Когда Набоков в 1976...
Когда Набоков в 1976 г. лежал в больнице в Монтрё ( упал в горной местности когда ловил бабочек), он попросил друга принести ему что-то почитать.
Когда Набоков в 1976 г. лежал в больнице в Монтрё ( упал в горной местности когда ловил бабочек), он попросил друга принести ему что-то почитать.
Друг положил на столик \"Школу для дураков\" Саши Соколова, сказав: выздоравливай. Думаю, тебе книга понравится.
Набокову действительно понравилась книга о сумасшедшем мальчике с раздвоением личности.
Эта странная книга, которую Набоков назвал трагической и трогательнейшей, стала последним литературным откровением для него: через год Набокова не станет. Символично, что яркой нотой в книге была именно тема бабочек.
Набоков вообще интересовался вопросами безумия, как сверкающей трещинкой прорыва в неведомое, вечное.
Одним из его любимых романов был \"Моллой\" Беккета.
К слову сказать, Соколов бессознательно опирался в своём романе именно на Моллоя, особенно в образах велосипеда и старушки-искусительницы, живущей в одной комнате с подростком: впрочем, она быть может давно уже умерла, и искушает лишь призрак и голос: поправьте очки-велосипед на коленочке-носе, присмотритесь: старушка то молода, жива!
И разве так уж важно, что её нет? Что тебя, быть может, тоже нет? (хотя, образ старушки дивно обыгрывает ведьму из \"Вия\", особенно в моменте летающего гроба на кладбище без черепа). Время вообще штука сложная: если вспомнить Бергсона - то и времени нет. А что есть? Время, сизой влагой своей, утекает в гроты наших воспоминаний и глаз, в карие зрачки птиц в небесах и стекает с листвы поздней осенью.
Нас уже нет, а время нас ещё прустовски отражает, припоминает, всем тем - чем мы жили.
Так что же осталось от времени или главного героя? Так, порхают в комнате утренней сизые, талые, усталые ( эхо пустой комнаты) звуки улицы после дождя.
Голоса звучат в комнате, словно в моей голове: а кто из них - я? Чёрт его знает.
Голос сирени, воробья, ветра и девочки смеющейся, и голос мальчика и старика, и старушки... боже, и все эти голоса в моей гостеприимной и напрочь больной, комнате!
Здравствуйте, голоса! Добро пожаловать! Присаживайтесь!!Голоса сели... шёпоток голосков, робкие локотки голосков касаются друг друга, улыбаются, говорят обо мне...а кто это, я?
И кто прикрыл окно? Может, это солнце на цыпочках на паркете?
Не прячься, солнце, я тебя увидел!
Может, я - это голос ребёнка? дождя-ребёнка на крыше: вот он лёг, заглянул в сердцекружительную, лазурью качнувшуюся бездну колодца двора, и, озорник такой, пустил тонкую слюнку...
Капля, сверкнувшая солнцем, капнула мне на лоб, когда я выглянул из окна... значит, у меня есть лоб и голова: хоть это радует!
А где всё остальное? Хочется вот этой веточкой сирени пошевелиться, словно рукой, погладить воробышка...
Странно, не могу это сделать.
И почему за окном - идёт война? Может, я не то окно открыл?
Совсем ещё девчонка, лежит в цветах, зажав рану на животе ( беременна смертью, а может и солнцем, не знаю), и смотрит на лежащего возле неё, мёртвого солдатика.
Это её любимый. Не смогла спасти... Слёзы текут по её щеке.. сжимает левой рукой его руку. Правой - свой живот.
Вот, она смотрит на куст сирени на ветру, и славно так улыбается, словно глядя на своего ребёнка.
На сирени сидит воробышек, и грустно смотрит на неё... я смотрю на неё сидя на сирени... Я - воробышек?
Закрою окно - страшно, да и летать я боюсь.
Открою лучше другое окно, с солнечной стороны: Владимир Набоков? Здравствуйте!
Это ваша палата? Нет, что вы не умираете и не бредите, не пугайтесь.
Какая чудная книга у вас на столике...
Да, я обычный говорящий воробей. Вроде. Вы ещё не дочитали Соколова? На каком сейчас месте?- ( в изумлении протирая глаза) - где мальчик влюбляется в свою учительницу, почти блоковскую \"Незнакомку\" на том, туманном берегу Леты, лета..
Но тут много тоньше: безумный мальчик, и робкий, второй голос в его голове - новое и совершенно пронзительное измерение Дон Кихота и Санчо Панса.
Это уже не \"Идиот\" Достоевского... милая учительница мальчика - это новая Дульсинея, Беатриче в аду безумия человеческого существования.
( шёпотом, в сторону: так и знал, что сегодняшние консервы были просроченными... Господи! ну почему... воробей? Не мотылёк, не цветок... а именно воробей?)- Чудное место! А собачку рыжую, вы узнали?- Разумеется. Но к \"рыжему\" цвету я бы присмотрелся в романе. Там и сумасшедшая девочка, то есть, старушка, рыжая, и директор...В \"Моллое\" была старушка с такой же собачкой, приютившей у себя мальчонку.
К слову, отношения умершей бабушки и мальчика в романе - до слёз.
Пруст и его бабушка тут угадываются сразу. Представь себе: молодой человек пробует печенье Мадлен с липовым чаем, в сердце тепло и доверчиво вспыхивает то самое воспоминание из детства, он ласково проваливается в него... вот, светло очертилась комната, столик с книгой и чаем, сервиз и конфеты, консервы... ты, конверты с письмами. Окно сквозится синевой и цветами, и вдруг, дышащая во тьме пуповина воспоминания, словно трос космонавта, рвётся, и человек навсегда остаётся замурованным в этой комнате с мёртвой, но ещё живой бабушкой.
А где-то там, над рябью воспоминаний, человек с печеньем в руке превратился в идиота и пускает обыкновенные слюни.
Его отправляют в сумасшедший дом и он там всю жизнь ест размоченное в чае мерзкое печенье Мадлен.
Это ведь жуткий, но дивный апокриф \"Поисков утраченного времени\" Пруста.
Кстати, о собаке: прелестная литературная реинкарнация: у Беккета собака умерла, сбитая велосипедом, и ожила в романе Соколова, словно осенняя листва, припав, игриво присев, озорной мордочкой к земле, виляя хвостом, и вновь бросившись поиграть к мальчику, ласкаясь к его ногам, рыжим и солнечным ворохом листьев, рябью листвы, реки лета, Леты... он нагнётся к ней, погладит её, волну голубую погладит, и она доверчиво и тепло так, лизнёт его алым листочком в губы и щёку...
Хотя, мне показалось, что это ещё и чеховская дама с собачкой: там любви не даёт быть безумный и пошлый мир общества, а тут - душе не дают любить мир, женщину, девочку... не важно.
Да и лорнетку дама потеряла на пристани, смотря на парусники, помнишь? А у Соколова ( тончайший момент, для гурманов искусства!), она нашлась через 70 лет, в цветах возле реки или лета каникул ( души!), Леты, разбитой, и в ней - отражённые крылья-паруса синих птиц!- Точно! а какая трагедия любви!! сумасшедший мальчик, влюбляется в женщину, хочет ей признаться, что любит её, а кто-то в нём... тоже любит её и ревнует, и хочет сделать пакость.
Ах, если бы он стал рекой, и её пальцы проникли в голубое, сверкнувшее рябью листвы его грудь, и поймали бы бледного лягушонка - его сердце... нет, дурацкий образ: женщины бояться лягушек. Хотя тут что-то французское, нежное, брызги сердца, родник сердца: ля гуш...
Лучше так: если бы её руки опустились в голубое и тёплое течение моей груди, почувствовав между пальцами зелёный, бархатный дымок травы и запутавшихся в них лёгких пузырьков звёзд, она бы поняла, что так любили Шекспир и Шелли и Шиллер и Шеллинг... что-то много \"Ш\". Шумит камыш в реке... я вхожу в реку: падает лист, и ему навстречу, из голубой глубины, падает его отражение-доппельгангер : оба падают навстречу друг другу...- Дурачок! Отойди от края окна, упадёшь!
Про листок ты хорошо вспомнил. Это что-то из моего... почти.
И правда: что есть безумие? голоса в голове и сердце? У поэта и влюблённого тоже много голосов в груди: осенней, сизой листвой шумит в груди влюблённого.. Каждый из них чуточку безумен, слышит звёзды, говорит нежно с деревьями, книгами, даже с умершими писателями.
Но это почему-то не считают ненормальным. Может, потому человек и боится любви, даже не верит в неё, что он бессознательно знает, что она сильнее него и он может себя в ней потерять, сойти с ума, сойти с сердца на девственную дорожку красоты и природы, по которой ходят поэты и влюблённые: ах, если бы можно было сжечь один день мучительно влюблённого человека и положить этот сизый пепел на весы, и сжечь сонет Шекспира, положив его пепел тоже на весы, - то весы бы замерли посерёдке, грустно так, пожав обнажёнными, округлыми женскими плечиками..
А славный всё же символ: в голове безумного мальчика, живёт нормальный мальчик, ну, почти, увлекающийся бабочками, словно душами погибших мгновений, людей, чувств и слов, что многие из нас не сказали друг другу и миру, а \"нормальные\" люди, без голосов в груди, без листвы и шумящих на ветру звёзд в груди, обращаются в соляные, меловые столпы, ( мелом из \"Вия\" очертили круг и спасли себя от красоты потусторонней!), оглянувшись на свою пустоту, не зная, чем её заполнить: Орфей оглянулся и заплакал бессильно..
Бог однажды чуть не сошёл с ума от одиночества, крикнув робко так в пустоту грядущего мира: бог?
Но эхо впервые взбунтовалось, неуверенно и жалея бога, переминаясь на месте. И тогда звонкая красота звёзд, которых нет, строчек Шелли, Пушкина, картин Леонардо, шелеста осеннего у реки, ответили грустно: нет, не бог...
Или я что-то путаю, и бог спросил у пустоты и тьмы что-то другое в ужасе неизвестности, и эхо дословно почти ему и ответило?- Всё так. Мы боимся разлить себя в красоте мира, вернуться в неё всем сияющим размахом души: это так похоже на смерть. Зеркало Тарковского... разбитое. Синяя листва осколков замерла в тёмном воздухе, и каждый осколок, робко отражает мир, как в росинка в стихе Блейка. Это и грехопадение, нарушение целого, и воскрешение в новом мышлении безумии сострадания и счастья: каждое осколок - не отражает то, что положено, линейно и прямо, но в судороге отражения, сам не знает, что отразит: это новые созвездия нейронных связей! Каждая былинка, улыбка любимой, звезда и строчка Шекспира - это ты! Ты!!
Да, мы словно дураки в школе жизни: за окном - каникулы сердца, живые, голубые строчки дней и птиц! Их хочется читать руками, как в детстве, или когда слушаешь дождь за окном!
Но мы связаны нормой, самими законами природы, к безумию которых мы почему-то привыкли.
Да и что есть наше тело, как не расхристанная смирительная рубашка души?
Прочь её, прочь из школы, сойти с ума, с сердца, тела... и, прорвав карие куколки ботинок, бледно-розовыми крылышками ступней, зачерпнуть голубую прохладу, и побежать, полететь над цветами, рекой с с лилиями и улыбками разводных кругов: лист ли упал, рыбка ли поцеловала небо и отражённое дерево...- Странный ты воробей.. сумасшедший, с тягой к суициду. Никогда не видел такого.
Знаешь, я ведь так спокойно говорю с тобой, потому что думаю, что сплю. Сплю, и знаю что сплю - странно.
Тоже, так сказать, раздвоение личности, бытия.
Кстати, о рубашке, точнее о пижаме... Помнишь, мальчик в романе говорил о чём-то, говорил, и его лицо, словно лодка в тихий августовский день, спокойно так плыло по отражённому небу в реке; ресницы шевелятся слегка... словно бы в лодке кто-то лежит, задремав, и пальцы замерли по краям, темно так, прозрачно отражаясь в реке, небесах. Шевелятся иногда, смаргивая тишину, синеву...- ВВ., этого нет в романе. Но славный образ. Продолжайте.- И вдруг, говоря о чём-то, мальчик вскользь упоминает пижаму у какого-то человека; пальчики-ресницы замирают на миг, словно бы хватаясь за края лодки, и понеслась: почти две страницы этот ненормальный говорит о пижаме и как её покупали...
Понимаешь? Вроде бы обычный приём потока сознания, но есть в этом нечто, что никто ещё не замечал: сюжет, вместе с человеком, рассказчиком, в этот миг пропадают, ласково исчезая в воздухе текста.
Так умирает должно быть человек.. но во что перешли его любовь и чувства?
Весь сияющий размах его жизни? Что он любил в жизни больше всего? Или в этот миг над бездной? Чем он заглянул - в бездну?
Человека нет.. а где-то на другом конце света, вдохновенно и легко, некий влюблённый написал стих о лодке и реке.
Мелодия пробилась сизым ростком сквозь камень стены, и лежащий за ней несчастный человек - улыбнулся.
А может просто где-нибудь расцвёл цветок или первый поцелуй.
Потому в нежном безумии любви и вдохновения, нам дан дар подсмотреть за проникновением своей души и чувств - в мир.
Эй, воробышек! Ты что, не слушаешь меня? Даже самому не верится, что разговариваю с воробьём.
Скорее бы проснуться уже..- Вспомнил тут слова этого мальчика о том, что времена года, дни, недели... как-то ненормально перемешались.
Я ведь давно об этом догадывался: календарь, он ведь распят на стене; его ладони пробиты и сочатся иногда алым.
Мальчик говорит: иногда дни приходят несколько сразу. А иногда они и вовсе не приходят, и тогда они болеют
В детстве я порой открывал книгу, а там не было нескольких страничек. Я читал, читал... и вдруг, сюжет как-то темно накренялся, падал куда-то вместе со мной.
Я пробуждался на какой-то странной улице, в чужой стране, с незнакомыми людьми.. и ГГ. лежал на земле с ножом под ребром и так удивлённо-грустно смотрел на меня: Саша, где это мы? Что со мной? Мне страшно...- Странное у тебя детство, воробей. Я понял, о чём ты. Сам люблю одновременно читать несколько книг.
Акутагава Рюноскэ однажды читал ПиН Достоевского, и вдруг, в том самом месте, где в комнате говорили Сонечка и Родя, он, перевернув страницу, и попал в комнату Ивана Карамазова с чёртом: словно бы он ошибся дверью.
Это так сильно его потрясло, чуть не свело с ума.
Если честно, то ни в одном романе я больше не видел столь пронзительную тональность насилия над миром и душой, над бабочками, строчками прекрасных книг, телом женщины, цветком, сорванным в реке, над свободой человека в тугом коконе смирительной рубашке советских застенок, и вдруг - когда тьма и смерть лижут сердце и руку, словно собака бесприютная, подошедшая из любопытства, - катарсис освобождения, блаженная вспышка вон той капли на осколке стекла, преломляющей твой протянувшийся к ней палец, словно луч, на радугу иных существований, отражённых в этой счастливой капле.
Свобода сходит с ума, голубые глаза встают на цыпочки алых пуантов век, перед окном за решёткой, и приподнимается над землёй, над всем этим временем, насилием, бредом!
Кто-то говорит о буддизме Соколова... нет. Разве человек, в осенней и алой одежде и тёплых тапочках ловит дивную бабочку в горах, он имеет право на неё? Нет, просто эта одежда помогла ему подняться на гору.
Кстати, воробей, где мои тёплые тапочки?
Знаешь, мне кажется, что этого несчастного мальчика изнасиловал кто-то в вечернем саду у реки с лилиями.- Про насилие не знаю, но вот буддизм.. меня только сейчас осенило! Соколов ведь посвятил свой роман слабоумному мальчику Вите Пляскину.
Не уверен, что этот мальчик существовал. Эта некая сублимация всего ранимого и до слёз пронзительного в нас. Это тайный соавтор романа. Уж слишком заманчивый символ: пляска святого Витта.. сам сюжет: танец сердца и слов на голубом карнизе ветра. Так святой Франциск шёл мимо реки, и пел, танцевал, называя солнце, мотыльков, птиц и цветы - братьями!
Танцуют времена, пространства, цветы, облака и дождь на ладони.
Вы любите танец дождя на ладони? Мир теряет свой вес, и невесомо приподнимается в воздух: мир привставший на цыпочки; сердце - на цыпочки!
И самое главное, это вам никто не расскажет, кроме безумного воробья: это танец Шивы!
Многорукая Шива танцует среди звёзд и дождя, и мир разрушается, ложный мир, но и созидается... новый мир!
Шизофренический мальчик с несколькими голосами, руками, танцующий в темноте под дождём!
Как сладко качается вон та веточка сирени на ветру!
И почему мы должны жить так, как нас научили? Что время течёт слева направо, что истина есть, что Достоевский или вы - умерли, а человек не умеет летать.
В такой школе я - неисправимый двоечник.
Хочется открыть своё сердце, жизнь, и даже руки любимой, словно ту самую книгу с перемешанными страницами.
Мальчик боялся сорвать цветок, разъять красоту цветка и красоту мира.
А мы что делаем? Бессовестно срываем цветы, музыку, стихи и губы любимой, уже не чувствуя даже, как блаженно, голубыми корнями ветров, они незримо связаны с цветами, которых касалась Беатриче, со звёздами, на которые смотрел Шелли.
А что, если безумие - это некий чернозём вечности в человеке, припоминающий что-то мучительно важное? Падение на землю... в землю.
Соколов дивно обыграл образ Савла.
Савл был богоборцем, ехал на своём коне по пустыне, и вдруг - столп света перед ним, словно ствол Древа Жизни, шумящий в синеве карей листвой птиц, и голос из света: Савл, что-то ты гонишь..
Нет, не так, вспомнил: Савл, Савл, что ты гонишь меня?
Савл ослеп, упал с коня, и свет пронзил его всего: он поверил в Христа.
Вот так и на мальчика, на его несчастный ум навалилась красота мира, и он падает со своего велосипеда-Росинанта, сходит с ума, с тропинки разума, съезжая в цветы и сизую рябь мотыльков на лугу.
Я однажды занимался любовью с девушкой ( не улыбайтесь, ВВ., я тогда ещё не был воробьём), так вот, она меня целовала, повалив в цветы у реки; надо мной шумела и улыбалась листва, порхал воробей...было так хорошо.
Хотелось подарить девушке целый мир в своих ладонях: небо, цветы, пение птиц ( пение воробьёв, кстати, если можно было, словно воду, зачерпнуть в ладони, то оно было бы вовсе не серого цвета, а жёлто-алого цвета, как листва ольхи в октябре).
Девушка целовала мне грудь, шею.. и вдруг, я как дурак, зачирикал воробьём, загукал совой и зашумел листвой.
Я хотел всю её вобрать в себя, в природу, тепло обняв её всей красотой мира.
Девушка в ужасе отшатнулась от меня, чуть прикрыв левой рукой грудь, а правую приложив к лицу ( могло показаться, что она прикрыла грудь, устыдившись.. совёнка. Забавно. Знаете наверно это странное чувство стыда, когда занимаешься любовью, а на вас с каким-то идиотически-радостным любопытством смотрит кошка или собака.
Прогонишь её, и потом как дурак оглядываешься, и замечаешь лишь луну в окне, листву, усатые часы на стене...и все они смотрят на тебя, все, кроме этой проклятой собаки, и тебе уже не до любви)
ВВ. что вы делаете? режете себе вены на руке? Зачем?- Хочу умереть, проснуться. Не хочу сойти с ума во сне.
Чёрт, ничего не выходит. Ладно, ты забыл сказать, что Савла, апостола Савла распяли на кресте.. перевернув его.
В этом есть некий высший бунт и очередное богоборчество, но уже против того бога, которого создали себе люди.
Вспомни себя в детстве, как играя, вставал на голову и мир сладостно переворачивался, кто-то мяч скидывал с неба, корни деревьев росли в небо, птицы падали в небо... а потом падал ты, потеряв сознание.
Или это апостола Петра распяли, а Савлу отрубили голову? Савл Петрович.. безголовный, безумный.. вот и обрисовался образ тайный образ в романе Всадника без головы.
И ещё: не ври. Голоса воробьёв - соломенно-бурые, как перезрелая вишня.- Ничего я не вру и не забыл. Я просто задумался о том, как изящно построена 2 глава романа. Она почти никак не связана с другими сложными главами. На первый взгляд, это просто лирические зарисовки: о больной девушке, о поцелуе в планетарии под искусственными звёздами.
Это так славно.. словно в юности, когда свернёшь с любимой вечером на велосипеде с дорожки, и нежно упадёшь в цветы, и перед твоими глазами сладостно-близко - её синие глаза, словно странный мотылёк.
Мне кажется, что эти рассказы написаны не человеком: их писали мотыльки вечерние на веранде, веточка с яблоком, звезда, отражённая в паутинистом окне, за которым.. ах, как грустно и мило все они притворялись людьми!
Но я догадался, что это не люди: вечернее окошко выдало себя, заплакав и жалобно всхлипнув сизым лоскутком пейзажа с машиной вдалеке...- Не отвлекайся. И как же ты объяснишь, что дивный учитель географии носит имя Павел?
Почему он слил в себе образ Савла и Христа, рыбаря? Вспомнилось хокку Лаон-цзы
Крылом мотылька.- Слиянием тела и души. Объекта и субъекта. Мира, и его представления: после этой книги, дурацкие вопросы о том, бытие определяет сознание или наоборот, нелепы.
Соколов, в духе Андрея Платонова и его изумительного рассказа \"Алтеркэ\", обыграл образ Христа - как сумасшедшего и несчастного мальчика, сделав его подмастерьем не плотника безвестного, но умершего гения - Леонардо: подмастерьем веков и вечной красоты!
У Достоевского второе Пришествие Христа оканчивается тюрьмой, а у Соколова - застенками для душевнобольных.
Заметили, как дивно в романе смешаны образы 5 глав, с 5 чувствами и 5 ранами Христа?
1 гл. - обоняние. 2 - зрение. 3 - вкус ( причастие). 4 - слух. 5 - осязание ( гвозди пронзают ладони... словно карие шляпки вечернего дождя)- Постой, но ведь есть ещё и незримое 6 чувство, ведомое поэтам и влюблённым, не говоря уже о синестезии чувств, времени, глав.
Не замечал, как птицы в августе распяты в небе на косом уступе голубеющих ветров? Как распят аромат сорванной сирени в руках дрожащих брошенной женщины. Как мучительно слепнет этот аромат в её руках!- Кстати, дивный образ отца мальчика - прокурора, почти прокуратора, судящего безумие красоты мира.
Мальчик, влюблённый в мёртвую девочку.. Эвридику. И что с того?
Она ведь могла и вырасти, могла кататься на лодке, могла взять из приюта собачку, познакомиться с ним, улыбнуться воробью на ветке катаясь на велосипеде, могла не заметить машину и то, как она умерла, и как заморосила тишина за окном, как сирень зацвела и качнулась веточка на ветру, вспугнув воробья.
Безумный мальчик, влюблённый в ветер. Он лежит. Я лежу на земле, в цветах.
Ветер усиливается. Земля вращается сильней и сильней.
Ночь и день сменяются так быстро и округло, что их стыки похожи на годовые кольца деревьев.
Окна домов, словно пожухлая листва, блеснув на быстрой заре багрово-жёлтым цветом, уносятся прочь.
Города рушатся. Деревья вырывает из земли и уносит в небо ( прорастают в чернозём ночи корнями ветвей, желая удержаться из последних сил)Лежу в цветах и держусь что есть силы руками за землю. Перед сердцем и взором проносятся цветы, пижама с сачком для бабочек, цветущая лепестками мельница и пчёлы-бараны, моя одежда и облака времён Данте, Сервантеса, Достоевского. Чьи-то тёплые тапочки невесомо ступают по кончикам листвы среди воробьёв. Какой-то счастливый человек, почтальон на велосипеде, летит к луне и письма, письма, снежными бабочками, летят прямо в небо, к живым и мёртвым...
Счастливые дети, как на картинах Рафаэля, летают среди птиц, ныряя в листву.
Рядом стоит полуразрушенная школа для дураков. В сквозную синеву её окон, нет-нет да влетит ласточкой, со смехом, ребёнок, и пропархнёт по голубому потолку, озорно задев хмурые портреты классиков, и вылетит в высокое небо князя Андрея.Рядом со школой, прямо в небеса, изогнуты рельсы. Где-то в вечере высоты, смутно мерцают летучие силуэты счастливых домов Венеции, Питера времён Пушкина, роскошные сады Вероны времён Шекспира.
Весенние веточки железнодорожных путей, цветут по вечерам залиловевшей, спелой тишиной, сиренью и пением птиц.
Гусеничка поезда остановилась на возвышенности среди облаков, возле синеватой звезды Вега, задумалась о чём-то, и поползла дальше, в небеса.
Комментарии и отзывы:
Комментарии и отзывы: