Страница 1

Эксцессия
Иэн М. Бэнкс


Культура #3
Идиранская война, длившаяся пятьдесят лет и унесшая сотни миллиардов жизней, завершилась несколько веков назад. Культура – содружество продвинутых цивилизаций и искусственных интеллектов, – являясь наиболее мощной силой во Вселенной, опекает более примитивные расы. В числе таких подопечных и обитатели газовых гигантов, известные как Хамы, характер которых полностью соответствует их названию. Но все карты смешиваются, когда у далекой звезды Эспери возникает физически невозможный объект Эксцессия – будто бы реликт «предыдущей» Вселенной…

Классический роман из цикла о Культуре – в новом переводе!





Иэн М. Бэнкс

Эксцессия


Памяти Джоан Вудс



Iain M. Banks

EXCESSION

Copyright © Iain M. Banks 1996



Перевод с английского Кирилла Фалькова под редакцией Прохора Александрова, Владимира Петрова



© К. Фальков, перевод, 2017

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа„Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА®


* * *




Бэнкс – это феномен, все у него получается одинаково хорошо: и блестящий тревожный мейнстрим, и замысловатая фантастика. Такое ощущение, что в США подобные вещи запрещены законом.

    Уильям Гибсон



В пантеоне британской фантастики Бэнкс занимает особое место. Каждую его новую книгу ждешь с замиранием сердца: что же он учудит на этот раз?

    The Times



Отъявленный и возмутительно разносторонний талант!

    The New York Review of Science Fiction



Поэтичные, поразительные, смешные до колик и жуткие до дрожи, возбуждающие лучше любого афродизиака – романы Иэна М. Бэнкса годятся на все случаи жизни!

    New Musical Express



Бэнкс никогда не повторяется. Но всегда – на высоте.

    Los Angeles Times



Бэнкс – это эталон, по которому должен поверяться весь остальной фантастический жанр.

    The Guardian



Абсолютная достоверность самых фантастических построений, полное ощущение присутствия – неизменный фирменный знак Бэнкса.

    Time Out




Пролог


В начале второй сотни дней сорокового года уединения Даджейль Гэлиан к ней, в одинокую башню с видом на море, явился аватар огромного корабля – ее дома.

Вдали, среди тяжелых серых волн, под медленно плывущими туманными пеленами, величественно и неторопливо скользили горбатые туши крупных обитателей небольшого моря. Из дыхательных отверстий животных извергались струи пара, призрачными бесплотными гейзерами взлетали к птицам, кружившим над косяком, и те, крича и хлопая крыльями, взмывали в холодную высь. А в верхних слоях атмосферы, среди розоватых слоистых туч, плыли медлительными облачками другие создания, похожие на воздушных змеев и дирижабли с распростертыми крыльями и куполами, греясь в водянистом свете нового дня.

Свет шел не из точки в небе, а из полосы, поскольку Даджейль Гэлиан жила в необычном мире. Расплывчатая световая черта, нечеткая и словно раскаленная добела, начиналась вдали над морем, у горизонта, тянулась через все небо и исчезала за увитым растительностью выступом двухкилометровой скалы, в километре от пляжа и одинокой башни. На рассвете солнечная полоса словно бы возникала по правому борту, в полдень зависала прямо над башней, а на закате исчезала, проваливаясь в море по левому борту. Сейчас, в середине утра, полоса поднялась в небо примерно на половину предельной высоты, образовав над гаванью полыхающую арку – гигантская скакалка, медленно крутящаяся над днем.

По обе стороны бело-золотистой световой черты виднелось настоящее небо – небо над облаками: плотное на вид коричневато-черное сверхприсутствие, указывавшее на экстремальные давления и температуры, – иные формы жизни перемещались в этой облачной среде, смертельно ядовитой для жизни внизу, но по очертаниям и плотности совпадавшей со встопорщенным ветром серым морем.

Ровные волны накатывали на серый каменистый пляж, бились в расколотые ракушки, взметали куски пустых панцирей, выбеленные солнцеполосой хрупкие ленты водорослей, отполированные водой щепки, дырчатые пенокамешки, похожие на крохотные шарики из пористой кости, – и вся эта коллекция выплеснутых морем обломков происходила с сотни планет, разбросанных по всей Галактике. Волны ударяли о берег и разбивались в пену, брызги которой разносили соленый запах моря по всему пляжу, вплоть до кучки чахлых кустов на его краю, проникали за низкую каменную ограду, в сад между морем и башней, и дальше, обволакивая неказистое сооружение и перебираясь через другую, высокую стену во дворик башни, придавали йодистый привкус воздуху над внутренним садиком, с его коврами ярких цветов, шелестящими кронами низкорослых колючих деревьев и тенелюбивых кустарников, за которыми ухаживала Даджейль Гэлиан.

У наружных ворот башни зазвенел колокольчик, но о приходе гостя еще раньше предупредила черная птица Грависойка, которая за несколько минут до этого спикировала с туманного неба и заверещала:

– К нам гости!

Едва не выронив из клюва извивающихся червячков, птица снова у

Страница 2

етела на поиски очередных крылатых насекомых для создания зимних припасов. Глядя вслед удаляющейся птице, женщина кивнула и выпрямилась, взявшись рукой за поясницу, чтобы сохранить равновесие, а затем с отсутствующим видом погладила раздутый живот, скрытый богато расшитой тканью тяжелого платья.

Птице ничего не надо было уточнять: за четыре десятилетия, проведенные в одиночестве, Даджейль принимала только одного гостя – аватара корабля, предоставлявшего ей кров и защиту. Сейчас именно он, быстро и ловко отводя в сторону колючие ветви, пробирался по тропинке от ворот к башне. Странным было только время посещения: аватар ненадолго наведывался к Даджейль каждые восемь дней – так, словно решил заглянуть в башню, прогуливаясь по берегу, – а более официальные визиты, с завтраком, обедом или ужином, смотря по обстоятельствам, наносил каждые тридцать два дня. Исходя из этого, она ожидала, что представитель корабля явится не ранее чем через пять суток.

Даджейль аккуратно подоткнула под скромную ленту прядь, выбившуюся из длинных, черных как ночь волос, и кивком приветствовала высокое существо, шествовавшее между искривленными стволами деревьев.

– Доброе утро, – проговорила она.

Аватара корабля звали Аморфия: вероятно, это имя было полно глубокого смысла на некоем языке, которого Даджейль не знала и никогда не думала изучать. Аморфия был бледным, тощим – почти скелетическим – андрогинным созданием, выше Даджейль на целую голову, хотя она и сама была высокой и стройной. Последние лет десять аватар одевался во все черное; сейчас на нем были черные панталоны, черная блуза и короткий черный камзол, а светлые, коротко постриженные волосы покрывала шапочка, тоже черная. Сняв шапочку, аватар с нерешительной улыбкой поклонился Даджейль:

– Доброе утро. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, у меня все в порядке, – сказала Даджейль, которая давно перестала протестовать против этих бессмысленных формальностей и даже задумываться над ними. Она все еще полагала, что корабль внимательно следит за тем, все ли у нее в порядке – а у нее всегда и все было превосходно, – но тем не менее с готовностью подыгрывала ему, притворяясь, будто он следит за ней не так уж пристально и поэтому осведомляется о ее состоянии. Впрочем, она не задавала ответного вопроса об эквиваленте самочувствия у этого существа – человекоподобного, но полностью контролируемого кораблем, предназначенного (насколько она знала) только для связи между нею и кораблем, или же у самого корабля.

– Пройдем внутрь? – предложила она.

– Да, спасибо.


* * *

С неба, постепенно затягиваемого серыми тучами, на верхний этаж башни струился свет через прозрачный стеклянный купол, а по краям помещения мягко сияли голографические экраны. На трети экранов показывали синевато-зеленый подводный мир, обычно населенный крупными млекопитающими или рыбами из моря, плескавшегося неподалеку, на другой трети – яркие изображения пышных облаков водяного пара и величественных воздухоплавающих животных, а на последней трети – на частотах, не воспринимаемых напрямую человеческим зрением, – темный хаос плотной атмосферы газового гиганта, зависшего под давлением в искусственных небесах, обитатели которого выглядели совсем уж причудливо.

Даджейль устроилась на ложе среди роскошных покрывал, подушек и настенных гобеленов, потянулась к низкому костяному столику, украшенному завитками замысловатой резьбы, и налила горячий, заваренный на травах напиток из стеклянного кувшина в хрустальный кубок с накладной серебряной филигранью, после чего откинулась обратно. Ее гость, неловко сидевший на краешке хрупкого деревянного кресла, взял наполненный до краев сосуд, оглядел помещение, поднес кубок к губам и отпил. Даджейль улыбнулась.

Аватар Аморфия, намеренно созданный так, чтобы не выглядеть ни мужчиной, ни женщиной, являл собой неестественную, но совершенную смесь мужских и женских черт в максимально равных пропорциях. Корабль никогда не делал вида, будто его представитель является чем-то иным, кроме подчиненного ему создания, почти без намека на собственную личность. Однако Даджейли до сих пор нравилось отыскивать новые способы доказать себе самой, что это существо, по виду неотличимое от человека, не имеет с ним ничего общего.

Даджейль постоянно устраивала мелкие безобидные розыгрыши мертвенно-тощему бесполому созданию: она до краев наполняла бокал, чашку или кубок соответствующим случаю напитком, порой всклянь, так что жидкость удерживалась лишь за счет поверхностного натяжения, – а потом смотрела, как Аморфия подносит сосуд к губам и пьет, никогда не проливая ни капли и не уделяя этому особого внимания; она в жизни не встречала человека, способного на такой фокус.

Она отхлебнула из кубка, чувствуя, как тепло распространяется по горлу. В утробе шевельнулось дитя, и Даджейль машинально погладила живот.

Взгляд аватара был прикован к одному из голографических экранов. Даджейль обернулась и посмотрела в ту сторону. Два экрана с видами атмосферы газового гиганта заполнились

Страница 3

яростным мельтешением: изображенная в различных ракурсах стая хищников, занимавших вершину местной пищевой цепи, – стреловидные тела, снабженные чем-то вроде ракетных стабилизаторов и для смены курса выбрасывающие газ из череды отверстий, – вынырнула из столпа туч и обрушилась на стадо птицеобразных существ, снующих у края мощного кучевого облака. Птицеобразные всполошились и прыснули во все стороны; одни смятыми комками рухнули вниз, другие отчаянно заметались, норовя умчаться прочь, третьи, сжавшись от страха, исчезли в тучах. Хищники беспорядочно гонялись за вспугнутой добычей и раздирали в клочья схваченные жертвы.

Даджейль кивнула:

– Там, наверху, перелетный сезон. Скоро настанет брачный.

На экране два хищника с телами-ракетами набросились на птицеобразное существо и терзали его плоть, отрывая и жадно глотая куски.

– Придется молодняк кормить, – тихо добавила она, отвернулась и пожала плечами.

Многих хищников Даджейль помнила и даже дала им прозвища, хотя ее подлинный интерес вызывали более крупные, медлительные создания, которые отдаленно напоминали невезучих птицеобразных, только разросшихся до невероятных размеров; хищники на них обычно не нападали.

Даджейль иногда обсуждала с Аморфией экосистемы различных корабельных обиталищ; аватар проявлял вежливый интерес, но при этом не скрывал своей неосведомленности, хотя в распоряжении корабля была полнейшая информация об экологии – ведь все живые существа, независимо от того, считались они пассажирами или домашними любимцами, были частью корабля. «Вот и я тоже», – иногда думала Даджейль.

Аморфия не отводил глаз от экранов – от бойни в небесах по ту сторону неба.

– Красиво, – произнес аватар, снова пригубил из кубка и, взглянув на удивленную Даджейль, быстро добавил: – В некотором смысле.

– Да, в некотором смысле, – кивнула Даджейль и, склонившись к резному столику, поставила кубок. – Аморфия, а почему ты сегодня пришел?

Представитель корабля в замешательстве посмотрел на нее. Даджейль показалось, что аватар чуть не пролил напиток.

– Осведомиться о твоем самочувствии, – быстро ответил аватар.

– Ну, мы уже выяснили, что со мной все в порядке, – вздохнула она. – И…

– А с ребенком? – Аморфия покосился на живот собеседницы.

– С ним… все как обычно, – тихо произнесла Даджейль, положив ладонь на живот. – Ребенок здоров.

– Хорошо. – Аморфия сложил длинные руки на груди, скрестил ноги и снова уставился на голоэкраны.

– Аморфия, ответь за корабль! – нетерпеливо воскликнула она. – Что происходит?

Аватар со странной, исступленной рассеянностью взглянул на Даджейль. Она на миг встревожилась: вдруг с кораблем случилось что-то ужасное – непоправимая поломка или расстройство, а может, приступ безумия (в конце концов, другие корабли уже считали его как минимум тронутым) – и теперь Аморфии придется полагаться лишь на скромные возможности своих устройств. Аватар неловко поднялся с кресла, прошел к единственному окошку с видом на море, отодвинул штору и поглядел вдаль, после чего обхватил себя руками за плечи.

– Все может измениться, Даджейль, – произнес он равнодушно, словно говорил с окном, и, на миг оглянувшись, сцепил руки за спиной. – Море может обратиться в камень или сталь, и небо тоже. Возможно, нам придется распрощаться.

Аватар снова обернулся, потом подошел и сел в изножье ложа; тощее тело едва оставляло след на подушках. Аватар посмотрел женщине в глаза.

– В камень? – переспросила Даджейль, по-прежнему не понимая, в своем ли уме аватар, управляющий им корабль или они оба. – О чем ты?

– Мы – корабль… – начал Аморфия, положив руку на грудь, – мы наконец… нашли… чем заняться.

– Заняться? – спросила Даджейль. – И чем же?

– Тем, что потребует перемен в этом мире, – сказал аватар. – Тем, что потребует по меньшей мере переместить на Хранение души наших разумных гостей и всех остальных… ну, кроме тебя… а потом, возможно, придется оставить наших гостей – всех до одного – в обиталищах, соответствующих привычному для них образу жизни.

– Включая меня?

– Включая тебя, Даджейль.

– Ясно. – Она кивнула. Покинуть башню; покинуть корабль. «Что ж, вот он, неожиданный финал моего охраняемого заточения», – подумала она и спросила аватара: – А ты? А ты отправишься… куда и зачем?

– Есть одно дело, – сказал Аморфия без тени иронии.

– О котором ты мне не расскажешь, – едва заметно усмехнулась Даджейль.

– О котором я не могу тебе рассказать.

– Потому что…

– Потому что пока и сам не знаю, – закончил Аморфия.

– А-а.

Даджейль подумала с минуту, потом поднялась и подошла к одному из голоэкранов, где шла трансляция с камерадрона: на мелководье плыла стая треугольных пурпурных скатов, усеянных пятнами света. На глазах Даджейль рождались, жили и умирали вот уже три поколения этих грациозных безобидных исполинов; она наблюдала за ними, плавала с ними, а однажды помогла одному из них явиться на свет.

Пурпурные плавники медленно колыхались, взвихряя золотистый песок.

– И вправду перемены, – произн

Страница 4

сла Даджейль.

– Именно так, – подтвердил аватар и после паузы добавил: – И они могут привести к переменам в твоем положении.

Даджейль обернулась и поглядела на аватара, который, широко раскрыв немигающие глаза, смотрел на нее.

– В моем положении? – предательски дрогнувшим голосом переспросила Даджейль, вновь коснулась живота, моргнула и уставилась на свою руку, словно та ее тоже предала.

– Я не могу сказать наверняка, – признался Аморфия. – Но это возможно.

Даджейль, взволнованно расхаживая по комнате, распустила ленту, удерживающую волосы, тряхнула головой, и длинные темные пряди наполовину закрыли лицо.

– Понятно, – сказала она, взглянув на купол, забрызганный каплями легкого дождя, и прислонилась к стене с голоэкранами, не сводя глаз с аватара. – И когда все это начнется?

– Кое-какие небольшие изменения – несущественные, но способные в будущем сэкономить нам много времени – уже происходят, – пояснил аватар. – Остальные, главные… свершатся позже. Через пару дней, быть может, через пару недель… Если ты согласишься.

Даджейль мгновение размышляла, меняясь в лице, потом улыбнулась:

– Ты просишь моего разрешения?

– В некотором роде, – пробормотал представитель корабля, потупившись и разглядывая свои ногти.

Помолчав, Даджейль ответила:

– Корабль, ты заботился обо мне, холил и лелеял… – Она заставила себя улыбнуться существу в темных одеждах, которое продолжало внимательно изучать свои ногти, – развлекал меня все это время, а я никогда не смогу сполна выразить тебе свою признательность или отплатить тем же. Свои решения ты должен принимать сам. Поступай, как считаешь нужным.

Аватар тут же поднял взгляд и сказал:

– Тогда приступим к учету всей фауны. Это поможет быстрее собрать всех животных, когда настанет время. А уж потом, через несколько дней, запустим и сам процесс трансформации. Ну и после этого… – Он очень по-человечески пожал плечами – такого Даджейль за ним прежде не замечала. – Наверное, понадобится еще двадцать или тридцать дней, прежде чем… прежде чем наступит какая-то ясность. И опять же трудно сказать наверняка.

Даджейль сплела руки на животе, раздутом от сорокалетней, добровольно растянутой беременности, и медленно кивнула:

– Спасибо, что сообщил. – Она натянуто улыбнулась, а потом вдруг разрыдалась и сквозь слезы и спутанные черные кудри взглянула на долговязое существо, сидевшее в изножье ложа. – А что, других дел у тебя нет?


* * *

С вершины исхлестанной дождем башни женщина следила за аватаром, который шел по узкой тропе среди редких деревьев и заливных лугов к двухкилометровой скале, окаймленной крутой каменистой насыпью. Худая фигура в темных одеждах при таком увеличении заполняла половину поля зрения Даджейль. Аватар обогнул последний валун у подножья скалы и пропал из виду. Даджейль расслабила глазные мышцы; комплекс полуинстинктивных процессов в мозгу снова отключился. Ландшафт принял обычный вид.

Она подняла взгляд к облакам. Под нависшими облаками парила стая коробчатых змеев; темные прямоугольные тела мрачными надзирателями застыли в серой вышине над башней.

Даджейль попыталась представить себе их мысли и чувства. Существовали способы проникнуть в их сознание напрямую: с людьми так не поступали никогда, а с животными – лишь с тщательной оглядкой на уровень интеллекта, но все же это было возможно, и корабль удовлетворил бы такую просьбу. Имелись также способы с высокой точностью симулировать чувства этих существ, и Даджейль часто ими пользовалась – ее разум приспособился к доступным человеку методам воспроизведения таких подражательных процессов. Сейчас она к ним и обратилась, но, как выяснилось, безуспешно; она была слишком взбудоражена, слишком возбуждена разговором с Аморфией и не могла должным образом сосредоточиться.

Тогда она попыталась представить себе корабль как единое целое, окинуть мысленным взглядом всю его структуру, припоминая случаи, когда ей доводилось оглядывать судно через его дистанционно управляемые аппараты или облетать его кругом; ей хотелось понять, какие изменения запускает корабль. Но вероятно, их нельзя было уловить с такого расстояния.

Она оглядела высокую отвесную скалу, облака и море, черноту в небесах. Ее взор скользил по волнам, по прибрежным топям, по заливным лугам между скалой и насыпью. Она машинально погладила живот, как делала уже почти сорок лет, и подивилась непостоянству вещей и быстроте перемен даже там, где все кажется неизменным и вечным.

Увы, она слишком хорошо знала, что чем больше мы убеждены в постоянстве, тем эфемерней оно оказывается.

Она вдруг с необычайной остротой ощутила свое место, свое положение здесь, увидела себя и башню – часть корабля и одновременно вовне; вне главного корпуса – четко очерченного, с ясными границами, прямоугольного, протянувшегося на километры, – но все еще окруженного громадной оболочкой из воды, воздуха и газов, среди многослойных полей (силовые поля иногда представлялись ей пышными кринолинами и фижмами старомодного бального платья, склад

Страница 5

атыми нижними юбками с оборками, рюшами и кружевами). Сгусток вещества и энергии посреди гигантского ковша морской воды, большей частью открытый воздуху и облакам срединного яруса, по которому ежедневно перемещалась солнцеполоса, и над всем, внутри поля, – протяженный величественный купол, под которым царствуют яростный жар, сверхвысокое давление и всесокрушающая гравитация, имитирующие условия на газовом гиганте. Чертог, пещера, полость, стокилометровый пустотелый сосуд, летящий в космосе и несущий в себе огромное сплющенное ядро – корабль. В это ядро, в герметичный мир внутри мира, Даджейль не ступала вот уже тридцать девять из сорока одинаковых лет и не испытывала ни малейшего желания снова узреть бесконечные катакомбы, населенные молчаливыми немертвыми.

Все изменится, подумала Даджейль Гэлиан; все это изменится, море и небо обратятся в камень или сталь…

У ее ладони на каменном парапете башни села черная птица Грависойка.

– Что творится? – каркнула она. – Что-то происходит. Я же чувствую. Что такое? Что все это значит?

– У корабля спроси, – сказала Даджейль.

– Уже спрашивала. Он только и твердит, что перемены очень вероятны. – Птица тряхнула головой, словно пыталась стряхнуть какую-то гадость с клюва. – Не люблю перемен. – Изогнув шею, Грависойка уставилась на женщину глазками-бусинками. – Что за перемены? Чего ожидать? К чему готовиться? Он тебе не сказал?

Даджейль покачала головой и, не глядя на птицу, ответила:

– Нет. Толком ничего не сказал.

– Ага. – Птица еще мгновение смотрела на нее, потом повернула голову, окинула взглядом солончаки, взъерошила перья и приподнялась на тонких черных лапках. – Ну ладно, – сказала она. – Зима близко. Время не ждет. Надо подготовиться как следует. – Она вспорхнула, недовольно вереща: – Да уж, много от тебя толку…

Птица расправила крылья и зигзагами улетела прочь.

Даджейль Гэлиан снова подняла взгляд к облакам и небу за ними. Все это изменится, море и небо обратятся в камень или сталь… Она опять покачала головой, размышляя, что за исключительные обстоятельства взбудоражили огромный корабль, так долго служивший ей домом и убежищем.

После четырех десятилетий добровольного изгнания и прихотливых странствий по пустынным задворкам цивилизации всесистемник «Спальный состав», известный как хранитель упокоенных душ и очень крупных животных, очевидно, снова преисполнился желания мыслить и действовать так, как подобает кораблю Культуры.




1

Внеконтекстная проблема





I




(ЭКК «Серая зона», лог-файл 428857/119)

.

[качающийся пучок – узкий луч, M16.4, получено в 4.28.857.3644]

всесистемник «Искреннее заблуждение» ? ЭКК «Серая зона»

Взгляни-ка:

?

(Лог-файл маршрутизированного обмена сигналами № 428855/146)

?

1) [широкополосная трансляция по сети, MЧ, получено в 4.28.855.0065+]:

*!c11505.*

?

2) [качающийся пучок, M1, получено в 4.28.855.0066-]:

ЗАУР.

c2314992+52

ФП в 4.28.855.

?

3) [качающийся пучок, M2, маршр., получено в 4.28.855.0079-]:

ЭКК «Фортуна переменчива» ? всесистемник «Этический градиент» и по запросу

Значительная аномалия развития.

c4629984+523

(в 28.855.0065.43392).

?

4) [узкий луч, M16, маршр., получено в 4.28.855.0085]:

ЭКК «Фортуна переменчива» ? всесистемник «Этический градиент» и далее по мере необходимости

Аномалия развития, предварительная оценка – ЭТ, потенциально опасна, обнаружена в c9259969+5331.

Мой статус: безопасн., пятый уровень, перехожу на шестой.

Принимаю все меры, предусмотренные на случай экстремальной ситуации.

?

5) [широкополосная трансляция по сети, MЧ, получено в 4.28.855.01]:

ЭКК «Фортуна переменчива» ? всесистемник «Этический градиент» и *широкополосная трансляция*

Относительно 3 предш. компаков и широкополосных сообщений.

Отставить панику.

Я ошибся.

Это сторожевой корабль скапсилиан.

Погорячился.

Простите.

Немедленно рассылаю полный отчет с кодом крайнего смущения.

ЛПЧН. ВПП. ВСД.

?

(Конец лог-файла.)

?

ЭКК «Серая зона» ? всесистемник «Искреннее заблуждение»

Угу. И что?

?

Это не все.

Корабль солгал.

?

Подозреваю, корабль перевербован.

Он больше не наш.

?

Нет, он считает, что верен себе.

Но в последнем сообщении солгал, не без веской причины.

Не исключено, что у нас ВКП.

Возможно, им понадобится твоя помощь – любой ценой.

Интересно или как?

?

Внеконтекстная проблема? Правда? Отлично. Держи меня в курсе.

?

Нет.

Это серьезно.

Пока мне больше ничего не известно, но они чем-то встревожены.

Требуется твое присутствие. Как можно скорее.

?

У меня тут незаконченные дела.

?

Ну что ты как маленький!

Шевелись!

?

Гм. А где именно я нужен?

?

Здесь.

(глифайл прилагается)

Как ты уже понял, это от ИВ и касается нашего старого знакомого.

?

Ага.

Любопытно.

Скоро буду.

?

(Конец лог-файла.)





II


Корабль вздрогнул; немногие уцелевшие источники освещения замигали,

Страница 6

померкли и отключились. Вой сигналов тревоги задоплерил и стих. От резких толчков задрожали стены служебного коридора, ведущего в кабину экипажа, а за ними – все основные и вспомогательные структуры судна. Эхо толчков вибрировало в бортовой атмосфере; пронесся порыв ветра, пахнуло гарью, расплавленными полимерными компонентами углеволоконной оболочки и алмазной пленки, алюминия, оплетки сверхпроводящих кабелей.

Дрон Сисела Ифелеус услышал, как где-то далеко кричит человек; затем по электромагнитным волнам дико заметался голосовой сигнал, схожий с тем, что звучал в воздухе, и почти сразу же сменился неразборчивым, булькающим хрипом статических помех. Человеческий вопль, донесшийся по воздуху, перешел в визг и стих. Электромагнитный сигнал тоже прекратился.

Со всех сторон брызнули импульсы излучения, лишенные информационной компоненты. Инерциальное поле корабля неуверенно колыхнулось, выровнялось и успокоилось. По трапу промчалась нейтринная волна. Шум улегся. Электромагнитное бормотание унялось; корабельные двигатели и основные системы жизнеобеспечения отсоединились от сети. Весь спектр электромагнитного излучения на борту лишился смысла. Вероятно, битва теперь шла за внутреннее корабельное ядро ИИ и запасное, фотонное.

Потом энергетический импульс, пролетевший по многоцелевому кабелю в задней стенке, принялся дико осциллировать, но вскоре перешел в ровный и совершенно непонятный сигнал. Закрепленный на конструкционной опоре комплекс камер наблюдения активировался и стал сканировать окружение.

«Неужели все так быстро кончилось?»

Укрывшийся во тьме дрон предположил, что, возможно, уже слишком поздно. Ему полагалось ждать, когда вражеская атака достигнет фазы плато, когда агрессор решит, что подавление последних островков сопротивления – лишь вопрос времени, но атака была масштабной и умелой, внезапной и жестокой. При составлении планов, в которых дрону отводилось заметное место, корабль лишь ограниченно предвидел события и оценивал техническую мощь противника. Однако в некоторых ситуациях ничего нельзя сделать: противнику, обладающему подавляющим техническим превосходством, покажутся нелепыми и примитивными самые блистательные планы и самые хитрые стратагемы. Возможно, дальнейшее сопротивление пока еще не совсем бесполезно, но, судя по тому, с какой легкостью был захвачен эленчийский корабль, это вскоре произойдет.

«Спокойно, – уговаривал себя дрон. – Оцени ситуацию; помести все – и себя, и происходящее – в нужный контекст. Ты готов, ты закален, ты надежен. Ты сделаешь все, чтобы выжить или, по крайней мере, противостоять противнику. Есть план, который нужно привести в исполнение. Сыграй свою роль умело, с честью и достоинством, и выжившие и уцелевшие не помянут тебя злым словом».

Эленчи тысячелетиями мерились силами со всеми технологиями и артефактами, существовавшими на просторах Галактики, неизменно предпочитая понимать, а не подчинять, изменять себя, а не других, присоединять и делиться, а не разлагать и властвовать. Благодаря этому сравнительно ненасильственному образу действий они, пожалуй, лучше кого бы то ни было – возможно, исключая представителей полувоенизированного формирования Культуры, известного как Контакт, – приспособились к отражению прямых атак способами, не представлявшими явной угрозы для агрессора; однако, хотя Галактика была исследована множеством различных путешественников, которые двигались по всем очевидным основным направлениям и достигали любой, сколь угодно удаленной периферии, громадные участки этого пространства почти не были исследованы местными цивилизациями, в том числе эленчами (вдобавок никто не знал, что известно об этих и смежных областях Старшим Расам и придают ли они всему этому значение). В необозримо огромных пространствах, в промежутках между межзвездными промежутками, среди солнц, карликов, туманностей и дыр – те, кто находился вдали, не проявляли к ним практического интереса и не видели в них близкой угрозы – всегда можно было наткнуться на скрытую опасность, на затаившееся зло, небольшое по меркам активных на то время культур Галактики, но способное, благодаря особенностям своего развития или временному погружению в некую летаргическую дремоту, бросить вызов и даже побороть представителей технически развитого и имеющего опыт контактов общества – такого, как эленчийское.

Дрон, сосредоточившись, холодно и отстраненно обдумывал предпосылки возникновения текущих затруднений. Он был обучен, он был подготовлен, он был не обычной машиной, а последним технологическим достижением своей цивилизации; его создали для обхода лучших систем слежения, для выживания в невероятно суровых условиях, для сражений с почти любыми врагами и для поэтапного, концентрического сопротивления, позволяющего вынести едва ли не любые повреждения. И хотя изготовивший его корабль – единственный, кто, вероятно, знал автономника лучше его самого, – в этот момент, по всей видимости, атаковали враги, захватывая и подчиняя своей воле, эти соображения не должны были влиять ни на р

Страница 7

зум автономника, ни на его решимость.

«Переместитель… – подумал он. – Мне бы только до него добраться, а там…» Тут он почувствовал, что его корпус сканируют из точечного источника, расположенного близ корабельного центра ИИ, и понял, что настало время действовать. Атака была искусной и яростной, корабль подчинили почти мгновенно, боевые мемы разума-захватчика теперь получили доступ ко всем мыслительным процессам и знаниям поверженного корабля.

Времени для размышлений не оставалось. Дрон перенес свою личность из собственного ИИ-центра в резервный пикопенный комплекс и активировал сигнальный каскад, чтобы передать важнейшие заложенные в него принципы, программы и инструкции сперва в наноэлектронику, затем в атомомеханический субстрат и наконец – последнее убежище – в примитивный, крошечный (впрочем, в данном случае даже несколько кубических сантиметров – непозволительная роскошь), но все же вполне достаточный для этих целей полубиологический мозг. Дрон отключил, отрезал от себя свой истинный разум – единственное место, где он существовал по-настоящему, – оставив умирать от отсутствия энергии развившиеся там формы сознания, и его блекнущие ощущения отпечатались в новом разуме машины слабым, лишенным информации нейтринным выдохом.

Тем временем дрон уже пришел в движение: выбравшись из ниши в стене, он поплыл по проходу к каютам, постепенно ускоряясь, зная, что за ним следят потолочные камеры. Поля излучений скользнули по корпусу боевой машины, поглаживая его, зондируя, пытаясь проникнуть внутрь. Внезапно прямо перед дроном распахнулся смотровой лючок, из которого вырвались искрящие электрокабели. Дрон ускорился еще больше и нырнул вниз; над ним вспыхнула молния разряда, прожгла дыру в дальней стене. Дрон пробрался среди обломков, пролетел по коридору, не отклоняясь от выбранного курса, потом развернул дисковое поле, затормозил на углу, вновь пришел в движение, отскочил от дальней стены, понесся вверх, опять ускорившись, и оказался в длинном коридоре, проходившем вдоль оси всего корабля. Дрон быстро достиг скорости звука в атмосфере, пригодной для человеческого дыхания, и дверь аварийного люка захлопнулась за ним целую секунду спустя.

В конце коридора из вертикальной спускной трубы вылетел космический скафандр, резко затормозил, скрючился, потом расправился и ринулся наперерез машине. Дрон уже просканировал скафандр и, зная, что тот пуст и лишен оружия, рассек его пополам; половинки сдувшимися шариками затрепыхались между полом и потолком. Затем дрон окружил себя новым дискополем размером с диаметр коридора и, притормозив на подушке сжатого воздуха, метнулся за угол и снова прибавил скорости.

В этом коридоре, на полпути, лежал человек в скафандре; пространство быстро заполнялось слабо шипевшим газом. Вдали появился дым, что-то вспыхнуло, смесь газов взорвалась. Дым не причинял вреда дрону и не создавал помех для видимости, но атмосфера становилась все более плотной и снижала скорость аппарата, в чем, без сомнения, и заключалась идея противника.

Устремившись вдоль задымленного коридора, дрон как можно тщательнее просканировал человека в скафандре. Он хорошо знал человека – тот служил на корабле уже пять лет. Скафандр без оружия, системы безмолвствуют, но явно захвачены врагом, человек – в состоянии шока, накачан сильнодействующими медикаментами из аптечки. Он вытянул руку в сторону пролетавшей по коридору машины. Человеку это движение могло показаться до невозможности быстрым, дрону же оно представлялось медленным, почти ленивым, и, конечно, скафандр был способен на угрозу посерьезнее…

Дрон получил предупреждение за долю мгновения до взрыва пистолета в поясной кобуре скафандра; до этого его датчики по какой-то причине не засекли оружия. Было слишком поздно тормозить или включать электромагнитный эффектор, чтобы тот помешал пистолету перезарядиться; укрыться было негде, а из-за скопления плотных газов дрон не мог ускориться и унестись прочь. В тот же миг инерциальное поле корабля снова сдвинулось на четверть поворота, и низ внезапно оказался позади дрона; сила поля удвоилась, учетверилась. Взрыв пистолета разнес на куски скафандр и человека внутри его.

Несмотря на тягу переориентированной корабельной гравитации, влекшей его назад, дрон проломил потолок и пролетел почти полметра, выставив позади себя коническое поле.

Внутренняя оболочка спускной трубы разлетелась от взрыва, и дрон ударился о потолок так сильно, что резервный полубиомеханический мозг внутри корпуса превратился в бесполезную кашицу; осколки лишь чудом не пробили дрона насквозь. Коническое поле сплющилось, но еще до того немалая часть его энергии устремилась к внутренней и внешней стенам, уподобившись кумулятивному заряду. Обшивка коридора вздыбилась и разорвалась, в отверстие проникло облако газов из спускной трубы и устремилось вниз, в разгерметизированный грузовой трюм. Дрон на миг замер, пропуская мимо себя уносимые газовым вихрем обломки, затем снова ускорился в возникшем полувакууме, не обращая внимания на открывшийся

Страница 8

од ним путь отхода, и промчался к следующему перекрестку. Всего в десяти метрах за ближайшим поворотом, снаружи у корабельного корпуса находился эвакуационный Переместитель.

Дрон, заложив вираж, отскочил от противоположной стены и пола и ринулся по следующему коридору, проходившему вдоль борта корабля; навстречу ему метнулась такая же машина.

Он знал ее. Это был его близнец. Его ближайший собрат/друг/возлюбленный/товарищ в рассеянной по Галактике, вечно меняющейся цивилизации эленчей.

Рентгеновские лазеры близнеца сверкнули в считаных миллиметрах над корпусом дрона, но взрывы остались далеко позади. Автономник мгновенно активировал отражатель, кувыркнулся в воздухе и, отшвырнув назад старое ядро ИИ и модуль биомеханического мозга, закрутился вокруг своей оси, чтобы продолжать спускаться по трубе; отброшенные компоненты тут же испарились во вспышке плазменного залпа. Дрон выстрелил из лазера в несущегося навстречу близнеца, но отражатель соперника отзеркалил выстрел, вспышка распустилась огненными лепестками на стенках коридора, местами продырявив их, – и привела в движение панель управления Переместителя, который принялся выполнять запрограммированную последовательность действий.

В тот же миг началась атака на фотонное ядро автономника, что выразилось в заметном возмущении на ткани пространства-времени; внутренняя структура фотоэнергетизированного разума дрона стала искажаться по отношению к обычному внешнему пространству. «Оно использует двигатели», – понял дрон, чувства его поплыли, восприятие окружающего размывалось, истаивало; он фактически погружался в беспамятство. «ЧМ-АМ!» – пискнула крошечная, давно встроенная в него аварийная подпрограмма. Он почувствовал, как его собственный механизм переключается с частотной модуляции на амплитудную, снова фокусируется на реальности, хотя чувства оставались какими-то вялыми, а мысли – странными.

«Но если я не отреагирую…»

Второй дрон снова выстрелил в него, ускоряясь, чтобы совершить перехват.

«Идет на добивание. Как грубо».

Дрон отзеркалил лучи, продолжая сопротивляться попыткам подчинить его внутреннюю фотонику и следя за резкими изменениями длины волны, поглощавшими все его внимание.

Переместитель на наружной стороне корпуса корабля ожил; в сознании дрона замелькали последовательности координат, соответствовавших его нынешнему положению, – они указывали объем пространства, которое следовало оторвать от поверхности нормальной Вселенной и зашвырнуть подальше от искалеченного корабля эленчей.

«Ха, а может ведь и сработать, надо только подкатиться», – рассеянно подумал дрон и буквально, физически покатился в пространстве.

Отовсюду вокруг брызнул свет, явно от плазменного залпа, и ударил по корпусу дрона с силой небольшого атомного взрыва. Его поля отзеркалили все, что смогли, а оставшееся излучение раскалило машину добела и просочилось в корпус, разрушая наиболее уязвимые компоненты. Но он держался, продолжая катиться в перегретом газе (состоявшем, как он отметил, в основном из вещества испарившихся облицовочных плиток), уклоняясь от надвигавшегося близнеца-убийцы и отмечая (почти лениво), как Переместитель завершает зарядку и готовится к работе… Между тем его разум непроизвольно фиксировал информацию, закодированную во вспышке взрыва, и наконец дрогнул под напором сокрытой в ней чуждой силы.

Дрон ощутил, как его разрывает надвое, как отлетает его подлинная личность под натиском захваченного фотонного ядра, и начал медленно и мрачно осмыслять отзвук своего существования в неуклюжей электронной форме.

Снаружи Переместитель завершил подготовку, окружил себя полем и в мгновение ока поглотил сферический объем пространства немногим крупнее человеческой головы. Последовавший хлопок вышел бы оглушительным, если бы на борту не бушевала битва.

Дрон – чуть крупней сложенных вместе ладоней взрослого человека – упал, дымясь и сияя, на дальнюю стену коридора, ставшую теперь полом.

Гравитация вернулась к норме; дрон свалился на пол как таковой, слабо стукнув по спекшейся от жара поверхности нижней части вертикальной трубы. В настоящем разуме автономника, за плотными стенами, что-то бушевало. Что-то могучее, яростное, решительное. Машина издала мысленный эквивалент вздоха или пожатия плечами, попыталась допросить свое атомомеханическое ядро, просто ради приличия… но связь с ним была непоправимо нарушена из-за жара.

Что ж, не важно. Все кончено.

Конец.

Готово.

Тут корабль его окликнул – самым обычным образом, через коммуникатор.

«Что, нельзя было сделать так с самого начала? – подумал дрон и сам себе ответил: – Нет, конечно. Ведь я бы не отозвался».

Он нашел эту мысль почти забавной.

Он и сейчас не отозвался, потому что передатчик коммуникатора тоже расплавился. Дрон стал ждать.

Улетучивался газ, остывали и конденсировались различные вещества, покрывая пол замысловатыми узорами. Все вокруг скрежетало, металась радиация, по слабым электромагнитным всплескам было видно, что двигатели и основные системы корабля сно

Страница 9

а действуют. Жар, охвативший автономник, понемногу рассеивался; дрон уцелел, но оказался так изувечен, что не был способен ни на малейшее движение или другое действие. Нужно было несколько дней для запуска подпрограмм, которым, возможно, удастся исправить наномеханизмы авторемонта. Эту мысль дрон тоже нашел весьма забавной. Корабль издавал шумы и посылал сигналы – видимо, снова двигался в космическом пространстве. Существо, захватившее разум дрона, продолжало буйствовать.

«Все равно что испытывать головную боль или иметь шумного соседа», – подумал дрон.

Он ждал.

Тут у противоположного конца вертикальной спускной трубы появился тяжелый ремонтный робот, размером с человеческий торс, в сопровождении трех небольших автономных эффекторов, державших дрона под прицелом. Ремонтник опустился сквозь восходящие потоки газа и замер прямо над продырявленным дымящимся корпусом маленькой машины.

Внезапно один из пистолетов выстрелил.

«Вот зараза. Без предупреждения…» – успел подумать дрон.

Однако залп эффектора предназначался всего лишь для установления двусторонней связи.

– Привет, – обратился к дрону ремонтный робот через пистолет.

– Взаимно.

– Второй машины больше нет.

– Знаю. Мой близнец. Отброшен. Перемещен. Переместитель огромный, а близнец ма-а-аленький, его как зашвырнуло… К тому же координаты произвольные. Его теперь не найти…

Дрон понимал, что выбалтывает информацию. Вероятно, его электронный разум пребывал под контролем эффектора, но по глупости этого не замечал. Одним из побочных эффектов стало вот это непрекращающееся бормотание:

– …Да, с концами. За борт – и все. Случайные, произвольные координаты. Его не найти. Даже пытаться не стоит… если, конечно, ты не собираешься отправить меня вслед за ним. Хочешь, я гляну, может, Переместитель все еще в порядке. Мне нетрудно…

– Ты это запланировал?

Дрон подумал, не солгать ли, но теперь уже ощущал, что эффекторное оружие проникло в его разум. Он понимал, что не только это оружие, но и ремонтный робот, и корабль, и тот, кто захватил корабль вместе со всем остальным, видят, что он собирается солгать… Он понял, что снова стал самим собой, и, осознавая свою беззащитность, устало ответил:

– Да.

– С самого начала?

– Да. С самого начала.

– Но в разуме корабля нет никаких следов этого плана.

– Ха-ха, так вам и надо, мудаки.

– Какие изобретательные оскорбления. Тебе больно?

– Нет. Слушай, а вы кто?

– Друзья.

– Не верю. Тоже мне, умный корабль! Так тупо попасться тому, кто изъясняется, будто Рой-Гегемон из детской страшилки.

– Давай это позже обсудим. Лучше ответь, зачем было отправлять невесть куда твоего близнеца, а не тебя самого? Он же был наш. Или мы что-то не учли?

– Ага, не учли. Переместитель был запрограммирован на… да прочтите это у меня в сознании; мне не больно, но я устал…

Молчание. Затем:

– Ясно. Переместитель скопировал твой разум и загрузил в машину, которую вышвырнул за борт. Поэтому твой близнец так кстати и подвернулся, как только мы поняли, что ты еще не полностью подчинен и, возможно, попытаешься улизнуть через Переместитель.

– Нужно быть готовым ко всему, даже к встрече с типом, чьи пушки покруче твоих.

– В точку, хотя и резковато. Между прочим, направленный на тебя плазменный разряд серьезно повредил твоего близнеца. Впрочем, поскольку ты только стремился оторваться от нас, а нападать не собирался, все это уже не важно.

– Очень убедительно.

– А, сарказм. Ну ладно. Давай присоединяйся к нам.

– У меня есть выбор?

– Ты предпочитаешь умереть? Если позволить тебе самовосстановиться, то ты на нас снова нападешь.

– Да я просто так спросил.

– Тебя перепишут в центральное ядро корабля, как и других, кого постиг летальный исход.

– А люди? Ну, команда млекопитающих?

– А они тут при чем?

– Они убиты или тоже в ядре?

– Трое уже в ядре, включая того, чьим оружием тебя пытались остановить. Остальные спят, а неактивные копии их разумов перенесены в ядро для дальнейшего изучения. Не волнуйся, мы не собираемся их уничтожать. Тебе они небезразличны?

– Меня всегда бесили эти тормозные головожопые бурдюки…

– Ну ты и грубиян.

– А чего ты ожидал, дебил? Я боевой дрон, мне так и положено. А вы уничтожили мой корабль, всех моих друзей и приятелей – и упрекаете меня в грубости?

– На инвазивном контакте настояли не мы, а вы сами. К тому же не потеряно ни одной копии умственного состояния – кроме тех случаев, когда вмешался ваш Переместитель. Позволь все объяснить в более комфортных условиях…

– Слышь, да кончай уже со мной и…

Эффектор на миг изменил настройки и высосал интеллект маленькой машины из разрушенного, дымящегося корпуса.




III


– Бир Генар-Хофен, добрый друг мой, приветствую!

Чужакодружный полковник первого ранга Пятерик Влажногод VII из племени Зимних охотников обнял человека всеми четырьмя конечностями, крепко прижал его к центральной части туловища, выпятил губные лепестки и ткнул передним клювом в щеку.

– Мммвввваахх!

Страница 10

от так! Ха-ха!

Сквозь скафандр с гелевым полем толщиной в несколько миллиметров Генар-Хофен ощутил поцелуй офицера дипломатического корпуса как умеренной силы удар в челюсть, дополненный мощным причмокиванием. Человек, менее привыкший к разнообразным энергичным проявлениям Хамской дружбы, пожалуй, пришел бы к выводу, что полковник пытается высосать зубы через щеку или проверяет, можно ли, создав локальную область пониженного давления, сорвать с гостя производимый Культурой контактно-защитный скафандр с гелевым полем модели МК-12. Не хотелось даже думать о том, во что могучие объятия четырех щупалец превратили бы человека без скафандра, рассчитанного на давление океанских глубин. Впрочем, в привычных для Хамов условиях незащищенный человек погиб бы в считаные секунды одним из трех жестоких, восхитительно изощренных способов. Нет, щупальца толщиной с ногу, заключившие Генар-Хофена в прочную клетку объятий, особых опасений не внушали.

– Привет, старый разбойник! – Генар-Хофен хлопнул Хама по кончику клюва с приличествующим случаю дружеским энтузиазмом. – Пятерик, как я рад снова тебя видеть!

– И я тебя, – воскликнул Хам, – и я тебя!

Он выпустил человека из объятий, с неожиданной грацией повернулся и, ухватив спутника за руку кончиком щупальца, потянул через ревущую толпу Хамов у входа в гнездовье к относительно свободному участку сетевой мембраны.

Гнездовье представляло собой полусферу диаметром в сотню метров. По большей части его использовали как полковую гостиную и столовую, поэтому повсюду виднелись стяги, знамена, шкуры врагов, древнее оружие, целое и поломанное, и прочее воинское снаряжение. Изогнутые, покрытые прожилками стены зала были увешаны почетными табличками, батальонными, дивизионными и полковыми штандартами, а также головами, гениталиями, конечностями и прочими подходящими частями тел старых врагов.

Генар-Хофен не раз бывал в этом гнездовье. Он поглядел вверх – на месте ли три мумифицированные человеческие головы, всегда висевшие в зале? Дипломатическая служба Хамов гордилась своей тактичностью: узнаваемые трофеи, то есть части тел чужаков, обычно убирали на время визитов живых представителей того же вида, но иногда это сделать забывали. На этот раз головы по-прежнему красовались на своих местах – три едва заметные точки на вершине задрапированной перегородки.

Это могло быть простым упущением, но в равной степени – плохо завуалированным оскорблением, направленным на то, чтобы запугать гостя, или тонким многозначительным комплиментом, знаком того, что гостя приняли в мужскую компанию и не считают плаксивым, робким чужаком, корчащим недовольную физиономию, если на каком-нибудь застолье взгляд его упадет на останки сородича.

Не представлялось возможным немедленно выяснить, какое из предположений соответствует истине, и новоприбывшему человеку эта черта Хамов нравилась больше всего, хотя Культура в целом и его предшественники на дипломатическом посту сочли бы это крайне отталкивающим.

Генар-Хофен с понимающей усмешкой поглядел на три головы вдали и в глубине души понадеялся, что Пятерик это заметит.

Пятерик помотал глазными стебельками.

– Эй, официант, чтоб тебя! – проревел он, обращаясь к крутившемуся поблизости оскопленному мальку. – Сюда двигай, обормот!

Официант-малек был вполовину меньше взрослого Хама и, как свойственно молодняку, шрамов не имел, если не считать обрубленного тыльного клюва. Малек подплыл ближе, трепеща сильней, чем требовал этикет, пока не оказался на расстоянии вытянутого щупальца.

– Вот эта тварь, – прогудел Пятерик, ткнув концом щупальца в сторону Генар-Хофена, – чужак, человек, о котором тебе уже должны были сообщить, иначе твоего шефа ждет изрядная взбучка. Этот тип, даром что смахивает на дичь, на самом деле – уважаемый гость. И жратва ему нужна не меньше нашего. Беги к столу для скота и иномирцев, неси приготовленные для него блюда. Живо!

В атмосфере, состоявшей преимущественно из азота, рев Пятерика вызвал небольшую, но заметную ударную волну. Малек с подобающим рвением порскнул прочь.

Пятерик, повернувшись к человеку, проревел:

– В знак особого расположения мы приготовили для тебя мерзкую бурду, которую у вас называют пищей, и бадью выпивки на основе этой вашей отравы, воды. Как мы тебя балуем, а? До усрачки!

Он хлестнул щупальцем по торсу гостя. Скафандр поглотил удар и на миг отвердел. Генар-Хофен, покачнувшись, рассмеялся:

– Я сражен твоей щедростью.

– Отлично! Как тебе мой новый мундир? – Хам, немного отступив от человека, вытянулся в полный рост.

Генар-Хофен окинул Пятерика притворно восторженным взглядом.

Взрослые особи Хамов напоминали слегка приплюснутый эллипсоид около двух метров в ширину и полтора метра в высоту, подвешенный под бахромчатым газовым мешком, перевитым прожилками сосудов и увенчанным сенсорной шишечкой. Диаметр мешка менялся от одного метра до пяти, в зависимости от настроения. При переходе в режим нападения/защиты мешок полностью сдувался и затягивался защитными пластинами в верх

Страница 11

ей части туловища. Основные органы зрения и слуха располагались на двух стебельках над передним клювом, прикрывавшим ротовое отверстие, а тыльный клюв защищал гениталии. В центре нижней части туловища помещался анус, служивший также для выхода газов.

Все Хамы рождались со щупальцами в центральной части тела – числом от шести до одиннадцати, все разной длины и толщины; четыре конечности обычно заканчивались плоскими листообразными ластами. Число щупалец у взрослого Хама мужского пола зависело от того, в скольких битвах и/или охотах он участвовал и насколько успешно; покрытый впечатляющим узором из шрамов Хам, у которого культей было больше, чем здоровых щупалец, считался, в зависимости от своей репутации, либо выдающимся бойцом, либо отчаянным, но бестолковым и потому опасным неумехой.

Сам Пятерик родился с девятью щупальцами – местные благородные семейства видели в этом счастливое предзнаменование, если, конечно, обладатель конечностей пристойным образом лишился хотя бы одной из них на охоте или на дуэли. Пятерик, как и полагалось, потерял одно щупальце в поединке с фехтмейстером военной академии – тот защищал честь своей старшей жены.

– Мундирчик что надо, – сказал Генар-Хофен.

– А то! – воскликнул Хам, горделиво надувшись.

Мундир Пятерика состоял из множества широких ремней и перевязей, с виду металлических, сходившихся на центральной части тела и усеянных кобурами, ножнами и скобами с оружием – разумеется, запечатанным перед торжественным ужином. Мундир украшали сверкающие диски, соответствующие орденам и знакам отличия, а также изображения самых впечатляющих охотничьих трофеев и изувеченных соперников. Группа медальонов без изображений обозначала женских особей других кланов, которых Пятерик имел честь оплодотворить; кайма из драгоценных металлов означала, что процедура была насильственной. Цвета и узоры лент указывали на клан, ранг и полк, ведь Дипломатический корпус, в котором служил Пятерик, по сути, был войсковым формированием, о чем не следовало забывать представителям видов, которые желали установить или внезапно обнаружили, что уже установили какие-то отношения с Хамами.

Пятерик раздул газовый мешок, приподнялся над губчатой поверхностью гнездовья, свесил щупальца и, едва опираясь на них, исполнил пируэт.

– Я… несравненен!

Встроенный в скафандр переводчик счел нужным сопроводить эпитет, избранный Пятериком, раскатистым переливом звуков, что придало реплике излишнюю театральность.

– Ты воистину грозен, – согласился Генар-Хофен.

– Благодарю! – Пятерик опустился на место. Глазные стебельки замерли на уровне человеческого лица, затем приподнялись и изогнулись, оглядев человека с головы до ног. – Твой наряд… тоже выглядит необычно. Наверняка по людским меркам это стильно.

Положение глазных стебельков Хама указывало на то, что он чрезвычайно доволен своим заявлением и гордится своей дипломатичностью.

– Спасибо, Пятерик, – с поклоном ответил Генар-Хофен, на самом деле полагая свой наряд чрезмерным.

Разумеется, гелевый скафандр можно считать второй кожей, ведь его толщина мало где превышала сантиметр, а в среднем – и вполовину тоньше, что обеспечивало все удобства даже в более суровых условиях, чем на планете Хамов.

К сожалению, какой-то придурок разболтал, что Культура тестирует такие скафандры в магматической камере активного вулкана, а потоки лавы выносят их оттуда на поверхность. (Справедливости ради следует отметить, что лабораторные условия были жестче, хотя какой-то промышленник из чистого хвастовства однажды проделал и вулканическое испытание.) На отчаянных и любопытных Хамов эта информация произвела огромное впечатление. Идея запала им в мозги, и, хотя на Хамском обиталище до создания вулканов дело пока не дошло, Пятерик уже несколько раз упоминал об этой истории, странно поглядывая на Генар-Хофена – словно прикидывал в уме, какой естественный феномен или механизм может помочь в тестировании выдающихся защитных свойств скафандра.

У скафандра имелось нечто вроде узлового разума, способного без труда переводить все нюансы речи Генар-Хофена на язык Хамов и наоборот, а также эффективно ретранслировать любой акустический, химический или электромагнитный сигнал в доступную человеку форму.

К сожалению, такая техническая изощренность требовала огромной вычислительной мощности – и по меркам Культуры скафандр считался разумным существом. Генар-Хофен затребовал модель с минимально возможным уровнем интеллекта, но скафандр все же обладал разумом, пусть и «с узловым распределением» (Генар-Хофен гордился тем, что вообще не понимает смысла этих слов). Короче говоря, носить скафандр было очень удобно, а вот жить с ним – невыносимо; устройство проявляло всемерную заботу о хозяине, но не упускало случая напоминать об этом по любому поводу. Генар-Хофен считал, что это весьма характерно для Культуры.

Обычно в присутствии Хамов Генар-Хофен делал скафандр серебристо-молочным, оставляя прозрачными лишь руки и голову. А вот глаза выглядели не совсем так, как надо, – по

Страница 12

ерхность скафандра слегка вспучивалась над глазницами, позволяя мигать, – поэтому вне модуля Генар-Хофен надевал темные очки, слегка неуместные в легком фотохимическом мареве нижнего уровня атмосферы, в ста километрах под залитыми солнцем вершинами облаков планеты Хамов. Впрочем, очки в какой-то мере служили подспорьем.

Поверх скафандра Генар-Хофен обычно носил жилет с карманами для всевозможных гаджетов, подарков и взяток, а также поясную сбрую с паховым щитком и двумя набедренными кобурами, в которых лежали старинные, но внушительные пистолеты: их боевые возможности обеспечивали слабаку-иномирцу минимальный уровень уважения со стороны Хамов.

Собираясь на торжественный ужин, Генар-Хофен нехотя последовал настойчивым советам жилого модуля и облачился в якобы изысканный наряд: сапоги до колена, узкие бриджи, короткий китель и длинный плащ, приспущенный с плеч. Кроме пистолетов – крупнее обычных, – Генар-Хофен обзавелся еще и парой длинных, грозно поблескивающих ружей, повесив их за спину: модуль объяснил, что это тяжелые штурмовые винтовки калибра три миллиметра, двухтысячелетней давности, но полностью функциональные. При виде предложенного модулем головного убора – высокого блестящего цилиндра, обрамленного бахромой, – Генар-Хофен недовольно поморщился и выбрал парадный бронированный полушлем; со стороны казалось, что голову накрыла огромная шестипалая лапа. Само собой, каждая деталь щегольского наряда тоже была защищена гелевым полем, предохранявшим предметы от холода и корродирующей атмосферы планеты Хамов. Впрочем, модуль уверял, что гелевое поле нисколько не помешает, если ради приличия потребуется открыть стрельбу.

– Господин полковник! – Рядом с Пятериком остановился оскопленный малек, поддерживая тремя щупальцами большой поднос, уставленный прозрачными многостенными колбами разных форм и размеров.

– Чего тебе? – проворчал Пятерик.

– Еда для иномирного гостя, господин полковник!

Пятерик выдвинул щупальце и заелозил им по подносу, сбивая колбы с мест. Перепуганный официант с ужасом взирал на опрокинутые сосуды. Причину его испуга понял бы даже несведущий в дипломатическом церемониале и протоколе: разбитая колба опасности не представляла – осколки разлетелись бы сравнительно недалеко, а ядовитые для Хамов вещества, моментально замерзнув, никому бы не повредили. Однако за подобную непростительную оплошность нерасторопного малька ожидало бы суровое наказание, по тяжести соразмерное публичности допущенного промаха, так что у бедолаги имелся веский повод для беспокойства.

– Что это? – Пятерик ухватил щупальцем сферическую колбу, на три четверти полную жидкости, и яростно замахал ею перед клювом малька. – Выпивка? Да или нет?

– Не могу знать! – пискнул официант. – Похоже… похоже, что выпивка.

– Идиот, – пробормотал Пятерик и грациозным жестом вручил колбу Генар-Хофену. – Иномирный гость, – изрек он, – прошу сообщить, доволен ли ты нашими стараниями.

Генар-Хофен кивнул и принял колбу.

Пятерик повернулся к официанту.

– Ну? – заорал он. – Да не болтайся ты тут, придурок, неси остальное за стол батальона Грозных Болтунов!

Он подхлестнул малька щупальцем. Бедняга с поникшим газовым мешком испуганно шарахнулся прочь, опустился на мембранный пол пиршественного зала гнездовья и понесся в указанном направлении, уворачиваясь от прибывавших Хамов.

Пятерик ненадолго отвлекся, обмениваясь приветственными хлопкопожатиями со знакомым офицером дипкорпуса, потом повернулся, извлек из кармана пузатый сосуд с жидкостью, аккуратно чокнулся с Генар-Хофеном и прогудел:

– За будущее Культурно-Хамских отношений! Да будет наша дружба долгой, а наши войны – короткими!

Он выдавил содержимое сосуда в ротовой клюв.

– Такими короткими, чтобы мы их не заметили, – заученно и не слишком искренне произнес Генар-Хофен; от представителя Культуры ждали именно этого.

Пятерик презрительно хмыкнул и на несколько мгновений отвернулся, пытаясь вставить кончик щупальца в анальное отверстие флотского капитана, который пролетал мимо. Тот гневно отпихнул щупальце, озлобленно тюкнул полковника клювом, а потом расхохотался; последовали радостные хлопкопожатия и объятия, как и подобало между давними друзьями. Генар-Хофен знал, что этим вечером увидит еще много таких сценок. Мальчишник обещал быть непринужденным даже по Хамским меркам.

Генар-Хофен поднес ко рту отводную трубку колбы; скафандр подсоединился к ней, уравновесил давления, открыл. Пока Генар-Хофен закидывал голову, скафандр проверил состав жидкости и после долгих размышлений пропустил через себя, дав ей пролиться в рот и горло хозяина.

– Смесь воды и спирта в равных пропорциях плюс следы частично ядовитых веществ растительного происхождения. Больше всего похоже на лейсецикерский джин, – сообщил голос в голове Генар-Хофена. – На твоем месте я бы это пить не стал.

– На моем месте, скаф, ты бы давно надрался, лишь бы смягчить тяжкие последствия твоих нежных объятий, – возразил Генар-Хофен, потягивая напиток.

– Ах, мы в обидчивом наст

Страница 13

оении, – сказал голос.

– Как обычно, когда тебя надеваю.

– Ну как, не очень плохо, по вашим странным представлениям? – требовательно осведомился Пятерик, скосив глазные стебельки в сторону колбы.

Генар-Хофен кивнул, чувствуя, как напиток пробирает до самых печенок, и закашлялся. Гель скафандра на миг скатался в шарик вокруг его губ, как серебристая жевательная резинка. Для Пятерика кашель человека в скафандре был великолепным развлечением, уступавшим лишь чиханию.

– Нездоровое и ядовитое пойло, – подтвердил Генар-Хофен. – Идеальная копия. Я восхищен мастерством вашего химика.

– Я так ему и передам. – Пятерик смял свою питьевую емкость, швырнул ее подлетевшему официанту и снова взял человека за руку. – Ну, пошли. Пора к столу; у меня в желудке пусто, как у труса в кишках перед битвой.


* * *

– Нет-нет-нет, ее нужно подсечь, болван, иначе драгончим достанется. Вот, учись…

Официальные трапезы Хамов проходили за круглыми столами метров пятнадцати диаметром, установленными над ловчими ямами, где во время трапезы устраивали звериные бои.

Некогда на армейских банкетах и на вечеринках Хамской аристократии главным развлечением были схватки между пленными чужаками – устройство таких боев обходилось баснословно дорого и, ввиду разницы давлений и метаболизмов, не только влекло за собой массу технических осложнений, но и представляло реальную угрозу для пирующих. Об ужасном взрыве за пятым столом Глубокошрамов в 334-м вспоминали до сих пор: тогда всех гостей постиг прискорбный, но славный конец – их уничтожило непредвиденным взрывом ловчей ямы, в которой поддерживалось сверхвысокое давление, как в атмосфере газового гиганта. И все же влиятельные круги местной аристократии часто выступали против членства Хамов в неформальном сообществе космических цивилизаций, мотивируя это тем, что пиршества станут скучными, если со слабыми видами обращаться снисходительно, вместо того чтобы дать им возможность проявить себя в стычках с могучей армией Хамов.

Офицер-Хам и сейчас мог вызвать обидчика на дуэль, если повод был достаточно веским – например, тяжкое оскорбление; время от времени устраивали схватки между преступниками, которых обычно связывали вместе, спутывали им конечности и вооружали серебряными ножичками – чуть опаснее шляпной булавки, – чтобы бой не закончился чересчур быстро. На таких поединках Генар-Хофен никогда не присутствовал и даже не надеялся их посетить: чужаков туда не приглашали, а места на эти бои расхватывали, как билеты на модный спектакль.

Сегодняшнее торжество посвящалось тысяча восемьсот восемьдесят пятой годовщине космической битвы, в которой Хамы впервые столкнулись с врагом, достойным уважения. Для ужина выбрали развлечения, гармонирующие с меню. При подаче рыбного блюда ловчую яму частично заполнили жидким этаном и пустили туда бойцовых рыб, выращенных специально для банкета. Пятерик с неподдельным наслаждением рассказывал человеку об этих уникальных существах с челюстями особого устройства, не позволявшими питаться обычным образом; им приходилось высасывать жизненные соки из рыбы другого вида, выращиваемой в качестве корма.

Вторым блюдом были маленькие съедобные зверьки – пушистые и, по мнению Генар-Хофена, очень милые. Они бегали по желобу, проложенному на краю ловчей ямы вровень с внутренним отверстием пиршественного стола, а за ними гналось что-то длинное, скользкое, со множеством зубов на обоих концах. Хамы веселились, ревели, тарабанили по столу, делали ставки, отпускали соленые шуточки и оскорбления, тыкали в зверьков вилками и отправляли в клювы таких же зверьков, только жареных.

Главным блюдом меню были драгончие. Пока две группы зверей (каждое размером с тучного человека и с восемью лапами) раздирали друг друга острыми как иглы вставными зубами и накладными когтями, пирующим подавали освежеванных и нарезанных драгончих на громадных блюдах из спрессованной растительности. Хамы считали это представление венцом всего банкета. Теперь каждый наконец мог воспользоваться миниатюрным гарпуном, самым впечатляющим из столовых приборов, чтобы сорвать кусок мяса с тарелки соседа и, умело подсекая привязанный к гарпуну трос (Пятерик как раз демонстрировал этот прием человеку), перенести кусок к себе на тарелку, в клюв или в щупальца, не дав ему свалиться на дно ямы с драгончими, не позволив перехватить соседу и не перебросив через свой газовый мешок.

– Прелесть в том, – говорил Пятерик, забрасывая гарпун на тарелку адмирала, отвлекшегося на неудачную подсечку, – что самая легкая добыча всегда дальше остальных.

Он довольно загудел и подсек добычу, увернувшись от выпада офицера, сидевшего справа от адмирала. Желанный кусок описал изящную дугу в воздухе, и Пятерику даже не пришлось вставать, чтобы отправить лакомство себе в клюв. Он завертелся на месте под аплодисменты собравшихся, – (щупальца щелкали, как бичи), – затем опустился на Y-образную подставку с мягкой набивкой.

– Понятно? – обратился он к человеку, демонстративно сглотнул и выплюнул гарпун вместе с

Страница 14

тросом.

– Угу, – сказал Генар-Хофен, медленно сматывая трос после очередной безуспешной попытки.

Он сидел справа от Пятерика, на Y-образной подставке, которую приспособили для него, установив доску между двумя оконечностями. Ноги его болтались над мусорной ямой, окаймлявшей стол; по словам скафандра, ее вонь удовлетворяла самых требовательных Хамских гурманов. Слева от Генар-Хофена внезапно пролетел гарпун, так что пришлось резко отшатнуться.

Посол Культуры добродушно отнесся к смеху и преувеличенным извинениям офицера Хамов, сидевшего через пять мест от него, – тот метил в тарелку Пятерика, – подобрал гарпун с тросом и учтиво вернул владельцу. Затем Генар-Хофен снова стал выбирать из контейнеров кусочки безвкусной еды гелеполевой вилкой в виде четырехпалой руки и класть их в рот. Болтая ногами над канавой с отбросами, он чувствовал себя ребенком среди взрослых.

– Чуть тебя не выловили, человек?! Ха-ха-ха! – Полковник дипкорпуса, сидевший по другую сторону от Пятерика, потянулся к Генар-Хофену и хлопнул его щупальцем по спине, отчего человек повалился на стол. – Ой! – сказал полковник и таким резким рывком привел Генар-Хофена в сидячее положение, что у того невольно клацнули зубы.

Вежливо улыбнувшись, посол Культуры взял со стола оброненные темные очки. Полковника дипкорпуса звали Вспыльчивым Малым. По мнению представителей Культуры, так могли бы звать, к несчастью, едва ли не всех Хамских дипломатов.

Как объяснил Пятерик, отдельных представителей Хамской старой гвардии удручала сама мысль о том, что в их цивилизации появился дипломатический корпус, ведь другие виды могли принять это за проявление слабости; Хамы пытались отыграться, назначая на дипломатические посты самых агрессивных и ксенофобски настроенных сородичей, чтобы чужаки не пришли к странному и опасному предположению о смягчении Хамских нравов.

– Давай, старина! Еще раз! Хоть наши лакомства и не для тебя, но поразвлечься ведь можно?!

Гарпун пролетел над ямой, направляясь к тарелке Пятерика. Хам без труда перехватил его и с громким хохотом отбросил. Офицер, метнувший гарпун, вовремя отклонился, и гарпун попал не в него, а в проходившего мимо официанта. Тот взвыл, раздалось шипение газа, выходившего из пробитого газового мешка.

Генар-Хофен оглядел куски мяса на тарелке Пятерика.

– А почему бы мне просто не загарпунить твою тарелку? – спросил он.

Пятерик, возмущенно подскочив, заревел:

– Тарелку соседа?! Генар-Хофен, да ты что! Это мухлеж или приглашение к дуэли в оскорбительной форме! Чему вас только учат в этой вашей Культуре?

– Прошу прощения, – сказал Генар-Хофен.

– Прощаю. – Пятерик, кивнув глазными стебельками, проверил леску, закинул в клюв кусок мяса с тарелки, потянулся за выпивкой и вместе с остальными офицерами забарабанил щупальцем по столу, пока одна из драгончих валила другую на спину и вгрызалась ей в шею. – Давай-давай! Седьмая! Я ставил на нее! Я выиграл! Ну, Древогаз, что я тебе говорил?!

Генар-Хофен покачал головой, улыбаясь своим мыслям. За всю свою жизнь он еще не бывал среди таких чуждых ему существ, внутри огромного тора из холодного сжатого газа, вращавшегося вокруг черной дыры, которая, в свою очередь, вращалась вокруг коричневого карлика в нескольких световых годах от ближайшей звезды; газовый тор щетинился кораблями типичной для Хамов формы (зазубренная луковица) и был населен веселыми космопроходцами-Хамами и их обширной коллекцией разнообразных жертв. Как ни странно, именно здесь Генар-Хофен чувствовал себя как дома.

– Генар-Хофен? Это я, Скопелль-Афранки, – прозвучало в голове Генар-Хофена – жилой модуль обращался к нему через скафандр. – Срочное сообщение.

– Подожди! – велел Генар-Хофен. – Я очень занят, застольный этикет не позволяет отрываться на разговоры.

– Нет, дело неотложное. Немедленно возвращайся.

– Что? Нет, уйти я не могу. Ты что, сдурел? И вообще, тут все только начинается.

– Ничего подобного. Ты пришел сюда восемьдесят минут назад. Эта ваша скотобойня, замаскированная под пиршество, уже в полном разгаре. Через твой дурацкий скафандр мне прекрасно видно, что там творится…

– Вот так всегда! – обиженно встрял скафандр.

– Заткнись, – сказал ему модуль. – Генар-Хофен, ты вернешься или как?

– Нет, не вернусь.

– Что ж, давай-ка проверим приоритеты канала связи… Та-а-ак. Текущее состояние…

– …ставку, друг-человек? – Пятерик стукнул щупальцем по столу перед Генар-Хофеном.

– А? Какую ставку? – Генар-Хофен быстро повторил в уме последние слова Хама.

– Пятьдесят хлюпов на вторую из красной двери! – проревел Пятерик, гордо покосившись на соседей по столу.

Генар-Хофен хлопнул по столешнице.

– Мало! – вскричал он; скафандр, усилив его голос, тут же перевел сказанное, и несколько глазных стебельков повернулись к нему. – Двести на синюю!

Пятерик происходил из зажиточной, но не богатой семьи. Пятьдесят хлюпов составляли половину его месячного оклада. Хам едва заметно вздрогнул, но тут же хлопнул другим щупальцем по первому.

– Ах ты

Страница 15

поганый чужак! – напыщенно завопил он. – Да как ты смеешь намекать, что офицер моего ранга не в состоянии потратить двести хлюпов? Двести пятьдесят!

– Пятьсот! – Генар-Хофен хлопнул по столу другой рукой.

– Шестьсот! – заорал Пятерик, ударив по столу третьим щупальцем, и удовлетворенно обвел глазами присутствующих.

Все разразились хохотом: у человека свободных рук больше не было.

Генар-Хофен, извернувшись на стуле, громыхнул левым ботинком о стол:

– Тысяча, и хватит прибедняться!

Четвертое щупальце Пятерика метнулось на стол перед Генар-Хофеном. Там становилось тесновато.

– Принято! – взревел Хам. – И считай, что тебе повезло, уродец мелкий, – я сегодня добрый! Если бы я повысил ставку, ты бы уже барахтался в мусорной яме! – Он захохотал и обвел взглядом соседей.

Те тоже засмеялись: младшие чины – по долгу службы, друзья и близкие сослуживцы Пятерика – слишком громко и отчаянно. Такая крупная ставка могла создать проблемы в отношениях с военным ведомством, банком, родственниками или со всеми сразу. Некоторые переглядывались с выражением, в котором Генар-Хофен уже научился видеть ироническую ухмылку.

Пятерик с воодушевлением наполнил сосуды своих соседей и затянул песню:

– Поджарим дрессировщика на медленном огне, пока уродец ластами не шлепнет…

Остальные подхватили.

– Так, – подумал Генар-Хофен, – модуль, о чем ты говорил?

– Знаешь, а ведь это довольно безрассудное пари. Тысяча хлюпов! Если Пятерик проиграет, то всю сумму выплатить не сможет, а если победит, то… нас сочтут транжирами.

Генар-Хофен, едва заметно усмехнувшись, решил, что это прекрасный способ испортить всем праздник.

– Ну что там за сообщение? – обратился он к модулю.

– Я сейчас попробую впихнуть его в то, что заменяет мозги твоему скафандру…

– Я все слышал, – сказал скафандр.

– …незаметно для наших друзей, – продолжил модуль. – Секретируй немного быстрячка и раскачайся…

– Прошу прощения, – вмешался скафандр, – но, по-моему, в данных обстоятельствах ему стоит хорошенько подумать, прежде чем секретировать такое сильное средство. Скопелль-Афранки, когда тебя нет поблизости, я в ответе за благополучие Генар-Хофена. И если честно, то тебе легко сидеть там, наверху…

– Не лезь не в свое дело, тупая ты мембрана, – заявил модуль.

– Что?! Да как ты смеешь?!

– Заткнитесь оба! – оборвал их Генар-Хофен, еле удержавшись, чтобы не выкрикнуть это вслух.

Пятерик что-то болтал про Культуру, но из-за препирательства двух машин Генар-Хофен пропустил первую часть фразы.

– …таким захватывающим, не правда ли?

– Правда! – отозвался Генар-Хофен, перекрикивая поющих, затем опустил свой гелеполевый прибор в один из контейнеров с пищей, поднес ко рту, улыбнулся и надул щеки.

Пятерик рыгнул, отправил в клюв кусок мяса размером с полголовы взрослого человека и снова повернулся к ловчей яме: две новые драгончие, присматриваясь, настороженно обходили друг друга. Генар-Хофен решил, что шансы на победу у них равны.

– Теперь мы можем поговорить? – спросил модуль.

– Да, – подумал Генар-Хофен. – В чем дело?

– Как я уже сказал, срочное сообщение.

– От кого?

– От всесистемника «Смерть и гравитация».

– Правда? – слегка впечатлился Генар-Хофен. – А я думал, старый шельмец со мной разговаривать не желает.

– Вот и мы так думали. А он взял и пожелал. Так ты примешь сообщение?

– Приму, приму. А зачем быстрячок секретировать?

– Сообщение длинное… а вдобавок интерактивное: набор сигналов с полноценным семантическим контекстом, снабженный умослепком и способный отвечать на твои вопросы. Если бы ты слушал все это в реальном времени, то остолбенело сидел бы до тех пор, пока гости не перейдут к восхитительному блюду «охота на официанта». К тому же сообщение срочное. Генар-Хофен, ты меня вообще слушаешь?

– Да слушаю я тебя, слушаю. А кратко пересказать можешь?

– Сообщение для тебя, а не для меня, Генар-Хофен. Я его не видел, оно будет расшифровываться по ходу пересылки.

– Ладно, ладно, я уже секретирую, давай.

– Я по-прежнему считаю, что это дурацкая затея… – пробормотал скафандр.

– ЗАТКНИСЬ! – произнес модуль. – Генар-Хофен, извини. Вот текст сообщения.

– От всесистемника «Смерть и гравитация» – Седдун-Браийсе Биру Фрюэлю Генар-Хофену дам Ойс, начало сообщения, – сказал модуль официальным тоном.

Потом заговорил новый голос:

– Генар-Хофен, не стану притворяться, что рад снова беседовать с тобой. Однако меня об этом попросили те, чьи мнения и суждения я высоко ценю, и, похоже, ситуация складывается таким образом, что я преступлю свой долг, если не подчинюсь их просьбе и не приложу все усилия, чтобы выполнить данное мне поручение.

Генар-Хофен мысленно вздохнул и подпер подбородок сложенными руками; быстрячок распространялся по центральной нервной системе, придавая всему происходящему вид замедленной съемки. Когда Генар-Хофен впервые столкнулся со всесистемником «Смерть и гравитация», тот уже был старомодным велеречивым занудой, и его манера общения с тех пор нискол

Страница 16

ко не изменилась; даже голос остался таким же напыщенным и монотонным.

– Исходя из этого, с учетом твоей склонности к противоречиям, привычки к препирательствам и извращенной натуры, я посылаю тебе интерактивное сообщение. Как мне известно, ты сейчас исполняешь обязанности одного из наших послов в этой банде ребячески жестоких выскочек и невеж – Хамов. К несчастью, должен заметить, что, хотя эта должность должна была стать небольшим наказанием для тебя, ты с прискорбной легкостью приспособился если не к выполнению трудной миссии, то к здешней обстановке, с обычной для тебя смесью беззаботной наглости и небрежной самонадеянности…

– Раз уж сообщение интерактивное, – перебил его Генар-Хофен, – не мог бы ты наконец перейти к делу?

На противоположном конце ловчей ямы гончие медленно преследовали друг друга.

– Дело в том, что радушным хозяевам придется на некоторое время лишиться твоего общества.

– Что? Это еще почему? – насторожился Генар-Хофен.

– Принято решение – спешу добавить, что я не имею к этому никакого касательства, – о том, что твои услуги нужны в другом месте.

– Где? И надолго ли?

– Не могу сказать, где именно и надолго ли.

– Ну хоть предположи.

– У меня нет ни права, ни желания делать предположения.

– Модуль, прерви сообщение.

– А надо ли? – спросил Скопелль-Афранки.

– Погоди! – сказал голос всесистемника. – Допустим, я сообщу, что тебе придется отлучиться примерно на восемьдесят дней. Тебя это устроит?

– Нет, ни в коем случае. Мне и здесь хорошо. Хватит с меня этой мути от Особых Обстоятельств – мол, проверни для нас одно дельце и все такое. Я сыт этим по горло.

(Это было не совсем так: Генар-Хофен выполнил только одно поручение Особых Обстоятельств, но слышал о множестве случаев, когда люди вляпывались в неприятности, согласившись поработать на эту организацию – отдел Контакта, отвечавший за шпионаж и прочие темные дела.)

– Я не…

– К тому же у меня есть работа, – напомнил Генар-Хофен. – Через месяц на очередной встрече с Великим Советом мне предстоит потребовать, чтобы они повежливее вели себя с соседями, иначе получат по ластам. Ну, колись! Если не расскажешь, в чем состоит твое интригующее предложение, я на него не соглашусь.

– Я не говорил, что выступаю от имени Особых Обстоятельств.

– А что, это не так?

– Не совсем, но…

– Вот и не вешай мне лапшу на уши. По какой еще причине одаренного и успешного посла хотят выдернуть из…

– Генар-Хофен, мы теряем время.

– Ах мы?! – подумал Генар-Хофен, наблюдая, как гончие медленно прыгают друг на друга. – Ладно, продолжай.

– Предлагаемое тебе задание будет очень деликатным, и поэтому я считаю тебя абсолютно непригодным для такой работы. Без настоятельной необходимости весьма неблагоразумно делиться всеми подробностями со мной, твоим модулем и твоим скафандром.

– Ага, вот ты себя и выдал. Поэтому вы пойдете лесом. Типичная болтовня ОО – мол, все узнаешь, когда мы решим, что тебе это нужно. Плевал я на вашу деликатную работенку. Даже думать о ней не буду, пока не узнаю, о чем речь.

Драгончие взвились в прыжке. «Ну вот, – подумал Генар-Хофен, – вполне возможно, что все решит первая схватка: победит тот, кто первым перегрызет горло противнику».

– От тебя требуется, – сказал голос сообщения тем тоном, которым всесистемник «Смерть и гравитация» пользовался в сильном раздражении, – потратить восемьдесят дней, причем на протяжении девяноста девяти или даже девяноста девяти целых и девяти десятых процента этого времени ты будешь, без всякого риска и напряжения, перемещаться из точки А в точку Б. Первая часть твоего путешествия пройдет, как я полагаю, в максимально комфортных условиях на борту корабля Хамов, который мы попросим предоставить в твое распоряжение (вероятно, за плату); вторая – в гарантированно комфортных условиях, на борту ЭКК Культуры, после чего тебе предстоит ненадолго оказаться на другом корабле Культуры, где ты и должен будешь выполнить возложенную на тебя задачу. Говоря «ненадолго», я имею в виду, что ты, скорее всего, уложишься в один час и в любом случае потратишь на это не больше дня. Затем ты вернешься сюда и сможешь вновь приступить к своим делам в компании твоих добрых друзей и союзников, Хамов. По-моему, работа не слишком обременительна, даже для тебя.

Драгончие, раскрыв челюсти и примериваясь к глоткам друг друга, зависли в метре над центром ямы. Пока сложно было что-то утверждать, но Генар-Хофену казалось, что гончей, на которую поставил Пятерик, не светит ничего хорошего.

– Да-да-да, я это все уже проходил, «СиГ». При чем тут я? С какого перепугу я должен… Ах ты, дрянь…

– Что?! – произнесло сообщение от «Смерти и гравитации».

Но Генар-Хофен отвлекся.

Две драгончие, опускаясь на дно ловчей ямы и дергая конечностями, сцепились мертвой хваткой. Зверь в синем ошейнике сомкнул зубы на горле твари в красном. Офицеры-Хамы одобрительно гоготали. Пятерик и его сторонники громко вопили.

«Ну мать твою так», – подумал Генар-Хофен и мысленно обратился к с

Страница 17

афандру:

– Скаф?

– Что? – спросил скафандр. – Я думал, ты говоришь с…

– Мне пока не до него. Видишь вон ту синюю драгончую?

– Завораживающее зрелище.

– Врежь твари эффектором. Отцепи ее от второй.

– Не могу! Так же нечестно!

– Честь задницы Пятерика висит на волоске, скаф. Делай, что велено, или возьмешь на себя ответственность за крупный дипломатический скандал. Выбирай.

– Что?!

– Немедленно шарахни ее эффектором, кому говорят! Давай-давай; я в курсе, что последнее обновление поможет тебе обойти их системы слежения. Нет, ну надо же! Ай! Считай, что эти протезы смыкаются на твоей шее! Пятерик сейчас простится с дипломатической карьерой и уже изобретает предлог, чтобы вызвать меня на дуэль. И не важно, кто кого убьет – я его или он меня; наверняка дойдет до войны между…

– Ну ладно, ладно! Вот! Смотри!

В верхней части плеча Генар-Хофена что-то защипало. Красная драгончая дернулась, синяя сложилась пополам и выпустила ее. Зверюга в красном ошейнике прошмыгнула под брюхом соперницы, извернулась, набросилась на нее и тут же сомкнула клыки на шее твари в синем ошейнике. Справа, будто в замедленной съемке, поднимался в воздух Пятерик.

– Так, «СиГ», о чем мы там говорили?

– В чем причина задержки? Ты чем занимаешься?

– Не важно. Как ты верно заметил, времени мало. Давай не тяни.

– Я так понимаю, ты намерен поторговаться. Чего ты хочешь?

– Гм, дай подумать. А мне корабль дадут?

– Полагаю, это можно устроить.

– Еще бы.

– Ты получишь все, о чем попросишь. Идет?

– Конечно.

– Генар-Хофен, умоляю, скажи, что ты согласен.

– «СиГ», ты меня умоляешь? – мысленно рассмеялся Генар-Хофен.

Драгончая в синем ошейнике беспомощно дергалась в челюстях соперника, Пятерик поворачивался, чтобы взглянуть на человека.

– Да, да! Ты согласен? Время не терпит!

Краем глаза Генар-Хофен заметил, что одно из щупалец Пятерика вытягивается в его сторону, и начал неспешно готовиться к смягчению удара.

– Я подумаю.

– Но…

– Скаф, отключи сигнал и скажи модулю, чтобы меня не беспокоил. Нет, стоп… Командная инструкция: отключись от сети и жди моего вызова.

Генар-Хофен прервал действие быстрячка, улыбнулся и с облегчением перевел дух, ощутив зубодробительный хлопок по спине. Культура влетела на тысячу хлюпов. Вечеринка удалась.




IV


Той ночью, в сером полусвете полнолуния, коменданта вновь объял ужас.

Коменданту снилось, что в бледном сиянии рассвета он встает с лагерной койки. Внизу, в долине, трубы крематориев изрыгали черный дым. Больше никакого движения. Он шел между безмолвных палаток и сторожевых вышек к фуникулеру, который повез его над лесом к леднику.

Свет наверху был слепяще-белым и холодным, разреженный воздух обжигал горло. Ветер подталкивал коменданта, трепал полотнища снега и ледяной крошки, скользившие над разломами великой ледяной реки, зажатой между зубцами черных гор под белыми снежными шапками.

Комендант огляделся. Сегодня работали на западном склоне, где приходилось копать глубже; он впервые увидел это место. Сам склон был краем огромной чаши, вырубленной в толще ледника; на ее сияющем ледяном дне копошились, подобно насекомым, рабочие, машины, многоковшовый экскаватор и скреперная установка. Девственно-белый склон, усеянный черными точками, издали похожими на валуны, был слишком крутым, что представляло определенную опасность, но сооружение более пологого среза требовало времени, а начальство подгоняло…

На вершине, где опорожнялись ковши скреперов, ждал поезд, устилая ослепительно-белый ландшафт черным дымом. Охранники переминались с ноги на ногу, инженеры, собравшись у лебедки, что-то оживленно обсуждали, а из бытовки на очередную смену выходили отдохнувшие укладчики. В глубокий разрез во льду опускали клеть с забойщиками: комендант различал измученные, усталые лица, лагерные робы немногим лучше лохмотьев.

Под ногами коменданта что-то загрохотало и дрогнуло.

Оглянувшись, он увидел, как от склона с величественной неспешностью откололась вся восточная часть и, взвихрив белизну, обрушилась на рабочих и охранников. Крохотные черные фигурки бросились прочь от стремительно низвергающейся лавины.

Убежать удалось немногим; почти всех накрыло громадной белой волной, разметало сверкающим вихрем. Глубокий, низкий рев лавины отдавался в груди коменданта.

Он побежал по краю разреза к вершине склона, где с криками суетились рабочие. Дно чаши заполнил белый туман взметенного снега и раздробленного в крошку льда, скрывая уцелевших и тех, кого погребла лавина.

Пронзительно взвизгнув, заработала лебедка. Скреперная установка замерла. Комендант бросился к небольшой группе людей, стоявших неподалеку от наклонной плоскости.

«Я знаю, что здесь происходит, – подумал он. – Я знаю, что со мной происходит. Я помню боль. Я вижу девочку. Я все это знаю. Я знаю, что происходит. Надо остановиться. Почему я не останавливаюсь? Почему не могу остановиться? Почему не могу проснуться?»

Как только комендант подбежал к людям, стальной тр

Страница 18

с с застрявшими ковшами, не выдержав натяжения, с резким хлопком разорвался где-то внизу, в туманной чаше. Обрывок троса со свистом взмыл в воздух и, извиваясь, захлестал по склону. Жуткий груз сорвался с крючьев скреперной установки, будто сосульки с обледеневшего кнута.

Комендант что-то прокричал, обращаясь к людям на вершине наклонной плоскости, потом споткнулся и ничком упал в снег.

Лишь один из инженеров среагировал вовремя.

Лопнувший трос рассек остальных пополам, разметал алые ошметки по снегу. Петля троса с чудовищным лязгом ударила о локомотив и устало обвилась вокруг лебедки, тяжелыми кольцами свернувшись на снегу.

Что-то ударило коменданта по бедру с силой молота, бьющего по наковальне; кости раскололись в приступе жесточайшей боли. От удара комендант кубарем покатился по снегу, кости ломались, крошились, прорывали кожу. Казалось, падение длилось вечно. Наконец комендант, воя от боли, замер в сугробе вместе с тем, что в него врезалось.

Труп, вылетевший из экскаваторного ковша, был из тех, которые утром, будто гнилой зуб, выдрали из ледникового склона – немой свидетель, которого следовало тайно и спешно погрузить в вагончик, доставить в долину и обратить из бездыханного обвинителя в безобидный дым и пепел. Удар, сломавший ногу коменданта, нанесло тело, погребенное в леднике полпоколения назад, когда врагов Расы изгоняли с новозавоеванных территорий.

Крик взлетел в морозный воздух, будто сгусток отчаяния, словно нечто, желавшее смешаться с воплями, которые долетали с вершины склона.

Комендант, задыхаясь, глянул на застывшее лицо трупа, с усилием втянул в грудь воздух и исторг новый вопль. Ребенок. Девочка.

Снег обжигал лицо. Грудь сдавило. Нога стала горящей головней, от которой занималось все тело.

А свет в глазах померк.

«Почему это со мной происходит? Почему оно не прекращается? Почему я не могу это прекратить? Почему не могу проснуться? Почему я вновь переживаю это жуткое прошлое?»

Боль и холод отступили, словно унесенные прочь; коменданта накрыл иной холод. Цепенея, комендант понял, что… размышляет. Размышляет о случившемся. Пересматривает, взвешивает.

«…В пустыне мы убивали их сразу же. Не было этой тягомотины. Наверное, кто-то решил, что погребение во льдах – это поэтично. Трупы в высокогорных ледниках сохраняются веками. Их захоронили так глубоко, что добраться до них можно было лишь ценой чудовищных усилий. Неужели наши вожди, уверовав в собственную пропаганду, решили, что правление их продлится сотни веков? Неужели они задумывали так далеко наперед, а потом представили себе, как спустя тысячи лет под серым слоем подтаявших льдов возникают озера, полные трупов, высвободившихся из ледяного плена? Наверное, они обеспокоились тем, что подумают о них потомки. Что, если эти безжалостные покорители настоящего решили победить и будущее, дабы оно прониклось к ним тем же обожанием, которое внушали нам?

…В пустыне их сразу же сжигали. Длинные составы привозили их под палящее солнце, в удушливую пыль; тем, кто не умер в черных вагонах, давали обильное питье; от воды никто не отказывался – всех мучила жажда после многодневного пребывания на жаре, бок о бок со смертью.

Они выпивали отравленную воду и умирали в считаные часы. С трупов сдирали одежду и сжигали тела в солнечных печах, будто принося жертвы ненасытным богам Расы и Чистоты. В том, как от них избавлялись, было нечто чистое, словно в смерти эти жалкие, опустившиеся создания обретали благородство, недоступное им в повседневной жизни. Их пепел опускался легчайшим прахом в пыльное ничто пустыни, и его сдувало первой же бурей.

Последними в печь отправились рабочие лагеря, задушенные газом в бараках, и все документы: письма, приказы, реестры, заявки, справки, заметки, папки, записки. Всех нас обыскали, даже меня. Тех, кто пытался спрятать дневники, тайная полиция пристрелила на месте. Бо?льшую часть нашего имущества тоже обратили в дым. А то, что позволили взять с собой, проверили так тщательно, что отчистили наши мундиры от песка лучше всякой стирки. Ну, так мы потом шутили.

Нашу команду разбросали по разным частям на завоеванных территориях. Встречи друг с другом не поощрялись.

Я хотел написать о том, что случилось, – не повиниться, а объяснить.

Мы тоже страдали – не физически, хотя иногда и приходилось тяжело, а душевно, умственно. Да, были среди нас жуткие типы, гордившиеся происходящим (наверное, наши усилия немного помогли снизить преступность в городах), но по большей части все мы время от времени изнывали от мук, размышляя о случившемся, хотя в душе понимали, что поступаем правильно.

Многих мучили кошмары, ведь мало кто вытерпит ежедневное столкновение с насилием, болью и ужасом.

Те, кого мы уничтожали, терпели муки несколько дней, в крайнем случае – месяц-другой. Мы старались избавлять их от страданий быстро и действенно.

А вот наши страдания длятся всю доставшуюся нам жизнь.

Я горжусь тем, что совершил. Хотелось бы, конечно, чтобы это испытание не выпало на мою долю, но я р

Страница 19

д, что сделал все от меня зависящее, и поступил бы так снова.

Поэтому я и собирался написать о случившемся, рассказать о наших убеждениях, о нашей самоотверженности, о наших муках.

Но я этого не сделал.

И этим я тоже горжусь».


* * *

Проснувшись, он ощутил в своей голове нечто.

Он вернулся в реальность, в настоящее, в спальню дома престарелых на берегу моря. На плитках балкона дрожали солнечные блики. Его сдвоенные сердца бились изо всех сил, вставшие дыбом чешуйки кололи спину. Нога ныла, в ней эхом отдавалась боль старого перелома, полученного на леднике.

Никогда прежде прошлое не являлось во сне так правдоподобно. Ему наконец привиделась и лавина на западном склоне, и несчастный случай с экскаватором (воспоминания об этом были погребены глубоко под ослепительно-белым грузом страданий). Более того, привычный ход сновидений неуловимо изменился, заставляя его заново пережить случившееся, вновь сражаться за каждый глоток воздуха, снова глядеть в лицо мертвой девочки.

Он пытался все обосновать, объяснить и даже оправдаться за свои действия во время службы в армии, ставшей самой примечательной частью его жизни.

А теперь он ощущал в своей голове нечто.

Нечто заставило его закрыть глаза.

– Наконец-то, – сказало нечто глубоким, неторопливым и властным голосом, почти идеально выговаривая слова.

«Наконец-то?» – подумал он. («Что это?»)

– Я узнал правду.

«Правду о чем?» («Кто это?»)

– О том, что совершили вы. Ваш народ.

«Что?»

– Улики были рассеяны повсюду: в пустынях, в суглинке, в стеблях растений, на дне озер. Следы обнаружились и в истории культуры: внезапное исчезновение произведений искусства, изменения в архитектуре и в сельском хозяйстве. Уцелело немногое: книги, фотографии, звукозаписи, каталоги, противоречащие переписанной истории, – но все же они не объясняли, почему столько племен и народов внезапно исчезло без малейших признаков ассимиляции.

«О чем вы?» («Что это у меня в голове?»)

– Вы не поверите, комендант, если я расскажу о себе, но я говорю о том, что называют геноцидом. О доказательствах его существования.

«Мы сделали то, что должны были сделать!»

– Спасибо, мы уже ознакомились с вашими доводами. Ваши оправдания записаны.

«Я верил в то, что делал!»

– Знаю. У вас еще сохранились остатки порядочности, вы иногда терзались сомнениями, но в конце концов поверили в правоту своего дела. Это вас не извиняет, но принято во внимание.

«Кто вы? Кто дал вам право копаться в моей голове?»

– На вашем языке мое имя звучит примерно как «Серая зона». А правом копаться в вашей голове я обладаю по той же причине, которая дала вам право убивать, – власть. Превосходство в силе. В моем случае – колоссальное превосходство. Сейчас меня отзывают, я вынужден удалиться, но через несколько месяцев вернусь и продолжу расследование. Воспоминания ваших оставшихся соратников помогут рассмотреть дело… с разных точек зрения.

«Что?» – подумал он, пытаясь открыть глаза.

– Комендант, к сожалению, ничего ужаснее вашей нынешней участи я вам не пожелаю. Однако же в мое отсутствие подумайте как следует…

Внезапно он опять очутился в своем сне.

Кровать провалилась, леденяще-белая простыня разорвалась, сбросив его в бездонный бак, полный крови; он пролетел через него к свету, в пустыню, к железной дороге в песках, упал в открытый вагон одного из поездов и остался там лежать со сломанной ногой, среди трупной вони и стонов умирающих, зажатый между изувеченными телами, облепленными дерьмом, окруженными роем звенящих мух; его терзала отчаянная, неутолимая жажда.

Он умер в вагоне для перевозки скота после бесконечно долгой агонии. Ему мельком привиделся дом престарелых. Даже обезумев от боли и шока, он сообразил, что за срок, казавшийся в пыточном сне сутками, в спальне ничего не изменилось. Затем его снова вернуло в сон.

Он очнулся в ледниковой могиле, умирая от холода. Выстрел в голову не убил его, лишь парализовал. Предсмертная агония длилась вечно.

Ему снова привиделся дом престарелых, где солнечные лучи падали на балкон все под тем же углом. Он и не подозревал, что можно претерпеть такую сильную боль за столь короткое время, за всю свою жизнь, за сотню жизней. Он успел лишь напрячь тело и чуть сдвинуться на кровати.

Сон возобновился.

На этот раз он оказался в трюме корабля, сдавленный тысячами тел, окруженный вонью, грязью, криками и болью. Через два дня открылись кингстоны, и те, кто остался в живых, начали тонуть. Он был полумертв.


* * *

На следующее утро уборщица обнаружила старого коменданта, свернувшегося клубком у дверей спальни. У него разорвались оба сердца.

Директор дома престарелых, взглянув на лицо коменданта, обессиленно опустился на стул. Врач заверил, что смерть наступила быстро.




V




[узкий луч, M16.4, передано в 4.28.858.8893]:

ЭКК «Серая зона» ? всесистемник «Искреннее заблуждение»

Всё. Я уже в пути.

?

всесистемник «Искреннее заблуждение» ? ЭКК «Серая зона»

Ну наконец-то.

?

Был

Страница 20

дела.

?

Опять копаешься в мозгах животных?

?

Нужно было кое-что разузнать. Установить истину.

?

По-моему, мозги животных – не самое подходящее место для поиска путей, ведущих к истине.

?

Животные, о которых идет речь, устроили одну из самых успешных и масштабных кампаний по уничтожению немалой части собственного вида и всех физических объектов, свидетельствующих о геноциде, так что особого выбора у меня не было.

?

Несомненно, твое упорство делает тебе честь.

?

Ух ты, спасибо. Наверное, поэтому другие корабли прозвали меня «Мозгодралом».

?

Вот-вот.

Ну что ж, желаю тебе успешно исполнить задание наших друзей.

?

Спасибо.

Рад доставить удовольствие.

?

(Конец лог-файла.)





VI


За ним тянулся шлейф оружия и оплавленных игральных фишек. Две тяжелые штурмовые винтовки стукнулись о звукоизолирующую обивку сразу за шлюзом, через миг туда же полетел плащ. Стволы сверкали в мягком свете, отражаемом блестящими деревянными панелями. Ртутные фишки в кармане кителя быстро расплавились – внутри модуля поддерживалась комфортная для человека температура. Он ощутил изменение, озадаченно остановился, заглянул в карманы, потом пожал плечами и вывернул карманы наизнанку. Ртуть скатилась на коврик. Он зевнул и пошел дальше. Странно, что модуль не поздоровался.

Винтовки, упав на ковер в вестибюле, тут же покрылись инеем. Он повесил китель на какую-то статую у входа и снова зевнул. В обиталище занимался рассвет. Самое время ложиться спать. Он подвернул голенища, стянул сапоги и отпихнул их в коридор, ведущий к бассейну.

В главной жилой зоне модуля он спустил бриджи до колен, сделал неловкий шаг, выругался, скрючившись, уперся о стену и начал их стаскивать, пытаясь не упасть.

В помещении кто-то был.

Он остановился и ошарашенно округлил глаза.

В самом удобном кресле восседал его любимый дядюшка.

Генар-Хофен заморгал и с трудом разогнулся.

– Это вы, дядя Тишлин? – Он прищурился, рассматривая видение, затем прислонился к старинному комоду и наконец избавился от бриджей.

Незваный гость – высокий, с копной седых волос и легкой усмешкой на суровом лице с крупными чертами – поднялся и одернул фрак.

– Нет, просто иллюзия, Бир, – проворчал голографический образ и, откинув голову, смерил племянника оценивающим взором. – Мальчик мой, ты им и вправду очень нужен.

Генар-Хофен почесал в затылке и что-то пробормотал, обращаясь к скафандру. Гелевое поле начало сворачиваться.

– Дядя, да объясни же, о чем речь! – Он вышел из гелевого поля и сделал глубокий вдох – не потому, что воздух модуля был свежее, а чтобы досадить скафандру.

Скафандр скатал себя в шар размером с голову и безмолвно уплыл заниматься самовосстановлением.

Голографический дядюшка медленно вздохнул и, скрестив руки на груди – эту позу Генар-Хофен помнил с детства, – веско произнес:

– Бир, ты должен похитить душу мертвой женщины.

Полуголый Генар-Хофен, ошеломленно моргая и раскачиваясь, долго молчал, а затем протянул:

– О-о…




2

Сторонняя разработка





I


Оп-па!.. С добрым утром. Быстро сканируем окружение, нет ли немедленной угрозы, но кажется… Гм… Парим в пространстве. Странно. Никого рядом. Любопытно. Обзор скверный. Ой-ой-ой, дурной знак. Да и хреново как-то. Чего-то не хватает… Часы почему-то отстают, с электроникой неполадки… Нужна полная проверка всех систем.

Ох, ну и дела!


* * *

Дрон дрейфовал в межзвездной тьме. Он был совсем один. До слез, до ужаса один. Ошеломленный внутренними разрушениями, он начал разгребать остатки того, что было его системами – энергетической, сенсорной и боевой. Дрон чувствовал себя очень странно. Он знал, кто он такой: Сисела Ифелеус 1/2, военный автономник типа D4 исследовательского корабля «Мир – залог изобилия» из клана Звездочетов Пятой флотилии эленчей-зететиков. К сожалению, в реальном времени его память начиналась с пробуждения здесь, в дохрелионе километров откуда бы то ни было; он, с выпотрошенным нутром, оказался посреди неизвестности. Что за бред?! Кто это сделал? Что с ним случилось? Где воспоминания? Где умослепок?

Он подозревал, что уже знает ответ. Умослепок функционировал на среднем из пяти ярусов его сознания – электронном.

Ниже находились атомомеханический комплекс и биохмический мозг. Теоретически доступ туда был открыт, на практике – заблокирован. Атомомеханический мозг не отвечал должным образом на системные сигналы, а биохимический превратился в месиво: либо дрон недавно предпринял отчаянный маневр, либо был бесцеремонно атакован. Он с радостью вышвырнул бы биомеханический модуль в космос, но воздержался: клеточное месиво, последний шанс на сохранение ментального субстрата, еще могло на что-то пригодиться.

Выше, там, где умослепок должен был функционировать, пара невообразимо широких каналов шла к фотонному ядру и дальше, к подлинной сердцевине ИИ. Оба канала были намертво заблокированы – образно выражаясь, утыканы предупреждающими знаками. Эквивалент сигнального индик

Страница 21

тора у фотонной трубы извещал о том, что внутри наблюдается некая активность. ИИ либо сдох, либо пуст, либо просто отмалчивался.

Дрон еще раз проверил системы. Похоже, теперь он отвечал за весь комплекс, вернее, за его остатки. Его волновала судьба сенсорных и боевых модулей. Может быть, они не повреждены, а на самом деле функционируют нормально, под управлением одного или обоих высших ярусов сознания? Он покопался в программной начинке модулей. Нет, нормально работать они не в состоянии.

А вдруг это сымитированная ситуация? Такой возможности исключать не следовало. Своего рода тест: что делать, если внезапно окажешься дрейфующим в межзвездном пространстве, с серьезными повреждениями почти всех систем и сознанием, сведенным к третьему уровню, без всякой надежды на помощь и без воспоминаний о том, как здесь очутился и что вообще произошло. Смахивает на изощренную учебную имитацию, изобретенную коварной Комиссией по обучению и проверке дронов.

Что ж, сейчас ответа все равно не отыскать. Надо действовать так, словно это реальность.

Все это время он обозревал свой умослепок.

Ага.

Два уцелевших закрытых субъядра внутри его электронного разума были помечены как потенциально опасные, с небольшой вероятностью. Аналогичные метки стояли на матрицах процедуры контроля систем ремонта. Дрон пока не стал туда заглядывать. Надо было проверить все остальное, прежде чем распечатывать пакеты, в которых могли оказаться нежелательные сюрпризы.

Что это за место? Он просканировал звезды. В сознании нарисовалась матрица с цифрами. Да, глушь, каких еще поискать. Обычно эту область называли Верхним Листовихрем: сорок пять тысяч световых лет от центра Галактики. Ближайшей звездой, в четырнадцати стандартных световых месяцах, была Эспери – старый красный гигант, давно поглотивший внутренние планеты своей системы: тусклое сияние его газовых оболочек озаряло лишь пару далеких ледяных миров и далекое облако кометных ядер. Никакой жизни, нигде; унылая, бесплодная система, одна из сотен миллионов.

Эта область Галактики была одной из наименее посещаемых и почти незаселенной. Ближайший очаг цивилизации – система Сагрет, в сорока световых годах, населенная разумными ящерицами третьего уровня развития; первый контакт с Культурой – десять лет назад. Ничего особенного. Соотношение интересов/влияний внутри области: крехисилы – 15 %, Хамы – 10 %, Культура – 5 % (стандартный минимум интереса/влияния Культуры, эквивалент фонового космического излучения). Сверх того, разведывательные миссии и облеты со стороны двадцати других цивилизаций, в сумме – 2 %. Больше ничего. Никто не проявлял особого интереса к этой пустынной области, две трети которой выпали из общего поля зрения. Прежде эленчи сюда не наведывались, не считая нескольких случаев дистанционного сканирования, – никаких результатов, никаких примечательных выводов.

Дата – 4.28.803 по календарю, который эленчи до сих пор использовали совместно с Культурой. В краткой сводке записей бортового журнала имелась информация о том, что автономника изготовили (вместе с его близнецом) на корабле «Мир – залог изобилия» в 4.13, вскоре после постройки самого корабля. Самая свежая запись несла дату 28.725.500: корабль покинул обиталище Ярус для стандартного облета внешних регионов Верхнего Листовихря. Сам бортовой журнал отсутствует. Последнее событие, найденное дроном в библиотеке, датировалось…28.802: ежедневное обновление архивов. Это и вправду случилось только вчера или бортовые часы барахлят?

Он внимательно изучил отчеты о неполадках и порылся в воспоминаниях. Профиль повреждений соответствовал плазменному обстрелу. Отсутствие четкого структурирования позволяло предположить, что либо плазменное извержение произошло далеко, либо было чем-то смягчено, а причиной мог стать термоядерный синтез. Вероятнее всего, оно случилось поблизости. У дрона таких возможностей не было, а у корабля были.

Из рентгеновского лазера автономника недавно стреляли. Полещитовые проекторы впитали просочившееся излучение. Такое могло случиться, если бы дрона атаковало что-нибудь вроде его самого. Гм… Близнец.

Он раздумывал. Предпринял поиски. Никаких сведений о близнеце не обнаружилось.

Он огляделся, прикидывая траекторию и продолжая поиски.

Он удалялся от Эспери со скоростью приблизительно двести восемьдесят километров в секунду, почти под прямым углом к плоскости системы. Впереди – он задействовал все свои поврежденные сенсорные системы – ничего. Непохоже, чтобы его на что-то нацелили.

Двести восемьдесят километров в секунду – скорость, близкая к теоретическому пределу, за которым объект такой же массы, что у него, начинает оставлять релятивистский след на поверхности пространства-времени, след, выявляемый высокочувствительными приборами. Совпадение или нет? Если нет, его, наверное, выкинули с корабля по какой-то причине; возможно, Переместили. Он сфокусировался на прошлом. Никакой очевидной точки отсчета, никаких последующих событий. И все же он ощущал намек на что-то.

Дрон перефок

Страница 22

сировался, проклиная безнадежно изувеченные сенсорные системы. Позади… газ, плазма, углерод. Он расширил конус фокусировки и обнаружил расползающееся облако обломков, следовавшее за автономником со скоростью примерно в десять раз меньше его собственной. Он снова прокрутил картинку с облаком частиц. Оно появилось в сорока километрах от места, где дрон очнулся 1853 миллисекунды назад.

Похоже, он почти полсекунды дрейфовал без сознания. Ужас.

Он просканировал далекое расширяющееся облако частиц. Раскаленные обломки располагались хаотически. Произошла катастрофа – возможно, вследствие битвы. Углерод и ионы первоначально могли быть частью его самого, корабля или даже человеческого существа. Несколько молекул азота и двуокиси углерода. Кислорода не было.

Но скорость в десять раз меньше его собственной. Странно. Казалось, автономника аккуратно вычленили из внезапно возникшей массы материи. Или опять же Переместили.

Дрон снова сфокусировался на себе, на запечатанных ядрах своего ментального субстрата и предупреждениях. «Нет, больше терпеть нельзя», – подумал он.

Он обследовал два ядра. «ПРОШЛОЕ» – гласила метка на первом из них. Второе обозначалось просто «2/2».

«Ну-ну», – подумал дрон.

Он вскрыл первое ядро и нашел там свои воспоминания.




II


Генар-Хофен, со всех сторон омываемый струями воды, парил в антигравитационной душевой кабинке. Вентиляторы, отсасывавшие воду из кабинки, этим утром ужасно шумели. Частью сознания он понимал, что ему не хватает кислорода и нужно или вылезать из душа, или ощупью искать загубник, который, конечно же, обнаружится в самую последнюю очередь и в самом неожиданном месте, куда сразу не доберешься, если глаза не открыть. Вот незадача! Нет, лень. Ему и так хорошо.

Он стал ждать: какое чувство не выдержит первым?

Разумеется, мозг не смог остаться равнодушным к тому, что Генар-Хофен задыхался. Внезапно он обнаружил, что полностью проснулся и машет руками, как утопающий немодифицированный человек, страстно желая сделать вдох, но боясь сделать это из-за скопления водяных шариков. Глаза его распахнулись. Он увидел кислородную маску с загубником и схватил ее. Вдохнул. Ох, светло-то как, аж слепит! Глаза уменьшили яркость. Вот так лучше.

Что ж, пожалуй, на сегодня душа хватит.

– Выключить. Выключить, – несколько раз пробормотал он в маску.

Вода продолжала поступать. Он вспомнил, что модуль с ним не общается: вчера вечером Генар-Хофен приказал скафандру не принимать больше никаких вызовов. Видимо, в ответ на такое безответственное поведение модуль решил вести себя по-ребячески. Генар-Хофен вздохнул.

К счастью, в душе имелся выключатель. Струи исчезли, в кабинку стала понемногу возвращаться гравитация, и Генар-Хофен медленно опустился вместе с водяными шариками. Включился Отражатель. Пока уходили остатки воды, Генар-Хофен осмотрел себя: втянул живот, выпятил подбородок, повернул голову, добиваясь наилучшего ракурса, и пригладил несколько вставших дыбом светлых кудряшек.

– Ну что ж, – сказал он в пространство, – я чувствую себя хреново, но выгляжу по-прежнему отлично.

Наверное, даже модуль в кои-то веки его не слушал.


* * *

– Прости, что поторопил, – сказал образ дяди Тишлина.

– А, ничего, – промычал он с полным ртом фейлиного стейка и тут же запил мясо теплым травяным отваром – лучшим средством от недосыпа, если верить модулю. Вкус был мерзким, так что это походило на правду. А может, модуль просто отпустил очередную шуточку.

– Выспался? – спросил образ дядюшки, сидевший напротив Генар-Хофена в столовой модуля – очаровательном просторном помещении, полном цветов и фарфоровой посуды.

На три стены столовой проецировались – похоже, в реальном времени – виды залитой солнцем горной долины, которая на самом деле находилась за пол-Галактики отсюда. За спиной голографического гостя, у стены, парил маленький дрон-сервировщик.

– Целых два часа проспал, – ответил Генар-Хофен.

В общем-то, узнав о голографическом визите дядюшки, Генар-Хофен мог бы секретировать стимулянт, позволявший бодрствовать всю ночь, и к этому времени уже разобрался бы с делом, но его совершенно не прельщали неизбежные побочные эффекты, а кроме того, он хотел показать, что не собирается повиноваться только потому, что его любимого дядюшку заставили отправить семантико-сигнальный умослепок, или как там модуль обозвал эту хреновину. Единственной уступкой с его стороны, ввиду срочности дела, стало полное отсутствие сновидений. У него имелся целый набор сценариев для ночных грез. Некоторые включали чудесные сексуальные сцены, и отказ от них был для Генар-Хофена серьезной жертвой.

Поэтому он лег и поспал хорошо – хотя, пожалуй, и недолго, – а сообщение от дяди Тишлина, терпеливо перебирая свою абстрактную семантику, дожидалось его в ядре ИИ-модуля.

Пока что они лишь обменялись несколькими общими фразами, поболтали о старых временах – отчасти, конечно, с целью убедить Генар-Хофена, что образ послан его дядей и что ОО делают ему огромное одолжение, отправл

Страница 23

я не один, а два личностных слепка, в расчете подбить Генар-Хофена на… необходимый им поступок. (Нельзя было также исключать, что голограмма на самом деле – мастерская подделка, сфабрикованная ОО, но это уже отдавало откровенной паранойей.)

– Я так понимаю, – сказал голографический Тишлин, – что у тебя выдался удачный вечер.

– Ага, оторвался по полной.

Тишлин озадаченно посмотрел на него. Генар-Хофен проследил за переменой на лице голографического образа и задумался над тем, насколько совершенно воспроизведен его дядя в этом слепке, закодированном – или, если угодно, живущем – в ядре ИИ-модуля. Это создание послано сюда в виде цифровых последовательностей, чтобы склонить его к сотрудничеству с Особыми Обстоятельствами. Способно ли оно испытывать подлинные эмоции или всего лишь притворяется?

«Черт, а ведь мне и впрямь хреново, – подумал Генар-Хофен. – О таких вещах я со студенческих времен не задумывался».

– И как же ты отрываешься по полной с этими… чужаками? – недоуменно спросил дядюшка.

– Все зависит от подхода, – загадочно ответил Генар-Хофен, отрезая кусочек стейка.

– Но ты же не можешь пить и есть с ними, по-настоящему касаться их, проникаться их желаниями… – продолжил Тишлин, наморщив лоб.

Генар-Хофен пожал плечами.

– Это нечто вроде перевоплощения, – сказал он. – Дело привычки. – Он жевал мясо, пока дядина программа, или как ее там, осмысливала услышанное, а потом наставил на голографического гостя столовый нож. – Кстати, вот это мне и хотелось бы получить в обмен на мое – пусть и маловероятное – согласие исполнить их поручение.

– Что именно? – откинулся в кресле Тишлин, скрестив руки.

– Я хочу стать Хамом.

Брови Тишлина взметнулись.

– Чего ты хочешь, мальчик мой? – переспросил он.

– Хотя бы на время. – Генар-Хофен повернул голову к автономнику позади; машина поспешно приблизилась и наполнила стакан отваром. – Мне нужно тело Хама, чтобы я иногда мог в него входить и… становиться одним из них. Уподобляться им. Общаться с ними. И никаких проблем в этом не вижу. Я им не раз объяснял, что это заметно улучшит отношения Хамов с Культурой. Я смогу их лучше понять, войти в их общество. От дипломата именно эта хренотень и требуется! – Он рыгнул. – И это возможно. Вон даже модуль эту процедуру способен провести, но отказывается, потому что, видите ли, не положено, он уже справки наводил. Да я и сам все стандартные отговорки знаю, но все равно – идея отличная. Мне точно понравится – конечно, если я в любой момент могу перескочить обратно в свое тело… Дядюшка, по-твоему, это возмутительно?

Образ помотал головой:

– Ты всегда был странным ребенком, Бир. От тебя всегда можно было ожидать чего-нибудь подобного. Впрочем, у того, кто добровольно решил жить среди Хамов, в голове должно быть невесть что.

Генар-Хофен широко развел руками и возразил:

– Но я лишь следую твоему примеру!

– Я лишь хотел встречаться со странными чужаками, Бир, но превращаться ни в кого не собирался.

– Да ну тебя! Я-то думал, ты будешь мной доволен.

– Я тобой вполне доволен, но меня все это беспокоит. Бир, ты серьезно? В обмен на выполнение просьбы ОО ты требуешь превратить тебя в Хама?

– Да, – подтвердил Генар-Хофен и, прищурившись, поглядел на потолочные балки. – Помнится, вчера вечером я еще и личный корабль себе выпросил, вот, «Смерть и гравитация» подтвердит… – Он покачал головой и рассмеялся. – Ох, приснится же такое! – Он прожевал последний кусочек стейка.

– Мне сообщили обо всем, что тебе готовы предложить, – произнес Тишлин. – Тебе не приснилось.

Генар-Хофен посмотрел на него.

– Правда? – спросил он.

– Правда, – ответил Тишлин.

Генар-Хофен медленно кивнул и осведомился:

– А тебя как в это дело затащили, дядюшка?

– Бир, меня попросили. Я, может, и уволился из Контакта, но всегда рад им помочь… если у них проблемы возникают.

– Это не Контакт, дядюшка, – негромко заметил Бир. – Это Особые Обстоятельства. Они играют по другим правилам.

Тишлин серьезно взглянул на него и, будто оправдываясь, произнес:

– Мальчик мой, я знаю. Прежде чем соглашаться, я справки навел. Все сходится. С виду все… в порядке. Нет, безусловно, ты и сам проверь, но, судя по всему, мне сказали правду.

Помолчав, Генар-Хофен вздохнул:

– Ладно. И что тебе сказали, дядюшка?

Он допил травяной отвар, поморщился, утер губы салфеткой, осмотрел ее, потом заметил осадок в стакане и укоризненно взглянул на дрона-сервировщика. Тот качнулся – аналог пожатия плеч – и унес стакан.

Образ Тишлина подался вперед и сложил руки на столешнице:

– Знаешь, Бир, я тебе кое-что расскажу.

– Я весь внимание. – Генар-Хофен снял с губы какую-то соринку и вытер палец о салфетку.

Дрон-сервировщик начал убирать со стола.

– Давным-давно, очень далеко отсюда, – начал Тишлин, – две с половиной тысячи лет назад, в тонком звездном завитке, вне плоскости Галактики, близ Асатьельского скопления, а по правде говоря, далеко и от него, и от всего остального, – «Трудный ребенок», один из первых

Страница 24

экспедиционных кораблей Контакта, класса «Трубадур», наткнулся на огарок очень старой звезды. ЭКК стал исследовать эту область и обнаружил не одну странность, а две.

Генар-Хофен закутался в халат и с легкой улыбкой откинулся в кресле. Дядюшка Тиш всегда любил травить байки. В числе самых ранних воспоминаний Генар-Хофена были посиделки на длинной, залитой солнечным светом кухне их дома в Ойс, на орбиталище Седдун. Мама, другие взрослые, кузены и кузины входили и выходили, болтали и смеялись, а Генар-Хофен сидел на коленях у дядюшки и слушал его рассказы. Даже обычные сказки у дяди Тиша звучали куда интереснее, а порой он рассказывал истории из своей жизни – как он работал в Контакте, как странствовал по Галактике на всевозможных кораблях, как исследовал загадочные новые миры, встречался с удивительными инопланетными созданиями и постоянно обнаруживал среди звезд всяческие чудеса.

– Во-первых, – начал голографический образ, – по всем признакам мертвая звезда была невероятно старой. Использованные в то время методики указывали на возраст в триллион лет.

– Чего-о? – недоверчиво протянул Генар-Хофен.

Дядя Тишлин развел руками:

– Корабль тоже не поверил. Эти неправдоподобные цифры он получил с помощью… – образ отвел взгляд в сторону, как всегда поступал дядя Тишлин в мгновения задумчивости, – с помощью изотопного анализа и оценки эрозии, возникающей под воздействием потока частиц.

– Технические термины, – с улыбкой кивнул Генар-Хофен.

– Технические термины, – улыбнулся в ответ образ Тишлина. – Но все виды анализа и способы вычислений давали один результат: эта мертвая звезда как минимум в пятьдесят раз старше Вселенной.

– Надо же, а я об этом никогда не слыхал, – задумчиво покачал головой Генар-Хофен.

– Вот и я тоже, – согласился Тишлин. – Выяснилось, что впоследствии эти сведения все-таки были обнародованы, но далеко не сразу. Открытие так ошеломило корабль, что он не включил информацию в отчет, а сохранил ее в своем разуме.

– А разве тогда уже имелись полноценные Разумы?

Образ Тишлина пожал плечами:

– Существовали разумы с маленькой буквы, ядра ИИ, как их сейчас называют. Но они, разумеется, обладали самосознанием. В общем, информация, так сказать, осталась у корабля в голове.

А значит, она являлась собственностью корабля. Мысли и память оставались чуть ли не единственным объектом частной собственности в Культуре. Любой отчет или анализ, выложенный в открытой информационной сети, теоретически становился общедоступным, но мысли и воспоминания человека, автономника или корабельного Разума являлись частной собственностью, а попытка читать чужие мысли – не важно, человека или устройства, – считалась верхом непристойности.

Сам Генар-Хофен всегда считал это правило справедливым, хотя уже много лет он, как и многие другие, подозревал, что в нем заинтересованы прежде всего Разумы Культуры, и в частности Разумы Особых Обстоятельств.

Благодаря этому запрету все обитатели Культуры могли держать свои тайны при себе и предаваться мелким проделкам и махинациям. Но если у людей это выливалось в розыгрыши, приступы ревности, смехотворные недоразумения и безответную любовь, то Разумы, ссылаясь на запрет, порой забывали сообщить об обнаружении новой цивилизации или предпринимали попытки самостоятельно изменить ход истории какой-нибудь высокоразвитой, хорошо известной культуры (существовали невысказанные опасения, что однажды они попытаются проделать это и с само?й Культурой… если, конечно, этого уже не произошло).

– А что с людьми, которые летели на корабле Культуры? – спросил Генар-Хофен.

– Они обо всем знали, но хранили молчание. Кроме того, они столкнулись сразу с двумя странностями и полагали, что вторая связана с первой, но не могли понять, как именно. Поэтому они и решили сначала понаблюдать за развитием событий, а уж потом известить остальных. – Тишлин пожал плечами. – Это понятно: столкнувшись с такой необъяснимой штукой, надо не кричать об этом на каждом углу, а хорошенько подумать. В наши дни такая скрытность невозможна, но тогда правила были не такими строгими.

– И что это была за вторая странность?

– Артефакт. – Тишлин снова откинулся в кресле. – Вокруг невообразимо древнего светила вращалось абсолютно черное тело – идеальная сфера диаметром пятьдесят километров. Корабль использовал все свои датчики и аппаратуру, но никакой информации об артефакте получить так и не смог, а сам объект не подавал признаков жизни. Внезапно у «Трудного ребенка» обнаружились неполадки с двигателями – даже в те дни вещь почти неслыханная, – и ему пришлось покинуть систему, где располагались звезда и артефакт. Само собой, он оставил там кучу спутников и сенсорных платформ, чтобы наблюдать за артефактом, – все, что у него было, плюс кое-какие устройства, сработанные на месте. Однако экспедиция, прибывшая туда через три года – дело было на окраине Галактики, а корабли в те времена двигались куда медленнее, – не обнаружила ничего. Ни звезды, ни артефакта, ни датчиков, ни платформ с диста

Страница 25

ционным управлением, оставленных «Трудным ребенком»; сигналы от них, по всей видимости, прекратили поступать незадолго до входа второй экспедиции в зону прямого наблюдения. Рябь в гравитационном поле указывала на то, что звезда и, вероятно, все остальное исчезли, как только «Трудный ребенок» покинул эту зону.

– Как – исчезли?

– А вот так, взяли и исчезли. Бесследно, – подтвердил Тишлин. – Вообще не пойми что: потерять солнце, пусть даже мертвое, – это не шутка. Тем временем всесистемник, с которым «Трудный ребенок» состыковался для ремонта, обнаружил, что двигатели ЭКК пришли в негодность не от внутренних неполадок, а из-за стороннего вмешательства в их работу. Фактически ЭКК подвергся атаке. – Он хлопнул ладонью по столу. – Это, наряду с исчезновением звезды, осталось необъяснимым, однако почти двадцать лет все шло своим чередом. Проводились расследования, созывались специальные комиссии, но самое правдоподобное предположение состояло в том, что все это было высокотехнологичной проекцией, созданной некоей древней цивилизацией со специфическим чувством юмора. Появилось и другое, менее вероятное объяснение: звезда и все остальное провалились в гиперпространство. Правда, такое явление не прошло бы незамеченным… В общем, загадку обсуждали на все лады, но потом она приелась до полного безвкусия и перестала быть интересной. Через семьдесят лет «Трудный ребенок» ушел сначала из Контакта, потом из Культуры и стал Отшельником – очень необычное поведение для корабля его класса. А все люди, которые находились у него на борту, избрали так называемые Нестандартные формы существования.

Судя по скептической гримасе на лице Тишлина, он считал это выражение не слишком-то информативным. Откашлявшись, образ продолжил:

– Часть людей выбрала бессмертие, а часть – самоэвтаназию. Оставшиеся подверглись деликатному, но тщательному обследованию, не показавшему ничего необычного. А потом корабельные дроны присоединились к одному и тому же Групповому Разуму – который опять-таки ушел в Отшельничество – и с той поры не вступали в контакт ни с кем. Это еще более необычно. В течение века почти все люди, выбравшие бессмертие, погибли вследствие перехода к следующим, «отчасти несовместимым», Нестандартным формам существования. Затем Отшельники и Особые Обстоятельства – последние к тому моменту всерьез заинтересовались происходящим, что неудивительно, – полностью потеряли связь с «Трудным ребенком». Похоже, он бесследно пропал. – Образ пожал плечами. – Это произошло полторы тысячи лет назад, Бир. С тех пор корабль никто не видел и ничего о нем не слыхал. Останки некоторых погибших проанализировали с использованием новейших методик и выявили потенциальные изменения в наноструктуре мозгового вещества, но дальнейшие исследования сочли невозможными. Наконец, спустя сто пятьдесят лет, историю предали огласке, в прессе она обсуждалась на все лады, но спрашивать было не с кого – нет ни корабля, ни дронов, ни людей. Не с кем говорить, не у кого брать интервью, некого описывать. Все сошли со сцены, включая и главных звезд – светило и артефакт.

– Ну-у-у, – протянул Генар-Хофен. – Все это очень необ…

– Погоди! – Тишлин воздел палец. – Есть одна зацепка. Пятьсот лет назад объявился человек с «Трудного ребенка». Не исключено, что с ним можно побеседовать, хотя последние двадцать четыре столетия все они избегали разговоров.

– Человек?

– Человек, – кивнул Тишлин. – Женщина. Капитан корабля.

– Тогда еще были капитаны? – Генар-Хофен улыбнулся и подумал: «Чудеса, да и только!»

– Уже тогда должность была чисто номинальной, – признал Тишлин. – Женщина командовала не кораблем, а экипажем. В общем… она существует, хоть и в несколько сокращенном виде. – Образ Тишлина, выдерживая паузу, внимательно посмотрел на Генар-Хофена. – На Хранении у всесистемника «Спальный состав».

Образ снова умолк, рассчитывая, что племянник отреагирует на это название, но Генар-Хофену удалось сохранить невозмутимый вид.

– К сожалению, осталась только ее личность, – продолжил Тишлин. – Хранилище на одном из орбиталищ, где находилось ее тело, было уничтожено при атаке идиран полтысячи лет назад. Считай, нам повезло; она так умело заметала следы – видимо, при содействии сочувствующего ей Разума, – что, не случись атаки, никто о ней не узнал бы. После гибели тела записи тщательно перепроверили и лишь тогда выяснили, кто она такая. Более того, Особые Обстоятельства подозревают, что она располагает определенной информацией об артефакте, – точнее, они уверены, что сведения у нее есть, но сама она об этом не знает.

Генар-Хофен помолчал, рассеянно теребя поясок халата. «Спальный состав». Давно он не слышал этого имени, давно не вспоминал о старой машине. Корабль ему иногда снился, пару раз даже являлся в кошмарах, но Генар-Хофен так старался об этом забыть, так настойчиво загонял отзвуки воспоминаний в дальние уголки разума, что теперь, при упоминании этого имени, почувствовал себя странно.

– А почему сейчас, спустя два с половиной тысячелетия, вся эта

Страница 26

стория обрела такую важность? – спросил он у голограммы.

– Дело в том, что объект, похожий на артефакт, обнаружен у звезды Эспери, в Верхнем Листовихре, и ОО нуждаются в любой информации, которая поможет решить проблему. Там нет огарка звезды возрастом в триллион лет, но есть такой же на вид артефакт.

– А что я должен делать?

– Проникнуть на борт «Спального состава» и поговорить с мимиджем – кажется, это конструкт ее личности внутри Разума… – неуверенно пояснил образ. – Я о таком и не слыхал… Короче, надо уговорить ее совершить возрождение, чтобы с ней могли побеседовать. «Спальник» ее просто так не отпустит и, уж конечно, не станет сотрудничать с ОО. Но если женщина сама попросит о возрождении, то кораблю придется удовлетворить ее желание.

– А почему… – начал было Генар-Хофен.

– Это еще не все, – поднял руку Тишлин. – А если она не согласится на возрождение, ее умослепок можно будет скопировать особым устройством, через канал, по которому будет вестись разговор с мимиджем. Всесистемник ничего не узнает. Понятия не имею, как именно все произойдет: по-моему, к этому причастен корабль, на котором ты полетишь к «Спальнику» после того, как зафрахтованное судно Хамов доставит тебя на Ярус.

Генар-Хофен придал лицу как можно более недоверчивое выражение.

– А это вообще возможно? – спросил он. – Ну, копирование без ведома «Спальника».

– Не знаю, – пожал плечами Тишлин. – В ОО полагают, что да. Короче, вот это я и имел в виду, говоря о похищении души мертвой женщины…

Генар-Хофен задумался.

– А что за корабль отвезет меня к «Спальнику»?

– Мне не… – начал образ, потом удивленно умолк. – А, только что сообщили. ЭКК «Серая зона». – Образ улыбнулся. – Судя по всему, ты о нем наслышан!

– Да уж, наслышан, – подтвердил Генар-Хофен.

«Серая зона». Ее поведение осуждали и презирали все корабли Культуры; она проникала в сознание разумных существ с помощью электромагнитных эффекторов – далеких потомков аппаратуры противодействия электронному шпионажу, используемой цивилизациями третьего уровня. Это сложнейшее мощное оружие было так же просто в обращении, как и арсенал обычных кораблей Культуры. Применяя эффекторы, «Серая зона» проникала в клеточное вещество животного разума и употребляла полученные сведения в собственных, обычно мстительных целях.

За это гнусное пристрастие корабль-изгой прозвали «Мозгодралом», – впрочем, в переговорах с ним другие Разумы этой клички не использовали. Он причислял себя к Культуре и формально оставался ее гражданином, но все его чурались, и он фактически стал изгнанником среди кораблей, составлявших грандиозный разнокалиберный метафлот Контакта.

Да, Генар-Хофен много слышал о «Серой зоне». Теперь все начинало обретать смысл. Именно «Серая зона» и была кораблем, способным, а главное, дерзнувшим бы похитить Хранимую душу из-под носа «Спальника». Последние десять лет «Серая зона» активно совершенствовала методы проникновения в сны и воспоминания представителей различных биологических видов, а «Спальный состав», по слухам, вот уже лет сорок не развивал свои технологии, посвящая все время иному, не менее оригинальному увлечению.

Образ дяди Тишлина, рассеянно глядя на Генар-Хофена, произнес:

– В этом вся красота. У «Спального состава» свои причуды, но он, как и остальные всесистемники, «Серую зону» на борт не пустит. ЭКК придется ждать снаружи, что весьма упрощает затею с похищением мимиджа. Если бы «Серая зона» в этот момент была на всесистемнике, кража не осталось бы незамеченной.

Генар-Хофен задумчиво сказал:

– Значит, артефакт… По-моему, это смахивает на… как там это называют… Внеконтекстный парадокс?

– Проблема, – поправил Тишлин. – Внеконтекстная проблема.

– Гм… Ну да. Она самая. Почти.

С Внеконтекстной проблемой большинство цивилизаций сталкивается лишь однажды, поскольку обычно она носит характер точки, завершающей предложение. Суть Внеконтекстной проблемы чаще всего объясняют на следующем примере. Представьте, что ваше племя живет на большом плодородном острове. Вы расчистили землю, изобрели колесо, письменность и прочее, соседи либо порабощены, либо склонны к сотрудничеству, но в любом случае не представляют угрозы. Итак, все излишки продукции уходят на постройку святилищ в вашу честь, а ваша власть и авторитет практически абсолютны – достопочтенные предки о таком и не мечтали. Жизнь идет ровно и гладко, как долбленая лодка по мокрой траве… Вот только в бухте внезапно появляется зазубренный кусок железа без парусов и с дымным следом позади, на берег высаживаются какие-то типы с непонятными палками и сообщают, что вас открыли, что вы стали подданными императора, жаждущего даров под названием налоги, и что вот эти ясноглазые духовные лица хотели бы перекинуться парой слов с вашими жрецами.

Вот так и выглядит Внеконтекстная проблема. В усложненном, высокотехнологическом варианте подобное происходит в планетарном масштабе, когда первооткрывателями цивилизации выступают какие-нибудь Хамы, а не, скажем, Культура.

У Культуры случ

Страница 27

лось много небольших ВП, и, если бы не соответствующие меры, ей грозила бы гибель, но пока все заканчивалось благополучно. Считалось, что последняя из известных ВП для Культуры была вызвана то ли Роем-Гегемоном, поглотителем галактик, то ли случайно потревоженными Древними, то ли внезапным визитом соседей-андромедян, происшедшим сразу же после прибытия на Андромеду первой экспедиции Культуры.

В целом присутствие Сублимированных Старших Рас угрожало целым рядом ВП, однако же никто из них пока не пытался ни целенаправленно изучать Культуру, ни брать ее под контроль. Тем не менее ожидание первой серьезной ВП было излюбленным интеллектуальным депрессантом для людей и Разумов Культуры, которые обожали отыскивать угрозу катастрофы даже в своих утопиях.

– Почти, – согласился призрак. – Возможно, она самая. И возможно, твое содействие сделает ее чуть менее вероятной.

Генар-Хофен кивнул, глядя на столешницу.

– И кто за это отвечает? – спросил он с усмешкой. – Обычно контроль над происшествиями поручают одному из Разумов, или как их там.

– Координатором Происшествия назначен всесистемник «Сторонняя разработка», – ответил Тиш. – Он сообщает, что ты вправе задавать ему любые вопросы.

– Гм… – Генар-Хофен такого корабля не помнил. – А почему я?

Впрочем, он уже догадывался, каким будет ответ.

– «Спальный состав» в последнее время ведет себя очень странно, – удрученно произнес Тишлин. – Корабль сменил объявленный курс, перестал принимать души на Хранение, почти ни с кем не вступает в переговоры. Но говорит, что готов принять тебя на борт.

– Наверное, хочет меня отругать, – сказал Генар-Хофен, покосившись на облачко, проплывшее над лугами в долине на одной из проекторных стен столовой. – Или нравоучение прочесть. – Он вздохнул, продолжая разглядывать комнату, потом пристально посмотрел на образ Тишлина и спросил: – А она еще там?

Призрак медленно кивнул.

– Тьфу ты, – сказал Генар-Хофен.




III


– Ох, в мозгах свербит.

– Майор, это чрезвычайно важно.

– Я только на первую часть взглянул, а у меня уже колотье во всем корпусе.

– Без этого не обойтись. Пожалуйста, прочтите все внимательно, а потом я объясню, в чем дело.

– Да чтоб у меня стебельки узлом завязались! Вы хоть понимаете, как тяжко это читать после веселой полковой пирушки?

Пятерик сомневался в том, что после безудержных возлияний люди страдают точно так же, хоть они и уверяли, что испытывают схожие мучения. Впрочем, если не считать Генар-Хофена – не то уважаемого гостя, не то просто безумца, – люди вели себя слишком напыщенно и рассудительно; вряд ли они станут истязать себя ради забавы. Кроме того, их настолько не удовлетворяло собственное физическое обличье, что они пытались изменить его на разные лады. Скорее всего, похмелье представлялось им досадной помехой, а не способом закалки характера, и они, по своей недальновидности, решили от него избавиться.

– Безусловно, майор, утром после веселой гулянки всем паршиво. Но все же…

Эмиссар – Хам с ним уже однажды встречался – чем-то напоминал покойного отца Пятерика, только лучше сложенного, и это сходство раздражало. В гнездовье эмиссар появился без предупреждения. Будь Пятерик не знаком с привычками вышестоящего руководства, размышлял бы сейчас о способах пытки для начальника службы безопасности гнездовья. Кое-кому обрубали щупальца и обрезали клювы за куда меньшие провинности.

К счастью, он успел опустить балдахины над заместительницей жены и двумя вице-куртизанками, прежде чем мерзавец возвестил о своем появлении, бесцеремонно вплыв в гнездовье.

Пятерик, клацнув передним клювом, подумал: «Фу, гадость! Будто всю ночь проспал с клювом в заднице».

– А нельзя ли в двух словах растолковать, что означает это дурацкое сообщение? – спросил он.

– В двух словах – нельзя. Чем быстрее вы ознакомитесь с посланием, тем быстрее я смогу рассказать о его значении и объяснить, почему эта информация как минимум поможет вам навсегда избавиться от вмешательства Культуры.

– Гм… Ну да. А как максимум?

Эмиссар корабля развел глазные стебельки по сторонам – эквивалент улыбки у Хамов:

– Как максимум это сообщение поможет вам установить господство над Культурой – так же, как сейчас она могла бы установить господство над вами, если бы пожелала. – Помолчав, он добавил: – Сообщение это может положить начало процессу, в результате которого вся Галактика окажется в ваших руках. А после этого – экспансия и распоряжение ресурсами в таких масштабах, о которых вы даже не мечтаете. Я не преувеличиваю. Ну что, майор, вас это интересует?

Пятерик скептически фыркнул:

– Наверное. – Он тряхнул конечностями, протер глаза и, вернувшись к экрану с донесением, продолжил чтение.



ЭКК «Фортуна переменчива» ? всесистемник «Этический градиент» и далее только по согласованию с ОО:

В c18519938.52314 замечена Эксцессия.

Официальный уровень тревоги по всем кораблям: 0

[(временный карантин) – текстовое примечание от всесистемника «Мудрость в молчании» добавлено в 4.2

Страница 28

.855.0150.650001)].

Эксцессия.

Подтверждена беспрецедентность. Тип K7. Истинный класс не поддается оценке.

Статус: активна, в сознании, контактофильна, неинвазивна КНС. Локстатотн Эспери.

Первая ПК (с его стороны, после едва не случившегося контакта через мой первичный сканер в 4.28.855.0065.59312) в 4.28.855.0065.59487, M1-а16 на общегале II (узк. луч, тип 4А). ПКП и экв. рукопожатия: согласно протоколу, принято в 0.7 Г. Сигнал предположительно скопирован объектом из коммлуча ЭЗ/Иальсер второй эры. Контактный вызов подписан «Я». Других сигналов не зарегистрировано.

Мои дальнейшие действия: продолжая двигаться с прежней скоростью тем же курсом, снял сцепление с первичного сканера, имитируя подход на расстояние 50 %-но ближе истинного, начал полное пассивное ГП-сканирование (синхр./старт лог-файл, см. выше), направил буферизованное проформа-сообщение с подтверждением о получении сигнала на общегале II, вывел следящий сканер на 19 % мощности и 300 % расходимости луча для контакта в точку –25 % отката первичного сканера, инициировал


экспоненциальный маневр замедления-остановки, синхронизированный с локальной точкой торможения в 12 % от предельного охвата следящего сканера, провел полную проверку систем (см.), выполнил замедленный/4 разворот, вернулся тем же курсом в предыдущую точку предельного сближения и остановился, описав стандартную


экс траекторию. Остановился.

Физические параметры Эксцессии: сфера из АМ (!) радиусом 53,34 км, масса не поддается оценке по воздействию на локальную планарную область пространства-времени, оценка по нормируемой плотности панполяризуемого вещества дает 1,45 ? 8


 т. Поверхность с характеристиками абсолютно черного тела, пунктирно-гранулярная, фрактальная вплоть до 0,0012–1344 мм, открыта (фильтрованному от полей) вакууму, присутствие аномальных полей детектируется по утечке излучения на частоте 8


кГц. Категория K7 подтверждается проведенной оценкой ГП-топологии и связей с эР инф. – ульт. Оценка параметров связей с эР не дала результатов. Диаглифы прилагаются.

Присутствие сопряженных аномальных материалов: несколько высокодисперсных облаков космического мусора в пределах 28 минут, три согласуются с поэтапным распадом прибл. тех. экв. объекта объемом более 0,1 куб. м, еще одно предположительно состоит из 3


неактивных зарядов МУАРа калибра 0,1, еще одно – из обломков (предположительно погибшего) корабля довольно высокого технического уровня с кислородной бортовой атмосферой. Последнее дрейфует, удаляясь от текущих координат Эксцессии. Реверс-моделирование расширения облаков дает взаимный локальный возраст 52,5 дня. Обломки корабля, по всей вероятности, происходят из точки, удаленной на 948 мсек. от текущих координат Эксцессии. Диаглифы прилагаются.

Никаких других объектов в радиусе 30 лет.

Мой статус: ВПП, вмешательства не зафиксировано. Постсистемная проверка на восьмом уровне завершена (100 %). Активированы модули ПАСУ. Активированы модули ПАСУПУКС.

Повторяю: связь Эксцессии с эР (инф. и ульт.) подтверждена.

Оценка природы связи не дала результатов.

Истинный класс не поддается оценке.

Переход в режим ожидания в 4.28.855.0073.64523.

.

PS: Ой…


Пятерик потряс стебельками. Вот ведь жуткое похмелье.

– Ладно, – сказал он. – Я дочитал. Но все равно ничего не понимаю.

Эмиссар боевого корабля «Миротворец» еще раз улыбнулся:

– Позвольте, я вам объясню.




3

Незваные гости





I


Битва при Бустраго произошла на Кслефьер-Приме тринадцать тысячелетий назад. Это сражение стало решающим и последним в Войне Архипелагов (вопреки названию по большей части она шла в центре континента) – двадцатилетнем конфликте двух крупнейших империй планеты. В то время последним словом военной техники считались кремневые ружья и дульнозарядные пушки, однако военачальники обеих сторон по-прежнему полагали массированную кавалерийскую атаку решающим маневром, а главное – самым впечатляющим и воодушевляющим военным спектаклем. Применение современного оружия в комбинации с устаревшими тактическими приемами, как обычно, привело к чудовищным жертвам с обеих сторон.

Аморфия бродил между телами убитых и смертельно раненных на Четвертой высоте. Битва уже сместилась дальше; немногочисленные защитники, выжившие после первого натиска, получили приказ отступать, и тут из порохового дыма на них обрушилась новая волна врагов. Защитники полегли почти все, а наступавшие устремились в широкую долину, к очередному редуту на противоположном склоне. Палисады, частоколы, казематы – все было сметено первоначальным обстрелом и последующим маршем кавалерии. Взрытые копытами луга и тучный краснозем пашни были устланы трупами, будто жухлой палой листвой. Кровь людей и животных чернильными лужами стыла в ложбинках и пропитала травы, придав им маслянистый блеск.

В безоблачном небе сияло высокое солнце, чуть затененное пушечными дымками. Стервятники, которых уже не тревожил шум продолжавшейся битвы, опускались на поле боя, клевали

Страница 29

трупы, приглядывались к раненым.

Солдаты, в высоких киверах и в разноцветных нарядных мундирах с металлическими пряжками, были вооружены длинными примитивными ружьями; пики, сабли и штыки сверкали на солнце. Среди обломков пушечных возков виднелись трупы тяжеловозов в невзрачной упряжи, а поверженные кавалерийские скакуны были разнаряжены не хуже всадников. Все смешалось – и обмякшие, внезапно застигнутые смертью тела людей и животных, и изувеченные ошметки плоти в лужах крови вперемешку с внутренностями, и оторванные конечности, и раненые, что корчились в предсмертных конвульсиях и судорогах или, чуть приподнявшись, звали на помощь, молили о глотке воды или о милосердном ударе, который прекратил бы их мучения.

Невероятно реалистичное поле боя раскинулось на центральной палубе третьего внутреннего дока общего назначения всесистемника «Спальный состав» и своей неподвижностью напоминало объемную фотографию или диораму какого-нибудь военно-исторического общества.

Корабельный аватар достиг вершины холма и оглядел залитую солнцем низину, простиравшуюся на многие километры и заполненную грандиозной мешаниной фигур, застывших в разнообразных позах: пехотинцы, обозы, кавалеристы на скаку, пушки, дым и тени.

Труднее всего было добиться правдоподобного дыма. Создать ландшафт оказалось несложно: пенометалл покрыли тонким слоем стерильной почвы, насадили искусственную флору – и готово. Корабль изготовил скульптуры животных и особо изувеченных поверженных бойцов, остальные люди были настоящими.

Подробности битвы корабль воспроизвел с предельной точностью, в соответствии со всеми доступными материалами: картинами, зарисовками и набросками, военными рапортами, сообщениями средств массовой информации, солдатскими дневниками и письмами с фронта; он также тщательно изучил обмундирование, оружие и тактику того времени. Команда дронов посетила сохранившееся поле боя и провела сканирование рельефа местности. Задача упрощалась благодаря тому, что Кслефьер-Прима, как и ряд других планет (общим числом около двадцати), претендовала на звание колыбели Культуры, хотя сама Культура ничего подобного не признавала.

Дабы составить всеобъемлющую картину событий, избежав влияния пристрастных свидетельств и ненадежных воспоминаний очевидцев и участников сражений, всесистемник изучил также записи военных действий гуманоидных цивилизаций на сходном этапе технологического развития, сделанные в реальном времени кораблями Контакта и их посланцами.

С дымом он все-таки справился, хотя непростая задача отняла немало времени и потребовала применения сложнейших технологий. В общем, получилось здорово. Дым был настоящим: каждая его частица удерживалась локальным антигравитационным полем, созданным скрытыми проекторами. Корабль втайне гордился дымом.

Полного совершенства добиться не удалось – если внимательно присмотреться, многие бойцы походили на женщин, обитателей других стран и иных миров, но даже особи мужского пола с генотипом, приблизительно соответствующим эпохе, были слишком рослыми и пышущими здоровьем. Впрочем, корабль это не смущало. Люди были не самой трудной, а самой важной частью панорамы; именно ради них она и создавалась.


* * *

Все началось восемьдесят лет назад, с намного меньшим размахом.

На каждом обиталище Культуры, будь то орбиталище или другое крупное сооружение – корабль, Скала, планета, – имелись Хранилища. Люди уходили в Хранилище, достигнув определенного возраста или просто устав от жизни. Такую возможность имел каждый человек – гражданин Культуры, подошедший к концу своей искусственно продленной, почти четырехсотлетней жизни. Можно было выбрать омоложение и/или полное бессмертие, стать частью группового разума, умереть обычной смертью, навсегда покинуть Культуру, отважившись принять радушное, но, по сути, непостижимое приглашение какой-нибудь Старшей Расы, или перейти на Хранение, задав параметры пробуждения.

Некоторые, проспав сотню лет, на сутки пробуждались, а потом снова погружались в летаргию, в которой не было ни грез, ни старения. Некоторые требовали разбудить их через определенный срок, желая узнать, что произошло за время их отсутствия. Некоторые желали возвращаться к жизни только тогда, когда случится что-нибудь интересное, оставляя право выбора таких моментов за другими. Некоторые хотели выйти из сна лишь в том случае, если Культура станет одной из Старших Рас.

Это решение Культура не могла принять уже много тысячелетий. Теоретически она могла бы сублимироваться еще восемь тысяч лет назад. Индивидуальные личности и Разумы, а также небольшие их группы постоянно сублимировались частным образом, да и отдельные сообщества, откалываясь от Культуры, решали этот вопрос самостоятельно. Но Культура в целом была против, желая скользить по вечной волне галактической жизни.

Отчасти такой выбор диктовался любопытством, которое Сублимированные, скорее всего, считали наивным ребячеством; возможно, в базовой реальности оставалось еще много интересного, хотя все ее законы и правила были

Страница 30

зучены. (Однако же, к примеру, существовали и другие галактики, другие вселенные – возможно, доступные Старшим Расам, которые пока не считали нужным сообщать об этом несублимированным созданиям. А может, после Сублимации все это не имело значения?)

Но частично выбор этот определялся моральными и нравственными принципами Культуры, ее миролюбивой заботой о судьбах других цивилизаций. Сублимированные, по сути уподобившиеся богам, пренебрегали обязанностями, которые примитивные и менее развитые общества возлагали на божественные сущности. За редким исключением Старшие Расы, отринув физическую форму, не вмешивались в жизнь Галактики: тираны правили бесконтрольно, диктаторы властвовали безраздельно, геноцид происходил сплошь и рядом, а новорожденные цивилизации гибли в столкновениях с кометами и при взрывах сверхновых – зачастую, так сказать, под самым носом у Сублимированных.

Все это заставляло предполагать, что для Сублимированных – независимо от того, насколько ответственными, прогрессивными и альтруистичными они были до сублимации, – понятия добра, справедливости и правосудия утрачивали всякий смысл. Культура, считая такое поведение в корне неверным, приняла весьма консервативное решение, поразительное для общества, охваченного безудержным стремлением к удовольствиям и наслаждению, а именно – заняться тем, до чего богам, очевидно, не было дела, то есть следить, осуждать и поощрять (или карать) поведение тех, в чьих глазах она сама обладала почти божественной силой. Культура знала, что рано или поздно достигнет Сублимации, но до этого не собиралась прекращать свои добрые – по ее разумению – деяния.

Тем, кто хотел дождаться грядущего судного дня, не проживая предшествующего ему промежутка времени, предлагалось уйти на Хранение – как, впрочем, и любым другим гражданам Культуры по каким угодно причинам.

Технологии Культуры – по крайней мере, на том уровне, который непосредственно затрагивал населявших ее представителей человеческого рода, – развивались не слишком быстро. Тысячелетия напролет людей Хранили в саркофагах длиной чуть больше двух метров, глубиной полметра и шириной около метра; такие емкости были просты в изготовлении и довольно надежны. Эти малопривлекательные устройства, слишком напоминавшие гробы, вскоре подверглись усовершенствованиям и доработкам. С изобретением гелеполевых скафандров стало возможным помещать людей на долгосрочное Хранение, используя более надежные вместилища, толщина которых едва превосходила толщину кожи или слоя одежды.

Корабль «Спальный состав» (в то время он носил другое имя) первым сообразил, как этим воспользоваться, и начал составлять из людей, полученных на Хранение, небольшие диорамы – иногда на сюжеты произведений старых мастеров, а иногда своего рода комические «живые картины». Человеку, помещенному на Хранение в гелевом скафандре, можно было придать любую естественную позу, а нанесенный на поверхность гелевого поля пигмент неотличимо для человеческих глаз имитировал кожу. Разумеется, корабль вставлял в диораму лишь тех отправлявшихся на Хранение, кто давал на это разрешение, и уважал желания тех, кто не хотел быть выставленным наподобие картины или скульптуры.

В ту пору всесистемник назывался «Спокойная уверенность» и, как и все корабли такого класса, находился под управлением трех Разумов. Дальше версии событий расходились.

Официальная версия гласила, что одному из трех Разумов вздумалось покинуть Культуру, а остальные два после долгих протестов почему-то решили оставить вольнодумцу весь комплекс всесистемника, хотя в таких случаях обычно выделяли корабль поменьше.

Была и другая версия, более правдоподобная и уж точно более интригующая: по обыкновению, Разумы о чем-то поспорили и, против всяких ожиданий, двоим пришлось уступить. Их вышвырнули за борт, посадив в ЭКК, как сажают офицеров в шлюпки после неудачного мятежа. Именно поэтому, по этой версии, контроль над всей «Спокойной уверенностью», вскоре переименованной в «Спальный состав», получил Разум-вольнодумец – не по джентльменскому соглашению, а в результате открытого бунта.

Как бы то ни было, Культура поручила всесистемнику меньшего размера сопровождать «Спальный состав» во всех его странствиях – очевидно, для присмотра за кораблем.

После переименования «Спальный состав», делая вид, что не замечает эскорта, отослал прочь всех остававшихся у него на борту. Почти все корабли к тому времени улетели, остальных вежливо попросили удалиться. Дронов, домашних животных и обслуживающий персонал – как представителей иных цивилизаций, так и людей – высадили на первом же орбиталище; на борту остались только те, кто пребывал на Хранении.

После этого «Спальный состав» отправился на поиски других кораблей (рассчитывая, в частности, найти одного из собратьев), распространив по всей Культуре известие о том, что с удовольствием примет на борт всех желающих, при условии, что эти люди отправятся на Хранение и согласятся стать частью диорам.

Сперва желающих было немного; поведение корабля недвусмы

Страница 31

ленно указывало на то, что он Эксцентрик, а Эксцентрики славились непредсказуемыми и иногда опасными поступками. Впрочем, смельчаков в Культуре хватало. Те, кто отважился принять странное приглашение, нисколько не пострадали; когда их, в соответствии с заданными параметрами пробуждения, вывели из сна, выяснилось, что с ними не случилось ничего плохого. После этого тонкий ручеек искателей приключений превратился в мощный поток любителей романтики или острых ощущений. «Спальный состав» приобретал все бо?льшую известность. Корабль рассылал голограммы великолепных диорам, изображавших важные исторические события, отдельные битвы и эпизоды широкомасштабных конфликтов. К эксцентричному Эксцентрику стекалось все больше желающих уйти на Хранение и стать на время сна частью произведения искусства, а не лежать в тесном ящике на отведенной им Плите.

Пребывание на борту «Спального состава» в качестве странствующей души вошло в моду; корабль постепенно заполнился немертвецами в скафандрах, диорамы становились все масштабнее, и теперь всесистемник воспроизводил реконструкции грандиозных битв на шестнадцати квадратных километрах, в одном из доков общего назначения.

Аморфия продолжал скользить взором по залитому солнечным светом безмолвному простору поля брани. Аватар не обладал собственной личностью, но Разум «Спального состава» наделил своего представителя подпрограммой с интеллектом чуть мощнее среднечеловеческого, хотя и оставил себе возможность управлять аватаром напрямую и придавать его поведению некоторую рассеянность и сумбурность, – по мнению корабля, это отражало его собственные философские искания и сомнения в доступном человеку объеме.

Итак, почти человеческая подпрограмма оглядывала поле боя, чувствуя некоторую грусть при мысли о том, что диораму, вероятно, придется разобрать. Еще горше были мысли о том, что от живых существ тоже придется избавиться и на борту не останется ни обитателей морских глубин, воздушных высот и атмосферы газового гиганта, ни женщины.

Мысли его обратились к женщине. Даджейль Гэлиан в некотором смысле была первопричиной всего этого, семенем, пустившим ростки всего остального, той единственной, кого корабль жаждал отыскать и душе которой – живой или спящей – он твердо вознамерился предоставить убежище, как только отринул стандарты Культуры. Теперь убежище осквернено, ее придется выгрузить вместе с остальными бродяжками, приблудными скитальцами и россыпями спящих душ. То, что он должен был исполнить, вынуждало его нарушить обещание, некогда данное ей, – а ведь ее жизнь и без того была полна нарушенных обещаний. Разумеется, он загладит свою вину, но для этого придется взять на себя новые обязательства – и, похоже, сдержать прошлые обещания. Что ж, довольно и этого.

В неподвижной диораме что-то мелькнуло; Аморфия взглянул в ту сторону и увидел черную птицу Грависойку, летящую над полем. Еще одно движение. Переступая через поверженных бойцов и обходя застывших на скаку всадников и бегущих солдат, Аморфия прошел между парой весьма убедительных столбов взметнувшегося в воздух грунта (тут разорвалось два пушечных ядра) и пересек небольшой, багряный от крови ручей, после чего оказался в другой части диорамы, где три дрона реактивационной команды парили над пробужденным человеком.

Как правило, люди предпочитали, чтобы их пробуждали дома, в знакомой обстановке и в присутствии друзей, но в последние десятилетия, по мере того как диорамы становились все более впечатляющими, зазвучали необычные просьбы о пробуждении прямо здесь, в гуще событий.

Аморфия опустился на корточки рядом с женщиной, изображавшей поверженного солдата; мундир, обагренный кровью, продырявили пули. Она лежала на спине, моргая на солнечном свету, а над ней вились автономники. Сползший шлем скафандра лежал в траве, будто резиновая маска, обнажив бледное, чуть одутловатое лицо. Бритая голова странным образом придавала старухе сходство с голеньким младенцем.

– Добрый день. – Аморфия взял женщину за руку и осторожно стянул с ее пальцев гелевый слой скафандра, вывернув его наизнанку, как перчатку.

– Кто… – прошептала женщина, сглотнув слюну; глаза у нее слезились.

Сиклейр-Наджаса Креписе Инце Стахаль да’Мапин поступила на Хранение тридцать один год назад в возрасте трехсот восьмидесяти шести лет. Критерий реактивации: весть о появлении очередного Избранного Мессии на планете Ишейс. Она изучала основную религию этого мира и пожелала присутствовать при Возвеличении будущего Спасителя, который должен быть появиться в ближайшие двести лет.

Ее губы искривились от кашля.

– Сколько… – начала она и снова закашлялась.

– Всего тридцать один стандартный год, – сообщил Аморфия.

Женщина недоверчиво прищурилась, потом улыбнулась:

– Недолго.

Несмотря на преклонный возраст, она быстро пришла в себя и уже через несколько минут поднялась и взяла Аморфию за руку. В сопровождении трех дронов оба направились через поле боя к ближайшему краю диорамы и остановились на пригорке, изображавшем Четвертую высоту, –

Страница 32

именно оттуда Аморфия недавно обозревал экспозицию. Аватар ощущал далекое, чуть саднящее чувство утраты, вызванное отсутствием женщины в картине. Раньше ее место сразу занял бы другой Принятый на Хранение, но теперь заменить ее было некем – разве что разобрать другую диораму.

Женщина огляделась и покачала головой.

Аморфия догадался, о чем она думает.

– Ужасное зрелище, – произнес он. – Но это последнее грандиозное сражение в истории Кслефьер-Примы, и то, что оно произошло на такой ранней стадии технологического развития, делает честь гуманоидным видам.

– Знаю, – промолвила женщина, обернувшись к Аморфии. – Впечатляющее зрелище. Да уж, вам есть чем гордиться.




II


Исследовательский корабль «Мир – залог изобилия» из клана Звездочетов Пятой флотилии эленчей-зететиков прочесывал малоизученную область Верхнего Листовихря в стандартном режиме случайного поиска. Он и еще семь кораблей клана Звездочетов покинули обиталище под названием Ярус в 4.28.725.500 и семенами рассеялись в недрах Вихря, пожелав друг другу удачи и понимая, что могут никогда больше не увидеться.

Прошел месяц, но корабль пока не обнаружил ничего особенного – лишь не нанесенный на карты космический мусор. Он зарегистрировал также сигнал – вероятно, следствие резонанса в пространственно-временном клубке позади корабля – о том, что за ним следует еще одно судно, однако представители других цивилизаций нередко увязывались за звездолетами эленчей-зететиков.

Эленчи некогда были частью Культуры, однако полторы тысячи лет назад несколько орбиталищ и множество Скал, кораблей, дронов и людей предпочли отклониться от магистральной линии развития. Как правило, Культура пыталась оставаться неизменной, хотя и поощряла стремление менее развитых цивилизаций к изменениям, выступая в роли беспристрастного посредника Вовлеченных – более развитых культур, игроков нынешнего раунда великой галактической партии.

Эленчи желали менять себя, а не других. Они стремились открывать неведомые цивилизации не для того, чтобы изменить их, а чтобы изменяться самим. В идеале любой эленч – Скала, корабль, дрон или человек – при неоднократных встречах с представителями более стабильных цивилизаций (к примеру, той же Культуры) каждый раз должен был являться в совершенно иной ипостаси; предполагалось, что эти изменения служили бы наглядным свидетельством контакта с другими цивилизациями, у которых эленчи заимствовали новые технологии для трансформации своего организма и новые знания для совершенствования своего разума. Поиск всеобъемлющей истины, которую не могла даровать им Культура со своим монософистским подходом, стал для эленчей призванием, миссией, священным долгом.

Как и следовало ожидать, такой подход принес весьма разнообразные результаты; эленчийские флотилии уходили в экспедиции – и не возвращались, либо пропадая навсегда, либо добровольно присоединяясь к другим цивилизациям.

А некогда, в незапамятные времена, это проявилось в чрезвычайно радикальной форме: один из кораблей превратился в ОРАГО – Объединение Роевых Агрессивных Гегемонизирующих Объектов, эгоистичных самовоспроизводящихся организмов, намеренных превращать любую встреченную ими материю в свои копии. Помимо обычного истребления, которое всегда оставалось одним из вариантов, были и другие способы справиться с этой проблемой и постепенно преобразить вышеупомянутые Объекты из Агрессивных в Евангелические, но если такие Объекты особенно упорствовали, люди погибали и способствовали тем самым осуществлению их неприглядных захватнических замыслов.

Сейчас эленчи редко сталкивались с подобными проблемами, но продолжали постоянно меняться. В каком-то смысле принадлежность к эленчам означала – даже в большей мере, чем принадлежность к Культуре, – определенную позицию, а не вхождение в состав четко очерченной группы людей или кораблей. Части эленчийской цивилизации постоянно поглощались и переваривались другими частями или вовсе исчезали, но к эленчам постоянно присоединялись другие индивиды и группы – выходцы как из Культуры, так и из других обществ, гуманоидных и не только; благодаря частой сменяемости разумных существ и производных идей эленчи стали одной из самых быстроразвивающихся Вовлеченных цивилизаций. Однако же, несмотря на все вышесказанное и, вероятно, как раз потому, что речь шла об особом мироощущении, о некоем меме, эленчи развили в себе способность – предположительно унаследованную от материнской цивилизации – сохранять относительную устойчивость среди постоянных перемен.

Они преуспели в обнаружении редкостей, таких как старинные артефакты, новые цивилизации, загадочные реликты Сублимированных, непостижимо древние хранилища изначальных знаний. Находки далеко не всегда интересовали самих эленчей, но часто возбуждали жгучее любопытство у представителей других сообществ, служили их целям, пополняли их информационные и финансовые фонды, особенно тогда, когда к находкам удавалось добраться раньше конкурентов. Таких редких, но чрезвычайно выгодных случаев за несколько

Страница 33

толетий накопилось достаточно, и некоторые общества оппортунистического толка, нимало не смущаясь, отправляли свои корабли вслед за эленчами. Поэтому «Мир – залог изобилия» не слишком встревожился, обнаружив за собой хвост.

Два месяца полета, и по-прежнему ничего интересного; газовые облака, пылевые облака, коричневые карлики да пара безжизненных звездных систем. Все эти объекты уже были обнаружены с помощью дистанционного наблюдения и, похоже, за всю историю своего существования не сталкивались с разумными существами.

Даже преследователя больше не было заметно. Если он и вправду существовал, то, вероятно, решил, что в этом полете «Миру – залогу изобилия» не будет сопутствовать удача. Но эленчийский корабль продолжал сканировать окружающее пространство. Пассивные датчики фильтровали естественный спектр в поисках осмысленных сигналов; лучи и импульсы, запущенные в пустоту и в пространственно-временной клубок, зондировали и разведывали космос, улавливая любые отзвуки, анализируя, размышляя, оценивая.

Через семьдесят восемь дней после отлета с Яруса «Мир – залог изобилия» начал маневр, который должен был вывести его к Эспери, красному гиганту, с той стороны, откуда, по данным корабля, еще никто не приближался. В четырнадцати световых месяцах от светила эленчийский корабль обнаружил артефакт.

Артефакт был чуть больше пятидесяти километров в диаметре. Абсолютно черное тело, локальная аномалия, неотличимая на расстоянии от равнозначного объема почти пустого межзвездного пространства. «Мир – залог изобилия» заметил его только потому, что объект ненадолго перекрыл часть далекой галактики, и эленчийский корабль, зная, что такие участки галактик не исчезают и не появляются сами по себе, занялся расследованием.

Похоже, артефакт либо почти не обладал массой, либо вообще был проекцией; он не взаимодействовал с тканью реальности и не оставлял следов на пространственно-временном клубке, который любое скопление материи деформировало своей массой, как камень, брошенный на батут. Артефакт-проекция словно бы парил над клубком, никак с ним не соприкасаясь: случай весьма необычный, требующий дальнейшего исследования. Еще более необычной была некая аномалия в нижней Энергетической Решетке, подстилавшей ткань реального пространства. Прямо под трехмерной формой артефакта имелся участок, где Решетка периодически утрачивала свою повсеместную хаотичность; там проявлялся смутный намек на порядок, как если бы артефакт отбрасывал странную – да что там, невозможную! – тень. Это было еще интереснее.

«Мир – залог изобилия» лег в дрейф у передней части артефакта (если о таковой вообще имело смысл говорить), попытавшись изучить его и одновременно связаться с ним.

Безрезультатно. Сфера с характеристиками абсолютно черного тела, безмассовая и незыблемая, напоминала волдырь на пространственно-временном клубке. Сигналы, посланные кораблем, не достигали никакого объекта, а скользили над невидимым волдырем, словно его там не было, и в неизменном виде продолжали свой путь в космосе позади него – как если бы при попытке снять камень с батута поверхность батута приподнималась и обволакивала камень.

Тогда корабль решил вступить в непосредственный контакт с артефактом, Переместив дронозонд под поверхность объекта, в гиперпространство под поверхностью пространства-времени, чтобы разрезать, рассечь саму ткань клубка, как при путешествиях в гиперпространстве. Дронозонд попытается проникнуть внутрь артефакта; если тот – не более чем проекция, автономник это установит; если там что-то есть, дрона туда либо не пустят, либо пустят. Корабль снарядил эмиссара.

Ситуация выглядела настолько необычной, что «Мир – залог изобилия» всерьез подумывал нарушить эленчийские традиции и отправить сообщение на Ярус или одному из своих коллег. Ближайший корабль клана Звездочетов Пятой флотилии находился в месяце пути и мог бы помочь, если бы «Миру – залогу изобилия» грозила опасность. Однако же звездолет решил не нарушать традиций и промолчать. Решение это носило отпечаток уклончивого прагматизма, ведь по меркам эленчей предполагаемый контакт считался успешным лишь в том случае, когда корабль действовал самостоятельно, не запрашивая сторонней помощи.

Кроме того, это задело бы его честь; эленчийские корабли самодостаточны и оперируют независимо, а не совместными усилиями, подобно кораблям Культуры!

«Мир – залог изобилия» послал дронозонд, оставаясь на связи с ним. Когда зонд пересек горизонт артефакта…


* * *

Записи, к которым имел доступ дрон Сисела Ифелеус 1/2, на этом внезапно обрывались.

Видимо, что-то произошло.

Из всего остального он помнил лишь одно – атаку на «Мир – залог изобилия», невероятно быструю и яростную; дронозонд был захвачен почти мгновенно, корабельные подсистемы сдались на несколько миллисекунд позже, а целостность корабельного Разума нарушилась (по предположениям автономника) менее чем через секунду после того, как дронозонд проник в пространство под артефактом.

Еще через несколько секунд Сисела Ифелеус 1/

Страница 34

был вовлечен в последнюю отчаянную попытку сообщить Галактике о постигшей корабль беде, а захваченные системы судна изо всех сил старались ему помешать – при необходимости ценой уничтожения автономника. Тем не менее сработала весьма рискованная, тщательно спланированная и давно подготовленная уловка, которая предусматривала участие его близнеца, а также предварительно запрограммированного автономного Переместителя, – хотя не без ущерба для дрона, который из Сиселы Ифелеуса 2/2 стал Сиселой Ифелеусом 1/2 и хранил в себе нечто вроде изуродованных останков Сиселы Ифелеуса 2/2.

Дрон, выражаясь фигурально, прижал ухо к стенке ядра, заключавшей разум его близнеца, и попытался извлечь крупицы смысла из доносившейся оттуда бессвязной белиберды. Это было все равно что слушать яростную ссору в соседней комнате: жуткие, леденящие звуки, вопли, к которым вот-вот прибавится звон разбитого стекла.

Его исходная личность, вероятно, погибла при попытке бегства; вместо своего родного тела он обретался в корпусе близнеца, чей исковерканный, обезображенный умослепок беспомощно неистовствовал в ядре с меткой 2/2.

Дрону, продолжавшему кувыркаться в космосе со скоростью двести восемьдесят километров в секунду, претила мысль о том, что внутри его разума обитает изуродованная, предательская копия его близнеца. Сперва он решил избавиться от этого груза – вышвырнуть ядро в пустоту и сжечь лазером, единственным еще годным оружием, или отключить питание, уморив содержимое ядра с помощью энергетического голода.

Но он не мог себе этого позволить; как и две компоненты высшего уровня, изуродованный близнец-умослепок мог содержать ключи к природе мышления самого артефакта. Близнеца, сердцевину ИИ и фотонное ядро следовало сберечь – они послужили бы уликами, а может, и образцами, позволяющими выработать своего рода противоядие, защищающее от смертоносного воздействия артефакта. Оставался даже шанс на то, что и в исковерканном состоянии умослепок и две высшие компоненты сохранили фрагменты подлинной личности близнеца.

Более того, возможно, Разум корабля потерял управление, но не был подчинен; возможно – как небольшой гарнизон, отступивший от стен крепости, которую больше не в силах оборонять, и укрывшийся в почти неприступной главной башне, – Разум вынужденно отсоединился от всех подсистем и передал командование захватчикам, но сберег свою личность в ядре, устойчивом к внешнему проникновению, подобно тому как сохранилось электронное ядро (где ныне ярились останки близнеца) в сознании дрона, спасшегося бегством.

Эленчийские Разумы и раньше попадали в такие переделки и выживали; несомненно, такое ядро могло погибнуть (но не отключиться само, как ядро автономника, так как располагало внутренним источником энергии), однако даже самый агрессивный захватчик подумал бы десять раз, стоит ли уничтожать источник информации, который рано или поздно окажется в его власти. Лучше было устроить осаду.

Надежда есть всегда, твердил себе дрон; не надо отчаиваться. Согласно имевшимся у него спецификациям, Переместитель, катапультировавший его с обреченного судна, мог зашвырнуть объект, равный по размерам Сиселе Ифелеусу 1/2, почти на световую секунду. Хватит ли этого, чтобы оторваться от преследования? Сенсоры «Мира – залога изобилия» были не в состоянии зафиксировать столь малый объект на таком расстоянии; оставалось лишь надеяться, что и артефакт на это не способен.

Культура называла подобные артефакты Эксцессиями. Термин обрел презрительную окраску, и эленчи старались его избегать, употребляя лишь изредка, между собой. Эксцессия – нечто чрезмерное, чересчур агрессивное, чересчур могучее или излишне склонное к экспансии и прочее. Такие штуки возникали или создавались раз за разом. На нечто подобное всегда рисковали наткнуться отважные искатели приключений.


* * *

Итак, теперь он знал и что произошло, и что содержится в ядре 2/2. Возникал вопрос: как быть?

Нужно было послать весточку в окружающий мир. Корабль доверил ему эту миссию, ставшую целью его жизни в тот миг, когда на судно обрушилась массированная атака.

Но как? Его крохотный варпер уничтожен, как и система экстренной связи и ГП-лазер. Не было устройств, способных работать на сверхсветовых скоростях. Все, что не могло вырваться из пространственно-временного клубка, увязало в тягучей медлительности – дрону не удавалось высвободить из нее ни себя, ни даже сигнал. Он словно бы превратился в быстрое, грациозное насекомое, порывом ветра сметенное в стоячий пруд и, не в силах преодолеть поверхностное натяжение, утратившее всю грацию в отчаянной, безнадежной борьбе с непонятной, вязкой, враждебной средой.

Он снова обследовал второстепенное ядро, где ждали активации механизмы самовосстановления – не его собственные авторемонтные модули, а те, что принадлежали близнецу-перебежчику. Почти наверняка враг подчинил себе и эти системы, так что обращаться к ним, скорее всего, было бесполезно. Однако же соблазн был велик, поскольку существовала ничтожно малая вероятность, что

Страница 35

сумятице схватки они уцелели.

Соблазн… Нет. Так рисковать нельзя, это глупо.

Придется самому сконструировать системы авторемонта. Это возможно, но требует целой вечности – месяца. Для человека – не столь долгий срок; для автономника, даже мыслившего с прискорбно низкой скоростью света на поверхности пространственно-временного клубка, он был подобен нескольким последовательно вынесенным пожизненным приговорам. Месяц – не такой долгий срок, если провести его в ожидании; дроны отлично умели ждать и знали множество способов приятно проводить время или отстраняться от его течения. Но месяц – ужасно долгий срок для концентрации на чем-либо, для выполнения единственного задания.

Этот месяц стал бы лишь первым этапом. Даже в лучшем случае осталось бы много тонкой работы: механизмы авторемонта требуют указаний, наладки, руководства, калибровки, иначе одни займутся уничтожением вместо восстановления, а другие будут копировать то, что требуется удалить. Все равно что выпустить миллионы потенциально раковых клеток в уже поврежденное биотело и пытаться уследить за каждой из них. Не хватало еще уничтожить себя по ошибке или случайно повредить системы, удерживающие искалеченного близнеца, либо изначальные устройства авторемонта. И даже если все получится, процесс отнимет годы.

Безнадежно!

Он все равно запустил подготовку – что оставалось делать? – и погрузился в размышления.

У него имелось еще несколько миллионов частиц антивещества, манипуляторное поле (мощностью где-то между пальцем и рукой, но способное после масштабирования работать на микрометровых длинах и разрезать молекулярные связи: обе эти функции нужны при изготовлении прототипов систем авторемонта), двести сорок одна нанобоеголовка миллиметровой длины, также с антивеществом, небольшой Отражатель и лазер почти с полным зарядом. И наконец, оставался наперсток с кашицей – биохимическим мозговым субстратом, последней надеждой…

…который больше не способен мыслить – но вдохновляет на размышления.

Что ж, и унылая слизь кое на что сгодится. Сисела Ифелеус 1/2 взялся сооружать импровизированную реакционную камеру с экранированием, параллельно прикидывая, как лучше всего смешать антиматерию с клеточной слизью для получения максимальной реакционной массы тяги, как направить результирующий факел в ту сторону, где этот выхлоп привлек бы наименьшее внимание.

Ускориться в межзвездном пространстве с помощью никудышного мозга – в этом что-то есть. Запустив эти программы, дрон вернулся к проблеме создания авторемонтного устройства, предварительно издав эквивалент тяжелого вздоха – так сказать, сбросив пиджак и закатав рукава.

И тут вокруг него – и сквозь него – прокатилось волновое возмущение пространственно-временного клубка; резкая, намеренно вызванная рябь пространства-времени.

Автономник на целую наносекунду перестал мыслить.

Такие волны довольно редки. Некоторые вызваны естественными причинами, к примеру коллапсом звездного ядра. Однако эта волна была сжатой, туго свернутой – не то что громадные, широкие валы, возникающие, когда звезду поглощает черная дыра.

Волна не естественная, а искусственная. Ее кто-то послал. Это сигнал. Или прощупывание.

Дрон Сисела Ифелеус 1/2 беспомощно ощутил, как его тело, весом в несколько килограммов, предательски резонирует и порождает эхо-сигнал, который распространяется по радиусу кругового возмущения внутри клубка и возвращается к источнику импульса.

Он испытывал… не отчаяние, нет. Нечто вроде тошноты.

Он ждал.

Реакция последовала скоро: тонкие, аккуратные, прощупывающие мазерные нити, пучки энергии, сходящиеся почти в бесконечности, чуть в стороне от места, где, по прикидкам автономника, находился артефакт – в трехстах тысячах километров…

Дрон попытался заэкранироваться, но ему не позволили. Он начал отключать системы, предположительно поврежденные атакой мазерного сигнала, хотя луч казался не слишком сложным. Потом луч внезапно пропал.

Дрон огляделся. Ничего. Однако, сканируя холодные, темные глубины космоса вокруг себя, он ощущал, как едва заметно содрогается поверхность пространства-времени. Что-то приближалось.

Далекая вибрация медленно усиливалась.

…Насекомое, пойманное поверхностным натяжением пруда, снова замерло, но вода уже задрожала, и то, что двигалось – либо скользя по поверхности воды, либо поднимаясь из глубин, – понемногу приближалось к беспомощной добыче.




III


Вагончик скользил по одному из монорельсов, проложенных между сверхпроводящих катушек под крышей обиталища. Через скошенные окна Генар-Хофен смотрел вниз, на окутанную облаками местность.

По меркам Культуры обиталище Божья Дыра было недостаточно велико, чтобы называться полноценным орбиталищем, и к тому же представляло собой замкнутое пространство; тем не менее вот уже почти тысячу лет оно было крупным аванпостом Хамов в той области космоса, которую большинство цивилизаций называли Папоротниковым Черешком. Обиталище представляло собой трубу диаметром в десять и длиной в две тысячи двести

Страница 36

илометров, свернутую кольцом и оснащенную сверхпроводящими катушками и электромагнитными волноводами, проложенными по внешнему ободу. Источником энергии служила крутившаяся с большой скоростью крошечная черная дыра, расположенная там, где у колеса находится ступица. Разделенное на круглые секции жилое пространство имело форму дутой шины, надетой на внешний обод, а вместо выступов и выемок протектора были многочисленные портальные галереи и доки, куда прибывали и откуда отправлялись в полет корабли Хамов и десятка других цивилизаций.

Весь комплекс медленно вращался по вытянутой дальней орбите вокруг непримечательного коричневого карлика, слишком маленького для полноценной звезды и не имевшего других спутников, – зато ему выпала честь оказаться в месте, откуда Хамы могли укреплять и расширять свою сферу влияния.

Монорельсовый вагончик мчался к широкой стене, высившейся впереди. Рельс исчезал в небольшой круглой двери, которая, пропуская вагончик, разжалась, наподобие сфинктера, и сомкнулась опять. Вагончик оказался в коротком полутемном туннеле, потом миновал еще одну дверь и выскочил в туманное пространство, дальний край которого терялся в мареве облаков.

Внутренняя секция обиталища Божья Дыра была разделена примерно на сорок индивидуальных отсеков, по большей части пронизанных решетчатыми опорами, балками и трубами – они придавали конструкции дополнительную прочность, но в основном служили для крепления гнездовий, главного элемента Хамской архитектуры. Почти в каждой секции обиталища имелись открытые просторные отсеки, где в слоях облаков мелькали редкие гнездовья и разнообразная флора и фауна. Эти отсеки воспроизводили природные условия, привычные для Хамов, предпочитавших планеты и луны с метановой атмосферой; именно в этих отсеках, служивших охотничьими заказниками, Хамы предавались своему любимому занятию – охоте. Над одним из таких отсеков и проезжал сейчас монорельсовый вагончик. Генар-Хофен снова посмотрел вниз, но охотников не увидел.

Заказники занимали почти пятую часть обиталища; с суровыми требованиям реальности Хамам пришлось смириться, однако, будь их воля, под охотничьи угодья отвели бы половину жизненного пространства, но и тогда считали бы, что проявляют завидную сдержанность и во многом себе отказывают.

Генар-Хофен снова задумался над соотношением между жаждой развлечений и необходимостью совершенствовать полезные навыки, которого требовалось достичь любой развитой цивилизации, желающей принять участие в великой галактической игре. По стандартным критериям Культуры безудержное увлечение охотой не позволяло Хамам стать полноценными, перспективными и ответственными космопроходцами. Разумеется, представителям Культуры хватало мудрости, чтобы сознавать неизбежный субъективизм таких оценок; к тому же чем больше сил и времени Хамы уделяли охотничьим подвигам и развеселым пирушкам, тем меньше сил и времени у них оставалось, чтобы пакостить в подчиненной им области Галактики.

Однако же именно любовь Хамов к охоте и развлечениям делала их Хамами. Излюбленная ими разновидность охоты требовала тесного сотрудничества и сложных манипуляций в трех измерениях, что стимулировало интеллект – тот самый интеллект (хотя и не только он), который выводит разумные виды в космос. У каждой расы есть свой рецепт успеха, свое соотношение между здравым смыслом, изобретательностью, взаимовыручкой и агрессией; если бы Культура попыталась умерить пристрастие Хамов к охоте, то они стали бы менее сообразительными и любопытными. Любая игра не только развлекает ребенка, но одновременно и готовит его к взрослой жизни. Игра – дело серьезное.

В заказнике по-прежнему не было ни охотников, ни зверей, лишь парящие в облаках тонкие растительные островки и вертикальные стебли. Несомненно, в складках газовых мешков местной растительности прятались зверьки поменьше, добыча тех, на кого охотились Хамы, но с такого расстояния их не было видно, да и туманная дымка мешала.

Генар-Хофен откинулся назад. Сидений в вагоне, не приспособленном для людей, не было, но в гелевом скафандре Генар-Хофен чувствовал себя как в кресле. Как обычно, он надел жилет и поясную кобуру. У ног стояла скафогелевая сумка со всем необходимым. Генар-Хофен посмотрел на нее, небрежно пнул – не слишком вместительная штука для полета протяженностью шесть тысяч световых лет.

– Вот ублюдки, – нарушил молчание модуль.

– Ты чего? – спросил Генар-Хофен.

– Вечно затягивают все до последнего, – мрачно сказал модуль. – Представляешь, переговоры о фрахте кораблей только-только закончились! Тебе через десять минут улетать, а этим уродам хоть бы хны.

– О фрахте кораблей, во множественном числе? – уточнил он.

– Во множественном числе, – подтвердил модуль. – От нас требуют зафрахтовать не одно, а целых три нелепых корыта. Между прочим, я без труда помещусь в любое, но они уперлись и настаивают на трех, представляешь? По их меркам это чуть ли не эскадра!

– Может, им деньги нужны.

– Безусловно, тебя забавляет, что ты стал источником обогащ

Страница 37

ния Хамов, однако позволь напомнить, что повсюду, где это существенно, деньги – эффективный инструмент власти, влияния и воздействия.

– Эффективный инструмент, говоришь… – пробормотал Генар-Хофен. – Ты сам до этого додумался, Скопелль-Афранки?

– Дело в том, что всякий раз, снабжая Хамов денежными средствами, мы фактически поощряем их экспансию. Это безнравственно.

– А с какой стати мы их научили обиталища строить? Это посущественнее расчетов по игорным долгам.

– Это другое. Мы поделились с ними нашей технологией, потому что они уже захватили кучу планет, а к построенным нами орбиталищам доверия не питали. А сейчас речь идет не о твоих игорных долгах, хоть они и чудовищны, и не о твоей странной привычке постоянно давать взятки больше запрошенного, а о двухмесячном фрахте трех Хамских крейсеров класса «Новая» со всей командой.

Генар-Хофен едва не расхохотался во все горло:

– Ну ведь ОО не с твоих счетов эти деньги снимает?

– Нет, конечно. Но я мыслю шире.

– А при чем здесь я?! – запротестовал Генар-Хофен. – Я же не виноват, что это самый быстрый способ доставить меня туда, где я нужен ОО.

– Мог бы отказаться.

– Мог бы, но не стал. Ты бы мне плешь проел из-за того, что я презрел свой долг перед Культурой.

– Именно это тебя и остановило, – съязвил Скопелль-Афранки.

Монорельсовый вагончик начал сбрасывать скорость, и модуль с преувеличенно громким щелчком прервал разговор.

«Вот мудак», – подумал Генар-Хофен.

Вагончик миновал еще пару стен внутри обиталища и выкатился в загроможденную промзону, где из тумана выступали остовы недавно заложенных Хамских кораблей, будто коллекция жутких скелетов с чужеродными сочленениями позвонков и ребер или нелепые фигурные украшения сложной системы опорных колонн и контрфорсов самого обиталища. Монорельсовый вагончик медленно въехал в решетчатый цилиндр, ведущий к одному из структурных элементов, остановился, а потом резко ухнул вниз – почти что в свободном падении.

Вагончик завибрировал. Вернее, задребезжал. Генар-Хофен вырос на орбиталище Культуры, где шум издавал только спортивный транспорт или самодельный, построенный для развлечения. Обычные транспортные средства были бесшумными, разве что иногда спрашивали пассажиров, на каком этаже остановиться или какую ароматическую отдушку распространить в кабине.

Вагончик провалился сквозь пол и оказался в огромном ангаре, где над окутанными туманом переплетениями стройных балок выступали высокие шипастые башенки вертикальных структур строящегося судна. Мимо пронеслись борта, топорщившиеся острыми выступами и режущими лопастями.

– Ай-й-я! – восторженно заверещал скафандр, разделявший любовь Хамов к свободному падению.

– Рад, что тебе нравится, – подумал Генар-Хофен.

– Не забывай, если эта хрень сейчас разобьется, от множественных переломов тебя не спасу даже я, – сообщил скафандр.

– Не можешь сказать ничего толкового – заткнись нафиг, – ответил он.

Вагончик пролетел сквозь переборку следующего уровня и попал в очередной туманный ангар, где зазубренными небоскребами вздымались почти готовые корабли Хамов. У самого пола ангара вагончик, раскачиваясь и дребезжа, затормозил. Скафандр поддержал Генар-Хофена, сомкнувшись вокруг него, но от неприятных избыточных перегрузок живот все равно скрутило. Вагончик прошел через пару воздушных шлюзов, с лязгом проехал по темному туннелю и остановился на краю внутренней стороны обиталища.

За пологим изгибом крошечного мирка виднелись ряды доков, подобные грудной клетке огромного зверя; несмотря на яркое освещение, во мраке можно было разглядеть редкие звезды. Примерно в половине доков стояли корабли Хамов и других рас. Всех их затмевали три колоссальных черных звездолета, каждый длиной около двух километров; похоже, их создатели вдохновлялись образом древней авиабомбы, летящей к цели, а для пущей красоты приварили к бортам подобия старинных мечей, сабель, ятаганов и кинжалов. Корабли были пришвартованы в доках за несколько километров отсюда; вагончик развернулся и устремился к ним.

– Вот они, славные корабли «Лихой рубака II», «Грозное копье» и «Карающий клинок», – возвестил скафандр, когда вагончик снова стал сбрасывать скорость и черные пузатые громады кораблей закрыли собой звезды.

– Рад знакомству, – подумал Генар-Хофен, подняв сумку.

Он осматривал корпуса трех боевых кораблей, надеясь заметить следы былых сражений. Отметины обнаружились на корабле посредине: вдоль борта, по устрашающим шипам и выступам тянулась тонкая сетка искривленных полос, светлеющая на темно-сером и черном фоне бортов. Даже Генар-Хофен, которого оружие мало интересовало, понял, что по поверхности скользнул плазменный заряд. Вдобавок звездолет посредине и бок ближайшего к вагончику корабля покрывали смазанные серые круги, вроде застарелых синяков, а четкие прямые линии на корпусе третьего говорили о применении еще какого-то оружия.

Разумеется, корабли Хамов, как и корабли любой развитой цивилизации, располагали системами самовосстановления, отметины

Страница 38

на них были не толще слоя краски, и боеспособность от этого никак не страдала. Боевые шрамы Хамы полагали отличительными знаками доблести, украшающими храбрецов и их корабли, поэтому механизмы авторемонта программировали на легкую недоделку, чтобы по праву заслуженная слава военного флота оставалась на всеобщем обозрении.

Вагончик затормозил близ корабля посредине, в чаще исполинских труб и спиральных обмоток, уходивших в недра боевого судна. Снаружи донеслись глухие удары, чавканье и шипение – системы вагончика проводили проверку. Спустя несколько минут герметизирующее устройство исторгло струю пара, дверца вагончика откинулась наружу, уйдя вверх. За ней открывался шлюзовой коридор, где по стойке смирно выстроился почетный караул Хамов. Разумеется, честь они отдавали не Генар-Хофену, а Пятерику и еще одному Хаму, в капитанском мундире. Оба офицера, приподнявшись в воздух на щупальцах и размахивая ластами, направились к гостю.

– А вот и он! – вскричал Пятерик. – Генар-Хофен! Знакомься: Потомственный Барабанщик Шестой из племени Меченосцев, командир боевого крейсера «Карающий клинок». Ну что, человек, готов прокатиться?

– А то! – сказал Генар-Хофен и ступил из вагончика в шлюз.




IV


Ульвер Сейк недавно исполнилось двадцать два; вундеркиндом она слыла с трех лет, а студенты всех пяти курсов единогласно называли ее самой сексапильной девушкой университета; на Фаговой Скале она разбила больше сердец, чем ее легендарная прапрапрабабушка. И вот сейчас дрон Чурт Лайн бесцеремонно уволок ее с выпускного бала.

– Чурт! – возмутилась она, сжав в кулачки руки, обтянутые длинными черными перчатками, и, наклонив голову вперед, пристукнула высокими каблуками по замысловатому паркету-маркетри. – Да как ты смеешь?! Ты хоть видел, с каким я очаровашкой танцевала? Он невероятно прекрасен! А ты меня от него нагло оторвал!!!

Дрон, спешивший следом, обогнул ее, распахнул древние, без автоматики, входные двери вестибюля и своим корпусом размером с чемоданчик задел пышный кринолин бального платья.

– Ульвер, прошу прощения, – заявил автономник. – Умоляю, поторопись.

– Ты мне все платье измял, – сказала она.

– Извини.

– Он прекрасен, – с напором повторила Ульвер Сейк, шагая по вымощенному каменными плитами коридору между картинами и растениями в кадках; дрон парил перед ней, направляясь к входу в капсульный туннель.

– Я тебе верю, – отозвалась машина.

– Ему мои ноги понравились! – Ульвер оглядела юбку, укороченную спереди и выставлявшую напоказ длинные ноги в непроглядно-черных чулках и фиолетовых, в тон наряду, туфельках; шлейф декольтированного платья рывками змеился по каменным плитам.

– Ноги у тебя очень красивые, – согласился автономник, велев панели управления капсулы поторопиться.

– Еще бы! – воскликнула она и раздраженно тряхнула головой. – А он великолепен!

– Верю.

Вдруг она остановилась, порывисто обернулась, нетвердо стоя на ногах, и заявила:

– Я возвращаюсь.

– Куда?! – Чурт Лайн, метнувшись к ней, преградил дорогу; они едва не столкнулись. – Ульвер! – гневно произнес автономник; его аура сверкнула белым. – Хватит уже!

– Отстань. Он великолепен. Он мой. Он меня достоин. Прочь с дороги!

Дрон не сдвинулся с места. Ульвер забарабанила кулаками по его лицевой панели, споткнулась, икнула.

– Ульвер, Ульвер, – укоризненно проговорил дрон, осторожно придержав ее руки своими полями.

Она наклонила голову вперед и сурово свела брови, глядя на переднюю сенсорную полоску дрона.

– Ульвер, прошу тебя, – сказал автономник, – Пожалуйста, выслушай меня. Это…

– Да в чем дело-то?! – простонала она.

– Я же тебе говорил. Ты должна кое-что увидеть. Сигнал пришел.

– А тут нельзя показать? – Она оглядела вестибюль: мягко подсвеченные портреты, перистые листья, ползучие стебли и зонтики растений в кадках. – Тут же нет ни души!

– Нет, нельзя, – сказал Чурт Лайн почти раздраженно. – Ульвер, послушай. Это важно. Прошу тебя. Ты хочешь работать в Контакте?

– Предположим, – вздохнула она и страдальчески закатила глаза. – Работать в Контакте, путешествовать, исследовать новые…

– Так вот, считай, тебя туда приглашают, – сказал автономник, выпуская ее руки.

Она склонила к нему голову. Среди искусно уложенных черных кудрей блестели крошечные, наполненные гелием шарики золота, платины и изумруда. Волосы, похожие на разнаряженную грозовую тучу, коснулись передка машины.

– А этого юношу мне исследовать позволят? – с напускной серьезностью осведомилась она.

– Вот если все сделаешь как надо, то Контакт пришлет тебе целый корабль красавцев. Прошу тебя, не уходи.

Ульвер презрительно фыркнула и, приподнявшись на цыпочки, поглядела поверх автономника в сторону бального зала, где звучала все та же танцевальная мелодия.

– Мне не любые красавцы нужны, а именно этот.

Дрон снова взял ее руки в свои поля, придав ауре желто-зеленый оттенок спокойного дружелюбия, и произнес:

– Милая моя, я тебе сейчас чистую правду скажу. Во-первых, у тебя будет еще множество

Страница 39

прекрасных молодых кавалеров. Во-вторых, это твой лучший шанс вступить в Контакт или даже в Особые Обстоятельства, и при этом они сочтут себя твоими должниками. Ясно тебе? Отличный шанс, деточка.

– Не называй меня деточкой! – презрительно бросила она.

Дрон Чурт Лайн был другом семейства Сейк почти тысячу лет, а отдельные части его личности восходили к программам домпьютера девятитысячелетней давности. Не в его привычках было открыто напоминать о своем возрасте и указывать, что в сравнении с ним Ульвер всего лишь бабочка-однодневка, но при необходимости он без стеснения этим пользовался.

Ульвер прищурилась и внимательно оглядела машину:

– Мне не послышалось? Особые Обстоятельства, говоришь?

– Да.

Ульвер отступила на шаг.

– Гм… – сказала она, задумчиво сведя брови.

За ее спиной раздался звон, и двери капсульного туннеля отворились. Ульвер повернулась и пошла к туннелю.

– Ну где ты там застрял?! – бросила она через плечо. – Вперед!


* * *

Фаговая Скала странствовала по Галактике почти девять тысяч лет, что делало ее одним из древнейших элементов Культуры. Сперва она была астероидом трехкилометровой длины внутри планетной системы – одной из первых, исследованных существами, которые позднее стали частью Культуры. Там велась добыча металлов, минералов и драгоценных камней, а впоследствии, когда огромные внутренние полости были загерметизированы и наполнены воздухом, астероид раскрутили для создания искусственной силы тяжести и превратили в обиталище, вращающееся вокруг этого солнца.

Позднее новые технологии и политические обстоятельства сделали желательным перемещение Скалы за пределы системы. Ее оснастили ионными и ядерно-паровыми ракетными двигателями, после чего разогнали и вывели в межзвездное пространство. С оглядкой на те же политические обстоятельства обиталище снабдили мощными сигнальными лазерами и пусковыми установками с частичным наведением на цель, которые могли использоваться и как электромагнитные рельсовые пушки. Несколько лет спустя обиталище, несколько покореженное, но уцелевшее и наконец признанное своими обитателями разумным существом, одним из первых среди космических существ провозгласило себя частью новой панцивилизационной и панвидовой группы – Культуры.

Долгие годы, десятилетия, века и тысячелетия Фаг странствовал по Галактике от системы к системе. Сначала он сосредоточился на торговле и производстве, а затем занялся образовательными и культурными проектами – технологический прогресс позволил Культуре равномерно распределять производственные мощности, выпускать почти что угодно почти где угодно, и объемы торговли свелись к минимуму.

Фаговую Скалу ныне относили к особой категории артефактов Культуры – не мир и не корабль, а нечто среднее. Для удовлетворения потребностей растущего населения скала разрасталась за счет внутрисистемного и межзвездного мусора; обломки металла, астероидов, льда и спрессованной пыли наслаивались на выщербленную, изъязвленную выбоинами поверхность – притягивались, поглощались, преображались; прошла всего тысяча лет с тех пор, как астероид из рудника стал обиталищем, но исходный Разум его бы уже не узнал. Длина астероида составляла не три километра, а тридцать, и лишь передняя часть первоначальной скалы выглядывала из скопления гор, усеянных оборудованием, пузатыми ангарами, похожими на воздушные шары, и круглыми терминалами для транзитных путешественников. Теперь скала походила на неправильный конус.

Скорость аккреции постепенно уменьшилась, и к настоящему времени длина Фаговой Скалы достигла всего семидесяти километров, а население – ста пятидесяти миллионов. Она напоминала скопление зазубренных камней, гладкой гальки и отшлифованных раковин, собранных на пляже и сцементированных воедино, или наскоро сооруженный курган, на склонах которого раскинулась музейная экспозиция, посвященная истории технического развития Культуры; тут были пусковые площадки, радарные шахты, взлетно-посадочные полосы, локаторные комплексы, тарелки телескопов, пилоны электромагнитных пушек, кратерообразные ракетные сопла, двустворчатые двери ангаров, диафрагмы, а также впечатляющая коллекция куполов всех форм и размеров – то в полной сохранности, то полуразобранных или просто обвалившихся.

По мере роста размеров и населения увеличивалась и максимальная скорость Фаговой Скалы. Она обзаводилась все более эффективными и мощными двигателями, пока не обрела способность перемещаться с приличной быстротой, либо нарушая ткань пространства-времени, либо прокладывая свой путь в гиперпространстве над собой или под собой с помощью самонаведенной сингулярности.

Предки Ульвер Сейк принадлежали к числу основателей колонии, пятьдесят четыре их поколения проживали на Фаге, а имена двоих упоминались во всех сводных историях Культуры, даже однотомных. Кроме них, в роду Ульвер были и те, кто, согласно моде той или иной эпохи, носил физическое обличье птиц, рыб, дирижаблей, змей, устойчивых облаков дыма или одушевленных кустов.

Потом на эти причуды стали см

Страница 40

треть косо, и жители Скалы в течение последней тысячи лет постепенно вернулись к человеческому облику – разумеется, выбирая самые привлекательные его черты. Впрочем, этот облик отчасти зависел – по крайней мере, поначалу – от превратностей генетического наследия, и Ульвер гордилась тем, что никогда не подвергала свое тело искусственным изменениям (кроме нейрокружева, но оно в счет не шло). Только смельчак или безумец, будь то человек или механизм, мог заявить Ульвер Сейк, что общепринятое человеческое обличье недостаточно прекрасно и восхитительно и оставляет желать лучшего, в частности если речь идет о человеческой особи женского пола, и более того – если ее зовут Ульвер Сейк.


* * *

Ульвер оглядела помещение – полукруглое, довольно просторное, формой напоминавшее аудиторию или лекционный зал с наклонным полом. Ступени и скамьи зала были заставлены столами и оборудованием сложной конструкции. На дальней стене висел огромный экран.

Они прошли по длинному туннелю, которого Ульвер никогда прежде не видела, миновали несколько толстых зеркальных дверей – те поворачивались при их приближении и возвращались на место, стоило им пройти. Ульвер, любуясь своим отражением и роскошным фиолетовым платьем, горделиво приосанилась.

Когда последняя дверь вернулась на место, в зале вспыхнул яркий свет, и стало заметно, что вокруг очень пыльно. Автономник метнулся в сторону и завис над одним из столов.

Ульвер, удивленно озираясь, чихнула.

– Будь здорова.

– Спасибо. Чурт, а где это мы?

– В Аварийном Центре управления Фаговой Скалой, – ответил дрон.

Стол под ним засветился в нескольких местах, над столешницей появились световые квадраты и прямоугольники. Ульвер Сейк подошла поближе, чтобы лучше разглядеть яркие картинки.

– А я про него не знала, – сказала она и провела пальцем в черной перчатке по поверхности стола.

Прямоугольники и квадраты сменились, стол что-то зачирикал. Чурт Лайн укоризненно шикнул на Ульвер и отвел ее руку, а его аура полыхнула белым. Девушка возмущенно уставилась на автономника, взглянула на палец, испачканный серой пылью, и вытерла его о корпус дрона.

Чурт Лайн мог бы затянуть эту часть корпуса полем, на котором никакая пыль не удержалась бы, но сейчас невозмутимо продолжал парить над столиком, управляя быстро меняющимися табло. Ульвер раздосадованно скрестила руки в черных перчатках.

Световые табло возникали одно за другим, непрерывно сменяя друг друга; по ним скользили цифры и символы. Затем все исчезло.

– Отлично. – Дрон выдвинул из корпуса небесно-голубое манипуляторное поле, ухватил им литой металлический стул и придвинул его под колени Ульвер так резко, что ей пришлось плюхнуться на сиденье.

– Эй! – Ульвер, расправив кринолин, негодующе воззрилась на дрона.

Тот по-прежнему невозмутимо произнес:

– Что ж, приступим.

Неожиданно над столом возник квадрат коричневого дымчатого стекла. Ульвер попыталась отыскать в нем свое отражение.

– Ты готова? – спросил дрон.

– Угу, – протянула она.

– Ульвер, дитя мое… – начал дрон серьезным, веками отработанным тоном, потом повернулся в воздухе и оказался прямо перед девушкой.

– Ну что? – спросила та, закатив глаза.

– Ульвер, я понимаю, что ты…

– Да, я выпила, но соображаю хорошо.

– Верю. И все же я должен убедиться, что ты осознанно принимаешь это решение. То, что я сейчас покажу, изменит всю твою жизнь.

Ульвер, вздохнув, оперлась о стол локтем, затянутым в длинную перчатку, обхватила ладонью подбородок и процедила:

– Самонадеянные юнцы часто обещают мне нечто подобное, но всякий раз это оказывается либо разочарованием, либо шуткой дурного толка.

– Это не тот случай. Пойми, Особые Обстоятельства заинтересуются тобой просто потому, что ты это увидишь. Так что тебя не оставят в покое, даже если не примут в Контакт или ты передумаешь туда поступать. Вполне возможно, что из-за того, что? ты сейчас увидишь, за тобой будут наблюдать всю жизнь. Да, я чересчур драматизирую, но, как бы то ни было, мне очень хочется, чтобы, прежде чем в это ввязаться, ты в полной мере уяснила все возможные последствия.

– Ага, мне тоже. – Она зевнула. – Давай начнем.

– Ты поняла, что я тебе сказал?

– Да поняла я, поняла! – воскликнула она, всплеснув руками. – Давай уже.

– И еще одно…

– Ну что еще?! – застонала она.

– Ты согласишься отправиться в далекое путешествие под видом другого человека и… вероятно, оказать посильную помощь в похищении гражданина Культуры?

– Чего-о? – Она сморщила нос и смешливо фыркнула.

– Значит, нет, – сказал дрон. – Я предполагал, что ты не согласишься, но должен был спросить. Что ж, в таком случае я приступаю к показу, – с облегчением произнес он.

Ульвер оперлась на столешницу руками в перчатках, опустила на них подбородок и посмотрела на дрона несколько протрезвевшим взглядом:

– Чурт, а в чем вообще дело?

– Увидишь, – ответил дрон, отлетев от экрана. – Готова?

– Еще немного – и усну.

– Отлично. Внимание!

– Есть, командир, – сказала она, при

Страница 41

урившись.

– Смотри!

Она откинулась в кресле, сложив руки.

На экране возникли слова:



(Идет текстоперевод затруднительных для понимания терминов/акронимов, неясные места взяты в фигурные скобки {}.)

(Лог-файл получен на Фаговой Скале):

?

1) [широкополосная трансляция по сети, MЧ {стандартный нонарный марейн}, получено в 4.28.855.0065+]:


– А что означает нонарный?

– Девятеричный. Обычный марейн. Ты же его в детском саду учила! Сетка три на три.

– А-а.

Текст прокручивался дальше:



*!c11505.* {перевод: (* = широкополосная трансляция), (! = предупреждение), далее следует номер сектора Галактики, в целом все является сжатым сигналом тревоги стандартного формата.}

?

2) [качающийся пучок, M1, {базовый язык общения интрагалактических кораблей Культуры} получено в 4.28.855.0079-]:

ЗАУР. {перевод: Значительная Аномалия Уровня Развития}.

c2314992+52 {перевод: галактические координаты четвертого уровня точности}.

{от} ФП {перевод: (экспедиционный корабль Контакта) «Фортуна переменчива»} в 4.28.855.*


– А можно убрать эти строчки с символами? – попросила Ульвер. – Они ведь мне ничего ценного не сообщают.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=24313980&lfrom=201227127) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.