Время стекало в глиняный кувшин и застывало в нем гречишным медом.
- У нас день впереди, - сказал Данилов. - Как ты предполагаешь провести его? - В разгуле, - сказал Кармадон. Но без предвкушения удовольствий сказал, а холодно, твердо, будто под разгулом понимал не персидские пляски и не битье зеркал, а прием снадобий и чтение источников.
Скрипач Земский заметил, что следовало на ипподроме просто выставить слова: «Прогулка гигантского синего быка». В мозгу каждого из зрителей возник бы бык и его прогулка, и это было бы настоящее искусство, а не шарлатанство, как теперь.
Контрабасист, игравший в оркестре лет сорок и отправившийся на пенсию, достал по знакомству билеты на Кармен, привел в театр внука. В первом же перерыве он прибежал в яму, чуть ли не закричал: Музыка-то какая! Увертюра-то какая! Опера-то какая! Я-то всю жизнь думал, что в ней только пум-пум, а в ней, оказывается, и…
Да что там, говорил, в Италии? Мафиози да тиффози. Макароны же и у нас есть.
– Хватит. Прощай. У меня зуб болит! – резко сказал Данилов и повесил трубку. Зуб у него не болел, но от Клавдии мог заболеть.
В троллейбусе дамы на инвалидных местах были уверены, что синий бык явился не к добру. «Вот увидите, – сокрушалась одна из дам, – сильное наводнение случится в Африке… Или у нас творог подорожает…»
У нас платят хорошо, у нас же наука, не то что у вас, искусство…
Не надо было торопить жизнь, а следовало ей самой доверить и свои чувства, и свою свободу.
- У тебя есть многое, чтобы стать блестящим артистом. Ты одинок оттого, что не связал себя душевной цепью ни с кем. И ни у кого ты ни в няньках, ни в сиделках. Но пока ты не жесток, а просто легок. Но коли захочешь выйти в большие художники, то станешь и жестоким. И пошагаешь по плечам и спинам... Так и будет. Не…
Лучшие особи женского пола типа коровы, томные, страстные, собраны сейчас в ожидании Мигуэля. Кого он выберет – дело его. Найдутся и другие трогательные натуры.
Завтра ваши нарушения станут правилами
Данилов набрал высоту, отстегнул ремни и закурил. Курил он в редких случаях. Нынешний случай был самый редкий. Под ним, подчиняясь вращению Земли, плыло Останкино, и серая башня, похожая на шампур с тремя ломтиками шашлыка, утончаясь от напряжения, тянулась к Данилову.
И вот является на стол узбекский плов в огромной чаше, горячий, словно бы живой, рисинка от рисинки в нем отделились, мяса и жира в меру, черными капельками там и сям виднеется барбарис, доставленный из Ташкента, и головки чеснока, сочные и сохранившие аромат, выглядывают из желтоватых россыпей риса. А дух какой! Такой…
Но разве памятный тебе Иван Васильевич Грозный не имел стрессов и неврозов? Или, скажем, Людовик Одиннадцатый? Да имели они, только не знали, что это именно стрессы и неврозы.
