Пару дней назад я...
Пару дней назад я закончил первый том «Мёртвых душ». Для этого мне понадобилось три месяца с небольшим.Эта «поэма» отличается от всех произведений 19-го века, которые я когда-либо читал. Если сравнить её с книгами других писателей того периода, то она кажется, скажем так, более русской, очищенной от всех внешних влияний. Пока большинство писателей пыталось приблизить Россию к Европейской культуре, Гоголь как будто окунулся как можно глубже в быт собственной страны. Его поэма — порождение глубокой русскости, в котором уловлена присущая народу русская речь, от которой некоторые другие писатели старались держаться подальше:«Но как ни исполнен автор благоговения к тем спасительным пользам, которые приносит французский язык России, как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего общества, изъясняющегося на нем во все часы дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем том никак не решается внести фразу какого бы ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму. Итак, станем продолжать по-русски.» Когда сегодня обсуждают эту книгу, обычно внимание сосредоточено на характере разных персонажей и на гоголевской попытке определить, что такое Россия, и кто такой русский человек. Однако цитаты, так любимые читателями, типа «и какой же русский не любит быстрой езды?», не вызывали у меня восторга, а скорее отталкивали. В том, что касается быстрой езды, спешу вам сообщить, что на той же Руси я не раз попадал в маршрутку, в которой пассажиры громко жаловались на водителя, гонявшего «как бойкая необгонимая тройка». Сегодня такого рода попытки определить отличительные черты целой нации кажутся затасканными и неуместными. С другой стороны, меня сильно заинтересовало то, о чём мне пока не довелось ни читать, ни слышать. Может, вы заметили, что в повествовании есть такие моменты, — весьма редкие, — когда рассказчик от третьего лица будто бы отходит в сторону, уступая своё привычное место какому-то неожиданно появившемуся «я»: «Прежде, давно, в лета моей юности… я глядел… я задумывался...» Кто это такой, и откуда он взялся? Не голос ли это самого Гоголя, пробирающийся сквозь его собственное повествование? В любом случае, он придаёт этой истории нотку авторской близости, даже поэтичности — элементы, которые чаще всего полностью отсутствуют.Отведённый этим загадочным рассказчиком от пыльной действительности, я по нескольку раз перечитывал пассажи, позволяющие немного потосковать:«Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на её пошлую наружность; моему охлаждённому взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!»На протяжении всего романа такие моменты встречаются всего лишь пару раз, но их появление всегда навевает ласковый, напоенный лиричностью ветерок, освежающий восприятие читателя. Но о чём говорить: нет ничего удивительного в нехватке поэтичности в поэме Гоголя. Он прекрасно знал, что, описывая повседневный русский быт, со всеми его порочными персонажами и мельчайшими подробностями, он не станет любимцем публики. Наоборот, написание «Мёртвых душ» представлялось ему как некий долг перед своей страной: «Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю гадость холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога....Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слёз и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением...» Собственно говоря, иногда мне было трудно восхищаться этим романом именно из-за того, что Гоголь выбрал для темы одну из самых непохвальных и неприятных из всех человеческих черт — подлость. Один из персонажей, у которых Чичиков покупает мёртвые души, Собакевич, передаёт дух всего романа заявляя, что «все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.» К концу первого тома эта мысль повторяется, но теперь из уст того же самого загадочного рассказчика, утверждающего, что «теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные...». В последней главе голос этого второго, таинственного рассказчика приобретает уже совершенно назидательный и морализаторский тон, обращённый непосредственно к читателю. Меня потрясла одна часть, во многом напоминающая философские учения Бенедикта Спинозы и его известный девиз «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать». Рассказчик, в удивительном обращении к читателю, учит: «Но мудр тот, кто не гнушается никаким характером, но, вперя в него испытующий взгляд, изведывает его до первоначальных причин.» Как раз до этого Гоголь посвящает несколько страниц рассказу о детстве Чичикова, после чего мы как будто начинаем осознавать, что именно отец поставил его на свой путь к вершинам подлости. Тем не менее, отец Чичикова не несёт всей ответственности: ведь каждый человек может испортиться. Согласно тексту, мы все, в конце концов, либо подлецы, либо сможем стать такими: «А кто из нас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединённых бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжёлый запрос: «А нет ли во мне какой-нибудь части Чичикова?» Тем более, если мы не будем поступать очень осторожно, тогда нас постигнет такая же участь, как у Чичикова, ведь «быстро всё превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки.»Предполагалось, что второй том «Мёртвых душ» должен был представлять собой «чистилище» для персонажей, а в третьем Чичиков уже должен был превратиться в человека самых высоких нравов, достойного подражания, как того самого, который «не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры». Но до этого Гоголь либо не успел, либо не сумел дойти, и оставил после себя навсегда удивительное завещание о человеческой подлости.
Пару дней назад я закончил первый том «Мёртвых душ». Для этого мне понадобилось три месяца с небольшим.Эта «поэма» отличается от всех произведений 19-го века, которые я когда-либо читал. Если сравнить её с книгами других писателей того периода, то она кажется, скажем так, более русской, очищенной от всех внешних влияний. Пока большинство писателей пыталось приблизить Россию к Европейской культуре, Гоголь как будто окунулся как можно глубже в быт собственной страны. Его поэма — порождение глубокой русскости, в котором уловлена присущая народу русская речь, от которой некоторые другие писатели старались держаться подальше:«Но как ни исполнен автор благоговения к тем спасительным пользам, которые приносит французский язык России, как ни исполнен благоговения к похвальному обычаю нашего высшего общества, изъясняющегося на нем во все часы дня, конечно, из глубокого чувства любви к отчизне, но при всем том никак не решается внести фразу какого бы ни было чуждого языка в сию русскую свою поэму. Итак, станем продолжать по-русски.» Когда сегодня обсуждают эту книгу, обычно внимание сосредоточено на характере разных персонажей и на гоголевской попытке определить, что такое Россия, и кто такой русский человек. Однако цитаты, так любимые читателями, типа «и какой же русский не любит быстрой езды?», не вызывали у меня восторга, а скорее отталкивали. В том, что касается быстрой езды, спешу вам сообщить, что на той же Руси я не раз попадал в маршрутку, в которой пассажиры громко жаловались на водителя, гонявшего «как бойкая необгонимая тройка». Сегодня такого рода попытки определить отличительные черты целой нации кажутся затасканными и неуместными. С другой стороны, меня сильно заинтересовало то, о чём мне пока не довелось ни читать, ни слышать. Может, вы заметили, что в повествовании есть такие моменты, — весьма редкие, — когда рассказчик от третьего лица будто бы отходит в сторону, уступая своё привычное место какому-то неожиданно появившемуся «я»: «Прежде, давно, в лета моей юности… я глядел… я задумывался...» Кто это такой, и откуда он взялся? Не голос ли это самого Гоголя, пробирающийся сквозь его собственное повествование? В любом случае, он придаёт этой истории нотку авторской близости, даже поэтичности — элементы, которые чаще всего полностью отсутствуют.Отведённый этим загадочным рассказчиком от пыльной действительности, я по нескольку раз перечитывал пассажи, позволяющие немного потосковать:«Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на её пошлую наружность; моему охлаждённому взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя свежесть!»На протяжении всего романа такие моменты встречаются всего лишь пару раз, но их появление всегда навевает ласковый, напоенный лиричностью ветерок, освежающий восприятие читателя. Но о чём говорить: нет ничего удивительного в нехватке поэтичности в поэме Гоголя. Он прекрасно знал, что, описывая повседневный русский быт, со всеми его порочными персонажами и мельчайшими подробностями, он не станет любимцем публики. Наоборот, написание «Мёртвых душ» представлялось ему как некий долг перед своей страной: «Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю гадость холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога....Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слёз и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлечением...» Собственно говоря, иногда мне было трудно восхищаться этим романом именно из-за того, что Гоголь выбрал для темы одну из самых непохвальных и неприятных из всех человеческих черт — подлость. Один из персонажей, у которых Чичиков покупает мёртвые души, Собакевич, передаёт дух всего романа заявляя, что «все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.» К концу первого тома эта мысль повторяется, но теперь из уст того же самого загадочного рассказчика, утверждающего, что «теперь у нас подлецов не бывает, есть люди благонамеренные, приятные...». В последней главе голос этого второго, таинственного рассказчика приобретает уже совершенно назидательный и морализаторский тон, обращённый непосредственно к читателю. Меня потрясла одна часть, во многом напоминающая философские учения Бенедикта Спинозы и его известный девиз «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать». Рассказчик, в удивительном обращении к читателю, учит: «Но мудр тот, кто не гнушается никаким характером, но, вперя в него испытующий взгляд, изведывает его до первоначальных причин.» Как раз до этого Гоголь посвящает несколько страниц рассказу о детстве Чичикова, после чего мы как будто начинаем осознавать, что именно отец поставил его на свой путь к вершинам подлости. Тем не менее, отец Чичикова не несёт всей ответственности: ведь каждый человек может испортиться. Согласно тексту, мы все, в конце концов, либо подлецы, либо сможем стать такими: «А кто из нас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединённых бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжёлый запрос: «А нет ли во мне какой-нибудь части Чичикова?» Тем более, если мы не будем поступать очень осторожно, тогда нас постигнет такая же участь, как у Чичикова, ведь «быстро всё превращается в человеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь, самовластно обративший к себе все жизненные соки.»Предполагалось, что второй том «Мёртвых душ» должен был представлять собой «чистилище» для персонажей, а в третьем Чичиков уже должен был превратиться в человека самых высоких нравов, достойного подражания, как того самого, который «не изменял ни разу возвышенного строя своей лиры». Но до этого Гоголь либо не успел, либо не сумел дойти, и оставил после себя навсегда удивительное завещание о человеческой подлости.
Комментарии и отзывы:
Комментарии и отзывы: