никогда раньше не видел, это еще не значит, что рукопись – новая. Холмс допустил бы, что Бобби давно написала книгу, а во время твоей отлучки, слетев с катушек, достала ее из загашника и положила на стол. Возможно, она сама верит в собственные слова, но они не становятся от этого правдой…»
Гарденер прошел в угол гостиной, который служил Бобби кабинетом, устроенным настолько удобно, что хозяйка дома могла, не вставая со стула, брать книги с полок шкафа.
«Роман из ящика стола? Что-то не похоже».
С этим даже бессмертный Холмс не поспорил бы. Действительно, не «Бизоньим солдатам» пылиться в ящике. Правда, Холмс возразил бы, что написать роман за три дня, вдобавок не прикасаясь к пишущей машинке, а развивая бурную деятельность в лесу и в подвале, урывками отсыпаясь, – еще более, мать его, невозможно.
Но нет, ни в каком столе роман не валялся. Гарденер был в этом убежден: он хорошо знал Бобби. Андерсон так же способна прятать от всех свой прекрасный роман, как Джим – сохранять холодный рассудок во время разговоров о ядерной энергии.
Так что катись-ка ты, Шерлок, на распрекрасном лондонском кэбе, и доктора Ватсона с собой забери. Желание выпить вернулось с новой пугающей силой…
– Гард, ты на месте? – окл
Страница 67
кнула Андерсон.На этот раз он вполне осознанно увидел небрежно подвешенный бумажный рулон. А за машинкой – один из «приборчиков» Бобби. Совсем небольшой, сделанный из половины картонки для яиц, причем две последние ячейки пустовали. В остальных четырех торчало по батарейке плюсами вверх, каждую из которых накрывал колпачок из жести, отрезанной от консервной банки. Четыре выходящих оттуда провода – красный, синий, желтый, зеленый – опять-таки тянулись к печатной плате (очевидно, детали от радиоприемника), которая была вертикально закреплена между двумя брусками, приклеенными к столу. Бруски, похожие на желобок для мела под школьной доской, показались Гарду настолько знакомыми, что он не сразу сообразил, где мог их видеть. А потом до него дошло. Это на них выкладывают из квадратиков с буквами слова, играя в «Скрабл».
От платы к пишущей машинке тянулся толстый провод, как от электротрансформатора.
– Бумагу-то вставь! – напомнила Андерсон и рассмеялась. – Я все время забывала об этом. Глупо, да? Тут они – не помощники. Я чуть с ума не сошла, пока придумала выход. Сижу как-то на толчке, прикидываю, как бы разжиться словодробителем[54 - Сверхбыстродействующий вычислитель, способный к переработке больших объемов цифровых данных.], потом тянусь к рулончику туалетной бумаги… эврика! Ну я и тормоз! Заправь рулон, Гард!
«Нет, все. Отсюда пора бежать. Поймать попутку до Хэмпдена, а там до беспамятства нализаться в «Пурпурной корове». Мне даже не хочется знать, кто такие «эти»…»
Но Джим уже заправлял под валик перфорированный край, а потом привычно повернул ручку сбоку старого «Ундервуда», чтобы зафиксировать лист. Сердце билось все чаще и все сильнее.
– Готово! – крикнул он. – Теперь надо что-нибудь… э-э-э… включить?
Никаких выключателей Джим не видел – и в любом случае не собирался к ним прикасаться.
– Не надо! – ответила Бобби.
Что-то щелкнуло, а потом загудело, как электрический поезд-игрушка. Из-под машинки начал пробиваться зеленый свет.
Гарденер невольно шагнул назад. Ноги не слушались, будто чужие. Странные расходящиеся лучи стали пробиваться и между клавишами. Стеклянные панели, вделанные в бока «Ундервуда», светились теперь, точно стенки аквариума.
Внезапно клавиши начали нажиматься сами собой, скача вверх и вниз, будто под пальцами пианиста. Каретка стремительно поехала вперед, и на листе отпечатались первые слова:
«Отец твой спит на дне морском, он тиною затянут…»
Дзинь! Клац!
Каретка вернулась на место.
«Нет, я этого не видел. Не верю своим глазам».
«И станет плоть его песком, кораллом кости станут…»[55 - Цитата из «Бури» Шекспира.]
Мертвенно-зеленоватый свет продолжал сочиться сквозь клавиатуру и омывать слова. Это радий?
Дзинь! Клац!
«Выпьем сухого «Рейнгольда»…»
Строчка буквально вылилась на бумагу в мгновение ока. Движения клавиш были неуловимо быстры.
«Чем больше пьешь – тем пуще охота…»[56 - Обе строки – начало известной американцам определенного возраста рекламной песенки диетического пива «Рейнгольд».]
Господи, неужели это все правда? Или же розыгрыш?
Перед лицом нового чуда разум поэта дрогнул и жалобно позвал на помощь Шерлока Холмса. Розыгрыш, ну конечно, розыгрыш. Просто Бобби сошла с ума… очень творчески.
Дзинь! Клац!
Каретка вернулась к началу.
«Это не розыгрыш, Гард».
Каретка снова поехала, и тарахтящие клавиши отпечатали перед округлившимися, стекленеющими глазами Джима:
«Твоя первая догадка была верна, я делаю это из кухни. Слышал о светочувствительных фотоэлементах? Ну вот, а прибор за пишущей машинкой – мыслечувствителен, он четко улавливает все мои мысли на расстоянии до пяти миль. Стоит отойти дальше – начинается путаница. Если отъехать на десять, то вообще все глохнет».
Дзинь! Клац!
Большой серебристый рычаг слева от каретки сработал дважды, передвинув бумагу с тремя безупречно отпечатанными сообщениями вверх на несколько строчек. И безумие продолжалось.
«Так что сам видишь: мне было необязательно торчать за пишущей машинкой во время работы. «Мам, посмотри, я без рук умею!» Два-три дня мой бедный старенький «Ундервуд» пахал как лошадь, а я свободно могла работать в лесу или у себя в подвале. Но чаще всего, говорю тебе, вообще отсыпалась. Забавно… Расскажи мне кто-нибудь о подобном устройстве – в жизни не поверила бы, что оно сработает и для такой, как я. Диктовальщица из меня никакая. Даже письма пишу от руки: мне важно видеть, как выглядят слова на бумаге. Некоторые писатели, например, ухитряются надиктовывать целые книги на пленку, а мне бы такое и в голову не пришло. Но здесь совсем иной принцип, Гард. Прибор словно подключается напрямую к моему подсознанию; как будто не пишешь, а грезишь… Только сны всегда бессвязны и сюрреальны, а тут результат совершенно другой. Перед тобой уже не пишущая машинка. Это машинка грез. Разумных грез. Есть какая-то космическая ирония в том, что прибор доверили именно мне, для «Бизоньих солдат». Ты прав, это лучший мой роман, и все же… обычный вестерн. С тем ж
Страница 68
успехом можно изобрести вечный двигатель только для того, чтобы сын не просил поменять батарейки в игрушечной машинке! Ты представляешь, какие могли бы быть результаты, попади это устройство в руки Фицджеральда? Или Хемингуэя? Фолкнера? Сэлинджера?»После каждого вопросительного знака машинка на миг замирала, потом взрывалась очередной фамилией. А после Сэлинджера остановилась. Джим отстраненно, почти не понимая, прочел все написанное. Затем вернулся к началу абзаца. Стоило ему подумать, что все это розыгрыш, как машинка выдала: «Это не розыгрыш, Гард»…
Внезапно поэт подумал: «Ты читаешь мои мысли, Бобби?»
Дзинь! Клац!
Каретка резко вернулась на место, так что Джим подскочил и едва не вскрикнул.
«Да. Но совсем чуть-чуть».
«Что мы делали Четвертого июля в тот год, когда я прекратил учительствовать?»
«Поехали в Дерри. Ты говорил, что знаешь там парня, который торгует клевыми «Вишневыми бомбочками»[57 - Разновидность фейерверка.]. Он продал нам несколько штук, но они оказались полной мурой. А ты уже был навеселе и решил вернуться, чтобы открутить ему голову. Я отговаривала – не вышло. Мы поехали обратно, и что же? Провалиться на месте: дом этого мошенника полыхал! Он ухитрился бросить окурок в подвале, набитом петардами и фейерверками. Когда ты увидел огонь и услышал все эти взрывы, то упал от хохота на дорогу».
Никогда еще ощущение нереальности не охватывало Джима с такой силой, как сейчас. Он сопротивлялся до последнего, а чтобы отвлечься, снова перечитал напечатанное. Была там еще одна странность… А, вот, нашел: «Есть какая-то космическая ирония в том, что прибор доверили именно мне…»
И еще раньше Бобби сказала: «Эти совсем тогда разозлились, просто ужас…»
Щеки Гарда пылали как в лихорадке, а вот лоб почему-то заледенел, даже пульсация над левым глазом напоминала тупые, размеренные удары чем-то холодным.
Не отводя взгляда от пишущей машинки, источающей призрачный зеленоватый свет, Джим мысленно спросил:
«Бобби, кто такие «эти»?»
Дзинь! Клац!
Клавиши застрекотали, буквы сложились в слова, а из слов получилась детская песенка:
«Если б только вы знали, как громко в ночи
В мою дверь томминокер стучит и стучит».
Джим Гарденер заорал.
7
Наконец руки перестали трястись, и Гард смог поднести ко рту чашку горячего кофе, не боясь увенчать этот праздник безумия еще и ожогами третьей степени.
Андерсон с тревогой следила за ним через стол. В потайном углу кладовой, подальше от обычных «алкогольных запасов» у нее хранилась бутылка очень хорошего бренди, который Бобби уже предложила добавить в кофе, но Гард отказался – не то чтобы с сожалением, а практически с болью. Бренди мог бы сейчас помочь притупить головную боль или даже совсем заглушить ее, но главное – вернуть ясность мыслей. И отогнать это мерзкое ощущение: «Я только что заглянул за край мира».
Единственная загвоздка: Джим «дошел до ручки», правильно? Правильно. А это значит: глотка хорошего бренди, да еще растворенного в кофе, ему явно не хватит. Слишком уж много всего произошло с тех пор, как он заглянул в котел нагревателя, а потом направился в кухню выпить виски.
Тогда это было вполне безопасно; теперь же в воздухе витала тревога, как перед торнадо.
Так что нет – никакой больше выпивки, даже с кофе, пока Гард не разберется, что здесь творится, и в том числе – с Бобби. Это важнее всего.
– Прости за последнее, – извинилась Андерсон. – Кажется, я не смогла бы ее остановить. Говорю тебе: это машинка грез, она работает с подсознанием. Гард, я в самом деле немногое понимаю в твоих мыслях. С другими людьми это проще, иногда даже легче, чем палец в свежее тесто воткнуть. Можно проникнуть в самую глубину, до ид[58 - Оно, иногда ид, в психоанализе является одной из структур, описанной Фрейдом. Представляет собой бессознательную часть психики, совокупность инстинктивных влечений.] – так, кажется, говорят психологи? Правда, там, внизу, жутко и полно самых чудовищных… идей, что ли? Я бы сказала: «образов». Они простые, словно детские каракули, но живые. Как те глубоководные рыбы, которые, если поднять их повыше со дна океана, лопнут от внутреннего давления. – Бобби вдруг передернулась. – Но живые, – с нажимом повторила она.
Воцарилось молчание. Было слышно, как за окном распевают птицы.
– С тобой все иначе: я только скольжу по поверхности, к тому же сильно искореженной. Будь ты как все, я бы уже поняла, что с тобой происходит и отчего у тебя настолько помятый вид…
– Вот спасибо, подруга. Я-то думал, зачем ты меня позвала: готовить завтраки, что ли? Ан нет: чтобы льстить, оказывается!
Гард ухмыльнулся, но как-то неловко, и закурил еще одну сигарету.
– В общем, – продолжала Бобби, будто не услышав его, – я могу только строить догадки на основе того, что знаю о твоем прошлом, но подробности – за тобой. Так что шпионить я бы при всем желании не сумела. Не уверена, что поняла бы ход твоих мыслей, даже если бы ты вытолкнул их к самым дверям и расстелил у порога коврик с надписью: «Входите,
Страница 69
вам здесь рады». Но когда ты спросил, кто такие «эти», рифмовка про томминокеров выплыла, точно большой пузырь, на поверхность, и все получилось само по себе.– Ну хорошо, – сказал Гард, хотя хорошего в сложившейся ситуации видел мало. Практически ничего хорошего. – С томминокерами все ясно. Но кто они? Эльфы? Лепреконы? Грем…
– Я не зря предложила тебе осмотреться, чтобы ты оценил масштабы, – перебила Андерсон. – И понял, насколько серьезными могут быть последствия.
– Это-то я как раз осознал. – Уголки губ Гарденера тронула улыбка. – Еще парочка «последствий» подобного рода – и готовь для меня смирительную рубашку.
– Твои томминокеры явились из космоса, – сообщила Андерсон. – Думаю, ты и сам давно это понял.
Честно говоря, подобная мысль не раз и не два приходила Джиму на ум, но сейчас у него во рту пересохло, а руки, сжимающие кофейную чашку, похолодели.
– Они здесь? – услышал он собственный голос как бы со стороны.
Внезапно Гарденер понял, что до смерти боится обернуться – обернуться и увидеть, как из кладовки неуклюже выползает горбатая трехглазая тварь с рогами, место которой – разве в каком-нибудь кино, в эпосе «Звездные войны», к примеру.
– Я думаю, они – настоящие, физические они – давно уже умерли, – тихо сказала Бобби. – Возможно, еще до появления на земле человека. С другой стороны… Карузо тоже умер, но до сих пор поет нам с чертовой уймы пластинок, верно?
– Бобби, – вмешался Джим, – расскажи мне, что тут произошло. Я хочу, чтобы ты начала с самого начала, а закончила бы словами: «Тут вовремя появился ты и как раз успел подхватить меня, упавшую в обморок». Думаешь, у тебя получится?
– Не во всех подробностях, – усмехнулась она, – но постараться можно.
8
Андерсон говорила долго и закончила рассказывать где-то после полудня. Гард сидел за столом, курил и только раз, извинившись, отлучился в ванную комнату, чтобы принять три таблетки аспирина.
Бобби начала с того, как она споткнулась, поведала о возвращении в лес и раскопках своей совершенно уникальной находки, потом о третьем походе туда же… Но умолчала о сурке, над которым не вились мухи, об исчезнувшей катаракте Питера и походе к ветеринару Эйзериджу. Эти темы она обошла очень грамотно, упомянув только, что после первого рабочего дня, вернувшись домой, обнаружила своего пса мертвым на парадном крыльце.
– Он как будто уснул. – В голосе Бобби вдруг прозвучала незнакомая слащавая нотка, и Гард посмотрел на нее в упор… но тут же потупился и уставился на свои руки. Андерсон тихо плакала.
Спустя какое-то время он спросил:
– А что потом?
– Тут вовремя появился ты и как раз успел подхватить меня, упавшую в обморок, – улыбнулась Бобби.
– Прости, не понял?
– Питер умер двадцать восьмого июня, – пояснила Андерсон. Она очень редко упражнялась во лжи, но надеялась, что на этот раз у нее получится гладко и естественно. – Вот последний день, который я помню отчетливо и более-менее связно. Вплоть до твоего появления.
Тут Бобби подарила Гарду широкую искреннюю улыбку, хотя и эти слова были ложью: на самом деле ясные, упорядоченные воспоминания обрывались раньше – двадцать седьмого. Андерсон стоит, сжимая ручку лопаты, над гигантским зарытым в земле кораблем, шепчет: «Все будет хорошо», начинает копать… Дальше – как в тумане.
Она еще многое упустила – даже, пожалуй, слишком многое, – но, во-первых, сама не все внятно помнила, а во-вторых, остальное приходилось на ходу редактировать… и весьма осмотрительно. Например, не могла же Бобби рассказать правду о Питере. Только не теперь. Они сказали, этого нельзя делать, однако Бобби и не нуждалась в подобном напоминании. А еще они велели следить за Гарденером в оба. Недолго, конечно, ведь вскоре он станет
(одним из нас)
членом команды. О да. Это было бы замечательно. Андерсон никого в мире так не любила, как Джима Гарденера.
«Бобби, кто такие «эти»?»
Томминокеры. Слово, всплывшее из темных глубин его разума подобно серебристому пузырю, вполне годилось для имени, правда ведь? Ну да. Ничуть не хуже других.
– И что теперь? – спросил Джим, зажигая последнюю сигарету. Вид у него был одновременно ошеломленный и настороженный. – Не уверен, что я смогу это быстро переварить… Или даже проглотить для начала. – Он глуповато хохотнул. – Кажется, в мою глотку все сразу не пролезает: узковата она у меня!
– Понимаю, – ответила Андерсон. – Думаю, я мало запомнила за последние дни как раз потому, что все это слишком… странно. Словно мой разум прицепили к ракетным саням.
Ох, как ей не нравилось обманывать Гарда. От этого становилось не по себе. Но вскоре с ложью будет покончено. Джим непременно… он…
Сам во всем убедится.
Когда увидит корабль. Почувствует его.
– Да и какая разница, во что я верю или не верю? Думаю, жизнь заставит меня поверить еще во многое.
– «Отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным…»
– О, ты и это прочла?
– В общем и целом. Я бы даже не узнала цитату, но ты ее раньше произноси
Страница 70
.Гарденер кивнул:
– По-моему, она идеально подходит к нашей ситуации. Или я верю собственным ощущениям, или верю в то, что я псих. Бог знает, впрочем, сколько людей готовы под присягой поклясться в последнем.
– Но ты не сошел с ума, Гард, – вполголоса возразила Бобби, коснувшись его ладони. В ответ Гард крепко сжал ее руку.
– Знаешь… если человек стреляет в свою жену… многие сочтут это убедительным доказательством душевного нездоровья. Понимаешь?
– Гард, с тех пор прошло восемь лет.
– Верно. А если вспомнить мужчину, которого я пихнул в грудь локтем, – это-то было восемь дней назад. И еще парень. Я тебе не рассказывал, как гонял его по коридору и столовой, лупя зонтом? Мое поведение за последние пару лет отличается все большим стремлением к саморазрушению…
– Дамы и господа, вас приветствует национальное шоу «Час жалости к себе»! – весело прощебетала Бобби.
– Вчера утром я собирался покончить с собой, – тихо сообщил Джим. – Если бы не то ощущение, и довольно сильное, надо сказать, что ты попала в беду, – я бы уже стал кормом для рыб.
Андерсон внимательно посмотрела на него. Ее ладонь все крепче сжималась, так что в конце концов Джиму даже стало больно.
– Ты это серьезно, правда? Господи!
– Конечно. Сама посуди, до чего дошло, если самоубийство показалось мне тогда наиболее разумным выходом.
– Брось.
– Я не шучу. А потом пришла эта мысль. Ну, что ты в беде. Я решил сперва позвонить, но не застал тебя дома.
– Я, наверное, была в лесу, – произнесла Андерсон. – И тогда ты бросился на помощь? – Она поднесла его ладонь к губам и нежно поцеловала. – По крайней мере, одна очевидная польза от всей этой суматохи: ты все еще жив, балбес.
– Как всегда, меня впечатляет щедрость твоих комплиментов, Бобби.
– Только попробуй когда-нибудь это сделать, и я поставлю тебе надгробие, а на нем велю выбить большими буквами: «БАЛБЕС». Причем такими глубокими, чтобы за целый век не стерлись.
– Спасибо, конечно. Впрочем, ты пока можешь не беспокоиться на этот счет. Потому что оно меня не покинуло.
– Что?
– Ощущение, будто ты до сих пор в беде. – Она попыталась отвести взгляд и отнять руку. – Проклятье! Бобби, посмотри на меня!
Наконец она повиновалась, хотя и с большой неохотой, чуть выпятив нижнюю губу. За этой знакомой гримаской упрямства Гарду почудилась маленькая доля неуверенности. Почудилась ли? В этом он сомневался.
– С виду все так великолепно: дом работает на батарейках, книжки пишутся сами… еще неизвестно какие чудеса… Так почему же я чувствую, что тебе плохо?
– Не знаю, – приглушенно ответила она и пошла мыть посуду.
9
– Ну конечно: во-первых, я перетрудилась до полусмерти, – произнесла она, стоя к Гарду спиной (Джим заподозрил, что ей сейчас удобнее разговаривать именно в этой позе). Тарелки так и громыхали в горячей пене. – И потом: ты полагаешь, я зевнула и эдак небрежно произнесла: «Космические пришельцы? Ха! Дешевое электричество, телепатия? Подумаешь, какая новость!» Мой почтальон обманывает жену, теперь мне об этом известно. Хотела ли я это знать? Черт, я же не шпионка какая-нибудь. Он вытолкнул эту мысль чуть не на поверхность. Не прочесть ее – то же самое, что не заметить неоновой вывески высотой в сотню футов. Боже, ну и трясло меня.
– Ясно, – промолвил Гард и подумал: «Она не расскажет мне правду. По крайней мере, не полную. Сомневаюсь, что ей самой все известно». – Остается вопрос: «Что нам делать?»
– Не знаю. – Она обернулась и увидела, как Джим приподнял брови. – Ты ведь не ожидал получить ответ в виде маленького аккуратного эссе на пятьсот с небольшим слов? Его не будет. У меня есть кое-какие соображения. И наверняка не самые лучшие. Думаю, первым делом надо тебя отвести на место, и там
(тебя убедят)
ты сам все увидишь. Потом и будем решать.
Гарденер долго смотрел на нее. На этот раз Бобби не опустила перед ним открытого, честного взгляда. И все же что-то было не так, что-то явно не клеилось. Например, та слащавость в голосе при рассказе о смерти Питера. Слезы могли быть и настоящими, а вот тон…
– Ладно. Пойдем и посмотрим на твой зарытый корабль.
– Сначала – обед, – невозмутимо произнесла Андерсон.
– Ты снова проголодалась?
– Естественно. А ты?
– Господи, нет, конечно!
– Тогда я поем за двоих, – заявила Бобби.
И слово свое сдержала.
Глава 10
Гарденер принимает решение
1
– Боже милостивый. – Джим опустился на свежий пень. Даже не опустился, а рухнул. Словно его ударили в живот. Нет, все было куда непривычнее и страшнее. Словно к его рту поднесли промышленный пылесос и разом выкачали весь воздух из легких. – Боже милостивый, – повторил он беспомощным, ослабевшим голосом. На другое он, кажется, был неспособен.
– Это что-то, правда?
Они были на середине склона, вблизи от места, где Бобби попался дохлый сурок. На некогда лесистом холме теперь зияла просека, посередине которой был установлен странно знакомый предмет, казавшийся мелким на фоне внушительной ямы и торчавшей оттуд
Страница 71
штуковины.Траншея достигла уже двух сотен футов в длину и двадцати – в ширину. В центре разрез расширялся до сорока футов, напоминая силуэт женских бедер. Над разрезом высилась горделиво изогнутая серая кромка гигантской стальной тарелки.
– Боже милостивый, – снова выдохнул Гард. – Нет, ты только взгляни!
– Я видела. – На губах Бобби играла слабая рассеянная улыбка. – Больше недели уже смотрю. Это самое прекрасное зрелище в моей жизни. И оно избавит нас от уймы проблем, Гард. «И вот явился к ней принц на коне…»
Джим резко пришел в себя и уставился на подругу, чьи мысли явно перенеслись во тьму, откуда прилетела или упала эта невероятная штуковина. Гарденер похолодел. Вид у Бобби был не просто задумчивый. Ее глаза напоминали пустые окна.
– Ты о чем?
– Мммм? – Андерсон встрепенулась, точно после глубокого сна.
– При чем тут принц на коне?
– А, это я о тебе, Гард. И обо мне. Но, наверное… наверное, в основном о тебе. Спускайся, и сам посмотришь.
Бобби проворно и ловко (видимо, сказывалась долгая практика) двинулась вниз и прошла уже футов двадцать, когда поняла, что идет одна. Она обернулась. Джим поднялся с пенька, но пока не тронулся с места.
– Оно не укусит, – подначила Андерсон.
– Да? А что оно со мной сделает?
– Да ничего. Тут, внутри, все умерли, Гард! Твои томминокеры были вполне реальными, но не вечными, а корабль пролежал под землей как минимум пятьдесят миллионов лет. Об него сломался ледник! Со всех сторон охватил, но не сдвинул, а это были многие тонны льда! И он сломался. Загляни в траншею – увидишь. Там будто след от застывшей волны. Доктор Борнс из университета свихнулся бы от такого зрелища… Но все они давно умерли, Гард.
– Ты была внутри? – спросил он, не двинувшись с места.
– Нет еще. Дверца люка (я чувствую, она должна где-то быть) пока под землей, однако это ничего не меняет. Я точно знаю: они мертвы, Гард. Мертвы.
– Хорошо, тут все умерли; в корабль ты еще не заглядывала; но при этом изобретаешь, словно обкуренный Эдисон, и читаешь чужие мысли. Повторяю вопрос: что сделает эта штука со мной
Конец ознакомительного фрагмента.
notes
Примечания
1
Стивен Джей Гулд (1941–2002) – известный американский палеонтолог, биолог-эволюционист и историк науки. – Здесь и далее примеч. пер.
2
Модель сельскохозяйственного трактора.
3
Дословно: лачуга, хижина.
4
Название вьетнамской деревенской общины, где 16 марта 1968 года произошло массовое убийство мирного населения американскими солдатами.
5
Переносная печь из автомобильных деталей со свалки. «Гувервиллями» называли многочисленные городские трущобы во время Великой депрессии. Название пошло от фамилии Герберта Гувера, в то время президента США, на которого возлагали вину за депрессию.
6
В 1970-х Орсон Уэллс снялся в рекламном ролике вин марки «Поль Мэссон». Слоган гласил: «Мы не продадим ни бутылки до срока».
7
Мун Сон Мен (1920–2012) – южнокорейский религиозный деятель, основатель и лидер религиозного движения «Церковь объединения».
8
Эдвард Гори (1925–2000) – американский писатель и художник, известный своими книжными иллюстрациями в стиле макабр.
Гэхан Уилсон (р. 1930) – американский писатель, карикатурист и иллюстратор, прославившийся серией карикатур с изображением ситуаций в стиле хоррор-фэнтези.
9
Оптический феномен, который выглядит как светлое радужное пятно на уровне солнца. Возникает вследствие преломления солнечного света в кристалликах льда, парящих в атмосфере.
10
Опус-пингвин – популярный персонаж комиксов, по сюжету выдвигавшийся на должность вице-президента США во время президентских выборов 1984 года.
11
Расстрел 4 мая 1970 года Национальной гвардией штата Огайо студентов Кентского университета, которые после вторжения американских войск в Камбоджу устроили массовые акции протеста на территории университетского городка. Четверо студентов были убиты и девять получили ранения. Позднее Президентская комиссия по расследованию беспорядков в университетах признала действия Национальной гвардии незаконными и «непростительными».
12
АЭС в Сибруке, штат Нью-Хэмпшир. Строительство АЭС «Сибрук» было завершено на десять лет позже ожидаемого срока и обошлось в семь миллиардов долларов. Огромный долг привел к банкротству главного владельца, «Компании коммунальных услуг Нью-Хэмпшира». За восемь лет до начала строительства АЭС местные жители проголосовали против. Разочарованные своей неудачей, они вдохновились успехом крупного антиядерного пикета в Виле (Германия). 1 августа 1976 года более 600 протестующих пикетировали место строительства АЭС. В мае 1977 года их было уже более двух тысяч. 1414 протестующих были задержаны и находились под арестом две недели.
13
Сьюз Гейзель, или Доктор Сьюз (1904–1991) – один из самых популярных американских детских писателей, автор книг «Кот в шляпе», «Гринч – похитите
Страница 72
ь Рождества», «Лоракс» и др.14
Мистер Джабс (Жабби) – герой сказочной повести шотландского писателя Кеннета Грэма «Ветер в ивах». Богатый повеса, крайне увлекающаяся натура, мистер Джабс покупает себе автомобиль. Но, став фанатом быстрой езды, он разбивает его, а потом один за другим приобретает новые – после каждой очередной аварии.
15
Братья Смит – создатели леденцов от кашля.
16
Уоллес Стивенс (1879–1955) – американский поэт-модернист.
17
Джон Кэмерон Фогерти (р. 1945) – американский певец, песенник и гитарист, более всего известный как лидер и автор большинства песен группы «Creedence Clearwater Revival».
18
Вэйлон Дженнингс (1937–2002) – американский певец, один из самых популярных исполнителей кантри XX века.
19
Герои трилогии Уильяма Фолкнера о людях и судьбах американского Юга «Поселок» (1940), «Город» (1957), «Особняк» (1959).
20
Атомная электростанция, расположенная на острове на реке Саскуэханна в 16 км к югу от Гарисберга, штата Пенсильвания. 28 марта 1979 года на ней произошла авария, до сих пор считающаяся самой страшной ядерной аварией в США.
21
АЭС на полуострове Бейли, Вискассет, штат Мэн. Проработала с 1972 по 1996 год, когда возникшие проблемы потребовали слишком больших расходов. В конце концов АЭС была списана и демонтирована.
22
В настоящее время выведенный из эксплуатации комплекс по производству радиоактивных материалов, расположенный на берегу реки Колумбия, штат Вашингтон.
23
Финеас Тейлор Барнум (1810–1891) – американский шоумен, антрепренер, крупнейшая фигура американского шоу-бизнеса XIX века. Снискал широкую известность мистификациями, организовал цирк, названный его именем. «Каждую минуту рождается еще один простак» – таков был девиз этого человека.
24
Поэтически переосмысленная фраза из назидательной истории, якобы случившейся с Джорджем Вашингтоном в детские годы. Однажды Джордж, желая испробовать новый топорик, срубил любимую вишню отца. В ответ на расспросы своего батюшки он, как полагают, и произнес свою знаменитую фразу: «Я не умею лгать. Это я срубил вишню».
25
Ироническое выражение, возникшее в среде американских специалистов по ядерной энергетике в середине 60-х и означающее гипотетическую тяжелую аварию на АЭС с расплавлением ядерного топлива и проникновением его в почву. Крайне малая вероятность такого события подчеркивалась названием, произошедшим от шутки, что при тяжелой аварии на АЭС ядерное топливо способно прожечь всю Землю насквозь и дойти до Китая.
26
Род Маккуин (1933–2015) – американский поэт, автор и исполнитель песен, композитор.
27
Джон Берримен (1914–1972) – американский поэт.
28
Харт Крейн (1899–1932) – американский поэт. Тяготел к архаической лексике и усложненному синтаксису.
29
Откровение Иоанна Богослова, 6:12.
30
Филип Дэвид Оукс, «Фил Оукс» (1940–1976) – американский музыкант, автор и исполнитель «песен протеста», в которых критиковались нарушения прав человека, война во Вьетнаме.
31
Антидепрессант.
32
Джулиус Генри «Граучо» Маркс (1890–1977) – американский актер, комик, участник комик-труппы, известной как Братья Маркс.
33
Рисованный персонаж комиксов, бывший более 60 лет символом энергетической индустрии США. Его использовали более 300 различных электрических компаний в продвижении своих услуг. По сути, он стал одним из американских символов середины XX века.
34
Линдон Ларуш (р. 1922) – американский экономист и левый политический активист, основатель нескольких политических организаций, именуемых также движением Ларуша. В 1973 году последователи Ларуша произвели так называемую «операцию зачистки» – избиение членов Коммунистической партии США, Социалистической рабочей партии, а также членов других групп, классифицированных Ларушем как «левые протофашисты».
35
Карен Силквуд была работником плутониевого завода в Оклахоме и одновременно являлась активисткой профсоюза работников нефтяной, химической и атомной промышленностей. В 1974 году Силквуд от профсоюза включили в комиссию, целью которой было проверить соблюдение норм безопасности на заводе. Она обнаружила многочисленные нарушения, в том числе переоблучение персонала, дефектное оборудование и огрехи в системе учета и контроля продукции, позволявшие при желании организовывать хищения плутония. 13 ноября Силквуд выехала на встречу с лидерами профсоюза и репортером «Нью-Йорк таймс», намереваясь передать собранные материалы, и погибла в автомобильной катастрофе. По утверждению полиции, Силквуд уснула за рулем. Документы, находившиеся при Силквуд, исчезли без следа.
36
Первое в мире испытание ядерного оружия, произошедшее 16 июля 1945 года в штате Нью-Мексико, США, на полигоне Аламогордо.
37
Эдвард Рошман (1908–1977) – нацистский военный преступник, член СС. В годы Вт
Страница 73
рой мировой войны – комендант Рижского гетто (1943) и концлагеря Рига-Кайзервальд (1943–1944). Благодаря роману Фредерика Форсайта «Досье Одесса» и снятому на его основе фильму получил прозвище «Рижский мясник».38
«Фонд Джимми» занимается сбором средств на научные исследования и лечение раковых опухолей в онкологическом институте Дана-Фабер в Бостоне, штат Массачусетс.
39
Джордж Метески (1903–1994), более известный как Безумный Бомбер, терроризировал Нью-Йорк в течение 16 лет в 1940-е и 1950-е годы, устраивая взрывы в театрах, библиотеках и офисах.
40
Andale, andale! Arriba, arriba! – подбадривающие крики на испанском. В таком сочетании их использовал только Спиди Гонзалес – мультипликационный персонаж из серии «Луни Тюнз», «самая быстрая мышь во всей Мексике».
41
Иллюстрированный сатирическо-юмористический журнал.
42
Авангардные поэты и музыканты, в 1965 году основавшие в США группу «The Fugs». «Дерьмо ручной работы» – название одной из их песен.
43
Название пьесы Теннесси Уильямса, считающейся классикой американской драматургии.
44
Популярный персонаж комиксов, по сюжету участвовавший в президентских выборах в 1976 году.
45
Эзра Лумис Паунд (1885–1972) – американский поэт, один из основоположников англоязычной модернистской литературы, издатель и редактор.
46
Карен Энн Карпентер (1950–1983) – американская певица и барабанщица, участница группы «Carpenters», основанной ею вместе с братом Ричардом Карпентером.
47
Участники первых стихийных выступлений против применения машин, кон. XVIII – нач. XIX века.
48
«Наблюдаем за мистером Визардом» – американская телепередача для детей (1951–1965), демонстрирующая научные законы, лежащие в основе будничных явлений.
49
Рассеянный изобретатель из диснеевского телевизионного мультсериала «Утиные истории».
50
Дешевый журнал научной фантастики, издававшийся с 1939 по 1955 годы.
51
Верджил Уорден Финлэй (1914–1971) – художник, один из самых известных мастеров фантастической иллюстрации XX века.
Ханнес Бок (наст. имя Уэйн Фрэнсис Вудард; 1914–1964) – американский художник и иллюстратор, поэт, писатель-фантаст. Создал примерно 150 обложек для научно-фантастических, фэнтезийных и детективных журналов.
52
Перевод с английского И. Бернштейн. Измаил – герой романа Г. Мелвилла «Моби Дик», моряк с китобойного судна «Пекод».
53
Цитата из книги Артура Конан Дойла «Знак четырех».
54
Сверхбыстродействующий вычислитель, способный к переработке больших объемов цифровых данных.
55
Цитата из «Бури» Шекспира.
56
Обе строки – начало известной американцам определенного возраста рекламной песенки диетического пива «Рейнгольд».
57
Разновидность фейерверка.
58
Оно, иногда ид, в психоанализе является одной из структур, описанной Фрейдом. Представляет собой бессознательную часть психики, совокупность инстинктивных влечений.
