— Ты всегда так. Начнешь разбирать книги, зачитаешься через десять минут. И уборке конец.
Если человека не знаешь, по голосу его возраст угадать трудно. Голоса часто старятся раньше владельцев. Или долго остаются молодыми.
«Двадцать два часа ровно», — сказала женщина по телефону «сто». Я вдруг подумал, что если ее голос записали давно, десять лет назад, то она набирает номер «сто», когда ей скучно, когда она одна дома, и слушает свой голос, свой молодой голос. А может быть, она умерла. И тогда ее сын или человек, который ее любил, набирает…
Согласен, я занимался чепухой. Искал то, чего и быть не могло. Но вполне допускаю, что процентов десять вполне нормальных людей, окажись они на моем месте, делали бы то же самое.
но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать...
Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе уже кажутся только мечтами.
“Ты всегда так. Начинаешь разбирать книги, зачитываешься через десять минут, и уборке конец.”
- Сколько вам лет, Нина? - Тринадцать. А вам? - Больше сорока. Между нами толстенная стена из кирпичей. - И каждый кирпич - это месяц, правда? - Даже один день может быть кирпичом. - Да, - вздохнула Нина, - тогда это очень толстая стена.
Дорогой Вадим Николаевич! Я, конечно, знаю, что вы не придете. Да и как можно верить детским мечтам, которые и себе самой уже кажутся только мечтами. Но ведь хлебная карточка была в том самом подвале, о котором вы успели мне сказать...
Я не могу врать. Я могу ошибаться.
– Нельзя так со старшими разговаривать, – отозвался я. – Я не могу врать. Я могу ошибаться.
- Между нами толстенная стена из кирпичей. - И каждый кирпич - это месяц, правда? - Даже один день может быть кирпичом.
И в комнате стояла буржуйка. И я сижу не диване, подобрав ноги. И горит свечка, или это было керосиновая лампа? И курица кажется нереальной, сказочной птицей, которую едят только в романах, хотя я тогда не думал о курице.
Книга была настолько знакома, что казалось странным, как я мог ее забыть, — если бы не разговор с Ниной, так бы никогда и не вспомнил о ее существовании. И стало чуть стыдно, как перед честно отслужившим костюмом, который отдают старьевщику на верную смерть.
Голос опять сменил тон, был он недоверчив, был он маленьким, три вершка от пола