Мне сорок пять лет. Все нормальные люди давно застрелились или хотя бы спились. А я даже курить и то чуть не бросил.
В борьбе с абсурдом так и надо действовать. Реакция должна быть столь же абсурдной. А в идеале - тихое помешательство.
Хемингуэй умер. Всем нравились его романы, а затем мы их якобы переросли. Однако романы Хемингуэя не меняются. Меняешься ты сам. Это гнусно — взваливать на Хемингуэя ответственность за собственные перемены.
– Народу было много? – Сначала не очень. Пришел я – стало значительно больше.
Бывает, ты разговариваешь с женщиной, приводишь красноречивые доводы и убедительные аргументы. А ей не до аргументов. Ей противен сам звук твоего голоса.
...В Америке улыбка еще не показатель. Бог знает, что здесь проделывается с улыбкой на лице.
Когда человека бросают одного и при этом называют самым любимым, делается тошно.
У нас есть свобода и молодость. А свобода плюс молодость вроде бы и называется любовью.
К этому времени я уже был похож на молодого филолога. То есть научился критиковать Достоевского, восхищаясь при этом Шарковым и Гольцем.
Если утром не закурить, тогда и просыпаться глупо...
У меня бывало - скажешь человеку правду о нём, и тотчас же возненавидишь его за это.
Государственных деятелей, как известно, в эмиграции хватает.
«Не пытайтесь делать гоголь-моголь из крутых яиц!»
Я совершенно убежден, что можно покорить любую женщину, без конца фотографируя ее.
Сначала я продал мою жалкую библиотеку, которая чуть ли не целиком умещалась на тумбочке в общежитии. Потом заложил шерстяной спортивный костюм и часы. Я узнал, что такое ломбард с его квитанциями, очередями, атмосферой печали и бедности. Пока Тася была рядом, я мог не думать об этом. Стоило нам проститься, и мысль о…
