Другие берега

СиВ. Поход за электричеством и огнем №2 .

Не смотря на то, что я не любитель мемуаров, автобиографий и биографий, эта книга оказалась совершенно на другой ступени. Чудесный язык, зачаровывающие обороты речи, текучее повествование. Создавалось полное ощущение того, что ты читаешь 100%-художественную литературу. Причем читать её хочется медленно, смакуя каждое предложение, перечитывая и хорошенько вдумываясь в прочитанное.

Какой же чудесный язык у Владимира Владимировича!

А как красиво Набоков вспоминает о своей России, как тоскует по ней:

В общем, не знаю, что еще сказать. Скажу только то, что для меня Владимир Владимирович Набоков - гений! Чистый талант слова, красноречия, философии! Я благодарна ему за то, что мне довелось познакомиться в жизни с литературой такого качества!

Обычная квартира становится средневековым замком, расширяя свои границы под взглядом ребёнка. Улица за окном моментально заполняется напоминающим безе или крем на торте вовсе не холодным, а сладким снегом - оживают не дремлющие мечты, возникают дорогие сердцу фигуры людей, сказочные из книг или вполне себе реальные...

Вот гуляют невиданные звери, прирученные лишь тобой, вот двери в Нарнию, а слышите? бууум - настенные часы двенадцать раз отрицают иную судьбу для Золушки. Детскую фантазию не остановить.Краткость таких мгновений множится, собираясь в часы, которые наверняка будешь перебираешь потом, словно бусины на чётках. Ощущение счастья заполняет ребёнка целиком. Оно не совсем осознанно, но уже почти привычно. И главное, беззаботная и наивная, но такая крепкая вера в то, что ничего никогда не изменится, никто не уйдёт, всё останется как есть, бежит по его венам вместе с кровью.Плёнка на кассете памяти неслышно крутится где-то там, в глубине тебя, старательно фиксируя краткую, нет, безграничную пору детства. Чтобы впоследствии превратиться в воспоминания, балуя своим уютом и покоем. Огорчая своей отчаянной невозвратностью.Пора детства - это верное пристанище души, её уютный дом, куда возвращаются мысли взрослого человека, где хранится всё самое лучшее, то, чему не может быть срока давности. Что никогда не поблекнет. Что бесценно. Великий писатель ты или самый обыкновенный человек, у тебя непременно найдётся что рассказать внимательному слушателю, чем поделиться, о чём пожалеть.

Набоковская автобиография не имеет чёткого контура, в ней нет стремления составить собственное жизнеописание. Только дымка иногда совершенно разрозненных воспоминаний, чрезвычайно важных для автора. Взмах крыла бабочки... Газовый шарф, плывущий по волнам воздуха, по волнам памяти Набокова... Трепетные ощущения от красоты заснеженной аллеи - всё невесомо, едва касаясь хрупкими буквами листа... Грозные, грузные исторические события пропущены через окуляры писателя, и неважно как оно было на самом деле, ведь перед нами воспоминания конкретного человека, его взгляд на историю, задевшую/раздавившую/а возможно едва коснувшуюся рукавом рукава...

Родители и воспитатели, школа, увлечения и первые влечения к девочке - подробно, но словно бы на пуантах двигается перо Набокова по бумаге. Зачитаться можно его стилем, влюбиться в эту тягучую образность, в случае, если вы ещё не влюблены. Податливо вертится колёсико, бежит-шуршит плёнка, расцветают диковинные букеты Набоковских фраз... Слушал бы дальше, слушал ещё, слушал, слушал....Дальше...

Дальше...

Автор плетёт узор своей судьбы по памяти, ярко и красочно описывая далёкие события детства и юности, анализирует воспоминания, придавая им осмысленность и находя взаимосвязи.

Уютное и милое детство, проведённое в Петербурге, деревне, на заграничных курортах, сменяется неустроенной эмигрантской порой, наполненной ностальгией по потерянной Родине.

Очень символично, что роман начинается первым детским осознанным впечатлением самого Набокова, а заканчивается ярким образом и впечатлением его маленького сына при отплытии из Франции в Америку, к другим берегам.

Пока была на стадии того, что язык произведений его мне нравится, а содержание нет.

Вот эта книга, посоветованная мне Julia_cherry (Юль, огромное спасибо), очень продвинула мне в знакомстве с автором. Мне кажется, что лично мне и знакомиться надо было начинать именно с нее. Продвинула в том плане, что я больше поняла автора и его личность, поняла, что полюбить автора я уже не смогу никогда, а вот с произведениями все-таки буду пока знакомиться дальше.

Дело в том, что книга автобиографична. Фактически это воспоминания Набокова о детстве. И вот тут для меня книга очень неровная. Некоторые места меня увлекали, некоторые были скучны и очень многие малость раздражали. Дело в том, что автор абсолютно хорошо относится только к своим самым близким людям, причем являющимися ровней ему. Обо всех остальных, даже о которых вроде бы он отзывается хорошо, пишет, что они многое ему дали, все равно, пишет о них свысока, находит массу отрицательного, высмеивает это.

Если раньше мне казалось, что он просто не любит людей, теперь я поняла четко, он просто ставит себя выше их. По праву рождения. По образованию. По богатству в конце концов. И сам с собой лукавит. Он пишет, что не любит большевиков не из-за того, что у них отняли деньги, а от того, что отняли страну детства. На самом деле его устроило бы только то положение вещей, в котором он находился: богатое детство.

Вот после это книги еще больше хочу почитать Машеньку, потому что ее Набоков назвал слабым произведением. Подозреваю, что с моим плебейским вкусом, она мне понравится больше остальных его произведений.

А язык, как и в остальных его произведениях хорош, от этого никуда не денешься.Прочитано в рамках русского лотоЗаписки любителей

Выра, Рождествено, Большая Морская, 47... Да, где-то в этих местах может мелькнуть бант или разрезать темноту ночи карбидный велосипедный фонарь, но все люди размыты, смазаны, лишены четкости...

И мне жаль, что я не владею цветным языком, ведь именно таким нужно писать эту рецензию.

Если Набоков описывает поездку в поезде, то это будут прекрасные виды за окном, с опускающимися и поднимающимися проводами, с деревьями и лугами; движущиеся, дрожащие тени, оживляющие купе; даже неряшливость слуг, подающих обед, будет заполнять память, но кто ехал вместе с ним, маленьким Владимиром, - этого автор не припомнит.

Главы, посвященные первой любви, живут летними красотами Выры, шорохом велосипедных шин, порханием безмятежных бабочек (бабочки, как и шахматы - это тоже любовь Набокова, которую он пронес через всю жизнь), нежными вечерами усадьбы Рождествено... Зимой - хрустящим снегом Петербурга... А сама девушка, скрывающаяся за вымышленным именем Тамара (автор уверяет, что оно окрашено в цветочные тона ее настоящего имени), более ярко нам является в повести \"Машенька\".

Конечно, среди комнат и аллей, в череде часто меняющихся няней, бонн, гувернеров, по крупицам создается Набоков. Вот он в 6 лет, свободно читающий и пишущий на английском, но совершенно не умеющий писать русскими буквами (кроме единственного слова \"какао\"). Вот подросший, в школе (в Тенишевском Училище), обвиняемый в нежелании «приобщиться к среде», в надменном щегольстве фанцузскими и английскими выражениями, которые попадали в русские сочинения. Не стоит этому удивляться и сейчас, держа в руках \"Другие берега\".

С Европой и уже взрослым Набоковым история повторяется: встреча с Цветаевой запомнилась сильным весенним ветром, а встреча с Куприным - дождем и желтыми листьями.

В последних главах книги у Набокова появляется собеседник. Сначала удивляешься этому \"ты помнишь\", но потом понимаешь, что эта часть посвящена жене и сыну, и уже их тени мелькают на страницах, тропинках, террасах, ступенях... Книга прочитана в \"Игре в классики\"

Отчего-то похожи они на яблоки с дачи моей бабушки: побитые градом, подъеденные червячками, неказистые с виду, но такие ароматные и вкусные, стоит только начать есть, преодолев отторжение и приняв эту форму, чтобы потом не оторваться от содержания, и, не насытившись, хотеть ещё, ещё и ещё.

Слог Набокова витиеват и сложен, это резная, искусно сделанная ручка, приводящая в движение механизм из шестерёнок (то есть извилины читателя), и не стоит винить эту красивую старинную ручку, если шестерёнки должным образом не смазаны и двигаются со скрипом. Невозможно не влюбиться в эти строки, где писатель словно волшебной палочкой взмахнул пантонным веером и рассыпал все эти цвета на белизну листа:

Там и сям тёмными пятнышками мелькают неизвестные рядовому читателю слова, вот ты напоролся зубом на такую оспинку, и рука сама потянулась в энциклопедию: а что такое плерез? куда едет шнельцуг? что за брик-а-брак украшал кабинет? какие речи велись в чапаррале? И ведь нет вины его в том, что читатель не знает трёх языков (плюс ещё латынь пускает пыль в глаза), а если даже и знает, то не в состоянии так быстро переключаться с одного на другой язык, чтобы в мгновение ока с полуслова, с полунамёка понимать эту шараду из слов. Ведь это у него, а не у тебя была нескончаемая вереница нянек, гувернанток и гувернёров, различных национальностей и наклонностей, научивших или не научивших его и брата французскому, английскому и дерзким убеганиям из дома.Есть в воспоминаниях Набокова и кислинка — этот снобистский налёт, придающий яблочным бокам аристократический лоск, и если задуматься и откусить с того бока побольше, то можно набить и оскомину. Грусть-печаль по ушедшим годам, нелинейные, нелогично-подробные не в тех местах (какие нам хочется знать) воспоминания о семье, детстве, об утратах былого нет-нет, да и перемежаются откровенно снобскими замечаниями типа: «Как назло в тот день автомобиль за мной не приехал, пришлось взять извозчика», в то время как другие школяры седлали трамвай. Или вот ещё случай: «не особо талантливая» Зинаида Гиппиус, имевшая смелость сказать Володиному отцу: «Пожалуйста, передайте вашему сыну, что он никогда писателем не будет», за что была навсегда увековечена злопамятным Володей, через десятилетия протащившим и выплюнувшим эту желчь на девственно-белую бумагу. Мнемозина, к которой так часто обращается Набоков, в эти разы не подвела, сумела оттиснуть эти горьковатые воспоминания, но где же она была, что теперь на месте воспоминаний о жене, о жизни в эмиграции откусанными яблочными ломтями зияют лакуны. И все эти детали, написанные наверняка не дрогнувшей рукой, так же приятны, как и «теплый, вялый запашок не совсем здорового, пожилого мужчины Алфёрова», навсегда знакомый нам из «Машеньки» или ржавчина яблок, пахнувшая из открытой комнаты воспитательницы Mademoiselle.Но, чёрт возьми, не могу не любить Набокова, этого «пятидесятилетнего толстяка в трусиках», как он сам себя называет, скачущего по холмам с сачком и, словно бабочку, пришпилевшего память о себе и в лепидоптерологию, и в литературоведение (не иначе как от великой жадности и желания доказать, утереть нос всем этим Зинаидам и редакторишкам занюханных газет). Люблю за этот узорный язык, за эту грусть и осенние вздохи по утраченной молодости, за любовь к удобствам и прелестям жизни интеллигентной семьи, за правду и утаение, за всё то, что заставляет не проглотить и поглотить писанину, а медленно и вдумчиво пережёвывать, перетирать это жёсткое повествование в яблочное пюре, удобоваримое и понятное. Люблю его, стервеца.Так вот, читатель, ищущий в этой автобиографии чашку, найдёт только неполную колоду карточек, скреплённых подёрнутыми патиной скрепками.Книга прочитана в рамках Книгомарафона.

280 страниц - таких наполненных, таких многоцветных, таких глубоких. 280 страниц, в которых хотелось погружаться с головой и тонуть, тонуть, дать каждой клеточке пропитаться каждой буквой. 280 страниц, на каждой из которых хотелось закрыть глаза и видеть жизнь автора его же глазами: прогуляться по родовому имению Выра под Петербургом, где в старом парке росли грибы, которые так любила в одиночестве собирать мама; услышать крики крестьян, что подбрасывали в воздух своего барина в знак благодарности; проследить за полетом первой пойманной бабочки, которая отказалась умирать в запертом шкафу; поиграть с таксой - правнуком чеховских Хины и Брома, между прочим; следить, как качается на волнах греческое судно с ироничным названием \"Надежда\", на котором семья Набоковых покидала захваченный большевиками Крым; переживать из-за несостоявшейся дуэли отца, жизнь которого годы спустя забрала пуля, выпущенная в спину; познакомиться с немецким студентом, коллекционировавшем снимки казней, что так любовно делались им самим по всей Европе, и который так жаждал сфотографировать самоубийство друга, но тот (подлец!) захотел еще пожить.

Жизнь Набокова - это причудливая галерея образов и лиц, коими автор в итоге напитал свои книги.

В прошлый раз я сделала ошибку - прочитала автобиографию прежде всего, решила, что, познакомившись с автором, смогу разглядеть в его творчество нечто, скрытое от глаз непосвященного. Я ошиблась. Корни проще проследить, если видел расцвет творчества писателя целиком.

В этот же раз я имела удовольствие находить параллели между сюжетами и персонажами выдуманного автором мира и событиями и людьми из мира реального. Я узнала, например, что Аннабеллу (первую любовь Гумберта Гумберта) в реальности звали Колетт, она была хрупкой девочкой с темными кудряшками и на руках ее были синяки от щипков жестокой матери. А прообразом Машеньки (саму книгу, к слову, автор называет \"неудачной\") была некая Тамара, тоска по которой в воспоминаниях Набокова прочно сплелась с тоской по утраченной родине.

На протяжение всей книги я испытывала некое чувство сродни дежа вю - узнавала целые сцены из \"Отчаяния\", \"Защиты Лужина\", \"Лолиты\", \"Машеньки\" и это, по непонятным причинам, было чертовски приятно :) В целом же описать книгу можно одним лишь словом - образы. Образы, образы, образы...

В \"Куколках\" Джона Уиндема группа детей могла телепатически обмениваться картинками-образами, которые полностью вытесняли необходимость слов. Читая \"Другие берега\" я поняла какого это - общаться при помощи таких вот образов-картинок, ведь именно их неустанно посылает Набоков со страниц автобиографии, с бесконечной любовью и гордостью похваляясь своим прошлым.

Я обязательно перечитаю эту книгу еще раз сразу после того, как прочту все работы Набокова, чтобы снова испытать это прекрасное чувство дежа вю - целые строки, украденные из собственного прошлого, призванные вдохнуть жизнь в обитателей книг.Книга прочитана в рамках игры Назад в прошлое! тур #32

От книги я ожидала большего.

⠀

Другие берега - берега той далёкой для эмигранта России, к которым уже не суждено прикоснуться. Сквозь время Набоков извлекается из памяти сложный узор событий и передаёт его читателю под романтичной ностальгической вуалью. Ведь воспоминания - это все, что осталось у него от Родины.

⠀

Первые детские осмысления себя, ароматы и цвета. Образы молодых родителей. Его необычный детский мир в среде высокой интеллектуальности. Игры. Иностранные языки. Череда гувернанток и учителей. Семейная любовь ко всему английскому. Цветные карандаши, рисование, теннис, домашняя библиотека, непойманная первая бабочка...

Позднее подростковая любовь, так перекликающаяся с «Машенькой», товариши, поездки в Европу, учёба в Кембридже.

⠀

Набоковское детство и юность прошли на стыки времён в состоятельность дворянской семье. Его окружал комфорт и достаток. Автор вспоминает своё благородное происхождение, Тенишевское училище, коллекцию авто, жизнь в доме на Большой Морской в пока ещё царском Санкт-Петербурге, а также беззаботное время, проведённое в их имении под Гатчиной.

⠀

Если хочешь узнать писателя, побывай на его родине. Набоков — писатель-интеллектуал и феномен русской литературы сформировался как раз таки в «совершеннейшем, счастливейшем детстве», которое он попробовал воскресить из своей памяти в «Других берегах».

⠀

Это не мемуары. Здесь отсутствует линейное описание событий. «Берега» - роман о творце, обращённый к пониманию философии творчества писателя, формирование его как личности в «вывихнутом» историческом времени.

⠀

«Прижимая губы к тонкой узорчатой занавеске, я постепенно лакомился сквозь тюль холодом стекла».Читала в рамках игры \"Игра в классики\"

Как изящно, как зло, как бесконечно остроумно он высмеивает всё вокруг. Блаженство на физиологическом уровне!И вызывающее совершенство. Множество цветных картин: мать и грибы, мадмуазель, множество гувернеров, Тамару - юношескую любовь, авто, ждущее у входа, брата Гиппиус - учителя в училище, описания отца и матери, (мало брата-погодка, младших детей нет вообще), вакации на море, поезд, усадьбу в окрестностях Петербурга, дядю и его судьбу.

Как Набоков владеет словом! Совершенно до боли!И - магия. \"Другие берега\" - это заклинание с рифмованным началом и концом: мальчик, держащий руки родителей. А в середине:

\"Все так, как должно быть, ничто никогда не изменится, никто никогда не умрет.\"

Теперь я прониклась. Подобно прустовскому циклу, этот роман пытается вернуть \"утраченное время\", воссоздать его со всеми подробностями - и как раз незначительные эпизоды и детали оказываются самыми важными.

Задействованы все образы - звуковые, визуальные, тактильные, вкусовые. Они сплетаются в картину жизни.

И, к во всякой хорошей биографии, очарование момента сочетается с тем, что автор смотрит на него с дистанции \"прожитой жизни\", и в яркость детских впечатлений примешивается ощутимая нотка ностальгии.

Очень правильная книга для длинных зимних вечеров.

И любимая цитата - \"Память об этой пасмурной прогулке вскоре заслонилась другими впечатлениями; но когда года два спустя я узнал о смерти сироты-старухи (удалось ли мне вызволить ее из моих сочинений, не знаю), первое, что мне представилось, было не ее подбородки, и не ее полнота, и даже не музыка ее французской речи, а именно тот бедный, поздний, тройственный образ: лодка, лебедь, волна.\"

\"Другие берега\" - это автобиография. А если точнее, это котел, в котором варятся самые светлые, полупрозрачные и порхающие воспоминания в основном из детства автора. Здесь нет хронологии повествования - Владимир Владимирович скачет от одного эпизода к другому и возвращается к самому началу. Знаете, это очень похоже на сбивчивый, неровный рассказ ребенка, неспособного удержать линию повествования. Собственно, именно детским воспоминаниям о родном крае, о матери здесь отведено особое место. Мне казалось, что читать про это будет не так интересно, как о уже повзрослевшем Набокове. Но нет! Детские воспоминания - это особый мир, в котором главенствующее место занимает Мама - совершенно волшебная женщина, без меры любящая своего ребенка и чувствующая его.

Я вполне допускаю, что широкому кругу читателей книга будет не интересна или покажется скучной из-за отсутствия крепкого сюжета. Но она ценна именно ощущениями, которые вызывает. Эта тоненькая книга позволяет проникнуть в мир автора, который, в конце концов, сформировал его, его творческий путь и этот неповторимый язык, который вряд ли кто-то когда сможет затмить.Прочитано в рамках игр: Игра в классики, Собери их всех

Начнём с того, что это не просто автобиография, а литературное изложение своей жизни, а точнее, по большей части, своего детства. И этот факт немного огорчил, так как меня интересует всё-таки более зрелая жизнь писателя.

И это первый минус: мало фактов из жизни. Но зато куча вещей, которые лично меня ну совсем не интересуют, например, во что была одета мать Набокова во время игры в теннис; какой рисунок на паркете и узоры на лестнице были в семейном имении; количество уборных в доме в общем и описание самой красивой из них в частности.

Второй минус: и на этот раз описание родственников, бесконечной череды гувернанток и воспитателей. Не об этом я хочу читать! И в целом «минусы» книге я ставила из-за того, что автобиографичного в ней немного.

Но тем-не-менее я узнала некоторое количество фактов и о самом Набокове.

У него были галлюцинации, слуховые и зрительные.

Одно из немногих, что связывало Набокова с русскими классиками - это его такса (внук или правнук такс А.П.Чехова).

В детстве он был невероятно влюбчив, как, наверное, и каждый ребёнок.

И самым странным фактом мне показалась его любовь к родине и тоска по ней. В своих романах Набоков вообще не затрагивает эту тему, поэтому было довольно странно об этом читать.

Ну и, конечно же, неповторимый слог автора, который даже автобиографию, не являющуюся художественной литературой, превратил в таковую.

«Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно, впрочем, сильными когтями, из России, стал прямо болезнью» - как вы думаете, о чем говорит автор?

В этом автобиографичном романе, переведенном/пересказанном самим Набоковым для нас, русскоязычных читателей, не стоит искать сколько-нибудь внятного сюжета. Другие берега напоминают нагромождение проходных эпизодов и проходных персонажей, создается ощущение, что Набоков вспоминает прошлое прямо в момент писания: тут он не помнит имя собачки, а через 3 страницы оно приходит ему в голову и он радостно пишет: «летит, отзываясь в звонком воздухе: Флосс, Флосс, Флосс!..»

Но не стоит обманываться этой сумятицей, закольцованность начальной и финальной сцен, подсказки, тут и там разбросанные по тексту говорят, что перед нами сложный узор извлеченных из памяти событий: «Я с удовлетворением отмечаю высшее достижение Мнемозины: мастерство, с которым она соединяет разрозненные части основной мелодии, собирая и стягивая ландышевые стебельки нот, повисших там и сям по всей черновой партитуре былого».

Жаль, что он не перевел все свои произведения на русский, потому что даже от лучшего переводчика какая-нибудь чисто набоковская «смуглая мгла» неизбежно ускользнет.

Биографии всегда мне казались чем-то настолько скучным, что читать их можно только при яром фанатизме по автору или исторической личности. Но Набоков выходит за рамки этого, казалось бы, скучного жанра - не зря он сам называет \"Другие берега\" \"автобиографической повестью\" - и действительно, он так интересно и захватывающе, с иногда проскальзывающей лёгкой иронией, но с неизменной теплотой рассказывает о событиях своей жизни: череда гувернанток и воспитательниц, страсть к бабочкам и шахматам, которые появляются в каждой его книге; весёлые детские забавы и приключения; юношеская пылкая, но недолгая любовь; учёба в Кембридже, а позже - эмиграция в Германию.

Однако в первую очередь книгу стоит читать хотя бы из любви к прекрасному слогу - здесь он мелодичен, певуч и волшебен как ни в каком другом романе писателя.

Ох Набоков ... Чувствую в моем сердце «книжного червя» отведено для него особое место. Хотя для меня это было его первое произведение, слог Владимира Владимировича показался мне сказочным и безумно отточенным, его уникальные высказывания, колкие замечания, прекрасно подобранные метафоры и пару саркастических моментов хотелось перечитывать по несколько раз и как можно точнее запомнить, чтобы потом рассказывать их «непросвещенным». А как божественно писатель передаёт характеры героев, что я ни разу не усомнилась в подлинности и реальности написанного. Но надо заметить, что данное произведение является автобиографией, состоящей из разнообразных моментов его жизни, поэтому особого сюжета оно не имеет. Что являлось для меня небольшой проблемой, так как этот момент является для меня значимой частью в книгах. Но несмотря на это, я обязательно буду и дальше знакомится с творчеством этого автора, чтобы и дальше восхищаться его мастерством

В некоторых рецензиях я уже писал, что не любитель биографий, автобиографий и мемуаров. Однако Ремарк и Набоков стоят особняком в моём литературном топе, поэтому мне действительно хотелось узнать об их жизни побольше. Что касается именно Набокова, то я просто давно его не читал, соскучился по неподражаемому языку Владимира Владимировича, по психологическим уловкам и неожиданным сюжетным поворотам, характерным для его произведений. Получил ли я всё это от его мемуаров? Язык, как всегда, потрясающий, истинное наслаждение для глаза и мозга! Мало кто может орудовать словами столь виртуозно!Однако при всей безупречности формы к содержанию есть некоторые вопросы. Пока расскажу о тех частях, которые понравились больше всего. Начнём с детства. Было очень любопытно читать о тех играх, которыми занимал себя мальчик, смотрящий на мир совершенно иначе. Он видел всё вокруг под другим углом, чувствовал жизнь острее, думал больше, глубже проникал в суть вещей. На мой взгляд, такое мироощущение можно назвать проклятием гения. Особое место в жизни Набокова занимала синестезия. Очень любопытное явление, о котором почитать всегда интересно, ибо невозможно представить, каково это – видеть все слова в цветовой гамме?! Особенно поражаюсь тому, как Набоков описывает вкус слов! Само это словосочетание уже прекрасно!

Вот что об этом пишет сам Набоков:

Кроме всего, я наделен в редкой мере так называемой audition colorée – цветным слухом. Тут я мог бы невероятными подробностями взбесить самого покладистого читателя, но ограничусь только несколькими словами о русском алфавите: латинский был мною разобран в английском оригинале этой книги.

Не знаю, впрочем, правильно ли тут говорить о «слухе»: цветное ощущение создается, по-моему, осязательным, губным, чуть ли не вкусовым путем. Чтобы основательно определить окраску буквы, я должен букву просмаковать, дать ей набухнуть или излучиться во рту, пока воображаю ее зрительный узор. Чрезвычайно сложный вопрос, как и почему малейшее несовпадение между разноязычными начертаниями единозвучной буквы меняет и цветовое впечатление от нее (или, иначе говоря, каким именно образом сливаются в восприятии буквы ее звук, окраска и форма), может быть как-нибудь причастен понятию «структурных» красок в природе. Любопытно, что большей частью русская, инакописная, но идентичная по звуку, буква отличается тускловатым тоном по сравнению с латинской.Черно-бурую группу составляют: густое, без галльского глянца, А; довольно ровное (по сравнению с рваным R) Р; крепкое каучуковое Г; Ж, отличающееся от французского J, как горький шоколад от молочного; темно-коричневое, отполированное Я. В белесой группе буквы Л, Н, О, X, Э представляют, в этом порядке, довольно бледную диету из вермишели, смоленской каши, миндального молока, сухой булки и шведского хлеба. Группу мутных промежуточных оттенков образуют клистирное Ч, пушисто-сизое Ш и такое же, но с прожелтью, Щ.Переходя к спектру, находим: красную группу с вишнево-кирпичным Б (гуще, чем В), розово-фланелевым M и розовато-телесным (чуть желтее, чем V) В; желтую группу с оранжеватым Ё, охряным Е, палевым Д, светло-палевым И, золотистым У и латуневым Ю; зеленую группу с гуашевым П, пыльно-ольховым Ф и пастельным Т (все это суше, чем их латинские однозвучия); и наконец, синюю, переходящую в фиолетовое, группу с жестяным Ц, влажно-голубым С, черничным К и блестяще-сиреневым З. Такова моя азбучная радуга (ВЁЕПСКЗ).Исповедь синэстета назовут претенциозной те, кто защищен от таких просачиваний и смешений чувств более плотными перегородками, чем защищен я. Но моей матери все это показалось вполне естественным, когда мое свойство обнаружилось впервые: мне шел шестой или седьмой год, я строил замок из разноцветных азбучных кубиков – и вскользь заметил ей, что покрашены они неправильно. Мы тут же выяснили, что мои буквы не всегда того же цвета, что ее; согласные она видела довольно неясно, но зато музыкальные ноты были для нее как желтые, красные, лиловые стеклышки, между тем как во мне они не возбуждали никаких хроматизмов. Надобно сказать, что у обоих моих родителей был абсолютный слух: но увы, для меня музыка всегда была и будет лишь произвольным нагромождением варварских звучаний. Могу по бедности понять и принять цыгановатую скрипку или какой-нибудь влажный перебор арфы в «Богеме», да еще всякие испанские спазмы и звон, – но концертное фортепиано с фалдами и решительно все духовые хоботы и анаконды в небольших дозах вызывают во мне скуку, а в больших – оголение всех нервов и даже понос.Не меньший философский интерес представляет для меня описываемый Набоковым страх заснуть и не проснуться, утратить контроль над миром и сознанием. Поймал себя на мысли, что сам испытывал нечто подобное. Никогда в детстве не спал днём, например. … Да и ночью сейчас «выключаюсь « довольно долго, ибо непросто освободиться от множества мыслей в голове. С удовольствием приведу отрывок из книги на эту тему: Всю жизнь я засыпал с величайшим трудом и отвращением. Люди, которые, отложив газету, мгновенно и как-то запросто начинают храпеть в поезде, мне столь же непонятны, как, скажем, люди, которые куда-то «баллотируются», или вступают в масонские ложи, или вообще примыкают к каким-либо организациям, дабы в них энергично раствориться. Я знаю, что спать полезно, а вот не могу привыкнуть к этой измене рассудку, к этому еженощному, довольно анекдотическому разрыву со своим сознанием. В зрелые годы у меня это свелось приблизительно к чувству, которое испытываешь перед операцией с полной анестезией, но в детстве предстоявший сон казался мне палачом в маске, с топором в черном футляре и с добродушно-бессердечным помощником, которому беспомощный король прокусывает палец. Единственной опорой в темноте была щель слегка приоткрытой двери в соседнюю комнату, где горела одна лампочка из потолочной группы и куда Mademoiselle из своего дневного логовища часов в десять приходила спать. Без этой вертикали кроткого света мне было бы не к чему прикрепиться в потемках, где кружилась и как бы таяла голова. Удивительно приятной перспективой была мне субботняя ночь, та единственная ночь в неделе, когда Mademoiselle, принадлежавшая к старой школе гигиены и видевшая в наших английских привычках лишь источник простуд, позволяла себе роскошь и риск ванны – чем продлевалось чуть ли не на час существование моей хрупкой полоски света. В петербургском доме ей отведенная ванная находилась в конце дважды загибающегося коридора, в каких-нибудь двадцати ударах сердца от моего изголовья, и, разрываясь между страхом, что ей вздумается сократить свое торжественное купанье, и завистью к мирному посапыванию брата за ширмой, я никогда не успевал воспользоваться лишним временем и заснуть, пока световая щель в темноте все еще оставалась залогом хоть точки моего я в бездне. И наконец они раздавались, эти неумолимые шаги: вот они тяжело приближаются по коридору и, достигнув последнего колена, заставляют невесело брякать какой-нибудь звонкий предметик, деливший у себя на полке мое бдение. Вот – вошла в соседнюю комнату. Происходит быстрый пересмотр и обмен световых ценностей: свечка у ее кровати скромно продолжает дело лампы, которая, со стуком взбежав на две ступени дивного добавочного света, тут же отменяет его и с таким же стуком тухнет. Моя вертикаль еще держится, но как она тускла и ветха, как неприятно содрогается всякий раз, что скрипит мадемуазелина кровать… Наступает период упадка: она читает в постели Бурже. Слышу серебристый шелест оголяемого шоколада и чирканье фруктового ножа, разрезающего страницы новой Revue des Deux Mondes. Я даже различаю знакомый зернистый присвист ее дыханья. И все время, в ужасной тоске, я стараюсь приманить ненавистный сон, ибо знаю, что сейчас будет. Ежеминутно открываю глаза, чтобы проверить, там ли мой мутный луч. Рай – это место, где бессонный сосед читает бесконечную книгу при свете вечной свечи! И тут-то оно и случается: защелкивается футляр пенснэ; шуркнув, журнал перемещается на ночной столик; Mademoiselle бурно дует; с первого раза подшибленное пламя выпрямляется вновь; при втором порыве свет гибнет. Ещё один интересный момент в жизни писателя – его мастерское переключение между русским и английским языком, его совершенное владением одним и другим. Причем здесь ведь речь идёт не только о словах, но и об образе мышления, менталитете. У меня бы точно от такого контраста башню сорвало! Нужно ещё сделать некоторое пояснение: я здесь подразумеваю не разговорную речь, таких примеров много в моей жизни, а именно то, что оба языка одинаково были профессий Владимира Владимировича, средством заработка на хлеб, если угодно! Ну, впрочем, чего я удивляюсь многогранности гения!? Теперь мы подходим к самому сложному – началу критики произведения. Мне не хватило в книге ощущения того, что Набоков ещё и человек, а не только гений. То есть, я ждал больше описаний его отношений с друзьями, девушками, коллегами по цеху… этого получилось совсем мало… поэтому, самой интересной для меня была глава про знакомство и отношения с Тамарой. Хотя она началась и закончилась слишком быстро…. хоть бы рассказал, как с женой познакомился, как развивалась их история любви, как воспитывали ребёнка…. А то как-то отрывочно рассказал про супругу и сына, будто бы просто галочку поставил….В целом могу сказать, что книга читалась чуть медленнее, чем я ожидал. Было несколько реально скучных фрагментов: большая глава о родственниках автора, которые всё равно не были столь интересными личностями, как сам Владимир Владимирович. Рассуждения о шахматах и шахматных задачах, в которых я не понимаю ничего от слова совсем. Рассказы писателя об увлечении бабочками тоже не впечатлили, ибо к фауне я равнодушен, уж простите! Однако, хотя книга и не произвела эффекта разорвавшейся бомбы, я очень рад, что прочёл её! Ведь у меня получилось утолить жажду набоковского стиля и глубже проникнуть в мир этого удивительного человека, ура! Следующей станет проба Набокова как автора рассказов. Скорее всего, возьмусь за сборник Весна в Фиальте, но это будет уже совсем другая рецензия…

⠀

\"Другие берега\" - его мемуары, написанные в 1950-ых годах сначала на английском, потом вольно переведенная самим автором на русский, а потом ему так понравилось вспоминать, что он её опять на английский перевёл. И это воспоминания в классическом смысле - что вспомнил, то и написал. Вспомнились ему бабочки и он 20 страниц писал как ловил бабочек по всем садам, лесам и горам и про все виды бабочек, в том числе и им открытые и потому названные в его честь. Хочет рассказать про придуманную им шахматную партию, и пару страниц эту партию ход за ходом рассказывал, чтобы все поняли, что эта партия для мудрецов, а не для новичков. Захотел и сделал - вопреки жанру, повествованию и здравому смыслу, куда память (или Мнемозина, используя его слова) его вела, туда он и вёл нас. Это даже не лоскутное одеяло, потому что у того хотя бы края сшиты. Тут же скорее белый ватман, на котором в разных места нарисованы разные образы акварелью и много белого пространства между ними, иногда, случайно, вода соединяет эти образы. Он пишет только о том, что было для него главным, не заботясь о понимаемости написанного им текста.Конечно, он - барчук, позёр и франт, уверенный, что все, кто ему не нравятся - \"тупоголовые\", \"бездарные\" и далее по списку. Особенно Набокову не по нраву пришёлся Фрейд и его теория, может быть последний по нему до этого прошёлся и сам. Хотя откровенно, нравились ему вообще не многие. Про свои влюблённости пишет много, а про жену только в последней главе и даже имени её не называет, только использует местоимение \"Ты\", словно и всю главу про сына пишет только для неё. Мои чувства задеты.

⠀

Но в чём Набокову сложно отказать, так это в образности речи. Его аллюзии и метафоры можно трижды прочитать, прежде чем понять к чему он вёл, если к концу книги до сих пор хочется понимать. Итого, книга сильно на любителя. Помнится, учительница литературы нам говорила, что до Чехова надо дорасти, что лет в 40 мы начнём понимать, что то, о чём он пишет, и есть просто жизнь, которая в 13 привлекательна совсем другим. Теперь думаю - может и для понимания Набокова нужно тоже что-то пережить?...Книжный блог \"Камин\"

Что я узнала из воспоминаний писателя: о его детстве, карамельно - зефирном, в очень богатой семье, практически без событий, интересных при прочтении; о том, что Набоков профессионально занимался энтомологией (в каждой главе обязательно было что-то про бабочек); о его увлечении составлением шахматных задач. Больше всего мне понравилась глава о детстве сына автора, она, в отличие от всех остальных, нашла отклик в моей душе.

Общий вывод: Набоков, к сожалению, не мой автор. Его «Лолиту» я так и не дочитала, «Другие берега» мне не очень понравились. Скорее всего, больше читать книги писателя я не буду.

Спасибо за рекомендацию makver , без нее я бы никогда, возможно, не добралась до этого романа.игра в классики

новогодний флешмоб

А в случаи с Набоковым, это не просто встреча или интервью, это как длинная, душевная прогулка. И вопросов задавать ни каких не надо, он сам все рассказывает, делится с тобой своими сокровенными детскими воспоминаниями. И в некоторых ты можешь узнать себя, те же переживания или мысли. А его невероятно кружевной и витиеватый слог только способствует твоему погружению в атмосферу памяти.

Читая книгу, я даже как-то и забывала, что это автобиография. В какие-то моменты настолько вовлекаешься и начинаешь уже следить за героем, ждать следующего поворота судьбы. Хотя, я думаю для многих его современников судьба складывалась подобным образом. Но то как о своей жизни рассказывает Владимир Владимирович и делает ее особенной, она словно соткана из полупрозрачных нитей, летящих по ветру.

⠀

Главным в этой книге оказались воспоминания Набокова о детстве, отношениях с родственниками и гувернантками, которых было достаточно много, воспоминания о личных семейных историях. Мне нравится слог Набокова, его особая ирония, даже по отношению к самому себе. Объясняя свое страстное увлечение энтомологией, Набоков рисует забавный образ уже немолодого профессора, который выслеживает бабочек (примечательно, что это увлечение писатель пронес через всю свою жизнь, начиная с раннего возраста).

⠀

Возможно, что я еще ни раз прочитаю эту книгу, кажется, что все же при первом прочтении многое было упущено. Однако мне не хватило подробностей, непонятно, почему совсем нет информации о более зрелых годах Набокова.

⠀

Тем не менее \"Другие берега\" - очень необычная, важная книга о взрослении, становлении и о жизни в целом.

⠀Такса Чехова

Большая часть книги - это воспоминания и грезы о детстве в России. Автор описывает свой дом, самых близких родственников, родителей, вспоминает всех учителей и воспитателей. Особенную роль в его жизни занимает увлечение бабочками, и он очень гордится, что открыл много видов - этим оставив свое имя навсегда в истории.

Значительная часть книги уделена первой любви, которая стала сюжетом автобиографической книги \"Машенька\" (которая, по моему субъективному мнению - очень трогательная и печальная).

У Владимира Набокова было очень-очень обеспеченное детство - многочисленные путешествие в Европу, знание многих языков, слуги, личные водители и дворцы. В заключительной части книги, мы видим большой контраст с его жизнью после вынужденной эмиграции в Европу - бедная и не комфортная жизнь при Кембридже, отсутствие постоянной работы и дохода.

Трагическая история семьи - побег из России, потеря всего имущества, бедное существование скитания по Европе, смерть отца - все описано Набоковым вскользь.

Мемуары заканчиваются, когда автор и ему семья (жена, сын) - садятся на корабль, который отплывает в Америку.Вся книга пропитана тоской о родине, куда, со слов Набокова, он так и не вернулся.

Мою безграничную преданность слогу Набокова вряд ли можно описать. Но почему-то читать о его жизни было сложнее, чем читать другие его произведения. Нужно было всецело отдаться деталям — бабочкам, гувернантам, утренней пятичасовой прогулке, июньскому дню. Так важно ничего не пропустить, так важно все услышать и увидеть!Какие-то отдельные фразы настолько трогательно действуют на твое мироощущение (ну вы понимаете меня, если читали Набокова), кажется, что вот он сидит разговаривает с тобой и почему-то владеет самыми тайными воспоминаниями ТВОЕГО детства. Это называется «ностальгировать вместе». В.Н. написал бы эту фразу на французском, а я бы неожиданно для себя прочитала ее вслух, надеясь, что именно так она и звучит. Да, именно так.

И если это не любовь, то что?)

Сразу после революции Набоковы переехали в Крым, а когда туда пришли красные - уехали в Англию (у них было много недвижимости за границей). Ранее Набоковы большую часть времени за границей и жили. Владимир сначала узнал английский и французский языки, и только после 5 лет его родители забеспокоились, что ребенок не знает русского языка, и наняли ему учителя. Но все-таки иностранные языки Набоков знал лучше русского, и эту книгу сначала написал по английски, а потом перевел на русский. Книга мне показалась довольно скучной - ностальгия взрослого человека по счастливому беззаботному детству. Нет ничего яркого в жизни, пожалуй, самое выдающееся у него - это его дворянское происхождение и очень высокий статус его семьи в царской России.

Очень много самолюбования собой и своим происхождением.

Читая «Другие берега», я наслаждалась изящной вязью слов, образующих текст, и даже, кажется, слышала музыку строк. Это такой литературный мед – вкусный, но очень плотный, поэтому приходиться его есть небольшими ложечками и понемножку; за один раз не проглотишь, как произведения других авторов. Но я получила не только эстетическое удовольствие – Набоков как-то сумел задеть какие-то струны моей души, и я стала тоже мысленно погружаться в свое детство. Какие-то его воспоминания и ассоциации оказались удивительно схожими с моими, например, про поезд, и меня тоже накрыла грусть по той невозвратимой поре, когда мы были детьми. Прямо до слез…

И, да, кстати, почему это произведение считается автобиографией? Для меня – это роман-ностальгия, светлая и печальная история об утраченном детстве и потерянной Родине.

\"... больше не может, сил больше нет быть человеком\".Хорош, до чего, хорош, Набоков, сука, сил моих нет!